"ГРАВЮРА НА ДЕРЕВЕ" - читать интересную книгу автора (Лавренёв Борис Андреевич)7Не заезжая домой, Кудрин с вокзала приехал в управление треста и сразу, как пловец с вышки в воду, погрузился в привычные будничные дела. Как всегда, в кабинет входили один за другим с бумагами и докладами начальники отделов, заместители, портфели раскрывали свои кожаные пасти, выворачивая содержимое, и, шелестя листами, в обычном ритме текла повседневная работа. Уловив правильность этого ритма, бесперебойное его движение, Кудрин включился полностью в него и позабыл о растравляющих разговорах с Половцевым. Работа, как всегда, увлекала его целиком, Ему нравилось сознавать, как в большом и сложном организме треста все прочно связано и скреплено, винтик к винтику, колесико к колесику. Все должно было действовать и действовало непрерывно, точно, бесшумно, без скрипа и задержек, и вся эта налаженная система являла собой то доверенное Кудрину большое и нужное промышленное целое, которое носило название треста «Стеклофарфор». В размеренный ход этой работы нежданно ворвался резкий звонок одного из трех телефонов на столе Кудрина. Это был телефон прямой связи со Смольным. Подняв руку, Кудрин остановил на полуслове докладывающего сотрудника и приложил трубку к уху. - «Стеклофарфор». Кудрин слушает. Приглушенный и несколько искаженный голос застучал ему в ухо: - Федор|… Вот здорово!… А я думал, ты еще не вернулся… Что? Нынче утром? Все в порядке?… Ну-ну!… Как живешь? Я? Тоже помаленьку… Послушай-ка, ты не заедешь часам к трем ко мне? Ну, минут на десять. Есть разговор… Да нет, по личному. Приедешь - узнаешь… Когда хочешь, только не позднее половины четвертого… Будь здоров! Жду! - Кудрин положил трубку и уже рассеянно дослушал доклад. Звонил председатель губернской контрольной комиссии Манухин. Звонок неприятно встревожил Кудрина. Кудрин не мог понять, какое личное дело могло быть к нему у Манухина, о котором нельзя было сказать по телефону. И то, что звонил сам Манухин, и что в тоне его разговора было что-то недосказанное и уклончивое, не понравилось Кудрину. Тем более это было неприятно, что Манухин, старый и близкий товарищ, говоря с Кудриным, старался придерживаться обычного для него шутливого тона, но в шутливости на этот раз чувствовалась заметная принужденность, желание прикрыть шуткой что-то, что было не похоже на шутку. Кудрин недоумевал. Он не мог объяснить себе замеченную перемену в обращении с ним Манухина, не припоминал за собой ничего такого, что могло объяснить эту перемену. Наскоро и уже без увлечения закончив очередные дела, он вызвал машину и поехал в Смольный. - В чем дело? - спросил он, входя в манухинский кабинет, еще с порога. Манухин поднял стриженную ежиком светловолосую голову от синей папки, в которой копался, и под коротко остриженными рыжеватыми усами его тонкие губы сложились в насмешливую улыбку. Он почувствовал волнение Кудрина и несколько секунд смотрел на него, прищурив глаза и покачивая головой, и только после вторичного вопроса, протянув руку, сказал: - Здравствуй и садись!… Да ты что ерзаешь?… Первый раз в контрольную потянули. Ничего, братец, привыкай да не штрафись. Кудрин с размаху сел в кресло и рассеянно пожал руку Манухина. - Ну тебя к чертям!… Не изображай великого инквизитора! - раздраженно заговорил он. - Что стряслось? Какая-нибудь склока? Манухин, продолжая щурить глаза, строго-испытующе смотрел в глаза Кудрину и вдруг, ударив ладошкой по столу, раскатился добрым, звенящим смешком, Сквозь смех он пробормотал: - Эх ты, дурень!…Чует кошка… А вот погоди, мы тебя из партии железной метлой. Не шали, не пакости, не обрастай, не впадай в буржуазные заблуждения, - Что такое? - вскочил Кудрин, потрясенный внезапной догадкой, - Брось паясничать, говори серьезно. Манухин вытер платком влажные от смеха губы и сразу стал другим, простым, дружелюбным, с ласковой искоркой в светлых глазах. - Да ты сиди, Федор!… Сейчас все по порядку. Видишь ли, вчера заявилась ко мне твоя Елена. «Хочу, говорит, с тобой, товарищ Манухин, держать совет насчет Федора». - «Валяй, говорю, товарищ Елена». Тут она мне и начни выкладывать, что ее очень беспокоит твое поведение, а поскольку ты ей муж, то она должна сказать, что наблюдает последнее время нечто беспокойное в смысле партийных уклонов, как-то: желание жирно жить, застой, утрата пролетарской сущности, накопительские тенденции, обрастание буржуазными безделушками, а кроме того, очевидное намерение отбить у своего технического директора его даму коварной артистической внешности. Манухин говорил - полушутя-полусерьезно, в глазах у него бегали лукавые вспышечки, и нельзя было понять, чему он верит, чему не верит. Кудрин нервно стиснул в пальцах карандаш, взятый со стола, и сломал его пополам. Осколок карандаша ударил Манухина в лоб, и тот потер ушибленное место. - Ты, браток, спокойней. Свой лоб прошибай, а я всетаки должностное лицо и неприкосновенен. - Послушай, Андрей, - спросил Кудрин, - ты не привираешь малость? Манухин снова вскинул взгляд па Кудрина и как-то задумчиво-серьезно ответил: - Нет! Даю слово, что разговор был именно в этом смысле. Кудрин помолчал. - Какая гадость! - наконец выжал он, - Ведь ничего похожего на правду. Не пойму - идиотизм или паскудная бабья сплетня. Манухин положил ладонь на руку Кудрина. - Погоди! Я думаю, ни то, ни другое, - мягко, как бы стараясь оправдать поступок Елены, сказал он.- Просто она, как близкий человек, разволновалась… может быть, даже без основательных поводов, и пришла ко мне поделиться своими заботами. Из хороших побуждений. - С дурацким и лживым доносом? Благодарю за такие хорошие побуждения. Сегодня она выложила «заботы» тебе, завтра пойдет к Петрову, послезавтра к Иванову, и пошла гулять клевета. В чем именно она меня обвиняла? Факты? Манухин слегка похлопал по руке Кудрина. - Сдержи нервы! Ни в чем конкретно она тебя не обвиняла. Да и вообще не обвиняла, а беспокоилась, что ты, на ее взгляд, очень переменился за последнее время, размяк, возишься с разными хлюпиками, оторвался от масс… Видно, ее это волнует. Не дерево же - жена! Кудрин встал и сухо сказал: - Боюсь, что дерева больше, чем жены… Во всяком случае, спасибо за предупреждение. Но я взрослый, мой партийный стаж побольше; чем у моей жены, и не ей меня учить. Ты меня знаешь. Я не делал и не делаю ничего, что могло бы меня скомпрометировать как члена партии. Нянек мне не надо, Если в твое распоряжение поступят действительно порочащие меня данные, дай им должное направление, а отрывать меня от дела ради чепухи непростительно… Если мы будем подозревать друг друга по бабьему трепу, нам на дело времени не останется. Прости и до свиданья. Он пожал руку Манухину. Тот улыбнулся: - Чего же ты так нервничаешь, Федя? Раз прав, значит - прав. А кто прав, тот спокоен. Кудрин твердо встретил испытующий взгляд Манухина. - Я спокоен,- ответил он,- но меня сейчас занимают некоторые весьма решающие для меня вопросы. Я над ними много и напряженно думаю, чтоб найти правильное решение. А для этого нужно внутреннее равновесие. И досадно, когда не умеющая думать и ничего не понимающая женщина срывает это равновесие. И из друга - становится врагом. Будь здоров, Андрей! Он решительно вышел из кабинета. В нем закипало неудержимое раздражение против Елены… Глупая, оскорбительная выходка, Объявление войны без резонного повода. То, что Манухин пытался оправдать ее приход в контрольную комиссию беспокойством о Кудрине, было неубедительно для Кудрина; тем более что оснований для беспокойства не было. Неужели она не могла просто, по-товарищески, спокойно, даже после нелепой вспышки перед отъездом в Москву, поговорить с ним, высказать свои сомнения и тревоги? Неужели он отказался бы так уже дружески объяснить ей все, что занимало его последнее время. Если бы даже его объяснения не рассеяли ее сомнений, она могла же поговорить с тем же Манухиным, который не раз бывал у Кудрина, в домашней обстановке, не придавая разговору официального характера. Но появление в контрольной комиссии совершенно меняло положение. Кудрин прекрасно понимал, что, приди не Елена, а любая другая женщина с такими обвинениями против него, могло бы возникнуть уже формальное дело, которое, конечно, кончилось бы ничем, но, во всяком случае, сулило бы много неприятных минут. Выйдя из Смольного, Кудрин сумрачно стоял у машины, думая, ехать или не ехать сейчас домой? Он боялся встретиться сейчас с Еленой, чтобы в озлоблении не наговорить ей лишнего, оскорбительного. И он придумывал, как бы оттянуть возвращение в дом. И совершенно нежданно он вспомнил записанный у кассирши на выставке адрес Шамурина. Если поехать сейчас к художнику, то мирный разговор о творчестве, о работах этого интересного и неведомого мастера, знакомство с его трудом может сыграть роль,громоотвода, поможет успокоиться и погасит негодование. И, решив ехать, он сказал водителю адрес. Машина промчалась по Невскому, свернула на улицу Герцена, миновала сквер у Исаакиевского собора. Там на свежепосыпанных песком дорожках копошились ребятишки, Кудрин посмотрел на их веселую воробьиную возню, и у него болезненно сжалось сердце. Он подумал, что, возможно, все тревоги, вся неудовлетворенность последних лет и ощущение холодной пустоты в доме происходят оттого, что по комнатам не бегает вот такой неуклюжий шарик, которому можно было отдать неизрасходованный запас мужской отцовской не юности и тепла, который был не нужен в работе и который не ценила Елена. Кудрин вспомнил, что ему уже сорок два года и жизнь идет под уклон. Он мотнул головой и сказал сам себе: - Так-то, Федя!… Так-то! Идешь к концу, а сменой не обзавелся. Плохо без смены. И не докончил мысли, с горечью подумав, что, пожалуй„смены уже и не будет и поздно об этом сожалеть. Водитель, замедлив ход машины, переспросил: - Какой переулок-то, Федор Артемьич? Я что-то такого не помню, Кудрин назвал переулок, водитель свернул налево, и машина запрыгала по выбоинам торцов, разбрызгивая покрышками мутные лужи. Кудрин рассеянно откинулся на спинку сиденья, взглянул па канал и замер, ошеломленный. по ней трупными пятнами проступала отсырелая штукатурка печных труб, Не было сомнения, - перед ним был тот же пейзаж, что на гравюре Шамурина, только менее мрачный и безнадежный, смягченный блеском весеннего дня. Не было только девушки у решетки, но, казалось, она сейчас обязательно должна встать на свое место в этом прозрачном мире. Кудрин сидел молча, не отрывая глаз от этой картины, повторяющей гравюру Шамурина. Он даже не заметил, что машина уже остановилась у приземистых ворот. Только когда водитель вторично окликнул его, он с трудом очнулся. - Приехали, Федор Артемьич! Этот самый! Номер четырнадцать! Внезапно и странно отяжелев, Кудрин медленно вылез пз машины и, обходя лужи, двинулся во двор. Женщина с изможденным, серым лицом переходила двор с корзиной мокрого белья на плече. - Шамурин? - переспросила она. - Это который художник?… Так вы, товарищ, прошли уже. Вернитесь под ворота, вон там налево парадная, подымитесь на четвертый этаж. Там, где на дверях карточка портнихи Воронковой, там он и живет, - словоохотливо, видимо радуясь появлению нового лица, объяснила женщина. Кудрин вернулся и.поднялся по залитой и затоптанной грязной лестнице, на которой стоял густой запах прокисших огурцов и кошачьих отходов. На двери, с которой висели лоскуты клеенки, белела маленькая карточка: «Портниха Воронкова. Шитье по парижским моделям». Кудрин усмехн - Вы к Лизавете Семеновне? А их дома нет… Понесли заказ… Может, подождете? - прошипела она беззубым ртом. - Я не к ней… Мне нужен художник Шамурин,- сказал Кудрин. При этом старуха быстро оглянулась назад, в темень коридора, и Кудрину показалось, что в ее глазках пробежала тень испуга. - К Шамурину?… Простите старую грешницу, мне ваше обличье сперва будто знакомое показалось. Думала, к нам… А к Шамурину прямо по коридору и дверь налево. Она отстранилась, пропуская Кудрина. Больно ударясь коленом о какой-то острый угол, он добрел до двери. - Во… во! Она самая! - придушенным шепотом сказала старушка. Кудрин негромко постучал и сейчас же услышал за дверью быстрые и легкие, совсем не старческие шаги. Невидимая рука отодвинула засов. Дверь распахнулась, облив стену коридора холодным серым светом. На пороге стоял небольшого роста, высохший человек с острой седой бородкой и блестящими из-под кустистых бровей тревожными глазами. Глаза эти сразу запомнились Кудрину. Серо- синие, пристальные, они таили в себе спрятанную сумасшедшинку и глубокую боль. - Что вам угодно? - спросил хозяин. Кудрин на мгновение растерялся от его неподвижного и подозрительного взгляда. - Вы Шамурин? - тихо спросил он. - Простите, но я просил бы уделить мне несколько минут. - Входите! - ответил Шамурин и пропустил Кудрина в комнату, захлопнув дверь перед носом крайне заинтересованной старушки. - Да, я Шамурин, - обернулся он к Кудрину.- А чему я обязан вашим посещением и с кем имею честь разговаривать? - продолжал он, сложив на груди худые кисти рук с вздутыми синими венами. - В его голосе, тихом и чуть скрипучем, в немножко приподнятых оборотах речи, в том, как он сложил руки, в непринужденной легкости и изяществе этого жеста Кудрин инстинктом почувствовал человека из прошлого, выдержанного, воспитанного и умеющего вести разговор с любым посетителем, выжидательно рассматривая и оценивая его. Но в то же время он уловил в этом старике странное, непрекращающееся внутреннее беспокойство, лихорадку, словно его пожирал таимый от всех, но мучительный горячечный жар. Этот жар и чувствовался в сумасшедшинке таких спокойных и замкнуто-вежливых на первый взгляд темных глаз. И, словно повинуясь приказу собеседника, Кудрин поклонился и сказал; - Разрешите назвать себя… Я директор треста «Стеклофарфор» Кудрин. Старик не выразил ни удивления, ни интереса. - Возможно, вас удивляет мое посещение, - продолжал Кудрин, но старик остановил его. - Прошу прощения. Будьте любезны присесть и великодушно извините, я только набью трубку. У меня привычка курить. Разрешите? - О, пожалуйста, не стесняйтесь, - ответил в тон Кудрин, ведя игру на состязание в вежливости и предупредительности. И он сел на тяжелый дубовый стул, неподалеку от двери. Теми же бесшумными и по-молодому быстрыми шагами Шамурин вышел в соседнюю комнату. Кудрин имел время оглядеться. Стены большой запущенной комнаты с выцветшими обоями, не сменявшимися, видимо, много лет, были сплошь увешаны работами хозяина. Большинство из них были акварели, написанные широко, легкими и прозрачными тонами. Над пианино, против Кудрина, висел прекрасный, в полный рост, портрет женщины в бальном платье, своей мягкостью и расплывом напоминавший ему портреты Карьера. Эта расплывчатость контуров еще усиливалась слабым освещением простенка, и на холсте отчетливо выделялись только белые, точеные руки. Стена направо была заполнена рядом рисунков, угольных и акварельных набросков к уже знакомой гравюре. Их было около тридцати. Два или три изображали в разных вариантах пейзаж, остальные бесконечно повторяли фигуру и особенно лицо девушки. Один больше других привлек внимание Кудрина. На большом листе ватмана угольным карандашом быстро, нервно, с вдохновением 6ыло нарисовано лицо девушки, несколько крупнее натуральной величины. Видимо, художник стремился не столько к достижению сходства с оригиналом, сколько к передаче того выражения бесплодного ожидания и отчаяния, которое поразило Кудрина на выставке. Поразительной была сила лепки. Лицо буквально выходило из плоскости бумаги, казалось объемным. Вписанное в ватман крупными штрихами, лицо жило своей, самостоятельной жизнью, и от мучительного страдания, которое запечатлелось в каждой его черте, Кудрину стало не по себе. Он с усилием отвел взгляд от глаз девушки и тут же отметил, что рама обвита венком из хвои и креповой лентой. Внизу на раме была медная карточка с какой-то надписью. Кудрин привстал со стула, желая прочесть ее, но в эту минуту вернулся Шамурин, раскуривая на ходу старинную немецкую фаянсовую трубку. - Чем могу служить? - повторил он, останавливаясь против Кудрина в той же позе со скрещенными руками. - Видите ли Говоря это, Кудрин невольно заторопился, видя с недоумением, что Шамурин хмурится все сильнее и сумасшедшинка выступает в его зрачках яснее, как проступает рисунок под стеклом, с которого стирают пыль. И едва Кудрин окончил фразу, как Шамурин поднял руку. - Следовательно, милостивый государь, - заговорил он, напирая на букву «м», - если я изволил вас правильно понять, вы желаете купить мою гравюру из цикла «Белые ночи»? Спрашивал он с той же подчеркнутой любезностью, не повышая голоса, но в этой любезности и особенно в ненатурально тихом тоне Кудрин почувствовал назревающую непонятную опасность. Но, еще не осознав ее, он ответил: - Вы поняли правильно… Он не договорил. Шамурин резко бросил трубку на стол, шагнув к двери, рывком распахнул ее и, указав на ее пролет Кудрину, так же тихо, но с угрозой, произнес: - Убирайтесь вон! Кудрин растерянно встал, думая, что старик чего-то не понял. - Простите!… Но вы меня неверно… - Вон! - повторил Шамурин с тем же жестом. - Но что же я вам сделал? И вдруг старик затопал по полу своими худыми ногами и пронзительно-тонко закричал: - Вон! Сейчас же убирайся, каналья! Кровь мою покупать пришел?… Кровь?… Сгинь, рассыпься, лукавый! Он шагнул к Кудрину и пахнул на него сивушным перегаром, перекрестил грудь мелким крестиком и тем же пронзительным фальцетом запел: «Да воскреснет бог и расточатся врази его», - наступая на посетителя и тесня его к порогу. Озадаченный Кудрин, защищаясь от Шамурина поднятой к лицу левой рукой, выскочил в коридор. За ним мгновенно щелкнул засов, и голос, заглушенный филенкой, продолжал распевать псалом. Кудрин чертыхнулся и бросился к выходу. На первом шаге он наткнулся на что-то мягкое. Оно жалобно пискнуло. Кудрин остановился в темноте. - Кто тут? Шамкающий шепот давешней старухи прошипел ему на ухо: - Это я, батюшка… Да никак вы с художником поцапались? Кудрин пожал плечами: - Черт его знает. Сумасшедший он у вас, что ли?… Выгнал меня без всякой причины. Что с ним? - Господь ведает, батюшка. Только с тех пор, как у него дочка Татьяна Алексеевна померла, царствие ей небесное, он как бы с точки стронулся. - У него дочь умерла? - А как же… В запрошлом годе в воду бросившись. Враз супротив дома. Милиция набежала. Скорая помощь, народ, ан не тут-то было. Летом канал курица переходит, а утопленницы найти не могли. Только через три месяца у Екатерингофа вытащили… По одному надальону на шейке опознали, а то всю миноги объели, - тараторила болтливая старуха. - Вот он с того времени и не в своей жисти. Человек тихий, а как найдет это на него, - не дай бог. На племянницу мою, на хозяйку Лизавету Семеновну, с ножиком кидался… Пьет, почитай, без просыпу,- шептала старуха. Кудрину стало противно оставаться в темной дыре коридора и слушать этот шепот, Захотелось на воздух, на свет. Отстранив старуху, он выскочил из квартиры, сбежал вниз и всей грудью вдохнул вечерний ветерок с Невы. Ехать домой после происшедшего было невозможно. Вместо рассеяния и успокоения поездка окончательно выбила Кудрина из колеи, и он не знал, что делать. Ну-жно было придумать какое-нибудь нейтральное место, где провести сегодняшний вечер. Сев в машину, он сообразил, что еще не обедал, и ему сразу захотелось есть. Он решил заехать в Деловой клуб, а оттуда в заводской клуб, проверить то, о чем ему говорил в вагоне Половцев, тем более что жалобы на неудовлетворительную работу клуба ему приходилось слышать уже не раз от многих людей. |
|
|