"Магический круг" - читать интересную книгу автора (Нэвилл Кэтрин)

Мы оказались во Франции еще до полуночи, но в аэропорту Шарля де Голля было довольно пусто. Пункты обмена денег уже закрылись, и служащие ушли домой. В стеклянных переходах туннелей замерли даже обесточенные на ночь эскалаторы. К счастью, наша встреча с Зоей была назначена только на завтрашнее утро.

Однако если во Франции сейчас полночь, то, значит, в первоклассном нью-йоркском пентхаузе Джерси — около шести вечера, то есть время коктейлей еще не наступило и, возможно, она еще будет способна уделить мне внимание, если позвонить прямо сейчас. Мне вдруг подумалось также, что даже безопаснее позвонить из автомата в аэропорту, чем из номера в отеле, который организует для нас Вольфганг. Если неделю назад я мечтала о нашей следующей длинной и плавной ночи страсти перед камином в замке, то сейчас пыталась выкинуть все это из головы.

Я выяснила, как воспользоваться моей визитной карточкой для телефонного разговора. Вольфганг, как я видела через стеклянную перегородку, стоял в ожидании прибытия нашего багажа около международной «карусели». После нескольких звонков Джерси сама взяла трубку. Ее мелодичный голос звучал необычайно трезво и так живо, словно она находилась в двух шагах от меня.

— Бонжур тебе, мама, из Парижа, — вежливо, но не слишком сердечно приветствовала я ее. — Лаф настойчиво просил, чтобы я позвонила тебе, как только прилечу из Вены. И вот в данный момент я стою в телефонной кабинке в аэропорту Шарля де Голля, здесь у нас уже за полночь, и поблизости крутится мой спутник. Но ты, вероятно, догадалась, что привело меня сюда: маленькая семейная подробность, которую ты так и не удосужилась поведать мне за двадцать пять лет. Может, в целях экономии времени и нервов ты соблаговолишь все-таки сообщить мне то, что сочтешь нужным?

Молчание Джерси настолько затянулось, что я уже подумала, не бросила ли она трубку.

— Мама? — не выдержала я наконец.

— Ох, Ариэль, милая, мне очень жаль, — ответила она вроде бы с искренним раскаянием, хотя, естественно, я не забывала ни на минуту, что примадоннам не чуждо актерское мастерство. — Радость моя, я держала тебя в неведении только в надежде на то, что тогда у тебя, вопреки всему, будет больше шансов на нормальную жизнь. — Она рассмеялась и добавила с легкой горечью: — Если такая вообще существует.

— Мама, я не прошу тебя объяснить причины того, что ты сделала или не сделала за все эти годы. Об этом мы сможем поболтать позже. — Гораздо позже, подумала я. В сущности, при удачном раскладе я предпочла бы попросту избежать этого подробного признания. — Но сегодня мне хотелось бы узнать лишь несколько голых и сухих фактов. Достаточно краткого перечисления некоторых сведений, возможно связанных с твоей семьей… пардон, с нашей семьей. Надеюсь, я прошу не слишком многого?

— Не знаю, почему я лелеяла глупые надежды, что этот день никогда не наступит, — почти раздраженно сказала Джерси. — И уж конечно, я совершенно не представляла, что международный звонок от родной дочери захватит меня врасплох, не дав мне осушить бокал спасительного коктейля! Ты рассчитываешь, что мне удастся за три минуты оправдаться за всю мою жизнь?

— Ладно, говори сколько угодно, — уступила я. — Лафу хотелось, чтобы я выслушала тебя первой. В нашем распоряжении целая ночь, поскольку с дражайшей бабулей я должна встретиться только утром.

— Отлично. А какие именно голые и сухие факты ты хочешь узнать? — хладнокровно спросила она.

— Ну, к примеру, почему твоя мать сбежала во Францию, бросив тебя во время войны, и почему потом ты вышла замуж или жила вместе с двумя, нет, даже со всеми тремя ее братьями.

— Тогда мне нужно выпить, — резко заявила Джерси, оставив меня висеть на телефоне за мои кровные денежки, уплывающие в океанские просторы.

Через мгновение она вернулась, и до меня донеслось тихое позвякивание кубиков льда о стенки бокала, сопровождающее ее речь. Выпивка подействовала на нее как-то странно, поскольку ее голос обрел некий стальной оттенок, словно она облачилась в броню доспехов.

— Что тебе уже успели рассказать? — спросила Джерси.

— Более чем достаточно, уверяю тебя, мамуля, причем для моей же собственной пользы, — сказала я. — Поэтому тебе нет никакой нужды стесняться в выражениях, вываливая на меня очередные новости.

— Значит, ты уже знаешь об Огастусе?

— А что, собственно, ты имеешь в виду? — осторожно произнесла я.

Наверное, она имела в виду то, что его настоящим отцом был Дакиан Бассаридес, однако разве не мне полагалось задавать вопросы? С чего бы мне выдавать так сразу все, что я знала, женщине — пусть даже моей матери, — которая всю жизнь продержала меня в полном неведении относительно ее собственного происхождения? Услышав следующее замечание Джерси, я сразу похвалила себя за то, что попридержала язык.

— Я имею в виду, объяснил ли тебе Лафкадио, почему я ушла от твоего отца?

Несмотря на выпивку, Джерси пока изъяснялась вполне внятно.

Совершенно не представляя, к чему может привести наш разговор, я определила для себя только один положительный момент: я должна постараться всеми силами выведать любые тайные подробности нашей истории.

— Почему бы тебе не изложить твою версию событий? — предложила я единственный пришедший мне на ум ответ, позволяющий уклониться от простого отрицания.

— Очевидно, что ты этого не знаешь, — сказала Джерси. — И честно говоря, будь на то моя воля, то и я, наверное, предпочла бы обо всем забыть. На мой взгляд, было бы гораздо лучше, если бы ты так ничего и не узнала. Однако раз уж ты прилетела из Вены в Париж, то я боюсь, что подвергну тебя серьезной опасности, продолжая и дальше хранить эту тайну.

— Я и так уже в серьезной опасности, мама! — стиснув зубы, процедила я.

О боже, как бы мне хотелось свернуть ее чертову шею!

Вольфганг, удивленно подняв брови, поглядывал на меня через стеклянную стенку кабины. Я пожала плечами, словно ничего не случилось, и попыталась изобразить улыбку.

— Конечно, я понимаю, что у тебя есть все права знать, — сказала Джерси.

Она вновь умолкла, словно пыталась собраться с мыслями. Я слышала лишь тихое, удаленное на тысячи миль позвякивание льда в бокале. Мне казалось, что я готова к любым неожиданностям. Но наконец моя мать заговорила, и, как это обычно бывает у меня с родственничками, я подумала, что лучше бы она этого не делала.

— Ариэль, дорогая, у меня есть сестра, — начала Джерси. Не дождавшись от меня никакой реакции, она продолжила: —

Вернее, мне следовало сказать, была сестра. Мы с ней никогда не были близки, не виделись годами, а сейчас она уже умерла. Но в результате… непростительной измены со стороны твоего отца много лет назад… — Следующие слова она почти заглушила вздохами. — Милая, у тебя тоже есть сестра, почти твоя ровесница.

Я не верила своим ушам. Почему же никто не говорил мне об этом? Мне осточертели бесконечные потоки лжи и обмана, воспроизводимые колоратурным голоском моей знаменитой матери, хотя, очевидно, виновата в этом далеко не она одна. Огастус также отлично замаскировался.

Больше всего мне хотелось сейчас повесить трубку, сделав вид, что прервалась связь. Но я смутно предчувствовала, что это был только хук слева, а удар в правую челюсть еще впереди. Поэтому я продолжала слушать, затаив дыхание. Я поняла, что вероятной «соучастницей» измены моего отца не может быть его нынешняя жена, Грейс. Она была слишком юной в те времена, когда Джерси ушла от него. Но Джерси еще не закончила говорить:

— Ариэль, я понимаю, что нам с твоим отцом давно следовало рассказать тебе все.

Она помедлила, видимо для того, чтобы заглотнуть очередную порцию допинга для поддержания сил во время дальнейшего разговора. Я видела, как Вольфганг расхаживает вокруг транспортера, и порадовалась тому, что французская багажная система считается одной из самых неторопливых в Европе и у меня еще есть время для получения всеобъемлющей информации, хотя и сильно сомневалась, что мне этого хочется.

— Ты спросила, почему моя мать бросила меня, — сказала Джерси. — Это не совсем верно. Зоя отправилась во Францию, чтобы забрать мою сестру Халле, которая воспитывалась у своего отца в Париже. Это же было военное время, ты понимаешь…

— У какого отца? — прервала ее я. — Ты хочешь сказать, что отцом твоей сестры был не ирландский летчик?

Хотя что тут удивительного, учитывая Зоину репутацию?

— Моя мать была замужем, или, лучше сказать, имела ребенка — мою сестру — от другого мужчины. Учитывая, что наши отцы в военное время оказались по разные стороны баррикады, Халле воспитывалась отдельно от меня, и у нас были разные жизни. Но когда ты сказала, что недавно была в Вене, я подумала, что дядя Лаф познакомил тебя с ее…

— С кем?! — воскликнула я, начиная чертовски нервничать.

Я поняла, что отцы этих девочек воевали на разных фронтах. Но если сестра Джерси уже умерла, то с кем же Лаф мог познакомить меня в Вене? И тут Джерси выдала именно то, что я ожидала.

— Я никогда не простила ни твоего отца Огастуса, ни мою сестру за их предательство, — сказала она. — Но родившийся у них ребенок, твоя сестра, стала совершенно очаровательной девушкой и к тому же исключительно талантливой. Последние десять лет Лафкадио опекает ее и, можно сказать, пестует ее талант. Вот я и подумала, что ты могла с ней познакомиться. Они повсюду путешествуют вместе.

Глубоко вздохнув, я прижала трубку к груди, моля, чтобы на меня обрушился потолок или еще что-нибудь в таком же роде. Я не могла поверить случившемуся. Медленно поднеся трубку обратно к уху, я услышала, как моя мать сообщает:

— Ариэль, твою сестру зовут Беттина фон Хаузер.

«Я надеюсь, вы полюбите друг друга, как сестры», — вот что сказал Лаф, познакомив меня в Солнечной долине с Беттиной Брунхильдой фон Хаузер. В ту же ночь, явившись в мой номер в «Приюте», Бэмби поведала об «опасном увлечении» мной ее брата Вольфганга — хотя в тот раз, насколько я помню, она говорила, что это, возможно, поставит под угрозу всех нас. Боже милостивый, неужели она имела в виду, что Вольфганг тоже приходится мне братом?

Слава богу, нет. Мать Вольфганга, Халле, была замужем за каким-то австрийцем, умершим вскоре после рождения Вольфганга — но, к счастью, перед тем, как она вступила в интимные отношения с моим отцом Огастусом. Тем не менее это не упрощало наших семейных сложностей.

Закончив минут через двадцать телефонный разговор с матерью, я стала неизмеримо более сведущей в семейных делах. Мою традиционную фразу о «весьма сложных родственных связях в моей семье» теперь вполне справедливо было бы предварять словами: «Как же мало я знала… » Но на сей раз благодаря легкому нажиму на Джерси на поверхность этого болота всплыли далеко не пустые отговорки.

По словам Джерси, ее мать Зоя Бен, младший и единственный ребенок Иеронима и Гермионы, убежала вместе с Пандорой и к пятнадцати годам стала прекрасной танцовщицей. Следуя примеру Айседоры Дункан, ставшей ее подругой, наставницей и покровительницей, Зоя вскоре создала свой собственный уникальный стиль исполнения. Ко времени трагической смерти Айседоры в 1927 году, когда Зое было всего лишь двадцать лет, моя молодая бабуля уже блистала на сцене «Фоли-Берже», «Опера Комик» и во множестве других мест. Тогда же она познакомилась с Хиллманном фон Хаузером.

Богатому и влиятельному Хиллманну фон Хаузеру было уже под сорок — этакий рыцарь тевтонского ордена, член нескольких подпольных немецких националистических организаций типа «Общества Туле» или «Armanenschaft», уже в 1927 году оказывавший активную финансовую поддержку Национал-социалистической партии и лично Адольфу Гитлеру. Такой же светловолосый, как Зоя, этот рослый красавец уже десять лет был связан узами брака с не менее родовитой, чем его собственная, немецкой семьей, однако брак его оказался бездетным.

Юная Зоя, демонстративно эпатируя обывателей, в течение пяти лет каждый вечер танцевала обнаженной перед публикой — все это подтверждалось ее собственными мемуарами, скандальным разоблачением скандальных бурных двадцатых. Очевидно, Зое доставило немалое удовольствие доказать опытным путем, что бездетный брак фон Хаузера не был результатом его собственного бесплодия. Старшая сестра моей матери, Халле фон Хаузер, родилась у Зои в 1928 году.

Хиллманн фон Хаузер и ему подобные деятели легко пережили опустошительные последствия Первой мировой войны, от которых пострадало большинство населения Германии. Фон Хаузер, отлично выдержавший штормовые потрясения между двумя войнами, принадлежал к группе таких известных монополистов и производителей оружия, как Крупп и Тиссен. Дочь Зои, Халле, увезенная в Германию приемным отцом и его законной супругой, позже воспитывалась в самых шикарных элитных школах Франции. Ее родная мать Зоя вскоре упорхнула — насколько поняла Джерси — на остров Джерси, где стремительно вышла замуж за процветающего молодого фермера, занимающегося производством ирландской шерсти, и они счастливо жили там с их дочерью Джерси до начала Второй мировой войны, заставившей фермера стать героическим летчиком, а Зою вернуться во Францию.

Этот преданный забвению «пасторальный» период жизни Зои не слишком хорошо согласовывался с увековеченной ее собственными усилиями легендой, но зато отлично вписывался в историческую канву ужасных событий, от которых меня бросало в дрожь. Я не забыла, что произошло в 1940 году на той самой неделе, когда Зоя неожиданно решила прокатиться во Францию: в те дни началась немецкая оккупация. И в Париже тогда оказался не только фон Хаузер — по словам Джерси, он прибыл туда за своей двенадцатилетней дочерью Халле, — но и еще один, более давний знакомец Зои.

Я, конечно же, не забыла о нашем с Лафом купании в горячем бассейне Солнечной долины, когда он поведал мне, что Зоя только для виду изображала «королеву ночи», что это была лишь пропаганда, придуманная «самым пройдошным торговцем нашего века» — австрийским соотечественником Зои Адольфом Гитлером, который заявился в Париж на той же неделе, чтобы с наглым улыбающимся видом сфотографироваться— как турист — на фоне Эйфелевой башни, изображая из себя долгожданного завоевателя, призванного потомками древних салическо-бургундских франков, живших во времена нибелунгов.

Стала ли моя бабушка Зоя дамой полусвета или просто танцовщицей, работала ли во французском Сопротивлении, как утверждал Вольфганг, или сотрудничала с нацистами, как говорил Лаф (что казалось более вероятным), — так или иначе завтра я сама впервые смогу оценить, какова она, реальная Зоя Бен.

Учитывая обстановку секретности, если не сказать предательства, в которой варилось наше семейство, возможно, Вольфганг не знал, что наши с ним матери, Джерси и Халле, были сводными сестрами. Возможно, он также не догадывался, что восьмидесятитрехлетняя красотка Зоя, которую он счел совершенно очаровательной, на самом деле его родная бабушка. В конце концов, я ведь сама не знала ничего до сегодняшнего вечера.

Однако одно объяснение Джерси полностью выявило очередную ложь Вольфганга. Оно было связано с событиями той недели, когда хоронили Сэма. И в этом свете последнее зашифрованное сообщение Сэма выглядело еще более зловещим.

Перед похоронами Сэма Джерси, так же как и Огастус с Грейс, немного побеседовала с душеприказчиком об оглашении завещания; но в отличие от Огастуса и Грейс у Джерси были на это особые причины. Она познакомилась с мистером Лео Абрахам-сом, адвокатом и душеприказчиком дяди Эрнеста, когда стала вдовой. И вот теперь, когда умер и Сэм, вполне понятно, что Джерси захотелось узнать, как в дальнейшем она будет получать доходы, которыми последние семь лет обеспечивал ее Сэм. Но дело было не только в доходах.

Узнав, что я, вероятно, буду главной наследницей Сэма, Джерси пожелала выяснить, известно ли мне, с какой ответственностью это сопряжено. Она сама имела вовсе не общее представление о том, что именно Сэм унаследовал от отца. Возможно даже, моя мать была вовсе не так уж пьяна, как изображала в тот день на кладбище. Вспоминая сейчас ее потрясающее поведение, я понимала, что оно, несомненно, дало нам короткую передышку от общения с Огастусом и Грейс и возможность спокойно пообедать вдвоем. Но когда Джерси поняла, что я пребываю в полном неведении, то решила отловить меня, когда остальные члены семьи уберутся из города, и все мне рассказать.

Джерси привезла на похороны одну свою личную собственность, и хотя сейчас она не могла вдаваться в подробности, даже небольшого намека было для меня достаточно. Она собиралась отдать мне то, что привезла, после нашего разговора, но я исчезла. Переосмыслив ситуацию, она завернула документы в толстую пергаментную бумагу, запечатала их и послала мне по почте, нацарапав для меня записку на внутренней стороне коричневой обертки. Но ее я, к сожалению, выбросила, даже не посмотрев. Однако, судя по краткому описанию, которое Джерси могла себе позволить в нашем разговоре по трансатлантической линии связи, я ясно поняла, что это был именно тот манускрипт, которым я начинила многотомный справочник нормативов министерства обороны у себя в конторе — незадолго до того, как получила еще более опасные документы от Сэма, припрятанные теперь в Вене, в Австрийской государственной библиотеке. То есть Джерси послала мне тот самый рунический манускрипт, который — по заявлению Вольфганга — он получил от Зои и самолично послал мне; тот самый манускрипт, который никогда не принадлежал ни Вольфгангу, ни Зое, как позже заверил меня Лаф.

По причинам разумной осторожности мы с мамой сговорились, что все остальное обсудим после моего возвращения, и я повесила трубку. Вольфганг уже поджидал меня с нашим багажом возле будки, и мы направились на стоянку такси. Когда наш таксомоторный кабриолет ворвался во влажную бархатисто-черную парижскую ночь, до меня вдруг дошло, что, вопреки всем предупреждениям Лафа, я иду на известного в поговорках медведя с голыми руками.

Вполне вероятно, что Вольфганг в глаза не видел рунического манускрипта до той самой ночи, которую он провел в моей квартире в Айдахо, притащив меня туда без сознания сразу после приключения с лавиной. И если так оно и было, с ужасом осознала я, то человек, который сидит сейчас рядом со мной в такси, кружащем по ночным парижским улицам, с самой нашей первой встречи кругом обманывал меня.

Такси затормозило на узкой улочке на левом берегу Сены перед «Рёле Кристин»; Вольфганг вылез из машины, расплатился с шофером и позвонил в ворота.

— Мы только что прилетели последним самолетом, — сказал Вольфганг портье на почти безупречном французском. — И пока не успели поужинать. Не могли бы вы дать нам ключи от номера и убрать наш багаж, пока мы сходим куда-нибудь перекусить?

Портье согласился, Вольфганг обменял щедрые чаевые на ключи от номера, и мы направились по этой улочке туда, где еще горел свет и за многочисленными столиками в изысканном уютном ресторанчике ужинали театралы, заглянувшие сюда после окончания вечерних спектаклей.

Принесли заказанные нами coquilles[69] с шикарным морским ассорти, приправленным экзотическими средиземноморскими специями. Вкусная пища и крепкие вина всегда заставляли меня по-настоящему расслабиться и подобреть — и притупляли инстинкт самосохранения именно тогда, когда мне необходимо было его обострить.

— Ты довольно долго болтала по телефону с Америкой, — заговорил наконец Вольфганг, когда на нашем столе появился свежий зеленый салат. — Часто общаешься со своей матушкой?

— Как минимум каждые пару лет непременно, невзирая на погодные условия, — сказала я.

— Вероятно, этот звонок связан с твоим вечерним разговором в Вене с дядей? — предположил он. — Почему-то ты вела себя необычайно тихо с тех пор, как мы покинули Вену.

— Да, частенько я болтаю больше, чем следовало бы, — согласилась я. — Но обычно веду себя сдержанно, когда речь заходит о делах моей семьи. Конечно, теперь, когда выяснилось, что мы с тобой и правда родственники, я подозреваю, что не осталось уже практически ничего, что мы не могли бы обсудить друг с другом. Разумеется, если мы оба, для освежающего разнообразия, решим поговорить начистоту.

— А-а, — вяло протянул Вольфганг, уткнувшись носом в тарелку.

Он взял хрустящую булочку и, разломив ее на две половины, принялся так старательно изучать их, словно рассчитывал найти там разгадку какой-то тайны. Потом он взглянул на меня своими невероятными бирюзовыми глазами в обрамлении густых ресниц. От этого взгляда у меня обычно слабели коленки. Но я знала, что сейчас лучше сосредоточиться на духовной, а не на материальной стороне дела.

— Теперь твоя подача, — сказала я. — Но пожалуйста, имей в виду, что мы с тобой не пара игроков, решивших поразмяться на травке с теннисными ракетками.

— Очевидно, тебе сообщили нечто такое, что выставило меня в плохом свете, — спокойно сказал Вольфганг. — Но прежде чем

объяснить тебе все с моей стороны, я должен узнать, насколько хороню ты представляешь ситуацию.

— И почему это мне всегда приходится первой отвечать на вопросы? — Я ткнула вилкой в салат, потом отложила ее и прямо взглянула на него. — На мой взгляд, даже если ты познакомился с Зоей Бен всего лишь в прошлом году, то уже знал, что она твоя бабушка, а ее дочери — твоя и моя матери — сводные сестры. И мне также известно, что ни ты, ни Зоя не посылали мне тот манускрипт. Мама только что сообщила мне, что это сделала она. Возможно, она долгое время скрывала от меня правду, но ее не назовешь отъявленной лгуньей. Хотелось бы мне, чтобы я могла сказать то же самое о тебе. Единственное, за что я благодарна тебе, так это за спасение моей жизни во время лавины. Во всем остальном, насколько я понимаю, ты дурачил меня с самой первой нашей встречи в горах, и мне необходимо знать почему, причем сейчас же.

Вольфганг изумленно таращился на меня. Несколько официантов и посетителей уже поглядывали в нашем направлении, хотя я довольно успешно сдерживала голос, говоря ему все это. Неожиданно Вольфганг улыбнулся.

— Единственное? — сказал он, приподняв брови и оставив без внимания остальную часть моей тирады. — А у меня, признаться, есть не один повод быть благодарным тебе. Во-первых, до сих пор я еще никого не любил. Во-вторых, настоящим сюрпризом для меня оказалось то, что моей любовью станет такая мегера, как ты. Поэтому я должен поблагодарить тебя… как это вы, американцы, говорите? — за возвращение меня к реальности.

Он отложил салфетку и попросил у официанта счет. Но я уже разъярилась и, решив не позволять ему больше отшучиваться, достаточно реально показала свою вредную натуру. Жестом остановив официанта, я подчеркнуто взяла в руки бокал вина и твердо сказала Вольфгангу:

— Мы еще не закончили.

— О да, разумеется, не закончили, — тем же шутливым тоном подхватил он. — Неужели тебе не приходило в голову, Ариэль, что я не говорил о наших родственных связях, поскольку меня предупредили, какие отношения царят в семействе Бен? Что ты с самого детства старалась держаться подальше от всех, кроме твоего кузена Сэма? Неужели ты думаешь, что я, зная заранее твою реакцию, мог бы свалиться к тебе как снег на голову сразу после смерти этого самого кузена и сказать: «Привет, а вот и я, твой кузен Вольфганг, о котором ты сроду не слышала; и я приехал, чтобы затащить тебя в гости к твоим страшным родственникам, общения с которыми ты так долго и успешно избегала»? А относительно рунического манускрипта, про который я тебе якобы солгал, так Зоя знала, что твоя мать послала его тебе, потому что они разговаривали об этом. Спроси ее завтра сама, если не веришь мне. Прости, но я сказал тебе, что сам послал этот манускрипт, потому что это было единственное, что я смог придумать, чтобы быстро завоевать твое доверие…

— Да уж, хорошенький способ «завоевания доверия» посредством очередного обмана! — прервала я чрезвычайно несвоевременное признание Вольфганга.

Но в глубине души мне пришлось признать, что в его словах было много справедливого Каким бы красивым и желанным я ни сочла Вольфганга с первого взгляда, мне пришлось затратить много времени и усилий, стараясь любой ценой избежать близости — по причине, которой я вряд ли могла бы поделиться с ним как тогда, так и сейчас: потому что Сэм все еще жив и ему угрожает опасность со всех сторон, какие только можно придумать. Вот почему я не могла довериться никому на свете.

Я также невольно отметила, что имеется еще одна трещина в нарисованной Вольфгангом картине.

— Даже если все сказанное тобой правда, — добавила я, — это еще не объясняет, почему ты соврал мне про Пода.

— Про какого пода? — озадаченно спросил Вольфганг.

— Моего шефа, Пастора Оуэна Дарта, — расшифровала я. — С чего это он так суетился, чтобы удалить меня из города в Россию, а потом сам помчался за нами в Вену? Зачем он шнырял ночью по виноградникам около твоего дома? О чем вы с ним тайно сговаривались, стараясь, чтобы я ничего не услышала?

Возможно, у меня разыгралось воображение, но мне показалось, что Вольфганг заметно побледнел. Он явно хотел что-то сказать, но передумал. Я надеялась, что он не будет настаивать на том, что встречался в винограднике с отцом Вергилием. А эта мысль сама по себе навела меня на следующий вопрос.

— И вообще, кто такой этот Вергилий Санторини? — спросила я. — Мой дядя Лаф, видимо, знает его, но считает очень опасным человеком. Зачем мы встречались с ним в библиотеке Мелька?

— Едва ли я выбрал бы такое время и место для подобного разговора, но, по крайней мере, здесь нас трудно подслушать, — расстроенно вздохнув, сказал Вольфганг. — А поскольку теперь уже все почти закончилось, то я вправе рассказать тебе все, что ты захочешь узнать, если это наконец убедит тебя в том, что ты можешь доверять мне. Жизнь очень сложна, Ариэль, и зачастую невозможно понять сложные мотивации человеческих поступков.

— Вольфганг, ради всего святого, уже почти два часа ночи. Давай перестанем играть в «кошки-мышки», ладно? Кто такой Вергилий и зачем Пастор Дарт последовал за нами в Вену?

— Отлично, — сказал Вольфганг, глядя мне прямо в глаза с выражением, подразумевающим: «сама напросилась». — Вергилий Санторини — высокообразованный и сведущий специалист по средневековой литературе, закончил Сорбонну и Венский университет. В сущности, он священник, хотя и служит в библиотеке монастыря Мелька. Однако у него есть полное право пользоваться всеми ее архивами, поскольку его семья из Триеста передала туда в дар множество редких книг из домашнего собрания. И она же оплачивает различные реставрационные работы, проводимые сейчас в монастыре.

В этом не было ничего удивительного. Но вскоре я мысленно порадовалась звяканью тарелок, убираемых официантами, и непристойным громогласным шуткам французов, сидевших за соседним столиком, поскольку оказалась совершенно не готовой к следующей информации.

— Семье Вергилия Санторини, — продолжил Вольфганг, — принадлежит также одно из крупнейших предприятий по поставкам оружия в Восточную Европу, особенно в Югославию и Венгрию. Они наживаются на этой торговле уже несколько поколений. Твой дядя, говоря об опасности, видимо, имел в виду тот известный факт, что семья Вергилия связана с мафиозной группировкой под названием «Стар» — это некий консорциум, контролирующий транспортировку ядерных материалов и оружия. Так что, как я тебя и предупреждал, не только сами люди, но и жизненные ситуации могут быть слишком сложными для легкого обсуждения их за ужином.

Да уж, меня изрядно удивили откровения насчет отца Вергилия, который выглядел обаятельным, хотя и немного странным ученым-медиевистом. Но, не углубляясь в данные размышления, я постаралась собрать все свое внимание, чтобы выслушать ответ на мой второй вопрос.

— С Пастором Дартом дело обстоит еще сложнее, — продолжил Вольфганг. — Тут надо немного вернуться назад. Приехав в Айдахо, я поначалу встревожился, узнав, что твой коллега Оливер Максфилд является твоим домовладельцем и таким образом может с легкостью прослушивать твои телефонные звонки и шпионить за тобой двадцать четыре часа в сутки. Как я мог убедиться, что он не является чьим-то агентом? Поэтому после твоего возвращения с похорон я попросил Пастора Дарта послать Максфилда перехватить тебя на почте, а сам последовал за ним на машине. По твоему поведению было очевидно, что Максфилд, заезжавший на почту раньше тебя, чем-то возбудил твое недоверие. Я видел, как ты, получив посылку, укатила от Максфилда и помчалась прочь из города. И тогда я сам последовал за тобой в ущелье Джэксона. Хотя я знал о руническом манускрипте, посланном твоей матерью, твой страх и подозрительность в тот момент, когда ты увидела меня в горах, ясно показали, что ты считаешь, будто получила унаследованные от Сэма документы. А ночью, когда ты спала, я имел возможность убедиться в том, что это рунический манускрипт твоей матери. И еще я понял, что, вероятно, это пока единственный полученный тобой документ, то есть что ты пока не получила наследство кузена, но ждешь его. Ситуация могла стать крайне опасной, если бы оправдались мои подозрения о том, что Максфилд собирается завладеть этими документами. Хотя наша командировка в Россию была запланирована, мы с Пастором Дар-том решили ускорить отъезд, чтобы избавить тебя от всевидящего ока Максфилда. Сам Дарт предпочел остаться, чтобы получить второй пакет, когда он прибудет, и убедиться, что он не попал в плохие руки. Но после всех наших стараний по организации поездки ты умудрилась едва не опоздать на самолет в Солт-Лейк. Я был в шоке, когда ты наконец появилась. Взглянув на твой рюкзачок, потяжелевший раза в три по сравнению со вчерашним днем, а также учитывая твои слова о каком-то «поручении», выполненном тобой по дороге из центра в аэропорт, я убедился, что ты вновь заходила на почту и на сей раз получила настоящее наследство. Поэтому мне оставалось только одно. Как только ты удалилась в дамскую комнату, я дозвонился из аэропорта Солт-Лейка до Пастора Дарта и предложил ему немедленно купить билет и следовать за нами в Вену. Я объяснил ему, где именно мы сможем встретиться в Кремсе неподалеку от моего дома — мне подумалось, что там мы с тобой уж точно будем одни и никто не сможет нас подслушать. Мне еще пришлось поломать голову насчет того, как намекнуть тебе, что надо оставить манускрипт в Австрии, потому что в России его, конечно же, могли конфисковать. Я связался с Дакианом Бассаридесом во Франции и попросил его встретиться с нами в том венском ресторане. Я намекнул ему, что ты, вероятно, уже получила наследство и тебе нужно помочь понять, как с ним поступить. Но неожиданно он отослал меня, заявив, что хочет побеседовать с тобой с глазу на глаз. Хорошо еще, что Вергилий следил за вами на тот случай, если бы Дакиану взбрело в голову не явиться на встречу со мной в условленном месте, а просто смыться с тобой в неизвестном направлении.

Вольфганг впервые сделал паузу и сокрушенно покачал головой.

— Ариэль, если бы ты знала, как я сходил с ума все эти две недели, пытаясь защитить тебя от тебя самой!

От меня самой?! Я чуть не закричала от возмущения.

Совершенно обалдев от таких откровений, я постаралась сохранить благоразумие. Надо подумать, что из сказанного им может быть правдой. Этот тип только что признался, что с самой первой нашей встречи приукрашивал действительность, пока она не стала подобна пестрому гобелену; что за мной весь день следил священник, возможно связанный с торговцами оружием и мафиозной группировкой; что он подговорил моего деда убедить меня оставить наследство в публичной библиотеке. Не упустила ли я еще что-нибудь?

И в самом деле упустила: имелась еще одна деталь.

— Вольфганг, почему ты и Пастор Дарт и, похоже, все в этом мире так жаждут заполучить эти документы? — спросила я. — Я знаю, что они ценные, но неужели они настолько важны, что ради них Под пролетел полмира, чтобы поболтать с тобой пару минут в ночном винограднике? Что за секреты вы могли передать друг другу только в такое неурочное время в глухом месте?

Вольфганг взглянул на меня так, словно ответ был до смехотворного очевиден. Потом он второй раз позвал официанта, чтобы расплатиться.

— В отношении их содержимого мне известно далеко не все, и мои сведения еще нуждаются в уточнении, — сказал он. — Но что касается Пастора Дарта, мне необходимо было рассказать ему, где будут спрятаны эти бумаги, как только я сам узнаю, где ты решишь спрятать их, и, разумеется, это надо было сделать до нашего отъезда в Россию. Как же иначе Дарт мог извлечь их из Государственной австрийской библиотеки, прежде чем кто-то опередит его?

«Оёёй», словечко из лексикона Оливера, мгновенно всплыло в моей памяти. Вергилий, по-видимому, последовал за нами прямо из кафе «Централь» и записал все названия заказанных нами книг, пока Вольфганг принимал их от библиотекаря. От возмущения я просто не могла подобрать слова для характеристики такого поступка.

Мы возвращались к гостинице по узкой улочке, вдыхая влажный ночной воздух с реки, и я вдруг поняла, что мне отчаянно хочется плакать.

Вольфганг как ни в чем не бывало держал меня за руку да еще и пожимал ее.

— Может, прогуляемся немного по берегу? — предложил он.

В конце улицы я увидела блестящие огни l'ile de la Cite — знаменитый парижский остров Сите, казалось, скрылся под водой. «Что за чертовщина?» — подумала я в безмолвном отчаянии. Мне оставалось лишь надраться до чертиков — или напоить Вольфганга, если он быстро не предоставит мне какие-то приличные объяснения. Теперь меня совсем не привлекала перспектива уикенда в Париже в компании Вольфганга. Как раз сейчас мне хотелось пристрелить его. Я испортила все, ради чего Сэм рисковал жизнью, а ведь Лаф советовал мне: «Всячески остерегайся мужчин, пока точно не разберешься, в какую ситуацию они тебя втягивают».

Ну, теперь-то я точно знала, во что меня втянули, однако — Боже, помоги мне — не имела ни малейшего понятия, как выкрутиться из этой ситуации. Я судорожно пыталась собраться с мыслями. Я по-прежнему ничегошеньки не знала об этих чертовых манускриптах! Меня уже выворачивало наизнанку от одной мысли о них. Но эта ночь еще не кончилась, и я поклялась себе, что до рассвета добьюсь хоть каких-то честных ответов.

Мы прошли по набережной, глядя на подсвеченный фасад Нотр Дам, высившийся на другом берегу Сены, и на его древнюю увитую плющом стену, сбегавшую вниз к струящейся реке.

— Ариэль, — сказал Вольфганг, поворачивая меня лицом к себе при свете ночной иллюминации. — Ты говоришь, что страдаешь, когда я обманываю тебя. Но теперь я сказал тебе правду, а ты все равно мучаешься. Я так люблю тебя… ну скажи же, что мне еще сделать или сказать, чтобы порадовать тебя?

— Вольфганг, ты только что рассказал мне, что вместе с каким-то мафиози и моим шефом Пастором Дартом обманул и предал меня, что ты выдал им все, что было так важно для Сэма, из-за чего он, возможно, расстался с жизнью. Неужели ты рассчитывал, что это порадует меня? Может, я и могла бы порадоваться, если бы ты рассказал мне правду — по собственному почину для разнообразия, — а не вынуждал меня выпытывать у тебя сведения, которые ты упорно скрывал якобы ради «моей пользы». Я хочу, чтобы ты рассказал мне прямо сейчас, что именно тебе известно о манускриптах Пандоры, как они связаны с Россией, Центральной Азией и прочими ядерными заморочками и, главное, какую роль ты и твои приятели играют во всем этом деле.

— Похоже, ты ничего не поняла из того, что я сказал, — огорченно заметил Вольфганг. — Прежде всего, я не говорил, что Вергилий работает на мафию, просто его родственники занимаются поставками оружия — а это большая разница. Я сказал, что твой дядя мог слышать о нем в связи с разговорами о мафии, поскольку людям типа Вергилия часто приходится общаться с такими людьми ради собственной безопасности. То же самое происходит в моей конторе: если бы мы относились к торговцам оружием как к врагам, то вся их деятельность ушла бы в подполье и мы потеряли бы хоть какую-то возможность контроля за контрабандой, который является нашей главной целью… мы закрыли бы для себя все ходы. Но раз уж ты сказала о предательстве, — добавил он, — то, значит, многого еще не понимаешь. Насколько я понял, есть некая организация, члены которой следили за Сэмюэлем Беном начиная со смерти его отца Эрнеста. Временами они даже приглашали твоего кузена поработать на них, чтобы завоевать его доверие. Но в итоге, как мне кажется, именно они и убили его. Эти люди утверждали, что работают на правительство США, но фактически этой международной конторой заправляет один деятель с весьма пухлым досье. Зовут его Терон Вейн. Когда я ездил по делам перед нашей встречей в Солнечной долине, мне удалось разузнать кое-что об этом человеке. Во-первых, он был в Сан-Франциско, когда умер твой кузен. Они работали вместе над одним заданием. Во-вторых, этот Вейн ушел в подполье сразу после смерти Сэма и больше не высовывается. В-третьих — и тут ты должна поверить мне, Ариэль, — Оливер Максфилд еще до вашего с ним знакомства был приспешником этого Терона Вейна. Максфилд прибыл в Айдахо, обеспечил себя работой, а также подружился с тобой по одной-единственной причине: только с твоей помощью он мог подобраться к твоему кузену Сэму.

Я была просто ошеломлена. Сэм говорил мне, что работал с Тероном Вейном в течение десяти лет. Этот человек взял его на работу прямо с университетской скамьи, так же же как меня Под. Я знала, что Терон Вейн был в Сан-Франциско во время «смерти» Сэма, поскольку — согласно словам Сэма — именно Терона и убили вместо него! А в том таинственном сообщении, что прислал мне Оливер через Лафа, он также признавался, что работает на Терона Вейна.

Задним числом могло показаться странным, что наши с Оливером резюме так отлично подошли друг другу, что пять лет назад нам с ним поручили разрабатывать общий проект. Не говоря уже о том, что ему удалось уговорить меня поселиться в цокольном этаже его дома, соблазнив дешевой арендной платой, изысканными ужинами и готовностью в случае необходимости присмотреть за моим котом, он вдобавок очаровал меня фантастическим сном, в котором я в образе Девы Марии выигрываю у знаменитого пророка Морони в пинбол!

На самом деле, если взглянуть на рассказанную Вольфгангом историю слегка под другим углом, то она выглядела вполне правдоподобно. Терон Вейн мог скрыть от Сэма истинные цели своей работы. Кто-то, возможно, хотел убрать именно Терона Вейна, а не Сэма. А Вольфганг и Под могли просто стараться профессионально помочь нашим дилетантским попыткам защитить документы.

Я испытывала ужасное смущение: надо было еще выяснить целую кучу вопросов. Но Вольфганг обнял меня прямо там, на берегу Сены, и нежно поцеловал мои волосы. Потом он отстранился и серьезно посмотрел на меня.

— Я готов ответить на любые твои вопросы, рассказать все, что знаю сам. Но скоро уже утро, и хотя наша встреча с Зоей назначена на одиннадцать часов, должен признаться, что хотел бы провести хотя бы часть этой ночи так, чтобы загладить все причиненные тебе неприятности. — Он усмехнулся и добавил: — Не говоря уже о том, чего стоила мне неделя одиноких ночевок в русских казармах!

Мы пошли по набережной, где опушенные дымкой новой листвы каштаны подсвечивались снизу слабыми лучами света, походившими на ползущих вверх молочных гусениц. Воздух дышал весенней свежестью, наполняя меня таким умиротворением, что я невольно перестала сердиться.

— Почему бы тебе подробнее не остановиться на России? — предложила я.

— Прежде всего, — начал Вольфганг, вновь завладевая моей рукой, — вероятно, ты, как и я, сочла странным, что за все время нашего пребывания в Советском Союзе, несмотря на продолжительные совещания на темы безопасности и надежного захоронения ядерных отходов, не было ни единого упоминания об «аварии» в Кыштыме?

Насколько нам было известно, Кыштымскую катастрофу 1957 года вызвала свалка ядерных отходов, уподобившаяся неуправляемому действующему реактору и загрязнившая около четырехсот квадратных миль — грубо говоря, это размеры Манхэттена, Джерси-сити, Бруклина, Йонкерса, Бронкса и Квинса, то есть района со стопятидесятитысячным населением.

Советы успешно скрывали эту «ошибку» почти двадцать лет, несмотря на то что им пришлось эвакуировать людей из этого района, отвести от него речное русло и закрыть все подъезды. Все выплыло наружу лишь в семидесятых годах благодаря эмигрировавшему на Запад советскому ученому. Но в новой атмосфере гласности и сотрудничества в ядерной области, когда они целую неделю с чистой совестью говорили обо всех недостатках, вопрос Кыштыма почему-то ни разу не обсуждался в наших напряженных совещаниях. Мне вдруг показалось, что Вольфганг хотел сказать о чем-то важном.

— Может, ты считаешь, что кыштымский «случай» на самом деле был не случайным? — спросила я.

Вольфганг остановился и с улыбкой посмотрел на меня в этом почти сюрреалистическом ночном освещении расцветающей парижской весны.

— Отличная догадка, — сказал он, кивнув головой. — Хотя те, кто в итоге пострадал от этого несчастья, возможно, даже не догадываются об ужасной правде. Кыштым находится на Урале, неподалеку от Екатеринбурга и Челябинска, двух городов, в которых и по сей день активно проектируют и изготовляют ядерные боеголовки и куда нас с тобой так и не пригласили, разумеется по причинам безопасности. Но что, если на самом деле в Кыштыме не было никакой мусорной свалки этих двух городов? Что, если критическая ситуация сложилась вовсе не случайно, как все полагали? Что, если вместо этого проводились запланированные эксперименты, которые вышли из-под контроля?

— Не думаешь же ты, что даже во времена самых страшных репрессий Советское правительство решилось бы провести какие-то ядерные испытания в населенной зоне? — сказала я. — Они же не полные идиоты!

— Я вовсе не имел в виду испытания ядерного оружия, — загадочно сказал Вольфганг, поглядывая на другой берег реки.

Он протянул руку к струящимся темным водам Сены.

— Более ста лет назад, — сказал он, — здесь любил купаться молодой Никола Тесла. Он прибыл в Париж из Хорватии в тысяча восемьсот восемьдесят втором году и начал работать в компании Эдисона в Париже, потом перебрался в Нью-Йорк, чтобы работать у самого Эдисона, с которым вскоре крупно поссорился. Наверняка ты знаешь, — добавил Вольфганг, когда мы продолжили нашу прогулку, — что Тесла наизобретал массу всяких полезных вещей, на которых впоследствии многие другие сделали себе имя и состояние. Он не только изобретал и проектировал, но, как правило, даже сам изготавливал такие устройства, как беспроволочные передатчики радиосигналов, усовершенствованные паровые турбины, телефонные усилители, трансатлантические линии связи, управляемые самоходные механизмы, приборы с дистанционным управлением, преобразователи солнечной энергии. И это лишь малая часть его открытий. Говорят также, что он изобрел «антигравитационные» устройства, которые обладали известными ныне свойствами сверхпроводимости, и вызывающий бурную полемику «смертельный луч», способный подбить летящий самолет посредством одного лишь звука. Ходили слухи, что ему даже удалось изменить погодные условия во время его нашумевших тайных опытов, проведенных в Колорадо-Спрингс в тысяча восемьсот девяносто девятом году.

— Я слышала эту историю, — сухо сообщила я Вольфгангу.

Тогда шли бесконечные дебаты между инженерами-экспериментаторами, которые, рекламируя сами себя, приписывали кучу всяких изобретений Тесле, включая способы воскрешения из мертвых и хождения по водам, и «концептуальными» физиками, упиравшими на то, что самоучка Тесла отвергает самые современные открытия, от теории относительности до квантовой физики. Древнее глобальное противоречие между духом и телом на новый лад.

— Но Тесла, по-моему, умер задолго до изобретения атомной бомбы, — заметила я. — И он отказывался верить в то, что можно овладеть энергией ядра, даже если удастся расщепить атом. Поэтому как ты мог представить — если я правильно тебя поняла, — что ужасное несчастье в Кыштыме в пятидесятых годах вызвано неким халтурным экспериментом в духе Теслы?

— Я не одинок в своих представлениях, — сказал Вольфганг. — Тесла стал родоначальником нового направления в науке — телегеодинамики. С ее помощью он хотел придумать источник неограниченной свободной энергии, овладев скрытыми в земле природными силами. Он полагал, что можно передавать информацию под землей по всей планете. В этой области исследований он запатентовал всего лишь несколько изобретений и, в отличие от его многочисленных открытий, не обнародовал ничего, кроме пространных описаний того, как подобные изобретения могут быть полезны. Но он всячески экспериментировал с гармониками и изобрел такие крошечные вибраторы, что их можно было носить в кармане, однако при подключении подобного вибратора к сооружениям типа Бруклинского моста или Эмпайр стейт билдинг он способен был бы в считанные минуты раскачать и разрушить их.

— Довольно темнить, — отрезала я. — Ты считаешь, что в тысяча девятьсот пятьдесят седьмом году Советы попытались провести управляемую цепную реакцию, стремясь активизировать силы тесловского типа, но потом у них все пошло наперекосяк? Но если Тесла ничего не написал об этом, то как они могли узнать, что надо делать?

— Я сказал только, что он ничего не опубликовал, а не то, что у него не было никаких наработок, — возразил Вольфганг. — Возможно, что такие инструкции сохранились в его бумагах, многие из которых таинственно исчезли после его смерти в Нью-Йорке в возрасте восьмидесяти семи лет, и, что примечательно, исчезли именно в сорок третьем году, в разгар Второй мировой войны и гонки по разработке нового вида оружия. Но сразу после этого Гитлер сообщил своему ближайшему окружению, что немецкие ученые стоят на пороге открытия потрясающего нового «супероружия», которое поможет Германии в два счета закончить войну.

В мою голову сами собой полезли непрошеные мысли: Никола Тесла родом из Югославии, Вергилий — тоже из Триеста, Волга Драгонов, которого так окрестила Пандора, имея в виду «драконовы силы» земли, родился на Кавказе.

— Но какое все это имеет отношение к Пандоре и ее манускриптам? — спросила я, сомневаясь в собственной способности осознать эту связь даже в свете последних сведений.

Однако Вольфганг вдруг остановился как вкопанный, разглядывая сквозь стелющийся над Марсовым полем туман маячившую перед нами, как призрак, Эйфелеву башню. На ее сужающемся кверху силуэте горели неоновые буквы: «Deux Cent Ans» — «два столетия».

Боже милостивый! Я быстро глянула на Вольфганга, который вдруг расхохотался.

— Хотя я сам говорил тебе об этом на прошлой неделе, но уже успел забыть, — сказал он. — В этом году, тысяча девятьсот восемьдесят девятом, отмечается двухсотлетняя годовщина Французской революции. Но кроме того, в тысяча семьсот восемьдесят девятом году в Саксонии химик Клапрот открыл новый элемент — уран. Он назвал его в честь сделанного на восемь лет раньше открытия другого немецкого ученого, Гершеля, который вместе с сестрой обнаружил в своей английской обсерватории новую планету — Уран. Эти три события ознаменовали начало конца той старой эры, о которой упоминал твой дедушка, а Уран стали считать планетой, управляющей новой эрой — эрой Водолея. По-моему, именно с этим и связаны все манускрипты Пандоры. Ты уловила, в чем тут суть?

Я начала было говорить, что ничего не уловила, но вдруг мне показалось, что все-таки до меня что-то дошло.

— Прометей? — сказала я.

Вольфганг резко отвел глаза от неоновой вывески и удивленно посмотрел на меня.

— Верно, — сказал он. — Согласно мифу, Прометей украл огонь у богов и подарил его людям, точно так же, как в наступающей эпохе, по мнению Дакиана Бассаридеса, Водолей подарит человечеству великую жизненную силу. Подобные дары равновероятно могут стать как проклятием, так и благословением. В наказание людям за грех Прометея Зевс подарил нам Пандору. Она открыла ящик — на самом деле сосуд — и выпустила на свет все человеческие несчастья. Однако есть люди, полагающие, что история о Прометее и Пандоре не так уж мифологична. И я подозреваю, что твоя бабушка Пандора была в их числе.

— Ты думаешь, что в документах, собранных Пандорой, говорилось, как создать некий ядерный реактор? Или как овладеть подземной энергией? — спросила я. — Но насколько я поняла, ее манускрипты были достаточно древними, во всяком случае они значительно старше всех современных технологий или изобретений.

— Большинство изобретений правильнее называть открытиями или даже повторными открытиями, — заметил Вольфганг. — Неизвестно, обладали ли древние такими знаниями, но известно, что на нашей планете есть места, где совершенно естественно сосуществуют компоненты, поддерживающие цепную реакцию, — радиоактивные вещества, тяжелая вода и прочие элементы. Часто отмечалось, что в Библии и других древних текстах описываются события, сильно смахивающие на атомный взрыв — взять хотя бы разрушение Содома и Гоморры, — а также то, что на земной поверхности действительно существуют особые точки, наиболее эффективные для применения открытых Теслой вихревых сил, искусственного создания грозовых разрядов, шаровых молний и гармонических колебаний. В большинстве таких мест, как нам известно, древние строили свои памятники, устанавливали мегалиты или оставили нам замечательную пещерную живопись с символическими изображениями животных.

— Но даже если хранившиеся у Пандоры документы были переведены, вновь зашифрованы, расшифрованы и поняты, то кому сейчас могут понадобиться подобные знания? — разочарованно спросила я. — Что в них может быть такого опасного?

— Я ведь лишь мельком видел эти документы и, естественно, не знаю всех ответов, — сказал Вольфганг. — Но я точно знаю две вещи. Во-первых, ранние философы — от Пифагора до Платона — полагали, что Земля является сферой, уравновешенной в пространстве, созвучном с музыкой сфер. Но подробности об энергетических источниках обычно бывали завуалированы, поскольку их считали ключевым элементом таинств. Уже на смертном одре, перед тем как выпить ядовитое зелье, Сократ сообщил своим ученикам, что Земля, если посмотреть на нее сверху, подобна «одному из мячей, сшитых из двенадцати разноцветных кусков кожи». И это уже не сфера, а грандиозный Пифагоров многогранник — додекаэдр, каждая из двенадцати граней которого представляет собой пятиугольник. Такую фигуру Пифагор и пифагорейцы считали самой священной. Они представляли Землю гигантским кристаллом, неким передатчиком, использующим энергетические силы небес или земных недр. Они считали даже, что эти силы можно использовать для управления психикой целых народов, если удастся найти ключевые точки приложения этих сил. А кроме того, по их представлениям, при надлежащей «настройке» заключенные в Земле силы будут вибрировать, как камертон, согласно с небесной гармонией.

— Ладно, — сказала я. — Допустим, Землю действительно можно представить как некую гигантскую энергетическую сетку. Тогда мне вполне понятно, почему стремящиеся к власти люди хотят завладеть таинственной картой таких пусковых точек. Но уж если говорить о «таинствах», то не забывай, что Сократ и Пифагор, несмотря на все их тайные знания, а возможно, именно из-за них, были уничтожены по требованию общественности. Почему-то все их «тайные знания» не уберегли их от такого конца. И кстати, — добавила я, — ты говорил, что тебе известны две вещи о документах Пандоры. Какова же вторая?

— Вторая заключается в одном убеждении Никола Теслы, которое не особо отличается от того, что я только что описал, — сказал Вольфганг. — Он считал, что в Земле содержится некая форма переменных потоков, постоянно расширяющихся и сжимающихся со скоростью, которую сложно, но не невозможно измерить, — что-то вроде ритмичного дыхания или сердцебиения. Он утверждал, что если поместить тротиловый заряд в нужное место и в нужное время, а именно в начальный момент сжатия, то можно расколоть весь земной шар на кусочки с той же легкостью, с какой мальчишка разбивает кулаком яблоко. А подключившись к потокам этой энергетической сетки, человек обуздает беспредельную силу. «Впервые за всю историю развития человека, — говорил Тесла, — он овладел знанием, с помощью которого способен воздействовать на космические процессы».

Святое дерьмо!

Вольфганг окинул быстрым взглядом Эйфелеву башню: маленький красный огонек на ее вершине едва поблескивал в серебристом тумане. Потом он обнял меня, и мы замерли в полном молчании.

Наконец Вольфганг сказал:

— Если Тесла, как Прометей, подарил человечеству новый вид огня, то, возможно, документы Пандоры окажутся для нашего мира как подарком, так и наказанием.