"Три лица Януса" - читать интересную книгу автора (Гагарин Станислав Семенович)

ОРАНЖЕВАЯ ОСЕНЬ 1944 ГОДА

— Кофе, месье? Боюсь, что огорчу вас сегодня. Вы же знаете, как трудно достать натуральный. В Европе война, месье. Там убивают, а в Швейцарии тихо. Только нет натурального кофе… Конечно, конечно, вы старый клиент, аккуратно платите по счетам. Я понимаю вас, месье, только я согласен совсем отказаться от кофе, только бы они… Знаете, я никогда не любил бошей. Их и сейчас слишком много в Швейцарии. Нужна валюта, месье, кофе можно найти на черном рынке. Возьмите этот пакетик. Только для вас, месье, вы старый клиент…

Выходя на улицу, покупатель кофе осторожно придержал дверь, услыхал, как нежно звякнул колокольчик, и улыбнулся.

Через пятнадцать минут человек подошел к небольшой площади в старом районе Женевы. Он купил в киоске газету, развернул ее и пробежал глазами заголовки.

Часы на башне пробили четыре раза. Человек в светлом плаще свернул газету, сунул ее в карман и быстро пошел по тенистой аллее, ведущей к городскому кладбищу.

Метров за триста до главного входа он замедлил шаги. Выражение скорби появилось на его лице.

На кладбище было пустынно. Две старушки в черных одеждах встретились ему по дороге.

Листья еще не начали опадать, но осень уже тронула их своим дыханием. Они потеряли часть изумрудных красок, зарделись горячим румянцем, а солнце, все еще горячее солнце наполняло их радостным светом, и деревья словно смеялись, забыв о неизбежном завтра; деревья смеялись, они не знали, что это неуместно здесь, на кладбище, куда попали они волею человека, чтобы создавать ему иллюзию умиротворенности и покоя, помогать предаваться размышлениям о бренности мира и тщете суеты.

Человек свернул на боковую дорожку. Он медленно шел мимо мраморных надгробий и, когда увидел хорошо одетого мужчину в шляпе, сидевшего на скамейке со склоненной на грудь головой, не изменяя ритма движения, прошел мимо.

Шагов через пятьдесят он остановился, повернулся, внимательно посмотрел по сторонам и пошел обратно. Когда садился на скамейку, мужчина в шляпе не шевельнулся.

— Красивая осень в этом году! — громко сказал человек в плаще, глядя в сторону.

Мужчина в шляпе не ответил.

— Оранжевая осень, правда? — продолжил человек в плаще и повернулся к соседу.

Тот не ответил.

— Оранжевая осень, правда? — повторил человек в плаще и тронул соседа за рукав.

Мужчина в шляпе склонился в сторону. Человек в плаще вскочил на ноги. Его сосед медленно, неестественно медленно упал рядом со скамейкой, раскинув в стороны руки. Шляпа покатилась по дорожке и застыла на обочине полями кверху.

Широко раскрытые глаза трупа удивленно смотрели в синее небо Швейцарии.

С дерева оторвался первый лист и, вспыхнув янтарным светом на солнце, кружась, опустился на черный мрамор.

Начальник третьего отдела абвера не любил солнца. Окна его кабинета выходили во внутренний двор здания и большую часть суток были закрыты шторами.

И сейчас в комнате царил полумрак. Свет небольшой лампы с зеленым абажуром освещал блестящую поверхность дубового стола и, отражаясь, падал на лицо шефа, делая его неестественно бледным.

На столе ничего не было, кроме нескольких листков с отпечатанным на машинке текстом и скромного чернильного прибора.

Шеф собрал листки, поднес к глазам и близоруко сощурился.

На панели вспыхнула синяя лампа. Шеф бросил листки и протянул руку к кнопке. Почти одновременно отворилась дверь. Вошел человек в таком же темном костюме, какой был на сидящем за столом.

— Есть новости, Шмидт?

— Да, экселенс. Комба подтвердил сообщение о ликвидации Зероу.

— Давайте сюда. Дело принесли?

Шмидт подошел к столу, подал листок бумаги, потом развязал тесемки объемистой папки в черном переплете.

Внутри лежала другая папка, несколько иной формы. На переплете было написано: "Агент № Е-117 — Зероу". Он раскрыл ее и подал шефу.

Тот перевернул страницу.

— "Иоахим-Мария-Генрих фон Штакельберг", — прочитал вслух шеф. — Вы знали его лично, Шмидт?

— Так точно, экселенс. Он работает, простите, работал с 1915 года. Находка полковника Николаи. Помните, знаменитое дело на русском фронте в 1916 году?

Шеф перелистывал страницы:

— Россия, Бразилия, Штаты, Испания, Франция, Швейцария… И везде был натурализован?

— Он знал пять языков, как свой родной. Это был разведчик высшего класса, экселенс.

— И все же… — Шеф выпрямился в кресле.

— Пути господни неисповедимы, экселенс.

— Не сваливайте на бога, Шмидт. Нам оторвут головы, если мы не раскопаем этого дела. Вернее, оторвут мне, а уж о вашей голове позабочусь я сам. Гораздо раньше, гораздо раньше, Шмидт! Ваши соображения?

— Русские или англичане.

— "Или" в устах разведчика? Стареете, Шмидт… А почему не янки?

— Очень уж аккуратно сделано. Я бы сказал, элегантно. Американцы работают грубее.

— Недооцениваете противника, оберст.

— Я десять лет работал с ними, экселенс, — обиженно произнес Шмидт.

— Ладно, ладно. Поручите расследование Комбе.

— Уже сделано, экселенс.

— Важно знать, почему произошел провал. Вы помните, к чему готовили Зероу?

— Разумеется.

— Значит, вам понятно, почему мы должны знать причины его провала. Кто-то докопался до этой идеи. И наверное, знал, что Зероу мы перебрасываем в Кенигсберг.

Он снова раскрыл папку, с минуту смотрел на большую фотографию, наклеенную на первой странице, потом написал несколько слов на листе бумаги, положил сверху на фотографию, захлопнул папку и протянул ее Шмидту. Встал из-за стола, мягко потянулся, медленно подошел к окну и поднял штору.

За окном умирал день. Последние лучи опустившегося солнца проникли во двор и зажгли пожелтевшую листву каштанов.

Сощурившись от непривычного света, шеф посмотрел на верхушки деревьев, сказал, не поворачиваясь:

— Кажется, уже осень?

— Так точно, осень, экселенс, — ответил Шмидт.

Второй день над городом висели низкие тучи, и самолет долго скользил вниз, выходя на посадку, пока вдруг не показалась в чахлых перелесках земля. Последние обрывки облаков рванулись вверх, исчезли, и майор Климов облегченно вздохнул.

Климов думал, что его встретят, но машины не было. Подошла "санитарка", забрала восьмерых раненых. Четверо летчиков, прибывших пассажирами, подхватили свои вещички и, весело переговариваясь, направились к низкому строению аэродромного штаба. Майор достал было папироску, потом вспомнил, что курить здесь нельзя, и положил ее обратно в портсигар. Забросил на плечи рюкзак и хотел идти вслед за парнями, чтобы позвонить в управление, и тут он услышал шум мотора, обернулся.

Черная "эмка" затормозила рядом с ним. Открылась передняя дверца, и сидящий рядом с солдатом-шофером человек в кожаной, военного образца, фуражке, черной, без погон, куртке быстро спросил:

— Майор Климов?

…Худощавый, среднего роста человек, с редкими блестками седины в темно-русых волосах, вышел из-за большого стола и шагнул навстречу Климову:

— Здравствуйте, подполковник! Удивлены? Приказ о присвоении вам нового звания подписан только сегодня. Поздравляю. И благодарю за отличное выполнение задания. Садитесь.

Климов ответил на приветствие и продолжал стоять, растерянно глядя на хозяина кабинета.

— Простите… — запинаясь начал он, — только я вас видел уже… Не может быть… Нет, я не ошибаюсь. Вы ведь товарищ Ян? Ян Милич?

Климов теперь окончательно узнал в этом человеке тяжело раненного советника испанской республиканской армии. Его привезли на рыбацкой шхуне к борту парохода, где находился Климов, уже получивший радиограмму с приказом забрать человека по имени Ян Милич и доставить его в Советский Союз. Только перед Одессой Ян Милич пришел в себя.

В порту Яна Милича встретили местные чекисты и бережно перенесли в санитарную машину. Климов получил благодарность командования и больше с тем человеком не встречался. Это было в тридцать девятом году… — Откуда вы знаете Милича? — спросил генерал.

— Помните пароход "Красный Крым"? Я принимал вас на борт у тех берегов…

— Так это был ты? — Голос генерала дрогнул. Генерал подошел к Климову и крепко обнял его.

— Теперь я должник твои, Климов, — сказал он, затем усадил Климова в кресло и, взяв стул, сел напротив. — Житейскими делами займешься позднее. Подробный отчет напишешь завтра. Жилье приготовлено. Обедом покормили?

— Так точно, товарищ генерал.

— Меня зовут Арвид Янович. Кури. — Он протянул Климову пачку папирос. — Надо бы тебе отдохнуть с дороги, да уж никак нельзя. Собственно, дело не в тебе, а в том товарище, который завтра рано утром должен уехать. Примешь у него дела. Для этого мы и вызвали тебя так срочно.

Арвид Янович отложил в сторону коробок со спичками, встал и подошел к карте.

— Так вот, Алексей Николаевич, решено оставить вас в Центре, — сказал, снова переходя на "вы". Ар-вид Янович. — Возглавите отделение по Восточной Пруссии и сопредельным районам. Участок трудный, предупреждаю, но интересный… Подойдите сюда. Вот Кенигсберг. Оплот и твердыня пруссачества. Плацдарм для нападения на славянские земли, железная перчатка к горлу России.

— И пистолет, приставленный к виску России, — подхватил Климов.

— Да-да! Ведь вы историк, Алексей Николаевич. Я читал ваш реферат об исторических предпосылках двойственной природы философии Канта. Знаете, мне понравилась смелость ваших суждений… Весьма.

— Читали мои реферат? Господи, да я и думать о нем забыл!

— О Канте в следующий раз, — мягко остановил его Арвид Янович. Перейдем к делу. — Он посмотрел на часы: — Сейчас придет ваш предшественник, а я еще должен ввести вас в курс дела в самых общих чертах. Район у вас будет трудный. На местное население рассчитывать нельзя. Правда, в сопредельных польских, литовских и белорусских землях это не исключено. Впрочем, и в самой Польше обстановка довольно сложная. Я имею в виду деятельность Армии Крановой и те надежды, которые возлагают на нее эмигрантское правительство в Лондоне и стоящие за ним англичане. Этим занимаются другие товарищи, вам придется работать с ними в контакте. Вопрос с Польшей деликатный.

— Понимаю вас, Арвид Янович.

— Ну и отлично. Главная ваша задача — Кенигсберг, промышленные районы Пруссии,.порты, секретные военные заводы, оборонительные объекты. Ваши сотрудники там — это, с одной стороны, кадровые, натурализовавшиеся работники Центра. Сюда я включаю и настоящих немцев, завербованных в последнее время.. С другой стороны, наши люди среди военнопленных и угнанных из России в Германию на работу. Между теми и другими поддерживается сложная многоступенчатая связь. Связь надежная, но процесс прохождения сведений следовало бы ускорить. Общая задача: сбор военной и экономической информации, нейтрализация немецкой агентуры, расширение наших разведывательных связей, организация диверсионной работы в Восточной Пруссии и постоянные контакты с работниками Штаба партизанского движения через отряды, действующие в районах Польши, Литвы и Белоруссии.

Когда наши войска пойдут по территории Восточной Пруссии, их встретит ощетинившаяся оружием и укреплениями земля. Ваше отделение и вы сами, конечно, должны сделать все, чтобы облегчить русским солдатам этот путь. Понимаете?

— Так точно! — сказал Климов. — Понимаю…

— И вот еще что. Хочу довести до вашего сведения предложения Верховного Главнокомандующего на Тегеранской конференции глав великих держав в отношении Восточной Пруссии. Решено навсегда уничтожить это гнездо германского милитаризма. Поэтому Кенигсберг и Мемель[1], с прилегающими промышленными районами — Тильзит, Инстербург, Гумбиннен и так далее, отходят к нам. Об этом, естественно, знает союзное командование. К сожалению, информация уже попала в руки немцев.

Открылась дверь. Вошел высокий широкоплечий мужчина лет сорока. Светлые волосы, крупный, с горбинкой, нос и серые выразительные глаза. Отлично сшитый костюм, белая сорочка с тщательно завязанным галстуком придавали ему чуждый военной Москве вид.

— А, полковник! — весело сказал Арвид Янович. — А вот и твоя замена. Знакомьтесь, товарищи, — продолжал он, — и за работу! К утру все надо закончить.

— Пойдемте, коллега.

Высокий полковник обнял Климова за плечи и легонько повернул к двери.

— Устраивайтесь поудобнее, Алексей Николаевич, — сказал он, когда они вошли в кабинет, — теперь это ваша епархия.

Он жестом показал на письменный стол и удобное кресло за ним. Потом подошел к большому сейфу и, трижды меняя ключи, открыл тяжелую дверцу. На стол легла стопка папок.

— Начнем? — сказал полковник.

Климов согласно кивнул.

— В настоящее время, — проговорил, развязывая тесемки одной из папок, его предшественник, — славной нашей опорой в Восточной Пруссии является Янус…

Голубовато-серый "линкольн" миновал предместье американской столицы, развил скорость до семидесяти миль в час, пересек окружную дорогу, свернул на узкий асфальтированный проселок и вскоре остановился. С двух сторон автомобиль теснили красные, в осенней листве, деревья. Двое мужчин средних лет, в твидовых костюмах, с непокрытыми головами, стояли у замершего "линкольна". Они молчали, завороженные яркими красками готовящегося к зимнему сну леса.

— Я люблю это время года, Джим, — сказал наконец один из них. Искренне рад тому, что вижу все это снова…

— Я знал, тебе будет приятно, Эл. Вот и привез сюда для разговора. Надоело просиживать стул в кабинете. Итак?

— Сработано чисто. Сам разрабатывал операцию. Нашему человеку в Кенигсберге Зероу больше не страшен. Зероу был единственным, кто знал о вербовке Ирокеза. Теперь Ирокез может спокойно работать в Кенигсберге. Что ж, мы вовремя исправили допущенный просчет. Ты бы посмотрел, какая физиономия была у того типа, который пришел на явку к Зероу! Я наблюдал эту комедию из фамильного склепа какого-то часовщика. Негативы проявлены. Сдать в отдел?

— Давай сюда. Что еще?

— В Швейцарии немцы упорно подсылают своих людей к нашим парням. На всякий случай я разрешил завязать ни к чему не обязывающие контакты.

— Молодец, Элвис! Именно то, что сейчас нужно. Можешь рассчитывать на благодарность Дяди Билла[2].

— А на премию?

— Разумеется. Ну, остальное в письменном докладе. И готовься к отъезду.

— Слушай, Джимми, я буду жаловаться в профсоюз! Гм, его у вас нет, а надо бы… Надежнее станет фирма. Послушай, Джимми, я хочу подышать американским воздухом! Слышишь, Джимми, американским воздухом!..

— Однако ты становишься сентиментальным, Элвис. Что ж, хороший патриотизм и доллары — отличное сочетание. Ты будешь дышать в старой доброй Америке ровно сорок восемь часов после сдачи доклада и всех материалов. И потом… Мы снимаем тебя со Швейцарии, Эл. Дела передашь… Впрочем, об этом дома. Ты полетишь в Москву, Элвис Холидей.