"Похититель вечности" - читать интересную книгу автора (, Бойн Джон)Глава 9 АПРЕЛЬ 1999 ГОДАПосреди ночи зазвонил телефон, и я немедленно подумал о худшем. В полной темноте перед моими глазами возник образ Томми. Я увидел моего племянника мертвым — в какой–то канаве в Сохо, глаза слепо уставились в небеса и полны ужаса от того, что он увидел перед смертью, рот открыт, руки неестественно вывернуты, кровь медленно покидает струйкой его тело через левое ухо, а сам он становится все холоднее с каждой минутой. Еще одна смерть, еще один племянник, еще один мальчик, которого мне не удалось спасти. Я снял трубку, и мои худшие опасения подтвердились. Речь в самом деле шла о смерти — а по какой еще причине вас могут потревожить посреди ночи? — но не о смерти Томми. — Матье? — произнес взволнованный голос на другом конце провода. Звонили не из полиции — я понял это по паническим ноткам. Голос был испуганным, однако настойчивым. Знакомый голос, только я не понимал, чей, поскольку страх слегка изменил его и как–то отдалил от моей памяти. — Да? Кто это? — Это П.У., Матье. — Я сообразил, что это мой друг–продюсер, инвестор нашего спутникового канала. — У меня ужасные новости. Не знаю, как и сказать. — Он помолчал, точно пытался подобрать два простых слова. — Джеймс умер. Я сел на постели и в изумлении покачал головой. На своем веку я повидал немало смертей — как естественных, так и не очень, — но они никогда не переставали меня удивлять. Что–то во мне просто не в состоянии постичь, почему тела других людей так их подводят, в то время как мое остается необъяснимо мне преданным. — Боже милостивый, — сказал я через секунду, не вполне понимая, как должен реагировать или какого отклика он ждет. — Как это случилось? — Трудно объяснить по телефону, Матье. Ты можешь сюда приехать? — Приехать куда? В какой ты больнице? — Я не в больнице, и Джеймс тоже. Мы у него дома. Нам нужна… помощь. Глаза у меня сузились; я не понимал, что он несет. — Джеймс мертв, и ты — у него дома? — спросил я. — Ты вызвал врача или хотя бы полицию? Может, он еще не умер. Может, он просто… — Матье, он умер. Поверь мне. Ты должен приехать. Пожалуйста. Я не прошу о многом, но… Он принялся бормотать о том, как давно мы друг друга знаем, как много я для него значу, — какую–то чепуху, вроде той, что начинает нести мужчина, когда собирается сделать предложение любимой девушке, или напивается, или понимает, что обанкротился. Я отвел трубку от уха и потянулся к будильнику: на часах было 03.18. Вздохнул и помотал головой, пытаясь стряхнуть остатки сна, провел рукой по волосам, облизал пересохшие губы. Во рту было сухо, а кровать выглядела такой теплой, так манила меня. П.У. продолжал что–то говорить, и мне уже начало казаться, что он никогда не замолчит, поэтому я оборвал его. — Буду через полчаса, — сказал я. — И ради всего святого, ничего не предпринимай, пока я не приеду, хорошо? — О, слава богу. Спасибо, Матье. Я не знаю, что бы я без тебя… Я повесил трубку. Я познакомился с Джеймсом Хокнеллом пару лет назад, на приеме в лондонской Ратуше. Мы чествовали одного почтенного человека: он сделал карьеру в газетном бизнесе, а теперь сколотил небольшое состояние на своей автобиографии — главным образом, потому, что он в ней намекал на отношения между известными политиками последних сорока лет и близкими родственницами теперешней королевы, отчасти пикантные, отчасти не очень. Как и многие люди, сведущие в законах о клевете, он старательно избегал говорить прямо там, где хватило бы инсинуации, и никогда не ссылался на конкретный источник, а использовал проверенную временем формулировку «друзья… рассказали мне…» Я сидел за столом с министром иностранных дел и его женой, с молодой актрисой, недавно номинированной на «Оскара», ее немолодым бойфрендом — известной фигурой в мире скачек, парой молодых аристократов, беседовавших о наркотической зависимости одной супермодели, и моим тогдашним деловым партнером, чью фамилию я совершенно забыл, помню лишь, что у него были короткие темные волосы и полные губы, а имя выдавало в нем породу. Я заказывал в баре напитки и тут впервые увидел Джеймса. Он недавно разменял пятый десяток и редактировал один таблоид, за несколько лет до этого уйдя с поста замредактора солидного издания. С тех пор, как он возглавил эту желтую газетенку, тираж ее уменьшился — главным образом, из–за его решения резко сократить количество обнаженных грудей на страницах; у него был вид человека, подозревающего, что все присутствующие вступили против него в заговор, хотя на самом деле они просто игнорировали его, позволяя ему мирно напиваться. Хоть я никогда прежде с ним не общался, подойдя к нему, я сказал, что его работа в «Таймс» — особенно по освещению политического скандала, разразившегося в конце восьмидесятых, — была великолепна. Я упомянул статью о де Клерке[39], которую он когда–то написал для «Ньюсуик»: она произвела на меня большое впечатление тем, что, хотя в ней и выносилось порицание, автор не принимал ни одну из сторон — редкий дар для политического комментатора. Казалось, ему приятно, что я так хорошо знаю его работу, и он рад об этом поговорить. — А что вы скажете о нынешних временах? — Слегка нахмурившись, он приняв у меня стаканчик бренди. — Вам ведь кажется, что сейчас я занимаюсь ерундой, не так ли? Я пожал плечами. — Уверен, то, что вы делаете, — замечательно, — ответил я — возможно, чересчур покровительственно. — Но у меня не хватает времени читать газеты. Иначе я бы лучше разбирался в нынешних творениях, полагаю. — Вот как? — спросил он. — А чем же вы занимаетесь? Я задумался. Сложный вопрос. В то время я ничем особенно не занимался. Просто расслаблялся. Наслаждался жизнью. Неплохой способ провести десяток–другой лет. — Я — один из праздных богачей, — ответил я с улыбкой. — Вы таких, должно быть, презираете. — Вовсе нет. Добрую половину жизни я мечтал присоединиться к этому классу. — Удалось? — Не слишком. Он открыл рот и широко обвел рукой людей, бродящих по залу, расточая смачные воздушные поцелуи и рукопожатия, — они сочились богатством и респектабельностью из всех отверстий тела и жухлых пор. Огромные груди, крошечные бриллианты, пожилые мужчины, молодые женщины. Невероятное количество смокингов и маленьких черных платьев. Я прищурился, и комната показалась мне скоплением черных и белых точек, они притягивали и отталкивали друг от друга с пугающей скоростью; мне пришли в голову кадры из старых фильмов Чарли. Джеймс, похоже, намеревался изречь что–то значимое об остальных гостях, — Я малость перебрал, — заметил он таким тоном, что я невольно расхохотался: так самодовольно мог бы выразиться школьник, застуканный в обнимку со старшеклассницей. Я представился, он крепко пожал мне руку и небрежным щелчком пальцев привлек к нам официантку. — Знаете, что я ненавижу в богатых? — спросил он. Я покачал головой. — То, что с ними встречаешься только вот так, когда они выходят в свет, демонстрируя весь этот шик напоказ, и при этом до чертиков довольны собой. Вы замечали, чтобы кто–нибудь еще в обществе улыбался так же часто, как богатые? Разумеется — они богаты, потому так и называются, так что это, возможно, все и объясняет… — Он замолк, запутавшись в банальностях. — Даже у богатых есть проблемы, — мягко сказал я. — Это отнюдь не постель из роз, я полагаю. — Вы богаты? — Очень. — И счастливы? — Ну, я вполне доволен. — Послушайте, давайте я расскажу вам кое–что о деньгах. — Он подался вперед и похлопал меня по плечу. — Я в этой игре уже тридцать лет, и у меня нет ни пенса, который я мог бы считать своим. Ни единого дребаного пенни. Я живу впроголодь, от одной зарплаты до другой. У меня прекрасный дом, еще бы! — вскричал он. — Но на шее сидят три бывшие жены, и у каждой из этих сучек, по крайней мере, по одному ребенку, на содержание которых мне тоже приходиться раскошеливаться. Мои деньги мне не принадлежат, Мэтти… — Матье, прошу вас. — Они приходят на счет в день выплат и через несколько часов уплывают оттуда — их выкачивают эти кровососущие пиявки, на которых мне не посчастливилось жениться. Больше ни за что, уверяю вас. Ни одна женщина на этой планете не заставит меня жениться. Ни одна. Вы женаты? — Был. — Овдовели? Развелись? Разъехались? — Ну, скажем так, мне довелось пройти через весь строй. — Тогда вы понимаете, о чем я толкую. Все эти сучки. Пиявки. Мне едва хватает на то, чтобы поесть три раза в день, а они, блядь, купаются в роскоши. Я спрашиваю вас. Это нормально? — Я попытался ответить, но он оборвал меня. — Послушайте, — продолжил он, точно у меня оставался выбор, когда он уже оседлал, как я впоследствии понял, своего любимого конька. — Когда я в юности только вступал в эту игру, когда мне было двадцать, я так жил, но тогда это казалось нормальным, ведь вся жизнь была впереди. Я не сводил концы с концами и неделями сидел на крекерах с сыром, запивая их жиденьким чаем, — таков был мой обед. Но меня это не печалило, поскольку я знал, что далеко пойду, а добравшись туда — сколочу себе состояние. Я знал, что мое время придет, и оно пришло, но я не ожидал, что придется почти все отдать. Как раз когда я встретил Джеймса, мне успела порядком надоесть праздная жизнь, и я размышлял, куда бы вложить деньги. Я не работал с тех пор, как в пятидесятых вместе со Стиной покинул Калифорнию сразу после дела Бадди Риклза и, поскольку мой банковский счет был более чем солидным, а годовой доход равнялся городскому бюджету, например, Манчестера, мне надоело безделье — моей жизни не хватало остроты. Я отправился на этот обед в Ратуше по совету своего друга–банкира — он порекомендовал кое–какие ходы, которые стоит предпринять, если я хочу вернуться в мир коммерции. Он уже познакомил меня с П.У. и Аланом, которые выказали заинтересованность в создании спутниковой телестанции, и мне эта идея показалась привлекательной. Мой предыдущий опыт работы на телевидении был связан с производством, и хотя это кончилось проблемами с «черным списком», мне там очень нравилось и теперь хотелось выступить более пассивным инвестором — примерно как Расти Уилсон, когда я работал на «Пикок». Концепция спутникового телевещания казалась очень современной, а этот фактор всегда влиял на мое решение ввязаться в дело. Однако никто из них никогда ранее не занимался большим бизнесом, а я не был уверен, что хочу лично руководить предприятием. После консультаций с партнерами я решил подкатиться с этим к Джеймсу — за кошмарным ужином в «Сан–Пауло». — Тут вот какое дело, Джеймс, — сказал я, когда мы вчетвером расположились в баре, в кожаных креслах перед камином, с бренди и сигарами. — У нас к вам небольшое предложение. — Я так и думал, джентльмены, — ответил он с широкой улыбкой, откинувшись в кресле и засунув в рот сигару, точно кинозвезда, собирающаяся заключить многомиллионную сделку. — Не думаю, что вы позвали меня сюда, чтобы любоваться, как я набиваю себе брюхо или чешу задницу. Алан содрогнулся, а я закашлялся, чтобы не рассмеяться. — Мы трое, — начал я, показав на П.У., Алана и себя, — затеяли небольшое дельце, которое, как мы подумали, может вас заинтересовать. — У меня нет денег, — поспешно ответил он, садясь на своего конька, прежде, чем я успел его прервать. — Нет смысла ждать от меня денег, потому что эти кровососущие… — Придержите коней, Джеймс, — сказал я, жестом призывая его помолчать. — Сперва выслушайте наше предложение — вот все, о чем я прошу. Нам не нужны деньги. — Я вложил в это дело все свои сбережения, — нервно сказал П.У., а я пристально посмотрел на него: не люблю терять инициативу в разговоре, особенно когда пытаюсь чего–то добиться. — Поэтому мы должны работать на результат, — продолжил он, но заметил мой взгляд и умолк. — Мы затеяли небольшое дельце, — повторил я, чуть повысив голос, чтобы никто меня больше не перебивал. — С финансированием все в порядке, и сейчас мы занимаемся подбором кадров. Это спутниковая телестанция. В основном — новостные программы, ток–шоу, немного импортных американских телесериалов. Качественных. Разумеется, подписка. И теперь нам нужен управляющий. Тот, кто будет руководить повседневной деятельностью, вкладывать свой опыт, принимать решения на месте, так сказать. Мы не намерены заниматься этим лично, хотя и без дела сидеть не собираемся, как вы понимаете, так что нам нужен человек, на которого мы сможем положиться, — человек, понимающий современный медиа–мир. Тот, при котором станция принесет плоды. Короче говоря, Джеймс, эту работу мы хотим предложить вам. Удовлетворенно улыбнувшись, я откинулся на спинку кресла, довольный простотой своего объяснения и тем, как постепенно он оживлялся — особенно при словах «управляющий», «принимать решения», «мы не намерены вмешиваться». На несколько секунд воцарилась тишина, затем он выпрямился, широко улыбнулся и вынул из рта сигару. — Джентльмены, — сказал он, и его глаза горели возбуждением, — давайте поговорим о цифрах. Немного погодя все цифры, соответствующим образом подкорректированные, удовлетворили заинтересованные стороны — как и ранее не предусмотренное требование пяти процентов от дохода до уплаты налогов, но я рад был дать их ему вместо ежегодных бонусов за первые три года, и уже через месяц он появлялся на работе раньше утренних дворников, а уходил позже ночных уборщиков. За последующие два года он принял ряд важных для станции решений — часть из них я одобрил, от части мне сделалось не по себе, но все они подтвердили правильность моего решения нанять его. Он привел с собой серьезную команду телеведущих и репортеров, и, главное, — мисс Тару Моррисон, которая многим ему обязана; он постоянно менял сетку вещания, чтобы продвинуть настоящих лидеров. Удельный вес компании сильно возрос, и мы все получали неплохой доход. Вместе мы достигли успеха. Параллельно с нашими достижениями в бизнесе, мы с Джеймсом стали добрыми друзьями. Мы были очень разными, но уважали друг друга и получали удовольствие от общения. Мы спорили на совещаниях, но всегда серьезно относились к чужому мнению и успеху станции. Встречались мы раз в месяц, обедали, выпивали, и строго соблюдали одно правило — не говорить о станции: вместо этого мы обсуждали политику, историю и искусство. Нашу жизнь. (Разумеется, он куда честнее рассказывал о своей жизни, чем я о своей, но так строятся любые добрые отношения — человеку приходится осмотрительно обходится с истиной, особенно если она не принесет никакой выгоды.) Джеймс неплохо сработался с П.У. и Аланом, хотя близки они не стали, и как раз это озадачивало меня, когда я тем ранним мартовским утром ехал в такси сквозь моросливый лондонский туман к дому Джеймса. Какого черт П.У. там делает, что за обстоятельства привели к смерти Джеймса? Я опасался худшего, но не представлял, что же это может быть за «худшее». Заплатив водителю, я вышел из машины и на минуту остановился на улице; она была тиха и пустынна. В домах нигде не горел свет, но пять уличных фонарей ярко освещали дорогу. Дом Джеймса тоже был погружен во тьму, за исключением комнаты с эркером, где тяжелые занавеси были задернуты, но тонкая полоска света пробивалась сквозь щель. Я глубоко вздохнул, взбежал по ступенькам и позвонил. Два дня спустя, после изнурительных событий предшествующих сорока восьми часов, я сидел за столом и старательно набирал незнакомый номер. Соединение происходило чуть ли не целую вечность, телефон прозвонил несколько раз, прежде чем из трубки раздался вопль какого–то существа, похожего на юную кокни с языком утыканным булавками. — Двенадцать! — прокричала она в трубку, и я удивленно поднял брови. Я правильно набрал номер? Или это ее зовут «двенадцать»? Может, такой автоответчик? — Павильон двенадцать! — прокричала она еще раз. — Павильон двенадцать! — громко повторил я — сам не знаю, для чего, но прозвучало это скорее приказом. — Павильон двенадцать! — снова сказал голос. — Кто это? — Прошу прощения, — быстро произнес я, пытаясь собраться с мыслями и наконец сообразив, о чем она. — Я хотел бы услышать Томми Дюмарке. — Кто это? — спросила она, на сей раз с бо́льшим подозрением в голосе. — Как вы заполучили этот номер? — Он сам дал мне его, разумеется, — ответил я, поразившись ее агрессивному тону. — Как еще я мог… — Вы не какой–нибудь фанат, а? — спросила она, и у меня отвисла челюсть. Я не знал, что сказать. — Или — Скажите ему, что это дядя Матье, — ответил я, вдруг снова почувствовав страшную усталость. — Если это не слишком сложно, разумеется. Трубку швырнули на стол, я услышал шепот на заднем плане и голос Томми: — Да все в порядке, честно, — а затем: — Пять минут, ОК? — уже громче, когда он взял трубку. — Дядя Мэтт? — спросил он, и я с облегчением вздохнул. — Наконец–то, — сказал я. — Какая неприятная девушка. Кто она? — Да так, на побегушках. Не обращай внимания. Воображает, что она режиссер или еще бог весть какая шишка. Черт ее знает. В конце концов, это частный номер. — Ну да ладно. Я просто хотел поблагодарить тебя, вот и все. За то, что ты сделал ночью. Я очень тебе признателен. Томми рассмеялся, точно это был совершеннейший пустяк, словно такое случается с ним каждый день, и меня это встревожило. — Ерунда, — сказал он. — Слушай, ты ведь мне часто помогал, верно? Я рад был хоть немного тебе отплатить. — Должен признаться, меня слегка мучает совесть, — сказал я. — Ты же не думаешь, что это несколько аморально? — Я в такое дерьмо не верю, — беспечно ответил он и умолк; я тоже ничего не говорил, ожидая, что он что–нибудь скажет. Мне хотелось, чтобы он успокоил меня, сказал, что я поступил правильно. Я прожил долгую жизнь, и хоть никогда не был святым, мне приятно думать, что я никогда и никому после Доминик не причинял боль намеренно — особенно своим друзьям. — Как я понимаю, парень все равно был уже мертв, а мы лишь уладили проблему. Ни ты, ни я, никто из твоих жутких друзей не могли сделать ему лучше или хуже. Ты впутался в то, что не имело к тебе никакого отношения, вот и все. Тебе надо осмотрительнее выбирать друзей, дядя Мэтт. — Я не назвал бы их друзьями, — уточнил я. — Успокойся, — сказал он. — Ты ведь его не убивал. — Нет… я полагаю, что нет. — Тогда просто расслабься. Для нас все уже позади. Мы разрулили ситуацию, вот и все. Проехали, ОК? Он говорил, как персонаж из своего сериала. Я кивнул, но удовлетворения от того, как все обернулось, по–прежнему не было. — Спасибо, Томми, — в конце концов сказал я, понимая, что нам больше нечего сказать по этому поводу. И если думать об этом еще стоит, делать это придется мне в одиночку. — Мы еще поговорим. — Надеюсь. У рака яичка ремиссия — надеюсь, ты рад это слышать. Врачи сегодня дадут мне добро. Так что, похоже, не придется в ближайшее время искать работу, поскольку меньше всего мне сейчас нужны дополнительные проблемы с наличностью. — — Сэма. — Ты не должен отождествлять себя со своим персонажем. — Почему? Вся страна думает, что я — это он. Вчера в «Теско»[41] какая–то старая кошелка накинулась на меня и заявила, что я сам во всем виноват, потому что крутил с Тиной за спиной Карла. Что божье проклятье пало на мои яйца. — Божье проклятье, да — вздохнул я. — Ты же осознаешь, я понятия не имею, кто все эти люди. Пора мне начать смотреть твой сериал. — Можно не стараться, — ответил он, будто отвечая заготовкой на журналистский вопрос. — Безусловно, в нем присутствуют некий элемент сермяжного реализма городских гетто, который отражает и транспонирует упадок традиционных семейных ценностей в Лондоне, историческую память, утраченную в современной погоне за экзотическими удовольствиями и гедонистическим удовлетворением, попытку исследования универсально значимых тем, но сценарий — дерьмо, актерская игра — ни к черту, сплошные повторы и банальности из–за недостатка времени на репетиции и стремления руководства выжать все, что можно. Все это понимают. Я замолчал на долгое, долгое время, моргая от изумления. — — Забудь об этом. Это просто телевидение, — расхохотался он. — Вымысел. Грим. — Он помолчал, ожидая, что я еще скажу, но мне было нечего добавить. А что я мог еще сказать? — До скорого, дядя Мэтт, — сказал он в конце концов в тишину и, хмыкнув, дал отбой. Я несколько секунд держал трубку в руках, слушая гудки, затем сел и закрыл глаза, чтобы запомнить получше. Сомнений не было: один из Томасов в кои–то веки помог П.У. открыл дверь и театрально вцепился в мои плечи. Волосы, которые с одного бока он отращивал длиннее, чтобы зачесывать их через макушку к правому уху, криво свисали, как занавес, закрывая левое. Отвратительное зрелище. На бледно–голубой рубашке под мышками виднелись темные полумесяцы пота, и он был одних носках. — Слава богу, — затравленно произнес он, втаскивая меня внутрь и быстро захлопывая за мной дверь. — Я не знаю, как это случилось, — начал он. — Мы просто… мы… мы… — Успокойся, — сказал я, отступая назад, поскольку от него разило алкоголем. — Боже мой. Сколько ты сегодня выпил? — Много, — ответил он. — Слишком много. Но я уже протрезвел, клянусь. П.У и в самом деле был трезв. Он казался самым трезвым человеком в стране, хотя лицо его было бледно, и он слегка дрожал. Я направился к двери в гостиную, но когда моя рука коснулась дверной ручки, он накрыл ее своей ладонью, остановив меня. Я посмотрел на него. — Прежде, чем ты войдешь, — быстро произнес он, — я хочу, чтоб ты знал, что я не виноват. Клянусь, я тут не при чем. Я кивнул и на меня вдруг навалился страх, смешанный с паникой. Я отчаянно боялся тех ужасов, которые могли обнаружиться за дверью. Хотя в конце концов стало ясно, что все действительно обстоит хуже некуда, сама сцена оказалась непримечательной. Джеймс сидел на полу, прислонившись к дивану, полностью одетый, а между ног у него стоял стакан скотча. Руки ладонями кверху раскинулись по сторонам, глаза открыты — он невидяще смотрел в стену перед собой. Хотя я сразу же понял, что он и мертв, мой взгляд все–таки тоже метнулся к другой стороне комнаты, чтобы понять, куда он смотрит. Там в полумраке, съежившись в кресле, со стаканом скотча в руках сидела юная девушка, на вид — не старше восемнадцати. Ее била дрожь; обхватив себя руками, она смотрела на Джеймса — они не сводили глаз друг с друга, точно затеяли нелепую игру в гляделки. — Найди одеяло, — поспешно сказал я П.У., который нервно топтался возле, ожидая моей реакции. — А лучше даже два. Он исчез и через секунду вернулся с двумя толстыми одеялами, одним из которых я накрыл Джеймса. Как только я это сделал, девушка внезапно очнулась и уставилась на меня широко открытыми глазами. Взяв второе одеяло, я подошел к ней, и она отпрянула, в панике пытаясь как можно глубже вжаться в кресло. — Все хорошо, — тихо сказал я, дружелюбно протянув ей руку. — Вам нужно согреться. Я хочу вам помочь. — Это не я, — быстро сказала она. — Я тут ни при чем. Он сказал, что справится. Сказал, что и раньше так делал. — Для юной проститутки девушка выражалась на удивление грамотно. Интонации, привитые частной школой, манеры, присущие образованным, богатым. Девушка во вкусе Джеймса, без сомнения. У нее было хорошенькое личико, скромный макияж, хотя ресницы накрашены чересчур густо, и от жары в комнате тушь потекла. — Сколько вам лет? — мягко спросил я, опустившись перед ней на корточки и подтыкая одеяло. — Пятнадцать, — быстро сказала она, отвечая мне вежливо и честно, точно учителю или родителю. — О господи… — вздохнул я и раздраженно обернулся к П.У. — Какого хрена вы тут делали? — Не в моих правилах выражаться грубо, но ее ответ меня сразил. — Какой херней вы тут занимались всю ночь? — Извини, Матье, — сказал П.У., грызя ногти; по лицу его струились слезы. — Мы не знали. Она сказала, что она старше. Она сказала… Какой–то блеск привлек мой взгляд — я посмотрел на пол и увидел серебряную чайную ложку, в центре слегка побуревшую, а на самом кончике ее посверкивал крохотный пузырек. Я подобрал ее, посмотрел и снова бросил на пол. — Господи боже мой, — не удержался я, подошел к телу Джеймса и отбросил одеяло. Девушка завизжала, когда я отвернул рукав его рубашки и увидел шприц, воткнутый прямо в вену. Он был пуст. — Что это было? — спросил я. — Что он ввел? — Это все она! — раздраженно закричал П.У. — Она это принесла. Она сказала, что с этим будет лучше. — Врешь, блядь! — завопила девушка. — Сам попросил принести. Сказал, что вам нужно расслабиться. Сам дал мне на это денег, ебаный ублюдок! П.У. в ярости рванулся было к ней, но я остановил его и отшвырнул к дивану, где он едва не приземлился на тело Джеймса. — Сядь! — приказал я. Мне показалось, что я разнимаю двух ребятишек, подравшихся на детской площадке, а вовсе не защищаю от пожилого мужчины девушку на сорок лет его младше. — А теперь рассказывайте, что случилось. На несколько минут воцарилось молчание — я ждал, когда кто–нибудь из них заговорит. В конце концов П.У. пожал плечами и виновато посмотрел на меня. — Мы просто хотели немного развлечься, — проговорил он, — Вот и все. Решили немного выпить. Но потом разошлись. Ты же знаешь, он не дурак выпить. И всех вокруг заставляет напиваться вместе с собой. Мы искали такси. Потом увидели ее, эту маленькую шлюшку. — Пошел ты! — завизжала она. — Джеймс подошел к ней и спросил, не прочь ли она, ну… сам знаешь, она согласилась и… — Опять врешь, сука! — заорала она. Я развернулся и разъяренно посмотрел на нее; она захныкала и забилась в кресло, всем видом показывая, что больше не заговорит ни за что на свете. — Продолжай, — велел я П.У. снова. — Рассказывай, как все происходило. — Ну, мы вернулись сюда, — сказал он, — настроились, сам понимаешь. Я должен был идти первым, за мной Джеймс. Он сказал, что у него в последнее время проблемы. Со стояком, понимаешь. Сказал, что ему нужно что–нибудь — взбодриться. Спросил, что у нее есть, и тогда она предложила героин. — Но это бы его сразу же вырубило! — возмутился я, повернувшись к ней. — О чем вы думали? — Не смейте на меня орать, — зарыдала девушка. — Я не виновата. Думаете, мне хотелось, чтобы этот жирный ублюдок барахтался на мне? Я сказала, что у меня есть, он заявил, что хочет героина, я спросила, вмазывался ли он раньше, он поклялся, что да, вот я и дала ему. Мне все равно, лишь бы платили. Я ему, блядь, не мамаша, понятно? — Да посмотри на него! — заорал я. — Он ведь умер. — Он воткнул иголку, — сказал П.У., — а затем его начало трясти. Изо рта потекла слюна, похоже на припадок. Упал на пол и через минуту перестал шевелится. Я поднял его и прислонил к кушетке. Никто из нас не виноват, правда. Никто не может нас обвинить. Он сам это сделал. — Господи, П.У., — сказал я, посмотрев на него. — Вы сняли проститутку. К тому же, мать вашу, несовершеннолетнюю. Вы тут принимали наркотики. Тяжелые наркотики. А теперь здесь покойник. Тут что ни фраза — все противозаконно. Он обхватил голову руками и снова зарыдал. Я посмотрел на девушку — та с отвращением уставилась на него, затем достала из кармана пилочку и принялась с удивительной скоростью обрабатывать ногти. — Я ухожу, — заявила она, когда я на нее посмотрел. — Я тут ни при чем. — Сядь на место, — приказал я. — Никто никуда не идет. Пока я не решу, что делать. Никто не двинется из этой комнаты, пока я не разрешу. И ни звука, понятно? Я вышел в коридор, словно родитель двух малолетних детей, застукавший их за болтовней посреди ночи, и плотно закрыл дверь за собой. Хотел даже запереть ее, но ключ остался с другой стороны. Я присел на ступеньки и задумался. Я могу просто уйти. Открыть входную дверь, спуститься на улицу и отправиться домой. Пусть сами разбираются. Я к этому не имею никакого отношения, в конце концов. Разумеется, я приехал сюда на такси, и мои отпечатки теперь там повсюду, но по крайней мере не на шприце, и я сумею что–нибудь придумать. Смогу как–то объяснить. А что будет с этими двумя, Но я не ушел. Слишком велик был риск. Пожизненное заключение могло бы оказаться ужасно долгим. Я задумался; я не слишком хорошо разбирался в современных наркотиках — где их достают, как употребляют, как они действуют. Мне нужен кто–то сведущий. Я достал записную книжку и пролистал ее, затем набрал номер с телефона в холле. Глубоко вздохнул, надеясь, что поступаю правильно. Томми приехал через двадцать минут, одетый, как всегда, в черное, только на сей раз он надел еще и темную вязаную шапочку. Я не знал эксперта по наркотикам лучше, чем мой племянник. Уж он–то перепробовал все доступное человеку или животному и навидался подобных ситуаций. Он должен знать, как с этим разобраться. Томми выслушал всю историю и покачал головой. — Ты уже по уши в это вляпался, — сказал он. — И с этим ничего теперь не поделаешь. Этот мудак не должен был звонить тебе, а тебе не нужно было приезжать. Но раз ты уже здесь, проблему нужно как–то решать. — Послушай, — сказал я, поразмыслив обо всем, пока он был в пути. — Он сам принял наркотики, верно? Люди ведь нередко от этого умирают. Нам только нужно придумать, как обставить все так, чтобы стало ясно: он сам это сделал. Я имею в виду, так оно все, разумеется, и было на самом деле, но мы должны сделать так, чтобы никто в этом не усомнился. У него хватало стрессов на работе, такие вещи происходят сплошь и рядом. Ты даже не представляешь, скольких я знал людей, покончивших с собой из–за проблем на работе. Однажды это случилось прямо на моих глазах, — добавил я, вспомнив о Дентоне Ирвинге, моем друге с Уолл–стрит. — Его кабинет, — сказал Томми, возбужденно хлопнув в ладоши. — У тебя есть ключ. Мы отвезем его в офис, усадим в кресло за столом, а ты придешь утром и найдешь его там. Вызовешь полицию. Никто ничего не заподозрит. Подумают, что он сам во всем виноват. — Хорошо, — сказал я, кивая. — А что с этими двумя? Едва я это сказал, дверь открылась, и вышла девушка. Томми моментально отвернулся, чтобы она не успела его разглядеть, но было слишком поздно — лицо у нее напряглось от изумления. — Сэм? — медленно спросила она. — Ты… — Пошла в комнату! — заорал я, так что она подпрыгнула и взвизгнула. — Ты вернешься в комнату и будешь сидеть там, пока я не скажу, что делать. Или мы прямо сейчас вызываем полицию, выбирай. Девушка опрометью бросилась в комнату, захлопнув за собой дверь. Томми повернулся и яростно глянул на меня. — Видишь? — возопил он в отчаянии. Мы сделали, как предложил Томми. Погрузили Джеймса в машину и отвезли в штаб–квартиру, где я его «обнаружил» на следующее утро. К тому времени, как я вернулся, девушка исчезла, а П.У. успешно делал вид, что ничего не случилось. На следующий день история попала на первые полосы газет: «ТВ–БОСС ПЕРЕДОЗИРОВАЛСЯ В ОФИСЕ», «СПУТНИКОВЫЙ МАГНАТ ГИБНЕТ ОТ НАРКОТИКОВ». Затем перекочевала на пятые–шестые страницы таблоидов, где возможный переход мисс Тары Моррисон на «Би–би–си» комментировался как одна из возможных причин стресса, повлекшего за собой смерть Джеймса Хокнелла. Тара посвятила бывшему боссу свою колонку «Тара говорит: Просто скажи нет», в которой превозносила его талант и приходила в отчаяние — «Я в отчаянии, читатель» — от того, куда катится эта страна. Мне пришлось несколько раз излагать этот сценарий полиции, и, к счастью, они всему поверили. Через неделю смерть эта уже считалась «несчастным случаем», и нашего бывшего управляющего похоронили; на церемонии присутствовало лишь двадцать человека. Заметно было отсутствие П.У., который не замедлил слечь с простудой. После этого случая я укрепился в своем намерении спасти жизнь Томми — если до этого у меня и были какие–то сомнения, теперь они исчезли. Я не хотел, чтобы он встретил такой же конец. Я не мог позволить ему исчезнуть с лица земли, как это случилось с Джеймсом или с многочисленными предками Томми. Он пришел мне на помощь, и я должен помочь ему. |
||
|