"Похититель вечности" - читать интересную книгу автора (, Бойн Джон)Глава 5 КОНСТАНС И КИНОЗВЕЗДАСамый недолговечный из моих браков случился в 1921 году, но несмотря на его краткость, я вспоминаю о нем с огромной нежностью — Констанс была второй самой любимой из моих жен в этом веке. Я перебрался в Америку сразу же после войны, желая стереть из памяти воспоминания о госпитале, британском Министерстве иностранных дел и кошмарной Беатрис, вдове моего тогдашнего, незадолго до того скончавшегося племянника Томаса. Я взошел на борт океанского лайнера и отправился в плаванье к берегам Соединенных Штатов, наслаждаясь ободряющими неделями трансатлантического вояжа, днями солнца и романтики. Высадился я в Нью–Йорке и, к своему смятению, обнаружил, что город все еще одержим европейскими делами и жаждет побольше узнать о Версальском договоре[9] и кайзере. Совершенно посторонние люди в тамошних салунах, заслышав мой акцент, неизменно пытались втянуть меня в разговор. Знаком ли я с королем, спрашивали они? Верно ли то, что о нем говорят? Что слышно о Франции? На что похожи окопы? Надо сказать, одно из главных достижений нынешнего века глобальных телесетей — в том, что посторонним людям больше нет нужды расспрашивать обо всяких банальностях. Уже за одно это мы должны быть благодарны современным технологиям. Раздраженный таким назойливым вмешательством в мою жизнь и несколько потерявшись в огромном городе без друзей и какого–либо занятия, как–то днем я решил посетить местный синематограф — посмотреть хронику и какие–нибудь новые киноленты. Выбранный мною театр оказался просто небольшой комнатой с высоким потолком, в которую едва вмещалось человек двадцать пять, но заполнен он был лишь наполовину, и я уселся посередине предпоследнего ряда, стараясь держаться как можно дальше от Я хочу поехать в Голливуд и работать в синематографе. Это было долгое трехдневное путешествие на поезде через всю страну, но оно позволило мне разработать план штурма того, что, как я уже понял, стало новой и стремительно развивающейся формой искусства. На этом можно делать деньги — газеты уже принялись перемывать косточки кинознаменитостям и писать о невероятном богатстве и разгульном житье Китона, Сеннетта, Фэрбенкса и прочих. Загорелые, столь непохожие на свои бледные, зачастую менее эффектные Но помимо таких соображений меня привлекала идея поработать в этой индустрии, разумеется — в производстве, ибо я не актер. Сперва я подумал, что можно было бы заняться финансированием картин, или, может быть, прокатом — он только налаживался и действенные сети еще создавались. За три жарких дня, что я был заточен в поезде, я прочел интервью с Чарли Чаплиным, в то время работавшим в «Первой Национальной»[13]. Хотя в интервью он представал человеком, одержимым своей работой, художником, который не желает одного — создавать картину за картиной, не прерываясь на отдых под солнцем, — я почувствовал некий скрытый смысл в его тщательных формулировках, когда он говорил о своих отношениях с «ПН». Он готов признать, это неплохое место для работы, но художнику не дают возможности контролировать творческий процесс. Ему хотелось бы хозяйничать самому, говорил он, или, по крайней мере, основать собственную студию. Я, между тем, решил, что могу в этом оказаться полезен, и написал ему, предлагая встретиться и намекая, что хотел бы инвестировать в кинопроизводство и рассматриваю его, как наиболее надежное вложение капитала. Если деньги мои будут куда–то вложены, мне бы хотелось получить его совет, во что именно вкладывать стоит. Возможно, писал я, капитал мне вкладывать стоит и в самого Чаплина. К моей огромной радости, однажды вечером он позвонил — я сидел дома один, пресытившись собственным обществом, уже порядком устал от пасьянса, — и пригласил меня к себе на ланч; я с радостью принял это приглашение. Именно там я и познакомился с Констанс Дилэни. В то время Чаплин жил в арендованном доме всего в нескольких кварталах от меня. Он только что выпутался из дурно пахнувшего бракоразводного процесса с Милдред Харрис[14], и газеты лишь недавно перестали раздувать скандал. Он оказался совсем не похож на экранного бродягу и виденные мною фотографии. Когда меня провели к бассейну, передо мной оказался невысокий красивый мужчина; он сидел в одиночестве и читал Синклера Льюиса[15]. Я сперва подумал, что это, должно быть, просто знакомый или друг семьи кинозвезды; я слышал, брат Чаплина, Сидней[16], тоже работает в Голливуде, — вероятно, это он? Разумеется, когда он поднялся и направился ко мне, и лицо его осветилось широкой белозубой улыбкой, я сразу понял, кто передо мной, но впал в некое странное состояние, возникающее, когда встречаешь человека, которого до сих пор видел только на киноэкране, увеличенного до немыслимых размеров — последовательность линий и точек, мелькающих на полотне. Пока мы беседовали, я присматривался к его лицу, стараясь отыскать что–то от привычного экранного образа, но не сходящая с лица улыбка, безусая верхняя губа, рука, ерошащая кудрявые волосы, — ничто не напоминало его — Вам довелось участвовать в боях? — спросил он меня, снова усаживаясь в кресло и расслабляясь, а его глаза лучились живым очарованием; он переводил взгляд с моего лица на деревья за мной, на дом чуть дальше, на небо над нами. — Все было настолько плохо, как писали в газетах? — Кое в каких, — с неохотой ответил я. — Приятного было мало. Я сумел избежать окопов, не считая одного короткого злосчастного периода. Большую часть времени я провел в военном лагере в Бордо. — Чем вы там занимались? — Взламывал шифры, — сказал я, мягко пожав плечами. — В основном — разведкой. Он рассмеялся. — Это там вы заработали? — спросил он, глядя на бассейн и качая головой, словно подвел мне итог одной репликой, кратчайшей фразой. — Полагаю, на войне можно неплохо нажиться. — Я унаследовал свои деньги, — солгал я, тем не менее обидевшись на его намек. — Поверьте, у меня не было никакого желания наживаться на событиях последних лет. В этом было… мало радости, — пробормотал я, отчасти недоговаривая. — Знаете, я тоже хотел поехать, — быстро произнес он, и я заметил, что его лондонский акцент тщательно перекрывается гнусавым американским произношением. Лишь случайно проскальзывавшие слова выдавали его происхождение. Позже я узнал, что он брал еженедельные уроки у логопеда, чтобы улучшить американский выговор, — странная затея для звезды немого кино. — Но ребята наверху решили, что мне лучше остаться здесь. — Не сомневаюсь, — сказал я, стараясь, чтобы в моих словах не прозвучал сарказм, и обвел рукой окружавшую нас роскошь; после чего глотнул «маргариты», в которой, на мой вкус, было чересчур лайма, но коктейль был холоден и прекрасно освежал гортань. — Здесь чудесно. — Я имел в виду работу, — слегка обиделся он. — Делать фильмы, понимаете. Рассылать их по всему свету. Бесплатно для солдат, хотя любому прокатчику, желающему приобрести их у студии, они обходятся в целое состояние. Я думаю, армия хотела показывать войскам что–то для поддержания боевого духа по выходным дням. Можно сказать, я заработал свои медали, командуя моральной поддержкой Британской Армии, — с улыбкой добавил он. Странно, подумалось мне. За эти четыре года я не видел вообще ни одного фильма, разве что когда бывал в увольнительной в Лондоне и сам платил за билеты. Да и «выходных дней» для солдат припомнить не могу. Я попытался сменить тему, но он, похоже, узрел в ней источник вдохновения. — Знаете, я подумываю сделать фильм о войне, — сказал он. — Но опасаюсь банальностей. Что скажете? — Полагаю, об этом сказано еще далеко не все. На то, чтобы добраться до сути вопроса, может уйти сотня лет. — Да, но через сотню лет нас здесь уже не будет, разве нет? — Вас, наверное, — нет. — И потом — нужно ведь с чего–то начинать, верно? — спросил он, подавшись вперед и улыбаясь так широко, что я испугался, не лопнули бы у него щеки. — Вот о чем я сейчас думаю, — в итоге сказал он, откидываясь назад и взмахнув рукой. — Может, я это сделаю. Так много времени, так много идей, а я все еще молод. Я счастливчик, мистер Заилль. — Матье, прошу вас. — И, полагаю, вы тоже хотите попытать счастья, я прав? В эту минут я заметил позади него какое–то движение: из дома вышли две девушки, одетые, как я понял, в новомодные купальные костюмы и шапочки, скрывающие волосы. Довершали картину очки для плавания; девушки были настолько укутаны, что выглядело это комично. Они прошагали мимо, не сказав ни слова, хотя первая — та, что пониже ростом, в черном, — проходя мимо, нежно погладила Чаплина по плечу. Он, в свою очередь, не обратил на них совершенно никакого внимания, лишь ласково провел рукой по своему плечу после ее прикосновения и посмотрел мне прямо в глаза, наверное, с самой опасной улыбкой, которую я когда–либо видел, — столь заговорщицкой и интригующей, что я даже вздрогнул. За спиной я услышал всплеск и почти беззвучное скольжение двух тел, плывущих к другому краю бассейна под гладью воды. Чаплин поднес бокал к губам и сделал большой глоток, после чего аппетитно облизнулся. — У работы в этой индустрии сейчас много преимуществ, мистер Заилль. Матье. Множество… радостей поджидают мудрого инвестора. — Он склонился вперед и улыбка исчезла с его лица, когда он взял меня за руку. — Но не промахнитесь, — добавил он. — Время решает все. И В тот вечер мы вчетвером ужинали на кухне у Чаплина — ели сэндвичи, которые он поджарил сам, а затем пили в гостиной коктейли. Прислугу на вечер отпустили и, казалось, наш хозяин очень рад тому, что заполучил контроль над кухней и набитым холодильником, ибо потратил немало времени, отбирая правильные ингредиенты для приготовления довольно простых сэндвичей. Констанс Дилэни была на четыре года старше своей сестры, и в тот вечер, когда мы познакомились, до ее двадцать второго дня рождения оставалось ровно три недели. Хотя обычно меня не привлекают слишком юные женщины: идеальный партнер для меня (по крайней мере, с тех пор, как мне самому исполнилось сорок) — дама от тридцати до сорока лет, — Констанс завладела моим вниманием сразу же, как только вышла из бассейна и сняла очки и шапочку. Волосы ее были коротко острижены, как тогда было принято, а глаз прекраснее мне в этом веке видеть не доводилось. Меня они обворожили — большие, с шоколадно–карими овалами радужки, плававшими в озерах белого льда, что разливались, когда она смотрела вбок, не поворачивая головы. Она переоделась в брюки и льняную рубашку — довольно необычный наряд для женщины в то время, хотя ее младшая сестра Амелия, которая была рядом с Чаплиным весь вечер, а также, держу пари, и всю ночь, из них двоих выглядела более женственной; ее детское платьице было просто одним из подарков, которым ее обогатила знаменитость за время, как я впоследствии узнал, их короткого романа. — Чем вы занимались в Лондоне, мистер Заилль? — спросила Констанс, жуя оливку из мартини; на что я ответил, что ей следует называть меня по имени, иначе мы никогда не станем друзьями. — До войны, я хочу сказать? — До войны я прожил долгую жизнь, — признался я. — Но вот что удивительно. Эти последние четыре года, похоже, так сильно повлияли на меня, что прошлое теперь ускользает, как смутные детские воспоминания. Мне напоминают о событиях начала века, а я с трудом могу что–то припомнить. Точно все это было в чужой жизни. Вам не кажется это странным? — Вовсе нет. Я лишь по газетам знаю о том, что там происходило, но мне кажется это… — Она пыталась подобрать верное слово, а мое сердце потянулось к ней, пока я наблюдал, как она размышляет, желая сказать точно или не говорить вообще. Она понимала, как сильно это время сказалось на тех, кто в нем жил. — За гранью моего понимания, — закончила она в итоге, пожав плечами. — Глупо с моей стороны выдумать какие–то слова об этих ужасах. Здесь. Не где–нибудь, а в Калифорнии. — Вот потому я и обхожусь без них, — рассмеялся Чаплин, подливая всем еще выпить, даже Амелии, которая едва притронулась к своему бокалу. — Фильмы — пища воображения, понимаете? В отличие от реальной жизни. Молчание заставляет мозг лучше работать. Должно быть… — Тогда почему ты используешь так много этой инфернальной музыки? — быстро спросила Констанс, обрывая его монолог. Чаплин уставился на нее. — То есть, правда, Чарли, — со смехом прибавила она, — я люблю твои короткие фильмы, так же как и остальная публика, но неужели эти кошмарные рэгтаймы на пианино, которые их сопровождают, так необходимы? Всякий раз, идя в кино, я ругаю себя, что забыла беруши. Напомните мне, мистер Заилль, — она легонько коснулась моего колена, — когда мы в следующий раз пойдем с вами в кино. — Он же просил тебя называть его Матье, — возмущенно сказал Чаплин, на пару децибел громче нас всех. — Музыка нужна, чтобы отражать характеры и сюжет. Быстрая — для погонь, траурная — для страданий. Ты прекрасно это понимаешь. Можно почувствовать настроение. Музыка вызывает эмоции, она столь же важна, как игра актеров и режиссура. Без музыки… — Чарли замечательный композитор, — тихо сказала Амелия, но Чаплин не сбился в своей речи ни на такт. — Ты очень добра, милая моя. — Он подавлял ее своим громким голосом, она почти растворилась в нем. — Но мои фильмы — это полный цикл творчества. Сценарий, режиссура, актерская игра, музыка. Это все составляющие того, что порождается моим разумом. Я стремлюсь контролировать все, поэтому у меня раньше и возникали проблемы. Без контроля, Матье, над — Нет, но вот нарисовать заголовок на обложке вполне может кто–то другой, — сказала Констанс, я не смог удержаться от улыбки. Я только сейчас сообразил, насколько девушку раздражает любовник ее сестры, и насколько он неспособен отвечать на ее выпады, словно не привык к женщинам, которым от него ничего не нужно. Быть может, Амелия и влюблена до беспамятства, но ясно, что главная здесь Констанс, и она может увести ее прочь отсюда в любое время. — Если бы это была — Боже всемогущий! — возопила она так, что я подпрыгнул, а она расхохоталась так громко, что эхо разнеслось по всей комнате. — Только не говори, что ты еще и рисуешь! После этого с Констанс мы стали встречаться регулярно; именно она убедила меня, что не стоит вкладывать деньги в Чаплина, чье осознание собственной силы так же впечатлило меня, как его самовлюбленность — утомила. — Я уже слышала, как он рассуждает о своих планах, — рассказала она мне. — Напиваясь, он всякий раз излагает свою философию, прямо Александр Македонский. Покорить мир до тридцати и все такое. Сам–то он, конечно, опоздал. Уверена, когда–нибудь он начнет свое дело — но инвесторов, которых он в это втянет, выдоит досуха. Понимаете, Чарли привлекают только те, кто знаменит так же, как он. Слава — единственное, что его интересует. Думаю, профессиональный психолог смог бы это объяснить. Он заберет у вас все до цента и, возможно, с лихвой потом вернет, но вы никак не сможете его проконтролировать. Вы станете просто разрекламированным банком, Матье. Сберегательной кассой для Чаплина, вот и все. К моему облегчению, Чарли не стал просить у меня инвестиций в его затеи, хотя, полагаю, принял бы любые мои предложения. В тот год мы еще поддерживали дружеские отношения, но не особенно близкие: связывала нас только Амелия, которую Констанс отказывалась надолго выпускать из виду. — Этот человек распутник, — говорила она мне. — Одна молоденькая дурочка за другой. Меня удивляет, что он с ней так долго. Я хочу быть рядом, когда он ее вышвырнет. Скоро ей исполнится восемнадцать, и тогда он от нее избавится. Констанс все более завладевала моими чувствами — вплоть до того, что я понял: я в нее влюбился. Она же встречалась только со мной, однако взаимные страстные уверения ее, похоже, не интересовали. На мои восклицания: «Я люблю тебя», она реагировала фразами вроде: «Какой ты милый», или «Ты так добр ко мне». Это не означало холодность — на самом деле она умела весьма эмоционально выказывать свою радость, когда я приезжал и приглашал ее на обед или в концерт, — просто она с недоверием относилась к любым изъявлениям любви, тем более — публичным. Все больше ночей я проводил в ее квартире и уже подумывал отказаться от собственного дома, который все равно был слишком велик для меня, рассчитывая поселиться с нею, но она убедила меня его сохранить — просто на всякий случай. — Не хочу себя чувствовать так, будто мы женаты, — сказала она, — словно пути назад нет. Если я знаю, что у тебя есть свой дом, мне безопаснее. Я тоже об этом думал и уже намеревался сделать ей предложение, однако в прошлом я столько раз с переменным успехом проходил этот путь, что не желал создавать еще один не слишком удачный союз и разрушать нашу дружбу. Мы поведали друг другу о нашем прошлом, хотя я в рассказах о своих романтических отношениях старался не углубляться дальше 1900 года. Я всегда считал, лучше не утомлять людей странностями моего старения, подозревая, что возраст мой вызовет у них больший интерес, нежели моя личность. — Я никогда не был женат, — солгал я. — Была только одна девушка, на которой я хотел жениться, но ничего не вышло. — Бросила тебя ради другого парня? — спросила она, и я покачал головой: — Она умерла, — сказал я. — Возникли… определенные неприятности. Мы были молоды. Это было очень давно. — Жаль, — отозвалась Констанс, отводя взгляд — не зная, нуждаюсь ли я в утешении, и тот ли она человек, который может меня утешить. — Как ее звали? — Доминик, — тихо сказал я. — Неважно. Я не люблю об этом говорить. Давай… — И с тех пор у тебя никого не было? Ты больше ни в кого не влюблялся? Я рассмеялся: — Разумеется, были и другие. Я потерял счет людям, с которыми бывал связан, и к одной–двум женщинам я испытывал сильные чувства, сравнимые с теми, которые во мне вызывала Доминик. Ты, например. Она кивнула и закурила еще одну сигарету, выпуская дым через нос и глядя куда–то в сторону. Я смотрел на нее, но она упорно отводила взгляд. — А у тебя? — в итоге спросил я, желая прервать затянувшееся молчание. — Когда я услышу все о твоем чудесном прошлом? — Полагаю, джентльмен никогда не захочет иметь дело с женщиной с прошлым, — улыбнулась она. — Разве не этому учат юных леди? Хранить чистоту и невинность для своих мужей? — Поверь, не мне об этом судить, — признался я с улыбкой. — Ты даже не представляешь, какое долгое прошлое у меня. — У меня, по сути, никогда и не было никаких отношений, — нерешительно сказала Констанс. — После смерти родителей я осталась присматривать за Амелией и последние несколько лет только этим и занималась. У меня здесь есть знакомые, мы унаследовали вот эту квартиру — вполне можно было никуда не уезжать. Затем Амелия познакомилась с Чарли, а я с тех пор изображаю при ней дуэнью. Иногда мне становится страшно: мне уже двадцать два, и лучшие годы позади. Я — будто старая дева, чья–нибудь тетушка из романов, которые все время читает Амелия. Ну, знаешь: девица отправляется в Италию, и там ее корсет развязывает какой–нибудь римский бог, а чопорная дуэнья стоит в сторонке и неодобрительно фыркает. — Ты вовсе не старая дева, — с жаром возразил я. — Ты, наверное, самая… — Прошу тебя, только без этой неуместной лести, — поспешно сказала она и, погасив недокуренную сигарету в пепельнице, встала и подошла к окну. — У меня нет трудностей с самооценкой, спасибо. — Тебе нравится Калифорния? — спросил я после долгого молчания. В голове у меня начал складываться план — увезти ее из этого штата, от этих унылых людей, которые уже стали мне надоедать. Куда ни глянь, везде тут одержимы славой, движущимися картинками, горсткой значительных имен и тем, как оказаться поближе к ним на вечеринке. — Почему нет? — безразлично отозвалась Констанс. — Здесь у меня есть все, что нужно. Друзья, жилье, ты… — В последней фразе прозвучала уступка. — А что если мы отправимся в путешествие? — спросил я ее. — Мы могли бы поехать в круиз. Например, на Карибы? — Звучит заманчиво. А я смогу одеваться как хочу, совсем перестать краситься? — Все, что хочешь, — рассмеялся я. — Ну так как? Можем поехать завтра или хоть через десять минут. На секунду мне показалось, что она готова согласиться, но затем ее лицо помрачнело, плечи опустились, и я понял, что́ за этим последует. В эту минуту она казалась воплощением разочарования. — Амелия, — сказала она, — я не могу ее оставить. — Она достаточно взрослая, чтобы справиться самой, — возразил я. — К тому же, у нее есть Чарли. — Два утверждения, Матье, — холодно отозвалась она, — и оба, как ты сам прекрасно понимаешь, не соответствуют истине. — Послушай, Констанс, — сказал я, вставая и обнимая ее за плечи, — ты не можешь всю жизнь присматривать за сестрой. Ты же сама сказала это всего мгновение назад: что боишься, будто лучшие годы уже позади. Так не допускай этого, Констанс. Ты сама была младше Амелии, когда стала присматривать за ней. — О да — и посмотри, что я натворила! Ей почти восемнадцать, и она — игрушка богатой кинозвезды вдвое старше нее. Чарли вышвырнет ее вон, как только она перестанет его устраивать. — Наверняка ты этого не знаешь. — Знаю. — Может, он ее любит. — Повисло долгое молчание — ее слова медленно доходили до моего сознания и обретали там собственную жизнь. Я повернулся, взглянул на нее и медленно сел: Констанс вся подобралась, точно пытаясь скрыть свой страх перед тем, как я отреагирую. — Ты и Чарли?.. — покачал головой я. Такой союз я даже не мог себе вообразить. — Когда?.. Когда это было? Недавно? Когда мы познакомились? — О боже, нет, это было давно, — сказала она, наливая себе выпить. — Примерно два года назад, если это имеет значение. Мы познакомились на какой–то вечеринке. Я была его поклонницей, и он меня очаровал. Мне было все равно, что он женат. Все знали, что он терпеть не может Милдред. Глупо говорить, что он соблазнил меня, — он этого не делал. Я хотела его так же безумно. А он, надо отдать ему должное, был так добр ко мне. Пока мы с ним были вместе, чего он только для меня не делал… Он был прекрасным другом, любовником. Просто… сам способ расставания причиняет боль. Я посмотрел на нее, вопросительно подняв брови. — Ну? — Это в самом деле нелепо, — засмеялась она, смахнув слезу. — И не делает мне особенной чести. — Все равно расскажи, — стоял на своем я. Она устало пожала плечами, точно вся эта романтика ее давно утомила и больше имела никакого значения. — Мы были на вечеринке у Дуга и Мэри. Праздновали день рождения, я разговаривала с одним второразрядным актером с «Эссеней», сыгравшим, кажется, в «Банке» и в «Ночь в театре»[18]. Чарли поссорился с ним, бог знает, почему, скорее всего, из–за пустяка, и не пригласил его на «Мьючуэл»[19], когда поменял студию. Как бы то ни было, у парня настали тяжелые времена, и он просил меня помочь ему — вернуть расположение Чарли, — а я всячески пыталась от него избавится. Никогда не понимала, почему люди думают, что раз мы с Чарли пара, значит, я могу добыть им роль в его фильме. Я решила привести его самого к Чарли — пусть разбираются между собой, — а мне хотелось пообщаться с кем–нибудь поинтереснее. Я нашла Чарли возле бассейна — он беседовал с Леопольдом Годовским[20]. Я знала, Чарли восхищается этим пианистом, и подвела к нему того парня; Чарли тепло пожал ему руку и пригласил присоединиться к беседе. Казалось, он очень рад его видеть. Я сказала, что вернусь в дом к остальным гостям, и Годовский решил пойти со мной. Я ни о чем таком не думала, мы просто поболтали несколько минут. Я сказала, что в детстве слушала его в Бостоне — мой отец был большим его поклонником. Ему польстило, что я об этом помню, и он рассказал анекдот о толстой певице–сопрано, которая пила виски, чтобы улучшить голос. Я посмеялась. Вот, собственно, и все. Затем по пути домой Чарли не сказал мне ни слова; я понимала, что его что–то разозлило, но я устала и не хотела потакать ему, расспрашивая, что же случилось, поэтому всю дорогу я притворялась спящей, а дома сразу же легла. Я не хотела в ту ночь возвращаться домой к Амелии, надеясь, что к утру все уладится. Ее трясло, пока она рассказывала об этом; она избегала моего взгляда, а мне хотелось подойти и обнять ее, но я не решился, не желая прерывать ее рассказ. Я подозревал, что она никогда никому об этом не рассказывала, даже сестре. — Как бы то ни было, — продолжила она, — я отправилась в постель и попыталась уснуть, дожидаясь, когда придет Чарли. И он пришел — минут через пятнадцать. «Вставай, — сказал он сурово и захлопнув за собой дверь. — Вставай и уходи». — «Что? — спросила я, делая вид, что он меня разбудил. — В чем дело, Чарли?» Он наклонился над кроватью, схватил меня за плечи, едва не сломав их, и очень четко произнес, подчеркивая каждое слово: «Поднимайся. Одевайся. Убирайся». Когда я начала его спрашивать, почему, что я такого сделала, он принялся собирать мои вещи, проклиная меня за то, что я привела к нему того парня, когда он беседовал с Годовским. «Это, наверное, величайший в мире пианист, — орал он, драматически размахивая руками. — А ты навязала мне какого–то безработного актеришку, просто потому что хотела умыкнуть его, чтобы пофлиртовать с ним в соседней комнате? Меня тебе мало?» — «Я никогда…» — начала было я, но он не дал мне закончить. Он побагровел от гнева, точно я намеренно срежиссировала эту сцену, хотя я всего лишь пыталась избавиться от зануды и не желала вмешиваться в дела Чарли. Началась ужасная ругань, и в четыре утра я оказалась на улице, где ни одного такси. Он не разговаривал со мной несколько месяцев, хотя я постоянно звонила ему. Я была влюблена, понимаешь. Я писала ему, ходила на студию, слала телеграммы, но он меня игнорировал. Я была в полном отчаянии. А потом как–то раз я обедала в городе с Амелией, и увидела, как Чарли с приятелями входит в ресторан. Он заметил меня, слегка побледнел и хотел было уйти, пока я его не заметила, — он терпеть не мог публичные скандалы и испугался, что сейчас может произойти нечто подобное. Я решила даже не приближаться к нему. И тут он заметил мою сестру, которая во все глаза смотрела на него. Весь зал и весь мир закружились вокруг меня. Он подсел к нашему столику, провел с нами весь день, ни словом не обмолвившись о том, что случилось между нами несколько месяцев назад, притворяясь, что мы просто добрые друзья, которые частенько встречаются и обмениваются последними сплетнями. Когда у них с Амелией завязались серьезные отношения, я отказалась исчезнуть. Так я хотела быть поближе к Чарли, понимаешь. Правда в том, Матье, что я с самого начала была с тобой нечестна. Я кивнул, мне стало плохо. Значит, все это время она меня обманывала? Это жестоко. Ведь я был уверен, что она в меня влюблена. — А затем я встретила тебя, — добавила она через минуту. — И все изменилось. — Как так? — спросил я. — Помнишь тот день, когда ты пришел домой к Чарли, и мы вчетвером просидели всю ночь, пили мартини и виски с содовой? — Я кивнул. — Я ведь бывала там и раньше, ты же знаешь, — продолжила она. — И не раз видела в этом доме богачей, все они чего–то от него хотели, все мечтали погреться в лучах его славы. А ты — нет. Ты, похоже, отнесся к нему с недоверием. Ты не смеялся нарочито громко его шуткам. Казалось, он тебе даже не особо нравится. — Ты ошибаешься, — честно признался я. — Он мне нравится. Меня восхищает его самоуверенность. Я нахожу, что это весьма бодрит, честно говоря. — В самом деле? — Похоже, она удивилась. — Ну, не важно. Ты не лебезил перед ним. Мне это понравилось. Впервые я поняла, что могу смотреть не на него, а на другого мужчину. Я начала понимать, что между нами больше ничего нет, и когда мы с тобой начали видеться, я осознала, что больше не люблю его, даже не нуждаюсь в нем. Что я полюбила тебя. Сердце у меня подпрыгнуло, я подошел к ней и взял за руку. — Так ты меня любишь? — спросил я. — О да, — сказала она, как бы даже извиняясь. — Почему же мы до сих пор здесь? Если ты больше ничего к нему не чувствуешь, зачем оставаться? Почему обязательно быть рядом с ним? Ее голос прозвучал холодно, когда она убежденно сказала: — Потому что он проделает с Амелией то же, что и со мной. Я пережила это, а она может не пережить. Мне нужно быть здесь, с ней, когда это случиться. Можешь ты это понять, Матье? Способен ли ты вообще меня понять? Я молча посмотрел на Констанс. Над верхней губой у нее тонкой полоской выступила испарина. Глаза ее заволокло усталостью, волосы неопрятно висели — их следовало бы вымыть. Красивее я ни разу ее не видел. Мы поженились в субботу, в октябре, в маленькой часовне на восточной стороне Голливудских холмов. На церемонии присутствовало человек восемьдесят, в основном — светские приятели из нашего круга, много людей со студии, несколько газетных обозревателей, пара литераторов. Мы были известны уже тем, что были известны, и нас обожали за то, что мы вызывали обожание, поэтому все теперь желали восславить нашу славу. Мы были Матье и Констанс, Мэтт и Конни, знаменитая пара, светские любимцы, предмет городских сплетен. Дуг подвернул лодыжку на теннисном матче и прибыл на костылях, опираясь, как водится, на Мэри, — все ужасно с ним носились, хотя травма была пустяковой. Прибыл и Уильям Аллан Томпсон, и поскольку ходили слухи, будто Уоррен Хардинг[21] собирается назначить его министром обороны, он, разумеется, тоже привлекал всеобщее внимание. (В итоге он лишился работы, когда разразился скандал с публичным домом, и Сенат наложил вето на его назначение; впоследствии он крупно проигрался и в 1933 году покончил с собой — в тот самый день, когда Ф. Д. Р.[22], его заклятый враг, был избран президентом на первый срок). Мой юный племянник Том приехал из Милуоки, где он жил со своей женой Аннетт, — я был рад возобновить с парнем отношения, хоть и считал его неотесанным. Похоже, его больше интересовали знакомства с кинозвездами, чем разговоры о собственных планах на жизнь; кроме того, меня удивило, что он не привез молодую супругу — познакомиться со мной. Когда я отчитал его за это, он признался, что она недавно забеременела и ее тошнит с утра до вечера при одной только мысли о каком бы то ни было путешествии. Я же не хочу неприятностей на своей свадьбе, так что все равно лучше оставить ее дома. Чарли и Амелия прибыли под руку: он, как обычно, ухмылялся, однако теперь эта улыбка лишь злила меня, а у нее были красные глаза и потерянный вид. Она едва узнала меня, когда я подошел и поцеловал ее в щеку. Она выглядела измученной, точно жизнь с Чарли подавляла ее, и я не питал особых надежд на их счастливое совместное будущее, равно как и на ее будущее вообще. Церемония была простой и быстрой, нас объявили мужем и женой, и свадебное празднество переместилось под огромный тент, возведенный чуть поодаль от особняка, — там подавали обед, сопровождавшийся танцами и попойкой. На Констанс было простое, облегающее фигуру платье цвета слоновой кости, кружевная вуаль скрывала ее прекрасное лицо, и я видел лишь нечеткий абрис, пока мы стояли у алтаря. Позже она эту вуаль откинула, и ее лицо озарила радостная улыбка — моя юная жена выглядела абсолютно счастливой. Даже когда Чарли поздравил и поцеловал ее, она только улыбнулась, ни словом не намекнув на их тягостную связь, способную омрачить наш день. Просто один из гостей — она его почти не замечала, ибо мы не могли наглядеться лишь друг на друга. Произносились речи. Дуг назвал меня «везунчиком», а Чарли громко вопрошал, почему он сам не решился сделать предложение, — а затем рассмешил всех, добавив: он понял, что я не нахожу его привлекательным и все равно бы его отверг. Даже мы с Констанс сочли его забавным, и я неожиданно проникся к собратьям–человекам теплыми чувствами, которых не испытывал уже лет шестьдесят или семьдесят. Мы танцевали допоздна; Констанс исполнила великолепное танго с юным официантом–испанцем, и это был один из самых эффектных номеров вечера. Парнишка — ему было не более семнадцати — весь вспыхнул от гордости за свой успех на танцполе, и его смуглое лицо запылало от смущения еще гуще, когда после танца партнерша поцеловала его в губы. День был чудесным но, оглядываясь назад, я понимаю: беда была почти неизбежна. Констанс пошла переодеваться — мы уезжали ночным экспрессом во Флориду, откуда намеревались отплыть в трехмесячный медовый круиз. Я стоял в одиночестве под тентом, потягивая банановый молочный коктейль, — я решил не пить слишком много в такой день. Мой друг, банкир по имени Алекс Тремсил, подошел пожелать мне счастья, и мы оживленно беседовали о женах, супружеских обязанностях и тому подобном, когда я заметил Чарли: он бродил по лужайке с юной девушкой, дочерью (как мне показалось) одного из Ричмондов. Ей было лет шестнадцать, и она очень походила на Амелию — настолько, что я не сразу понял, Амелия это или нет. Но оглядевшись, я заметил свою новую свояченицу — она брала себе что–то с подноса фруктов и слегка покачнулась, садясь; перепила шампанского, подумал я. Я испугался, что может случиться, увидь она сцену, развернувшуюся на лужайке. Мне хотелось, чтобы Констанс поторопилась, и мы как можно скорее уехали. Это не означало, что я не беспокоился за Амелию — она была очень славной, хоть и неблагополучной девушкой. Куда больше меня волновала моя молодая жена и, черт возьми, наше семейное счастье. Мне вовсе не хотелось, чтобы вся наша жизнь зависела от решения Констанс не позволять сестре делать собственные ошибки и самостоятельно справляться с их последствиями. Я не спускал глаз с часовни, где переодевалась моя жена, и потому от неожиданности пришел в ужас, когда Амелия подошла ко мне и тоже посмотрела на лужайку. Чарли и девушка явно флиртовали: довольно было поглядеть, как он поглаживает ее по щеке, а она смеется его шуткам. Увидев это, Амелия застыла, выронив из рук бокал, и он мягко упал на траву. Она бросилась к Чарли и, подскочив, толкнула девушку с такой силой, что бедняжка упала и даже немного прокатилась по склону, перепачкав свое бледно–желтое платье. Если б это не было так нелепо, я бы рассмеялся в голос. Чарли посмотрел на упавшую и помог ей подняться, а затем сказал Амелии нечто такое, из–за чего она кинулась к его ногам и обхватила их руками. Жест этот настолько меня смутил, что я отвернулся. Вскоре шум услышали все гости, и Чарли вошел под тент со своей всегдашней улыбкой, теперь — несколько принужденной, поскольку Амелия следовала за ним, перемежая проклятья за его измену клятвами в любви. Он повернулся и посмотрел на нее; все гости, от галерки до лож и партера, затаили дыхание, ожидая его ответа. — Амелия, — сказал он твердо, и голос его ясно разнесся по залу, — поди прочь, глупая девчонка. Ты мне надоела. Я поглядел мимо него и увидел поодаль Констанс: она тоже наблюдала в ужасе, как Амелия развернулась и бросилась к машинам, выстроившимся на склонах. — Амелия! — закричала Констанс, а я кинулся к ней. — Оставь ее, — кричал я. — Пусть успокоится, дай ей побыть одной. — Ты видел, что он с нею сделал, — зарыдала она. — Я не могу оставить ее в таком состоянии. Я должна пойти за ней. Она может покалечить себя. — Тогда давай я пойду, — предложил я, не выпуская ее руки, но она вырвалась и бросилась вслед за сестрой. Я повернулся к гостям и безразлично пожал плечами, точно случилась просто небольшая размолвка, а затем пристально и зло глянул на Чарли, который, к его чести, опустил от стыда голову и быстро направился в бар. Позже я узнал, что Констанс удалось вскочить на ходу в машину, которую смогла завести Амелия, и та на полном ходу полетела вниз по склону. Видели, как они кричали и боролись, вырывая друг у друга руль, но машина сорвалась с дороги, дважды перевернулась, приземлилась на крышу у подножия холма — там, где мой племянник Том как раз беседовал с юной старлеткой, — и сразу же взорвалась. Мы с Констанс были женаты почти три часа. |
||
|