"Соверен" - читать интересную книгу автора (Сэнсом К. Дж.)

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Склонив голову под порывами ветра, я торопливо шагал по улицам Халла. Мысли мои скакали, соображения и версии беспрестанно сменяли друг друга.

Итак, я был прав, предположив, что Эдуард IV является бастардом. Как я и думал, таинственный Блейбурн — настоящий отец короля. А вот брат Сванн ошибался, полагая, что с лучником, дерзнувшим вступить в связь с герцогиней, разделались, как только эта история вышла наружу. В действительности Блейбурн умер своей смертью и на смертном одре сделал признание, первые строчки которого мне удалось пробежать глазами. Строки, выведенные неровным почерком человека, не привыкшего держать в руке перо, возникли перед моим мысленным взором.

«Я, Эдвард Блейбурн, находясь на пороге смерти, желаю сделать сие признание, дабы весь мир узнал о моем тяжком грехе…»

Скорее всего, он умер до 1483 года, до того, как Сесиль Невиль тоже сделала свое признание. Будь он жив, старуха непременно заявила бы, что соучастник ее грехопадения может подтвердить истинность ее слов.

А в апреле этого года, после того как заговор был пресечен на корню, один из его участников под пытками проговорился о существовании документов, весьма опасных для репутаций нынешнего короля. Но, по всей вероятности, он не знал, где и у кого хранятся эти бумаги. Заговорщики, как правило, не доверяют друг другу и стараются сообщать своим сообщникам лишь минимум необходимых сведений. Бернард Лок, заключенный в Тауэре, знал, что бумаги находятся у стекольщика Олдройда. Но до сей поры Локу удавалось избежать пыток, ибо у него имелись заступники, а свидетельства, подтверждающие его участие в заговоре, были весьма слабы. Тем временем в Йорке арестован Бродерик. Возможно, ему известно многое. Но он упорно хранит молчание, и потому решено отправить его в Лондон и передать в руки искусных палачей.

Любопытно, что представляют из себя прочие документы, хранившиеся в шкатулке? Вероятно, они каким-либо образом подтверждают признание Блейбурна. Одним из таких подтверждений служит «Titulus». Что до родословного древа, оно служит чем-то вроде вспомогательного средства. Но кто посвящен во все подробности этой истории?

Король и члены Тайного совета еще весной узнали о существовании опасных документов. Я рассказал Малевереру, что Олдройд перед смертью упомянул о некоем Блейбурне, а тот передал это герцогу Суффолку. Стоило герцогу услышать злополучное имя, он сразу переполошился. Возможно, он объяснил Малевереру причины своей тревоги. И тот произнес фразу, которая так меня озадачила: «Все началось с Сесиль Невиль».

В памяти всплыли последние слова умирающего стекольщика: «Если у Генриха и Кэтрин Говард родится дитя, ему не бывать истинным наследником престола. Она знает об этом».

Пораженный внезапной догадкой, я остановился посреди улицы. Как только я раньше об этом не подумал! Стекольщик имел в виду отнюдь не измену юной королевы, не то, что отцом ее ребенка может оказаться молодой повеса Калпепер. Дети короля не имеют законных прав на английский трон, ибо сам Генрих является внуком лучника. А слова «она знает» относились вовсе не к королеве, а к Дженнет Марлин, только что столкнувшей его с лестницы.

— Так, значит, Кэтрин Говард здесь ни при чем, — неожиданно для себя самого произнес я вслух.

Барак расхаживал по комнате, как видно, не найдя более содержательного занятия; он слишком рано отказался от костыля и, ступая на поврежденную ногу, всякий раз морщился.

— Не слишком себя утруждайте, — предостерег я.

— Нога почти не болит, если не опираться на нее всем телом! — сообщил Барак.

Он вновь шагнул, поморщился и тяжело опустился на кровать.

— Черт, до чего мне надоело быть калекой!

— Джек, мне удалось кое-что выяснить, — произнес я, усаживаясь на свою постель.

— Что еще?

В голосе Барака не слышалось ни малейшей заинтересованности. Но когда я рассказал ему о том, что услышал от брата Сванна, и поделился собственными догадками, он по-трясенно присвистнул:

— Господи боже!

Несколько мгновений Барак молчал, пытаясь осмыслить услышанное.

— Если все это правда, значит, нынешний король — внук лучника из Кента, — наконец пробормотал он.

— Получается, что так.

У Барака глаза на лоб полезли.

— И королю об этом известно, — продолжал он. — Известно с тех самых пор, как кто-то из заговорщиков проговорился о документах.

— А еще королю известно, что некий стряпчий по имени Шардлейк отыскал бумаги, а потом упустил их, — продолжил я. — Неудивительно, что он так набросился на меня в Фулфорде. И неудивительно, что заговорщики готовы на все, лишь бы заполучить эти документы. Признание Блеибурна способно сотворить в стране настоящую бурю.

— А Бернард Лок, в прошлом заговорщик, приказал своей невесте уничтожить эти документы, рассчитывая таким образом спасти собственную шкуру.

— Как и всегда в этой жизни, желания и интересы разных людей противоречат друг другу, — пожал плечами я.

— Но каким образом это признание, сделанное неким Блейбурном, попало в руки заговорщиков? Скорее всего, лучник вернулся в Кент, там и отдал богу душу. Как документ оказался в Йорке? К тому же с тех пор прошло более шестидесяти лет. Почему признание решили пустить в ход только сейчас? Что, пять лет назад, во время «Благодатного паломничества», о нем еще не знали?

Я задумчиво потер подбородок.

— Полагаю, дело в том, что Роберт Эск и его сторонники вовсе не стремились к свержению короля. Они хотели избавиться от рьяных реформаторов — архиепископа Кранмера и Кромвеля. А может, вы правы и в то время они не знали о существовании документов.

— Значит, вы считаете, среди бумаг, хранившихся в шкатулке, не было таких, что представляют опасность для Кэтрин Говард и Калпепера? — осведомился Барак, пристально взглянув на меня.

— Не было. Теперь, когда нам известно, что Олдройда убила Дженнет Марлин, его последние слова приобретают иной смысл. Если помните, он сказал: «Она знает об этом». Уверен, он имел в виду свою убийцу.

— Что ж, если все это так, тем лучше для нас, — с нескрываемым облегчением заявил Барак. — Тэмми может спать спокойно. И королева, конечно, тоже. Скажите, а Малевереру вы намерены сообщить о рассказе старого законника? — осведомился он после недолгого молчания.

— Не вижу в этом смысла, — покачал головой я. — О том, кто такой Блейбурн, он знает и без меня. Так что мне лучше не проявлять излишней осведомленности. Самое разумное, что мы можем сделать, — забыть и об этой истории, и о ночном свидании Кэтрин Говард. И спокойно вернуться домой. Конечно, нам предстоит хранить две опасные тайны. Но я умею держать язык за зубами, да и вы, насколько мне известно, тоже.

— Любопытно, удалось ли заговорщикам заполучить документы? — проговорил Барак.

— Понятия не имею. Но если документы у них в руках, пусть поступают с ними, как им заблагорассудится. Если им угодно, пусть отпечатают тысячу копий с признания Блейбурна и развесят его на всех углах Лондона и Йорка. Меня это нимало не волнует.

— Но, когда мы вернемся в Лондон, думаю, вам стоит поговорить с Кранмером, — заметил Барак. — Надо, по крайней мере, сообщить ему, что Дженнет Марлин вовсе не уничтожила бумаги. Власти должны знать, какое опасное оружие находится в руках заговорщиков.

— На досуге я подумаю, как лучше поступить.

— Вы должны сообщить обо всем Кранмеру, — настойчиво повторил Барак.

— Я сам знаю, что мне делать, — с раздражением отрезал я.

Про себя я не без удивления отметил, что, несмотря на свое неприятие папизма, в глубине души я невольно сочувствую заговорщикам.

— К тому же пока одному богу известно, когда мы попадем в Лондон, — добавил я, взглянув на усеянное дождевыми брызгами окно.

— Рано или поздно попадем. И снова окажемся в Линкольнс-Инне.

— Вы не изменили своего намерения служить у меня? — спросил я, бросив на Барака испытующий взгляд.

— Пока у меня есть одно лишь намерение — вернуться в Лондон. А там посмотрим. К тому же я хочу посоветоваться с Тэмми.

Произнеся последнюю фразу, он посмотрел на меня с откровенным вызовом.

— Я знаю, Тамазин по-прежнему винит меня в смерти Дженнет Марлин, — произнес я после недолгого колебания. — Она пытается держаться со мной приветливо, ибо понимает, что ей не следует наживать врага в лице человека, у которого вы служите. Но я вижу, что она питает ко мне неприязнь, которой я вовсе не заслужил.

Барак не смог скрыть смущения.

— Тэмми никак не может смириться со смертью мистрис Марлин, — пробормотал он. — Она понимает, что вы ни в чем не виноваты. Но женщины живут чувством, а не разумом.

— Тамазин отнюдь не глуха к доводам разума, когда это в ее интересах, — проворчал я. — Именно поэтому она попыталась вернуть себе мое расположение. Эта девушка из тех, кто не упустит свой кусок хлеба с маслом.

Я медлил в нерешительности, не зная, стоит ли рассказывать Бараку о четках. Впрочем, он все равно не усомнится, что четки Тамазин хранит лишь в память о бабушке. Как и все влюбленные, он безоговорочно примет сторону своей пассии и не станет докапываться до истины.

— С тех пор как Дженнет Марлин погибла, у Тэмми постоянно глаза на мокром месте, — нахмурившись, сообщил Барак. — Она не может понять, что эта особа заслужила смерть. А тут еще постоянные тревоги, связанные с королевой и ее ухажером. Неудивительно, что нрав ее изменился не в лучшую сторону.

— Что ж, полагаю, по приезде в Лондон мне придется привыкнуть к перепадам ее настроения, — проронил я.

— Может, и придется, — дерзко буркнул Барак. — Знаете, в чем ваша главная слабость? — спросил он, посмотрев мне прямо в глаза.

— Ив чем же, скажите на милость?

— Вы совершенно не понимаете женщин. Более того, к нормальным женщинам вас даже не тянет. Если вы и положите на кого глаз, то лишь на какую-нибудь самовлюбленную гордячку. Вроде леди Онор, в которую вы втрескались в прошлом году, или…

— Довольно, — отрезал я, поднимаясь. — Я оценил вашу откровенность и проницательность. В благодарность я тоже буду с вами откровенен. Прежде я думал, что ни одной женщине не удастся вертеть вами по собственному усмотрению. Я ошибался — это без труда удалось прелестной Тамазин. А вы, похоже, даже не заметили, что оказались под каблуком.

Я пожалел об этих словах, едва они сорвались с моих губ. Упрек мой был не вполне справедлив, но в последнее время мы с Джеком успели изрядно друг другу надоесть, ибо почти не разлучались. И я, не думая о последствиях, дал волю накопившемуся раздражению.

— У вас есть еще одна слабость, которую уместнее назвать пороком, — злобно прищурив глаза, процедил Барак. — Вы чертовски ревнивы. Вам завидно, что у меня есть Тэмми. Надеюсь только, вы немного успокоитесь, когда встретите очередную знатную леди и снова предадитесь сладким мечтаниям.

— Попридержите язык! — взревел я.

— Что, правда глаза колет? — язвительно осведомился Барак.

— Я пошел к мастеру Ренну.

С этими словами я выскочил из комнаты и хлопнул дверью, словно обиженный ребенок.

В течение следующих дней мы с Бараком держались друг с другом холодно и отчужденно. Об отплытии по-прежнему нечего было и думать: юго-восточный ветер не унимался, и прохудившиеся небеса извергали на город потоки воды. Хозяин постоялого двора ворчал, что ненастье, того и гляди, разорит Халл, ибо в здешний порт давно уже не заходил ни один торговый корабль. Тамазин, появляясь в таверне, едва кивала мне при встрече. Как видно, Барак рассказал ей о нашей размолвке, а она, возможно, поведала ему о случае с четками.

Отрадой мне служило лишь одно обстоятельство. Благодаря вынужденному отдыху недуг, терзающий Джайлса, казалось, немного отступил. Впрочем, иногда лицо моего друга становилось непроницаемым, и я догадывался, что он испытывает сильную боль. Я проводил с ним большую часть времени, развлекая его занятными случаями из своей практики и взамен выслушивая истории о славном прошлом города Йорка, ныне пришедшего в полный упадок. Я начал сознавать, в каком прискорбном небрежении оказались северные графства после воцарения Тюдоров, питавших к ним застарелую неприязнь.

А еще я сознавал, что, несмотря на всю краткость нашего знакомства, успел привязаться к Джайлсу всей душой, и пережить его смерть мне будет так же тяжело, как и смерть отца. Я твердо решил, что буду с ним до конца, даже если после визита в Лондон он захочет вернуться в Йорк.

Тем временем король и его свита оставили Халл. Четвертого октября в погоде произошла наконец долгожданная перемена: впервые за все время нашего пребывания в городе сквозь тучи проглянуло солнце. Немедленно было объявлено, что завтра королевский кортеж двинется в сторону Лондона.

На следующий день мы с Джайлсом отправились на берег широкой речной дельты и долго стояли, наблюдая, как бесконечная вереница лодок бороздит водную гладь, доставляя бывших наших спутников к берегам Линкольншира. Переправа длилась несколько часов. Говорили, что лодки для королевской свиты были доставлены со всего Йоркшира.

Возвращаясь в таверну, я ощущал какую-то странную опустошенность. В течение долгого времени все мои помыслы были связаны с королевским путешествием, и мне трудно было осознать, что отныне я не имею к нему отношения. Однако же при мысли, что король Генрих, его супруга, а также леди Рочфорд, Калпепер и Дерем отдаляются от меня с каждым часом, у меня точно камень с души свалился.

«Дай бог, я более никого из них не увижу», — сказал я себе.

Отношения королевы и Калпепера, скорее всего, так и не получат огласки. К тому же оба они так напуганы, что вряд ли рискнут продолжить свои ночные свидания. Правда, надо мной по-прежнему тяготели угрозы Рича. Но я чувствовал, что имею все шансы выиграть дело, и не без удовольствия предвкушал возможность сразиться с Билкнэпом в суде.

Увы, вечером после отбытия короля дождь зарядил с прежней силой и не прекращался в течение следующих десяти дней. Лишь пятнадцатого октября, после того как мы провели в Халле уже две недели, я, возвращаясь из библиотеки брата Дэвиса, внезапно понял, что ветер стих и за последние сутки с неба не упало ни капли.

В библиотеке я не раз разговаривал с братом Сванном, точнее, почтительно внимал рассказам старого законника.

«Возможно, этим беседам пришел конец, ибо корабль наш наконец оставит Халл», — подумал я.

Затем мысли мои обратились к Бродерику. В течение всего времени, проведенного в городе, я не имел о нем никаких известий и не знал, в каком состоянии он пребывает ныне.

В таверне меня ждала записка, в которой Малеверер выражал настоятельное желание меня увидеть. Значит, он еще не вернулся в Йорк. С тревогой думая о том, зачем ему понадобилась моя скромная персона, я направился в бывший особняк семейства де Ла Поул, совсем недавно служивший резиденцией королю. Дом этот, несомненно, превосходил все прочие городские здания и красотой, и размерами.

Стражник провел меня в кабинет Малеверера. Войдя, я прежде всего увидел заваленный бумагами письменный стол, такой же внушительный, как и в прежнем его кабинете. Это был необходимейший атрибут крайне занятого чиновника, которого любил изображать из себя сэр Уильям.

Сам он восседал за столом, вертя в руках гусиное перо.

— Ну, мастер Шардлейк, прощайтесь со славным городом Халлом, — заявил он, бросив на меня холодный, неприязненный взгляд, к которому я успел привыкнуть. — Завтра мы отплываем. Знающие люди говорят, что хорошая погода установилась надолго. Возможно, добираясь до Лондона верхом, мы подверглись бы меньшей опасности. Но будем надеяться, что море не готовит нам неприятных сюрпризов.

— Насколько я понял, вы тоже направляетесь в Лондон, сэр Уильям?

— Да. Мне необходимо дать отчет обо всем случившемся в Йорке. А также уладить кое-какие дела, связанные с приобретением недвижимости.

Я молча кивнул, про себя подумав о том, что недвижимость эту Малеверер наверняка получит почти даром. Он тесно связан с Ричем, а у того есть надежное средство, при помощи которого он может вертеть беднягой Крейком. Уж конечно, мой бывший однокашник предельно занизит цены на те дома, на которые положил глаз Малеверер.

— Завтра будьте в порту ровно в десять. Вы, ваш клерк, девица по имени Ридбурн и старикан, который с вами путешествует. У вас набралась целая свита.

— Все они будут рады узнать о скором отплытии.

— Ваши лошади будут доставлены в Лондон с обозом. А вам, возможно, придется еще раз встретиться со мной и ответить на некоторые вопросы, связанные с мистрис Марлин.

«Значит, забывать о случившемся еще рано», — отметил я про себя.

— Могу я узнать, как долго продлится плавание, сэр Уильям?

— Все зависит от погоды. Меньше недели, если она будет нам благоприятствовать. В любом случае, мы окажемся в Лондоне раньше, чем король.

— А как себя чувствует Бродерик? — осмелился спросить я.

— Превосходно. Мои попечения явно пошли ему на пользу. Он вздумал было отказываться от еды, но я быстро нашел на него управу. Сказал, если он не прекратит эти фокусы, я прикажу вставить ему в глотку клистирную трубку и кормить насильно. Так что теперь он разжирел, словно рождественский каплун.

Малеверер самодовольно улыбнулся и погладил бороду.

— Кстати, гонец недавно привез мне письмо из Лондона. Бернард Лок не стал запираться. Он признался, что Дженнет Марлин действовала по его наущению.

— И как только ему удалось превратить эту женщину в столь покорное орудие своих замыслов? — тихо проронил я.

— Вы же сами знаете, она была влюблена в него как кошка, — пожал могучими плечами Малеверер. — А он полностью подчинил ее своей воле. Он знал о существовании шкатулки с документами, опасными для короля, и приказал своей невесте похитить ее. Ради того, чтобы выполнить его приказ, она была готова на все, даже на убийство. Лок признался также, что велел Марлин уничтожить документы, а не везти их в Лондон. Хотя в свое время он получил распоряжения, согласно которым в случае провала северного восстания ему следует доставить бумаги в столицу, где за ними явится один из заговорщиков. Своей невесте Лок заявил, что раскаивается и потому желает уничтожить документы, которые могут посеять в стране раздор и смуту. Но в Тауэре он не стал кривить душой и признал, что хотел избавиться от бумаг ради спасения собственной шкуры.

— Так я и думал, — с непроницаемым видом кивнул я.

— Как видно, среди бумаг было письмо, обращенное к Олдройду. В нем содержалось приказание передать содержимое шкатулки Локу и подробно описывалась его внешность. Однако о том, что вместо Лока к стекольщику может явиться женщина, в письме не говорилось ни слова. Поэтому стекольщик и заартачился, и нашей отчаянной Марлин пришлось его убить. Сами понимаете, письмо, которое она уничтожила вместе с другими документами, служило сокрушительной уликой против ее жениха.

— А он…

Прежде чем вопрос сорвался с моих губ, я с содроганием подумал о том, каким способом был вырван у Лока ответ на него.

— А он назвал имена других заговорщиков?

— Нет. Вероятно, он попросту их не знает. Эти негодяи отнюдь не глупы. Я уже говорил вам, что их организация представляет собой множество ячеек и каждый ее член знаком лишь с несколькими своими сообщниками. К тому же Лок не имел представления о том, что именно помимо опасного для него письма содержалось в шкатулке. Знал лишь, что эти документы обладают чрезвычайной важностью. В Лондоне он был связан с неким мерзавцем, который ныне пустился в бега. Скорее всего, сейчас он в Шотландии, вместе с королем Джеймсом строит планы, как навредить Англии. Лок рассказал лишь, что ему было предписано передать шкатулку некоему барристеру, который явится к нему сам.

— Барристеру из Грейс-Инна?

— Об этом Локу ничего не известно. По крайней мере, так он заявил, и, думаю, он не стал бы запираться.

Малеверер поджал губы.

— Но мы непременно найдем этого барристера. Даже если для этого понадобится посадить в Тауэр всех законников родом из северных графств.

«В том числе и племянника Ренна», — мысленно добавил я, и сердце сжалось от дурного предчувствия.

— А как Бернард Лок принял известие о гибели своей невесты?

— Он отказывался в это верить. До тех пор, пока тюремщик не показал ему обручальное кольцо, которое я снял с ее пальца и отослал в Лондон.

— Лок очень горевал?

— Кто его знает, — пожал плечами Малеверер. — Меня его переживания ничуть не волнуют.

Неожиданно он встал, пересек комнату и, остановившись рядом, воззрился на меня с высоты своего огромного роста. Я ощутил на своем лице его несвежее дыхание.

— Держите язык за зубами, ясно? — процедил Малеверер. — Вы работали на лорда Кромвеля, следовательно, знаете, что молчание — золото, а болтливость — большой порок.

— Знаю, — кивнул я.

Мысли мои крутились вокруг Мартина Дейкина. Если до сих пор ему удавалось избежать неприятностей, то ныне они неминуемо на него обрушатся. Как и на всех прочих законников, практикующих в Гарден-Корте.

Малеверер, прищурившись, сверлил меня глазами. На губах его играла столь знакомая мне зловещая улыбка.

— Кстати, на корабле вы сможете наслаждаться обществом еще одного своего доброго знакомого, — промолвил он. — Сэра Ричарда Рича.

— Неужели он расстался с королем?

— Да, ему тоже необходимо попасть в Лондон как можно скорее.

Малеверер вновь растянул губы в улыбке.

— Кстати, вы вняли советам сэра Ричарда и отказались от того злополучного дела?

— Нет, сэр Уильям.

— Что ж, надеюсь, вы знаете, что делаете, — изрек Малеверер.

В порт мы явились заблаговременно. Впервые за все время нашего пребывания в Халле утро выдалось ясным и безветренным. На небе светило солнце, морские птицы с криками носились над водой. Корабль мы увидали издалека — то была впечатляющих размеров каравелла с огромными квадратными парусами, позволявшими развить большую скорость. Корма корабля поднималась над водой футов на двадцать. Подойдя ближе, мы прочли на боку название — «Неустрашимый». Заделанные отверстия для пушечных дул свидетельствовали о том, что корабль был прежде военным. По всей вероятности, каюты для пассажиров располагались на нижней палубе и были устроены со всеми возможными удобствами. Однако на причале толпилось еще с полдюжины богато разодетых чиновников в сопровождении слуг, и я понял, что нам на удобные помещения рассчитывать не приходится. Среди чиновников я заметил и Рича, и Малеверера, однако ни один из них не удостоил меня даже взглядом.

Мы остановились поодаль, ожидая, когда нам будет разрешено подняться на борт. Джайлс, опираясь на палку, с любопытством разглядывал судно. Не желая преждевременно расстраивать старика, я так и не рассказал ему об опасности, нависшей над племянником. Тамазин стояла рядом с Бараком, готовая в любую минуту поддержать его, ибо он все еще сильно хромал.

— Все готово к отплытию, — повернулся Джайлс к Бараку и Тамазин.

Барак молча кивнул, Тамазин натянуто улыбнулась.

Внимание мое привлекла карета, прогрохотавшая по причалу. Под прицелом любопытных взглядов из кареты вышел сержант Ликон и еще два солдата в красных мундирах. За ними последовал Редвинтер, обеспокоенно озиравшийся по сторонам. И наконец еще два солдата вывели Бродерика. На узнике был широкий плащ, однако я заметил, что он придерживает правой рукой левую и при каждом движении морщится от боли.

«Всего несколько минут на дыбе — и рука у человека повисла как плеть», — пронеслось у меня в голове.

Бродерик окинул взглядом собравшихся на причале. Глаза его остановились на мне и моих спутниках. Несколько мгновений он неотрывно глядел на нас, но лицо его оставалось непроницаемым. Потом он медленно кивнул, словно хотел сказать: «Посмотрите, что со мной сделали». Солдаты подтолкнули его к трапу, ведущему на корабль. Я заметил, что ноги его по-прежнему скованы кандалами, которые звенели при каждом шаге. Заключенный поднялся на корабль, Редвинтер следовал за ним. Они пересекли палубу и скрылись внизу.

— Так вот он какой, Бродерик, — едва слышно проронил Джайлс. — В Лондоне его ожидает смерть? — спросил он, вперив в меня пронзительный взгляд.

— Да, — неохотно ответил я. — Если он не умрет во время пыток, его казнят. Скорее всего, у него заживо вынут внутренности.

— Я не думал, что он так молод.

К чиновникам подошел какой-то клерк, отвечающий за посадку, и они принялись подниматься по трапу. Некоторые опирались на руки слуг, бросая на воду боязливые взгляды.

Затем клерк приблизился к нам. Это был упитанный суетливый малый. Он напомнил мне мастера Крейка, который сейчас скакал по дорогам вслед за королем. Кстати, Крейк не удосужился даже проститься со мной.

— Поднимайтесь на борт, джентльмены, — распорядился клерк.

Джайлс вступил на трап первым. Я повернулся к Бараку:

— Вот оно, счастливое мгновение, которого мы так долго ждали.

— И наконец дождались. Прощай, Йоркшир! Не дай бог побывать здесь вновь!

С этими словами он оперся на руку Тамазин и двинулся к трапу.