"Блокада-2. Тень Зигфрида" - читать интересную книгу автора (Бенедиктов Кирилл)
Глава третья «Кугель» Новая Ладога – Осиновец, июль 1942 года
Лейтенант Савенко, капитан тральщика «Стремительный», занимался скучнейшим на свете делом – сверял количество поставленных на борт бочек с мазутом и мешков с мукой с цифрами, указанными в бумагах интенданта. Интендант был маленький, круглый, похожий на сказочного Колобка – достаточно было мельком взглянуть на него, чтобы вспомнить Александра Васильевича Суворова, говаривавшего, что любого интенданта после года службы можно смело вешать. Савенко был уверен, что этот штабной Колобок непременно попытается его обжулить, поэтому к рутинному делу приема груза на борт относился чрезвычайно придирчиво. На пристани стояли огромные весы, матросы Журов и Мелихов, кряхтя, взваливали на них шестипудовые мешки с мукой, а боцман Тимофеев, щелкая гирьками, проверял, нет ли недостачи. Каждый раз, заслышав металлический стук гирек, интендант морщился, словно от зубной боли.
– Слушай, лейтенант, тебе что, времени девать некуда? – спросил он, когда боцман взвесил двадцать четвертый мешок. Пока что недовеса, к большому удивлению Савенко, не обнаруживалось. – Вот я же знаю, о чем ты думаешь – раз интендант, значит, штабная крыса, значит, недоверие ему. А у меня в Ленинграде, между прочим, сестра родная – ей из этой муки хлеб печь будут.
«Сестра у тебя там, а ты здесь, и такую харю себе отъел на казенных харчах!», – хотел сказать ему Савенко, но вместо этого отрезал:
– Порядок есть порядок. Ленина читал? Социализм – это учет.
И отвернулся, чтобы не глядеть на масляную физиономию интенданта.
По причалу шли трое. Здоровенные парни, ростом не ниже метр девяноста, в расстегнутых по случаю хорошей погоды гимнастерках, с вещмешками. Лейтенант каким-то шестым чувством угадал, что идут они не абы куда, а именно к нему, на «Стремительный».
– Палыч, – негромко окликнул он боцмана.
Тимофеев оторвал взгляд от весов и обернулся к причалу.
– Пассажиры, – определил он. – Ты же обещал с замкомфлота поговорить, Эдик.
– Я поговорил, – буркнул Савенко. Боцман был в два раза старше, и время от времени позволял себе фамильярничать. Но лейтенант на самом деле просил заместителя командующего флотилией, приходившегося ему дядей, чтобы на «Стремительный» пассажиров не направляли – всю весенне-летнюю навигацию тральщик использовался в основном для перевозки грузов. Основную часть, конечно, перевозили на баржах, но пристани Новой Ладоги не были приспособлены под погрузку тяжелых озерных барж, и их приходилось загружать на расстоянии от берега. Задыхавшемуся же в кольце блокады городу требовались хлеб и топливо – много хлеба и топлива, поэтому каждый корабль, на котором было место для полезного груза, использовался под завязку. Савенко вполне резонно опасался, что однажды это «под завязку» выйдет ему боком: он сам видел, как тральщик «Комсомолец» в похожих условиях словил волну и затонул в бухте Морье. Брать на борт эвакуированных из Ленинграда – пожалуйста, тут Савенко не возражал никогда. Сколько бы их не набивалось, перегруза все равно не выходило – люди были легкие, почти невесомые, похожие на тени. Лейтенант, успевший до войны отучиться два курса на филологическом, чувствовал себя Хароном наоборот – тот перевозил тени в страну мертвых, а он, Савенко, помогал людям вернуться в мир живых.
– Здравия желаю, товарищ лейтенант! – вскинул руку к фуражке самый рослый из троих «пассажиров». – Лейтенант Гусев, радиоразведка.
– Сердечно рад, – кисло сказал Савенко. – И что от меня нужно радиоразведке?
Лейтенант Гусев широко улыбнулся, демонстрируя великолепные белые зубы. Был он белобрыс, краснощек и чрезвычайно напоминал капитану «Стремительного» былинного Алешу Поповича.
– Я и моя группа имеем предписание контр-адмирала Смирнова немедленно переправиться в Ленинград для выполнения особо важного задания, – Гусев протянул Савенко сложенную вчетверо бумагу. – В штабе мне сказали, что первый корабль, который сегодня пойдет в Осиновец – ваш «Стремительный».
Савенко развернул бумагу и загрустил. Береговые радиоотряды подчинялись непосредственно Военному совету флота, минуя разведывательный отдел штаба флотилии. Контрадмирал Смирнов, чья подпись красовалась внизу документа, был правой рукой вице-адмирала Трибуца – командующего Балтфлотом. Жаловаться дяде на действия контр-адмирала было, как минимум, бессмысленно, а как максимум – небезопасно.
– Вас трое? – зачем-то спросил Савенко, хотя это и так было очевидно.
– Так точно, – еще шире улыбнулся Гусев. – Младший лейтенант Бобров, сержант Круминьш. Вот наши документы, пожалуйста.
«Какой вежливый», – с неприязнью подумал Савенко. Он и сам не знал, чем вызвана эта неприязнь – то ли невозможностью сплавить радиоразведчиков на другой катер, то ли белозубостью и розовощекостью здоровяка Гусева. Документы лейтенант просмотрел очень внимательно – они, впрочем, оказались безупречны.
– Мы отшвартовываемся через час, – сказал он Гусеву. – Свободных мест на катере нет, все занято грузом, поэтому никакого комфорта не обещаю. Разместиться можете у лебедки трала. А еще не худо бы помочь в погрузке мешков, если, конечно, это не помешает выполнению особо важного задания.
Если Гусев и заметил его колкость, то виду не подал.
– Поможем, товарищи? – улыбнулся он своим спутникам. Коротко стриженый, похожий на боксера Бобров едва заметно пожал широченными плечами. Флегматичный сухопарый Круминьш согласно кивнул.
– Ага! – воскликнул боцман, щелкая гирькой. – Да тут у тебя недовесу два кило! Что ж ты мне, складская твоя душа, будешь рассказывать про то, что у тебя все точно как в аптеке и сестра в Ленинграде голодает? Эдик, два ж кило недовесу!
Интендант покрылся холодным потом.
– Не знаю! – забормотал он, подскакивая к мешку и пытаясь его приподнять. – Честное слово, не знаю, почему так вышло! Должно быть, мыши съели.
– Мыши? – спросил Савенко, холодея от внезапно подкатившей к горлу ненависти. – Мыши, которые муки поели, а потом из мешка вылезли и аккуратно его за собой завязали? А может, у этих мышей еще и погоны на плечах, а, ворюга?
Он подступил к интенданту, нашаривая на поясе пистолет. Интендант, став матово-белым, как статуи в Эрмитаже, присел на корточки и закрыл лицо руками.
– Сейчас я его грохну, – сказал Савенко, – и пусть меня потом трибунал судит. Потому что из-за таких, как он, на той стороне люди от голода умирают.
– Погоди, Эдик, – боцман обхватил его сзади за плечи, не давая вытащить пистолет. – Сейчас Журов в комендатуру сгоняет, и разберемся как следует, по закону. Пусть лучше трибунал эту гниду судит, чем тебя.
Матрос Журов, которому явно надоело ворочать тяжеленные мешки, выпрямился во фрунт, всем своим видом выражая готовность бежать за патрулем.
– Стойте, – неожиданно вмешался улыбчивый лейтенант Гусев. – Без комендатуры обойдемся.
Он обошел массивного боцмана, который по-прежнему удерживал Савенко, и склонился над трясущимся от страха интендантом. Схватил его двумя руками за отвороты кителя и рывком поднял на ноги. А потом Савенко не поверил своим глазам – ноги интенданта оторвались от причала и повисли в воздухе в полуметре от земли. Гусев держал его на вытянутых руках так, что студенистое лицо интенданта оказалось как раз напротив его лица.
– Ты, гнида, – сказал Гусев, – сейчас поедешь к себе на склад и все, что ты украл у голодающих защитников Ленинграда, вернешь незамедлительно! А еще ты напишешь бумагу, где признаешься в воровстве и вредительстве, и отдашь ее товарищу Савенко. А если ты этого не сделаешь, сволочь, то я лично переломаю тебе все ребра, понял?
– Тогда охладись немножко, а то ты слишком потный.
С этими словами Гусев без особого усилия швырнул интенданта с причала в воду. Раздался громкий плеск, Колобок изо всех сил заработал руками и ногами, и, поднимая тучи брызг, устремился к берегу.
– Зря ты его отпустил, лейтенант, – зло сказал Савенко. – Надо было его в комендатуру сдать.
– Тогда он не вернул бы украденного, – сверкнул улыбкой Гусев. – А так в Ленинграде смогут испечь еще несколько булок хлеба.
«Москвич, что ли?» – подумал Эдуард. В Ленинграде хлеб покупали буханками. Однако расспрашивать Гусева не стал – нужно было держать дистанцию. И так уже разведчик подверг сомнению авторитет командира Савенко, когда самолично расправился с ворюгой-интендантом.
– Ладно, – махнул рукой лейтенант, – продолжайте взвешивание. А вы, товарищи разведчики, начинайте погрузку в трюм.
В оставшихся мешках недовеса не обнаружилось – Колобок, судя по всему, рассчитывал именно на то, что весь груз сплошняком проверять не станут. Через полчаса взмыленный, но успевший переодеться в сухое интендант вновь появился на причале. В руках у него была корзинка, закрытая тканью.
– Что это? – брезгливо спросил Савенко.
– Гостинцы, – пробормотал Колобок. – Детишкам Ленинграда. Яблоки, шоколад. Ну и муки два килограмма, как договаривались…
– Никто с тобой, сука, не договаривался, – с ненавистью процедил сквозь зубы Эдуард. – Эту муку ты у детей хотел украсть. А шоколад у кого украл?
На интенданта было жалко смотреть.
– Ни у кого! – он прижал пухлые руки к груди. – На складе оставалось, неучтенка. Выписывают плиток на сто человек личного состава, а пока их сюда довезут, двадцать человек уже, считай, убили. А яблоки так вообще из собственного садика!
– Проваливай, – велел ему Савенко, забирая корзинку. – Нет, стой. Ты бумагу-то написал?
– Бумагу? – переспросил Колобок, становясь еще более несчастным. – А это обязательно?
– Обязательно, – отрезал лейтенант. – Когда вернусь, разберемся с тобой, кто ты есть – просто вор или шпион-вредитель.
Перегруженный катер тяжело тащился по Ладоге, оставляя за собой широкий белопенный след. По левому борту виднелся унылый и длинный мыс Песоцкий нос. До Осиновца оставалось еще несколько часов ходу.
– Что-то тихо сегодня, Эдик, – задумчиво проговорил боцман Тимофеев, скребя короткопалой ладонью могучий, заросший седым волосом загривок. – Выходной себе фрицы, что ли, устроили?
Савенко недовольно покосился на боцмана. Обычно пройти от Новой Ладоги до Осиновца и ни разу хотя бы не услышать приближающийся гул немецких бомберов было почти невозможно. Как правило, немцев отгоняли наши истребители, но нередки были случаи, когда «штуки»[4] прорывались сквозь их заслон и бомбили идущие через Ладогу корабли. Противный визг их сирен порой снился лейтенанту по ночам.
– Смотри, не сглазь, Палыч, – сказал он.
За «Стремительным» шли три баржи, груженные продуктами и боеприпасами. Вообще-то защита этих барж от авианалета считалась главной задачей тральщика – в случае опасности труба на баке катера начинала извергать дым, скрывавший грузовые суда от глаз летчиков. По опыту Савенко, дым помогал мало – «лаптежники» бомбили довольно кучно, так что одна или две бомбы все равно находили цель. Куда больше отпугивал фрицев крупнокалиберный пулемет, установленный на носовом мостике. Дважды Савенко приходилось вступать с немцами в настоящий морской бой – на Ладоге действовала сводная немецко-финская флотилия, в которую входили самоходные десантные паромы «Зибель», вооруженные 88-миллиметровыми пушками и скорострельными зенитными автоматами, и даже итальянские сторожевые катера. Вооруженному одним-единственным пулеметом «Стремительному» сложно было противопоставить что-то этим современным кораблям – но капитан тральщика был отчаянно храбр, а экипаж опытен и зол. Поэтому оба раза столкновение заканчивалось в его пользу.
Сейчас, когда они почти дошли до маяка Кареджи, у лейтенанта появилась надежда довести караван до Осиновца без приключений. «Если получится, – загадал он, – завтра вечером позову Танечку Кузнецову на танцы». Как и многие люди, не испытывавшие страха в бою, Савенко был чрезвычайно стеснителен и застенчив в отношениях с противоположным полом.
Офицеры берегового радиоотряда Гусев, Бобров и Круминьш сидели на отведенных им местах у лебедки трала и обедали – клали на ржаные сухари большие ломти розового, с толстыми мясными прожилками сала, и закусывали зеленым луком. В отличие от капитана и боцмана они совсем не были удивлены неожиданной пассивностью Люфтваффе. Более того, они бы искренне изумились, если бы в прозрачном небе над Ладогой появился хотя бы один немецкий самолет.
– Попасть в Ленинград трудно, – сказал им их шеф, Отто Скорцени. – Есть только два пути – по воде и по воздуху. Путь по воздуху мы отметаем сразу. Никаких регулярных рейсов, разумеется, нет, самолеты летают от случая к случаю. Кроме того, их часто сбивают. Поэтому остается вода.
Вместо указки оберштурмбаннфюрер СС Скорцени использовал английский стек. Гибкий конец стека, называемый собачниками «шлепок», прошелся по карте от восточного до западного берега Ладожского озера.
– Это обычный маршрут русских конвоев. Ваша задача – сесть на одно из малых судов, идущих в Осиновец. Впрочем, бумаги, которые подготовят для вас люди Шелленберга, помогут вам попасть на любой корабль, который вам понравится. Важно только сделать это быстро. Как правило, мы бомбим конвои постоянно, но учитывая важность вашего задания, в этот день мы сделаем русским подарок, чтобы ничто не помешало вам добраться до Ленинграда.
– А что насчет вариантов отхода? – спросил практичный Рольф.
– О том, чтобы вернуться тем же путем, можете забыть, – ответил Скорцени. – Ваша задача – найти Гумилева, если он жив, а если умер – то разыскать принадлежащие ему предметы. В этом вам поможет агент Раухер, он живет в Ленинграде с тридцать шестого года и многих там знает. Затем вы вывезете русского из города. Не буду лукавить: сделать это труднее, чем открыть изнутри банку тушенки. Единственный возможный вариант эксфильтрации – пробиться в расположение наших частей в районе Московской Дубровки. Летом прошлого года русские разведчики несколько раз в этом месте форсировали реку на лодках. И чтобы не попасть под огонь с нашей стороны, вы должны трижды передать в эфир кодовый позывной. Всего два слова – «Зигфрид возвращается».
В районе Московской Дубровки дислоцировался 20-й дивизион артиллерийско-инструментальной разведки 20-й моторизованной дивизии, занимавшийся кропотливым изучением вооруженных сил русских на правом берегу Невы. Весной именно данные, собранные разведчиками дивизиона, позволили вермахту выбить бешено сопротивлявшихся русских с крохотного плацдарма на левом берегу, получившего название «Невский пятачок». На следующий день после того, как Отто Скорцени проинструктировал своих коммандос, в штаб 20-й моторизованной дивизии прибыл оберштурмбаннфюрер СС доктор Эрвин Гегель. Он только что провел долгую и довольно нервную беседу с главнокомандующим группой армий «Север» Георгом фон Кюхлером и хотя изрядно устал, выглядел довольным. Разговор с командиром дивизии Эрихом Яшке оказался много приятнее; гость привез из Берлина настоящего ямайского рома, а генерал выложил на стол настоящий крестьянский окорок. Вечером того же дня радист штаба дивизии Гельмут Хазе получил строжайший приказ – услышав в эфире позывной «Зигфрид возвращается» немедленно доложить об этом унтер-офицеру Вальтеру Буффу. В обязанности Буффа входила корректировка артиллерийского огня батарей, стоящих в районе Синявино, но специальный приказ фельдмаршала фон Кюхлера давал ему право отдавать распоряжения всем трем артиллерийским группам, взявшим Ленинград в смертельное кольцо. Группы эти назывались «север», «юг» и «центр». Буфф был чрезвычайно польщен таким высоким доверием, не догадываясь, что фон Кюхлер категорически отказывался подписывать подобный приказ и сделал это только после угрозы доктора Гегеля немедленно связаться с фюрером и доложить ему про саботаж главнокомандующего. Той же ночью Гегель покинул Московскую Дубровку, направившись на машине в расположение штаба финской флотилии на Ладожском озере в порту Лахденпохья. С финнами, контролировавшими северный берег Ладоги, следовало договориться о том, чтобы один из их десантных катеров взял на борт трех боевых пловцов из команды Отто Скорцени.
– Ну, вот и Осиновец, – с облегчением проговорил Тимофеев. – Первый раз так идем – без сучка, без задоринки. Счастливые, видать, пассажиры сегодня у нас!
– Да, – рассеянно откликнулся Савенко. – Зря я их брать не хотел.
Стройный минарет маяка Осиновец, на семьдесят с лишним метров возвышавшийся над свинцовыми водами Ладоги, был уже совсем близко. Лейтенант хорошо видел пирс и сгрудившуюся у ограждения на берегу толпу людей – это была очередная партия эвакуируемых, тех, кому повезло вырваться из железных клещей блокады.
Тяжелые грузовые баржи шли теперь в полумиле к северу – там, в бухте Морье, землечерпалки специально углубили дно, чтобы можно было подойти к берегу.
Пока швартовались у обитого спасательными кругами причала, Савенко думал о том, что, будь его воля – он вывез бы из Ленинграда всех женщин и детей. Вообще всех. И что он, Савенко, в сущности, очень счастливый человек, потому что на войне, где принято отнимать жизни, он их, напротив, спасает.
– Спасибо, товарищ лейтенант, – сказал, подходя, улыбчивый разведчик Гусев. Бобров и Круминьш стояли чуть поодаль и внимательно рассматривали берег. – Очень нас выручили. Я непременно отмечу вашу готовность помочь в рапорте на имя контр-адмирала.
– Да ладно, – Савенко стало неудобно, и он махнул рукой. – Все же одно дело делаем.
– К сожалению, – сверкнул зубами Гусев, – мы не сможем помочь вам с разгрузкой – имеем срочное задание.
– Ничего, тут грузчики есть, – буркнул Савенко. – До свидания, товарищ лейтенант, удачи вам.
Гусев пожал ему руку (ладонь его оказалась словно вырезанной из камня), потом сделал знак своим товарищам и легко перепрыгнул на причал. Бобров и Круминьш, синхронно перемахнув через леера, последовали за ним, и тут только Савенко с запозданием понял, что за все время плавания так и не услышал от них ни одного слова. Он проследил взглядом движение пассажиров – троица, проталкиваясь через толпу бледных, вцепившихся в свои мешки, эвакуированных направлялась к дороге, ведущей к железнодорожной станции Борисова Грива. Савенко удивился – ему отчего-то казалось, что разведчики должны были свернуть к Осиновецкой военно-морской базе Балтфлота. Ну да, в подписанном контр-адмиралом Смирновым документе говорилось что-то о Ленинграде. Хотя и странно – что там делать офицерам береговой радиоразведки?
Но тут на палубу ступил серьезный, как инквизитор, старший интендант Осиновецкой базы майор Клюев с пачкой накладных в руке, и лейтенант Савенко забыл о своих странных пассажирах.
– Ты сильно рисковал, Рольф, – сказал Хаген, когда трое коммандос отошли на порядочное расстояние от маяка. – Зачем ты полез в эту историю с проворовавшимся русским интендантом?
Белобрысый Рольф жестко усмехнулся.
– Если бы там появились люди из комендатуры, у нас могли бы возникнуть проблемы. Военная полиция одинакова повсюду. Это для нашего юного капитана бумажка с подписью контр-адмирала означает, что нужно заткнуться и взять под козырек. А для какого-нибудь дуболома из комендатуры это только повод задержать подозрительных лиц до полного выяснения обстоятельств.
– Русскому интенданту повезло, – проговорил флегматичный Бруно, которого лейтенант Савенко знал под именем сержанта Круминьша. – Бумага с его признанием осталась у капитана. Теперь никто никогда ее не прочтет.
– Да, – согласился Рольф, – мы спасли его от трибунала. И он будет продолжать воровать муку у голодных жителей Ленинграда.
– Приятно делать маленькие добрые дела, – хмыкнул Хаген.
Основной специальностью Бруно были подрывные работы. Бомба с часовым механизмом, которую он установил в трюме «Стремительного», взорвалась, когда катер был на середине пути до Новой Ладоги. Тральщик, на борту которого находились шестьдесят пять эвакуированных из Ленинграда детей и подростков, раскололся надвое и быстро затонул. Может быть, кому-то и удалось бы спастись – вода была довольно теплой, а на поверхности плавало несколько спасательных кругов – но тут с севера налетели «Юнкерсы» и, истошно визжа сиренами, прицельно отбомбились по месту крушения катера. Лейтенанта Савенко прошило пулеметной очередью, когда он пытался затащить на оторванную взрывом крышку якорного ящика маленькую светловолосую девочку. Бортстрелок «Юнкерса» убедился, что пули нашли цель, обернулся к пилоту и поднял вверх большой палец.