"Пистолет с музыкой. Амнезия Творца" - читать интересную книгу автора (Летем Джонатан)Глава 10Иногда по утрам мне кажется, что за ночь из меня выветрилось все зелье и что мне оно больше не нужно и не будет нужно никогда, и тут до меня доходит, что оно действительно выветрилось, и я начинаю лихорадочно шарить по полкам в поисках еще одного пакета и соломинки. Так вот, к концу беседы с Тестафером остаток Принимателя, должно быть, бесследно распался в моей крови, а когда я добрался до машины, мне отчаянно не хватало понюшки-другой. Я вывернул карманы в надежде найти хоть что-нибудь – перебиться до возвращения домой. Фигу. Потом я вспомнил, что мне вроде бы попадались в бардачке два початых пакета. День выдался на славу, а дальше за подъездной аллеей начиналась просека, которая, похоже, вела куда-то в лес. Дома Тестафера из машины не было видно, и единственными звуками здесь были птичий щебет и шелест ветра в листве над головой. Я сидел, не закрывая дверцы. Потом вывалил все содержимое бардачка прямо на колени. В конце концов я нашел-таки старый пакет, сохранившийся с тех пор, когда я не добился еще идеальных пропорций зелья и экспериментировал с составом. Порошок ссохся в шарик на дне пакета, и я раскрошил его пальцами. Скорее всего я не задумывался о возможных последствиях, поскольку щепотку за щепоткой затолкал его в свой задранный нос, а когда посмотрел на пакет в руках, тот был уже пуст. Я выкинул его из машины и захлопнул дверцу. Пока я ждал реакции организма на зелье, меня неожиданно пронзила боль в руке, которой я двинул Тестафера. Ощущение уединенности прошло, и, когда я поворачивал ключ в замке зажигания, зелье ударило в кровь. Меня даже позабавила разница между этим порошком и моим обычным составом. Не то чтобы я помнил, какое именно действие оказывает на меня мое обычное зелье, но наверняка оно здорово отличалось. В этом составе я безошибочно угадывал необычно большой процент Доверителя, а совершенно необходимый Сострадатель почему-то отсутствовал начисто. Я сидел в машине с работающим движком, сквозь ветровое стекло мне в лицо било солнце, а самого меня захлестывала волна новых ощущений. Забавное зелье этот Доверятель. Он делает окружающий мир донельзя уютным и безобидным – во всяком случае, так он действует на большинство людей. Но не на меня. Мой внутренний скептицизм вступает с ним в борьбу, и, как следствие, меня бросает в другую крайность: граничащую с паранойей подозрительность. Я имею в виду, еще большую, чем обычно. И все же тогда, сидя на солнце в тупике у дома Тестафера, я принял Доверятель как положено и позволил ему унести меня прочь. Да, воображаемая уютная действительность не была моей, да и не могла быть, и все же благодаря завалявшемуся в бардачке пакетику я жил ею. Дорого бы я дал, чтобы вернуться на несколько лет назад и предупредить того юнца, который нюхал такую дрянь, какой опасной чушью он занимается. И еще предупредить его насчет блондинки с серыми глазами, которая собирается превратить его в преждевременно опустошенного старого дурня. Когда я посмотрел наконец на часы, они показывали уже без четверти час. Мне стало стыдно: я вспомнил об Ортоне Энгьюине, доживающем последние часы этой жизни, пока я нежусь на солнышке и размышляю о сравнительных качествах наркотиков. Я снял ногу с тормоза, и колымага выкатилась задом из тупика. Выбравшись из лабиринта улиц Эль-Соррито, я покатил к заливу. Первый импульс был до предела усилить эффект от повторного появления в доме на Кренберри-стрит. Легкий ветерок на шоссе слегка проветрил мозги, и я вернулся к размышлениям о деле. Действие зелья уже здорово уменьшилось такие полярные ингредиенты, как Приниматель, Доверятель и Избегатель, всегда приводят к этому, – но в крови его оставалось еще достаточно, чтобы жизнь казалась терпимой и даже сносной. Копни любое зелье, и везде обнаружишь одно и то же: Пристраститель. Все остальное – не более чем глазурь на пирожном. Когда я глушил мотор перед крыльцом дома на Кренберри-стрит, у меня и в мыслях не было прятать машину или скрывать свое присутствие до последнего момента. На улице стояли еще машины, но ни одной знакомой, так что я не знал, есть ли кто дома. Оно и к лучшему. Кто бы там ни оказался, у нас найдется о чем поговорить, а если в доме не будет никого, я и сам найду, чем занять себя. Я нажал на звонок и подождал, но дверь никто не открывал, а когда я взялся за ручку, она повернулась, можно сказать, сама. Через прихожую я мог заглянуть в гостиную, где сидел вчера, болтая с котенком, а потом с Челестой, но там тоже было пусто. Я вошел, прикрыл за собой дверь и огляделся по сторонам. Все на этом этаже казалось ухоженным, слитком ухоженным – словно это не жилье, а музей какой-то. Окна проектировались так, чтобы пропускать в дом максимум солнечных лучей, что они и делали: весь дом казался сотканным из света. Никто не позаботился сообщить окнам и солнцу, что в доме никого нет и они могут немного отдохнуть. Я прошел на кухню. Тоже пусто. Сунул нос в холодильник и шкаф: они были набиты под завязку, но есть мне не хотелось. Я вернулся в гостиную и подошел к окну. После всех тех часов, что я провел, глядя сюда снаружи, мне хотелось посмотреть на мир с этой стороны. Долгую минуту я следил, как монорельсовые пути, убегая вниз, ныряют в туман, надвигающийся с залива, потом сменил фокус и вместо того, чтобы видеть мир за окном, увидел свое отражение в стекле: некто в мятом плаще и столь же мятой шляпе в безумно изысканной гостиной. Кого я разыгрываю? Какого черта смотрю на залив из специально предназначенного для этого окна? От моего дома до залива пять минут езды, и этих пяти минут я никак не выкрою. Я начал подниматься по лестнице. Ковер приглушал шаги, и мне даже показалось, что я взломщик. Все в этом доме заставляло чувствовать себя здесь чужим. Сначала я зашел в комнату Челесты и опустил жалюзи – так вроде бы лучше, спокойнее. Кровать не застелена, на подушке лежит отглаженная блузка. Если бы не это, комната казалась бы такой же ухоженной, как и помещения на первом этаже. Я подошел к гардеробу и выдвинул пару верхних ящиков: чулки и белье. В нижних ящиках хранилась одежда, средние – полупустые. Челеста жила здесь не больше двух недель, и комната это подтверждала. Это была комната для гостей, и Челеста жила в ней как гостья, а если у нее и имелись секреты, она хранила их где-то в другом месте. От белья хорошо пахло, и я позволил себе наклониться к нему поближе, но только на мгновение. Потом выключил свет и вышел. На верхнем этаже имелись и другие комнаты. Я заглянул в захламленную комнату – должно быть, здесь проживал башкунчик – и в прибранную – она скорее всего принадлежала котенку, но его здесь сейчас не было. К тому времени я окончательно убедился, что нахожусь в доме один, и даже не старался вести себя потише. Когда я открыл дверь в комнату Пэнси Гринлиф, моим глазам потребовалась минута, чтобы привыкнуть к полумраку и различить фигуру на кровати. Женщина в ночной рубашке спала или лежала без сознания – ее темные волосы, разметавшиеся по подушке, и подсказали мне, что на кровати лежит что-то еще, кроме смятого белья. Я вошел, не зажигая свет. Столик у кровати был усыпан кучками порошка вперемешку с предметами, необходимыми для внутривенных инъекций. Судя по обилию того и другого, занималась она этим не в первый раз. Я прикоснулся к шее – пощупать пульс, и ее глаза механически открылись. Она моргнула раз, другой, потом все-таки смогла заговорить: – Вы – инквизитор, – произнесла она, не шевельнувшись. Голос словно исходил из крошечного живого сосуда, заключенного в мертвую плоть. Я сказал ей, что она права. – Я знала, что вы придете, – продолжала она. – Моя карточка на комоде. – Я не собираюсь снимать карму с вашей карточки, – сказал я. – Я не из тех инквизиторов. Она снова закрыла глаза. Она казалась частью интерьера, изредка пробуждавшейся к жизни и вновь замиравшей. Я подобрал с кровати шприц и переложил его на столик, чтобы Пэнси на него не напоролась. Судя по всему, она обладала богатым опытом сидения на игле, но также очевидно было, что сейчас она не в лучшей форме. Мне не очень хотелось бы, чтобы она умерла, пока я здесь. Я подошел к комоду, где лежала ее карточка, стараясь производить как можно больше шума, но она не реагировала. Комод был завален бумагами. Я бегло просмотрел их. Счета, рецепты, рекламные листовки и прочая ерунда – я копался в них до тех пор, пока не наткнулся на папку с архитектурными синьками и пояснительной запиской. Я не обратил бы на них особого внимания, если бы в пояснительной записке оно не называлось пристройкой к дому на Кренберри-стрит. Это заставило меня приглядеться повнимательнее. Я не слишком разбираюсь в чертежах, но план верхнего этажа оказался довольно простым. На нем была обозначена целая стена с двухъярусными кроватями, что походило на ночлежку для обращенных животных. Я посмотрел еще внимательнее. Кровати – восемь пар – примыкали к северной стене, – это если я держал план правильно. Длина стены не превышала двенадцати футов, то есть не больше трех футов на кровать. Идея показалась мне забавной упаковать всех этих зверей, как солдат в казарму, особенно учитывая то, что все это размещалось на задах дома на Кренберри-стрит. Я запомнил название архитектурной фирмы и сложил чертежи обратно в папку. – Это мои бумаги, – произнесла она, обращаясь к моей спине. – Я ищу свидетельство о рождении, – ответил я. – Барри?.. – в ее голосе проскользнула паническая нотка. – Вы его там не найдете. – Мне начхать на Барри. Я имею в виду вас. – Не понимаю. – Я друг вашего брата, мисс Гринлиф. Мне просто интересно, что случилось с фамилией Энгьюин. Кто такой мистер Гринлиф и где он? Она вцепилась в край кровати и с усилием повернула голову в мою сторону. – Нет такого, – еле слышно прошептала она. – Ясна Пэнси Энгьюин? – Патриция. – Замужем не были? – Нет. Я закрыл распахнутые створки комода и вернулся к кровати. Пэнси ввалившимися глазами молча следила за тем, как я поковырял пальцем порошок на столике и поднес его к носу. – Чей ребенок Барри? Мне показалось, она думала, что я буду спрашивать про наркотик, так как она пару раз перевела взгляд с разгрома на столике на меня и обратно, словно между нами существовала какая-то связь. На самом-то деле мне просто нечем было занять руки. – Это мое личное дело, – ответила она наконец. Ее глаза отчаянно слипались, но она сопротивлялась изо всех сил. Я здорово мешал ей. Если мне удастся заставить ее говорить, пока она еще не пришла в себя, то, возможно, я что-нибудь и узнаю. – Вы ведь работали на Стенханта, – напомнил я. – Что вы для него делали? Откуда-то из глубины распростертого тела вырвался чих, она закрыла лицо руками и осталась в этой позе, словно раненый солдат, придерживающий свои кишки в плохом фильме про войну. Я сложил из стодолларовой купюры маленький конвертик, зачерпнул им щепотку порошка, завернул и убрал в карман прежде, чем она отняла руки. – Вам принести воды? – спросил я. Пэнси кивнула. Я прошел в ванную, наполнил стакан и принес ей. Она взяла его обеими руками и медленно выпила. – Вы хотели рассказать мне про работу у Стенханта, – напомнил я. – Стенхант… – начала она и осеклась. – Он купил вам этот дом. Она резко открыла глаза. – Нет. Я купила его сама. – На какие деньги? Она соврала бы, но на ум ей явно ничего не приходило, поэтому она смотрела на меня молча. Человеку, столько времени ухитрявшемуся не вызывать подозрений, сам процесс ответа на прямые вопросы представляется мучительным. Такой человек не способен держаться так, как умеют опытные лжецы. Им, должно быть, кажется, что вопросы – вроде как мухи и их можно отогнать прочь, не отвечая на них. – Ваш брат считает, что Барри – сын Стенханта и что дом – своего рода плата за молчание. – Вы тоже так считаете. – Буду рад выслушать другую версию. Ваш брат не слишком силен в логике. Если вы были подружкой Стенханта, какого черта Челесте искать убежище именно здесь? – Иногда, если рассуждаешь вслух, люди испытывают непреодолимое желание вмешаться и поправить тебя. – Мы с доктором Стенхантом никогда не были любовниками. – Я вам верю. Мейнарду Стенханту вполне хватало Челесты. Челеста из тех, кого хватает выше головы. Да вы, наверное, и сами знаете. – Челеста – моя подруга, – заявила она и даже выпрямилась в кровати. Она бросила на меня взгляд, из которого следовало, что время вопросов и ответов истекает. – Я предложила ей лучшую комнату. И не жалею об этом. – Мне почему-то кажется, что все гораздо сложнее. Внизу позвонили, и мы оба вздрогнули. Это могла быть Челеста – я вообще редко видел, чтобы она выходила из дома. Впрочем, Челеста не стала бы звонить. – Я открою, – предложил я. Я прикинул, что, будь это ребята из Отдела, они копошились бы вокруг моей машины, которую я видел из окна. Пэнси поставила пустой стакан на столик, и белый порошок тут же налип на мокрое донышко. – Ладно, – сказала она. Похоже, она продолжала выкарабкиваться из тумана. Я спустился на первый этаж, сделал глубокий вдох и открыл дверь. На крыльце стояла аккуратно одетая дама лет этак тридцати, а следом за ней по ступенькам поднимался паренек в костюме с галстуком. – Хелло! – сказала дама. Я поздоровался. – Мы изучаем психологию. Если вы не слишком заняты, нам бы хотелось прочитать вам несколько отрывков из Фрейда. Чтобы оправиться от изумления, мне потребовалась целая минута. Такого в моих краях еще не бывало. – Нет, – ответил я. – Благодарю вас, нет. Я и сам неверующий. Она восприняла это нормально и попрощалась. Посмотрев им вслед, я увидел, как паренек в костюме поднимается на крыльцо соседнего дома. Когда я вернулся наверх, Пэнси Гринлиф – а может, лучше Патриция Энгьюин? – сидела на кровати. Она привела в порядок свою ночную рубашку. Да и взгляд стал куда более осмысленным. Столик возле кровати был чисто вытерт. – Я не знаю, как вас зовут, – сказала она. Я назвал себя и подождал, пока она соберется с мыслями. – Вы должны знать, где мой брат… – Ваш брат по уши вляпался в историю. Я позволил ему переночевать у меня в офисе. То, что будет дальше, во многом зависит от вас. – Вы имеете в виду – уход за его телом? – Я имею в виду, вы знаете об убийстве столько, что я смог бы разрушить обвинение. Он еще не заморожен, Пэнси. Он просто запуганный ребенок Он ошибся, связав вас со Стенхантом, но я не думаю, что он убил его. А вы? – Не знаю. Я только улыбнулся. – Скажите мне что-нибудь. Что будет дальше? Вы сохраните за собой этот дом? – Смерть доктора Стенханта не имеет к этому ни малейшего отношения. – Ну да, я и забыл. Смерть Стенханта вообще вас никоим образом не затрагивает. А как насчет башкунчика? – Вот сами у него и спросите, – ответила Пэнси. Она приходила в себя в том смысле, что мои инквизиторские штучки бесили ее все больше. – И не думаю, что он проявит к этому особый интерес. – Это я, пожалуй, могу сделать, – сказал я. – Где он живет? Я хотел сказать, когда его нет здесь, – это я добавил из вежливости. На Кренберри-стрит он задерживался не дольше, чем требуется, чтобы ухватить сандвич. – Он торчит в беби-баре на Телеграф-авеню. Думаю, они там и ночуют. – Он отдаляется от вас, ведь так? На ее лице вспыхнул гнев и сразу же пропал. – Он ничем не отличается от всех прочих Это все ускоренное развитие. Он теперь совсем не такой, как раньше. – А как Челеста? – спросил я. – Что будет с ней? – Я думаю, вам лучше спросить это у нее самой. – Я думаю, что последую вашему совету. Где она сейчас? – Не знаю. Когда я встала сегодня, ее уже не было. – Когда она вернется? – Это ее дело. – Вы ее ждете, скажем, к обеду? – С Челестой я привыкла не загадывать. Наш разговор приобрел характер славной игры в пинг-понг без партнера. Я не знал, каким будет мой следующий ход. Одно я понимал совершенно отчетливо: возможности этого хода полностью исчерпаны. – Я ухожу, – сообщил я. – Не хотите передать что-нибудь брату на прощание? Она отвернулась. Тело у нее было красивое, хотя я сомневался в том, что оно такое же здоровое внутри. Всего десять минут назад она не дотянулась бы до шприца на столике. – Убирайтесь, – сказала она, наконец собравшись с силами. Я пошел к двери. – И не думайте, что моя жизнь вращается вокруг моего брата, – сказала она мне вслед. – Я не видела его несколько лет. Я не знаю его, а он не знает меня. У меня своя жизнь. Если он совершил ошибку, пусть сам и расплачивается. – Он совершил ошибку, пытаясь помочь вам, это точно. Она скрестила руки на груди и одарила меня ледяным взглядом. – Убирайтесь. Держитесь подальше от меня и моего дома. И если вы еще раз припретесь в мою комнату, когда я сплю, видит Бог, я убью вас голыми руками. – Она говорила это ровным голосом, сидя на краю кровати, как будто обсуждала прогноз погоды, но я видел, как трясет ее тощее тело. Я не стал объяснять ей, что то состояние, в котором я ее обнаружил, можно назвать как угодно, но только не сном. Я просто вышел и сел в машину. Я окинул улицу взглядом, но Фрейд капитулировал и ушел домой. На небе собирались облака, с холмов задувал сырой ветер, и у меня начала зябнуть шея. Собирался дождь. Я поднял стекла и поехал в центр. |
||
|