ЕСЛИ ОСЕДЛАТЬ ТИГРА...

Проходили недели, месяцы, и в сиоганьской авиагруппе летчиков-добровольцев, вспоминая о Вадиме Губанове, стали говорить – «был» как о человеке, ушедшем из жизни...

Миновал год после событий у моста Лугоуцяо, с которых началась большая война в Китае, а конца ей не было видно. Затянувшаяся битва на континенте спутала карты бешеных гумбацу – генеральской клики в Токио, которая уверяла всех, что пройдет месяц, не больше, и Китай, как перезревшая дыня, будет лежать на фарфоровом блюде императора. Отрезай большие ломти и ешь сколько угодно! Так говорил генерал Сугояма, военный министр в кабинете принца Коноэ. Надо только начать! Сделать первый выстрел – и вся нация, весь народ Ямато объединится вокруг идеи движения по императорскому пути...

Но произошла непредвиденная осечка. После года войны экспедиционная армия стала походить на седока, оседлавшего тигра, – и соскочить нельзя, и рискованно скакать дальше... Япония прочно завязла в войне с Китаем.

Продвижение японских войск на полях Китая в немалой степени тормозилось действиями русских летчиков-добровольцев, пришедших на помощь сражающемуся народу. В первую годовщину японской провокации у моста Лугоуцяо военный министр гоминдановского правительства Хо Ин-цин – правая рука Чан-Кай-ши – дал интервью китайским журналистам. Генерал сообщал о возросшем сопротивлении Китая японской агрессии, приводил факты, рассказывал о героизме бойцов гоминдановской армии и партизан, сражающихся в тылу японских оккупационных войск. Он говорил об успешных действиях китайских летчиков, вспоминал о дерзком рейде на остров Формозу, об ударе по аэродрому в Уху, о потопленном авианосце «Ямато-мару», о военных и торговых кораблях противника, затопленных у китайского побережья и на реке Янцзы, о налете китайских бомбардировщиков на остров Кюсю...

Хо Ин-цин подвел итоги борьбы в воздухе: за год войны японская авиация в Китае, насчитывающая две тысячи машин, потеряла из них больше шестисот. Военный министр еще отметил, что в составе военно-воздушных сил на континенте имеется двести пятьдесят германских и итальянских боевых машин. Их обслуживают четыреста иностранных летчиков и авиатехников, приехавших из Европы и сражающихся на стороне японцев. Вот с кем приходится воевать доблестным китайским летчикам!

Все успехи, достигнутые в освободительной войне, Хо Ин-цин относил к заслугам китайских вооруженных сил. Ни одним словом он не обмолвился о действиях советских летчиков-добровольцев. Это было тайной...

А сиоганьская группа и другие авиационные части советских летчиков продолжали драться в китайском небе. Из далекой Москвы прибывали новые добровольцы на смену ветеранам, возвращавшимся на родину. Но не всем добровольцам суждено было увидеть вновь старых друзей, леса Подмосковья, украинские степи... Они навечно остались лежать в китайской земле, в могилах, вырытых под Нанкином, Ханькоу, Кантоном, или в безымянных, затерянных где-то могилах... Неведомо где затерялся и Вадим Губанов.

– Знать, умер казак на чужбине далекой... – грустно повторял Тимофей Крюкин, тяжело переживая гибель товарища.

В начале осени, считая по календарю, потому что кругом все еще стояла сухая тропическая жара, на полевом аэродроме произошло событие, радостно взволновавшее летчиков-добровольцев. В тот день ждали приказа на вылет и, как обычно, сидели на пожелтевшей, выгоревшей траве, в тени бомбардировщика, раскинувшего над землей свои могучие крылья. Выдались редкие часы затишья – в воздухе было спокойно, все самолеты стояли на поле, готовые по сигналу подняться... Тимофей встал, разминая затекшие ноги, отошел покурить. Достал портсигар, чиркнул спичку и, не донеся ее до папиросы, прислушался. В воздухе гудел самолет. На слух Тимофей определил, что к аэродрому приближается чужой самолет, и тут же увидел в воздухе контуры японского истребителя «И-96». Он летел низко, чуть ли не на бреющем полете, и похоже было, что заходит на посадку. А может, хитрит... Летчики бросились к машинам, а дежурные истребители уже брали разбег, чтобы встретить противника в воздухе. Но тут японский моноплан, не проявляя враждебных намерений, явно пошел на посадку... Он коснулся земли и покатился по бетонированной дорожке. Может, японец спутал аэродром?!

Летчики выхватили пистолеты и устремились к заблудившейся японской машине. А пилот, как у себя дома, вылез из кабины. На нем был защитный комбинезон, поперечные погоны японской армии. Тимофей бросился с пистолетом вперед и вдруг застыл, не веря своим глазам: сбросив шлем, навстречу ему шел... Вадим Губанов.

– Ты что, казак, у японцев служишь?! – придя в себя, воскликнул Тимофей, засовывая пистолет в кобуру. – Ну и ну!.. Виткиля ж ты взялся, казак?!. Живой!..

Веселой гурьбой друзья окружили пропавшего летчика, и Вадим радостно отвечал на объятия товарищей.

– Так говори ж толком – откуда ты взялся?!

Но говорить толком не представлялось возможности. Лишь после того, как улеглось радостное волнение, Вадим в продолжение многих дней рассказывал товарищам о своих приключениях, вспоминая все новые подробности.

...Истребители сопровождали группу бомбардировщиков, которые летели бомбить японский аэродром под Ханьчжоу. Поднялись с рассветом и, пробив легкий слой облаков, легли на курс. Скоростные бомбардировщики шли впереди, несколько ниже, а сзади восьмерка «И-15», которую вел Антон Якубенко. Вадим летел рядом, крыло к крылу, и они время от времени перекидывались взглядами.

Внизу, в просветах между кучевыми облаками, блеснули озера, разбросанные среди невысоких скалистых гор... Антон кивком головы указал вниз – тускло-оранжевым пламенем горела деревня. Очевидно, перелетали линию фронта. Вадим тоже кивнул – понял. Приближался объект бомбежки, лететь оставалось минут пятнадцать. Бомбардировщики стали заходить со стороны солнца. Далеко справа засинело море, но вскоре исчезло. Под крылом снова поползли горы, поросшие лесом. Облака стали реже, они плыли навстречу – большие, причудливые. Открылся город, мутно-коричневая лента Янцзы... Антон покачал крыльями – внимание!

С японского аэродрома успели подняться пять машин, остальные застыли рядами на летном поле. Торопливо заговорили зенитки, но их не было слышно – виднелись лишь огненные вспышки разрывов внутри белых хлопьев, повисших в небе. После первого захода на аэродроме забушевали тяжелые волны огня, багрово-темные, прорывавшиеся сквозь всплески взрывов. Японские тупорылые машины, набрав высоту, пытались атаковать строй бомбардировщиков, но восьмерка истребителей приняла удар на себя. Бомбардировщики пошли на второй круг.

Воздушный бой длился несколько минут. Выждав, когда бомбардировщики, сбросив бомбы, ушли на запад, летчики-истребители оторвались от противника и тоже легли на обратный курс. «И-96» пытались преследовать группу, но вскоре отстали, скорость у них была меньшая, чем у советских машин. Через несколько минут справа наперерез вынырнула новая группа японских истребителей. Вероятно, они поднялись с какого-то другого аэродрома. Якубенко решил с ходу атаковать противника. Силы были равные – восемь на восемь. Дрались под облаками, то и дело ныряя в мутную их белизну.

Впрочем, все это помнили все, кто в тот день летал на Ханьчжоу. А дальше...

...Вадим не видел атаковавшего его японца, но почувствовал, что ливень пуль прошил его фюзеляж. Машина стала тяжелой, неповоротливой. Имея достаточный запас высоты, он ринулся в гущу боя, но тут из-за облаков вывалилось еще два десятка японских монопланов. У противника стало по меньшей мере тройное превосходство. Вадим до отказа выжал ручку, дал полный газ и пошел на сближение. Он ударил снизу из спаренных пулеметов, и атакованный им самолет вспыхнул, скользнул на крыло и начал падать. Японский пилот успел выброситься из горящей машины, но слишком рано раскрыл парашют, и огонь молниеносно проглотил шелковый купол. Японец падал рядом с подбитой машиной, и за ним тянулись дымящиеся стропы...

Теперь Вадима атаковали сразу два истребителя, а машина едва слушалась управления... Рядом появился Антон, он атаковал японца, заходившего в хвост Губанову, но второй ударил справа. Новая пулеметная очередь пробила баки, в лицо Вадиму плеснуло маслом, бензином... Самолет больше не подчинялся летчику.

«Буду гореть!» – пронеслось в голове, и Вадим отстегнул ремни, выбросился из кабины.

Сначала он падал, не раскрывая парашюта. Стремительно набегала земля. Вадим рванул кольцо. Его встряхнуло, и он повис в неподвижном воздухе. «Кажется, жив!..» Но смертельная опасность еще не миновала. Истребитель, выпустив пулеметную очередь, с ревом пронесся так близко, что на Вадима пахнуло жаром отработанных газов. Японец промахнулся и пошел на разворот, чтобы добить свою жертву. Вадим подтянул стропы парашюта, шелковое полотнище встало почти вертикально, и летчик начал стремительно падать. Истребитель нагнал его, ударил и опять промахнулся... Земля была рядом, и японский пилот не решился еще раз атаковать Вадима.

Парашют медленно опускался над серединой озера, густо поросшего высоким тростником. Вблизи у берега пустынного озера покачивалась лодка с убранными парусами. Вадим снова начал скользить, подтягивая стропы... У самой воды он отстегнул лямки и с головой ушел в глубину. Парашют накрыл его, и Вадим, вынырнув, барахтался в его мокрых обволакивающих складках. Вдруг сильный удар по голове и плечу оглушил Вадима, и он снова ушел под воду.

Всплыв в стороне, летчик оглянулся. Рядом с распластанным на воде парашютом стоял в лодке китаец-рыбак, с узенькой седой бородкой и тонкими, узловатыми, как бамбуки, голыми ногами. Он держал наготове весло и настороженно следил за тонущим парашютом. Увидев Вадима, он угрожающе поднял весло, готовясь нанести удар.

– Шанго! Шанго! – выкрикнул Вадим первые пришедшие на ум китайские слова. – Руси феди. Феди чан...[3]

Старик опустил весло. С растерянным лицом он прижимал руки к груди и низко кланялся. Скорее всего, рыбак принял Вадима за японца и теперь сокрушенно бормотал извинения. Удар пришелся по раненой руке, нестерпимо болели плечо и голова.

Старик помог Вадиму забраться в лодку, усадил его на влажные, пахнувшие рыбой сети, а сам встал на корму и принялся торопливо грести к берегу. Он то и дело оборачивался к Вадиму, кланялся и, ударяя себя по лбу, досадливо качал головой. У берега он выбросил из лодки привязанный на веревке камень, служивший ему якорем, залез в воду, подтянул лодку к хлипкому помосту из скользких бревен и помог Вадиму сойти на берег. Старик жестами звал его за собой и кланялся, кланялся... Здоровой рукой Вадим нащупал пистолет, отстегнул кобуру и пошел за стариком.

Продравшись сквозь густые бамбуковые заросли, шли мимо рисового поля, спускавшегося с пригорка зелеными прудами-ступеньками. Опять углубились в лесную чащу, потом вышли к поляне. Вдали, за кущей деревьев, Вадим увидел соломенные крыши фанз. Старик остановился, повернулся лицом к Вадиму, указывая рукой на траву, будто прижимал что-то к земле раскрытой ладонью. Он закивал, заулыбался, когда Вадим понял, что должен посидеть здесь, пообождать. Тощая фигурка рыбака в соломенной шляпе исчезла за поворотом тропинки.

Прошло около часа, когда он услышал на тропе тихие голоса. Рыбак, в сопровождении двух крестьян, дойдя до места, где оставил Вадима, стал с беспокойством озираться вокруг.

Один из пришедших, добродушный, улыбчивый толстяк, заговорил вдруг по-русски.

– Моя долго, долго жила в Москве, – с трудом вспоминая слова, говорил он. – Моя торговал мала-мала, делала так: шарика есть, шарика нет, – пощелкал он сложенными в щепоть пальцами, – фокуса-покуса... Моя звали в Москве Ван Ваныч...

Рыбак что-то долго говорил Ван Ванычу, и тот начал переводить, старик просит его извинить, он принял русского за японского летчика... Он ругает себя и спрашивает – очень ли больно ударил веслом.

Рука Вадима ныла все больше, но он сказал: все в порядке – и поблагодарил старика за помощь.

Пришедшие посовещались и решили, что днем Ва-дину, как они тут же прозвали Вадима, в деревню ходить не надо. Редко, но все же в деревню наезжают японцы. Ночью Ва-дина проведут к одному надежному человеку... Старик развернул тряпицу и положил на траву кусок рыбы и пористую белую лепешку мантоу – хлеб, сваренный на пару. Протянул Вадиму воду в кувшине, сделанном из какого-то плода, похожего на маленькую тыкву.

Вскоре двое ушли, и Вадим провел весь день с китайцем Ван Ванычем.

Ночью, когда вокруг засвиристели цикады и метеорами засверкали в лесу летающие светлячки, рыбак Сюй пришел снова. Крестьяне проводили летчика в фанзу, стоявшую на другом конце деревни, рядом с кузницей. Время было позднее, но широкая дверь стояла распахнутой, и кузнец, обнаженный до пояса, работал у пылающего горна.

Хозяин фанзы Ху-мин встретил Губанова радушно. Ван Ваныч с уважением рассказал, что Ху-мин самый грамотный человек в деревне, даже умеет читать газету. Ху-мин работал в Шанхае резчиком, у него была там своя мастерская. Теперь живет здесь, потому что из Шанхая его прогнали японцы.

Позже в фанзу зашел кузнец Гун-лин, принеся с собой запах железной окалины. Жена Ху-мина вызвалась лечить русского. Морщась от боли, Вадим стянул с себя комбинезон. Китаянка долго втирала ему в плечо тигровую мазь, распространявшую резкий терпкий запах, дала выпить настой женьшеня. Пока хозяйка занималась врачеванием, мужчины чинно сидели вокруг и вели разговоры.

Вадим спросил – далеко ли до фронта. Китайцы заспорили. Ван Ваныч наконец перевел: если без войны – неделя пути, но сейчас не дойдешь и за две луны. Без провожатых Ва-дин вообще не дойдет, его сразу захватят японцы. Опять заспорили, заговорили все вместе.

Ван Ваныч сказал:

– Спросим лесные люди. Они мала-мала всё знают.

Кто такие лесные люди, он не объяснил. Вадиму показалось, что приютившие его крестьяне чего-то недоговаривают.

Летчика поселили в тесном чулане с земляным полом и маленьким оконцем, выходившим во двор. Чулан был загроможден бамбуковыми кругляками, поленьями, чурками из плотного, тяжелого дерева, похожего на самшит. В углу стоял узкий высокий котел непонятного назначения, который был вмазан в очаг, топившийся со двора.

Все это Вадим разглядел утром. Он спал на верстаке, потому что другого свободного места не было. Судя по инструментам, разложенным на полках, по заготовкам, незаконченным резным фигуркам и готовым коричнево-красным статуэткам Будды, здесь была мастерская Ху-мина.

Утром Вадиму принесли еду – миску риса, политого коричневым соусом, и чай в закопченном глиняном чайнике. Забежавший Ван Ваныч сказал, что днем отсюда выходить нельзя.

Вадим прожил в чулане с неделю, выходя лишь ночью подышать воздухом. Днем в мастерскую приходил Ху-мин, устраивался под оконцем и начинал резать бамбук многочисленными тончайшими стамесками. Под его рукой возникали морские пейзажи, скалистые берега, сосны, джонки с поднятыми парусами...

Прежде чем начать работу, Ху-мин разводил очаг и часа два вываривал бамбук, пока он не становился мягким и податливым, как воск, а потом, высыхая, превращался в жесткие костяные пластинки, цилиндрические вазы соломенно-золотистого цвета. В чулане становилось жарко, как в парильне. Вадим изнемогал, исходил потом и с нетерпением ждал конца бамбуковой экзекуции... А резчик Ху-мин будто не ощущал духоты. С помощью Ван-Ваныча резчик посвящал Вадима в тайны своего мастерства. Каждая порода дереза требует своего: бамбук, созревший осенью, месяцами выбеливают на солнце, и он приобретает устойчивый цвет, под верхним, светло-желтым слоем появляется темно-коричневая подкладка, которая и образует под резцом тонкий и контрастный рисунок... Самшит для статуэток высушивают в темноте два-три года. Из камфарного дерева делают ларцы, сундуки, мебель, которую не точит червь...

Вадим тяготился бездельем в душном чулане, а Ван Ваныч все обещал, что скоро придет лесной человек... Человек не приходил. Ночами, когда Вадим покидал свою каморку, он слышал в кузнице Гун-лина сдержанные голоса, тяжелое дыхание мехов, удары молота о наковальню. Как-то раз пришел Ван-Ваныч и повел его за собой. В кузнице кроме Гун-лина, резчика и старого рыбака сидели три незнакомых человека. Угли, пылающие в горне, то затухая, то разгораясь, бросали красноватый свет на их лица.

– Чан Фэн-лин, – представился один, поднимаясь навстречу Вадиму. На нем была военная фуражка, ватник, перепоясанный ремнем, на ногах мягкие башмаки из сыромятной кожи. Полусолдат, полукрестьянин. За спиной винтовка японского образца, похожая на карабин. Ван Ваныч объяснил: это тот человек, которого ждали...

Трое вооруженных людей были партизанами, а Чан Фэн-лин – командир их отряда. Он спросил, что собирается делать русский летчик.

– Добираться к своим, – ответил Вадим.

Из того, что переводил ему Ван Ваныч, Вадим понял, что партизанский отряд, которым руководит Чан Фэн-лин, находится в горах, в двадцати ли от этой деревни. Сам он бывший солдат, служил еще у Чжан Цзо-лина. Японцы заставили работать на каком-то строительстве. Потом всех рабочих погрузили на старую баржу и потопили, а Чан Фэн-лину удалось бежать. В его отряде около полсотни людей, но очень мало оружия, главным образом пики. Недавно добыли пулемет, но он неисправный, его принесли с собой, чтобы показать кузнецу, но Гун-лин тоже не знает, почему пулемет не работает. Может быть, русский поможет.

Командир отряда считает, что товарищу Ва-дину лучше перейти в их отряд, здесь оставаться опасно, в районе действуют японские каратели, отряд, присланный для борьбы с партизанами. Сейчас Чан Фэн-лин идет в соседний район и вернется дня через три. На обратном пути он возьмет с собой русского летчика.

Партизаны отнесли в мастерскую Ху-мина пулемет «Гочкис» с двумя лентами патронов и, нагрузившись пиками, которые выковал кузнец Гун-лин, ушли из деревни...

Весь следующий день Вадим провозился с «Гочкисом». Оказалось, что у него был неисправен замок и не работал подающий механизм. Пришлось вытачивать новую деталь, и они работали с Гун-лином, закрывшись в кузнице. К вечеру пулемет был готов, его следовало бы проверить, но выстрелы могли привлечь внимание жителей, вызвать всякие разговоры, которые дойдут до японцев.

Накануне условленной встречи с Чан Фэн-лином, вечером, в мастерскую прибежал испуганный Ван Ваныч.

– Японца!.. Японца!.. Твоя надо беги, беги, – торопливо говорил он.

Тревожная весть сразу облетела деревню. Вадим забежал в кузницу, чтобы захватить «Гочкис», и застал там кузнеца, резчика Ху-мина и старого рыбака. Все, кроме рыбака, решили уходить из деревни. Захватив пулемет, узкой тропинкой спустились к озеру и, пригибаясь в камышах, вышли к лесу. Позади них слышались выстрелы, которые гулко разносились по берегам озера. В деревню пришли каратели.

Дождавшись темноты, Ху-мин решил вернуться в селение. Боялись, что партизаны Чан Фэн-лина столкнутся с японцами. Может, удастся их предупредить. Под утро резчик вернулся вместе с Чан Фэн-лином и двумя его партизанами. Каратели оцепили деревню. Кто-то донес, что в кузнице бывают партизаны. Рыбака закололи штыками и несколько раз выстрелили в него, когда он лежал мертвый. Кузницу сожгли, но остальные фанзы пока не трогают. Грозят сжечь деревню, если жители не выдадут партизан...

Резчик Ху-мин сказал:

– Степную траву всю не вырвать! Весной она вырастет снова, как только подуют теплые ветры... Так писал Бай Дю-и, живший тысячу лет назад.

Ху-мин был самым грамотным среди сидевших рядом с Вадимом.

Совещались, что делать дальше. Чан Фэн-лин предложил сделать засаду, когда японцы поедут обратно. Вадим сказал:

– Можно испробовать «Гочкис», он должен работать.

Кузнец Гун-лин лучше других знал окрестные места, он прожил здесь всю жизнь.

– На восток дорога идет между озерами, через плотину, – сказал он, – и упирается в скалы. Японцы обязательно поедут мимо скалы, другой дороги нет. Место называют «Ущельем диких гусей».

– Это далеко? – спросил командир отряда.

– Если выйдем сейчас – к рассвету будем.

Солнце еще не взошло, над низиной поднимался туман, когда партизаны подошли к Ущелью диких гусей. Ущелья здесь никакого не было, просто дорога упиралась в скалу, обходила ее вдоль берега, а потом снова шла на восток. От скалы до плотины с маленьким каменным мостом было метров двести. Рассудили так: японцы выйдут из деревни утром, когда станет совсем светло, – в темноте они не решаются ходить по китайским дорогам. Значит, здесь они будут до полудня. Когда колонна перейдет мост и еще не достигнет скалы, Ва-дин откроет огонь. Следом трое начнут стрелять из винтовок. Путь отхода у карателей останется один – назад через плотину. Когда они сгрудятся на мосту, надо выпустить последнюю ленту, потом броситься вперед и забрать, что можно, из оружия, пока японцы не успеют еще прийти в себя. Если же пулемет откажет... С тремя винтовками делать нечего...

Каратели, как и ждали, появились к полудню. На плотину впереди отряда въехали два всадника – офицеры. Позади них пешим строем шли солдаты, человек шестьдесят, колонну замыкало несколько повозок.

Укрывшись в кустарнике за камнями на вершине скалы, Вадим рассчитал, что стрелять надо в момент, когда повозки только въедут на мост. Они загородят путь, и там возникнет свалка. Лишь бы не отказал пулемет!..

Очередь хлестнула по лошадям, по всадникам, по солдатам, шагавшим в пешем строю. Один офицер рухнул наземь вместе с лошадью, другой во весь опор помчался назад, давя бегущих, падающих под пулями солдат. На узком мосту, как и ожидали, началась свалка. Кони сбились, вставали на дыбы, опрокидывая повозки. Вадим перезарядил ленту и ударил еще раз, в самую гущу...

Винтовочных выстрелов он не слыхал. Сверху увидел, как на дорогу выскочили его спутники и начали торопливо собирать брошенное оружие. Кузнец Гун-лин ухватил с повозки пулемет, коробку с патронами и бросился назад.

Бой продолжался одну-две минуты. Партизаны, собрав в охапку отбитое оружие, скрылись в кустах. Вадим дал еще одну очередь вдоль плотины, прикрывая отход, и побежал следом.

Трофеи оказались не малые – семнадцать винтовок, пулемет, патроны, самурайский меч и пистолет, снятые с убитого офицера.

Задыхаясь от бега, остановились ненадолго в глубине леса и, разделив поклажу, углубились в горы.

Советский летчик Вадим Губанов сделался китайским партизаном и «советником отряда», а переводчиком его – Ван Ваныч, уличный фокусник, торговавший когда-то в Москве китайскими фонариками, трещотками и цветами.

Отряд Чан Фэн-лина, действовавший в глуши на границе Хенани и насчитывающий вначале несколько десятков человек, с появлением оружия начал быстро расти. Расселившись в лесистых горах, в пещерах, высеченных в скалах неведомо кем и когда, партизаны то спускались к озерам, то выходили на Ханькоуский тракт и нападали на мелкие японские гарнизоны или обстреливали проходящие колонны и снова возвращались в горы. Больше месяца жили в буддийском монастыре, пока карательный отряд не нащупал партизан и не заставил их уйти с насиженного места. В середине лета, когда жара стала нестерпимой и Вадиму казалось, будто он снова задыхается у горячего котла в каморке Ху-мина, их отряд захватил уездный городок Лухоу.

К наступлению на Лухоу готовились долго. Сначала туда отправили кузнеца Гун-лина с несколькими партизанами. Они пристроились работать в кузнице недалеко от городских ворот, и эта кузница сделалась подпольным штабом. Сюда доставляли оружие – гранаты, винтовки, ножи, кремневые ружья, привезли разобранный по частям пулемет – запрятали его в крестьянской повозке под овощи и привезли.

В Лухоу стоял маленький японский гарнизон. Справиться с ним не представляло большого труда, но уездный городок был обнесен высокой каменной стеной, японцы закрывали на ночь ворота и выставляли усиленную охрану.

Перед рассветом у городской стены скапливалась толпа крестьян, приехавших на базар с повозками или пришедших с корзинами за плечами. С восходом солнца ворота открывали, и крестьяне устремлялись в город. Этим и решили воспользоваться партизаны.

В день, назначенный для атаки, среди крестьян, толпившихся у ворот, можно было увидеть многих партизан, равнодушно глядевших вокруг и будто бы не узнающих друг друга. Резчик Ху-мин принес на продажу резные деревянные фигурки, кухонную утварь, сделанную из бамбука и кокосовых орехов... Сбросив с плеча гибкое коромысло, он терпеливо ждал, присев на корточки возле корзин, из которых торчали решета, половники, плетеные сумки, бодисатвы с бесстрастными деревянными лицами, которые всегда находили спрос для домашних, семейных алтарей... Рядом с неуклюжей повозкой, запряженной остророгими худыми быками, покуривая трубку, стоял Чан Фэн-лин в крестьянской одежде и лениво переговаривался с соседом...

Взошло солнце. Солдаты, придерживая винтовки, стали открывать тяжелые ворота. Толпа зашевелилась, придвинулась ближе. Но тут раздался выстрел – сигнал атаки, партизаны бросились на японских часовых. Некоторым сразу же удалось прорваться за городские стены. Солдаты пытались закрыть ворота. Стали отстреливаться. Пулеметный огонь с тыла решил исход схватки – партизаны проникли в город, бросились к городской комендатуре.

Партизанам достались отличные трофеи – запасы продовольствия, боеприпасы, оружие, даже полевая пушка, которую японские артиллеристы так и не успели пустить в дело.

Добытые трофеи погрузили на подводы, и крестьянские телеги, доверху заваленные военным добром, потянулись из города.

Город три дня был в руках партизан. Они покинули его, узнав, что к Лухоу приближается отряд карателей.

После нападения на уездный город партизаны притаились, прекратили боевые действия, чтобы сбить с толку проследовавших их карателей. За четыре ночных перехода ушли на полторы сотни ли – в тыл японской экспедиционной армии. Атака Лухоу стоила партизанам значительных потерь – погибло семь бойцов и двенадцать человек было ранено. Некоторых оставили в монастыре, других расселили по деревням, но троих тяжелораненых пришлось оставить в Лухоу, доверив их попечению жителей. Конечно, это было ошибкой – оставлять раненых в городе, покинутом партизанами, но что оставалось делать? Умирающие не выдержали бы самого короткого перехода.

Японцы же, вернувшись в Лухоу, выместили на них всю злобу, применив самую жестокую средневековую казнь: раненых партизан скрутили веревками так, что они не могли пошевелиться, и распластали на молодых, только что проклюнувшихся из земли бамбуковых порослях.

Казалось бы – нежные, безобидные, как птенцы, побеги бамбуков! Но они отличаются огромной стремительной силой – вырастают за сутки на десятки сантиметров, пробуравливают все, что встречается на их пути... Троих партизан нашли в бамбуковых зарослях близ городской стены. Сквозь их тела, распластанные на земле, проросли молодые бамбуки...

Пошел четвертый месяц, как Вадим сделался китайским партизаном. Он не оставлял мысли пробраться к своим, но это казалось невероятным. Несколько раз летчик заводил разговор об этом с командиром отряда.

– Подожди, Ва-дин, может, к нам прилетит самолет, я хочу связаться с войсками...

Какой же самолет может прилететь в горы? Как он сядет? В лучшем случае сбросит оружие. Но куда? Отряд постоянно меняет место...

– Как ты думаешь связаться с войсками? – допытывался Вадим.

– Пока не знаю, – откровенно признавался Чан Фэн-лин.

На том разговор и кончался...

Когда после налета на уездный город каратели несколько поуспокоились, отряд снова перешел в район Лухоу. Разведчики сообщили, что в двадцати ли от города японцы оборудовали полевой аэродром и перегнали туда несколько самолетов. Каждый день летчики приезжают из города на аэродром, а вечером возвращаются обратно.

– Вот это дело стоящее! – воскликнул Вадим, когда Ван Ваныч перевел ему сообщение разведчиков. – Скажи командиру: надо устроить налет, как на Лухоу...

– Твоя мала-мала хочет летай, – пошутил Ван Ваныч, – хочет взять феди... Шибыка хорошо, а?

Вадима вдруг осенило: а если и в самом деле! Отбить самолет и... Вот было бы здорово!

– Какие там самолеты? Истребители? – спросил Вадим, но разведчики не могли ответить: самолеты как самолеты – обыкновенные.

Разведчиков снова послали к аэродрому. Вадим долго объяснял им разницу между истребителем и бомбардировщиком или транспортным самолетом, рисовал на бумаге. Разведчики вернулись и уверенно сказали: истребители! – короткие, как головастики...

Целую неделю партизаны наблюдали, в какое время японцы приезжают на аэродром, кто их встречает, когда возвращаются обратно. Вадим сам продумывал операцию. Решили так: на половине пути устроить засаду, подальше от аэродрома, чтобы там не услышали выстрелов. Гранатами не пользоваться – можно повредить машину. Захватив летчиков, партизаны быстро переоденутся в их комбинезоны и на японской машине подъедут к аэродрому. Если часовые откроют ворота, то лучше всего сразу проскочить на летное поле. Возможно, даже придется протаранить ворота. Как выяснил Вадим, ворота деревянные, затянутые колючей проволокой, машина с ходу может легко их проломить.

Если у въезда возникнет какая-то заминка, сразу же начинать бой и прорываться к самолетам – жечь, взрывать... Тут и гранаты уже можно пускать в дело. Ну, а если удастся, один оставить для него, для Вадима...

Ближе к городу надо устроить на дороге еще одну засаду, чтобы не допустить подкрепление.

Командир отряда согласился с предложенным планом. Но кто поведет машину? Вадиму нельзя, в нем сразу узнают европейца. Немного знал управление только кузнец Гун-лин. На нем и остановились.

К месту, выбранному для засады, подошли с вечера и заночевали в стороне от дороги. Дорогу на повороте загородили камнями, свалили дерево и стали ждать.

Все произошло так, как рассчитывали. Машина подошла к повороту в обычное время. В открытом кузове, под брезентовым балдахином, сидели вдоль бортов полтора десятка японских летчиков и еще один рядом с шофером, вероятно старший офицер, тоже в шлеме и комбинезоне. Выскочив из-за поворота, водитель резко затормозил, заметив нагромождение на дороге. Кинжальный огонь двух пулеметов хлестнул по кабине, по спинам летчиков...

Схватка была короткой и жестокой. Делом секунд было сбросить с машины убитых, стянуть с них комбинезоны, переодеться и сесть вдоль бортов на скамьях точно так, как сидели японские летчики. Дорогу очистили от камней, сдвинули в сторону поваленное дерево. Кузнец Гун-лин включил зажигание, переключил скорость, но... машина не двигалась. Он дрожащими руками рвал рукоятку, нажимал на стартер – никаких результатов... Вадим выскочил из кузова, обежал машину и сел за руль. Гун-лин спутал ножной тормоз с педалью акселератора.

Губанов сам вел машину, неопытность Гун-лина едва не сорвала операцию. Он надел летные очки японца, валявшиеся в ногах, плотно застегнул воротник комбинезона, чтобы скрыть нижнюю часть лица...

Подъезжая к воротам, не снижая скорости, Вадим дал издали продолжительный сигнал. Часовой поспешно распахнул ворота. Партизаны ворвались на полевой аэродром...

Дрались врукопашную: били прикладами, ножами, стреляли, метали гранаты. Два истребителя, подготовленные к полету, стояли на взлетной дорожке, остальные, их было не меньше десятка, теснились на краю аэродрома, прикрытые маскировочными сетями. Под пулями, которые летели из окон караульного помещения, где все еще продолжался бой, Вадим с несколькими партизанами проскочил через летное поле и развернул машину рядом с истребителем. Ударом ноги вышиб колодки из-под колес, оттащил их в сторону и вскочил на плоскость, залез в кабину.

Конечно, Вадиму никогда не приходилось летать на японских самолетах. Он интуитивно нащупал и включил стартер. Мотор заработал. Вадим дал газ, истребитель покатился, набирая скорость... Только бы взлететь, только бы подняться в воздух... В конце дорожки он мягко потянул на себя ручку, и японская машина оторвалась от земли... Через летное поле к самолетам под маскировочными сетями от барака-казармы бежали партизаны. Вероятно, бой кончился.

Набирая высоту, Вадим сделал круг над аэродромом. Там, где только что стояли рядком самолеты, горели костры.

Вадим знал, что отряд Чан Фэн-лина действовал в районе к северо-востоку от Ханькоу. Значит, надо лететь на запад. Вадим раскрыл планшет, захваченный у японского летчика-офицера. Так и есть: вот Янцзы – синяя жилка на карте и коричневато-мутная внизу, под крылом самолета. Теперь все ясно. Места знакомые! Сколько раз он бороздил здесь китайское небо!

Как будто пересек линию фронта. Стороной прошло несколько японских истребителей. Приняли за своего... А что дальше?.. Опаснее всего встретиться в воздухе со своими! Собьют в два счета. Или обстреляют зенитки... и нет парашюта, чтоб приземлиться... Все тревожнее становилось на сердце. Решил лететь, прижимаясь возможно ближе к земле. А где садиться? За эти месяцы группа могла десятки раз сменить аэродром. Одно слово – летучие голландцы. Впрочем, только бы сесть.

Впереди Вадим увидел аэродром, как будто знакомый. Они базировались здесь ранней весной, но теперь осень, тут могут быть и японцы... Свои! Вадим разглядел на летном поле советские самолеты. Ошибки быть не может!.. Вон выруливают для взлета «И-15»... Собираются встретить его в воздухе...

Вадим перешел на бреющий полет и покатился по бетонной дорожке.