Путешествие пятое СВЕТ ТОННЕЛЯ

Мы едем по новой дороге.

Гора сопротивлялась. Родники, ручейки, глина, плавуны. К горе подходили рельсы. Тоннель не готов.

— Впервые встречаемся с такой горой!

— Техника бессильна.

— И проект не все учел в разрезе геологии.

— А в чем же сила?

— В ребятах — комсомольцах из деревни Габдюково!

— Да, именно они вытянули тоннель!

И вот — горы. За станцией Равтау несколько километров дорога шла прямо. А за мостом через Инзер кончилась ее спокойная жизнь. Круто свернула влево, прижалась к крутой горе, не оторвалась и от реки. И горы, и река будут теперь ее постоянными соседями.

Пока поезд пересекал мост, посветлело. Река довольно широка здесь, и пространство над ней словно сошлось с сизоватым небом, впитав его краски. Но за мостом опять окунулись в тень.

Если верить легенде, где-то здесь, со скальных высот и бросилась в Инзер девушка-башкирка Равтау. Возможно, скалы этой уже нет, потому что строители много тут повзрывали каменных стен, горных скатов, чтобы пробить путь трассе. Тяжелый участок был, неподатливый. «Курской дугой» прозвали его строители. По-фронтовому. Впрочем, и дальше есть такие же выдолбленные повороты. Их тоже окрестили, не сговариваясь, «Курскими дугами». Строителей из разных организаций объединяло общее чувство: нелегко было оторвать эти «дуги» от уральских гор.

Река — слева. Камни вдоль берега навалены, словно гигантские самосвалы высыпали без разбора разной формы и величины валуны, плитняк. Река то и дело закрывается деревьями. Ели, березы, кустарник. Меж стволов серовато блестят и светятся перекаты. Парок реденький собирается на том берегу.

Вот деревья оборвались, открыли скаты противоположного холма. Там — историческое место, прозванное «Заводом француза». На нижних ярусах площадка. На ней в ясную погоду можно увидеть остатки черного шлака. Какой-то француз-предприниматель руду плавил до революции. Чугунные кубышки на плотах сплавлял, а зимой — санным обозом. Пришлось ему убраться восвояси.

Удивительно, как это угораздило проныру-француза проникнуть в такие дикие уголки? Знать, сильно зарился иностранный капиталец на башкирские кладовые, всем хотелось поживиться нетронутым богатством… И если бы не Октябрьская революция, можно себе представить, кто бы стал истинным хозяином этих кладовых.

На том месте, где был заводишко, полно открытых земляничных полянок. В выходные дни строители тоннеля приезжали сюда на машинах. Переправлялись на тот берег и, говорят, много земляники набирали. Что земляники! Здесь и травы лекарственные, и грибы, и рыба непуганая. Горный воздух богат озоном, железом, родниковыми испарениями. Именно тут и начинаются настоящие курортные места.

Поселок тоннельщиков не сломали. Он преобразился в базу отдыха работников торговли. Подновился, подкрасился. Проглядывает на повороте среди горных круч, деревьев. Дорога забирает вправо и входит в выемку. В глубине ее, в тени круглое отверстие.

Быстро проскакиваем тоннель. Сначала ныряем в черноту. Мелькают электрические полоски света в окне, но ничего не видно.

Окно из черного становится синим, бьет поток серого рассвета, потом яркого, слепящего.

То, что проскочили за три-четыре минуты, пробивалось в горе два года… Ощущение этого несоответствия вызывает странную досаду. И воспоминания встают перед глазами. И люди, которые строили тоннель. «Строили» — не то слово. Брали осадой.

Много было сложных участков на трассе. Каждый из них связан с грунтами Урала, родниками, ручьями, реками, болотами… Здесь же все собралось воедино.

Лес вскоре расступился, хлынул свет простора, трасса понесла нас к горе, в которую упиралась. Перед горой огромная выемка. Внизу горы черное круглое пятно. А пятно — это огромный, в диаметр будущего тоннеля, проходческий щит. Строительная площадка перед щитом — в глинистой выемке, стиснутой скатами гор, похожая на гигантский котлован. На левом взгорке — постройки, деревянная лестница, домики поселка. На правом — лес.

Мы вышли из машины.

В качестве попутчика я прилетал сюда дважды на вертолете во время паводка. Но пройти тогда к щиту не смог. Выемку затопила грязь. По колено. Жидкая, как сметана. И вязкая в глубине, засасывающая. Все стояло. Из-под горы текли ручьи. Воды кругом много, а жили без воды. Березовый сок спасал.

Вертолеты прилетали нечасто. Дорогое удовольствие. Поэтому их всегда ждали, как большого праздника. Каждый раз на площадке возле выемки собиралось много народу. Я думал сперва — встречающие. Многим хотелось тут же, возле вертолета, получить письма, посылки. Но вертолет пустым обратно не улетал. Мест желающим не хватало. Тем, кто бросал тоннель,

В конторе висела тогда стенгазета «Тоннельщик». Б ней нарисована карикатура: раздутый вертолет, а к нему тянется цепочка людей с чемоданами. И подпись: «Кто последний дезертир?» Причем слово «дезертир» без кавычек — буквально.

Зато на другой колоночке под заголовком «Отлично работают на строительстве тоннеля» публиковался большой список фамилий проходчиков, шоферов, слесарей, электриков,

Гора внесла в мир людей конфликт. Разъединила их, четко определив границы — кто есть кто.

В списке были и «свои», харьковские, и местные, больше — из окрестных деревень. Я уже тогда обратил на это внимание: люди здешних мест никогда не строили ни железных дорог, ни тем более — тоннелей. А вот уже отличились, хотя и новички в горном деле. Я записал фамилии в блокнот — А. Ахтнибаев, А. Газизов, В. Ишмалетдинов, А. Юмагужин, Л. Юмагужин, Г. Галлямов, В. Галлямов, X. Байгужин, Г. Сафаргалин, В. Гималетдинов…

Пришли ватагой ребята, вернувшиеся из армии. Менее надежными оказались те, кто прибыл по комсомольским путевкам! из других районов. Больше половины из них сбежали: Из оставшихся комсомольцев хорошо зарекомендовали себя многие. Из них — Рим Габбасов и Валерий Дрожжук.

И вот новая встреча. Забот у тоннельщиков не убавилось, но перемены заметны. Гора подпустила к себе людей. Дала возможность работать. И люди зашевелились.

К щиту пробита автомобильная колея. По ней и рабочие ходят. И сам щит, похожий на гигантское решето, повернутый острым краем к горе, сдвинулся ближе к глинистой породе. Теперь перед ним, в основании, уложены полукольцами тюбинги, словно торчащие из воды «ребра» затонувшего корабля. Это опора для щита. Упираясь в них домкратами, щит будет передвигаться вперед, врезаясь в породу. Вверху его, как на покатой спине слона, сварщик пристроился. И монтажники на всех этажах щита, словно на палубах: мелькают красные и оранжевые каски. Издалека кажется, что там божьи коровки шевелятся. Сварка вспыхивает. Автокран поднимает чугунные тюбинги, похожие на апельсиновые корки, и грузит на голубой самосвал. Весит такая «корка»; восемьсот килограммов.

А месяц назад щит казался пустынным, словно покинутый и заброшенный дом. Не давался щит, принося досаду и огорчения тоннельщикам. Встретил я тогда начальника смены Владимира Ионина. Разводит руками: «Стараемся, но…» Шел он к вертолетной площадке, едва вытаскивая сапоги из глинистой квашни. Озабочен был, опечален. Симпатичный парень с модной бородой, бакенами и усами, похожий на таежного геолога. Но не жаловался на житье-бытье, защищал честь метростроевцев: «Ничего, пустим щит скоро, лишь бы тюбингов побольше подбросили!»

На этот раз я встретил Ионина у щита. Смена его заступила на вахту. А он на монтаже в своей смене — главный дирижер. И было заметно, волновался Ионин. День-то особенный — заканчивается монтаж первого кольца тоннеля. И хочется, чтобы это произошло именно в его смене! И если удастся замкнуть кольцо до двенадцати ночи — событие целое будет, праздник! Ведь именно тогда состоится, можно считать, рождение тоннеля. А потом и пойдет, и пойдет дальше в глубь горы, опоясывая ее нутро чугунными кольцами. Такой день запомнится на всю жизнь. Очень хотелось Владимиру Ионину успеть. Но удастся ли?

Я пошел в поселок. Дорога от выемки потянулась вверх. Она тоже ручьями источена. И кюветы сделаны, и гравий сыпали-сыпали, все равно не помогает. А чуть дождь брызнет, вспучит грунт — ни пройти, ни проехать. Тоннельщики ходят по краю, протоптав узенькую бугристую тропку. Дорогу эту прозвали «проспектом Галицкого». Виктор Антонович Галицкий, начальник автотранспортного участка, замучился с ней. Решил теперь уложить свой «проспект» плитняком и щебнем. Залежи их сам нашел где-то тут рядом, возле реки. Свой карьер откроет. Да вот все руки у него не доходят. С Галицким я познакомился еще на перевалочной базе тоннельщиков в Карламане. И там у него много дел. Приходится разрываться, говорил он.

На тоннеле что ни шаг, что ни разговор, то проблема. Водоснабжение так и не сделали. Скважину не пробурили. Водопровод — природный. Возле крайних щитовых домов, у самой горы, течет ручей. После дождей он мутнеет. Долго не светлеет в нем вода. А дожди в горах часто идут. Вот и запасайся впрок. Да и подобраться к ручью трудно. Берега скользкие, русло глубокое. Чтобы придать этому водопроводу более-менее цивилизованный вид, Иван Лепеев смастерил лестницу из досок на бугре, мостик перекинул через ручей, трубу водопроводную положил на выступе спадающей струи — вода чище стала, бежит теперь как из настоящего крана.

И столовой тоже нет, хотя живет в поселке сто с лишним человек. А о продовольственном обеспечении рассказала карикатура в новом выпуске стенгазеты: два бородатых проходчика и подпись: «Друг, дай закурить сигаретку! Через недельку приедет продавец — отдам!…»

Думали тоннельщики, что не придется тут долго задерживаться. Быстро пройдут гору и снимутся. Потому, видимо, и не хотели капитально внедряться в житье-бытье. Сблагодушничали: на вид-то гора безобидная. Не такие тоннели пробивали. Подумаешь, какие-то 420 метров. Они строили пятикилометровые, например, в Узбекистане. В тот тоннель реку Ангрен целиком загнали, чтобы не мешала людям добывать уголь. Но не знали, то их здесь ожидает.

Гора называется Урус-Куль. Русское озеро. Раньше, говорят, называлась Урус-кол. Русский раб. Сказывают, будто в соседних селениях держали пленных русоволосых воинов. Давно это было. Один сбежал. Хотел на горе этой укрыться. Но за ним устроили погоню. Окружили. И он предпочел смерть неволе. Бросился с той стороны горы вниз. Там крутой каменный обрыв. А левее Инзер огибает гору. Может, в честь него назвали гору. А может, по имени какого-нибудь башкирского предка, который чем-то прославил себя в далекие времена. А может, батыр, искавший счастья с любимой. Трудно гадать. Но современное название горы наиболее верное, хотя бы по второй своей части — «куль» и вполне, как говорится, соответствует первоисточнику. Гора, на самом деле, как озеро. Мокрая гора. Насыщена водой, словно губка. И зимой, и летом просачиваются сквозь нее ручейки и растекающиеся по стенкам «поблестки».

В горах солнцу не разгуляться. Быстро заходит, как падает. Оставит после себя лучи. Поиграют они по небу и погаснут. И сразу сузится пространство: горы, леса, небо сольются в сплошную синеву. А в выемке совсем как в яме. Горы вокруг будто выше поднялись. И вот — ночь.

В поселке огни вспыхнули. Но редкие. Люди на работе. Зато засверкал огнями проходческий щит. Чем ближе к нему, тем больше шума. Электромоторы, механизмы, голоса людей. Мелькают в свете электролампочек тени.

Начальник смены Владимир Ионин быстро поднимается по отвесной железной лестнице на второй «этаж». Проходит по площадке среди перекладин, электрооборудования, опершись о легкий металлический барьерчик, смотрит вниз, туда, где только что прикрепили к «руке» — длинному металлическому стволу — последний «исторический» тюбинг. Лежит он, полуовальный, чугунной чашей внизу, а вверху, под оболочкой щита, приготовленное для него место. Тюбинг должен сделать полукруг по контуру щита и встать в промежуток между тюбингами, замкнуть кольцо. Кольцо за кольцом — получится тоннель. Рождение первого: кольца — начало тоннеля. Последний неподдающийся тюбинг. Он должен стать венцом вахты, венцом мечты Ионина и всех проходчиков.

И вот Ионин взмахнул рукой: «Поехали!» «Рука» стронула тюбинг. Пошла плавно вверх. «Рука» требует очень деликатного обращения к себе. Будь внимателен, машинист щита, умело дирижируй всем процессом, начальник смены!

Волнуется Ионин. Ждет. И все остальные ждут, замерли на площадке второго «этажа», напряженно глядят на поднимающийся тюбинг. Хорошо ли закреплен? К боковым стенкам щита тюбинги куда легче прижимать, а тут на восьмиметровую с лишним верхотуру! Вымотало ребят это первое кольцо.

Еще с вечера, когда смену приняли, щит барахлил. И «рука» часто останавливалась. То и дело треск раздавался. Хлопнет — замыкание.

Электропровод сварочный забыли отключить. Отключили. И снова хлопок. Долго проверяли все соединения и контакты. Сам главный энергетик Григорий Егорович Алехин взялся за дело. Оказалось, контакты отсырели. А потом еще что-то. Нервничали все. Главный энергетик искал неисправности, давал команду машинисту: включи-выключи! Нервотрепка, горячность, досада, недоумение, напряжение мысли, — щелчок! Пошла «рука»!

Дела шли пока нормально: тюбинг поднимался.

И вот можно уже взбираться по следующей лестнице на третий «этаж». Близка победа… Важна она была для Владимира Ионина и для всех проходчиков. Как боевое крещение.

И тут раздался хлопок!

Не вышло. Сорвался тюбинг. С самого верха. Жертв нет.

Жаль было Ионина. Можно себе представить, как он сейчас переживал. Мосты так и не сошлись, лавровый венок так и остался разорванным. Кольцо не сомкнулось. Рождение тоннеля не состоялось.

Утро было солнечным. Нежная голубизна гор вдали. Ярко-желтый свет дощатых домов, залитых хлынувшим потоком лучей. Ближние, лесистые горы над поселком в легком мутном тумане. Новый день! Чистый. Свежий. Теплый.

Рабочие, надевая каски, перебрасываясь шутками, стекались по склону поселка «проспектом Галицкого» к выемке. Щит, залитый солнцем, торжествовал. Непокоренный гигант. Не дался людям. Упрямее их оказался.

На утреннюю вахту заступила смена Владимира Капельзона. Опытный специалист, начальник смены. Горный инженер. Немало за его плечами тоннелей.

Вчера вечером я видел, как он колол возле своего дома дрова. Интеллигентный на вид, похожий чем-то на научного работника. Сейчас же я не узнал его. В рабочем костюме, в каске, быстрый, энергичный. Но не кричит, не суетится. Словно почувствовал себя в родной стихии, где мысли надо схватывать на лету, быстро принимать правильные решения.

И помощники у него хорошие. Рядом с ним — бригадир Владимир Кузин, опытный проходчик. Вместе с тезкой, Владимиром Капельзоном, на многих стройках работал. Начинял с рядового проходчика двенадцать лет назад.

К щиту подошли заместитель начальника участка Леонид Поликарпович Славнов, Виктор Матвеевич Близнюк, Григорий Егорович Алехин. Всех беспокоила вчерашняя неудача Ионина. Провели короткое оперативное совещание. Скололась торцовая часть тюбинга. В чем ошибка? Кто виноват? Нарушение эксплуатации «руки» эректора со стороны машиниста щита. А начальник смены куда смотрел?.. А как сейчас крепить тюбинг?

И вот проходчики вошли в темноте в нутро щита. Машинисты, электромонтажники заняли свои места. Здесь же бригада опытных проходчиков, приехавших из Харькова: Михаил Власов, Александр Прохоров, Анатолий Сергеев, Гелий Налимов, Борис Кустов, Виталий Кобзев. Многие из них строили тоннели в Абакан-Тайшете, Ташкенте, Армении, Красноуфимске, Новокузнецке… Опыт добрый. Почти все владеют смежными профессиями. Их так и называют — асы! Асы прибыли на прорыв. Уверенные в себе ребята. Знают себе цену. Гелий Налимов, например, может работать и электромонтажником, и слесарем-монтажником, и токарем. Михаил Власов уже шесть тоннелей построил! Всех их оторвали от строительства метро. Здесь они нужнее.

Края щита — «ножи» — нацелены в гору, до которой шаг шагнуть. Под давлением горизонтальных домкратов «ножи» будут врезаться в грунт и выдавливать его. Породу уберут, вывезут на специальных погрузочных машинах, смонтируют из тюбингов кольцо. Щит по рельсам, уложенным в штольне, продвинется на 75 сантиметров вперед — по ширине тюбинга. И все снова повторится. Кольцо к кольцу, словно позвонок к позвонку.

Об этом мне подробно рассказала маркшейдер Лидия Витальевна Славнова. Ее главная забота — направлять щит по правильному маршруту, чтоб не отклонился в сторону, не заблудился в горе. Она следит, чтобы тюбинги подгонялись точно и «навечно». Они скрепляются болтами и закручиваются гайками. Когда подойдут к скальным грунтам, то не «ножи» будут «резать» породу, а взрывчатка, заложенная в пробуренные отверстия. Технология изменится. Буро-взрывной способ проходки намного быстрее и легче.

Если же попадется вязкий глинистый пласт, то тут уж бери в руки лопату или кирку. Если потверже, пойдут в ход отбойные молотки. Пока вся порода по контуру щита не будет выбрана, кольцо не смонтируешь и щит не продвинешь. Вот какая канительная работа. Потому-то не очень много охотников копаться в грязи под землей.

И в технике, механизмах случаются неполадки. Измотало людей первое кольцо. А сколько их впереди?

Я залез на площадку первого «этажа», предварительно проинструктированный по правилам техники безопасности. Достал фотоаппарат. Приготовился к торжественному моменту.

Снова все было проверено. Люди расставлены по местам. Разрешающий жест Владимира Капельзона, и «руку» подвели к тюбингу, который лежал внизу щита. Долго примерялись к нему — и так и эдак. Оба Владимира — Капельзон и Кузин — сами встали к «руке», сами закрепляли тюбинг.

Время идет. Напряжение растет. Все смотрят. Ждут.

Не повторить бы ошибки Ионина.

Тюбинг захвачен.

Будь внимателен, машинист щита! Поехали!

Тюбинг поплыл вверх.

Проходчики поднимаются на среднюю площадку, затем — на верхнюю. Я — следом. Лесенки узкие, отвесные. Не зря прозвали их «обезьянками». Не отстать бы.

Тюбинг плавно подошел к «гнезду». Вот он, самый ответственный момент! Бегут минуты, тяжелые, как сам тюбинг… Чуть повыше! Еще чуть-чуть…

Тюбинг замкнул кольцо. Едва успеваю переводить пленку и нажимать на кнопку.

Вставлен замок. Все! Победа!

Устали проходчики. Сбились в кучку на верхней площадке. Закуривают. Улыбки. Шутки. Напряжение сброшено. Щит покорен. Банкет не мешало бы… по такому большому случаю!

Устал Владимир Капельзон. Закурил. Густо дымит.

Устал Владимир Кузин. Довольный. Стоит у перекладины. Голову чуть набок склонил. Блестит на солнце загорелое, смуглое лицо. Никого не прошу позировать. Снимаю всех подряд, как есть: кто задумался, кто взгрустнул, кто смеется, снимая каску и подбрасывая ее вверх. Ведь кроме тоннеля что-то еще должно остаться…

Никто не заметил Ионина. А он давно сидел внизу на бревнышке рядом со щитом и глядел на замкнувшееся кольцо. На торжествующих людей.

Я спустился вниз, подошел к нему и сел рядом. Потом спросил, почему он здесь, а не отсыпается после трудовой ночной вахты?

Он, наверно, радовался за своих товарищей, что стояли на самой верхней площадке, и завидовал им.

— Не мог утерпеть. Переживал. Хотелось увидеть, как замкнется кольцо. Жаль, что не в моей смене. Но им тоже нелегко дался этот последний тюбинг!

Щит в работе. Он словно дышит, этот покоренный гигант. Он отправляется в путь. И придет день, когда проходчиков ослепит солнечный свет уже с той, восточной стороны горы.

Но не скоро ослепил этот свет.

Щит вошел в гору, и хлынуло навстречу непредвиденное: вода, жидкая глина, плавуны. По проекту скорость проходки — до 30 метров в месяц. А получалось, что неделями «сидели» на одном кольце, то есть на 75 сантиметрах. Породу в забое выковыривали по частям, делая своеобразные «окна». Оставшаяся часть, наиболее агрессивно настроенная, зажималась досками, в которые упирались домкраты. Но водяная масса разбухала и напирала под давлением встречных сил горы и готова была прорваться, разметав запруду. И однажды это произошло. Поток глиняной грязи разнес доски и хлынул на одну из площадок щита. Находившиеся там рабочие еле успели увернуться и отскочить в сторону. Но одного парня все же зацепило. Струя сшибла его с ног, подхватила и снесла вниз. Он упал в водосливную канаву. Хорошо, что там было грязевое озеро, и парень отделался ушибами.

Щит двигался вперед по-черепашьи. Приходилось отгребать глину «внеплановую», ту, что обрушивалась сверху, с боков. Владимир Ильич Капельзон, назначенный тогда начальником 1 участка, с усмешкой говорил: «Мы сами себя за хвост ловим». Насосы едва успевали откачивать воду. Постоянно ломались. Помпы забивало грязью. Домкраты тоже выходили из строя. Не хватало веретенного масла. Лопаты, ломы, кирки не выручали, хотя и были единственным и самым надежным инструментом, с помощью которого удавалось все-таки по сантиметрам двигаться вперед. Задыхалась механическая служба. Не выходил из забоя и мастерских главный механик участка Вячеслав Васильевич Феоктистов. Нужно было принимать срочные меры.

Из блокнота, 12 февраля 1975 года: «Идут два начальника по горе Урус-куль. Один из вышестоящей организации, из Харькова, другой — подчиненный, с тоннеля. «Подчиненный» жалуется «вышестоящему»:

— Вы мне до сих пор ни одного выговора не дали…

— Как? Сам сколько раз подписывал!

— Подписывали. Двенадцать, кажется, выговоров. Но ведь те все строгие!»

Юмор помогал жить. Но и споров много было, дискуссий. Вспоминали в накуренных до синевы кабинетах, что ведь был же в проекте первоначальный вариант с замораживанием жидкой породы. Но посчитали, что дорого. Зачем лишние расходы для государства. К тому же некоторые товарищи сомневались в целесообразности этого метода: может, и так обойдется. Был еще какой-то технологический вариант проходки. Но тоже слишком накладный. Отвергли и его. И вот, пожадничав, не сделав дополнительные детальные изыскания, сели в лужу. И сроки удлинились, и расходы подскочили, во много раз превысив проектную экономию «на авось».

Стали искать виновников. Нашли. Виноваты в первую очередь механизированные колонны. Они слишком долго копали выемку и растревожили все родники и грунтовые воды. И еще причина: кто-то (а кто — неизвестно!) раньше времени выкопал проектную нагорную канаву. Она должна была отводить от ствола забоя верхнюю (дождевую) воду. А вышло так, что она впитывала ее и как бы «закачивала» в забой.

А сам проект? Неужто безгрешен? Первоначальная отметка скального грунта определена на расстоянии 80 метров от среза выемки. К этой границе и стремились тоннельщики, надеясь на долгожданное облегчение. Подошли к отметке, а скального грунта нет. И встали, разочарованные.

Приехали изыскатели, проектировщики, руководители отделов института «Мосгипротранс», его Ленинградского филиала, других организаций по родам служб и ведомств. Побывали в забое. Собрались на совещание. Итак, в проекте заложена скорость проходки 30 метров в месяц. Выходило самое большее 10 метров. Почему и как быть?

Я записывал в блокнот:

«Разведка была осуществлена в недостаточном объеме»;

«Неучтенные трудности. Не знаем, что ждет впереди»;

«Грунты ведут себя неприлично»;

«Все горизонты пластов связаны водой. Представлен весь «букет» вод»;

«Сложные инженерно-геологические условия»;

«Могут быть линзы водоносных грунтов, суглинок, супесь»;

«Общие разговоры, нет конкретности»;

«Сначала надо нарисовать новый проект»;

«Начать подготовку со вторым забоем»;

«О дальнейшем сказать очень сложно»;

«Традиционные методы проходку не ускорят»;

«Обеспечить проходку без специальных методов»;

«Задавить щит в устойчивые грунты»;

«Можно драться за 15 метров проходки в месяц»;

«С кондачка подойти трудно»;

«Сроки. — вопрос темный»;

«Получили урок от природы. К природе надо относиться серьезно».

Вывод? Мнения разделились. Всем составом забрались в танкетку и съездили на восточную сторону горы, посмотрели на скальный обрыв, пощупали камень, вернулись. Так ни к чему определенному и не пришли. Проектировщики однако обнадежили: продолжайте проходку, скоро наткнетесь на скальные грунты, осталось пройти еще каких-то 30–40 метров. Потерпите. Что значит «скоро», «каких-то»? И как еще «терпеть»? Нельзя ли придумать что-то новое, принять срочные меры? Ведь отставание в строительстве тоннеля определяется… двумя годами! Метростроевцы предложили открыть восточный забой. Бригады пойдут друг другу навстречу. Встретятся, внутри горы. Но для этого нужна дополнительная техника, нужны кадры и прочие привязки по механизмам и стройматериалам. Авторитетная комиссия подумала и сказала: нет. Слишком все это дорого. Усильте работу в западном забое. А там подумаем…

На тоннель то и дело стали наезжать и налетывать один чин выше другого, вплоть до заместителей министров союзного значения. Отсюда нарекание. Оттуда выговор. Один говорит так, другой эдак, третий еще как-нибудь. А рельсы подступали к тоннелю. За горой их тоже надо укладывать. А как туда доставлять? И мосты строить надо. А как перебрасывать конструкции? Подъем на гору крутой. В дождь и гололед машины скатывались назад. Других дорог не было. Задержка в строительстве тоннеля повела по цепочке к срывам на других объектах.

Проектировщики народ ушлый. Всегда найдут оправдание недостаткам и отметут критику в свой адрес. Ошибки и неточности, которые иногда допускают, заложены, говорят они, как правило, в труде изыскателей (снизу) и планирующих органов (сверху). Так что они сами меж двух огней: хоть разорвись. Шишки же в первую очередь на них валятся. Справедливо?

Нелегко порой расшевелить проектировщиков на откровенный разговор. Со многими приходилось мне беседовать на трассе. Говоришь — вот взорвали висячий мостик возле Айгира. Никому не мешал. Хотели передвинуть русло Малого Инзера, чтобы расширить земляное полотно и отвести рельсы подальше от края «поплывшего» ската горы. Река не подчинилась, пришлось насыпь быками укреплять. Но говорили, что взорвали мостик вовсе не строители, а работники леспромхоза. В этом месте во время сплава постоянно заторы были. Но и те цели не добились, ибо камней еще больше навалили. Да и какой сплав, если дорогу строят? Не разберешься, кто виноват, но прекрасный уголок природы и место отдыха разрушен. Или станцию в Тюльме запроектировали и построили прямо… на мосту. А где рельсы развивать? На мосту одна колея, в проекте станции — три. Значит, давай еще два моста рядышком возводить — для рельсов на «станции». Сколько денег на ветер? Или запроектировали обычный мост через Инзер на одном из участков трассы, не обратив внимания на то, что прибрежная пойма необычна — широковата для такой реки и полая. Значит, и мост должен быть «необычным», то есть перешагивающим не только реку, но и всю пойму. Большие расходы? Но ведь эта пойма постоянно оседает. И вместе с нею — опоры. Что экономичнее: сделать «дорогой», но надежный мост, или каждый год подлечивать «дешевый», но ненадежный? Есть расчеты. Выгоднее построить «дорогой». Или торговый центр в поселке Инзер посадили на родники и подземные ключи, а потом «заморозили» строительство до лучших времен, ибо стеныв помещениях дали внушительные трещины. Говорю, у меня снимки есть — рейд «Комсомольского прожектора» проводили тогда по объектам со штабом стройки. Знают об этом, говорят. Или что творится с выемками? Плывут, съезжая на насыпь. Неужели так и не нашли за шесть лет строительства наиболее надежные варианты укрепления их? Урал-батюшка виноват? Один из моих собеседников хладнокровно отвечает: отчасти — да. Может, говорю ему, проект магистрали в целом и неплохой, но в частностях и деталях, как решето: тут неувязка, тут «дыра», тут неточность. Согласны? Обобщать шибко, конечно, не следует, на отчасти — да, согласен. Говорю, почти все «неточности» упираются в грунтовые и прочие воды, в структуру почв. Что, нет опыта в стране по всем этим «частностям», переходящим подчас в легенды, далеко не героического плана? Почему же, есть опыт. Беда только — не до всех он доходит, забывают о нем. Одни явятся, как слепые котята тычутся, другие уйдут и опыт с собой унесут: рады бы передать, да не берут. Одним недосуг, другие умников из себя корчат. Третьи не прозрели. И все начинается сначала. Да и идут в проектные институты далеко не самые талантливые ребята. Работа сложная, кочевая, а рост медленный, да и зарплата ниже, чем у инженера на стройке. Истинные проектировщики привязаны к своей работе, а «бегуны» — нет. Но есть ошибки неизбежные, которые устраняются в процессе строительства, нуждаясь в практическом эксперименте. Взять тот же тоннель. Сложнейшая геология горы. Технология и практика изыскательских работ далеко не соответствует этой сложности. У изыскателей и проектировщиков есть план и сроки. Чтобы получить точную картину грунтов и вод горы, нужно было сверлить «дырки» намного чаще, чем предусмотрено. Потом, какие дороги? Пока волокли по ним буровую установку, пока затаскивали ее на гору, все сроки прошли. Спешка. Приблизительность. Исследование «на глазок». А от плана и сроков зависит премия. Так что… Все мы люди, все мы человеки? Отчасти — да.

— А совесть?

— К сожалению, не у всех она имеется. Но за нее и не спрашивают! Тем более, когда выполняем план.

— Но это же ведет к ошибкам и обману, подчас в больших, государственных масштабах!

— Что вы имеете в виду? — насторожился собеседник.

— То, что говорят в народе, строители… Почему бы сразу не запланировать две колеи? Вы-то, проектировщики, куда смотрели? Разве не ясно, что будущая магистраль не справится с большим потоком перевозок?

— Почему вы так уверены в этом?

— Не я, а рабочие. Спросите любого путейца, и он объяснит, почему дорога не справится.

— Говорю, по всей трассе только и слышишь: почему в проекте такие большие перегоны при одной колее, как поезда будут разъезжаться в тоннеле и на мостах при одной-то колее, разве можно разгрузить одной колеей северную дорогу, у которой две колеи, до предела перегруженных? Говорю, почему бы не прислушаться к народной мудрости в ходе строительства, раз «прошляпили» при планировании? Спрашиваю: не прислушиваются? Отвечает: нет, конечно.

Проектировщик стал горячо доказывать свое, выкручиваться, выгораживая своих собратьев-коллег и планирующие органы, а я снова вспомнил «сказку» про инженерный урок в первом классе и сказал, что сделал, ля себя открытие на трассе: любая инженерная или хозяйственная затея, лишенная народной мудрости и гражданской совести, — пустоцвет. Или, как говорят рабочие, туфта. Мой собеседник поежился. Он считался опытным, бывалым. Много трасс проектировал. И вот, задетый за живое, стал гневаться: выходит, говорит он, инженерная мысль в подметки не годится вашей народной мудрости? Отвечаю: отчасти — да! Он: безграмотный разговор! Я: народная мысль все равно рано или поздно прорежет умы, а жизнь подтвердит ее правду-матку, но время и деньги будут потеряны, близок локоть…

Мы расстались. Каждый — при своем мнении.

Прошло несколько лет. Я забыл об этом разговоре, хотя знал, что поездам на новой дороге не вольготно, что она с задачей своей не шибко справляется, что третий путь («осколок» первоначального проекта) на самом напряженном участке от Демы до Чишмов все еще строится, облегчения для Куйбышевской железной дороги не наступило, напротив, она стала еще более утесненной. Страсти вокруг новой дороги вроде приутихли, но вопрос, как говорится, витал в воздухе: где же истина? И вдруг читаю в «Правде» от 29 июня 1979 года (после пуска магистрали Белорецк — Карламан прошло полтора года): «…204-километровая трасса Белорецк — Карламан. Она значительно сокращает излишние пробеги вагонов на направлении Экибастуз — Целиноград — Магнитогорск — Куйбышев — Москва. А здесь идет поток массовых грузов — угля, железной руды, зерна, нефти. С вводом в строй дороги Белорецк — Карламан их путь сократился на 500 километров. Значительную разгрузку должны получить направление Уфа — Челябинск и некоторые другие… Но магистраль работает вполсилы, так как необустроена в полную меру. Большие капитальные затраты дают минимальную отдачу. Проект предусматривал сооружение однопутной линии. Это решение нельзя признать правильным (выделено мною — Б.П.). По мере прохождения технической экспертизы некоторым специалистам, показалось, что можно существенно уменьшить капитальные затраты. В Госплане СССР и Госстрое СССР нашли излишки — прилегающие участки и станции. Министерство путей сообщения в те годы не сумело отстоять своих позиций. И работы начались в урезанном варианте. Расходы сократили на 33 процентов, а возможности по пропуску поездов — более Чем в два раза! И вот снова ставится вопрос о сооружении всех объектов, которые ошибочно были убраны из первоначального проекта. Принято решение о частичном развитии линии за счет укладки дополнительных главных путей участка Карламан — Дема. Но сметная стоимость ранее исключенных объектов значительно возросла. Возникла необходимость в прокладке второго пути, а земляное полотно для этого не отсыпано, мосты и другие искусственные сооружения возводились без учета дальнейшего развития дороги. И получается, что теперь надо проектировать еще одну самостоятельную линию. Ложное удешевление обернулось убытками… Необходимо здесь быстрее ликвидировать допущенные ошибки, дать простор составам с углем, рудой, хлебом. Важно также поднять ответственность проектных организаций, экспертизы за обоснованность принимаемых решений».

В те дни поговорил я с одним представителем комиссии, работавшей на тоннеле. Это был интеллигентный на вид человек, лет сорока.

Он сказал:

— Ну, кто мог подумать, что в горе — вода? Столько воды!

— Да и щит «подсунули» старый, не тот, который раньше предназначался.

Мне почему-то захотелось с ним поспорить. Может, потому что все ему улыбались, немножко даже лебезили перед ним и, как мне казалось, очень уж слепо во всем ему поддакивали. Особенно в спорном вопросе об открытии восточного забоя. Он был против открытия.

Я сказал:

— Не знаю насчет щита, а вот вода в горе была видна. Со всех сторон бегут из нее ручейки. Кроме того вода «заложена» и в самом названии горы, не интересовались переводом? Любой местный житель скажет.

Кто-то шепнул мне на ухо, что с этим товарищем нельзя так разговаривать, что он большой специалист по тоннелям. Я снова спросил:

— Говорят, вы большой специалист по тоннелям.

— Да, в основном… — он был польщен и улыбался довольно.

— Но ведь, извините, ваши аргументы «кто мог подумать» совершенно ненаучны, а сейчас без науки, без…

Меня резко дернули за рукав. Шепнули: это же ученый! Кандидат наук по тоннелям! Единственный в своем роде! А ты ему — «ненаучно»… Скажи спасибо, что согласился приехать в такую Дыру!..

Ученый молчал.

На другой день сам подошел ко мне в столовой, спросил:

— Будете писать статью?

— Да.

— В центральную печать?

— Возможно…

— Очень вас прошу, не указывайте мою фамилию…

Все-таки решили не открывать пока восточного забоя. Ученый сказал, что скоро, возможно, все изменится к лучшему. Надо надеяться…

Не изменилось.

Природу не удалось переупрямить. Тяжба с горой закончилась поражением человека. Потеряны десятки метров проходки. Здравый смысл витал в воздухе, но до сознания ответственных работников доходил медленно.

Критические статьи под названием «Мечта о «серебряном» костыле» и «Тоннель зовет отважных» были опубликованы в республиканской молодежной газете «Ленинец». Вежливое письмо с просьбой ответить на публикацию и вырезки из газет были направлены на имя министра транспортного строительства СССР. Ответа в общем-то не ждали, понимая, что у министерства забот и так хватает, не одна наша стройка. Надеялись однако, что через печать будет услышан голос «низов». Важно было еще раз заострить внимание на тревожном положении в строительстве тоннеля, получить реальную помощь. Ответ вскоре пришел. В нем было сказано: «Вопрос о строительстве тоннеля рассмотрен Минтрансстроем и Министерством путей сообщения. Для ускорения проходки тоннеля принято решение об открытии второго забоя. Проект организации работ по проходке тоннеля с восточной стороны разрабатывается и должен быть выдан в мае текущего года». Четко, конкретно. Это не было отпиской.

Жизнь брала свое. Здравый смысл победил.

На монтаже первого кольца я заметил среди молодых — и местных и харьковских — одного паренька. Вместе с товарищами он закручивал гаечным ключом огромные гайки на столь же громадных болтах, которые и крепили тюбинги один к другому по кругу-кольцу.

Парня звали Максут Магадеев. Работал он пятый месяц. Отслужил в армии, вернулся в родную деревню Габдюково и уж из деревни пешком подался на тоннель, где работал шофером старший брат Махмуд, и отец, Хусаин Магадеевич, там же плотничал и столярил. Но тогда я этого не знал. Я просто «схватил» возле тюбинговой стенки Максута «для истории». Мне понравилось, как он работал. Взгляд спокойный, умный. Лицо серьезное, мужественное. И как на голове каска «посажена». И разворот плеч, и руки. Великолепный портрет молодого проходчика.

Подумал тогда: вот он, батыр, кто сможет противопоставить себя горе. Но в то же время, помня карикатуру в стенгазете, осторожничал: надо подождать, посмотреть, неизвестно еще, как оно, это «мужественное», это «батырово» качество обернется? Не раз я попадал с «передовиками» и «лучшими» впросак. Приеду к тоннельщикам, спрашиваю: как работает такой-то парень? Больно уж он мне понравился, да и у вас, помните, в передовиках ходил… Молчат, потом сознаются: сняли, мол, а то — понизили, или совсем плохо — уволили, или — сбежал…

Но в Максуте я не ошибся.

И в первые месяцы как был молчаливым и «тихим», так и потом таким же остался. Но за два года многое в нем и прибавилось. Больше стало в Максуте уверенности. Помню, раньше спрашиваешь: «Как работаешь, как работа?» Подумает, помолчит. «Идет работа, нравится работа», — скажет. «Но ведь тяжело?» — «А где легко?» — «Так ведь и платят-то мало!» — «Пойдет твердый грунт — проходка пойдет. Больше и зарплата будет…»

Думалось тогда: какой ты, Максут, передовик, не получится из тебя передовика, хоть с виду ты и бравый парень, и работаешь одержимо. Но больно скромный, теневой.

Год не прошел, а Максут… вдруг бригадиром стал! И разряды повысил быстро, по восходящей лестнице пошел в гору. Начал со второго, а еще до окончания строительства тоннеля получил пятый! У многих харьковчан подобной квалификации по пять-шесть тоннелей за спиной;

А Максут на первом тоннеле догнал их, вровень встал. Вот тут и вспомнишь писателей Крашенинникова и Мамина-Сибиряка, которые Писали о башкирском народе как о гибнущей нации, уже ни к чему не способной и «угасающей». «Пропадет башкир, пропадет!» «Что за жизнь, страшнее смерти…» Советская власть открыла путь к новой жизни, и башкир не «пропал», а утвердился как равный среди равных во всех областях культурной и хозяйственной жизни. Это ярко видно на примере семьи Магадеевых.

Горное дело особое. Кроме знания, опыта тут требуется постоянная смекалка, умение вовремя принимать ответственные решения, и часто тогда, когда и посоветоваться не с кем. Проходка поддается не только сильным физически, но и «ловким» на ум, исключительно трудолюбивым, тем, кто душевно щедр, в ком развито чувство товарищества и коллективизма. Неужто все это есть в Максуте? Или его «скачок» случаен? А может, просто повезло человеку?

Несколько раз беседовал я на эту тему и с начальником смены Анатолием Сапроновым — он почти год работал с Максутом и бригадой Владимира Кузина, и с новым начальником смены Иваном Ивановичем Школяренко. Поговорил с младшим братом Максута — Расулом и с их родителями — Хусаином Магадеевичем, Хамидой Абсамиховной (она мать-героиня). И наконец, с начальником участка Владимиром Ильичом Капельзоном и с друзьями Максута. И все сказали: нет, не случайность и не везение.

В дни праздника на тоннеле, сбойки западного и восточного забоя, я побывал в деревне Габдюково. Приехал на самосвале вместе с младшим братом Максута и Махмуда — Расулом. И когда открыл ворота и вошел во двор, то понял, что несправедливо Расула называть младшим. Младшие — здесь. Первое, что мне бросилось в глаза, возле крыльца стоят самодельные деревянные грузовики. Не крохотные, какие обычно делают папы для сыновей, а огромные, тяжелые, поднять-то их и то чего стоит. И не простые это были грузовики, а самосвалы, и марка угадывалась — трехмостовый КрАЗ, не иначе, ибо с одной стороны у грузовика три колеса, с другой три. Всего шесть. Значит, три моста. Для здешних мест в самый раз. Кто делал? Младшие — Ишнияз и Булат. И ведь никто не просит, не учит, не помогает, все сами: смотрят на машины, «схватывают» детскими глазами те, которые помощнее, сами мастерят, сами же и «работают» на этих машинах.

Отец — Хусаин Магадеевич за чаепитием рассказал о себе. О фронтовых дорогах. В финской участвовал. На Великой Отечественной сражался. Старший сержант. Командир взвода. Был учителем по труду в восьмилетней школе в Габдюково. И вот на тоннеле. Гора хоть водяная и каменная, тоннель хоть и чугунный, а без дерева не обойдешься. И для поселка нужны руки мастеровые, и для самого тоннеля. Сыновья перфораторами отверстия сверлят в породе. Взрывники патроны вставляют. А он уже за сыновьями идет, пробки деревянные делает и клинья для шпуров, чтобы взрыв качественнее выходил, побольше породы разрушал. Плохой клин сделаешь, работа пострадает. Ручки для лопат, кувалд и кайл тоже делает, но когда с проходкой связан, куда лучше: сыновья рядом.

Когда Хусаин Магадеевич рассказывал о себе, о своей жизни и работе, Расул играл на гармони. Хорошо Расул играет! В разговор не вмешивается. Потом Расул скажет об отце своем: «Строгий, требовательный, но не помню, чтобы обижал когда…» И все же произошел один случай с Расулом, когда он и показаться на глаза отцу боялся. Нет, не из страха. А совсем по другой причине, которая очень тесно связана с еще одним главным качеством семьи Магадеевых, теперь уже скорее духовным, психологическим. Качеством, которое я бы поставил, пожалуй, выше простого, воспитанного с детства трудолюбия и самостоятельности. Расул Магадеев — младший среди трех братьев. Служил на флоте. Вернулся в дом отца и — на тоннель. Тоже начал со второго разряда. Тоже в передовиках не значился. Был разговорчивее, живее и эмоциональнее, чем брат средний — Максут. Расул так о себе сказал: «Люблю физический труд и технику уважаю!» Об этой тяге Расула к технике говорил мне и его начальник смены в бригаде Кузина Анатолий Сапронов. Вероятно, поэтому Расул мастер на все руки? Проходку освоил. И в мягких грунтах, и в скальных. Не каждому новенькому доверят бурить породу для взрывных работ в забое. Расулу доверили. И машинистом эректора не каждый сможет: машина капризная, громоздкая. А Расул — пожалуйста, освоил. В общем, парень что надо. И вдруг приказ строгий: Расула Магадеева на такой-то срок перевести на поверхность… И не просто на поверхность, а рыть на этой самой поверхности канавы! С проходки, из самого нутра горы — на свет, на обозрение, да еще… рядом с отцом!

Потом говорили, что Расул, может, и не был уж совсем-то виноват. Технологию, а точнее, технику безопасности нарушил один из рабочих. Расул просто не предусмотрел возможную оплошность своего товарища. И товарищ этот чуть не пострадал. Если б пострадал, какой уж тут разговор и оправдания — ЧП было бы! Но все равно, законы в горном деле суровые, ибо работа опасная. Вот и заработал Расул то, что положено, а может, и нет. Однако приказ надо выполнять. Вышел Расул на поверхность, принялся за дело, видит — отец идет. Отец, который ничего не знал, может ведь поинтересоваться: «Что ты тут делаешь, Расул?» А что ему ответить? Дело ведь не в оправдании. Отец есть отец. Тем более ни разу не обижал! Вот, может, потому, что не обижал ни разу, и стыдно Расулу стало перед отцом. И еще потому, что в семье Магадеевых такое не принято — быть хуже, чем ты есть или должен быть на самом деле. Позор!

Не хотел Расул беспокоить отца: стыдно. Спрятался. А когда отец ушел, поковырялся в земле и — к Анатолию Сапронову: не могу на поверхности! Пусть другое дадут наказание! Больше не допущу оплошности! Может, тут и характер его непоседливый сказался. Подтяну и характер, если надо! Сапронов пошел хлопотать за Расула. И начальник участка понял. Сказал: ладно, пусть идет в забой!

Так и не встретились они с отцом на поверхности. Стыд перед отцом, стыд перед семьей, стыд перед собой — великая вещь! Страх — низменная, рабская черта. Стыд — великая, человеческая! (Не в нем ли «заложены» производительность труда и качество работы?)

Но вот что интересно. Как я потом узнал, Хусаин Магадеевич тоже ходил к Сапронову, просить за Расула. Значит, проведал все-таки о наказании сына. Другой бы отец сказал сыну: «Проштрафился, помалкивай и копай землю на поверхности!» Отругал бы еще вдобавок. А тут отец, видимо, верил, что наказание уже достаточно сработало, и Расул в другой раз не подведет фамилии Магадеевых. Ему тоже было стыдно. А в Расула — верил. Может, слишком громко будет сказано, но мне кажется, и на этот раз сработал в семье Магадеевых коммунистический принцип: один за всех, все за одного.

В последний мой приезд на тоннель Анатолий Сапронов рассказал о Расуле много доброго. Везде успевает: и машинистом эректора, и на бурении, и на породопогрузочной машине. Я поинтересовался: старается больше заработать денег? Нет. Его старание направлено на выгоду всей бригады. Он мог бы и как машинист эректора получать свою «круглую» зарплату. Но ведь его вездесущая «маневренность» повышает проходку, а следовательно, и выработку уже всей бригады, каждого ее члена.

Однако и это не все. Расул ведь не только для своей смены старается, и для другой готовит рабочее место, чтобы следующая смена не стояла. Чувство товарищества? Я думал потом об этом, стараясь нащупать связь, идущую от нравственного семейного уклада. Воспитанное с детства чувство уважения семьи, ее заветов и традиций перешло с ним и на рабочее место, в коллектив. Честь семьи — честь своего коллектива? Говорят часто: на работе такой, а дома — другой. Два разных человека. Тут же нет такого разделения на «свое» и «чужое». Человек един и честен, во всех проявлениях. Что перед родными, что перед товарищами. Это чувство, видимо, закрепила в нем и флотская служба, основанная на крепком коллективизме.

Работая в бригаде Владимира Кузина, в смене Анатолия Сапронова, Расул шел со своими товарищами при проходке тоннеля навстречу смене Ивана Ивановича Школяренко, другой бригаде, где бригадиром брат Расула — Максут. А еще ведь и старший брат Махмуд там же, в бригаде Максута! Так что один брат шел навстречу двум братьям!

После сбойки рассказывал мне Расул о своих товарищах. Людей в его бригаде меньше, чем у Максута. А накануне сбойки, то есть 19 мая, пришлось и вовсе туго: довелось за четыре часа пробурить тридцать шесть шпуров! За этот «подвиг» потом дали выходной. Не поднажми они, не известно еще, смогли бы или нет в срок произвести сбойку.

Максут Магадеев стал бригадиром почти через год, как пришел на тоннель. Владимир Кузин бригадиром уже семь лет. Максут с самого начала был в его бригаде, видел, как Кузин работает, учился у него. Это было тяжелое время, когда с тоннеля убегали, потому что план не выполнялся и, следовательно, зарплата была никудышной. И столовую построили. И питьевая вода потекла из колонки. И в магазины стали завозить больше продуктов и товаров. Таких, что и в Уфе позавидовали бы. И клуб открыли в новом большом общежитии. Киномеханик объявился среди ребят из Габдюково, Марат Рахматов. Пример показывал: смену в забое, а вечером на общественных началах крутил кино. Были созданы комсомольско-молодежные бригады. Укреплено партийное ядро. И все равно люди уходили.

Я видел, как работал тогда Максут. Вот он орудует отбойным молотком, лопатой на верхней ячейке щита. Слабый свет фонарей, электрических лампочек. Сверху капает вода. Сапоги не вытянуть из глины. Мелькают тени. Выпирающую породу еле сдерживают доски, в которые упираются домкраты. Пока выбирали глину, затем скидывали ее с площадки вниз, вода все больше и больше просачивалась сквозь запруду из досок. Тут уж не зевай. Не только перекур устроить, но и вздохнуть некогда. Упарились.

Кузин и начальник смены Сапронов «задавали» ритм. Проходчики должны были его «подхватить» и «держать» до конца смены. Только так можно отвоевать у горы сантиметры и хоть чуть-чуть продвинуться вперед. Однако не только выносливость требовалась тогда, но и умение мыслить на ходу, умение слушать распоряжение бригадира. И еще то, что опытные проходчики считают чуть ли не главным: уметь чувствовать породу, ее «дыхание». Собственно, учить в такое жаркое время, напряженное до предела, и не когда было, гляди, соображай, сам учись! Учись у старших, опытных. Это и делал Максут. Он постигал душу породы, его собственная душа становилась богаче. Он учился у других, чтобы потом учить самому. Чертовски уставал. Но не сознавался. Он помогал организовать ритм. И под этот ритм подстраивались его товарищи. По словам Анатолия Сапронова, внутренний «портрет» Максута состоял из следующих пунктов:

1. Трудолюбие и молчаливая скромность.

2. Работать по принципу: «Я — сам» (личный пример).

3. Привычка схватывать все налету.

4. Упорство и терпение.

5. Умение «молчаливо» научить людей работать и слушаться его.

Идеальный человек? Сапронов улыбнулся, думал-думал, а потом согласился: «Максут для многих может служить идеалом в работе и в быту».

В бригаде Владимира Кузина были почти одни башкирские ребята. Из окрестных деревень Карагая, Азово. Но большинство выходцы из деревни Габдюково. Бригаду так и называли — «габдюковская».

Сапронов рассказывал о них: «Когда ребята пришли в забой, не знал, что с ними буду делать. У всех второй разряд. Стал приглядываться, на кого можно положиться. Увидел сразу: опорой могут стать Ахтям Юмагужин и Максут Магадеев. Их слушались. За работу «габдюковцы» схватились одержимо. Один несет что-то тяжелое, другой мимо не пройдет. Заметил важное качество у них: очень уважают тех, кто лучше знает дело, кто может научить, за собой повести. Были у них, конечно, срывы. От неопытности. Ругали их даже. Но потом все вошло в нормальную колею. Среди них прогульщиков нет, пьянчуг нет, бракоделов тоже нет… На втором месяце неожиданно вышли на первое место по проходке. Веселее пошла работа. Поверили им».

Стойкая дружина подобралась. Но и в других бригадах башкирские ребята держали «марку». Их тоже ставили в пример. Записал их фамилии для истории: Магадеевы, Юмагужины, X. Хусаинов, 3. Абхалимов, Н. Хуснутдинов, Т. Султанов, Ф. Насыров, М. Рахманов, В. Рахматов, X. Хасанов, Р. Мажитов, Р. Сынгизов, С. Шайхитдинов, М. Шамсутдинов, Н. Хабиббулин, Н. Габбасов, Б. Нургалиев, Р. Сайгафаров, А. Гареев, X. Абдрахманов, X. Баязитов.

Став бригадиром, Максут оставался по-прежнему немногословным. Но каждое слово, сказанное им теперь, было по-особому весомым. Теперь он мог сказать уверенно, как работает его бригада: три раза ставили рекорд по проходке. Даже харьковские мастера не добивались такой скорости. Трижды возле конторы в честь бригады вывешивалась поздравительная «молния». Максут был не просто бригадиром. А главой, что ли, в семье товарищей. В его, Максута, семье.

Раньше как было? Кузин и Сапронов как бы прикрывали Максута своим крылом. Но вот их переводят на другой участок, потому что открылся восточный забой и создано еще четыре новых бригады. Ушли учителя и наставники, оставили вместо себя вчерашнего ученика, бери бразды правления в свои руки и командуй! Не растерялся Максут. Взял «бразды» и стал командовать. Собственно, и командовать-то не нужно. Максута понимали и так, с полунамека. Старались все делать, как он. «Ни разу не слышал, чтобы кто-то ответил ему «нет», — рассказывал мне Анатолий Сапронов. — Максут никогда дважды не повторяет сказанного. Если дал распоряжение, то стопроцентная гарантия, что оно будет выполнено. Можно даже не проверять».

Главный инженер участка Ю. М. Еремин придирчив к молодежи, требователен до мелочей, но и он не удержался от «эмоций». Когда до сбойки оставалось 80 метров, рассказывал он потом, «засекли время и дали старт» двум бригадам, идущим навстречу друг другу. Бригаде «учителя» Владимира Кузина и бригаде «ученика» Максута Магадеева. Возле конторы появилась специальная доска показателей. Каждый день на ней отмечали, сколько метров прошла каждая бригада. На доске был нарисован масляной краской «ствол» тоннеля, разлинованный на клеточки. Сколько прошли метров, столько и клеточек заштриховывали мелом. И дату ставили. Соревнование вызвало интерес и разгорелось не на шутку. Сожалели даже, почему раньше не догадались? Кто — кого? Разговоров, как во время мирового чемпионата по хоккею. Тех, кто отставал, подбадривали. Кто вырывался вперед, шуточками встречали: куда, мол, спешите, гора-то не любит выскочек, подставит подножку… Харьковчане соревновались на престиж. Как-никак асы, народ бывалый. «Габдюковцы» тоже не плошали, им тоже хотелось доказать, чего они стоят. Тем более тут значение свое, большое: «свет» пробивали в горе не куда-нибудь, а прямехонько к родной деревне.

И вот сенсация: победила бригада Максута Магадеева! Ребята не могли нарадоваться, всей деревней торжествовали, самим себе не веря. Владимир Кузин, хоть и признал себя побежденным, но тоже доволен: его выучка сказалась, его ученик победитель!

В день рождения тоннеля, когда была произведена сбойка, Максут привез из Архангельского, из родильного дома, жену Раису и дочь Ларису. В семействе Магадеевых прибыло. Сразу два праздника были в этот день! Раиса тоже из деревни Габдюково. А работала на тоннеле фельдшером. И тоже, как о Максуте, ее муже, о ней я слышал много добрых слов. «Они друг друга стоят!»

И уверен: у Максута и Раисы, как и у всей семьи Магадеевых, тот солнечный день был поистине счастливым.

В день сбойки и после много было сказано добрых слов о ребятах из окрестных деревень. И с трибуны, и в разговоре между собой, и в семейном кругу. А начальник участка Владимир Ильич Капельзон еще более «усилил» благодарность, сказав: «Это «габдюковцы» вытянули тоннель. Мы им обязаны в первую очередь. А особенно — Юмагужиным и Магадеевым!»

…Поезд прогудел в рассвет.