"Восемь" - читать интересную книгу автора (Нэвилл Кэтрин)

Продвижение пешки

Париж, 3 сентября 1792 года

В фойе дома Дантона горела единственная свеча. Ровно в полночь человек в длинном черном плаще позвонил в наружную дверь. Слуга прошаркал через фойе и выглянул в щелку двери. Человек на ступенях был в мягкой шляпе с низко опущенными полями, которая скрывала его лицо.

— Бога ради, Луи, — сказал человек. — Открой дверь, это я, Камиль!

Засов упал, и слуга распахнул дверь.

— Никакая предосторожность не бывает лишней, мсье, — извинился старик.

— Я отлично все понимаю, — серьезно сказал Камиль Демулен, перешагнув через порог.

Он снял шляпу и запустил пальцы в свою густую шевелюру.

— Я только что вернулся из тюрьмы «Ля Форс». Ты знаешь, что там произошло…

Демулен резко оборвал себя, заметив в темноте легкое движение.

— Кто здесь? — испуганно спросил он.

Незнакомец молча встал во весь рост: высокий, бледный, элегантно одетый, несмотря на сильную жару. Он вышел из тени и протянул Демулену руку.

— Камиль, друг мой, — сказал Талейран. — Надеюсь, я не напугал вас. Вот, дожидаюсь возвращения Дантона из Комитета.

— Морис! — воскликнул Демулен, тряся его руку. — Что занесло вас в такой час в наш дом?

Будучи секретарем Дантона, Демулен годами делил со своим патроном апартаменты.

— Дантон любезно согласился выдать мне паспорт, чтобы я мог покинуть Францию, — спокойно пояснил Талейран. — Таким образом, я смогу вернуться в Англию и возобновить переговоры. Как вы знаете, британцы отказались признать наше новое правительство.

— Я бы не стал дожидаться здесь Дантона сегодня ночью,—, сказал Камиль.—Вы слышали, что произошло в Париже? Талейран медленно покачал головой и ответил:

— Говорят, что пруссаки отступают. Как я понимаю, они возвращаются домой, потому что их ряды косит дизентерия. — Он рассмеялся. — Нет такой армии, которая смогла бы на марше три дня подряд пить вина Шампани!

— Это правда, пруссаки уходят, — подтвердил Камиль, не присоединившись к веселью собеседника. — Однако я говорю о массовом избиении.

По выражению лица Талейрана он догадался, что тот еще не слышал новостей.

— Это началось днем, в Аббатской обители. Теперь беспорядки перекинулись на «Ля Форс» и «Ля Консьержери». Убито уже более пятисот человек, если верить подсчетам. Там творится массовая резня, даже каннибализм. Собрание не может положить этому конец.

— Я ничего об этом не слышал! — воскликнул Талейран. — И что же вы предприняли?

— Дантон до сих пор в «Ля Форс». Чтобы хоть немного затормозить волну насилия, Комитет организовал срочные судебные разбирательства прямо в тюрьмах. Мы согласились платить судьям и палачам каждый день по шесть франков и кормить их. Иначе мы вообще не смогли бы их контролировать, Морис. Париж на грани анархии. Люди называют это террором.

— Немыслимо! — охнул Талейран. — Когда новости об этом начнут распространяться, со всеми надеждами на сближение с Англией можно будет распрощаться. Счастье, если она не присоединится к пруссакам и не объявит нам войну. Тем больше у меня причин уехать как можно скорее.

— Вы не сумеете уехать без паспорта, — сказал Демулен, беря его за руку. — Только сегодня мадам де Сталь была арестована за попытку покинуть страну под защитой дипломатической неприкосновенности. На счастье, я оказался рядом и спас ее от гильотины. Они забрали ее в Парижскую коммуну.

Лицо Талейрана вытянулось, когда он осознал всю тяжесть положения. Демулен продолжил:

— Не бойтесь, сегодня вечером она в безопасности в посольстве, и вы будете в безопасности у себя дома. Сегодняшней ночью представителям знати или духовенства не стоит появляться на улицах. Вы в двойной опасности, мой друг.

— Ясно, — спокойно сказал Талейран. — Да, предельно ясно.

Был уже час ночи, когда Талейран пешком возвратился домой по темным улицам Парижа, стараясь по возможности двигаться незаметно. По пути он видел несколько компаний заядлых театралов, возвращавшихся домой, и последних посетителей игорных домов. Мимо него проезжали открытые повозки, набитые гуляками и распространяющие запах шампанского, а смех припозднившихся любителей развлечений еще долго отдавался эхом на пустых улицах.

Они играют с огнем, думал Талейран. Он уже отчетливо видел тот темный хаос, в который соскальзывала страна. Необходимо было уехать, и как можно быстрее.

Приблизившись к воротам своего сада, Талейран заметил в глубине двора пятно света и встревожился. Он строго приказал, чтобы все ставни были закрыты, а шторы опущены, чтобы никакой проблеск света не позволял определить, что он дома. В эти дни находиться дома было опасно. Однако когда Морис достал ключ, железная створка ворот со скрипом открылась. Со свечой в руке перед ним стоял его слуга Куртье.

— Бога ради, Куртье, — прошептал Талейран. — Я же говорил, что света не должно быть. Ты чуть не до смерти напугал меня.

— Простите, монсеньор, — извинился слуга, который всегда обращался к своему хозяину в соответствии с его духовным саном. — Надеюсь, я зашел не слишком далеко, нарушивеще один приказ.

— Что ты сделал? — спросил Талейран и проскользнул в калитку, которую слуга тут же запер за ним.

— У нас гостья, монсеньор. Я взял на себя ответственность и разрешил ей дождаться вас в доме.

— Это серьезный проступок. — Талейран остановился и взял слугу за руку. — Толпа задержала сегодня мадам де Сталь и препроводила ее в Парижскую коммуну. Бедная женщина чуть не лишилась жизни! Никто не должен знать, что я планирую покинуть Париж. Кого ты впустил, говори!

— Это мадемуазель Мирей, монсеньор, — сказал слуга. — Она пришла одна, и совсем недавно.

— Мирей? Одна и в такое время? Талейран поспешил за слугой.

— Монсеньор, при мадемуазель был саквояж, а платье ее совершенно испорчено. Она едва способна говорить. Я не ошибусь, если замечу, что пятна на ее кружевах — это пятна крови, очень большие пятна.

— Боже мой! — пробормотал Талейран.

Со всей поспешностью, которую позволяла его хромота, он проковылял через двор и вошел в прихожую. Куртье указал на кабинет, и Талейран поспешил через просторный холл, заставленный наполовину упакованными к отъезду ящиками с книгами. Девушка лежала на обитом бархатом диване. В зыбком свете свечи, которую услужливо принес Куртье, Морис увидел, какое бледное у нее лицо.

Талейран с трудом встал на колени и обеими руками принялся растирать безвольную руку девушки.

— Мне принести соли, монсеньор? — спросил Куртье с невозмутимым видом. — Все слуги получили расчет, поскольку утром мы уезжаем.

— Да-да, — ответил Талейран, не отводя глаз от Мирей. Сердуе его похолодело от страха. — Но Дантон с паспортом не явился, а теперь еще и это…

Он снова бросил взгляд на слугу, который по-прежнему стоял рядом со свечой в руке.

— Хорошо, принеси соли, Куртье. Как только мы приведем мадемуазель в чувство, ты отправишься известить Давида. Мы должны выяснить, что произошло, и выяснить быстро.

Талейран молча сидел у дивана, глядя на Мирей, в голову ему лезли ужасные мысли. Взяв со стола свечу, он ближе поднес ее к неподвижному телу девушки. Ее волосы цвета земляники слиплись от крови, лицо тоже было покрыто грязью и засохшей кровью. Он нежно поправил ей волосы, наклонился и поцеловал Мирей в лоб. Пока Морис сидел и смотрел на нее, что-то начало твориться в его душе. Как странно, думал он. Мирей всегда была такой разумной, такой серьезной… Куртье вернулся наконец с нюхательной солью и отдал маленький хрустальный флакончик своему хозяину. Осторожно приподняв голову девушки, Морис поднес к ее лицу открытый флакон и держал его до тех пор, пока она не начала кашлять.

Глаза девушки открылись, и она в ужасе уставилась на мужчин. Потом она, похоже, поняла, где находится, резко села и схватила Талейрана за руку, дрожа от страха.

— Как долго я была без сознания? — всхлипнула Мирей. — Вы никому не сказали, что я здесь?

Лицо девушки было белым, она вцепилась в руку Мориса мертвой хваткой.

— Нет-нет, моя дорогая, — ответил Талейран успокаивающим голосом. — Ты здесь совсем недолго. Как только почувствуешь себя лучше, Куртье даст тебе горячего бренди, чтобы успокоить нервы, а затем мы пошлем за твоим дядей.

— Нет! — вскрикнула Мирей. — Никто не должен знать, что я здесь! Вы никому не должны говорить, особенно моему дяде. У него меня будут искать в первую очередь. Моя жизнь в большой опасности. Клянитесь, что никому не скажете!

Она попыталась вскочить, но Талейран и Куртье удержали ее.

— Где мой саквояж? — закричала Мирей.

— Он здесь, — сказал Талейран, показывая на кожаную сумку. — Рядом с тобой. Моя дорогая, ты должна успокоиться и лечь. Пожалуйста, отдохни немного, тогда тебе станет лучше и ты сможешь обо всем рассказать. Уже поздняя ночь. Не хочешь ли послать за Валентиной или дать ей знать, что ты жива?

При упоминании имени Валентины на лице девушки появилось выражение такого ужаса и горя, что Талейран в страхе отшатнулся.

— Нет, — тихо произнес он. — Этого не может быть. Только не Валентина. Скажи мне, что с Валентиной ничего не случилось. Скажи мне!

Он схватил Мирей за плечи и принялся трясти ее. Она медленно сосредоточила на нем взгляд. То, что он прочел в ее бездонных глазах, потрясло Мориса до глубины души. Он с силой сжал плечи девушки и повысил голос.

— Пожалуйста! — взмолился он. — Пожалуйста, скажи, что с ней ничего не случилось! Ты должна мне сказать, что с ней все хорошо.

Глаза Мирей были сухими. Талейран продолжал трясти ее. Казалось, он не понимает, что делает. Куртье медленно подошел к хозяину и положил руку ему на плечо.

— Сир, — сказал он. — Сир…

Талейран смотрел на девушку так, словно готов был лишиться чувств.

— Это неправда, — прошептал он, отчетливо произнося каждое слово.

Мирей лишь глядела на него. Постепенно он пришел в себя и ослабил хватку. Руки его опустились, на лице отразилась растерянность. Он оцепенел от горя, не в силах поверить в то, что произошло.

Отстранившись от Мирей, Талейран встал и подошел к камину. Он взял с каминной полки причудливые бронзовые часы, достал золотой ключик и начал медленно и осторожно заводить их. Мирей услышала в темноте громкое тиканье.

Солнце еще не взошло, но первый бледный свет пробился сквозь шелковые занавески спальни Талейрана.

Морис провел без сна почти всю ночь. Ужасную ночь. Он не мог представить себе, что Валентина мертва. У него словно вырвали сердце из груди, он не находил слов, чтобы описать свои чувства. У Талейрана никогда не было настоящей семьи, и он никогда прежде не ощущал потребности в том, чтобы рядом был близкий ему человек. Может, лучше бы все так и оставалось, возникла у него жестокая мысль. Тот, кто никого не любит, никогда не узнает горечь потери.

Перед мысленным взором вновь и вновь возникали белокурые волосы Валентины, сверкающие в свете камина. Вот она наклонилась, чтобы поцеловать его ногу, вот гладит его лицо своими тонкими пальчиками. Он вспоминал все наивные выходки, которыми она так любила удивлять его. Как могла она умереть? Как могла?

Мирей была не в состоянии рассказать об обстоятельствах гибели кузины. Куртье приготовил для нее горячую ванну, напиток из горячего бренди со специями, добавив немного настойки опия, чтобы девушка смогла заснуть. Талейран предоставил ей свою огромную кровать с пологом из бледно-голубого шелка. Бледно-голубого, как глаза Валентины.

Сам он полночи не спал, пристроившись рядом в кресле, обитом синим шелком. Мирей несколько раз совсем уже засыпала, но просыпалась с рыданиями. Глаза ее были пусты, она громко звала Валентину. Тогда Морис утешал ее, и через некоторое время девушка снова проваливалась в тяжелый сон, а он возвращался на свое неудобное ложе и укрывался шалью, которую дал ему Куртье.

Ничто не могло успокоить его, и, когда небо за окнами порозовело, Талейран все еще не спал. Его голубые глаза стали мутными от бессонницы, золотые кудри растрепались. Один раз, проснувшись, Мирей выкрикнула:

— Я пойду в Аббатскую обитель с тобой, кузина. Я никогда не отпущу тебя одну к францисканцам.

Будто ледяная игла пронзила мозг Талейрана при этих словах. Боже, возможно ли, что Валентина умерла? Он не мог даже думать о том, что произошло в Аббатской обители. Когда Мирей отдохнет, он узнает от нее правду, пусть это и причинит страшную боль им обоим.

Внезапно он услышал звук легких шагов.

— Мирей? — прошептал он, но ответа не последовало. Вскочив, Талейран отбросил полог постели. Девушки в спальне не было.

Накинув на себя шелковый халат, он захромал к гардеробной, но, проходя мимо французских окон, разглядел сквозь тонкие занавески девичий силуэт, очерченный розовым светом зари. Талейран откинул занавески и оцепенел.

Мирей стояла к нему спиной, оглядывая фруктовые деревья в его маленьком саду. Она была обнажена, и ее белая кожа светилась подобно дорогому шелку. Морису тут же пришла на память их первая встреча, когда он увидел девушек на помосте в студии Давида. Валентину и Мирей. Боль от этих воспоминаний была столь сильна, словно его пронзили копьем. Однако кроме этой боли в глубинах его существа поднималось и другое чувство. Когда оно всплыло на поверхность, Талейран содрогнулся — чувство оказалось куда ужаснее, чем он мог себе представить. Вожделение, похоть, страсть. Ему хотелось схватить девушку прямо здесь, на террасе, в лучах восходящего солнца, погрузиться в нее своей измученной плотью, повалить ее на землю, кусать ее губы, оставлять синяки на теле, утопить свою боль в ее темных глубинах. И едва это желание окрепло в нем, Мирей почувствовала его присутствие и обернулась. Увидев Талейрана, она зарделась. Он ужасно смутился, однако попытался скрыть замешательство.

— Моя дорогая, ты простудишься, — сказал он, торопливо снимая халат и набрасывая его на плечи девушки. — В это время года роса выпадает обильно.

Самому себе Талейран представлялся дураком. Хуже того, когда его пальцы коснулись ее плеч, в него словно ударила молния. Прежде ему не приходилось ощущать ничего подобного. Он хотел найти в себе силы, чтобы уйти, но Мирей глядела на него своими бездонными зелеными глазами. Он поспешно отвел взгляд. Девушка не должна была догадаться, о чем он думал. Это было недостойно. Талейран лихорадочно пытался придумать, что смогло бы помочь ему подавить в себе это чувство, возникшее столь внезапно. И бывшее таким жестоким.

— Морис, — проговорила Мирей, поправляя тонкими пальчиками локон его непокорных кудрей. — Я хочу поговорить о Валентине сейчас. Могу я поговорить с вами о Валентине?

Ее рыжие волосы шевелились на обнаженной груди от легкого дуновения ветерка. Талейран тоже ощущал его через тонкую ткань ночной рубахи. Он стоял так близко к ней, что мог уловить тонкий аромат ее кожи. Морис закрыл глаза, сдерживая свои чувства, он боялся смотреть ей в глаза, чтобы она не заметила его состояния. Боль, которая снедала его изнутри, была невыносима. Какое же он чудовище!

Талейран заставил себя открыть глаза и посмотреть на девушку. Он попытался улыбнуться, но вместо улыбки вышел мученический оскал.

— Ты назвала меня Морисом, — сказал он, все еще силясь улыбаться. — Не дядей Морисом.

Мирей была невыразимо прекрасна в тот миг, ее чуть приоткрытые губы напоминали лепестки роз… Он прогнал эти мысли прочь. Валентина. Мирей хотела поговорить о Валентине. Нежно, но решительно он положил ей руки на плечи. Морис почувствовал тепло ее кожи сквозь тонкую шелковую ткань, разглядел тонкую голубую жилку, пульсирующую на длинной белой шее, и ниже — тень между юными грудями…

— Валентина очень сильно любила вас, — произнесла Мирей сдавленным голосом. — Я знала все ее мысли и чувства. Она мечтала, чтобы между вами произошло то, что обычно происходит между мужчиной и женщиной. Вы понимаете, что я имею в виду?

Девушка опять взглянула на него, губы ее были так близко, а тело… Он подумал, что расслышал неверно.

— Я… я не уверен… То есть, конечно, я знаю, — заикаясь произнес он. — Но я никогда не мог вообразить, что…

Он снова почувствовал себя дураком. Господи, о чем она говорит?

— Мирей, — строго произнес Талейран, пытаясь говорить с отеческой добротой. Ведь эта девочка, стоявшая перед ним, годилась ему в дочери. Ребенок, да и только. — Мирей…— повторил он, гадая, как перевести разговор в более безопасное русло.

Но она подняла руки и коснулась его лица, пробежала пальцами по волосам. И вдруг приникла к его губам своими губами. «Боже, — подумал Талейран, — я, наверное, сошел с ума. Этого не может быть».

— Мирей, — снова начал он, касаясь губами ее губ. — Я не могу… мы не можем…

Он почувствовал, как душа словно распахнулась ей навстречу, когда он приник к ее устам, в чреслах запульсировала кровь. Нет. Нельзя. Не так. Не теперь.

— Не забывайте, — прошептала Мирей, дотрагиваясь до его груди через тонкую ткань рубахи. — Я тоже любила ее.

Талейран застонал, сорвал покров с ее плеч и погрузился в теплую плоть.

Он тонул, тонул… погружаясь в пучину темной страсти. Его пальцы были подобны холодным струям воды на шелке стройных бедер девушки. Любовники лежали на смятой постели, и он чувствовал, как падает… падает… Когда их губы встретились, Талейрану почудилось, что кровь переполнила его тело и выплеснулась в тело девушки, смешалась с ее кровью. Жестокость страсти, мучившей его, была невыносимой. Он пытался вспомнить, что делает и почему нельзя этого делать, но все забыл. А Мирей отдавалась ему со страстью еще более жестокой и темной, чем его собственная. Он никогда не испытывал ничего подобного. Ему хотелось, чтобы это продолжалось вечно.

Когда Мирей смотрела на него своими темно-зелеными, похожими на бездонные озера глазами, он знал: она чувствует то же, что и он. Каждый раз, когда он касался ее, ласкал, она словно погружалась в его тело, пыталась раствориться в нем, в каждой его косточке, каждом нерве. Она как будто хотела увлечь его на дно темного озера, где они вместе утонули бы в дурмане страсти. В Лете. В беспамятстве. И когда он плыл в озерах ее зеленых глаз, он чувствовал, как страсть накрывает его подобно шторму, и слышал зов ундин из темной глубины.

Морис Талейран любил многих женщин. У него было бессчетное множество любовниц, однако когда он лежал на смятых простынях, сплетясь с Мирей в тесном объятии, то не мог вспомнить ни одной. Он знал, что это счастье ему дано будет пережить вновь. Это было высшее блаженство, которое не многим дано испытать. Однако теперь он вновь чувствовал боль. И вину.

Вину. Потому что, когда они слились в любовном блаженстве, в объятиях друг друга, страстных и более могущественных, чем все, что он знал прежде, — он выдохнул: «Валентина». Валентина. Как раз в тот момент, когда волна страсти была наивысшей. И Мирей прошептала: «Да».

Он взглянул на нее. Мирей разметалась на льняных простынях, такая прекрасная: нежно-кремовая кожа и огненные волосы. Она взглянула на него своими зелеными глазами — и улыбнулась.

— Я не знала, на что это похоже, — сказала она.

— Тебе понравилось? — спросил он, нежно поглаживая ее волосы.

— Да, понравилось, — ответила она, все еще улыбаясь. А потом заметила, что он чем-то обеспокоен.

— Прости, — мягко сказал Морис. — Я не собирался этого делать. Но ты была так прекрасна, и я так сильно желал тебя…

Он поцеловал сначала ее волосы, затем губы.

— Не надо жалеть, — сказала Мирей, садясь на постели и становясь серьезной. — Когда мы были вместе, мне на миг почудилось, будто она жива. Будто все страшное было лишь в дурном сне. Будь Валентина жива, она занялась бы с тобой любовью. Не извиняйся за то, что назвал меня ее именем.

Она словно прочла его мысли. Талейран посмотрел ей в глаза и улыбнулся в ответ.

Он снова лег в постель и мягко заставил Мирей лечь сверху. Грациозное тело девушки было прохладным и нежным. Ее аромат пьянил Мориса и разжигал утихшую было страсть. С трудом взяв себя в руки, он погасил пламя, бушевавшее в чреслах. Существовало нечто, чего он желал еще больше. В первую очередь.

— Я хочу, чтобы ты для меня кое-что сделала, — проговорил он, прижавшись губами к волосам Мирей.

Девушка подняла голову и посмотрела на него.

— Я знаю, что причиню тебе этим боль, — сказал Морис, — однако я хочу, чтобы ты рассказала о Валентине, Рассказала все. Мы должны сообщить обо всем твоему дяде. Ночью во сне ты говорила об аббатстве…

— Дяде нельзя говорить, где я, — прервала его Мирей, садясь на постели.

— В конце концов, мы должны похоронить Валентину, — возразил он.

— Я даже не знаю, — ответила Мирей глухим голосом, — сможем ли мы найти ее тело. Если ты поклянешься помочь мне, я расскажу, как она умерла. И почему.

Талейран недоуменно посмотрел на нее.

— Что значит — почему? — спросил он. — Я думал, вы попали в Аббатскую обитель по ошибке. Конечно…

— Валентина умерла из-за этого, — медленно произнесла Мирей.

Она встала с кровати, пересекла комнату и подошла к саквояжу, который Куртье оставил перед дверью в гардеробную. С усилием подняв саквояж, она вернулась обратно и поставила его на кровать. Затем открыла саквояж и показала знаком, что Талейран может заглянуть внутрь. Там, облепленные землей и жухлыми стеблями травы, лежали восемь фигур из шахмат Монглана.

Талейран протянул руку и достал из большого кожаного саквояжа одну из фигур. Держа ее обеими руками, он устроился рядом с Мирей на смятых простынях. Это был большой золотой слон, размером с его ладонь. Седло было щедро инкрустировано отшлифованными рубинами и черными сапфирами, хобот и золотые бивни подняты в боевой стойке.

— Aufin, — прошептал Морис. — Эту фигуру мы теперь называем «епископ», советник короля и королевы.

Одну за другой доставал он фигуры из сумки и расставлял их на кровати. Серебряный верблюд, золотой. Еще один золотой слон. Арабский скакун, вставший на дыбы. Три пешки, gо-разному вооруженные, каждый маленький пехотинец ростом с палец. Все украшены аметистами, цитринами, турмалинами, изумрудами и яшмой.

Талеиран медленно взял в руку фигуру коня и повертел ее. Очистив основание фигуры от грязи, он увидел символ, выгравированный в золотистом металле. Талеиран внимательно изучил его, затем показал символ Мирей. Это был круг со стрелой сбоку.

— Марс, красная планета, — сказал Талеиран. — Бог войны и разрушения. «И вышел другой конь, рыжий; и сидящему на нем дано взять мир с земли, и чтобы убивали друг друга; и дан ему большой меч»19.

Однако Мирей, казалось, не слышала его. Она сидела, уставившись на символ на основании фигуры, которую Талеиран все еще держал в руке. Девушка молчала, словно впала в транс. Наконец он заметил, что губы ее шевелятся, и, наклонившись ближе, услышал:

— И имя мечу было Сар, — прошептала она и закрыла глаза.

Талеиран сидел молча около часа. На нем был надет халат, тогда как Мирей сидела раздетая на скомканных простынях.

Она поведала ему историю аббатисы так подробно, как могла. И о том, как монахини достали шахматы из стены аббатства. И о том, как им удалось увезти фигуры во все концы Европы, как они с Валентиной оказывали помощь тем монахиням, которые в ней нуждались. Затем девушка рассказала о сестре Клод, как Валентина бросилась ей навстречу, когда они шли по переулку рядом с тюрьмой.

Когда она дошла в своем рассказе до места, где трибунал приговорил Валентину к смерти и Давид упал на землю, Талейран прервал ее. Лицо Мирей было залито слезами, глаза покраснели, голос срывался.

— Ты хочешь сказать, что Валентина не была убита толпой? — вскричал Талеиран.

— Ее приговорил к смерти этот ужасный человек! — прорыдала Мирей. — Я никогда не забуду его лица! Этой безобразной гримасы! Как он наслаждался властью над жизнью и смертью! Чтоб он сгнил от язв, которые покрыли его…

— Что ты сказала? — Морис схватил девушку за руку и потряс ее. — Как звали этого человека? Ты должна вспомнить!

— Я спросила его имя, — сказала Мирей, глядя на него сквозь слезы, — но он не назвал мне его. Он только сказал: «Я — ярость народа!»

— Марат! — воскликнул Талеиран. — Я должен был догадаться, однако не могу поверить…

— Марат! — повторила Мирей. — Теперь я знаю имя и никогда не забуду его! Он заявил, что будет охотиться на меня, если не найдет фигуры там, где я сказала, но вместо этого я буду охотиться на него!

— Моя дорогая девочка! — сказал Талеиран. — Ты забрала фигуры из тайника, Марат перевернет землю и небеса, чтобы отыскать тебя. Как же тебе удалось сбежать из тюремного двора?

— Благодаря дяде Жаку Луи, — сказала Мирей. — Он был близко от того злого человека, когда объявили приговор, и в ярости кинулся на него. Я бросилась к Валентине, но меня оттащили прочь…— Мирей заставила себя продолжать: — Потом я услышала, как дядя выкрикивает мое имя и умоляет, чтобы я бежала. И я побежала прочь, не разбирая дороги. Не знаю, как сумела выбраться за ворота. Все было как в кошмарном сне. Затем я снова очутилась в переулке и во весь дух бросилась к дому Давида.

— Ты храбрая девочка, моя дорогая. Вряд ли на твоем месте я сохранил бы такое мужество.

— Валентина умерла из-за этих фигур, — прорыдала Мирей, безуспешно пытаясь успокоиться. — Я не могла позволить ему завладеть ими! Я успела забрать их, пока он не явился за ними из тюрьмы. Прихватила только немного одежды из моей комнаты и этот кожаный саквояж и сбежала…

— Но ты ушла из дома не позднее шести часов вечера. Где же ты была все это время, до того как пришла ко мне около полуночи?

— Только две фигуры были спрятаны в саду Давида, — ответила девушка. — Те, которые мы с Валентиной взяли с собой из Монглана: золотой слон и серебряный верблюд. Остальные шесть принесла сестра Клод, она из другого аббатства. Насколько я знаю, она прибыла в Париж накануне утром. У не не было времени как следует спрятать их, и было слишком опасно брать их на встречу с нами. Однако сестра Клод умерла и лишь Валентине успела сказать, где спрятала фигуры. |

— Но ведь они у тебя?! — Талейран показал на драгоценные фигуры, которые до сих пор были разбросаны среди простыней. Ему померещилось, что он чувствует исходящее от них тепло. — Ты сказала, в тюрьме были солдаты, члены трибунала и еще много других людей. Как ты смогла узнать от Валентины, где лежат фигуры?

— Ее последние слова были: «Вспомни привидение!» Затем она несколько раз повторила свое имя.

— Привидение? — в смятении повторил Талейран.

— Я сразу сообразила, что она имеет в виду. Это касалось твоего рассказа о привидении кардинала Ришелье.

— Ты уверена? Хотя ты, конечно, права, поскольку эти фигуры здесь. Однако я не представляю, как можно было найти их по такому скудному намеку?

— Ты рассказал нам, что был священником в Сан-Реми, затем уехал в Сорбонну, где и увидел в часовне привидение кардинала Ришелье. Как ты знаешь, фамильное имя Валентины — де Реми. Я сразу догадалась, что предок Валентины Жерико де Реми был похоронен в часовне Сорбонны, неподалеку от гробницы кардинала. Вот что она пыталась мне сказать. Фигуры были спрятаны там. Я вернулась к часовне в сумерках, там же нашла свечу, горевшую на могиле предка Валентины. При ее слабом свете я принялась обыскивать часовню. Прошло несколько часов, прежде чем мне удалось обнаружить на полу слабо держащуюся плитку, частично скрытую под могильной плитой. Подняв ее, я разрыла землю и достала оттуда фигуры, затем как можно быстрей побежала сюда, на рю де Бон.

Мирей остановилась, чтобы перевести дыхание.

— Морис, — сказала она, положив голову ему на грудь, и прижалась к нему так тесно, что он почувствовал биение ее сердца. — Думаю, была еще одна причина, по которой Валентина упомянула о призраке. Она пыталась сказать мне, чтобы я обратилась к тебе за помощью, чтобы доверилась тебе.

— Чем же я могу помочь, дорогая? — спросил Морис. — Я сам узник здесь, во Франции, пока не получу паспорт. Ты ведь понимаешь, что обладание этими фигурами грозит нам обоим большой опасностью.

— Нет, если мы узнаем тайну, которая заключена в этих шахматах. Тайну, касающуюся власти. Узнав ее, мы сможем ею воспользоваться, не так ли?

Мирей выглядела такой смелой и серьезной, что Талейран не мог не рассмеяться. Он склонился над ней и принялся целовать ее обнаженные плечи. Несмотря на все, он почувствовал, как в нем снова разгорается желание. И тут в дверь спальни тихонько постучали.

— Монсеньор, — сказал через дверь Куртье. — Мне жаль беспокоить вас, но во дворе ждет человек.

— Меня нет дома, Куртье, — сказал Талейран. — Ты же знаешь.

— Но, монсеньор, — сказал слуга, — это посланник от мсье Дантона. Он принес паспорт.

В девять вечера Куртье сидел на полу кабинета хозяина, его строгий жакет лежал на стуле, рукава рубахи были засучены. Слуга усердно заколачивал последний из ящиков с книгами, что были расставлены по всей комнате. Книги валялись везде. Мирей и Талейран сидели между стопками книг и пили бренди.

— Куртье, — сказал Талейран, — завтра ты отправишься в Лондон вместе с этими ящиками. Когда прибудешь туда, спроси нотариусов мадам де Сталь, они покажут тебе жилье и дадут ключи от него. И еще: пусть никто, кроме тебя, не прикасается к этим ящикам. Не спускай с них глаз и не распаковывай, пока не приедем мы с мадемуазель Мирей.

— Я говорила тебе, — сухо заметила Мирей, — что не смогу поехать с тобой в Англию. Я хочу лишь вывезти фигуры из Франции.

— Моя дорогая девочка, — начал Талейран, гладя ее по волосам, — мы уже все обсудили. Я настаиваю, чтобы ты воспользовалась моим паспортом. Скоро я получу еще один. Тебе нельзя больше оставаться в Париже.

— Моей главной задачей было уберечь шахматы от рук этогр ужасного человека и других, подобных ему, — возразила Мирей. — Валентина сделала бы то же самое. Другие монахини могут появиться в Париже, ища спасения. Я должна остаться и помочь.

— Ты храбрая девочка, — сказал Морис. — Тем не менее я не могу разрешить тебе остаться одной в Париже, и ты не можешь вернуться обратно к дяде. Когда приедем в Лондон, мы вместе решим, что нам делать дальше с этими фигурами.

— Ты не понимаешь, — холодно произнесла Мирей, поднимаясь со стула. — Я не говорила, что собираюсь оставаться в Париже.

Достав из саквояжа, стоявшего рядом со стулом, шахматную фигуру, она подошла с ней к Куртье и отдала ее слуге. Это был конь. Блестящий золотой жеребец, которого она разглядывала утром. Куртье осторожно взял его. Девушка почувствовала огонь, пробежавший по руке, когда она отдавала фигуру. Куртье осторожно спрятал коня под фальшивое дно и засыпал стружками.

— Мадемуазель, — серьезно сказал он со смешинкой в глазах. — Все в порядке. Ручаюсь головой, что ваши книги благополучно прибудут в Лондон.

Мирей протянула руку, и он тепло пожал ее. Девушка повернулась к Талейрану.

— Я ничего не понимаю, — раздраженно начал он. — Сначала ты отказываешься ехать в Лондон из-за того, что должна остаться в Париже. Затем заявляешь, что не намерена оставаться здесь. Пожалуйста, объясни.

— Ты поедешь в Лондон с фигурами, — сообщила Мирей, и неожиданно в ее голосе появились властные интонации. — У меня иная миссия. Я напишу аббатисе, сообщу ей о своих планах. Деньги у меня имеются. Мы с Валентиной были сиротами. Ее имущество и титул должны перейти ко мне по наследству. Пока я не завершу свои дела, я попрошу, чтобы в Париж прислали другую монахиню.

— Но куда же ты отправляешься? Что будешь делать? — спрашивал Талейран. — Ты, молодая женщина, без семьи…

— Я уже все обдумала, — сказала Мирей. — Есть одно незаконченное дело. Я в опасности, пока не раскрою тайну фигур. Способ узнать ее только один — отправиться туда, где они появились.

— Господи! — фыркнул Талейран. — Ты рассказала мне, что шахматы были вручены Карлу Великому мавританским правителем Барселоны! Все произошло почти тысячу лет назад. Полагаю, след слегка остыл за это время. Барселона едва ли является пригородом Парижа. Я не могу позволить тебе разъезжать по всей Европе в одиночестве!

— У меня нет планов относительно Европы, — улыбнулась девушка. — Мавры ведь пришли не из Европы, а из Мавритании, из сердца пустыни Сахара. Следует начать с их изначальной родины, чтобы разгадать смысл…

Она взглянула на Талейрана своими непостижимыми зелеными глазами, и он удивленно посмотрел на нее в ответ.

— Я поеду в Алжир, — сказала Мирей. — Туда, где начинается Сахара.