Путешествие шестое ГОРА ЛЮБВИ

Мы едем по новой дороге.

— Скорей бы легли рельсы!

— Чтобы проехать на первом поезде?^

— Нет! Чтобы посмотреть на бег солнечных лучей по рельсам: какие они стройные, в какой гибкой изящности.

И лучи солнца и рельсы навсегда свяжут человека с природой!

— И только-то?!

— Нет… Еще — чтобы заглянуть в зеркало от накатанных колес. Чтобы увидеть, как рельсы впитали голубое небо, все его оттенки — от рассвета до заката. И еще глаза людей. И тепло рук. И стук сердца. И прошлое. Которое у нас в глазах и в сердце…

— Вы были на Горе Любви?

У трассы свои корни.

Предрассветный сумрак полон чудес и удивительных превращений. За каждым поворотом он в новой одежке. Плотный, сиреневый. Легкий, прозрачный. С дымкой вуальной. Гора подступила к поезду — тень густая. Въехали в потемки. Отодвинулась гора — свет хлынул. Кажется, вот он — рассвет! Все видно, как в пасмурный серый день. Нет, рассвет хочет поиграть, позабавиться красками.

За тоннелем обогнули деревню Габдюково. Прогрохотали мостом. Повернула свои бока огромная, словно насыпная, сопка. Небогата на ней растительность. Хоть распахивай. Или скот паси на травяных склонах. Может, в ней камни спрятаны драгоценные? Может, еще чем богата. Дорога снова завиляла. Слева скальные сколы. Выше округлые каменные наплывы разных форм. Присмотришься, фигурки различишь. Людей и животных. Головы. Носы. Глаза. Рты. Чего только не натворила природа из камня.

Прошли Зуяково. Большая станция. Жилой и промышленный городок вокруг нее. Рядом течет Инзер. Словно паутинный висячий пешеходный мостик над ним. На том берегу сама деревня. Много новых домов. Они желтеют среди старых построек.

Железная дорога снова закривляла вместе с Инзером. Рельсы и река рядышком бегут, впрямь родня близкая. Сколько ни взрывай скал, а все в подчинении у природы человек.

Едем на восток. Справа за Инзером притаилась под горой деревушка Бриштамак. В сумраке не заметишь ее — словно в землю ушла, а сверху теневым пологом прикрылась. Зимой, когда на стыковку ехали, такие дымы стояли над сугробами, что казалось — это пар из самой земли выходит.

И вот — Ассы! Большая деревня. Одна гора срезана справа. Другая слева. На дне конуса, в ущелье, дома налеплены. Дома и на гору полезли с обеих сторон. Левая гора луговая, пастбищная. Правая с полянками, лесом поросла, ельником. Стоят Ассы на родниках. Земля вся иссочилась родниковой целебью. Целебная водица в каждой лужице, просочине. Куда ни ступишь на закрайках деревни, провалишься по щиколотку в жижицу. Дерн под ногой «дышит», выбрасывая фонтанчики. Трава брызжет водой. Ручьи живут неслышно, хоронятся под кустиками, в пойменных овражках и впадинках. И на свет выходят, небо отражают красновато-фиолетовым отблеском, словно тут нефть расплылась. На пути некоторых ручьев колодцы стоят полуразрушенные. Неглубокие. На дне их ржавчина. Из колодцев струйки текут, снова в ручьи собираясь. Стекаются они с травянистого предгорья в понизовье, к самой насыпи. В большой ручей уходят. А ручей под мост ныряет, затем в Инзер.

Один ручеек особо приманчивый. Он рядом с железной дорогой, на бугру. Заключен в тонкую длинную трубу. Из трубы струйка вылетает. Вода чуть солоноватая. Говорят, целебная. Вроде минеральной. Я пил ее не раз. В кружку нацеживал. В ведро набирал. Чудо — водица. Соль, правда, почти не ощущается.

Холоднющая вода. Только маленькими глотками можно потягивать, с перерывами. Иначе заморозит горло, никакого наслаждения. А так хоть целый день пей, не напьешься! Ее бы в бутылки с красочными этикетками и на пользу людям. А тут плещет на камни, давно отмытые и отполированные. Кто рядом живет с родником, ходит к нему за водой с ведрами на коромыслах. Чай ли вскипятить, обед ли сварить. И для баньки можно натаскать, тут уж особая услада. Наверно, и стирают, и полы моют этой же, целебной. Да ее на все хватит. Бежит безмятежно из железной трубы, Инзер питает.

Над крышами встали дымы. Стройно, дружно. Безветрие, Свет в окнах редок. Ни к чему зажигать, скоро высветит в заутренье.

Над железной дорогой, на холме, небольшой деревянный дом. Его называют «курортом Ассы». Да еще баню-лечебницу, которая невдалеке, в низине, среди густой травы и кустарника обосновалась. Лечебница тоже на целебных ручьях стоит.

Места эти, от Ассов до поселка Инзер и дальше, не только в мыслях государственных людей, но и в проектах обретают свои будущие контуры как зоны курортные, лечебные. Зоны отдыха. И, разумеется, массовые, с размахом планируемые. Башкирская Швейцария должна служить людям. И пользу давать. В поселке Инзер метится большое строительство. Говорят, в местах этих уремных есть где и совхозам животноводческим развернуться, угодий кормовых предостаточно, только умом пораскинь хорошенько да не ленись. Мощности леспромхозов тоже, говорят, можно разгулять вширь. Разгулять так, что заскрипят леса, зашатаются горы. Планы новые спущены. Как-то они впишутся в природу, в заботу нашу о ней? Сооружается комбинат стройматериалов. Автомобильную дорогу тянут в Уфу, впридачу и в помощь дороге железной. Громко, ломко шагает в эти края цивилизация. Благо несет, но и-проблемы-лишаи, вызревающие на благе.

Почему-то все чаще вспоминаю взорванный айгирский мостик. Забудешь о нем, а выплывет. Как навязчивая мелодия. Словно душа отделилась от останков мостика и вселилась в меня. Мелодия эта все пронизала — и тишину вагонную, и сумрак за окном рассветный. Она бьется в колесах и рельсах. Хорошо, если б коснулась ватманских листов, на которых рождается будущее края, определяется судьба людей. А вдруг не коснется?

Айгирским мостиком восхищались молодые рабочие и студенты. В редкие минуты отдыха, люди приходили сюда и, встав посредине мостика над бурлящим Малым Инзером, среди вековых камней, елей и сосен, тихонько раскачивались и пели. Какие тайны оживали вокруг? Может, здесь зарождалась первая любовь? Может, постигалась глубина связей человека и природы, являлась святость красоты? Человек открывал в себе новые миры.

На противоположном каменном «пятачке» ежегодно проводил свой отпуск один геолог. Он приезжал из Москвы и разбивал там палатку. Говорят, завещал, чтобы и похоронили его там… Но «пятачка» уже нет. Природный каменный храм превращен в развалины.

Художник Вячеслав Воронинбывавший у мостика не раз, говорил: «Всех, кто касался этого места, задевало, не оставляло равнодушным». Он сохранил образ айгирского мостика в своей графической работе. Назвал рисунок «Вдохновение». Вот это и было убито: вдохновение… Но оно осталось. В искусстве. И памяти.

— Разрушенный айгирский мостик разве не символ современного варварства? Слишком резко? Может… За распутство эта производственное и инженерное никого, разумеется, не наказали, да и не собирались. Ибо назвали факт сей первобытный просто — «производственная необходимость». Это официально. А в разговоре среди работного люда прорвалось оправдание: «подумаешь, невидаль!» Пострашнее, мол, творятся дела на белом свете да и на самой трассе и ничего, все сходит с рук: план есть план! Значит, ни запрета, ни суда праведного? Хочется воскликнуть: «Вот она «косная сила инерции… в хозяйственном мышлении! (Из речи Л. И.Брежнева на встрече с избирателями Бауманского избирательного округа Москвы. «Правда», 3 марта 1979 г.)»

Инерция в планировании и мышлении сказалась и на многом другом. 23 ноября 1978 года (почти через год после торжественного пуска магистрали) в «Правде» появилась тревожная заметка, заостряющая внимание на благоустройстве притрассовых сел и деревень, комплексном подходе в дальнейшем хозяйственном развитии края. Вот она:

«ЗАБЫЛИ

Около тридцати жителей нашей деревни Кумбино работают на железнодорожной станции Инзер. Примерно столько же детей ходят в ближайшую поселковую школу. Путь тех и других лежит через реку Малый Инзер. Нрав у этой речки буйный — она часто разливается. Стремительное течение не позволяет переправляться не только вброд, но и на лодке. На работу ли, в школу, магазин людям приходится идти далеко, в обход по прибрежным скалам.

Каждый год на средства Инзерского леспромхоза через реку строится деревянный мост. Весной его неизменно уносит течением. На затраченные деньги уже давно можно было бы построить капитальное сооружение, а заодно и провести электричество — в домах все еще горят керосиновые лампы.

Словом, неуютно живется в нашей деревне. Из-за этого молодежь покидает родительский кров. А кто же будет работать — в лесу, на станции, в поле?

Ф. Шарафутдинов.

Белорецкий район,

Башкирская АССР».

Есть там капитальное сооружение — железнодорожный мост. Помню, когда он строился, десятки людей задавались вопросом, а почему бы рядом с ним не соорудить мост автодорожный, по которому могли бы ходить жители Кумбино и других окрестных деревень? Сказали: не положено, нет в проекте и в смете. А почему нет в проекте и смете? И опять — не положено! К системе минтрансстрой это дело не относится.

Человек и природа сходятся в купели жизни. И на поле борьбы. Нелюбовь к природе и к человеку переносится, как заразная болезнь, на все: на труд, на качество работы, на воспитание людей. Построена одна трасса, продолжается возведение другой, еще более сложной и трудной. И конечно же она не раз порадует человека своими праздниками. У нее были, есть и будут свои стыковки, «серебряные» костыли и пусковые рубежи.

От черемухового белоцветья минуло почти два часа. А горы все еще прячут солнце. И лишь при выходе с поворота на восток, в межгорье, вдруг на некоторое время прорвется зоревая желто-багровая разгарица.

Здесь тоже свистели пули. Об этом мне рассказывал Иван Федорович Челпанов, один из первых комсомольцев поселка Инзер. У него до сих пор сохранился комсомольский билет образца 1918 года. Серые картонные корочки, а как дороги они для него и для молодых людей, строителей, студентов, школьников, всех, кто держит их в руках, слушая рассказы Челпанова.

В комсомольской организации Инзера было человек двадцать. Секретарем комитета выбрали Татьяну Меркулову. Помощником — Костю Поперекова. Членами бюро были Иван Челпанов, Ахметьян Аминев, Михаил Закиров…

— Чем вы занимались тогда, Иван Федорович?

— Я плотничал. В леспромхозе.

— А в комсомоле?

— Посылали нас в самое пекло. Ездили по деревням со спектаклями. Ставили критические постановки — кулаков, приспешников продергивали. Синеблузниками были… Привлекали пожилых. Мокина Людмила была очень боевая. Всех поддевала… Собрания, воскресники. Девушки в красйых платках выходили на. воскресники…

В 1922 году объявились отряды вооруженных банд. Обратились к комсомольцам: кто добровольно хочет вступить в организацию ЧОН? Предстоит схватка. Могут убить. Записались одиннадцать человек. В том числе и Челпанов. Отправили отряд в Узян. Там учили борьбе с бандитизмом. А потом — на коней, вот тебе винтовка, вот тебе наган, и вперед, вдоль реки Инзер, по деревням, вдоль ущелий, по горам и лесам… Сказали, в горах хребта Зульмердяка скрываются бандиты. Во главе их влиятельный мулла Хамза. Будьте осторожны, у него в отряде есть пулемет… Шли ночью. По следам. Останавливались в деревнях.

— Был Хамза?

— Был…

— Где он?

— Уехал…

— Куда?

— Утром уехал, опоздали… Куда — в горы, вон туда!

В горы! Кругом горы. Ни дорог, ни тропок. Простор, как пропасть. Снова на коней и к следующей деревне. Был? Был! Куда ушел? В горы… Инзер, Ассы, Бриштамак, Зуяково, Габдюково… Проложили чоновскую трассу, над которой свистели пули. Ехал Иван Рябухин. Чок! И упала под ним лошадь. Кинулись в лес, а там каменистый обрыв. Бандитов след простыл.

Три года ездил в отряде ЧОНа Иван Федорович. Бандиты наводили страх на местное население, к старым порядкам призывали, грозили расправой тем, кто за Советской властью пойдет… Чоновцы наводили страх на бандитов. Укрепляли веру в Советскую власть…

Рассеялся отряд Хамзы, но борьба не окончилась.

…Комсомольцы ставили в Инзере спектакль. Зал — набит до отказа. Играют свои же, леспромхозовские, и заводские. На сцене «богатый» и «бедный». Бедный мечтал о земле, и Советская власть дала ему землю. Богатый мечтал о богатстве, и оно уходило теперь… К кому? К бывшему батраку! И вот богач взял обрез. И утром, когда бедняк вышел на пашню, чтобы вспахать поле, встретил его и сказал:

— Ты отобрал у меня землю…

Бедняк ответил:

— Она теперь народная…

— Уйди, откажись!

— Не уйду. Я всю жизнь мечтал о земле… И боролся за нее…

— Боролся? Тогда получай!

Завязалась борьба. И когда бедняк оказался сверху богача, зал грохнул от аплодисментов.

— Дай ему как следует! Обрез забери, обрез…

Но обрез снова в руках богача. Он встал на ноги и выстрелил в упор… Бедняк упал, раскинув руки… Артисты так хорошо сыграли эту сцену — выстрел, как настоящий, убийство, как настоящее, бедняк упал и раскинул руки — по-настоящему, что в зале прошелся легкий гул восхищения, кто-то крикнул: «Во, играют!» Потом: «Эй, хватит лежать, вставай, Иван!» Наступила пауза. Убитый лежал без движения. Артист, игравший богача, тоже был на какое-то время поражен всамделишной игрой своего товарища, но тут же опомнился и продолжал вести дальше свою жестокую, бесчеловечную роль.

— Ты хотел земли? — крикнул он «мертвому». — Так получай ее!

И приподняв Ивана за голову, стал горстями вталкивать ее в открытый рот «убитого». Земля на сцене была настоящая, и артист постарался для убедительности натолкать полный рот земли своему товарищу. Перед спектаклем договорились — терпеть чтобы пронять народ, вызвать сочувствие к бедняку правдивой игрой… Опустится, мол, занавес, выплюнешь землю, рот прополощешь и выйдешь на аплодисменты… Живым и здоровым!

Но тут закричали из зала:

— Хватит издеваться над Иваном! Иван — опомнись! Верим тебе!

Занавес!

Но занавес не шел. Его заело. Сцена окончена. Первое действие — тоже, пора делать перерыв, а… Иван лежит… И вдруг все увидели кровь на белой его рубашке… Настоящая? Или так придумано?.. Притих зал, не зная, как все это воспринимать? Не переборщили ли ребята?.. Артист с обрезом перестал «играть», наклонился над Иваном. Кровь на рубашке не «репетировали». Откуда? Патрон вставлял холостой. Сам вставлял… Значит, кто-то…

— Убили. Убили Ивана!

В это время двинулся занавес и все закрыл. Зал ринулся на сцену. Иван Крупинин лежал, раскинув руки. Пятно расползалось.

Кто-то перед спектаклем заменил холостой патрон на боевой. Жизнь шла в спектакль. Спектакль — в жизнь…

Однажды во время студенческого праздника Иван Федорович показал строителям и студентам могилу на склоне Горы Любвй (по-старому горы Белягуш). Чугунная плита. Металлическая ограда. Здесь похоронен первый командир красной дружины Инзера Александр Васильевич Ехлаков. Его расстреляли кулаки и приспешники в 1918 году, которые именовали себя «гражданами Инзерского завода», как явствует из надписи на плите. «Красного», видимо, не разрешили хоронить на общем кладбище. Горькая истина чугунной плиты рассказала о многом. Теперь напротив склона с могилой Ехлакова — новая станция Инзер, двухэтажный белокаменный поселок, дома которого на фоне темно-зеленых и синих гор похожи на коттеджи курортного городка. Показал мне потом Челпанов и редчайшую фотографию, пожелтевшую, но не утратившую четкого изображения. На ней большая группа вооруженных людей. Тех, кто устанавливал и защищал Советскую власть в Инзере. Молодые парни, одетые попросту, по-рабочему. Средних лет мужчины. Пожилые. Бородатые. С усами. В картузах. Подтянутые. Бравые. Весь задний ряд на конях. Ехлаков слева, с краю. Строгий, проницательный взгляд. Умное лицо. Заостренные кончики усов. Уверенный в себе человек. В своих делах и помыслах… Теперь он в Горе Любви. В нашей жизни. В магистрали.

У трассы свои корни.

Володя Филимонов, заместитель начальника штаба Белорецкого крыла стройки, может и улыбаться, и шутить с вами, но, о главном, о чем болит у него голова, постарается не забыть. Балясничать по-пустому особенно-то и некогда. Так было в первые дни стройки, в Юбилейном, так было и перед окончанием ее, когда шла укладка последних километров, а штаб находился поселке Инзер. Попытаться воспитать в себе обязательность, принципиальность дело нелегкое. Не дело — труд великий. Потому ощущение праздника — скоро стыковка! — не притупляло в нем озабоченности за нерешенное.

А недоработок всяких — хоть ковшом экскаватора выгребай, не выгребешь.

Володя показывает мне на станционных задворках несколько канавокопателей. Как воздух, нужная стройке техника. И привезена издалека, из Средней Азии. Но бездействует эта нужная, как воздух, техника. Кажется, достоится до срока, ребятишки на металлолом разберут. Жалкий вид больно. Володя подтверждает: некоторые на самом деле из строя вышли. А хозяева их ничего фактически не делают. Нет, и вручную копать не собираются. Но к рюмке в рабочее время приложиться могут. И зарплату получают, как все хорошие люди. Мало этого, ухитряются так оформить наряды-бумаги, что… за перевыполнение плана и другие показатели не стесняются и премию отхватить. Вот пристроились ребята, вот житуха!

Володя искал к ним подход по-хорошему. Но кто он такой, что за начальник? У них, субподрядчиков, план «нарисован»? «Нарисован». Все. Друзья, но ведь у нас, строителей, генподрядчиков, из-за этого план горит. А кисточку рисовальную брать в руки не собираются, ибо канав-то выкопанных на самом деле нет!

Случай исключительный. И по своей редкости, казалось былегко решимый. Так? Все же как ни подходил, как ни подкапывался к руководству участка механизации Володя Филимонов, не вышло: мы-де удельные князья!

Написал письмо в управление механизации — начальству «князей». Не ответили. Вместе с руководством СМП-308 обратился в Магнитогорск. Обещали разобраться. Да, видно, руки не дошли. Ведь надо в главк обращаться, потом в министерство длинная история…

Стоит Володя возле канавокопателей и честно осознает свою» беспомощность. Потому и молчит? Почему молчишь, Володя? Или уже на что-то решился?

В помещении штаба холодновато. Но это не мешает ощущать уют. Чистота. Порядок во всем. И музей вроде, и штаб боевой. Переходящие знамена стройки, грамоты. Карта ударных строек. Вымпела, стенд с фотографиями. Стопки журналов на отдельном столике. Уютно не только от праздничного внутреннего убранства. От людей уютно. Заходят к нему часто. И парни и девушки. Виктор Малахов. Юрий Шахматов. Юрий Петровнин. Людмила Васильева. Ольга Калашникова. Оксана Файрушина. Активисты штаба — друзья Филимонова. Тянутся к нему, как на огонек в пургу. Каким-то внутренним магнитом притягивает. То ли улыбкой завораживает, то ли простотой. Попросит — всегда откликнутся. Без уговоров. Да у Володи и голос-то негромкий, и говорит без нажима, словно по-домашнему: «Ребята, надо бы, а? Хорошо бы, а? Ребята, не могли бы вы?..»

И ребята откликаются. Рабочие, бригадиры, мастера, прорабы, руководители организаций — у всех есть дело в штабе. Самые активные всегда по пути забегут к Филимонову: что нового, не нужна ли какая помощь? К таким и Юрий Шахматов относится. Можно сказать, правая рука Филимонова. Своих дел полно, а не откажется от Володиных поручений. Выполнит их с охотой, быстро.

Юрий высокий, стройный молодой человек. Голова у него всегда вскинута вверх, словно ходит по площадкам строительных лесов и глядит на кирпичную кладку, хорошо ли вышло? Или бросает взгляд на дорогу: не везут ли кирпич и раствор? Постоянная озабоченность отпечаталась на лице и во взгляде. Человек дела. Работа для него — жизнь. Весь отдается. Выложится, можно сказать, до основания, до изнеможения, и только тогда скажет себе: хорошо поработал, честно. Венец — удовлетворение, радость. В этом видит смысл труда. Комсомольско-молодежная бригада каменщиков СМП-308, которой он руководит, не раз занимала первые места на стройке и в СМП, удивляла рекордами и стойкостью людей. Бригада Юрия Шахматова строила вокзалы в Юше, Айгире, Инзере. Возводила Дома связи, быта, административные и хозяйственные корпуса, очистные сооружения. Юрий нередко вносил изменения в проекты, рабочие чертежи. Придумывал свое. Это улучшало качество работы, повышало ее эффективность. Привык докапываться до сути, делать все добросовестно. А что особенного? Скажет: это норма жизни. Быть первым для Юрия Шахматова не самоцель, а внутренняя потребность. Об этом он, правда, не думает. Так получается. В поход идти, он не отстанет. В спортивных состязаниях тоже добьется успеха.

Белокурый, густые волосы. Голубоватые глаза. Лицо скуластое, с крупными чертами, словно вырубленное. Улыбка смягчает резкость, светится обаянием. По натуре человек простой, доверчивый.

Ему 27 лет, а уже отмечен многими наградами. Знак ЦК ВЛКСМ «Молодой гвардеец пятилетки», грамоты. Фотографировался у Знамени Победы в Москве. Имя его занесено в Книгу Трудовой славы стройки. Награжден орденом «Знак Почета». За большие успехи в труде был удостоен звания лауреата премии Ленинского комсомола.

Из блокнота, 14 ноября 1976 года: «Радость встречи с хорошим человеком. Это, пожалуй, главное наше счастье».

…В штаб заглянул Юрий Петровнин, рабочий СМП-308. И кстати.

— Юр, сходи в общежитие, а? — просит Филимонов.

— Бегу! — Юра тут же исчезает, все поняв с полуслова: в общежитии кто-то «шумит».

Филимонову только что позвонили, иди, наведи порядок. Он сам хотел идти. Но нашлось кому. Надежному другу. Среди ребят Юра пользуется большим авторитетом. Все умеет делать. На монтаже домов работал. Потом на курсах учился. Стал машинистом экскаватора. Музыку любит. На магнитофон записывает все новинки эстрады. Тайгу отлично знает, охотник и турист. За один день может по горам отмахать километров тридцать. И на вид спортсмен. Упруг, жилист, как корень. А в глазах детская чистота и отзывчивость.

По пути в общежитие Юра уговаривает одного дружка пойти с собой «на дело», в общем-то не хитрое, но канительное. И быстро наводят порядок в общежитии.

Штаб готовился к празднику русской зимы. В комнате было полно народу. Шумок, галдеж, смех. Зашла высокая женщина, в руках самовар.

— Володя, нашла все-таки!

Улыбается гостья. Володя на радостях вскочил со стула и к ней. Готов расцеловать ее. С ног сбились. Все было на мази, а самовара не могли достать нигде. И вот нашлась добрая фея, выручила.

Это была Лидия Леонтьевна Калугина, местная, инзерская, из ОРСа леспромхоза. Она и о тортах побеспокоилась, о беляшах горячих для праздника. Своих сослуживцев подключила к заботам Филимонова.

Я спросил Лидию Леонтьевну после праздника:

— Значит, и вы стали активистом комсомольского штаба?

— Сама поднабилась. Правда, по просьбе Филимонова. Нравится, как Володя на стройке делами заправляет. Сама в молодости такой же была…

— А какой?

Улыбается, с гордостью шутливой:

— Яркая комсомолка!

Рассказала, что эта «яркость» привела к тому, что подбила девчат на фронт убежать. И убежали. Но поймали их в Белорецке, домой вернули.

— На Володю леспромхоз начал работать, поселковый Совет подключился. Что ни попросит, все для него делается. Я даже ревную…

Праздник прошел интересно. И крепость снежную брали, и канат перетягивали, и на лыжах снег пахали, и на ходулях забирались на Гору Любви. Разнаряженная лошадка катала детишек на санях под звон колокольчиков.

Вечером после праздника Филимонов зачитал в клубе патриотическое обращение к молодежи и комсомольцам 2000-го года, в котором от лица молодых строителей, студентов отряда «Союз», комсомольцев трассы отчитался перед далекими потомками, заверил, что традиции старших поколений будут продолжены, пожелал юности будущего успешно пробивать трассы в коммунизм, но не забывать и о трассах 20-70-х годов. Текст обращения решили вложить в капсулу и зарыть под насыпью или монументом-киркой.

…Володя пишет новое письмо. Выбирает слова резкие, гневные, отражающие его боль, всех строителей голос, требовательный, возмущенный голос! Обтекаемых компромиссных писем ой много писывал. Тут нужен иной стиль! Его не надо редактировать и смягчать: ведь — в Центральный Комитет ВЛКСМ!

Научно-техническая революция? Ха-ха! Вот она, в этом его письме!

Работаешь на строчке, будь психологом. Задеть человека за живое, но так, чтобы он на тебя, в конце концов, не обиделся, это разве не наука?

Зашел в меховой шубе средних лет человек. Я с ним не знаком. Видать, из механизаторов. Сел. Смотрит, как Володя пишет. Ждет. А тот все пишет.

— Зачем ты меня в «Комсомольском прожекторе» разрисовал?

— Сейчас, погодите…

Володя строчит, загорелся. Он во власти вдохновения: ну, держитесь, «удельные князья»! Володя начал борьбу.

— Если бы я был простой рабочий, ну мастер, ну прораб, наконец!

— Не я продернул, а товарищи, которые проводили рейд. Потерпите немного.

Помолчал. И снова наседает: задел бы местком, заместителя его, главного инженера, механика. Почему он за все должен отвечать? А стишки-то! Обозвали, унизили! А карикатура — смех! В шубе драной! А у него — новая! С папиросой полметра длиной, а он курит не папиросы, а сигареты! Улыбка до ушей! А он редко улыбается, чтобы не расхолодить коллектив! Он в суд подаст за оскорбление личности! Сугробы до самых крыш нарисовали! Из них радиаторы торчат, двигатели! Колеса разобраны. Да, ремонт затянули немного. Но надо сначала разобраться — почему! Где людей хороших взять? Какие у них кадры, знаете? Одна сопливая молодежь! Так что можно было поприличнее нарисовать его, а еще лучше позвонили бы.

— Звонил.

— Не помню что-то.

— В том-то и дело…

— Ведь все смеются! Ты подрываешь мой авторитет среди коллектива!

— Зато быстро выправили положение, я сейчас, одну минуточку…

— Я буду жаловаться.

— Да, ла-а-а-дно… — тянет Володя по-братски: дело прошлое. Улыбается доверчиво, попросту. Лицо круглое, как яблочко. Волосы зачесаны назад, просвечивающую лысину скрывают. Короткий, чуть вздернутый нос, пухлые губы, белесые брови — беззаботный парнишка, да и только. Готовый перед любым добрым человеком расплыться в улыбке, броситься в объятия, или дать конфетку мальчугану, появившемуся в штабе вместе с родителями: «Держи, Чебурашка!» Володя в такие веселые, шумные минуты сам похож на Чебурашку. А вообще он коренастый, плечистый, пружинистый, а разойдется в смехе, заискрится весь, сощурит плотно глаза и трясет озорно головой, посмотришь, и самому захочется рассмеяться от одного Володиного вида: чудной, открытый, рубаха-парень. Но сейчас он занят. Делает два дела. Пишет гневное письмо и беседует с настырным и важным начальником. Отношение к нему он не скрывает: ну и что, что начальник! Продернули, разрисовали, значит — заслужил. Так думает Володя. Но ссориться он не хочет. Штаб сказал свое слово. Зачем еще разжигать страсти? Улыбка Володи — это его ответ на гнев собеседника, на его пренебрежительно-обидчивый тон, на грубоватую фамильярность.

Человек в шубе гневался-гневался, Володя тушил-тушил этот гнев тихим голосом, доверительностью, и вижу: что-то сдвинулось в Володином собеседнике. Вроде как рукой махнул, ладно, спорить бесполезно: как ни плескал бензинчик в огонь, Филимонову все равно! Честь штаба, честь и сила «КП» дороже всяких самолюбий и обид. Наступила тишина. Оба долго молчали. И вдруг Володя понял, что человек может не только ругаться, но и сбросить с себя защитный панцирь — амбицию и гнев начальника. Задуматься может. А это уже шаг вперед в их взаимоотношениях.

Собеседник Володи знал, что на стройке есть комсомольский штаб. Однако дел с ним не имел, считая — пустяками занимается молодежь. И вот тебе на! Ну, допустим, вышестоящий начальник пропесочил бы, тогда другое дело. А тут совсем посторонний человек, мальчишка! «Гость» делал открытия, прозревал. Жизнь познавал глубже. Есть, оказывается, такая сила, ранее неведомая — штаб стройки! И человек есть, который не робеет перед руководителем. И за бутылкой с ним, к примеру, ничего не уладишь и не решишь. Упрямый. Сознательный. А мы-то ругаем современную молодежь! Да просто ее не знаем! Это уж точно. Был он теперь перед Филимоновым не начальник вовсе, а попавший в недоразумение или даже в беду человек. Володя заметил эту перемену, хотя и не поднимал головы от письма, в котором он писал вот о таких же «беднягах», еще больше утверждаясь в мысли и смелости: бить так бить! Володя улыбнулся гостю, давая понять, что не враг он ему, а скорее наоборот. И готов первым протянуть руку, посочувствовать, поговорить по душам.

А тот словно приуныл, и если еще не готов на встречную улыбку-примирение, то уж и запала в нем прежнего нет, иссяк. Тут Володя и давай про дела комсомольские в коллективе этого начальника рассказывать. Нахваливает ребят. Поощрить их надо. Штаб кое-что приготовил, грамоты, знаки молодого гвардейца пятилетки, книги «Через хребты уральские». Вот только фамилии надо бы уточнить. А теплые слова благодарности им напишут за хороший труд.

Вот ведь как завернул оглоблю! Действительно, поговорим товарищ Филимонов, или как тебя зовут, Володя, о предстоящем деле.

— Напишите прямо сейчас, если помните, фамилии лучших ваших людей… — просит Володя.

— Помню! — отвечает человек в шубе и, взяв на столе чистый лист бумаги, пишет столбиком фамилии лучших своих людей.

Мост остался позади. Белая лента трассы обогнула лесистую гору, похожую на сопку, и потянулась вдоль ельника. Ровный, аккуратный, он расступился по обеим сторонам, приглашая в тишину. Ельник зимнего таежного леса! Мы ахнули, увидев неожиданный пейзаж. Словно въехали в него после бешеной гонки, резко притормозив. Почему так тихо? Куда девался ветер? И мороза нет. Все переменилось.

Мы остановились. Володя открыл футляр фотоаппарата… И снег здесь особенный, воздушный. Каждую снежинку можно разглядеть. Они едва касаются снежного покрова. Подуй слегка — снимутся и полетят. Сделаешь шаг, вспыхнут в снежной белизне и погаснут. И снова вспыхнут, переливаясь, блестками. Солнце еще не разгулялось, светит блекло, и снежинки чутко, вздрагивают, ловя вдруг прорвавшийся лучик.

Разговаривать здесь можно только шепотом. А еще лучше молчать. Мы вошли в мир, ничего общего не имеющий с рельсами и мостами. Полное беззвучье. Слушаешь тишину, и в ней чудится шорох снежинок. Возле насыпи замерли мощные ели — хранительницы покоя. Чуть подальше, выше ельника, скопились пихты, как войско с пиками. Сквозь зелень просвечивают березки. Прозрачные голубые тени изгибаются по холмикам. Их словно надышали… Полянка проглянула. На ней посередке стог сена в снеговой шубе. Рядом со стогом три тонких длинных березки — стоят родственным особнячком. И заячьи следы. Витые-перевитые на полянке. Бегущие к насыпи и обратно к стогу. Круг на круге, петелька на петельке. Цепочки следов вытянуты и вдоль самой насыпи. Следы свежие, утрешние. Идем, затаив дыхание: вдруг зайца увидим! Тишина чутка, как взведенная пружина. Коснись неосторожно, и сорвется звоном, прокатится гулом по лесу. Снег поползет и осыпется с лап елей. Не то, что голосом, мыслью суетной страшно потревожить тишину. Был ли здесь человек? В этом белом древнем храме? Кажется, любой предмет, оброненный человеком, спичка ли, окурок ли — покажутся чуждыми, дикими. Захочется тут же убрать с глаз долой… Среди снежной белизны я вспомнил писателя Василия Белова. Однажды сидели с ним на захламленном берегу Черного моря, а говорили о лесе. Запали в память его слова, произнесенные по-детски светло, с совестливой горечью: «В лесу боюсь даже бумажку бросить…»

Идя по трассе, забываешь о себе. Тишина затягивает, растворяет в струйках воздуха, запахах, ключевой воде. В дымке веков.

Распалась человечья оболочка, ты шагнул из самого себя в природу, в тайну бесконечности и гармонии.

Трасса усиливает звуки. Укрупняет предметы. А сам ты таешь, как льдинка на ладони. Все приобретает иной смысл, мир вывернут наизнанку. Ты ничто. Одинок. Чужд этому миру. Каждая травинка, как божество! Каждый камень — планета! Вокруг тебя ворочаются галактики и мироздания! Ты же занесен сюда случайно и никому не нужен. Все живет, а ты, — мертв…

Но вот трасса возвращает к себе человека. И жизнь земную.

Каждый шаг, что позади — воспоминание. Что впереди — открытие. И грусть. И восторг. А когда грусть и восторг сливаются, жди слез. Очищающих радостью.

Если бы не березовые колышки, нарубленные из толстых веток и вбитые вдоль полотна по самой его середине, мы потеряли бы связь с трассой, рабочими. Колышки идут реденькой чередой. Потом — пунктиром. И сливаются в сплошную тонкую линию. Это ось пути. Вместе с полотном она делает изящный изгиб и исчезает в ельнике. Без нее полотно можно принять за дорогу, прочищенную бульдозерами.

Осевые березинки рубили и затесывали острым топором. Свежесть, гладкость желтеющей древесины возвращали морозное дыхание людей. Колышки наполняли тишину ожиданием: вот-вот вторгнется техника: расступись, Урал!.. Урал расступится. Впустит в себя строительный вал. И замрет, притаится природа: кто-то пожалует, что за люди? Для многих откроются врата в незнакомое царство, которое что диковина в серой обыденности. Люди войдут в мир чистый, могучий и хрупкий, как березовая ветка.

Бережно, благоговейно прикоснуться к трассе, ко всему, что вокруг нее, порой и недосуг. Но когда изо дня в день, из часа в час, целиком отдаешь себя железу, гравию, земле, цементу и мазуту, разве не почувствуешь в один прекрасный момент прозрения — скудеет, словно иссыхает твоя душа? И сколько в ней шлака, всякой наносной дряни? Разве не захочется очиститься? Иссохшая душа меньший вмещает мир…

Не раз слышал вздох-оправдание: человека отлучает от природы забота-горячка. Встаешь рано, возвращаешься поздно, еле-еле ноги приволочишь домой. А еще семья, дети, огород. А утром снова: План! План! План! Сроки! Сроки! Сроки!.. Неужто правда, лишь из-за этого происходит отлучение от прекрасного? А может, слишком любя себя, слишком лелеем свою лень? Грехи свои сваливаем на других?

Я часто задавал строителям вопрос: природа в их жизни, что дает им общение с природой? Этот же вопрос включал в анкету, проводя исследование по проблемам качественной работы, соотношения материальных и духовных стимулов, деловых и психологических качеств современного рабочего, руководителя, ибо» природа, как мне кажется, наиболее тонкий и универсальный инструмент в познании сути человека и его дела. Вот такие, наиболее типичные, ответы легли в мои блокноты:

«Природа меня нисколько не волнует… Но почему в столовой в блюдо кладут мало мяса? Я всегда ругаюсь с поварами!»

«В природе мы открываем себя.»

«Я к ней безразлична. Хочу к маме, в город.»

«Природа — мой родной дом!»

«Не хватает времени.»

«Глубже понимать прекрасное.»

«Не надо задавать глупых вопросов!»

«Холодно, сыро, нет овощей и фруктов.»

«Как прекрасен этот мир!»

«В этой дыре можно одичать.»

«Когда я вхожу в лес, начинаю чувствовать себя человеком.»

«Природа поражает своей красотой. Трудно осознавать, что эту красоту человек лет через десять погубит. (К сожалению, пока приходится думать об этом как о неизбежном.)»

«Я — дитя природы и… оригинальных вещей!»

«Открытий не было. Я сам родился на Урале. И все же приятно, что у нас есть такая красота.»

«Хоть умирай, как тут здорово!»

«Мне не приходилось до сих пор встречаться с природой, нетронутой до такой степени. И еще я увидел своими глазамивласть человека над природой.»

«Места здесь изумительные. Если хотите, то даже работать приятно в окружении такой природы.»

На 184-м километре трассы, возле моста, все замерло. Путеукладчик индевел на морозе. Вид у него был жалкий, постарел, поседел. Впереди еще два недостроенных моста. О них путейцы тоже споткнутся, как спотыкались о другие мосты с самого начала строительства. Помню, сколько писем, телеграмм, «тревожных сигналов» с красной полосой и словами «Срочно примите меры!» посылалось в министерство, в главки, на заводы-поставщики с просьбой выполнить заказы стройки, предусмотренные планом и графиками. В ответ — или молчание, или бумаги-отписки, обещания, заверения, отказы со ссылками на объективные причины и т. д. Сохранился у меня любопытный документ, повитый тайной. Это письмо заместителя комсомольского штаба стройки Карламанского плеча Геннадия Даутова: «г. Улан-Удэ. Завод металлических мостовых конструкций. Директору завода В. Чернобыльскому… Отправленный Вами груз 4 ноября 1974 года для мостоотряда № 30 треста «Мостострои № 4», накладная № 790721, — по адресу не поступил. Из-за отсутствия металлических конструкций верхнего строения моста срывается Государственный план по укладке железнодорожного полотна на строительстве железнодорожной магистрали Белорецк — Чишмы… Убедительно просим Вас принять срочные меры…» В том году металлические конструкции для моста, который держал трассу, так и не получили. Государственный план был сорван.

Мосты были и есть тайна! От этой «тайны» в душе кипят вполне определенные чувства — досада, гнев, боль. А что делать? Какие подобрать к загадочному «ларчику» ключи? Желание вмешаться, поправить дело не помогало. Ум, опыт, активность, предприимчивость, требования — все работало на холостом ходу!..

И как назло, графики срывались в самое благоприятное для стройки время. Есть дороги и броды на трассе — нет стройматериалов и конструкций. Есть, наконец, стройматериалы и конструкции — нет дорог и надежных бродов.

Почти все мосты были тогда в заделе, в работе. Люди и техника разбросаны по всей трассе. Все вроде копошатся, а сдвига нет. Но зато слышится на оперативках: не хватает техники, нет опытных кадров. Людей не хватает, но и те, что есть, вынуждены иногда простаивать и попросту бить баклуши: ходить по реке с удочкой, собирать ягоды или душицу со зверобоем. Простои для стройки — бич! Что-то противоестественное, чуждое. От них у людей портится настроение, появляется равнодушие и лень. Энтузиасты постепенно остывают. Слабовольные хватаются за чемоданы. Но планы и обязательства надо выполнять. За них снимают стружку. И вот спешка, гонка, мировые рекорды! В результате— брак. Опять нехорошо. Время, правда, выиграно. Пока суть да дело. Начинается возня вокруг переделок. Тоже тайна? Нет! Старая песенка на заигранной пластинке. Сказка про белого бычка.

Настоящая тайна мостов приоткрылась чуть-чуть, когда я развернул газету «Правда» от 19 марта 1979 года и прочитал «…о бывшем директоре завода металлических мостовых конструкций (выделено мною — Б. П.) В. Чернобыльском, который занимался очковтирательством, проделывал настоящие «чудеса» с отчетной статистикой предприятия. Минусы превращались в плюсы, черное — в белое…» Статья называлась «Себе или людям?» «Правда» дальше пишет: «Зачем он и его сообщники это делали?» Одна из главных причин — большие премии за перевыполнение плана. Что это был за человек, от которого зависела судьба и нашей и многих других строек? Последняя цитата той же статьи: «Человек, поступившийся честью коммуниста, нанесший немалый материальный ущерб государству, нравственный урон коллективу завода…» Этот «урон» и по трассе Белорецк — Карламан прошелся.

А ведь нечто подобное творилось тогда и в коллективе участка механизации, в ведении которого находились ржавеющие (а в отчете — работающие) на станции Инзер канавокопатели.

Я шел по трассе и мысленно обращался к Филимонову: сможешь ли ты, Володя, помочь трассе? Или тебе сначала надо напитать душу красотой природы? Ибо красота эта всему высшее мерило и судия?

Рельсы от Инзера до Ассов укладывала в основном бригада Юлиана Ивановича Залесского. В тот день он ехал вместе со своими хлопцами, затерявшись в массе людей в большом нетопленом вагоне, похожем скорее на сарай. Деревянные сидения почти во всю ширь вагона. Мостовики, механизаторы, путейцы. Одеты тепло. Неуклюжи, мешковаты. Резва молодежь. Степенны пожилые. Приглушенный говорок среди сигаретного дыма и клубов пара. Смех взрывной прорвется: разыграли кого-то или анекдот отчудили.

В проходе, в тамбуре смирно сгрудились местные жители… При посадке они лезли по высоким ступенькам с мешками и рюкзаками, словно крепость осаждали. Не пускали их, ругали, ворчали, а потом махнули рукой, пусть едут, тоже ведь люди. Кто из Белорецка, кто из Инзера. То ли домой, то ли в гости. Рады-радешеньки. Глядят в замороженные окна. В вагоне хоть и холодно, но все же нет ветра. Да и не пешком тащиться, не в санях или в кузове трястись.

Задумчив Юлиан Иванович. Кажется, сидит, как дуб. Крепок. Прост. Уверенный в себе человек. Хозяин положения. Хозяин трассы. Но что на душе у него? Почему в задумчивости, отпечатанной на лице, нет-нет и мелькнет проблеск иронии или грусти?

Бригада Залесского подошла к мосту на 184-м километре еще в августе. Моста, собственно, не было. Был инвалид, опирающийся на один костыль: смонтировали часть правой фермы. Пролетные строения перекинуты не до конца. Помню, в какое уныние пришел оператор Башкирского телевидения Ильдус Галиуллин, снимавший тогда фильм о трассе, увидев заброшенный мост. Два-три человека ходили по мосту, как тени. Казалось, не работали, прятались от людских глаз. Стоял без движения кран. Потом задвигал стрелой, перетаскивая какие-то мелкие детали, корыта и ящики из-под цемента. Монтаж не велся. Снимать было нечего и некого. А как бы хорошо получилось: вот ведется укладка, передовая бригада монтеров пути в горячем ритме рвется к мосту. Переход кинокамеры со стрелы путеукладчика и конца рельсов на силуэт моста в рабочей дымке. Мост рядом. Еще стал ближе. «Наезд» кинокамеры, и видны детали конструкций, люди в движении. Мост живет и дышит, монтажники в горячем ритме завершают работы. Вот крупный план: парень с лихой удалью закручивает последние гайки, а бригадир машет рукой, подает команду крановщику. А вот вспыхивает электросварка. А вот прораб мостовиков вытирает платком потный лоб и с улыбкой смотрит туда, где ведется путеукладка. Снова «наезд» камеры, теперь со стороны моста на путеукладчик, двигай вперед, дружище! Путь открыт!

Оператор водил кинокамерой, не включая мотора. Как было бы здорово! И люди! И техника! И труд! И вдохновение! В мечтах и грезах можно задохнуться от радости. Какие кадры! Вот она трудовая поэзия!

Нет, так не получалось. Не получалось так ни в жизни, ни в кино.

Когда бригада подходит к какому-нибудь большому объекту, то вроде праздник назревает в душе. Тут человек схож с растением, пробивающимся сквозь асфальт. Поддержать этот порыв к свету, к радости хоть небольшим митингом, добрым словом святое дело чуткого руководителя. Не грешно и оркестр вызвать по такому случаю. А почему бы и нет? Не заслужили люди? На БАМе именно так и отмечают преодоленные рубежи. Невнимание, душевная скудость расхолаживают человека. У одних в ответ та же плата. У других опускаются руки. И лишь немногие, стойкие труженики, проглотив «горькую пилюлю», не дают остыть сердечному великодушию и вдохновению в работе. В одном из Дворцов культуры города Уфы проводился вечер отдыха коллектива предприятия, возле входа висел огромный плакат: «Хорошее настроение — резерв пятилетки!» Таковы психологические узелки повышения производительности труда и эффективности производства. На сей счет есть две пословицы: «Откуда худо, туда и остуда» и «Хорошему делу — хорошая песня!» Две стороны одной медали. Не забываем ли мы иногда об этой поучительной диалектике древнейшей народной мудрости?

Внедрить бы широко и — прочно эти ПРАЗДНИКИ ДУШИ на всех больших и малых стройках, вообще в любом коллективе! Родилась бы новая вековечная традиция, независимая от случайностей, инициативы или забывчивости комсомольских работников, руководителей или указаний сверху. Для производства тут нашлась бы еще выгода: огорчения, связанные с простоями, инженерными неудачами, природными трудностями, воспринимались бы иначе. Люди жили бы стремлением активнее помочь стройке, чтобы быстрее преодолеть недостатки и ошибки как явление временное, преходящее, становились бы хозяевами стройки. Борьба с недостатками намного эффективнее, когда ведут ее, «неся в душе грядущий праздник», как сказала одна поэтесса, а не с испорченным настроением и равнодушием: не мое, мол, это дело, бороться. Пусть начальство ломает головы и борется. А у нас, мол, у рабочих, вместо праздника — поминки. По самим себе. По своему остывающему энтузиазму: эх, не дали от души поработать, просчиталась чья-то бюрократическая душа! Начальству же самому нужна поддержка рабочего класса, тех, кто по долгу и совести обязан участвовать в управлении всеми делами государства. Тут впору вмешаться Филимонову. Навести бы кинокамеру в эту сердцевину человеческого духа, наглядно показать всем— вот они, скрытые резервы! В какой-то степени этим и занимается штаб стройки, помогая одним, вовлекая в активность других.

Оператор вернулся от «сонного» моста в бригаду Залесского и продолжал снимать укладку, последние метры пути перед будущим долгим перерывом.

Я тоже не хотел упустить исторический момент и достал свой фотоаппарат. «Зенит-Е» позволял схватывать портреты крупным планом, и я ловил лицо Юлиана Ивановича, как только он поворачивался к солнцу. Позировать он отказался. Тихо, как бы мимоходом, сказал: некогда. А на самом деле из-за принципа, ему претит выделять себя. Что скажут его ребята, когда он начнет кривляться перед объективом? Снимать, так всю бригаду! Он руководил укладкой, не обращая на меня внимания. А когда я щелкал затвором, он морщился, кривил губы и уходил в другой конец площадки. Каким был в работе, таким и зафиксировала его пленка. Мягкое, добродушное лицо. Тяжелый подбородок, опалые щеки, широкий лоб. Дюжий человек, сильный. Густую шевелюру разворошил ветер. Ветер играет волосами, свивая их в чубчик и бросая на лоб.

Чем жила бригада? Ожиданием перемены. Придется сворачивать шмотки и айда назад, на станционные пути, на балластировку. Отдыхай, «серебряный» костыль! В таком «ожидании» можно стать злым, жестоким, несправедливым или просто равнодушным ко всему. Но не виделось тогда уныния или «остуды» в бригаде. Быстрый темп. Согласованность. Никто не стегал, а как настеганные. Может, потому, что сам бригадир спокойный. Ни в голосе, ни в интонациях, ни в движениях и жестах Юлиана Ивановича ничего резкого, срывающегося. Все обычно. Словно буднично. Это была глыба, нутро которой не колыхнули в отчаянии никакие ветра производственных неурядиц и оплошностей. Ничто не должно отражаться на деле, пока человек горит, разошелся в охотку. Спокойствием бригадира жила вся бригада. Хотя, у самого Юлиана Ивановича на душе кошки скребли. Я удивился, как же этот молчун руководит бригадой? Рабочие понимают его по взгляду, по движению рук, по кивку. И выполняют распоряжения быстро, с подчеркнутой, порой ребячливой, прыткостью: Юлиан Иванович сказал, Юлиан Иванович велел, Юлиан Иванович… А когда мысль его не могут поймать налету, промешкают секунду-другую, он сам бежит к месту «затора», берется за лом, гаечный ключ, и тогда любо-дорого поглядеть: развернет плечи, раззадорится, заиграет силушкой, только поспевай за ним. Все хорошие душевные чувства поднимаются, как на дрожжах. А где чувства, там и силы необъятные! Поднажмем, Юлиан Иванович, все вместе: раз, два — взяли!

Во время обеденного перерыва я спросил групкомсорга Раиса Арсланова: видать, уважаете бригадира? Ответил: само собой! А за что, если не секрет? Как за что? За все! Ну, во-первых, знает дело до тонкостей. Больше любого мастера или даже прораба. Во-вторых — требовательный! Любит, чтобы все было подогнано аккуратно, тщательно. Очень требовательный. Дальше — справедливый и добрый. Но есть еще, пожалуй, самое главное качество, с которого и начинается уважение — никогда не кричит на рабочих!

Бригада расположилась тогда на берегу Инзера. В тени деревьев. Рядом с мостом. Развернули свертки с едой. Поглядывали на реку, на горы, на мост. Река была здесь пошире. Имела разную цветовую окраску. У противоположного берега, где несся стремительный поток, она была светло-зеленой с блестками, пеной, завитками. Посредине тянулась галечная коса. Вода прозрачна, серебриста, вся в игре камней и света. У этого берега — заливчик. Вода зеленая, с голубым отсветом от неба. Течение ровное, круговое. Дно не просвечивает. Значит, глубоко, по грудь, во всяком случае. Заливчик, видать, теплый, настоенный на солнце. День-то распалился. Жара томила, на сон тянула. Да и устали ребята. Эх, искупаться бы!

Спросили Юлиана Ивановича — как? Он ничего не сказал. Разделся до трусов. Осторожно вошел в воду. Никто не последовал за ним. Юлиан Иванович начал бродить по заливчику — вдоль и поперек. Словно что-то искал на дне. Вначале я не понял, что он там делает. Что потерял? В некоторых местах вода, на самом деле, по грудь была, а ближе к мосту — по шейку. Весь заливчик избороздил бригадир. Остановился. Все смотрели на него. Сейчас что-то скажет. Убедившись, видимо, что дно вполне подходящее, без коряг и острых камней, Залесский повернулся лицом к берегу, где сидели его хлопцы, и едва заметно кивнул — заходите! И окунулся сам.

Больше трех месяцев мост держал трассу. Вот уже зима. Бригада с добрым настроем едет, наконец, к мосту, не зная, что ее ждет. Трех с лишним месяцев оказалось недостаточно, чтобы измерить расстояние от конца рельсов до моста. Трудно будет рабочим понять такой «недочет». Гнев, недоумение придется гасить в спокойствии Юлиана Ивановича, как раскаленную проволоку в воде.

Перед пуском магистрали в борьбу вступила газета «Советская Башкирия». Был создан контрольный пост. Начался обстрел нерадивых и ошибающихся: «На тяговой подстанции в Инзере обнаружен «клад» — 23 ящика с контактными пластинками для аккумуляторных батарей, из-за которых больше чем на месяц был «заморожен» монтаж тяговой подстанции в Карламане. О существовании этого «клада» в Инзере зам. управляющего трестом «Трансэлектромонтаж» В.Г. Назаренко, видимо, даже не подозревал, иначе как можно объяснить то, что начальником производственного отдела треста Л.Д. Родосельским по этому поводу заказчику направлен целый ворох срочных телеграмм? Заказчик вынужден был выслать в Карламан вместо «затерявшихся» контактных пластин готовые аккумуляторы…» И еще: «Не менее остро стоит вопрос о строительстве линии электропередач автоблокировки на 138-м километре дороги. В этом месте Инзер прижимает трассу к склону горы. Первоначальное проектное решение оказалось неприемлемым. Рассматривались различные варианты установки опор, но всякий раз они не удовлетворяли одну из сторон — то трест «Уфимтрансстрой», то «Трансэлектромонтаж», то заказчика. В результате вопрос «повис», а провода электропередач не висят — опоры лежат на земле…» И строителям доставалось: «…на ряде станций обнаружилось, что стрелочные переводы закреплены не так, как положено. Бракоделы из строителей вместо того, чтобы ввинчивать болты на стрелках, вбивали их в шпалы кувалдами. Повинны в этом, в частности, мастер СМП-826 В. Парфенов и бригадир Н. Ильясов. Всегда они были на хорошем счету, а вот на тебе — подготовили потенциальную аварию на разъезде Азово…»

Вел борьбу штаб. Накануне Володя прислал мне письмо. Я его прочитал, когда выступал по телевидению в передаче писательского поста о трассе: «Министерству транспортного строительства СССР, начальнику главка, начальнику управления «Магнитогорскстройпуть», начальнику СМП-157, секретарю партийной организации СМП-157… Из-за невыполнения приказов двух министерств сорван срок сдачи под монтаж тяговой подстанции в Юше. Штаб Всесоюзной ударной комсомольской стройки железной дороги Белорецк — Чишмы просит Вас помочь в решении вопроса и ускорить монтаж тяговой подстанции. Виновных просим наказать. О принятых мерах сообщите в штаб ВУКС. В. Филимонов».

Смело закрутил вопрос Володя. Ждет ответа. Зная, что многим такая «закрутка» не понравится. Да и тон письма. И требование «наказать», «сообщить о принятых мерах». Володя как в воду глядел. Чуть позже один из руководителей управления «Магнитогерскстройпуть» назвал Филимонова «бездельником». Володя давно конфликтовал с ним. Во-первых, мало заботился тот о быте строителей. Во-вторых, не пошел навстречу прекрасному плану создания на трассе агитпоезда силами студентов. Студенты приготовили лекции, выступления агитколлективов, должны были состояться встречи со знатными строителями, ветеранами гражданской войны, участниками рейда Блюхера. Маршрут — от Белорецка до Инзера. С остановками на разъездах, станциях, примыкающих к глухим селам и деревушкам. Белорецкая сторона, к стыду штаба, идею эту не приняла. Вернее, не смогла пробить стену равнодушия в управлении строительства и в душе того «деятельного» руководителя. Зато идею приняла — Карламанская сторона. Руководители треста «Уфим-трансстрой» выделили специальный вагон. Разработали график движения от села к селу, от станции до станции. Мероприятие это было знаменательным для всей трассы, ибо агитпоезд побывал в отдаленных деревнях, провел большую воспитательную работу на трассе… Гордость. А рядышком — стыд. И обида. Тоже своеобразное колесо, в котором Филимонов крутился, как белка.

Не все люди одинаковы. И руководители тоже. Комсомольскую активность, авторитет комсомольских вожаков некоторые из них воспринимают болезненно. Понимая однако — полезное дело вершит комсомол: меньше пьянчуг, опозданий и прогулов. Люди заняты спортом, в агитбригадах, учатся, соревнуются и так далее. Но трудно иному совладать со своим характером. Попасть в такое психологическое противоречие? Ой, тяжело тебе будет, комсомольский вожак!

И Володя попал.

…Было это в поселке Юбилейном, что рядом с Белорецком. Штаб комсомольский находился в конторе головного строительного подразделения СМП-552.

Поезд процветал. И дела его, и сам начальник Иван Егорович Колтунов. В общем, не плохой руководитель. Знал свое дело. Говорили, что поставил поезд на ноги. И это справедливо. Был тверд, решителен. Депутатом избрали. Но горяч порой, вспыльчив и груб. Последнее качество зачастую прощали ему, потому что так уж повелось: дела идут в организации хорошо, остальное уже не существенно. Привыкли. Да ведь и не исправишь, если это в крови у человека. А если исправлять, то как? Тут нужна мощная педагогика. Кто за это возьмется? Да и стоит ли конфликт разжигать? И все чаще люди стали выходить из его кабинета красные. Виноват — ладно. А подчас и нет. Обидно. Он, Иван Егорович, симпатичный, обаятельный человек, способный и пошутить и посмеяться от души, иногда рубил с плеча. Он сказал — все! Кто-то мог подладиться под его стиль и характер. И он уважал за это. Кто-то не выдерживал, уходил из СМП. Порой даже опытный, очень нужный СМП работник. С комсомолом, однако, Колтунов вначале считался. Порой советовался, порой смотрел, как на детей. Порой снисходительно, порой свысока смотрел. Неохотно шел навстречу, когда нужно было провести какое-то мероприятие: лыжный поход, спортивное соревнование, вечер. Надо было отпускать на это деньги и людей освобождать временно от работы. А тут еще рейды «КП», а следовательно, и тычки в его адрес, и просьба (еще бы не хватало — требование!) принять меры. Все это отвлекало, раздражало. Хотя и было направлено на пользу общего дела. Сидел бы комсомол тихо и, как говорится, не рыпался, было бы все, может быть, хорошо.

Холодок полыхал белым пламенем между ними: Филимоновым и Колтуновым.

Однажды Володя зашел к Ивану Егоровичу с предложением решить один существенный бытовой вопрос в пользу их комсомольского активиста, передовика производства.

— Согласен. Хотя есть люди постарше, — сказал Иван Егорович.

— Он много делает, и мы решили в штабе…

Согласился Колтунов, хотя и усмехнулся: мы решили! Филимонов укрепляет свой актив, пусть укрепляет. Хорошее дело.

Володя согласовал вопрос с месткомом, получил добро. Получил добро и у парторга. И после этого сказал своему активисту: вопрос решен в твою пользу.

И вдруг, на другой день, Иван Егорович звонит:

— Кандидатура отменяется, я пообещал другому.

— Но я уже сказал… после вашего согласия.

— Ничего, твой парень потерпит…

— Но он и ваш, Иван Егорович. Не хочу я быть болтуном, Иван Егорович, авторитет штаба…

— Уговаривать не буду, я сказал — все!

Ладно, можно объяснить парню — так и так, не вышло, потерпи. Простил бы тот, зная характер Колтунова. Простил-то бы простил, да в душе-то что у него будет твориться: слабак наш комсомольский вожак!

Володя думал: как быть? Собрал актив. Решили: твердо стоять на своем! Володя — к парторгу. Поддержите. Парторг подумал, поддержал: «Я — за!» Но сказал, что Колтунов все равно может решить по-своему.

— Давайте тогда срочно партбюро! — просил Володя.

— Попробую.

Колтунов на заседание партбюро не пришел — был занят: в горком партии вызвали. Даже не поинтересовался, почему срочно и какой вопрос. Вечером на партбюро проголосовали за предложение Володи Филимонова: в целях развития комсомольской инициативы и поднятия авторитета…

Утром Володя беседует с групкомсоргом одной из бригад. Перед ним отпечатанное на машинке решение партбюро.

Звонок. Из телефонной трубки грозно:

— Зайди!

Через полчаса…

— Срочно! — бросил трубку.

Володя «срочно» не пошел. Пусть остынет Иван Егорович! Иван Егорович не думал остывать. Сам пришел в штаб. Широко раскрыл дверь и с порога:

— Я тебе мальчик?

Стоит, ругается. Отчитывает. Накачку дает. Стружку снимает. Володя сидит, наклонив голову, слушает. Встать, не встать? Все же старший с ним разговаривает. Встал. Лицо начало краснеть от обиды.

— Изменил решение штаба? Где оно, давай!

Володя протянул листок. Колтунов вырвал его из рук, стал читать. Читал. И что-то с ним произошло. Как? Что это значит? Словно накололся. Не знаю, выходил ли когда-нибудь Иван Егорович из кабинета вышестоящего начальника красным. А тут вспыхнул, побагровел. Заполыхало его молодое и симпатичное лицо красным заревом! Седой хохолок показался белее обычного. Стоит — красный. Володя стоит — красный. Молчат.

— Вас приглашали вчера на партбюро… — тихо говорит Володя.

Колтунов положил листок и вышел в открытую дверь, гордо унося красное свое лицо. Высокий. Стройный. Легкая седина, всколыхнувшись, как на ветру, делала его чертовски красивым.

Думал я, сживет Иван Егорович Володю со свету. Не встречались, не разговаривали они с неделю. Друг другу не нужны были. Володя давно остыл. Иван Егорович постепенно, болезненно остывал. Ну, комсомол, обошел его, Колтунова, на повороте, как пацана, высек его комсомол по мягкому месту. Сила, почувствовав другую силу, проникается к этой силе уважением. И хочется уже не драться, а протянуть руку дружбы. Испытывал ли нечто подобное в те «тихие» дни Иван Егорович, или нет, трудно сказать. Во всяком случае, если и шевелилась у него где-то в подсознании такая парадоксальная мыслишка, так он ее, наверное, давил всеми силами: ну, погоди Володя Филимонов!

А Володя вскоре сам зашел к нему в кабинет. Как обычно, быстро. Как обычно, тихо, мягко сказал:

— Иван Егорович, вот тут штаб и комитет комсомола решили…

Колтунов что-то писал, делал вид, что слушает его, хотя ему безразлично, что там решил штаб и комитет комсомола… Но насторожился. Чего еще надумали?

— Вечер в клубе: посвящение в корчагинцы…

— Ну…

— Бригаду Селиванова посвящаем и просим вас принять участие как ветерана…

— Не могу, в горком вызывают!

— И еще, вот список на поощрение…

Володя протянул бумагу. Выходило, что на проведение вечера, на подарки Иван Егорович Колтунов должен выделить от поезда какую-то сумму денег и оформить приказом через бухгалтерию.

Самое время приспело отыграться. Нет, мол, денег и все! Пусть за счет месткома, на общественных началах, пусть. Долго изучал Иван Егорович сей документ. Читал фамилии комсомольцев. Кого из них знал, кого нет. Вот где бы придирочку — не зная человека, как поощрять!? Не в его это правилах!

Отыграйся, Иван Егорович, отыграйся, самое время приспело отыграться. И все будет законно. Никто не придерется, не обвинит.

Колтунов вдруг взял ручку и быстро подписал: выдать!

Володя не враг, нет в нем жестокости и зла. Напротив, мягок он сердцем. Расцеловал бы он Ивана Егоровича, как отца родного. Но ни сказать «большое спасибо», ни улыбнуться от души он тогда не смог. Вдруг подумает Иван Егорович: смеется комсомол, издевается. Психология момента. Володя тихо взял листок и тихо вышел из кабинета. И может, впервые удивились сослуживцы в конторе: необычная что-то стоит в кабинете Колтунова тишина.

Зал в клубе оформлен празднично. Стенды с фотографиями: горячие ритмы стройки. Плакаты по истории комсомола. Стенгазета чуть ли не во всю стену — «Корчагинец». На первом ряду — бригада Селиванова в полном составе, нарядно одетые парни и девушки: Гуляндам Шангареева, Роберт Янбердин, Ракия Исмагилова, Ильдар Гандалипов, Райля Ишмурзина, Рамиля Мансурова, Люда Васильева, Сагида Халилова, Гайшара Галиаста-нова, Разия Рахимова… Рядом с ними пионеры подшефной школы № 104. Пионервожатая, активистка штаба Нина Вавилова делает последние распоряжения. Володя Филимонов разговаривает с ветеранами стройки, участниками Великой Отечественной войны, которые приглашены на вечер.

Необычная назревала торжественность. На стройке рождалась бригада корчагинцев! Вашей, Иван Егорович, передовой бригаде оказывали такую честь. Честь всему поезду. И вам, следовательно.

Смотрел я на праздник рабочих людей и почему-то мне хотелось, чтобы увидел сейчас все это Иван Егорович, порадовался бы общей радости. Не утерпел, поймал Володю за рукав:

— Пригласи еще раз Колтунова, Володя!

— Объявление на дверях конторы висит?

— Висит.

— Кто хочет, придет. Володя был прав.

Объявление огромное, красочное. С задором даже написано оно. Ибо необычное дело свершалось. Придет или…

И вдруг мелькнула поверх голов седая, красивая прядка. Пришел! Сам Колтунов пришел! Он направился к президиуму, поздоровался. Улыбается. Разговаривает с парторгом, опять улыбается, весь открытый для людей, простой, обаятельный. Он разделяет общую торжественность и праздничность события. Он доволен.

Ты понимаешь, что происходит, дорогой Володя? Ты понимаешь, что одержал победу? Что победу вместе с тобой одержал сам над собой и Иван Егорович!?

Со стены, с плаката на людей, на их праздник, где они будут давать клятву верности труду, отцам и дедам, клятву коммунизму — смотрел, как живой, Павка Корчагин…

Я вспомнил о стихах, которые написал поэт Роберт Падь, побывавший на трассе. Стихи опубликованы в сборнике очерков «Через хребты уральские», в котором рассказывалось о строителях железной дороги Белорецк — Чишмы. О тех, кто посвящался тогда на большом празднике в настоящего человека.

Сборник я привез с собой. Раскрыл его.

любимые слова комсорга Володи Филимонова. Ему и посвящаются эти стихи.

«Бездельником» назвали, ладно. Но ведь сплетни распустили, небылиц наплели, требуя проверок «в финансовой отчетности». Хоть бросай все и уходи. Собрал штаб. Сказал ребятам: заседание необычное. Вопрос… о Филимонове. О доверии и честности. Вот справки, отчеты, ведомости. Что покупалось. Кому дарилось. Куда расходовалось. Запротестовали, да ты, что, Володя, в своем уме? Все же на наших глазах делалось, сами всеми делами заправляли, значит, не тебе одному, а штабу комсомольскому вызов? Тогда понятно. Не понравилась кому-то критика и принципиальность? А он настойчиво — проверяйте! Ладно, проверили. Хорошо проверяйте, придирчиво, требовал он. Проверяли и придирчиво. И вот — сошлось, тютелька в тютельку. Все в порядке, товарищ Филимонов! Зря расстраивался и переживал. Так и запишем в протоколе!

А он все равно не находил себе места, ибо не мог понять, почему такое произошло, почему… Было это уже в Инзере.

Володя Филимонов имел еще две общественные обязанности. Депутат поселкового Совета и секретарь партийной организации СМП-308. На одни плечи многовато, конечно, взвалилось разнообразных дел, но Володя старался «тянуть», везде успеть. Даже в те «критические» моменты, когда душу разрывала обида на человеческую неблагодарность.

Сидел он однажды в своем штабе, обхватив голову руками, не зная, как дальше жить, на какую работу перейти. И вдруг телефонограмма из Белорецкого райкома партии: завтра в 9-00 утра семинар секретарей партийных организаций района. Необходимо выступить. Тема: положительный опыт в воспитательной работе на стройке.

Володя вспомнил, что недавно была проверка из райкома, видимо, работа партбюро СМП и комсомольского штаба понравилась.

— Что делать? — спросил меня Володя, прочитав еще раз телефонограмму.

— Как что? Подготовиться и ехать. Сегодня же.

Поезд из Инзера отходил ночью. Три пассажирских вагона на тепловозной тяге. Прибывал в Белорецк под утро. Так что успеет. Участок этот уже был сдан во временную эксплуатацию.

— А о чем говорить?

Стали вспоминать, из чего складывался положительный опыт воспитательной работы на стройке.

Еще в поселке Юбилейном, где раньше был штаб, Филимонов создал из лучших комсомольцев группу вожатых-производственников. Они взяли шефство над школой № 104. У каждого «шефа» свой класс. У Володи тоже был «свой». Устраивались совместные слеты и вечера, посвященные ветеранам труда и войны. В День Победы ученики разносили цветы по домам, где жили участники Великой Отечественной войны. Проводились конкурсы, походы, встречи двух поколений, спортивные игры. Филимонова пригласили в Москву на Всесоювныи слет вожатых и воспитателей. Он рассказал с трибуны о всей работе. Сказали, что интересный опыт на трассе Белорецк — Чишмы, надо бы обобщить и распространить. Поехали дальше. Может ли современная молодежь без музыки, вечеров? Нет, конечно. Иначе скука заест. Володя использует все возможности, чтобы в клубе было весело. Из Белорецка приезжали вокально-инструментальные ансамбли, побывали на трассе даже гости-музыканты из Венгрии. Студенческая самодеятельность, праздники-фестивали на Горе Любви. С воспоминаниями перед молодыми строителями выступал ветеран-железнодорожник, житель поселка Инзер Иван Трофимович Артемьев. В годы войны он работал машинистом паровоза. По узкоколейке доставлял важнейшие грузы и сырье. Передышки не было ни для людей, ни для техники. Паровозы иногда вставали на полпути, «перегревшись». Приходилось чистить топки, «подлечивать» инвалидов. Старичок глядел в зал счастливыми глазами и, возможно, чуточку завидуя современной молодежи, говорил: «Вы нынче все чистенькие, на работу ходите нарядные. А у нас раньше с одеждой плохо было, и обуви не было. Мы так на вечера раньше не ходили, как вы сейчас на работу…» Интересно? Соревнование, наставничество, спорт — это само собой. Остановимся на «Комсомольских прожекторах». Вот, например, последний номер. Штаб решил провести воспитательный эксперимент. Начальник СМП-308 Г.М. Кауров поддержал. Были собраны объяснительные и оправдательные заявления всех прогульщиков и в первозданном виде помещены в «КП». Потребовалось несколько ватманских листов. Выпуск занял чуть ли не полстены в конторе. Там и стихи сатирические были, и рисунки, как обычно. Но «документы» прогульщиков «пропечатали» впервые. Чего только там не писалось. Как только «пострадавшие» ни выкручивались, придумывая разные причины. Было смешно читать эти «сочинения», у стенгазеты постоянно толпился народ. И вот один за другим в штаб стали заходить публично «опозоренные» собственным «творчеством» незадачливые «авторы». Снять просили стенгазету, а то «житья не стало».

Ведь многие знали истинные причины прогулов, смеялись в глаза, обвиняя в неумении врать и в прочих грехах, каких и не водилось. Так что, товарищ Филимонов, просьба большая, унять народ, а их, виноватых, простить. Слово дают, что больше ни прогулов, ни опозданий. С прошлым «завяжут» окончательно… Эксперимент удался. Людей воспитывал не начальник, не местком, а масса, свои же товарищи. Воспитательный эффект превзошел все ожидания. Пострадавшие слово свое сдержали. А другие тоже на ус кое-что намотали. Многих проняла стенгазета основательно, а некоторых, может, на всю жизнь… Интересно? Еще как!

Штаб подружился с художником из Уфы Вячеславом Ворониным. И вот первая на стройке выставка профессионального художника. Портреты ветеранов и передовиков, молодых строителей трассы, рабочие ритмы стройки, рельсы и горы, пороги Малого Инзера… Помещение биллиардной клуба превратилось в выставочный зал. Интересно? Конечно!

И последнее. Вся огромная работа с молодежью привела к чему? Да к тому, что резко возрос прием в партию молодых рабочих, активистов штаба. Этот рост рядов членов КПСС заметили в райкоме партии. Хороший итог? Очень важный…Вернулся Володя с семинара веселый. Стопку книг подарили за хорошую работу. Все прежние сомнения как ветром сдуло. Решил остаться в штабе до конца стройки.

Над поселком Инзер, над домами строителей, над клубом быстро густели сумерки. Горные вершины, схваченные морозцем, потемнели. Вспыхнули огни, стало совсем темно. Люди потянулись в клуб. В кино. В биллиардный зал. В красный уголок. В штаб.

Володя сидел среди знамен и грамот в уютном своем кабинете и вычитывал после машинки протокол с пометками: управлению механизации, копия ЦК ВЛКСМ.

Отшумело вчерашнее бурное собрание. И теперь оно бурлило в протоколе. Оголенная принципиальность. Сама правда с острыми углами.

Зашла жена Валя, ведя за руку маленькую Машеньку. Володя вышел из-за стола, поцеловал дочку, посадил ее на колени: «Чебурашка!»

— Володь, пойдем в кино, а? — позвала Валя.

— В кино? Ладно, одни идите сегодня, я еще посижу… Вздохнула Валя. Помахала Маша ручонкой. Ушли.

На письмо в отношении канавокопателей быстро среагировали. Приехали заместитель начальника управления и комсорг. Рассерженные, с подчеркнутым вызовом, с нажимом навалились вначале: да как он смел так обнаженно, так грубо о них, да еще в Москву… Вот разберутся они, опровержение напишут! Участки их управления разбросаны по всей стране, и такого еще не было! Володя слушал, молчал, пусть душу отведут. Отвели. Ждут, что скажет этот «мальчишка» в полушубке.

— Проверка будет простая, в красном уголке расширенное заседание штаба по вашему вопросу, просьба явиться вам самим и работникам вашего участка, — Володя сказал это тихо, как-то даже буднично, вяло.

Поерзали солидные люди на стульях. С пылом-натиском ничего не вышло. Собрание так собрание, и на собрании они дадут бой, они-то уж подготовятся!

Бой был. Гости не ожидали такого оборота дела. И протокол клокотал еще в гневе. Тут и комендант общежития выступила, и руководители организаций, и заместитель начальника управления «Магнитогорскстроипуть», находившийся в те дни в Инзере, и Володя, и рабочие, и мастера — да, вполне возможно, что гости-проверялыцики такого еще не видели!

И присмирели. Вернее, просто стали вежливыми, вроде как друзьями.

Володя устал. Это была приятная усталость. Его часто упрекали за то, что многое упускал в своей работе, что иногда слово с делом расходилось, то есть не мог до конца быть принципиальным, настырным. Сам от этого переживал. И воспитывал самого себя, стараясь любое дело доводить до конца.

В кабинет зашел один из представителей управления механизации, тот, что помоложе, комсорг. Володя дал ему копию протокола. Он прочитал. Смотрит на Володю, словно насмотреться не может. Волнуясь, говорит:

— Может, уберем пометку «в ЦК…»?

— Посмотрим… — тихо отвечает Володя. Но было ясно, что нет, не уберет эту пометку Володя. Ни сейчас. Ни потом. Иначе слишком было бы легко и просто жить.

Напротив деревни Ассы мы с Володей вдруг обнаружили еще два моста! Как же так? Только что мы слышали, как нам говорили, что те два, что остались позади, последние. Идем по земполотну. Смотрим на первый мост. Опоры почти готовы. Кроме одной, пока несуществующей; Вместо нее опалубка из досок. Вот-те на! И что удивительно, ни техники здесь, ни людей. Начали строить, да почему-то бросили. Володя загрустил. Вот что значит редко бывать на трассе. Хотя — как редко? Просто не знал положение дел. Но почему? Почему не знал?

Оказалось, что мосты эти принадлежат не мостопоезду № 416 из Магнитогорска, а мостоотряду № 30, который вместе с «Уфимтрансстроем» идет из Карламана. Но как уфимские мостовики залезли на «чужую» территорию? Ведь место стыковки не здесь, а дальше, за деревней Ассы, в четырех километрах отсюда!

Странно. С обеих сторон люди настроены на скорый «серебряный» костыль, а мосты эти повиты тишиной и тайной. Вроде как ничейные, вроде как сироты.

Володя заснял их, голубчиков, с разных точек и ракурсов. Все ждут дня стыковки, ждать устали, отодвигая сроки. Кто-то решил напоследок вдосталь помучить людей?

В Уфе я позвонил Александру Шаманову в обком комсомола: Как быть с мостами? Александр Шаманов — начальник штаба стройки Белорецк — Чишмы. В его орбите влияния оба участка — и Белорецкий и Карламанский. Оказалось, он в курсе дела. Те два моста действительно строит мостоотряд № 30. Это точно. Да, не рассчитали малость. Ибо, говорит Александр, мостоотряд № 30 работает очень хорошо. Здорово работает, и к нему никаких претензий нет… Знаешь, на сколько процентов план выполняют, спрашивает меня. Назвал цифру. После такой цифры, подумал я, отряду вообще надо сниматься с трассы и отдыхать где-нибудь на Черном море. Заслужили этого за свой поистине героический труд. Так что те два моста вроде лишние. Сверх всяких «сверхов». Вроде как на добровольных началах эти мосты, на честном слове, на энтузиазме.

Бригада Залесского встала перед этими мостами.

Володя отправил тревожное письмо в обком партии. И вскоре возле мостов «зашевелились». Володя не отходил от мостовиков, то и дело вынимал камеру из футляра и снимал. Разговаривал с мастерами и прорабом. С рабочими. Подбадривал. Требовал. Улыбался. Мостовики, однако, строили не ближайший к бригаде мост, что в Ассах, а другой, тот, что перед Ассами. Почему так, тоже непонятно. Рельсы стыли, нацелившись на мосты, как орудия.

Володя к мостовикам: почему не работаете на ближнем мосту? Имейте в конце концов совесть! Мостовики вежливо отвечали: они план выполнили, совесть имеют, но нет стройматериалов. И техники не хватает. Каково ее гнать сюда из Карламана или хотя бы из Зуяково? Володя сказал: ладно, технику вам дадим, везите все, что надо! Мостовики подумали и отказались: бесполезное дело, вода снова поднялась в Инзере, хоть плачь!

Володя плакать не собирался, хотя иногда слезы подступали к глазам от обиды. Ничего у него не получается! Виноваты ли мостовики? И да, и нет… А раз в этом «и да, и нет» есть «нет», то какой спрос! Мостовики все силы бросили на мосты на последнем своем участке за Бриштамаком. А сюда, естественно, не могли заблаговременно доставить материалы и конструкции. Но почему не забили сами тревогу? Им все равно? План планом — молодцы, но все же…

На трассу приехал Николай Петрович Блуметич, начальник управления строительства «Магнитогорскстроипуть». Вместе с Володей — к мостам. Снимки Володя уже отпечатал и передал Николаю Петровичу. Тот посмотрел: «Как раз они-то сейчас и нужны. Иначе ничем не докажешь!»

Уехал Блуметич, увез снимки. Как важные документы, что посильнее, поди, самых строгих приказов…

Перед этим Володя писал мне: «Осталось уложить 10 километров. Если мостовики сдержат свое слово — к 27 октября сдадут мост на 184 км., то 7 ноября будем в Ассах! Если мостовики сорвут, то придем в Ассы в конце ноября».

Мостовики сорвали срок. Не пришла бригада Ю.И. Задесско-го в Ассы 7 ноября, не пришла и в конце месяца. Встреча с карламанской стороной в Ассах состоялась под новый год — 28 декабря! А тогда, в день нашего рейда, 4 ноября, мост все еще был не готов. Все понимали, что залезать в 1977-й год (то есть сорвать план — обязательства были уже сорваны!) — стыдно! И надо во что бы то ни стало состыковаться в текущем году.

Один мост сдали. Значит, не будет лишней работы по обходу. Но мост в Ассах — не успели. И приняли решение — обход. Сделали. Бригада Залесского потянула рельсы вперед. Ничто теперь не мешало. Теперь успеть бы первыми придти к месту стыковки: все обиды сгладились бы. Им, именно им, нужна победа.

И пришли первыми, опередив встречную бригаду Николая Агафонова СМП-340 «Уфимтрансстроя» на Двенадцать часов. Радости не было границ! Они — победили! Но в радости этой еще долго дотлевала горечь.

Штаб в Инзере стал готовиться к празднику. Володя прикрепил к своему полушубку красный бант. И все, кто поехал на место стыковки со стороны Белорецка, прикололи такие же красные банты.

…Поезд прошел мост и повернул влево, к станции Инзер. Справа медленно и величаво разворачивалась Гора Любви.