"Ночь Ягуара" - читать интересную книгу автора (Грубер Майкл)

2

Дженнифер Симпсон проснулась рано утром под пение птиц: пересмешник заливался трелями в саду, перекликаясь с певчими птицами из плетеной клетки в патио большого дома. Завершив замысловатую трель, пересмешник принялся подражать птахам из клетки. Выскользнув из постели, Дженнифер вышла на порог. Это была обнаженная девушка с высокой грудью, густыми, ниспадавшими до поясницы рыже-золотистыми волосами и огромным количеством веснушек, покрывавших ее с головы до пят. Лицо ее было овальным, с тонкими чертами и светло-голубыми, по-детски открытыми глазами. (Наблюдатель, а таковой там имелся, вспомнил о Боттичелли, и не в первый раз.)

Воздух был свеж и прохладен, каждый стебелек и листочек в саду поблескивал росой. Она больше всего любила эти ранние часы, поскольку, хотя и не возражала против совместного проживания, втайне лелеяла мечту о собственном уголке. Сняв маску с крючка на столбе, который поддерживал козырек крыльца, она достала из ниши, сделанной в грубой каменной стене, сверток из вощеной бумаги, сунула ноги в резиновые шлепанцы и зашагала по усыпанной коралловой крошкой садовой тропинке. Стоило ей пройти всего несколько ярдов, как оказалось, что через тропку протянулась паучья сеть, посреди которой угнездился внушительный, казавшийся вырезанным из яркого пластика паук. Дженнифер наклонилась и попыталась припомнить его название, но выпрямилась, так и не вспомнив. Скотти всегда рассказывал ей, что как называется, но удержать все эти названия в памяти было решительно невозможно. «Дитя Природы» – так называл его Кевин, правда среди своих. А еще – хоббитом.

С террасы послышался визг Ширли. Потом она трижды выкрикнула: «Приди и возьми!» – и Дженни, остановившись, оглянулась через плечо, чтобы посмотреть, не всполошил ли этот шум Кевина. Оказалось, нет, и это ее порадовало. Конечно, она его любила, и все такое, но ему было свойственно прицепиться к ней и не отлипать, а сейчас ей хотелось побыть одной. Опустившись на колени, девушка подлезла под паутину, слегка поежившись от ее прикосновения к своей спине. У них существовало строгое правило: не вредить в саду ничему живому, ни в коем случае не нарушать естественного порядка. Никаких пестицидов, никаких распылителей, никаких химикатов – только природная чистота. Дженни принимала это, а Скотти использовал в своих целях.

Пруд был выкопан в живой коралловой скале, а выбранный изнутри материал пошел на сооружение маленького холма, на котором выросли дюжины разнообразных бромелиевых орхидей. Из источника поблизости с вершины холма в пруд с веселым плеском низвергался водопад – вода наверх подавалась насосом, работавшим на солнечных батареях. Скотти устроил все так, что вода в саду, словно в природе, совершала естественный круговорот, возвращаясь к изначальному источнику, ну а неизбежные потери на испарение и все такое восполнялись дождем.

Дженни плеснула воды в маску, прополоскала ее, надела и, скользнув в воду, легла на рябившую поверхность.

Большой, в пол-акра площадью и достигавший в самом глубоком месте сорока футов, пруд был задуман как копия природного озерца Амазонии. Руперт, владелец участка, бывал там много раз и очень хотел воспроизвести у себя нечто подобное, но добиться этого, довести все до ума ему удалось лишь тогда, когда он нашел Скотти. По словам Руперта, Скотти являлся гением практической экологии. Вообще послушать Руперта, так талант имеется у каждого, другое дело, что расцветает и реализуется он только в благоприятных социальных условиях. Правда, Дженни до сих пор никаких особых дарований за собой не замечала, но Руперт на это говорил, что ей всего девятнадцать и у нее еще все впереди – нужно только дать своему дару шанс.

Когда Дженни было семь лет, кто-то из приемных родителей отвез ее в Сиу-Фоллз, к дантисту, в приемной которого стоял большой аквариум с множеством пестрых, блестящих, полных света и жизни тропических рыбок и крохотной фигуркой русалки, кажется, периодически открывавшей пиратский сундук, из которого вырывались и поднимались к поверхности воды поблескивающие воздушные пузырьки.

Дженни была совершенно очарована: в то время ей казалось, что, какое бы блаженство ни сулили апостолы Христа, о которых рассказывали в воскресной школе, оно едва ли сопоставимо со счастьем той маленькой русалки, проводившей время, открывая пиратский сундук, в окружении блестящих рыб.

Теперь она сама уподобилась той русалке.

Набрав воздуху, девушка распрямила стройное тело и нырнула. Рыбки рассеялись перед ней, сотни рыбок, сколько именно – ей было неизвестно. Не то что Скотти: он вел скрупулезные записи рождений, роста и смерти, поскольку это составляло часть экологического баланса. Дженни такой дотошностью не отличалась, хотя знала названия основных видов. Дискусы, похожие как эмалированные обеденные тарелки, золотистые корифены, дюжина разновидностей цихлид с яркими, летящими плавниками, скопления серьезных скалярий, малоротые, в малиновую полоску, облачка крохотных, похожих на россыпь драгоценностей, гамбузий, отливающие металлом топорики и сбившиеся в плотный, неторопливый косяк внушительные краснобрюхие пираньи.

К ним Руперт питал особенную любовь, что Дженни находила весьма странным. Они же были единственными на территории усадьбы, кто получал красное мясо, поскольку Руперт, когда бывал на месте, каждое утро, на рассвете, выходил к пруду, бросал хищным рыбам с каскадного холма сочившиеся кровью потроха и наблюдал за тем, как бурлит вода, когда они мечутся в неистовстве. Скотти при этом уверял, что пираньи совершенно безобидны, если только ты не истекаешь кровью и не делаешь хаотичных телодвижений. Может, и так, только вот кто знает, какие именно движения пираньи могут счесть хаотичными? Дженни этого уж точно не знала и сомневалась, чтобы знал кто-то другой, и во время своих заплывов старалась их избегать. Ну не доверяла она выражению их похожих на бусинки глаз хотя бы потому, что знавала ребят с такими же взглядами.

Впрочем, сейчас она, маленькая русалка в прозрачной воде, находилась в месте, которое она предпочитала небесам. Далеко от постылой Айовы, в Майами, где с избытком хватает и секса, и еды, есть где приткнуться, никто тебя не достает и можно заниматься жизненно важным делом. Рай земной – это было одно из выражений Руперта, и, надо признать, выражение правдивое.

Важным делом было спасение влажных тропических лесов – во имя этой высокой цели Руперт и собрал их всех в своем доме, чтобы они вели экологически выверенный образ жизни, подавая миру пример и выковывая политическое движение. Правда, насчет последнего Дженни особых подвижек не замечала: вся коммуна, за исключением одного профессора, проводила большую часть времени, собравшись в кружок, кто полуголый, кто совсем нагишом, покуривая марихуану и обсуждая, насколько годен к употреблению тот или иной продукт с экологической точки зрения. Уйма времени уходила на переработку для вторичного использования выработанных их шестеркой и гостями общины отходов – тут прогресс имелся, и мусором они за неделю наполняли обувную коробку. Что же до агитационной работы, то эта часть деятельности ложилась на нее да на Эванджелину Варгос, которая разъезжала повсюду в ярко раскрашенном автобусе, устанавливала на видных местах раскладной столик, раздавая проспекты, буклеты и листовки, призывая людей подписывать петиции и вносить пожертвования в альянс «Лесная планета».

Секрет Дженни заключался в том, что она тайком подкармливала рыбок, нарушая тем самым экологический баланс, который с такой раздражающей старательностью старался установить Скотти. По его замыслу рыбы из пруда должны были питаться лишь растениями или насекомыми, собранными с садового участка, политого водой, откачанной из пруда, и удобренного взятой из него же тиной. Она же давала им совершенно не кошерную пищу – катыши из мякоти токсичных батонов, приобретенных тайком и припрятанных в разных укромных местечках по всей усадьбе. Сейчас она висела в прозрачной воде, протянув руки к облачку живых блесток, тыкавшихся нежными ротиками в ее пальцы, собиравших размокший хлеб. Это было по-настоящему здорово, лучше всего другого в ее жизни – и наркотиков, и секса с Кевином; если ей и хотелось чего-то еще, так это возможности поделиться с кем-нибудь своей радостью.

Потом хлеб закончился. Остались лишь крошки, каждая в окружении маленького скопления рыбок, а затем исчезли и они. Рыбки рассеялись, поплыли по своим рыбьим делам.

Дженни поднялась на поверхность, набрала воздуху и перевернулась на спину, так что ее юная, упругая грудь покачивалась над водой. От прохлады при нырянии ее соски затвердели, что, в свою очередь, повлекло за собой покалывание в промежности, и она подумала, если Кевин еще не встал, стоило бы, пожалуй, скользнуть к нему в постель и побудить его доставить ей удовольствие, как она частенько делала после подобных вылазок в пруд. Но тут на глаза ей попался шедший по тропинке к пруду Руперт – голый, старый и страшно волосатый. Девушка вздохнула – вид голого Руперта Зингера всегда подавлял ее возбуждение, отчего ей становилось немножко стыдно. Ведь он же, в конце концов, не виноват, что ему под пятьдесят. С другой стороны, пусть тело у него и здоровое, естественное, о чем он не устает повторять, но, может быть, не стоило бы так уж все время выставлять его напоказ? Руперт был плотно сбитым, чрезвычайно волосатым мужчиной, с ниспадавшей на грудь жесткой, как мочалка «Брило», бородой и восьмидюймовым ореолом окружавшей его продолговатый череп шевелюрой той же консистенции. Его костистое, безобразное лицо заставляло вспомнить о Честном Линкольне, а большие мягкие карие глаза – о каком-то амазонском животном из брошюр «Лесной планеты» – тапире или олене. Наблюдая за его приближением, она оттолкнулась ногами, направив тело к мелководью. Как всегда бывало в таких случаях, взгляд ее невольно хоть мельком, но притянуло к его паху. Член у него был здоровенный, правду сказать, так самый большой, какой она когда-либо видела. Это чуточку пугало, но поскольку при ходьбе он болтался, словно маятник, то еще и забавляло.

Из-за этого огромного пениса – ну прямо третья нога – Кевин прозвал Руперта Треножником и без конца намекал на то, что и она, и Луна, подружка Скотти, не прочь испробовать эту штуковину. Ей приходилось убеждать дружка в том, что ее, да, наверное, и Луну, это вовсе не привлекает и что для нее и его, Кевина, член достаточно велик и хорош.

Зингер остановился и взял из большого, стоявшего на краю бассейна фанерного ящика полотенце.

Девушка выбралась на выровненный коралловый край пруда, сняла маску и выжала волосы.

– Доброе утро, Дженни, – сказал Руперт, подойдя к ней сзади. – Плавала?

Она повернулась и снова, надо же, уставилась ему между ног и лишь потом заставила себя поднять глаза к его лицу.

– Ага, здорово искупалась. Похоже, впереди еще один прекрасный денек.

– Почему бы и нет. На завтрак круассаны. И манго.

Такова уж была его несколько раздражающая, безапелляционная манера общаться: на самом деле он ничего не приказывал и не относился ни к кому как к прислуге, но как-то так получилось, что Дженни каждое утро готовила завтрак и для него, и для всей компании. Теперь это считалось само собой разумеющимся, а с чего все пошло, почему все решили, будто это входит в ее обязанности, она и сама не помнила.

Снова взвизгнула Ширли – видимо, в ее обязанности входило именно это. Руперт не спеша спустился по пологому склону к воде. Спустя десять минут, одетая в футболку с эмблемой «Лесной планеты», в белых шортах, с заплетенными в косу волосами, Дженни уже находилась на просторной, снабженной тщательно подобранным оборудованием кухне, разрезала манго на ломтики и уложила их неровными рядами на голубое глазурованное блюдо. Она намолола экологически чистых кофейных зерен, включила кофеварку и сунула круассаны подогреваться в духовку – никаких канцерогенных микроволновых печей здесь, разумеется, не было. Закончив с манго, она положила на край блюда белую камелию и вынесла его в патио. Стол был накрыт на шестерых, с туземной цветной керамикой из Латинской Америки и с Карибских островов и салфетками, изготовленными местными ремесленниками из пеньковых или конопляных волокон. Она вернулась на кухню, налила кофе в термос, с помощью соковыжималки «Остер» выдавила сок штук из двадцати экологически чистых апельсинов. Пока она занималась этим, вошел Скотти и, как делал каждое утро, поставил в высокую хрустальную вазу цветы, которые он только что сорвал в саду: желтые орхидеи, франгипании, ветку ярко-фиолетовой бугенвиллеи. Дженни оторвала взгляд от кофеварки, чтобы посмотреть, как он управляется с букетом. Скотти говорил, что в Японии аранжировка цветов считается высоким искусством, и самураи состязались друг с другом, стремясь добиться успеха в этой области. Дженни не бралась судить, так ли это или речь идет всего лишь об одной из странностей Скотти, однако, когда букет подбирал он, у него и вправду получалось что-то особенное, словно эти цветы и выросли вместе. А вот ее попытки составить в своем домике подобную композицию как-то не удавались.

Хоббит. Как всегда, когда Кевин придумывал кому-нибудь прозвище, Дженни непроизвольно начинала рассматривать этого человека именно в таком ракурсе. Скотти был довольно приземист, на несколько дюймов ниже самой Дженни, коренаст, словно бочонок, с непропорционально большой головой, густой бородой и длинными волосами, собранными на затылке в хвост. Правда, в отличие от хоббитов в фильмах (а Дженни видела их все и не раз) лицо Скотти, на ее взгляд, было на самом деле довольно симпатичным, в особом, грубоватом духе, но имело отстраненное, почти угрюмое выражение, словно жизнь обидела его, отказав ему в том, что, по его мнению, он заслуживал. Его глаза были голубыми и контрастировали с загоревшим дотемна лицом. Ему было всего-то чуть больше тридцати, но Скотти выглядел намного более пожившим: Дженни воспринимала его как человека старшего поколения, стоявшего ближе к Руперту и профессору, чем, скажем, к ней.

Он закончил с цветами и вынес вазу к столу, и все это не проронив ни слова и не удостоив Дженни взгляда. Она привыкла к этому и не обижалась. У всех людей, как она усвоила в детстве, переходя от одних приемных родителей к другим, есть свои причуды, и самое лучшее – не лезть в чужие дела, тогда все будет тип-топ. Скотти, например, бука букой; Руперт, если ему что нужно, никогда не попросит прямо; Кевин почти всегда под кайфом; Луна во многих отношениях придирчива и держится натянуто; профессор никогда не обнажался на публике и, будучи англичанином, разговаривал препотешно. У каждого свой бзик, но все вполне терпимо. Что же касалось самой Дженни, то она как-то (высунувшись из окна, но все равно совершенно случайно) подслушала, как Луна в разговоре с Рупертом назвала ее «не самым острым ножом в выдвижном ящике». Сначала это ее обидело, но, в конце концов, она слышала нечто подобное много раз и раньше, да и в жизни все устроено таким образом, что в ней вовсе не обязательно быть семи пядей во лбу, тем более что, по ее наблюдениям, всякого рода умники ничуть не счастливее простых и даже совсем недалеких смертных.

Завтрак в La Casita (ибо так назывался дом, и это название значилось на керамической табличке, окрашенной вручную и прикрепленной к одному из приземистых коралловых столбов у ворот) одновременно служил ежедневным утренним сбором сотрудников «Лесной планеты», на котором обсуждались задачи дня. Трапезы бывали как неформальные, так и с участием приглашенных гостей. Руперт нередко принимал и развлекал важных гостей в большой, полной воздуха столовой, и тогда оказывалось, что Дженни подает на стол и убирает с него, тогда как на Скотти с Луной возлагалась готовка, а на Кевина – мытье посуды. Никакой платы за это они не получали, ибо формально являлись сотрудниками фонда «Лесная планета», за что им и платили жалованье, однако дополнительные обязанности они принимали на себя как бы в обмен на проживание и питание. Дженни была всем довольна, а Кевин заявлял, что это обдираловка, хотя никаких действий для изменения ситуации не предпринимал.

За завтраком все сидели демократично за одним столом, а это, с точки зрения Дженни, служило доказательством того, что они все-таки не прислуга. Стол находился в центре патио, вымощенного изношенными, кровавого цвета плитками и окруженного с четырех сторон стенами дома. С трех сторон он был одноэтажным, из золотистого коралла, с кровлей из красной испанской черепицы, а одна, восточная, стена, именовавшаяся «башней», была двухэтажной. Именно там располагалась спальня Руперта. У профессора, Найджела Кукси, комната находилась под ней, но Кукси еще не прибыл. Когда во двор в шортах из обрезанных джинсов, голубой рабочей рубашке без рукавов, с ангельским и свежим лицом, золотистыми локонами, кромкой короткой бороды и сонными карими глазами вплыл Кевин, Дженни, как всегда по утрам, испытала легкое возбуждение, сопряженное с мыслью о том, как ей повезло. Когда они впервые познакомились в общине «Кедровые стремнины», волосы у него были еще довольно короткими, серьга имелась только одна, а вот опыт бродяжничества и путешествий автостопом у нее был гораздо больший. Дженни полагала, что по этой причине, ну и, конечно, из-за секса он на нее и запал, и думала, что, узнав о ее проблеме, этот парень слиняет, как и все остальные. И она пошла с ним в клуб со всеми этими пульсациями и цветомузыкой, и для нее это, разумеется, обернулось полномасштабным припадком, и очнулась она на липком полу, стараясь сделать вид, будто все в порядке, но Кевина, к ее удивлению и благодарности, это ничуть не отпугнуло. Она до сих пор помнила, как он тогда на нее смотрел, не как другие, словно спрашивая: «Это еще что за придурочное шоу?» – но с живым человеческим участием.

И она вспоминала этот момент всякий раз, когда он вел себя дерьмово. Хотя сейчас он ей улыбнулся и украдкой слегка ущипнул, потом отправил в рот дольку манго и, подойдя к маленькой мексиканской тележке, где стоял термос с кофе, налил себе чашку.

Потом из офиса, находившегося в угловом помещении, где Луна проводила большую часть времени, появились она и Руперт. Луна, стройная, мускулистая женщина лет тридцати, была, как всегда, одета в стоявшую колом белую рубашку с короткими рукавами и мешковатые шорты хаки. Выглядела она так, словно ее свили из рояльных струн, и темные, блестящие, коротко стриженые волосы лишь усиливали впечатление жесткой, бесполой фригидности, дополнявшейся оседлавшими маленький острый нос очками в стальной оправе. Дженни приняла бы ее за девственницу, если бы не знала точно, что Скотти захаживает к ней по ночам – усадьба была не столь велика, чтобы чьи-то сексуальные похождения можно было сохранить в тайне. Если кто чего и не видел, то уж точно все всё слышали.

Во всяком случае, Дженни с Кевином слышали их так же хорошо, как если бы находились с ними в одной комнате: восклицания и стоны Луны и Скотти были для них таким же привычным звуковым фоном ночи, как и голос пересмешника.

До приезда в La Casita Дженни в этом отношении вела себя тихо, но здесь и сама приучилась подкреплять эти ночные звуки собственными стонами, порой вполне искренними. Кевин, похоже, находил подобную полифонию забавной.

Ширли, как всегда при появлении Руперта, подала голос из своей клетки. Луна тут же велела ей заткнуться, и она заткнулась. Как и большинство местных обитателей, самка гиацинтового попугая ара почти всегда делала то, что велела Луна.

Подошедший Скотти уселся рядом с Луной. Сейчас, выполняя не сексуальную, а социальную функцию, он отпускал легкие ремарки относительно погоды, высказывался насчет подрезки фруктовых деревьев и выслушивал обычные комплименты Руперта насчет цветов. За завтраком все рассказывали друг другу, как собираются провести день. Руперт и Луна говорили о почтовой рассылке, о приобретении адресных баз у других экологических организаций и о чем-то по компьютерной части, чего Дженни не поняла.

Они проводили разоблачительную кампанию, рассылая письма, обличающие находившуюся на севере насосную станцию, которая закачивала грязную воду в болота Флориды, нанося ущерб живой природе. Скотти говорил о вышедшем из строя культиваторе и прочих ремонтных и сантехнических работах, а потом у них завязался небольшой спор о том, что с чем совместимо, а что нет. Дженни пропускала разговор мимо ушей, давая ему слиться с шепотом легкого ветерка в стройных пальмах, которые поднимались над внутренним двориком, и звуками водопада. Она кивнула и улыбнулась, когда Луна, назвав ее на манер Кевина «миссис Роботика», сообщила о полученном от администрации района Кокосовая роща разрешении развернуть выставку и поставить агитационный столик на маленькой площади перед зданием библиотеки. Эванджелина Варгос должна будет встретить ее там, а Кевин поведет фургон.

– Если только ты не захочешь помочь Скотти с культиватором, – подчеркнуто добавила Луна.

– О нет, мэм, – ответил Кевин, – крутить баранку – это как раз по мне, с этим я точно справлюсь. Всегда надеялся, что, когда вырасту, мне доверят развозить людей, которые смогут раздавать маленькие брошюры и листовки против рубки деревьев. Напечатанные, что ценно, на бумаге, изготовление которой потребовало рубки тех самых деревьев, ради защиты которых издаются эти писульки. По моему убогому разумению, логика тут безупречная.

– Брошюры печатают на бумаге, переработанной из макулатуры, – сказала Луна с типичным для нее преувеличенным вздохом.

– Я знаю это, Луна. И это прекрасно. Я уверен, что наша программа переработки вселяет ужас в сердца тех долбаных ублюдков из лесопромышленных корпораций, которые изводят дождевые леса. У бедняг с перепугу зуб на зуб не попадает.

– И что же, Кевин, по-твоему, нам делать? – спросила Луна. – Взорвать Панамерикэн-бэнкроп-билдинг?

– Это было бы хорошим началом, – отрезал Кевин.

– О, ради бога, Кевин, нельзя ли без выпендрежа? – буркнула Луна.

За столом, как бывало всегда, когда Кевин выпускал пар, воцарилось молчание, которое нарушил Руперт.

– Дженнифер, – спокойно, с расстановкой произнес он, – будь добра, узнай, почему задерживается Найджел?

Дженни сразу же встала, втайне радуясь возникшей возможности отлучиться, и ушла, огорченная размолвкой, омрачившей такое славное утро и их завтрак. Происходило что-то такое, чего она не понимала и что ей не нравилось, и дело было не в дурацком выпендреже Кевина. Взгляды, которыми обменялись Луна и Кевин в ходе своей пикировки, наводили на мысль, что они, при всей видимой оппозиции, каким-то образом подпитывали друг друга, и один получал от другого своего рода нездоровую энергию. Правда, это было всего лишь ощущение, неизвестно на чем основанное, которое она даже не могла облечь в слова.

Найджел Кукси занимал весь юго-восточный угол дома, маленькую спальню, ванную и комнату побольше, соседнюю с офисами Альянса, которую он использовал в качестве своего рабочего кабинета и депозитария. Дженни знала, что он настоящий профессор, и о влажных тропических лесах ему было известно все, ибо он прожил там много лет. Еще она знала, что Руперт и Кукси относились друг к другу с величайшим уважением. Кевин называл его профессор Аист, но считал все его ученые штудии пустой тратой времени, ибо на кой черт надо выяснять, что да как в этих хреновых джунглях, если к тому времени, как все это будет опубликовано, от этого леса и пеньков не останется. Обычно Кукси или работал в одиночку, или часами беседовал с Рупертом, обсуждая стратегию Альянса.

«Парочка старых гомиков» – так отозвался об этих двоих Кевин, когда они с Дженни год назад приехали в усадьбу. Но она с ним не согласилась и, хотя сначала Кевин над ней посмеивался, оказалась права. Может быть, Руперт и был малость со странностями, но совершенно гетеросексуален: у него была парочка подружек, с которыми он время от времени развлекался в своей спальне в «башне», и звуки, которые оглашали в такие ночи сад, ясно свидетельствовали о том, что обладатель столь внушительного члена орудовал им весьма умело.

Что представляет собой Кукси, она еще не разобралась. Может, он и правда был геем, но и в этом отношении никак себя не проявлял. Можно было подумать, что его вообще не привлекал секс, хотя, когда она обдумывала эту идею, мысли ее слегка буксовали. Порой ей приходило в голову, что с ним что-то не так: единственный из всех обитателей усадьбы, он никогда не купался обнаженным, и никто знать не знал, какая у него штуковина. Кевин предположил, что огромная, пурпурная, с шипами и закорючками, как у демонов в дурацких комиксах, но Дженни склонялась к тому, что профессор просто одинок, и всегда была с ним мила. Он ей нравился, особенно его голос, похожий на голос кого-то из телевизионных комментаторов тех программ, которые она никогда не смотрела, но на которые порой попадала, прежде чем переключиться на канал со своим шоу. Эти люди говорили по-особенному, отстраненно, будто ничто в мире их не касалось и никто на свете не имел для них никакого значения.

Она постучалась в дверь спальни Кукси и, не получив ответа, подошла к следующему примыкавшему к холлу помещению – его кабинету. Она просунула голову в царство коробов, клетей, бочонков, неустойчиво громоздившихся стопок книг, высившихся прямо на полу, высоких, чуть не до потолка, книжных шкафов, на которых стояли скелеты и чучела животных, и старых каталожных ящиков разного размера. Над всем этим медленно вращался вентилятор в оплетке, и пылинки, светясь, танцевали в проникавших в окна зеленоватых солнечных лучах, просочившихся сквозь кроны деревьев. Найджел Кукси сидел, откинувшись на деревянном, вращающемся кресле и забросив обутые в сандалии худые, узловатые ноги на загроможденный невесть чем стол. В комнате висел особый, характерный для закоренелого ученого холостяка запах. Запах старой бумаги, формалина, виски и не полностью разложившихся органических веществ.

– Хм… профессор? – подала голос Дженни, прочистив горло.

Ноги ученого слетели со стола, кресло резко развернулось вокруг своей оси, попутно задев деревянную клеть, и Кукси оказался сидящим лицом к ней. Удивленное выражение на этом лице придавало ему сходство с мордами чучел обитателей джунглей, стоявших на высоких полках. Маленький белый предмет с грохотом покатился по полу. Дженни наклонилась, чтобы поднять его – это оказался гипсовый слепок ступни животного, – и отдала профессору.

– Прошу прощения, я от Руперта. Он хочет встретиться с вами.

– Ох, надо же! Неужели уже девять часов?

На книжной полке стояли деревянные часы, но циферблат загораживали стопки журналов. Дженни отодвинула их и сказала:

– Полдесятого. Сон сморил?

– О, вовсе нет, нет. Просто глубоко задумался.

«Ага, в этаком-то дыму», – отстраненно подумала Дженни. Кукси, единственный из всех, курил табак, из-за чего белые стены рабочего кабинета приобрели коричневый налет. Как обычно, он посмотрел на нее в упор, внимательно, словно на какое-то существо, ставшее объектом наблюдения. Глаза у него были серые, глубоко посаженные и печальные.

– «Юноша страстный, локоном медным над ухом твоим доведен до слез. Но он не саму тебя любит, бедный, а сияние рыжих твоих волос». Йетс.

– Прошу прощения?

– Ничего, моя дорогая. Все то же – размышления. Что ж, я должен пошевеливаться.

Он положил слепок на письменный стол.

– Что это за слепок? След?

– Да. Тапира. Tapirus terrestris. Можно многое узнать о крупных млекопитающих по отпечаткам их лап. Их вес, конечно, и порой пол и возраст. Это самец, примерно двухлетнего возраста.

– Где это видно?

– Как? Ну, это написано здесь на основании этого слепка.

Он рассмеялся сухим смешком, и Дженни, после недолгой паузы, тоже рассмеялась.

– Черт побери, а я-то думала, будто наука – мудреное дело!

– Да ну, будь это так, разве мог бы ею заниматься такой придурок, как я? А если серьезно, то это действительно важный источник сведений. Ты наблюдаешь за животным, а когда оно уходит и оставляет следы, заливаешь их гипсом и получаешь слепки. Есть еще специальные устройства с пружиной для измерения глубины отпечатка. По ней можно определить или, точнее, рассчитать вес. Если ты занимаешься этим долгое время, у тебя возникает понимание того, как растут и выживают звери. Всякий след уникален, он у каждого свой.

– Как отпечатки пальцев?

– Именно. У меня их большая коллекция, прежде всего, конечно, млекопитающих, но есть и крупных ящериц и крокодилов, и птиц семейства куриных.

Он встал и жестом указал на дверь. Профессор был высок, худощав и всегда носил выцветшую рубашку цвета хаки и шорты.

– После вас, моя дорогая.

Это была одна из причин, по которой он ей нравился.

«После вас, моя дорогая». Ну, прямо как в старом фильме, которые иногда показывают по телику!

Когда Кевин гнал машину по главному шоссе Кокосовой рощи, он явно был в дурном настроении, и Дженни вся напряглась, ожидая, что это непременно скажется на ней. В такие моменты он порой забрасывал ее вопросами или заводил разговоры, в которых она ничего не смыслила, а потом поднимал ее на смех или начинал расспрашивать о детстве, о приемных семьях, в которых она росла, о школах и прочем. Обычно ей не хотелось всем этим делиться, но ему всякий раз удавалось ее разговорить, но когда она начинала открывать душу, он терял к этому всякий интерес, и Дженни чувствовала себя круглой идиоткой. Как будто она сама прицепилась к нему и давай трепаться о никому не нужной старой фигне. А то, бывало, он, послушав ее разглагольствования с полчасика, спрашивал, с чего это она начала вспоминать всякий вздор. В такие моменты она всегда чувствовала себя набитой дурой, и ей хотелось кричать.

Сам Кевин никогда не распространялся о своем прошлом. Правда, она знала, что он учился в подготовительной частной школе, готовившей к поступлению в колледж. Дженни плохо представляла себе, что это за школа такая, но догадывалась, что за ее посещение брали гораздо больше, чем те жалкие 16 долларов 85 центов в месяц, которые штат Айова платил ее приемным родителям за ее содержание. В ее представлении это понятие связывалось с дорогой одеждой и красивыми, уверенными в себе парнями и девушками. После школы Кевин поступил в колледж, но очень скоро вся та лапша, которую там вешали на уши преподаватели, ему осточертела, и он решил: чем гнить в буржуазном болоте, лучше быть революционером. По наблюдениям Дженни, революционность, по Кевину, заключалась в том, чтобы курить много травки, разрисовывать стены краской из баллончиков и портить дорогие машины. В итоге это должно было подорвать капиталистическую инфраструктуру, которая уничтожает планету, – правда, как это должно произойти, Дженни представляла себе плохо.

Однако сейчас Кевин вроде бы к ней не цеплялся, а выпускал пар, разнося долбаный Альянс, в котором ни черта нужного не делают, а только целыми днями чешут языки. Особенно доставалось Луне, по его мнению, ни хрена не смыслившей в том, чем она занималась, и вообще насквозь фальшивой, выпендривающейся буржуазной сучке. При этом он беспрестанно затягивался травкой, что Дженни не нравилось. То есть вообще-то она ничего против этого не имела, но не сейчас, когда он сидел за рулем машины на оживленной трассе. Правда, заикнуться об этом ей не приходило в голову, ибо однажды, когда она попробовала это сделать, он объявил ее дерьмовой трусихой. Может, так оно и было, но только он в тюрьме не сидел, а ее прихватывали за хранение запрещенных веществ, и вновь оказаться в каталажке ей вовсе не улыбалось. Вот и сейчас она отказалась от предложенной им сигаретки, хотя, честно говоря, находясь с ним в кабине машины, и без того надышалась так, что уже почти словила кайф.

К счастью, они благополучно добрались до назначенного места в Роще. Кевин подал фургон задом к площадке перед библиотекой, и Дженни увидела, что Эванджелина Варгос уже ждет на ступеньках библиотеки, читая книгу. Это была маленькая, хрупкого телосложения очаровательная женщина с густой копной каштановых, с белыми проблесками волос, с зелеными глазами, кожей гладкой, как слоновая кость, и точно такого же цвета.

Она была в белых джинсах, с виду дорогих, в белых сандалиях с затейливо переплетенными ремешками и в футболке с эмблемой «Лесной планеты». Она всегда носила множество блестящих золотых украшений. При виде ее Дженни испытала некоторый душевный подъем, поскольку считала Джели Варгос лучшей подругой. Вообще-то из-за того, что в детстве ей пришлось часто перебираться с места на место и менять приемные семьи, она, в сущности, не знала, что такое настоящая дружба. Но Джели, по крайней мере, с готовностью выслушивала истории о ее невзгодах и рассказывала свои, в основном о неприглядных нравах, царящих в среде богатых кубинцев, и о том, как она поссорилась с родней, потому что не захотела выходить за того козла, которого ей пытались навязать.

Джели увидела их, встала, помахала рукой, а потом спустилась, чтобы помочь им разгрузить фургон. Дженни удостоилась поцелуя в щеку, а Кевину досталось слегка насмешливое приветствие, на которое он отреагировал саркастической усмешкой. Кевин и Джели не ладили, но, судя по сериалам, в которых лучшая подруга героини непременно была в размолвке с ее парнем, такое было обычным делом. Дженни считала это доказательством того, что она наконец живет своей собственной, настоящей жизнью. Поэтому все поползновения убедить ее не иметь дела с этой кубинской буржуазной потаскушкой успеха не имели, как, впрочем, и уговоры со стороны Джели найти себе другого, приличного парня. Ей просто было приятно знать, что кто-то достаточно высокого мнения о ней, чтобы поверить, будто она способна сама изменить свою жизнь.

Они выгрузили длинный складной стол, три складных стула, большой, состоящий из четырех панелей, демонстрационный стенд, коробки с литературой «Лесной планеты» и миниатюрную акустическую стереосистему. Кевин включил систему, поставив этническую музыку Анд: костяные флейты, окарины, двойные барабаны. Женщины установили стенды, повесили плакат «Спасите дождевые леса» с эмблемой Альянса – сине-зеленым шаром с торчавшими из него деревьями – и развесили большие ламинированные фотографии с изображениями обитателей дождевого леса и туземцев в головных уборах из перьев. Снимки сделал Найджел Кукси во время своих многочисленных посещений этого региона. Пояснительные тексты на стендах рассказывали о флоре и фауне джунглей и о том, какая опасность угрожает этому уникальному природному комплексу. Имелись и другие снимки, фиксировавшие опустошение, оставленное там, где побывали лесозаготовители. Рядом с изображениями бульдозеров и поваленных столов висели карты и графики, демонстрировавшие темпы сокращения лесных территорий.

Луна сама изготовила этот стенд под изумленным взглядом Дженни. В первый раз в жизни Дженни увидела, как кто-то делал что-то оригинальное из ничего – то есть нечто более сложное, чем приготовление еды, пришивание пуговиц или вклеивание вырезок в альбом. Луна и придумала все это, и воплотила свои идеи в материальную форму, использовав компьютер, принтер и устройство для ламинирования. Каркас стенда был заказан по Интернету – и вот тебе на! Задумка обернулась реальностью. И откуда только люди знают столько всякой всячины?

Джели тоже чего только не знала! Она была выпускницей кафедры морской биологии, собиралась работать в области экологии моря и знала кучу историй о том, что делают рыбы, когда они остаются одни. Джели постоянно уговаривала Дженни вернуться в школу, получить образование и распорядиться своей судьбой с толком, словно Дженни была такой же мозговитой, как и она. На самом деле, конечно, ничего подобного не было, но девушке все равно было приятно, что кто-то о ней так думает.

– Ты очень наблюдательна, – повторяла Джели, – и умеешь чувствовать животных.

Дженни не вполне понимала, что это значит, но все равно слушала с удовольствием.

Установив стенд, расставив столы и разложив материалы, обе женщины сели на стулья и стали поджидать, как говорил Кевин, «тех лохов, которые клюнут на всю эту лабуду».

Стояло прекрасное, погожее декабрьское утро, центр Кокосовой рощи наполнялся туристами и гуляками, и вскоре Дженни и Джели уже вели с некоторыми из них разговоры. Дженни сосредоточилась на детях. Ей всегда удавалось находить с ними общий язык по причине, как говорил Кевин, ее собственного инфантилизма.

Она увлеченно рассказывала о различных изображенных на стендах существах и их интересной жизни. Кевину, как обычно, все это быстро надоело, и он выразил намерение пойти посмотреть, что происходит в парке. Возле засаженной травой территории перед бухтой стояли несколько полицейских тачек и фургон службы контроля за животными.

Он перешел улицу и скрылся в толпе, и Дженни слегка забеспокоилась, полагая, что Джели не упустит возможности за спиной Кевина пройтись на его счет, но когда она, проводив его взглядом, снова повернулась к стенду, то забыла обо всем.

Перед стендом, уставившись на очаровательно отрешенную физиономию ленивца, стоял индеец. Правда, без всяких там перьев – в поношенном, застегнутом на все пуговицы черном костюме, с перекинутым через плечо сетчатым мешком и видавшим виды матерчатым чемоданом у ног. Он слегка коснулся фотографии и поднес кончик пальца к носу.

– Это ленивец, – сказала Дженни. – Они живут на деревьях.

Повернув голову на ее слова, он внимательно присмотрелся к ней, она, в свою очередь, обратила внимание на его татуированное лицо с тремя линиями на каждой щеке и двумя короткими вертикальными отметинами на лбу, и их глаза встретились. Она непроизвольно отвела взгляд, и он упал на фотографию, изображавшую представителя племени яномами, и снова уставилась на индейца. Тот по-прежнему смотрел на нее. Девушке стало не по себе, ее неожиданно пробрала дрожь, и она поспешно опустила глаза, хотя искоса продолжала наблюдать за незнакомцем. Он изучал фотографии на стенде, разглядывая каждую, – дольше всего его взгляд задержался на снимке ягуара.

– Джели, – пробормотала она вдруг севшим от волнения голосом, – взгляни-ка на того малого в черном. Больно уж он похож на тех ребят с наших снимков.

Джели подняла голову от петиции, которую она только что уговорила подписать нескольких туристов, и оглядела индейца.

– Господи, ты права. Какого черта он делает в Майами?

– Можешь его спросить. Хотя вряд ли он говорит по-английски.

Тем временем индеец сам отошел от стенда, подошел к молодым женщинам, что-то сказал им, и Джели, хоть и не сразу, сообразила, что он, пусть нескладно и с чудовищным акцентом, но говорит на ее родном языке, по-испански. По-испански же она и ответила.

– Простите, сэр, я не поняла вас.

– Мне нужно быть в «Консуэла Холдинг», – старательно выговаривая слова, произнес индеец. – Говорить там с людьми. Сказать им, чтобы они не… не…

На его лице появилось выражение досады, но потом он подошел к стенду и ткнул пальцем в фотографию, на которой была запечатлена рубка леса.

– Чтобы они не делать так. В Паксто.

– Так вы из Паксто?

Смуглое лицо просияло.

– Паксто, да. «Консуэла» не должны… творить такой сивикс. Запрет.

– Что он говорит? – спросила Дженни.

– Точно не знаю. Поняла только, что он явился из заповедника Паксто, это в Колумбии. Похоже, он хочет, чтобы мы остановили кого-то, собравшегося рубить в Паксто леса.

– Что ж, тогда он обратился по адресу, – уверенно заявила Дженни.

– Ну да, но господи, это так странно.

С остановками и перебоями она стала переводить слова индейца. Выяснилось, что его зовут Хуан Батиста и что он живет в деревне рядом с рекой, о которой Джели никогда не слышала. Они убили отца Перрина, но после того, как отец Перрин умер, он рассказал ему, что «Консуэла Холдинг» собирается вырубить весь лес на Паксто, чтобы мертвые люди смогли купить много мачете и бутылок с писко. Поэтому Ягуар велел ему собраться в дорогу. Он на каноэ спустился по реке к еще одной большой реке, а потом к морю, и «Гайана Кастл» доставил его в Майами-Америку. И теперь женщины должны отвести его в «Консуэлу», потому что ему нужно поговорить с людьми, нанизанными на нить, а потом вернуться обратно к рунийя, ибо находиться в стране мертвых людей очень тяжело из-за… чего-то уж совсем непонятного.

– Риуксит, – повторил индеец, показав жестом на небо, на землю, потрогал, подбежав, все снимки животных и растений, потом коснулся сердца, сжал кулак и решительно прижал его к груди Дженни. – Как эти… все как тут, – сказал он. – Здесь, в Майами, не…

Его рука произвела плавное движение.

– Что? Что он говорит? – спросила Дженни.

В груди, там, где индеец коснулся ее, возникло странное ощущение.

– Трудно понять, очень все туманно. Подожди здесь секунду. Я кое-что проверю.

С этими словами она взбежала по ступенькам в библиотеку. Дженни улыбнулась Хуану Батисте, который печально смотрел вслед Джели.

– Она сейчас вернется. Мы действительно хотим помочь тебе, приятель. – Девушка встала и указала на карту Амазонии. – Ты можешь показать мне, откуда ты прибыл?

Никакой реакции. Дженни указала на себя и сказала:

– Я Дженни. Ты можешь произнести «Дженни»?

Ответом был ничего не понимающий взгляд, но ее не обескуражило и это. Ей доводилось жить вместе с приемными детьми, отстававшими в умственном развитии, и она прекрасно с ними ладила. Тут главное – не спешить.

Она указала на один из снимков.

– Это орхидея. Скажи «ор-хи-де-я»!

Она жестом показала на свой рот и произвела рукой несколько открывающих и закрывающих движений. И кажется, не напрасно – в его глазах что-то блеснуло.

– Маленький Брат Крови, – произнес он на своем языке и продолжил: – Это очень полезное растение. Мы измельчаем клубни, вымачиваем кашицу в тростниковом спирте, а потом варим из нее сироп. Помогает от ломоты в костях, поноса, жара, кашля, несварения, а также для заживления ран и чирьев.

– Хорошо, – с улыбкой сказала Дженни. – А мы называем его ор-хи-де-я. А это обезьяна. Ты можешь произнести «о-безь-я-на»?

У него получилось, так же продвинулось дело и с остальными снимками. Глядя на ягуара, индеец сказал:

– Знаешь, он очень опасен. Сдается мне, Ягуару вряд ли понравилось бы то, что вы так пленили его душу. Может случиться беда.

Дженни улыбнулась и кивнула. По крайней мере, он разговорился.

Кевин вернулся с возбужденным видом.

– Послушай, они нашли на дереве голову енота, а вокруг кишки и кровища – жуть! Копы думают, наверное, это была стая диких собак или бездомные ребята решили поохотиться. А это еще что за тип? – спросил он, указав на индейца.

– Его зовут Хуан Батиста. Он родом из Амазонии, и мы хотим помочь ему помешать лесопромышленной компании вырубить его родной дождевой лес.

– Издеваешься надо мной, да? Дерьмовые у тебя шуточки. Где ты его откопала?

– Он сам объявился. Это своего рода судьба.

– Ну да, верно, судьба. Ты сказала ему, что мы не занимаемся дерьмом, а?

Он обратился к индейцу:

– Не тудас пришелос, лос приятель. JIoc не нашес делос рубитто лос лесос, лос нашес только болтатто дель языкос и раздаватто лос брошюрос.

– Но, Кевин, ведь как раз сейчас у нас появился шанс принести реальную пользу. Я вообще не понимаю, почему ты всю дорогу всем недоволен. Если хочешь знать, этот малыш назвал нам компанию, которая этим занимается, и говорит, что она находится здесь, в Майами.

Джели Варгос вернулась, ее лицо светилось.

– Я посмотрела, и все подтвердилось. В Майами существует компания под названием «Консуэла Холдинг», и у них есть офис на авеню Северный Майами, пятьсот сорок. И я посмотрела в Сети заповедник Паксто. Там вообще не планируется производить никакой вырубки леса, так что это, должно быть, незаконная вырубка. Господи, Руперт из-за этого с ума сойдет.

– Ага, разошлет письма в газеты, в этом и выразится его долбаное сумасшествие, – хмыкнул Кевин. – Ну а если заведется по-настоящему, то попытается получить интервью на Национальном радио. Послушай, у меня возникла идея. Ну-ка завалимся в эту долбаную контору и сунем ублюдкам под нос свидетеля их преступлений. Очная ставка, вот как это называется. А что, адрес у нас есть.

– Я не думаю, что это хорошая идея, – скривилась Джели.

– О, охренеть, какая хорошая!

Он повернулся к индейцу:

– Послушай, приятель, мы двинем прямо сейчас, ладно. Ломанем в «Консуэлу», скажем им, чтобы не рубили твои деревья, о'кей? Ты поедешь с нами, хорошо? Pronto, Consuela, con me.

– Consuela, pronto, si, – сказал индеец, произведя головой движение, видимо, означающее согласие.

Кевин повел индейца к фургону.

– Кевин, кончай дурью маяться, – проворчала Джели. – У нас здесь стенд, все материалы: как, черт возьми, мы все это увезем, если ты возьмешь да укатишь? И ты не говоришь по-испански – ты не поймешь, что происходит.

– Если хочешь знать, я этот испанский целый год в школе долбил, вот так!

Он усадил индейца на откидное сиденье и прыгнул за руль.

– Кевин, и правда, что ты дуришь? – сказала Дженни. – Это нелепо. Нужно все здесь собрать и ехать вместе. И не сразу туда, а сначала обсудить все, наметить план – с Рупертом и другими.

Кевин запустил мотор, выхлопная туба выпустила мощный шлейф едкого дыма.

– Девчонки, постарайтесь подписать все эти петиции, – прокричал он, – а мы с Тонто [1] отправимся в логово губителей природы и хорошенько надерем им задницы! Viva la revolucion!

С этими словами он газанул и умчался, прежде чем они успели еще что-то сказать.

Мойе невозмутимо сидит в фургоне, испытывая удовлетворение. Внутри закрытой моторной повозки он оказался впервые в жизни, но это не пугает его и не производит особого впечатления. Ему, конечно известно, что машины уай'ичуранан сильны и быстры, но он не думает, что они добавляют уай'ичуранан счастья. Но важно не это: Ягуар говорил, что он найдет среди мертвых людей союзников – так оно и вышло.

У мертвого человека рядом с ним его смерть зажата глубоко внутри него, хотя он и очень молод. А еще он очень шумный – беспрестанно издает ртом обезьяньи звуки и вдобавок к этому, прикасаясь к разным частям своей машины, наполняет скрежетом ее внутренности. Это какое-то болезненное жужжание и стук, похожий на барабанный бой, но, в отличие от барабанного боя его соплеменников, лишенный всякого смысла. Ему немного жаль, что здесь нет той женщины с волосами огненного цвета, не той, которая говорит по-испански, хотя и та и другая были бы предпочтительнее этой обезьяны. Огненноволосая женщина не совсем мертва, на самом деле она немного похожа на отца Тима. Он почти видит тень ее смерти за ее плечом, на обычном месте, и невольно задумывается: как же это вышло, что она, живя в стране мертвых, остается до такой степени живой?