"Каждый умирает в одиночку" - читать интересную книгу автора (Фаллада Ганс)

ГЛАВА 27 Эмиль Боркхаузеи становится нужным

В то время как Энно Клуге и фрау Гэберле налаживали совместную жизнь, которая так быстро снова разладилась, комиссару Эшериху пришлось пережить тяжелые дни. Он решил не скрывать от своего начальника Праля то обстоятельство, что Энно Клуге ускользнул от своих соглядатаев и без следа исчез в широком море столицы.

Комиссар Эшерих покорно выслушал всю ту брань, которой его осыпало начальство по случаю его признания: он, де, идиот, бездарь, его посадить надо, этакую шляпу, за целый год не сумел поймать какого-то дурацкого писаку с его открытками!

Наконец-то напал на след — и упустил негодяя! Просто болван, вот он кто! По правде говоря, комиссар Эшерих — пособник государственной измены, и с ним будет поступлено соответствующим образом, если он в течение недели, начиная с этого дня, не доставит обергруппенфю-реру Пралю исчезнувшего Энно Клуге.

Да, комиссар Эшерих смиренно выслушал все эти оскорбления. Но они возымели на него странное действие: хотя он отлично знал, что Энно Клуге решительно никакого отношения к открыткам не имеет, что он не мог бы ни на один шаг приблизить комиссара к выяснению истинного виновника, вопреки всему этому, внимание Эшериха почти целиком сосредоточилось теперь на поисках именно этого ничтожества, этой мрази. Да и в самом деле, разве не обидно, что какой-то клоп, пользуясь которым он надеялся морочить голову своему начальнику, проскользнул у него между пальцев! За истекшую неделю невидимка оказался особенно деятельным: целых три его открытки поступили на письменный стол комиссара. Но впервые, за все время, что Эшерих обрабатывал это дело, он вдруг потерял интерес и к пишущему и к открыткам. Он даже забыл отметить флажком на плане города Берлина те точки, где они были найдены.

Нет, сначала он должен заполучить в свои руки Энно Клуге, и комиссар Эшерих действительно приложил небывалые усилия к тому, чтобы откопать этого человека. Он даже съездил под Руппин, к Эве Клуге, запасшись на всякий случай ордером на арест и жены и мужа. Однако он вскоре убедился, что эта женщина и в самом деле теперь решительно ничего общего с Энно не имеет и что о его жизни за последние годы ей известно весьма немногое.

А что было известно, то она комиссару рассказала и без особой готовности, но и без неохоты, а вполне равнодушно. Она и была, видимо, совершенно равнодушна к участи мужа, к тому, что он совершил и чего не совершил. Комиссар услышал от нее только названия нескольких кабачков, которые посещал раньше Энно Клуге, узнал об его страсти к тотализатору, а также получил адрес некой Тутти Гебекрейц, от которой однажды на квартиру Эвы пришло письмо. В этом письме Гебекрейц обвиняла Энно Клуге в том, что он стянул у нее деньги и продовольственные карточки. Нет, когда фрау Клуге в последний раз видела Энно, она не передала ему письма и не говорила о нём. Только адрес случайно запомнился ей, ведь у почтальонов особая память на адреса.

Вооружившись этими данными, комиссар Эшерих вернулся в Берлин. Верный своему основному правилу — задавать вопросы, но на вопросы не отвечать и не распространять никаких сведений, он воздержался от всякого намека на следствие, которое уже велось в Берлине против фрау Эвы Клуге. Материал он получил, конечно, мизерный, все же начало положено, найден, так сказать, след следа, и он мог, по крайней мере, показать этому Пралю, что комиссар не просто ждет, он действует. Ведь только это было важно для господ начальников, даже если действия были инсценировкой, как было инсценировкой и все дело Клуге. Но просто ждать — этого они не могли вынести.

Посещение Тутти Гебекрейц не дало никаких результатов: с Клуге она познакомилась в кафе, знает, где он работал. Он дважды жил у нее недели по две, по три, да, верно, она писала ему насчет денег и карточек. Но во время своего вторичного посещения, он всю эту историю выяснил, вором оказался другой жилец, не он.

Потом Энно опять смылся, не сказав ей ни слова, наверно, к какой-нибудь женщине, это его манера. Нет, у нее с ним, конечно, никогда ничего не было. Нет, она понятия не имеет, куда он переехал. Но не в этом районе, наверняка, иначе она давно бы о нем слышала.

Действительно, в обоих кабачках его знали просто как Энно. Его что-то давно не видно, но обычно он, в конце концов, все-таки появляется. Конечно, господин комиссар, мы и виду не подадим. Мы же солидные люди, у нас только порядочные посетители бывают, которые интересуются благородным скаковым спортом. Как только он появится, мы сейчас же дадим вам знать. Хейль Гитлер, господин комиссар!

Комиссар Эшерих мобилизовал десяток агентов, они должны были расспрашивать насчет Энно Клуге у всех букмэкеров и во всех кабачках и пивных северного и западного районов Берлина. И вот, в то время как он ожидал результатов этого демарша, с ним приключилась вторая неожиданность: ему вдруг стало казаться, что все же не совсем исключена возможность какой-то связи между открытками и Энно Клуге. Какая-то чортова путаница вокруг этого субъекта. Открытка, найденная у врача; жена, вначале нацистка, а затем вдруг ее просьба о разрешении выйти из партии — видимо сын эсэсовец что-то натворил, что матери пришлось не по вкусу. Может быть, этот Энно Клуге гораздо хитрее, чем предполагал комиссар, может быть он не только открытки подбрасывал, на его совести наверное есть еще что-нибудь похуже. Того же мнения был и сотрудник уголовного розыска Шредер, вместе с которым комиссар для освежения памяти еще раз обстоятельно перетряс все это дело. И Шредеру кажется, что с этим Клуге действительно не все в порядке, он что-то скрывает, ну, посмотрим, скоро что-нибудь да выяснится. У комиссара тоже было такое предчувствие, а в подобных делах предчувствие обманывает его очень редко.

На этот раз оно, действительно, не обмануло его. Однажды в эти дни, полные тревог и волнений, комиссару доложили, что некий Боркхаузен желал бы с ним поговорить.

Боркхаузен? спросил себя комиссар Эшерих. Боркхаузен? Кто же это — Боркхаузен? Ах, знаю, этот паршивый доносчик, который за грош собственную мать продаст.

И сказал вслух: — Пусть войдет. — Но когда Боркхаузен вошел, комиссар заявил: — Если вы намерены опять насчет Перзике трепаться — можете повернуть оглобли!

Боркхаузен посмотрел в упор на комиссара и промолчал. Было ясно, что он намерен говорить именно о Перзике.

— Ну? — сказал комиссар. — Отчего вы не поворачиваете, Боркхаузен?

— А все-таки это Перзике стащил радио у Розен-тальши, господин комиссар. Я теперь наверняка знаю, я…

— У Розентальши? — спросил Эшерих. — Это та старая еврейка, которая на Яблонскиштрассе из окна выпрыгнула?

Она! — подтвердил Боркхаузен. — А радио он у нее просто напросто спер, то есть она-то уже была мерт-вая, а у нее из квартиры…

Знаете, что я вам скажу, Боркхаузен? — заявил комиссар. Я уже говорил об этом деле с комиссаром Рушем. Если вы все таки не прекратите эти кляузы, вы отсюда вылетите в два счета. Мы не желаем больше слышать об этой истории, тем более от вас! Вы меньше, чем кто либо, имеете право ковыряться в этом деле. Да, вы, Боркхаузен!

Но ведь он же спер радио… — снова начал Боркхаузен с тем тупым упорством, которое рождается только из слепой ненависти. — Раз я могу это на все сто доказать…

А ну-ка, выметайтесь отсюда, Боркхаузен, не то я прикажу спустить вас в подвал, вот тут под нами!

Тогда я пойду в управление на Алекс! — заявил Боркхаузен, он был глубоко обижен. — Правда есть правда, и воровство есть воровство…

Но Эшериху пришло на ум другое, а именно — дело невидимки, почти неустанно занимавшее его мысли. Он уже вовсе не слушал этого идиота. — А скажите-ка, Боркхаузен, — начал он, — вы ведь знаете пропасть людей и часто бываете в кабачках. Не знаете ли вы некоего Энно Клуге?

Боркхаузен, почуявший новое поручение, все еще обиженно ответил: — Некоего Энно я знаю. А что кроме того его фамилия — Клуге — это мне неизвестно. Я всегда считал, что Энно и есть его фамилия.

— Такой тихий, бледный, дохлый, плюгавый такой, мямля.

— Это и к моему подходит, господин комиссар.

— Светлое пальто, коричневая клетчатая спортивная кепка?

— Да, тоже.

— Вечные истории с женщинами?

— Насчет историй с женщинами у моего мне ничего неизвестно. Там, где я видел его, бабы не бывают:

— Мелкий игрок на скачках?

— Подходит, господин комиссар.

— Бывает в кабачках: «Второй заезд» и «Перед стартом?»

— Он самый, господин комиссар. Ваш Энно Клуге и есть мой Энно!

— Его-то вы и должны мне откопать, Боркхаузен! Бросьте вы всю эту чепуху насчет Перзике, ни до чего, кроме концлагеря, она вас не доведет!.. Лучше вынюхайте-ка вы мне, где он, этот самый Энно, обретается!

— Неужели он для вас такая находка, господин комиссар? — негодующе воскликнул Боркхаузен. — Это же мразь! Просто одно недоразумение. На что вам такой идиот, господин комиссар?

— Уж это мое дело, Боркхаузен! Если я через вас раздобуду этого Клуге, считайте, что вы заработали пятьсот марок!

— Пятьсот марок, господин комиссар? Да мой Энно не то что пятисот, а и десяти не стоит. Тут, должно быть, ошибка!

— Может быть, здесь действительно ошибка, но вас это абсолютно не касается. Вы ваши пятьсот марок получите и в том, и в другом случае.

— Ну что ж! Раз вы обещаете, господин комиссар, я погляжу, как бы мне этого Энно нащупать. Но я вам его только покажу, я не приведу его сюда. С таким типом я и разговаривать-то не хочу!

— Да что такое было между вами? Обычно, ты не очень разборчив, Боркхаузен! Наверняка вы с Клуге чего-нибудь не поделили! Но я не намерен разгадывать ваши драгоценные тайны, катись, Боркхаузен, и добудь мне Клуге!

— Я хотел еще попросить у вас авансик, господин комиссар, нет, не аванс, — поправился он, — а немножко денег на расходы.

— Какие же у тебя могут тут быть расходы, Боркхаузен? Интересно знать!

— Мне придется ездить на трамвае, торчать в кабачках, там раздавишь баночку, там бутылочку, а все вместе — все-таки сумма, господин комиссар. Но я считаю, что пятидесяти марок хватит.

— Ну, конечно, если появляется великий Боркхаузен, все так и ждут, что он будет сорить деньгами! Дам я тебе десять марок и срочно выкидывайся отсюда. Воображаешь, у меня есть время с тобой тут канителиться?

Боркхаузен действительно считал, что этакому вот комиссару только и дела, что выжимать из людей их секреты и заставлять других работать вместо себя. Однако он поостерегся вsсказать подобную мысль. Он наконец пошел к двери, сказав: Но если я вам раздобуду Клуге, вы должны помочь и мне насчет Перзике. Это семейство у меня вот где сидит!

Одним прыжком Эшерих нагнал его, схватил за плечо и поднес кулак к его носу.

— Вот это видишь? — заорал он в бешенстве. — По-пробовать захотел, пес поганый? Еще одно слово о Перзике, и я тебя отправлю вниз, хотя бы тут все Энно Клуге в мире бегали на свободе!

И он наподдал оторопевшему шпику в зад коленкой с такой силой, что тот как пуля вылетел в коридор. И надо же было, чтобы Боркхаузен налетел на ординарца-эс-эсовца, который также весьма энергично дал ему пинка…

Шум, вызванный этой расправой, привлек внимание двух часовых на площадке лестницы. Они подхватили еще не опомнившегося Боркхаузена и сбросили его с лестницы, словно мешок с картошкой, не разбирая, где голова, где ноги, как пришлось.

И когда Боркхаузен остался лежать внизу, постанывая, слегка окровавленный, правда немного, и еще оглушенный паденьем, его схватил за воротник следующий часовой и, крикнув: — Ты что же, свинья, нам тут чистый пол мараешь? — поволок к дверям и вышвырнул на улицу.

Комиссар Эшерих с удовольствием наблюдал первые этапы этого вынужденного полета, пока Боркхаузен не исчез за поворотом лестницы.

Прохожие на Принц-Альбрехтшрассе боязливо отводили взгляд от валявшегося на мостовой человека, ибо отлично знали, из какого именно страшного учреждения он выброшен. Может быть, и посмотреть-то с жалостью на такого беднягу — уже преступление, а о помощи никто не смел и помыслить.

Часовой же, который снова тяжелым шагом вышел на подъезд, заявил: — Если ты, свинья, сию минуту не уберешься и будешь нам фасад портить, я тебя заставлю встать, да еще как!

Это подействовало. Боркхаузен принудил себя подняться и шатаясь побрел домой; все тело ныло, ноги отяжелели. Но втайне его снова жгли бессильная ненависть и гнев, и эта жгучая ненависть была мучительнее, чем боль от ушибов. Он твердо решил, что ради негодяя-следователя пальцем не шевельнет, пусть сам ищет своего Энно Клуге.

Однако на другой день, когда гнев его несколько утих и снова заговорил голос благоразумия, он сказал себе, что, во-первых, десять марок от комиссара Эшериха он получил, и их придется отработать, иначе ему не миновать обвинения в вымогательстве. Во-вторых, вообще не следует ссориться с такими высокопоставленными господами. Ничего не поделаешь, у них власть, и маленькому человеку приходится покоряться. Вчера при его изгнании, в конце концов, ему просто не повезло. Не налети он на ординарца, все сошло бы довольно сносно. Эсэсовцы видели в этом просто веселую шутку, и если бы при Борк-хаузене с кем-нибудь обошлись так же, он тоже от души посмеялся бы, — например, если бы вышвырнули Энно Клуге.

Да, вот и третья причина, по которой Боркхаузен предпочел все же выполнить задание: так он сможет напакостить и Энно Клуге, который своим дурацким коньяком сорвал им тогда все их ловкое дельце.

Таким образом Боркхаузен, хотя у него еще и ломило кости, но уже приободрившись, отправился в те два кабачка, которые ему назвал комиссар Эшерих, и еще в некоторые другие. Он не расспрашивал хозяев насчет Энно, он просто, стоя у стойки, валял дурака и медленно тянул чуть не час одну кружку пива, рассуждая даже о лошадях, относительно которых, благодаря вечному подслушиванию, все же кое-что знал (будучи при этом, однако, совершенно свободен от всякой страсти к игре), и затем отправлялся в следующий кабачок, чтобы там проделать в точности то же самое. Он был терпелив, этот Боркхаузен, он мог так проводить целые дни, ему хоть бы что.

Однако, на этот раз, особого терпенья не потребовалось, ибо уже на второй день он увидел Энно в кабачке «Второй заезд». Боркхаузен оказался свидетелем торжества плюгавого Клуге по случаю победы Адебара и испытал мучительную зависть к удаче этого идиота Энно, которому так непростительно везло; кроме того его уди-вило, что Клуге дал букмэкеру бумажку в пятьдесят марок. Уж, конечно, не трудовым потом она добыта, это Боркхаузен сразу учуял. Наверняка к кому-нибудь пристроился этот пролаза, этот паршивец!

Вполне понятно, что господин Боркхаузен и господин Клуге друг с другом не знакомы, они даже не видят друг друга. Уже менее понятно, что хозяин кабачка не позвонил комиссару Эшериху, хотя и обещал твердо. Но и это и порядке вещей: люди боятся гестапо, живут в постоянном страхе перед ним, однако совсем другое дело — оказывать ему содействие. Нет, они, конечно, не предостерегли Энно Клуге но, во всяком случае, они его не выдали.

Однако комиссар Эшерих не забыл об этом невыполненном обещании. Он сообщил в соответствующее место, после чего на хозяина кабачка была составлена карточка, где стояло слово «ненадежен». И рано или поздно настанет день, когда Эшерих покажет ему, что это значит, — если гестапо считает тебя ненадежным.

Боркхаузен первый вышел из кабачка. Далеко он однако, не отошел, а устроился за столбом для афиш и принялся спокойно и весело ожидать появления Клуге.

Борхаузен был из тех шпиков, которые не так-то легко теряют из вида свою жертву, а уж такую жертву — и подавно. Он даже изловчился и втиснулся в тот же вагон метро, что и Энно. Хотя Боркхаузен был высок как жердь, Энно не заметил его.

Энно Клуге думал только о своей удаче с Адебаром и о хрустящих кредитках, которыми наконец-то опять были полны его карманы, а затем начал думать и о Хете, у которой ему жилось ведь очень хорошо. С любовью, растроганный, вспоминал он эту добрую стареющую расплывшуюся толстуху, но он и не вспомнил о том, что всего несколько часов назад обманул ее и обокрал.

Правда, когда Энно, дойдя до магазина, увидел, что он открыт и Хете в нем действует, причем наверняка очень сердится на то, что он удрал, — его хорошее настроение слегка испортилось. Но с тем фатализмом, с каким люди подобного склада покоряются даже самой тягостной неизбежности, вступил он в зоомагазинчик и пошел навстречу грозе. И если, занятый своими мыслями, он отнесся с недостаточным вниманием к тому, что за ним следуют по пятам, то в этом не было ничего удивительного.

Боркхаузен видел, как Клуге скрылся в магазине. Сыщик притаился в подворотне соседнего дома, решив, что Клуге намерен в магазине что-то купить и сейчас же опять появится. Однако покупатели входили и выходили, — и Боркхаузен уже начинал нервничать. Неужели он прозевал, когда Энно вышел; а как же тогда эти пятьсот монет, которые все равно, что лежали у него в кармане?

Но вот с шумом захлопнулись ставни, и теперь уже — не оставалось сомнений: этот тип каким-то образом смылся. Может быть, он все же почуял своего преследователя, под каким-нибудь предлогом прошел через магазин в дом и снова вышел парадным?

Боркхаузен проклинал себя за свою неосмотрительность — как это можно было оставить без наблюдения! парадный вход? Все время пялился только на дверь магазина, осел этакий! Правда, не исключена возможность, что завтра или послезавтра он опять встретит Энно в кабачке. Ведь теперь, когда тот так здорово хапнул на Адебаре, страсть! к игре будет все время зудить его. Энно живо спустит свои денежки.

Направляясь домой, Боркхаузен все же прошел вплотную мимо зоомагазинчика. И вдруг он увидел через витрину (ставень закрывал только дверь), что внутри горит маленькая лампочка, и когда он прижался лицом к стеклу, вглядываясь в глубь магазина поверх аквариумов и сквозь прутья клеток, он увидел, что там еще возятся две человеческие фигуры: стареющая женщина в самом опасном возрасте — это он сейчас же определил — и рядом с ней его дружок Энно. Энно в жилете и синем фартуке, Энно, который усердно засыпает зерно в кормушки, наливает воду, чистит клетки!

И что за сласть такая в этом идиоте! Чем он так приманивает женщин? Вот он, Боркхаузен, так и засел со своей Отти и пятью сорванцами, а этакий старый бандит, видишь, как словчился: захватил сразу целый магазин — с женщиной, рыбой и птицей.

Боркхаузен презрительно плюнул. И что это за дурацкая свинская жизнь, при которой у него, Боркхаузена, все приятное отнимается и само собой лезет в руки такому вот кретину?

Но чем дольше подглядывал Боркхаузен, тем яснее ему становилось, что эта пара там внутри отнюдь не пленена чарами любви. Напротив, они едва разговаривают, почти не смотрят друг на друга и очень возможно, что этот мозгляк Энно Клуге здесь просто на положении работника, который всего лишь помогает хозяйке при уборке магазина. Тогда он должен через некоторое время все же выйти из этого дома.

Поэтому Боркхаузен снова возвратился на свой наблюдательный пункт в подворотне. Магазин уже закрыт, и Энно, очевидно, выйдет через парадное, так что Боркхаузен поглядывал и на входную дверь. Однако вот и свет в магазине погас, а Клуге все нет. Тогда Боркхаузен отважился на смелый шаг. Рискуя столкнуться с Энно в подъезде, он вошел в дом.

Сначала он отметил себе имя «X. Гэберле», а затем, крадучись, выскользнул во двор. Тут-то ему и подвезло, — они уже зажгли свет в комнате, хотя еще едва смеркались, — и Боркхаузен, заглянув в щель, оставленную не вполне опустившейся шторой, увидел всю комнату как на ладони. Однако увиденное там до того поразило его … ему даже страшно стало.

В комнате стоял на коленках его дружок Энно, и на коленках же ползал за женщиной, которая, испуганно подобрав платье, шаг за шагом от него отступала. Эннохен же протягивал к ней ручки, он, видимо, плакал, жалобно всхлипывая.

Но дверь за женщиной захлопнулась, и Энно остался перед дверью, он дергал ручку вверх и вниз, видимо продолжая канючить и умолять.

Может они поссорились, подумал Боркхаузен. А какое мне дело? Во всяком случае, на ночь он здесь останется.

Энно Клуге стоял теперь перед своим диваном. Лицо его дружка было видно Боркхаузену совершенно ясно. И лицо это было сейчас поистине удивительно. Кажется, он только что ныл и хныкал, а теперь негодяй усмехается, посмотрит на дверь и опять усмехается…

Значит, он перед старухой только комедию ломал! В таком случае, молодой человек, желаю успеха! Боюсь только, как бы Эшерих не испортил тебе всю музыку!

Клуге закурил папироску. Затем направился прямо к окну, в которое подсматривал сыщик. Тот испуганно отпрянул — штора, развернувшись, упала донизу, и Боркхаузен мог спокойно покинуть на эту ночь свой наблюдательный пост. Ждать сегодня важных событий уже нечего, во всяком случае он их не увидит. Но по крайней мере этой ночью Энно никуда не денется.

Собственно говоря, Боркхаузен условился с Эшерихом, что как только обнаружит Энно, то сейчас же позвонит комиссару, будь то день или ночь. Но чем дальше Боркхаузен уходил во мраке ночи от Кэнигстор, тем сильнее начинал сомневаться в том, что такой поспешный звонок при данных обстоятельствах действительно самое правильное и самое для него выгодное. Боркхаузену пришло на ум, что ведь в этом деле есть две стороны, и что он мог бы извлечь выгоду из обеих.

Деньги от Эшериха обеспечены, отчего бы не сделать попытку выжать кое-что и из Энно? Ведь Боркхаузен видел у него в руках бумажку в пятьдесят марок, а благодаря победе Адебара он их приумножил до двухсот с лишним — так почему же ему, Боркхаузену, тоже не поживиться этими денежками? Эшерих ничего при этом не теряет, он получит своего Энно, и Энно тоже ничего не теряет, в гестапо у него все разно отберут деньги. Вывод?

И потом имеется еще толстуха, перед которой Энно так смешно елозил на коленках. У нее наверняка есть деньги, может быть, целая куча. Ее торговля как будто идет хорошо, товару осталось еще много, на отсутствие покупателей ей, видимо, жаловаться нечего. Правда, хныканье и ползанье Энно показывает, что эта пара спелась далеко не во всем — допустим, но разве женщина так вот, собственными руками, и выдаст гестапо своего любовника, пусть даже отвергнутого? Тот факт, что старуха, невзирая на разрыв, все же держит у себя этого Энно и ему даже постельку постелила на диване, доказывает, насколько он ей все-таки не безразличен. А если этот старый кочет ей еще не безразличен, то она и денежки выложит, может быть, не бог весть сколько, но выложит. И это немногое Боркхаузен отнюдь не желает упустить из своих рук.

Когда Боркхаузен обдумывал этот план, а он не раз обдумывал его и на пути домой, и ночью, лежа рядом со своей Отти, его сердце начинало ныть от страха, ибо он понимал, что махинация, которую он затеял, дело довольно рискованное! Эшерих уж, конечно, не потерпит своеволия, все они такие, эти господа гестаповцы, для них проще простого — отправить человека в концлагерь. А перед концлагерем Боркхаузен испытывает непреодолимый ужас.

Все же он до того заражен преступными помыслами окружающих его людей и их особой моралью, что упрямо твердит себе: если дело можно провернуть, так его и надо провернуть, тут не может быть двух мнений. А эту штуку насчет Энно провернуть безусловно можно, решает Борк-хаузен, утро покажет, заявиться ли ему прямо к Эшериху, или сначала наведаться к Клуге. Сейчас он хочет спать…

Однако он не заснул, а принялся думать о том, что одному с таким делом не справиться. Ведь тут уж надо бу-дп везде поспевать. Отправится он, скажем, к Эшериху, а Энно Клуге останется в это время без надзора, или возь-мет в оборот толстуху, а Энно смоется. Нет, одного тут мало. Но не было второго, которому он мог бы доверять, и кроме того второй потребует участия в прибылях. Борк-хаузен же не признавал никаких дележек.

Наконец сыщик сообразил, что среди его пяти сорванном, имеется также сын тринадцати лет, может быть, действительно его собственный сын. Ему всегда казалось, что этот парнишка с изысканным именем Куно-Дитер мог бы быть и его родным сыном, хотя Отти упрямо настаивала на том, что он от некоего графа, крупного померанского помещика. Но Отти известная шантажистка, о чем свидетельствует уже одно имя мальчика — по предполагаемому отцу.

С тяжелым вздохом Боркхаузен все же решает прихватить с собой мальчишку в качестве запасного наблюдателя. Это обойдется недорого — небольшой скандальчик с Отти и несколько марок парню. Затем мысли Боркха-узена пошли кружить и путаться и, в конце концов, он все-таки заснул.