"Восемь" - читать интересную книгу автора (Нэвилл Кэтрин)Звуки пустыни Мирей стояла на Эрге, разглядывая безбрежную красную пустыню. На юге простирались дюны Эз-Земула Эль-Акбара, высокие застывшие волны в десятки метров высотой. Издалека они казались кроваво-красной рябью в море песка. За спиной у девушки возвышались Атласские горы, отливающие пурпуром в лучах заката и мрачные от нависших над ними снеговых туч. Тучи закрывали и небо над пустыней. Это было самое дикое место на земле — сотни тысяч километров песков цвета обожженного кирпича, где ничто не двигалось, только от дыхания Господа рождались кристаллы. Сахра — так называлась пустыня. Бросовая земля на юге, царство арави — арабов, странников дикого края. Но человек, который привел Мирей сюда, не принадлежал к их племени. У Шахина была светлая кожа, глаза и волосы цвета старой бронзы. Его народ говорил на языке древних берберов и правил этой пустыней больше пяти тысяч лет. Они пришли, рассказывал Шахин, с Атласских гор и Эргов — столовых гор, протянувшихся между Атласом и пустыней. Эта цепь плоских скал на местном языке звалась Арег — Дюна. Ее жители называли себя ту-ареги — люди Дюны. Туареги знали тайну, такую же древнюю, как они сами, тайну, похороненную в песках времени. Именно на поиски этого сокровенного знания Мирей отправилась много месяцев назад. И вот теперь, преодолев сотни и сотни километров, она пришла к его истокам. Минул всего месяц с тех пор, как они с Летицией бежали в известную лишь немногим бухточку на берегах Корсики. Там Мирей наняла маленькую рыбацкую лодку, которая доставила ее через бурные воды зимнего Средиземного моря к берегам Северной Африки, где на пристани Дар-эль-Бейда ее ждал проводник по имени Шахин — Сокол. Он должен был сопроводить Мирей в Магриб. Мужчина был одет в черный балахон, лицо его закрывала двойная вуаль цвета индиго, благодаря которой он оставался невидимым для людей, но сам видел всех. Шахин был одним из «людей индиго», в этих таинственных племенах ахагаров все мужчины носили вуали, которые защищали их от ветров пустыни и придавали коже синеватый оттенок. Кочевники называли их магрибами, то есть магами, хранителями священных тайн Магриба — страны заката. Они знали, где спрятан ключ к шахматам Монглана. Потому Летиция с матерью и отправили Мирей в Африку, потому она не побоялась зимой пересечь Высокий Атлас — пятьсот километров снежных буранов и коварных расщелин. Когда Мирей разгадает загадку шахмат Монглана, она станет единственным человеком в мире, кто прикасался к фигурам и в то же время знает ключ к их тайне. Тайна ждала своего часа не под камнем в пустыне, не в библиотечной пыли. Тайна жила в сказаниях кочевников. Передаваясь из уст в уста, она взлетала над песками пустыни вместе с искрами костров и исчезала в темноте ночи. Тайна была скрыта в звуках самой пустыни, в сказаниях народов, которые ее населяли, в шепоте скал и камней. Шахин лежал на животе в укрытой кустарником яме, которую они вместе с Мирей вырыли в песке. Над их головами медленно кружил сокол, нарезая круг за кругом в попытках увидеть, как шелохнутся кусты. Рядом с Шахином, затаив дыхание, скорчилась Мирей. Ей хорошо был виден точеный профиль ее компаньона: его длинный тонкий нос был таким же крючковатым, как клюв сокола-сапсана, в честь которого его назвали. Глаза жителя пустыни были светло-желтыми, Уголки рта всегда смотрели книзу. Волосы он заплетал в косу, а поверх нее носил головной платок, свернутый мягкими складками. От своего традиционного черного одеяния Шахин отказался, теперь на нем, как и на Мирей, была мягкая джеллаба из шерсти, выкрашенной в красно-коричневый, как пески пустыни, цвет. Сокол, который кружил высоко в небе, не мог увидеть их на фоне песков и кустарников. — Это гурр, сокол Сакра, — прошептал Шахин. — Он не такой быстрый и хищный, как сапсан, но зато сообразительней и зорче. Он станет для тебя хорошей птицей. Прежде чем они пересекут по кромке Большого Восточного Эрга самую широкую полосу самых высоких дюн на земле, Эз-Земул Эль-Акбар, объяснил Шахин Мирей, она должна поймать и приручить сокола. Это было важно не только для того, чтобы туареги, чьи женщины охотились и решали дела племени наравне с мужчинами, приняли ее, но и для того, чтобы выжить в пустыне. Перед ними лежало пятнадцать, а то и двадцать дней пути по дюнам, где днем царил зной, а ночью — холод. Впереди, насколько хватал глаз, простирались лишь темно-красные пески, по которым верблюды, как их ни погоняй, не делают больше полутора километров в час. В Кхардае они закупили провизию: кофе, муку, мед, финики, мешки вонючей вяленой сардины для верблюдов. Однако теперь, когда путешественники миновали солончаки и каменистую Хаммаду с ее последними умирающими оазисами, запасы подошли к концу. Им придется охотиться, чтобы добывать себе пропитание. Но ни одно живое существо не обладает такой выносливостью, таким зорким зрением, упорством и охотничьим азартом, чтобы охотиться в этих диких и бесплодных землях, — ни одно, кроме сокола. Мирей наблюдала, как сокол кружит над ними в горячем мареве пустыни. Казалось, птица парит, не прилагая никаких усилий, чтобы удержаться в воздухе. Шахин залез в свою сумку и вытащил оттуда ручного голубя, которого они взяли с собой. Он привязал к его лапке длинную нить, свободный конец ее придавил коленом и подбросил птицу в воздух. Голубь тяжело забил крыльями, набирая высоту. Сокол тут же заметил добычу и на миг будто завис в воздухе, примеряясь перед атакой. В следующее мгновение он молнией метнулся к обреченному голубю и схватил его. Обе птицы упали на землю, во все стороны полетели перья. Мирей двинулась было вперед, но Шахин мягко удержал ее. — Дай ему попробовать крови, — прошептал он. — Ее вкус притупляет память и бдительность. Сокол вцепился в голубя, а Шахин медленно потянул нить на себя. Сокол взлетел, но снова приземлился на песок, озадаченно уставившись на добычу. Шахин снова потянул нить, и мертвый голубь будто бы сам собой пополз по песку. Как и предсказал охотник, сокол быстро оставил сомнения и снова принялся рвать теплую плоть. — Подберись как можно ближе, — прошептал Шахин девушке. — Когда будешь в метре от него, хватай за лапу. Мирей взглянула на него как на сумасшедшего, но покорно подползла к краю кустарника и изготовилась, чтобы прыгнуть. Сердце ее билось все чаще по мере того, как Шахин все ближе и ближе подтягивал к ней голубя-приманку. Через некоторое время сокол оказался в нескольких шагах от девушки. Он по-прежнему не замечал ее, увлеченно терзая добычу. Шахин легонько постучал Мирей по руке. Не медля больше ни секунды, она выскочила из-за куста и ухватила птицу за лапу. Сокол забил крыльями, заклекотал, его острый клюв вонзился девушке в руку. Но Шахин мгновенно оказался рядом с ней, отработанным движением схватил птицу, надел соколу на голову кожаный колпачок, опутал лапы шелковыми силками и привязал к кожаной ленте на левом запястье девушки. Правое запястье Мирей обильно кровоточило, когда клюв сокола вонзился в руку, красные брызги попали ей на лицо и на волосы. Поцокав языком, Шахин оторвал от одежды кусок муслина и обмотал ей руку там, где сокол вырвал кусок плоти. Клюв птицы ударил в опасной близости от артерии. — Ты поймала его и теперь сможешь прокормиться, — произнес охотник с кривой усмешкой. — Хотя пока что он едва не съел тебя саму. Взяв ее за перевязанную руку, он положил ее на сокола, который сидел на другой ее руке не шевелясь. — Погладь его, — сказал Шахин. — Дай ему почувствовать, кто хозяин. Обычно требуется луна и еще три четверти луны, чтобы приручить гурра. Однако если ты живешь с ним, ешь с ним, гладишь его, разговариваешь с ним, даже спишь рядом — он будет твоим к новолунию. Какое имя ты дашь ему, чтобы он запомнил его? Мирей с гордостью взглянула на пойманное ею дикое создание, которое теперь дрожало на ее руке. На какой-то момент она даже забыла о боли в раненом запястье. — Шарло, — сказала она, — маленький Карл. Я поймала маленького небесного Карла Великого. Шахин, не произнося ни слова, наблюдал за ней своими желтыми глазами, затем неторопливо одернул на лице синюю вуаль. Теперь она закрывала лишь нижнюю часть его лица, и, когда он заговорил, легкая материя затрепетала от его дыхания. — Сегодня вечером мы наложим на него твою метку, тогда он будет признавать лишь тебя одну. — Мою метку? — удивленно спросила Мирей. Шахин снял с пальца перстень и вложил его девушке в руку. Она посмотрела на него. Это было массивное золотое кольцо с выгравированной на печатке цифрой «8». Не говоря ни слова, девушка последовала за Шахином вниз с крутого обрыва, туда, где их поджидали верблюды. Охотник поставил колено на седло, верблюд одним движением встал на ноги и поднял седока, словно пушинку. Мирей последовала примеру Шахина, держа на отлете левую руку с соколом на запястье, и они продолжили путь через кроваво-красные лески. Угли в костре уже догорали, когда Шахин вдруг наклонился и положил на них перстень. Этот человек мало говорил и редко улыбался. За месяц их путешествия Мирей не так уж много удалось узнать о своем проводнике. Их главной заботой было выжить, на прочее просто не оставалось сил. Она была уверена только в одном: они достигнут Ахаггара — лавовых гор, которые служили домом для кель-джанет-туарег, — до того, как родится ее дитя. Шахин предпочитал не говорить на другие темы, а на расспросы девушки отвечал только: «Скоро сама увидишь». Она была сильно удивлена, когда он вдруг снял свою вуаль и заговорил, не отводя глаз от перстня, вбирающего в себя жар углей. — Ты из тех, которых мы называем «таиб». Ты лишь раз познала мужчину и теперь носишь его ребенка. Ты наверняка заметила, как смотрели на тебя люди, когда мы останавливались в Кхардае. Среди местных жителей бытует поверье, что семь тысяч лет назад с востока пришла женщина. Она прошла в одиночку тысячи километров по солончакам, пока не наткнулась на племя кель-рела-туарег. Ее собственный народ изгнал ее за то, что она ждала ребенка. Волосы ее цветом напоминали песок пустыни, как твои. Женщину звали Дайя, что в переводе означает «источник вод». Она нашла убежище в пустыне. Ее дитя родилось в пещере, и в тот день, когда оно появилось на свет, из скалы в пещере забил родник. Тот ключ и по сей день бьет в пещере Кхар-Дайя — святилище Дайи, богини родников и источников. Выходит, подумала Мирей, что Кхардая — селение, где они останавливались, чтобы поменять верблюдов и пополнить запасы провианта, — названо в честь странной богини Кар, так же как и Карфаген. Может быть, легенды о Дайе и Дидоне говорят об одной и той же женщине? — К чему ты рассказал мне об этом? — спросила Мирей, глядя на огонь и поглаживая Шарло, сидевшего у нее на руке. — В священных текстах говорится, что однажды Наби, или Пророчица, придет из-за Бахр-эль-Азрак — Лазурного моря. Калим — это тот, кто говорит с духами, кто следует по пути сокровенного знания Тарикат. Этот человек будет зааром — тем, у кого белая кожа, синие глаза и рыжие волосы. Мой народ верит в это пророчество, потому-то все и смотрят на тебя. — Но я же не мужчина! — воскликнула Мирей, глядя на него. — Мои глаза зеленые, а вовсе не синие. — Я говорю не о тебе, — сказал Шахин. Склонившись над затухающим костром, он достал свой длинный нож с узким лезвием и выкатил раскаленный перстень на песок. — Тот, кого мы ждем, — это твой сын. Он родится перед ликом богини, как и сказано в пророчестве. Мирей не стала спрашивать, откуда он знает, что ее неродившееся дитя — мальчик. В ее голове теснились тысячи мыслей. Шахин между тем заворачивал раскаленный перстень в лоскут кожи. Девушка стала думать о ребенке в своем чреве. Она была на шестом месяце беременности и уже чувствовала, как он шевелится внутри ее. Каково будет ему, когда он родится в этом пустынном диком месте, вдали от собственного народа? Почему Шахин полагает, что он именно тот, кому суждено исполнить предсказание? Зачем Шахин рассказал ей историю о Дайе и что общего имеет эта легенда с тайной, ради которой Мирей пустилась в путешествие? Тут Шахин вручил ей завернутый в кожу перстень, и она прогнала эти мысли из головы. — Дотронься им быстро до клюва птицы, постарайся прижать его посильней, — учил он. — Ему не будет больно, но он; запомнит… Мирей посмотрела на нахохлившегося сокола, который доверчиво сидел у нее на запястье, впившись когтями в толстую кожу повязки. Клюв был раскрыт. Девушка подняла было перстень, но вдруг остановилась. — Не могу…— проговорила она. Кольцо светилось красноватым светом в прохладе ночи. — Ты должна, — сухо произнес Шахин. — Если у тебя не хватает духа заклеймить птицу, как у тебя достанет решимости убить человека? — Убить человека? — переспросила девушка. — Никогда! На лице Шахина появилась улыбка, глаза его засветились странным золотистым огнем. Бедуины правы, подумала Мирей, когда утверждают, что в улыбке есть нечто ужасное. — Не говори мне, что ты не сможешь убить этого человека. — Голос Шахина стал мягким. — Ты знаешь, о ком я. Его имя ты произносишь во сне каждую ночь. Я чувствую, как от тебя исходит запах мести. Так в пустыне можно по запаху найти воду. Месть — вот что привело тебя сюда, вот что заставляет цепляться за жизнь. — Нет, — ответила девушка, но внезапно почувствовала, как глаза наливаются слезами, а пальцы сами собой стискивают перстень. — Я пришла сюда, чтобы раскрыть тайну. Ты отлично знаешь об этом. Вместо того чтобы помочь, ты рассказываешь мне какие-то мифы о рыжеволосой женщине, которая умерла тысячи лет… — Я не говорил, что она умерла, — резко перебил девушку Шахин. На его лице ничего нельзя было прочесть. — Она живет в пении песков пустыни, ее речи — слова древних сказаний. Легенда гласит, что ее гибель тронула сердца богов и они превратили Дайго в живой камень. Восемь тысяч лет она ждала тебя, ибо твоими руками свершится ее возмездие. Ты и твой сын исполните предначертание. «Я восстану, как птица Феникс из пепла, в день, когда камни запоют… и пески пустыни восплачут кровавыми слезами… и этот день станет для всего земного днем воздаяния». Мирей словно услышала вновь слова Летиции и ответ аббатисы: «В шахматах Монглана сокрыт ключ, который отомкнет немые уста Природы, и боги заговорят». Она взглянула на пески, бледно-розовые в свете костра, они словно струились под звездным небом. В руке у девушки был раскаленный золотой перстень. Пробормотав соколу что-то ласковое, она сделала глубокий вдох и прижала раскаленный металл к клюву птицы. Сокол дернулся и задрожал, но не сдвинулся с места, пока запах паленой кости не достиг ноздрей птицы. На Мирей накатила дурнота, и девушка бросила перстень на песок. Она принялась гладить птицу по спине и крыльям, ерошить мягкие перышки. На клюве сокола теперь виднелась четкая восьмерка. Шахин подвинулся к Мирей и положил руку ей на плечо. Она продолжала гладить птицу. Шахин коснулся ее впервые и теперь не отрываясь смотрел ей в глаза. — Когда женщина пришла к нам из пустыни, — произнес он, — мы назвали ее Дайя. Теперь она живет в горах Тассилин-Адджер, там, куда я веду тебя. Она больше шести метров в высоту и возвышается на долиной Джаббарена на добрых полтора километра. Она выше земных гигантов и правит ими. Мой народ называет ее Белой Королевой. Шли недели, а путешественники все шли по дюнам, останавливаясь лишь для того, чтобы дать одному из соколов возможность поохотиться. Их добыча была единственной свежей пищей в пути. Верблюжье молоко, сладковато-солоноватое на вкус, было их единственным питьем. На восемнадцатый день пути верблюд Мирей перевалил через гребень дюны, заскользил вниз по мягкому песку, и тут она впервые увидела то, что жители пустыни называют «зауба'ах». Два песчаных вихря, словно колонны, слепленные из красно-желтого песка в сотни метров высотой, бороздили пустыню. Смерчи были довольно далеко от путешественников. Все, к чему они прикасались на земле, взмывало в воздух, словно конфетти; песок, камни, вырванные с корнем растения мелькали в безумном калейдоскопе. На высоте примерно в девятьсот метров смерчи исчезали в гигантском красном облаке, застившем солнце. На спине верблюда было установлено легкое сооружение наподобие палатки, которое защищало Мирей от слепящего блеска пустыни. Теперь этот полог натянулся, будто парус в бурю. Только звук хлопающей на ветру ткани и слышала Мирей, когда пустыня вдалеке беззвучно рвалась в клочья. Но потом к нему присоединился еще один звук — тягучий, низкий гул, от которого кровь стыла в жилах. Он чем-то напоминал звон восточного гонга. Верблюды встали на дыбы, закусив удила, их передние ноги бешено молотили по воздуху, задние скользили по песку. Шахин слез со своего верблюда и натянул поводья, когда тот попытался лягаться. — Животные боятся поющих песков, — прокричал охотник Мирей, схватив поводья ее верблюда, чтобы она могла спешиться. Шахин завязал верблюдам глаза и повел в поводу. Животные неохотно пошли за ним, издавая мерзкие хриплые крики. Он стреножил их на туземный манер, связав передние ноги выше колен, и осторожно потянул за собой, Мирей быстро закрепила поклажу. Горячий ветер ударил им в лицо, голос поющих песков стал громче. — Они в пятнадцати километрах отсюда! — крикнул Шахин. — Но двигаются очень быстро. Через двадцать, может, тридцать минут они накроют нас. Он вбил колышки палатки в песок, закрепив полог. Верблюды все продолжали пронзительно реветь, расползающийся песок был ненадежной опорой для их связанных ног. Мирей перерезала сибаки — шелковые путы, которыми были привязаны к жердочкам соколы, — быстро сунула птиц в мешок и затолкала его в полощущуюся на ветру палатку. После этого они вместе с Шахином заползли под ткань, которая уже наполовину была засыпана тяжелым кирпично-красным песком. Под тканью Шахин обернул голову девушки муслином, закрыв лицо. Даже здесь, под тентом, песчинки впивались в кожу, забивались в рот, нос и уши. Девушка распласталась на земле и старалась дышать как можно реже. Гул становился все громче и громче, теперь он напоминал рев бушующего моря. — Хвост змеи, — пояснил Шахин, прижав руки к плечам Мирей так, чтобы создать воздушный мешок, в котором она могла бы дышать. — Он поднимается, охраняя ворота. Это означает, что если будет на то воля Аллаха и мы выживем, то завтра доберемся до Тассилина. Аббатиса Монглана сидела в просторной гостиной отведенных ей в царском дворце покоев. Тяжелые шторы на окнах и в дверных проемах не пропускали внутрь ни одного луча света и создавали иллюзию защищенности. До сегодняшнего утра аббатиса верила, что ей ничего не грозит, что она предусмотрела любую неожиданность. Но оказалось, она жестоко ошибалась. Вокруг нее сидели несколько фрейлин, которых царица Екатерина приставила, чтобы следить за ней. Они молча трудились над рукоделием, исподтишка наблюдая за аббатисой. Ни одно ее движение не ускользало от них. Аббатиса шевелила губами, бормотала себе под нос «Credo» и «Pater noster», чтобы дамы считали, будто она погружена глубоко в свои молитвы. Она же тем временем, сидя за письменным столом французской работы и раскрыв Библию в кожаном переплете, в третий раз тайком перечитывала письмо, которое передал ей утром французский посол. Это было его последнее одолжение. Скоро за ним должны были прибыть сани и увезти его из страны — посла высылали во Францию. Письмо было от Луи Давида. Мирей пропала, она исчезла из Парижа во время террора и, возможно, покинула Францию. А Валентина, милая Валентина была мертва. «Где же теперь фигуры?» — в отчаянии гадала аббатиса. В письме об этом, конечно же, ничего не говорилось. В смежной комнате вдруг раздался шум — клацанье металла, взволнованные крики. Но громче всех звучал властный голос императрицы. Аббатиса быстро перевернула страничку Библии и спрятала письмо. Фрейлины недоуменно переглянулись. Дверь в гостиную распахнулась, штора сорвалась и упала, тяжело звякнув кольцами. Дамы в замешательстве вскочили на ноги, корзинки с шитьем и пяльцы с вышивкой полетели на пол. В комнату ворвалась Екатерина, оставив нескольких гвардейцев топтаться в дверях. — Вон! Все вон! — рявкнула она фрейлинам. В руках императрица держала свернутую в трубку плотную бумагу. Дамы поторопились сгинуть с глаз Екатерины, отталкивая друг дружку. Путь их бегства оказался усеян потерянными лоскутками и обрывками ниток. В дверях вышла короткая заминка — женщины столкнулись с гвардейцами. Но вскоре все выбрались из гостиной и во избежание новой вспышки царственного гнева захлопнули за собой дверь. За это время императрица успела пересечь комнату и подойти вплотную к письменному столу. Аббатиса спокойно улыбалась, глядя на нее. Перед ней на столе лежала закрытая Библия. — Дорогая Софи, — мягким голосом начала она, — после стольких лет ты пришла, чтобы вместе со мной провести заутреню? Предлагаю начать с покаяния… Императрица швырнула бумагу рядом с Библией. Глаза ее пылали гневом. — Это ты начнешь с покаяния! — закричала она. — Как ты могла предать меня?! Как посмела не подчиниться?! Моя воля — закон в этом государстве! Оно было для тебя убежищем в течение года, вопреки всему, что советовали мои канцлеры, и вопреки моему собственному здравому разумению! Как ты посмела не повиноваться мне? — Развернув бумагу, она ткнула ею в лицо своей подруге. — Подпиши это! — Она дрожащей рукой выхватила из чернильницы перо, не обращая внимания на то, что чернила брызнули на стол. Лицо императрицы было налито кровью. — Подпиши! — Дорогая Софи, — спокойно ответила аббатиса, взяв пергамент. — Я совершенно не понимаю, о чем ты говоришь. Она принялась изучать документ, словно никогда раньше его не видела. Перо так и осталось в руке императрицы. — Платон Зубов сказал, что ты отказалась подписать это! — закричала Екатерина. Чернила капали с кончика пера, которое она сжимала в пальцах. — Я хочу услышать твои объяснения, прежде чем отправить тебя в тюрьму! — Если мне предстоит сесть в тюрьму, — сказала аббатиса с улыбкой, — то не вижу, какой мне смысл объясняться. Кроме, пожалуй, того, что для тебя это крайне важно. С этими словами она снова углубилась в чтение пергамента. — Что ты имеешь в виду? — спросила императрица, вернув перо обратно в чернильницу. — Ты отлично знаешь, что это за бумага. Отказ подписать ее означает измену интересам этого государства. Все французы-эмигранты, которые хотят и дальше оставаться под моим покровительством, ставят подпись под этой клятвой! Эти мерзавцы и подлецы казнили своего короля! Я прогнала посла Жене из страны, прервала все дипломатические отношения с этим шутовским правительством, запретила французским кораблям заходить в российские порты! — Да-да, — с легким нетерпением произнесла аббатиса. — Я только не понимаю, какое отношение все это имеет ко мне? Едва ли меня можно назвать политической эмигранткой, ведь я уехала задолго до того, как закрылись двери Франции. И почему я должна прекратить всякие отношения со своей страной, прервать даже дружескую переписку, которая никому не причинит вреда? — Отказываясь, ты вступаешь в заговор с этими дьяволами! — в ужасе воскликнула императрица. — Разве ты не понимаешь, что они проголосовали за смертную казнь короля! По какому праву они позволяют себе такие вольности?! Уличные отбросы, они хладнокровно убили его, словно это был обычный преступник. Они отрезали ему волосы и раздели до нижнего белья, а затем возили его на телеге по улицам, чтобы эта рвань плевала в него! На эшафоте, когда он попытался заговорить, простить грехи своему народу, прежде чем его зарежут, словно скотину, они заставили его опустить голову на плаху и скомандовали барабанщикам бить дробь! — Я знаю, — спокойно произнесла аббатиса. — Я знаю. Она положила пергамент на стол и повернулась лицом к подруге. — Я не могу оборвать связи с некоторыми людьми во Франции, несмотря на твой указ. Существует более серьезная угроза, чем гибель одного короля или даже всех монархов мира. Екатерина взглянула на нее с изумлением, когда аббатиса неохотно раскрыла Библию и, достав письмо, вручила его царице. — Возможно, некоторые фигуры шахмат Монглана утеряны! Екатерина Великая, царица всея Руси, сидела напротив аббатисы за доской в черно-белую клетку. Она взяла коня и поставила его в центр доски. Выглядела царица больной и изможденной. — Я не понимаю, — говорила она тихо. — Если ты все это время знала, где находятся шахматы, то почему ничего не сказала мне? Почему не доверилась? Я думала, они рассеяны по миру… — Они и были рассеяны, — ответила аббатиса, изучая позицию на доске. — Я раздала их в руки людей, которым, как мне казалось, я могу доверять и за действиями которых могу проследить. Похоже, что я ошибалась. Один из игроков пропал с несколькими фигурами. Мне надо найти их. — Конечно надо, — согласилась императрица. — Теперь ты видишь, что следовало сразу обратиться за помощью ко мне. У меня есть агенты во многих странах. Если кто и может вернуть эти фигуры, то только я. — Не говори глупости, — отмахнулась аббатиса, передвигая вперед свою королеву и убирая с доски пешку. — Когда эта молодая женщина исчезла, в Париже находилось восемь фигур. Она никогда бы не взяла их с собой. Отсюда следует, что она единственная, кто знает, где они. И она не доверила бы их никому, кроме тех людей, про которых ей точно известно, что их прислала я. Исходя из этого, я написала мадам Корде, которая управляет монастырем в Кане. Я попросила ее отправиться в Париж и найти след пропавшей девушки, пока еще не поздно. Если она погибнет, то все, что она знает о фигурах, умрет вместе с ней. Теперь, поскольку ты изгоняешь из страны моего почтальона, посла Жене, я не смогу больше поддерживать связь с Францией без твоей помощи. Свое последнее послание я отправила с дипломатической почтой. — Элен, ты слишком уж изобретательна для меня! — произнесла императрица, широко улыбаясь. — Я должна была догадаться, откуда появлялись остальные твои письма. Те, что мне не удавалось перехватить. — Перехватить! — воскликнула аббатиса, наблюдая, как Екатерина убирает с доски ее слона. — Ничего интересного, — сказала царица. — Но теперь, раз ты доверилась мне настолько, что показала это письмо, возможно, ты пойдешь дальше и примешь мою помощь в поисках шахмат. Хотя я подозреваю, что только отъезд Жене заставил тебя обратиться ко мне. Помни, я все еще твой друг. Я хочу заполучить шахматы Монглана и сделать это прежде, чем они попадут в чужие руки, менее чистые, нежели мои. Ты вверила мне собственную жизнь, приехав сюда, но до сих пор не поделилась со мной своими тайнами. Что мне еще оставалось, кроме как перехватывать твои письма? Ты же показала, что не доверяешь мне. — Как я могу настолько доверять тебе? — в ярости воскликнула аббатиса. — Ты думаешь, у меня нет глаз? Ты подписываешь договор со своим врагом Пруссией против союзной вам Польши. Тысячи недругов жаждут покончить с тобой, таких немало даже среди твоих придворных. Ты наверняка знаешь, что твой сын Павел муштрует одетые в прусскую форму полки в своей резиденции в Гатчине. Он планирует государственный переворот. Каждый твой ход в этой опасной игре заставляет меня думать, что ты стремишься найти шахматы вовсе не из бескорыстных побуждений, что тебе они нужны ради власти. Откуда мне знать, что ты не предашь меня, как предала уже многих? Да, возможно, ты и вправду на моей стороне. Долгое время я верила, что это так. Но что произойдет, если мы доставим шахматы сюда? Даже твоя власть, дорогая Софи, не сможет защитить их после твоей смерти. Меня бросает в трепет при мысли, каким образом может твой сын использовать эти фигуры! — Тебе нет нужды бояться Павла! — фыркнула царица, заметив, что аббатиса угрожает ее королю. — Его власть никогда не выйдет за пределы муштры ничтожных полков, которые он разодевает в эту дурацкую форму. После моей смерти царем станет мой внук Александр, Я научила его всему, он будет следовать моим заветам,.. В этот момент аббатиса прижала к губам палец и показала на шпалеру, занавешивавшую дверь. Царица проследила за ее жестом и стремительно поднялась со стула. Обе женщины внимательно рассматривали шпалеру, аббатиса меж тем подхватила беседу. — О, какой интересный ход! — говорила она. — Такой наделает хлопот… Царица властной походкой направилась к стене и резким движением отдернула тяжелую ткань. За шпалерой оказался : великий князь Павел. Он вспыхнул от смущения, неуверенно взглянул на мать и потупился. — Матушка, я как раз шел… хотел нанести вам визит…— начал он, не в силах поднять на Екатерину глаза. — Я имею в виду, ваше величество, я был… пришел навестить настоятельницу… Он нервно теребил пуговицы на мундире. — Вижу, быстротой ума ты весь в отца пошел, — фыркнула царица. — Подумать только, и это я выносила тебя в своей утробе — наследника трона, величайший талант коего в том, чтобы шнырять у замочных скважин! Оставь нас немедленно! Долой с глаз моих! Она отвернулась от Павла, но аббатиса заметила полный ненависти взгляд, который он метнул на свою мать. Екатерина играла с этим мальчиком в опасную игру. Он совсем не был таким дурачком, каким она его представляла. — Ваше величество, преподобная матушка, умоляю, простите меня за мой несвоевременный визит…— извиняющимся тоном произнес Павел. Затем он низко поклонился материнской спине, сделал шаг назад и тихо вышел из комнаты. Царица не произнесла ни слова. Она стояла у дверей, устремив взгляд на шахматную доску. — Как ты думаешь, много он слышал? — наконец спросила она, словно прочитав мысли аббатисы. — Нам придется смириться с тем, что он слышал все, — сказала аббатиса. — Надо действовать незамедлительно. — Из-за того, что глупый мальчишка узнал, что не станет царствовать? — удивилась Екатерина. На лице ее блуждала жесткая улыбка. — Уверена, он давно уже догадывался об этом. — Нет-нет, не в этом дело, — сказала аббатиса. — Беда в том, что он узнал о шахматах… — Шахматы, без всяких сомнений, в безопасности, пока мы не придумаем план, — сказала Екатерина. — Та фигура, которую ты привезла сюда, теперь в моей сокровищнице. Мы можем перепрятать ее туда, куда никому не придет в голову заглянуть. Рабочие сейчас заливают цементом фундамент нового крыла Зимнего дворца. Его перестраивали в течение последних пятидесяти лет. Страшно подумать, какое количество костей уже лежит под ним! — Можем мы сделать это сами? — спросила аббатиса, пока царица мерила комнату шагами. — Ты, конечно, шутишь. — Екатерина снова заняла свое место за столом. — Зачем нам вдвоем выходить из дворца под покровом ночи, чтобы спрятать маленькую фигурку величиной в ладонь? В толк не возьму, из-за чего такой переполох. Аббатиса больше на нее не смотрела, ее глаза остановились на шахматной доске. На ней стояли фигуры, которые уцелели за время разыгранной ими партии. Эту доску с черными и белыми клетками она привезла с собой из Франции. Аббатиса медленно подняла руку и смахнула фигуры с доски. Они упали на мягкий астраханский ковер. Аббатиса постучала о доску костяшками пальцев. Звук получился глухим, словно под черно-белую эмаль была подложена толстая ткань. Ткань, которая отделяла ее от чего-то, что было спрятано внутри… Глаза царицы широко раскрылись. Она протянула руку, дотронулась до доски. Затем встала, едва сдерживая волнение, подошла к камину, угли в котором уже прогорели, взяла в руки железную кочергу и изо всех сил ударила ею по шахматному столику. Несколько эмалевых клеток треснули. Отложив в сторону кочергу, царица убрала с доски осколки и хлопковую ткань, которая находилась под ними. Под покровом что-то тускло блеснуло, доска словно бы засветилась внутренним светом. Аббатиса сидела на стуле, лицо ее было бледным и хмурым. — Доска шахмат Монглана! — громким шепотом произнесла царица, не в силах отвести взгляд от серебряных и золотых клеток, которые виднелись в бреши. — Все это время она находилась у тебя! Неудивительно, что ты молчала. Нам надо убрать все эти плитки. Я хочу увидеть ее во всем великолепии. Как же я хочу увидеть ее! — Я тоже долгое время мечтала об этом, — произнесла аббатиса. — Однако когда доску извлекли из тайника, когда я увидела это свечение, когда провела кончиками пальцев по резьбе и странным магическим символам, я почувствовала, как по моим жилам заструилась ужасная сила, равной которой я не знаю. Теперь ты понимаешь, почему я хочу спрятать ее сегодня же ночью? Спрятать там, где ее никто не найдет, пока мы не соберем все фигуры. Есть ли у тебя кто-нибудь, кто мог бы помочь нам в этом деле и на кого ты можешь положиться? Екатерина посмотрела на подругу и отрицательно покачала головой, впервые за долгие годы ощутив одиночество, которое избрала, став императрицей. Правитель не может позволить себе иметь ни друзей, ни людей, которым можно довериться. — Нет, — произнесла она наконец. На лице ее виднелась какая-то непонятная усмешка, свойственная скорее отчаянной девчонке. — Что ж, мы ведь и раньше попадали с тобой в переделки, не так ли, Элен? Сегодня в полночь мы все сделаем сами. Пожалуй, прогулка на свежем воздухе пойдет нам на пользу. — Возможно, нам потребуется несколько прогулок, — поправила ее аббатиса. — Прежде чем я приказала спрятать доску в столе, я аккуратно разрезала ее на четыре части. Теперь ее можно будет вынести без посторонней помощи. Видишь ли, я предвидела, что такой день наступит… Но Екатерина уже ломала хрупкую эмаль столика, орудуя железной кочергой. Аббатиса стала помогать ей, убирала обломки. Постепенно волшебная доска оказывалась на виду. На каждой ее клетке был выгравирован непонятный символ, серебряный или золотой. Края доски украшал загадочный узор из неограненных, но гладко отполированных драгоценных камней. Аббатиса подняла глаза на подругу и спросила: — Может быть, после обеда мы почитаем перехваченные письма? — Конечно, только жаль, я не захватила их с собой, — согласилась императрица, не отводя от доски глаз. — Они были не слишком-то интересными. Все от твоей давней подруги. В основном там всякая чепуха относительно погоды на Корсике… Но Мирей в тот день была уже за тысячи километров от берегов Корсики. Преодолев наконец подъем на последнюю дюну Эз-Земул Эль-Акбара, она увидела на горизонте пустыни Тассилин, дом Белой Королевы. Тассилин-Адджер, или плато Раздоров, — это длинная полоса синих скал, тянущаяся через пески пустыни на четыреста пятьдесят километров от Алжира до королевства Триполи. Плато разделяло горы Ахаггара и роскошные оазисы, разбросанные в южной части пустыни. В каньонах этого плато был скрыт ключ к древней тайне. Когда Мирей следовала за Шахином по безрадостной пустыне к ущелью, расположенному на западе, она чувствовала, как быстро спадает жар. Впервые за прошедший месяц она ощутила в воздухе запах свежей воды. Ступив в проход между высокими скалами, девушка увидела узкую полоску ручья, зажатую среди камней. В тени по берегам потока густо разросся розовый олеандр, несколько пальм устремили ввысь к синему небу свои перистые кроны. Когда верблюды странников миновали тесное ущелье, синие скалы расступились, открывая взору широкую плодородную долину, где высокогорная река питала сады персиков, фиговых пальм и абрикосов. Мирей, которая неделями не ела ничего, кроме ящериц, саламандр и канюков, приготовленных на углях, принялась обрывать с нижних ветвей плоды, а верблюды набросились на темно-зеленую листву. Долины тянулись цепочкой между скал, некоторые из них плавно переходили одна в другую, некоторые разделялись ущельями. В каждой долине был свой особый климат и растительность. Миллионы лет назад глубокие подземные реки размыли разноцветные слои горных пород, и образовался Тассилин. Его рельеф, изобилующий пещерами и впадинами, напоминал дно высохшего моря. Река проточила ущелья, на стенах которых сплетались в причудливое кружево серые и розовые породы, напоминая коралловые рифы. Посреди долин торчали к небу спирально изогнутые одинокие пики. А за красноватыми донжонами столовых гор, сложенными из окаменевшего песчаника, возвышались крепостные стены синеватых скал, которые защищали этот оазис от жаркого дыхания пустыни. Мирей и Шахин не встретили ни одного человека, пока, взобравшись на уступы Аабарака-Тафелалета, не увидели впереди деревню Тамрит. В переводе название селения означало «деревня шатров». Здесь тысячелетние кипарисы возвышались над глубокими водами реки и воздух был свеж. Очутившись в благословенной прохладе, Мирей мигом забыла о пятидесятиградусной жаре, которую им приходилось терпеть весь месяц путешествия по бесплодным и безлюдным дюнам. В Тамрите они оставили своих верблюдов и взяли с собой лишь провизию, которую могли нести сами, поскольку им предстояло углубиться в ту часть горного лабиринта, где, по словам Шахина, по крутым тропам могли скакать только дикие козы и муфлоны. Они договорились, что народ шатров позаботится об их верблюдах. Жители деревни вышли поглазеть на рыжие кудри Мирей, полыхавшие в лучах закатного солнца. — Нам надо остаться здесь на ночь и передохнуть, — сказал Шахин. — В Лабиринт можно проникнуть лишь при свете дня. Мы отправимся туда завтра. В сердце Лабиринта есть ключ… Он поднял руку, указывая туда, где ущелье изгибалось и его скалистые стены тонули в тени, поскольку лучи низкого солнца не дотягивались до них. — Белая Королева, — прошептала Мирей, вглядываясь в тени, которые играли на причудливо изогнутой каменной поверхности, так что чудилось, будто скалы шевелятся. — Шахин, ведь ты же на самом деле не веришь, что эта каменная женщина там, наверху… что она живая? Девушка задрожала от холода, потому что солнце скрылось и сразу заметно посвежело. — Я не верю, я знаю, — ответил Шахин тоже шепотом, словно боялся, что их услышат. — Говорят, иногда на закате, когда никого нет рядом, люди слышат ее издалека. Она напевает странную песню. Возможно… она споет ее для тебя. В Сефаре воздух был чистым и холодным. Там Мирей и Шахин увидели первые на своем пути, хотя и не самые древние наскальные изображения: скачущих чертенят с козлиными рожками. Они были нарисованы за полторы тысячи лет до новой эры. Путники поднимались все выше, рисунки им попадались все древнее, стены, на которых были нанесены изображения, становились все более труднодоступными, а сами рисунки — все сложнее, все лучше в них чувствовался ореол таинственности, мистики, волшебства. Поднимаясь по скальным выступам вдоль отвесных стен ущелья, Мирей словно погружалась в прошлое. За каждым новым поворотом открывалась новая наскальная галерея, рассказывающая историю многих поколений людей, чьи кости давно уже истлели в этом лабиринте, — приливы и отливы, которые переживала цивилизация за последние восемь тысячелетий. Искусство было повсюду — на каждой выбоине и уступе, на отвесных стенах. Куда ни посмотри, скалы покрывали тысячи и тысячи рисунков: черные, коричневые, сделанные кармином и красной охрой, вырубленные или высеченные в камне. Здесь, в нетронутом уголке земли, зачастую на огромной высоте, куда мог забраться только очень опытный скалолаз (или, если верить Шахину, горные козы), перед глазами путников разворачивалась не просто история человечества, а история жизни. На второй день пути среди рисунков появились колесницы гиксосов — людей моря, которые покорили Египет и Сахару за два тысячелетия до рождения Христа. Повозки, влекомые лошадьми, и доспехи позволили им одержать верх над нарисованными погонщиками верблюдов. И по мере того, как путники продвигались в глубь каньона, перед ними на стенах разворачивалась хроника завоеваний, описание того, как захватчики углублялись в красные пески пустыни. Мирей улыбнулась про себя: интересно, что сказал бы дядя Жак Луи, увидев рисунки этих неизвестных художников, чьи имена канули в Лету, а работа пережила тысячелетия? Каждый вечер, когда солнце опускалось за вершины гор, Шахин и Мирей искали себе убежище для ночлега. Если поблизости не попадалось подходящей пещеры, они спали под шерстяными одеялами. Шахин взял в дорогу и колышки для палаток, чтобы можно было закрепить одеяла и спать, не опасаясь, что ночью скатишься со скального уступа. На третий день они добрались до пещер Тан-Зумайток. Эти пещеры были такие глубокие и темные, что путешественникам пришлось запастись факелами, которые они сделали из веток кустарника, растущего в трещинах скал. Внутри оказались прекрасно сохранившиеся цветные рисунки: безликие люди с круглыми, как монета, головами разговаривают с рыбой, стоящей на двух ногах. Древние племена, объяснил Шахин, считали, что их предки вышли на сушу в облике рыб с ногами, сотворенных из первозданного ила. Рядом был изображен магический ритуал, с помощью которого древние люди усмиряли духов природы: дженоун, то есть недовольные духи, кружащиеся в танце вокруг священного камня по сужающейся спирали против часовой стрелки. Мирей долго разглядывала изображение, не спеша отправиться дальше. Шахин молча стоял рядом. На утро четвертого дня они приблизились к высшей точке плато. За очередным поворотом ущелья стены раздвинулись и открыли проход в широкую глубокую долину, сплошь покрытую наскальной живописью. Каждый камень пестрел цветными рисунками. То была долина Великанов. Больше пяти тысячи рисунков покрывали ее стены снизу доверху. У Мирей перехватило дыхание при виде такого удивительного зрелища. Эти рисунки были древнее всех тех, что она видела в пути. Сияющие яркими красками, они поражали четкостью и простотой, будто были сделаны лишь вчера. Подобно фрескам великих мастеров, они были неподвластны времени. Девушка долго разглядывала скалы. Истории, которые рассказывали рисунки, зачаровали ее, перенесли в другой мир, примитивный и полный тайн. Она стояла на высоком утесе над обрывом, и между небом и землей не было ничего, кроме цвета и формы. Этот цвет бродил у ее крови подобно колдовскому отвару. И тут она услышала звук. Сначала Мирей подумала, что это воет ветер: долину заполнил высокий гул, будто воздух свистел в узком бутылочном горлышке. Взглянув вверх, она увидела огромную скалу, нависающую над безжизненным ущельем. На поверхности скалы появилась трещина. Раньше ее, кажется, там не было. Мирей взглянула на Шахина. Он тоже смотрел на скалу, затем отбросил вуаль со своего лица и кивнул девушке, чтобы следовала за ним. Тропа резко взмывала вверх. Скоро она стала такой крутой, что Мирей, которая была на восьмом месяце беременности, с трудом удерживала равновесие. Однажды она споткнулась и упала на колени. Вниз в ущелье с высоты девятисот метров полетели камни. С трудом сглотнув, Мирей сумела подняться на ноги — выступ был настолько узким, что Шахин не мог прийти к ней на помощь. Дальше она шла, стараясь не смотреть вниз. Звук становился громче. Это были три ноты, повторяющиеся в разных вариациях, каждый раз все выше и выше. Чем ближе Мирей и Шахин Подходили к расщелине в скале, тем меньше звук напоминал шум ветра. Красивый чистый тон звучал как человеческий голос. На высоте полутора тысяч метров тропа заканчивалась небольшим пятачком. То, что снизу казалось тонкой трещиной в скале, на самом деле было гигантской расщелиной — входом в пещеру, шести метров в ширину и пятнадцати в высоту. Будто какой-то великан махнул мечом и прорубил щель в камне, от вершины до уступа. Мирей подождала Шахина, взяла его за руку, и они вместе шагнули в пещеру. Звук стал оглушительным, окружил их со всех сторон, отдаваясь эхом от стен расщелины. Он проникал повсюду, заставлял вибрировать каждую частичку тела. Медленно пробираясь сквозь темную расселину, Мирей увидела в конце ее отблеск света. Девушка решительно бросилась ему навстречу, и звуки музыки поглотили ее. Но она прошла пещеру до конца, по-прежнему не отпуская руки Шахина, и вышла на свет. Они снова очутились под открытым небом — то, что Мирей сначала приняла за другую пещеру, оказалось маленькой долиной. Свет белым потоком лился сверху. Вдоль неровных вогнутых стен стояли великаны. Шести метров в высоту, они словно парили в зыбком и бледном свете. Боги с бараньими рогами на головах, мужчины в мешковатых вязаных одеждах и в шлемах с решетчатыми забралами, которые полностью закрывали их лица. От того места, где должен был находиться рот, до груди тянулись трубки. Великаны сидели на стульях со странными спинками, которые поддерживали их головы, перед ними были рычаги и странные приспособления, напоминающие часы или барометры. Великаны были заняты непонятными и чуждыми Мирей делами, а в центре их круга парила Белая Королева. Музыка прекратилась. Возможно, это все же был свист ветра — или игра воображения. Фигуры, омытые белым светом, ослепительно сияли. Мирей взглянула на Белую Королеву. Страшное изваяние, размером гораздо больше остальных, нависало над долиной. Словно кара Господня, возвышалась у скалы исполинская фигура, окутанная облаком белого света. Ее строгое лицо было намечено всего несколькими штрихами, изогнутые рога походили на знаки вопроса, которые, казалось, вот-вот спрыгнут со скалы. Рот фигуры был открыт в немом крике, словно безъязыкая статуя силилась заговорить. Но молчала. Оцепенев от ужаса, Мирей не могла отвести взгляд от Белой Королевы. Наступившая тишина пугала больше, чем загадочный звук. Девушка покосилась на Шахина, который неподвижно стоял рядом. Облаченный в черный балахон и синюю вуаль, он казался одним из этих неподвластных времени изваяний. Ослепительно яркий свет резал глаза, бездушные каменные стены теснились вокруг. Мирей вновь перевела взгляд на исполинскую скалу, испытывая ужас и растерянность. А потом она увидела… В воздетой к небу руке Белая Королева сжимала жезл, оплетенный двумя каменными змеями. Как в кадуцее22 Гермеса, их извивающиеся тела образовывали цифру восемь. И тут Мирей услышала голос. Нет, поняла она, слух здесь ни при чем — слова раздавались не в долине, а внутри ее. Голос произнес: «Взгляни еще раз. Взгляни пристальней. Смотри». Мирей стала рассматривать фигуры, вырубленные в скале. Все они, кроме Белой Королевы, изображали мужчин. Вдруг с ее глаз словно упала пелена, и Мирей увидела их совершенно иначе. Это были вовсе не мужчины, занятые непонятными делами, — это был один человек. Статуи изображали его действия последовательно, шаг за шагом. Повинуясь взмаху жезла Белой Королевы, он двигался по стене, переходя из одной стадии в другую, в точности как те круглоголовые люди, которые вышли на сушу в облике рыб. Сначала человек надевал на себя некие ритуальные одежды — впрочем, возможно, вовсе не ритуальные, а защитные. Затем он двигал руками рычаги, словно рулевой у штурвала или аптекарь, склонившийся над ступкой. И в конце концов, после долгого пути, когда великий труд был завершен, мужчина поднялся со своего кресла и присоединился к Белой Королеве, коронованный в награду за свои усилия священными витыми рогами Марса — бога войны и разрушения. Он сам стал богом. — Я поняла, — вслух сказала Мирей, и звук ее голоса эхом отразился от каменных стен и дна бездны, дробящих солнечный свет. И в это мгновение она почувствовала первый приступ боли. Схватки усиливались. Шахин подхватил девушку и помог ей лечь на землю. Она вся была покрыта холодной испариной сердце ее билось неровными толчками. Шахин снял свои вуали и положил руку ей на живот, когда следующая судорога сотрясла ее тело. — Время пришло, — мягко сказал он. С высокого плато над Тамритом Мирей могла видеть дюны на тридцать километров вокруг. Ветер трепал ее волосы цвета красных песков. Мягкая ткань халата была приспущена, Мирей прижимала к груди ребенка. Как и предсказывал Шахин, у нее родился мальчик. Она назвала его Шарло, как сокола. Ребенку было почти шесть недель от роду. На горизонте появились крошечные фонтанчики красного песка — всадники со стороны Бахр-эль-Азрак. Прищурившись, Мирей сумела различить четырех человек верхом на верблюдах, они скользили вниз по подветренному склону дюны подобно щепкам, подхваченным океанской волной. Горячее марево, поднимавшееся над пустыней, делало фигурки размытыми. Им понадобится почти целый день, чтобы добраться до Тамрита, спрятанного глубоко в лабиринте ущелий Тассилина. Однако Мирей не собиралась дожидаться прибытия всадников. Она знала, что они придут за ней, почувствовала их приближение много дней назад. Поцеловав своего ребенка в лобик, она завернула его в мешок, висевший у нее на шее, и стала спускаться с горы — ждать письма. Может, его привезут и не сегодня, но так или иначе оно придет скоро — письмо от аббатисы Монглана, в котором будет написано, что Мирей может возвращаться. |
||
|