"Диана де Пуатье" - читать интересную книгу автора (Эрланже Филипп)

Вот и умер этот повеса!

Диана не была бы женщиной, если бы ей никогда не приходилось испытывать на себе последствия своих ошибок. Отосланный в Шантильи коннетабль пользовался все таким же дружеским расположением дофина, но при этом чувствовал, что его влияние на помыслы госпожи де Брезе уменьшается. Все, чего он таким образом лишался, Гизы стремились аккуратно подобрать. Предусмотрительная Диана не могла обойтись без союзников. Наблюдая возвышение лотарингцев, она начинала размышлять о том, что лучше было опереться на этих популярных в народе принцев, победоносных полководцев, прелатов, мало помалу превратившихся в глав французской Церкви, обладателей несметного состояния, чем на старого изгнанного пса.

Карлу Лотарингскому, двадцатилетнему архиепископу Реймса, удалось добиться ее расположения и даже очаровать ее. Не было никого привлекательней этого молодого, бодрого, красноречивого, остроумного прелата, милое лицо которого невозможно было забыть.

Нельзя даже было себе представить, какие жестокость, гордыня, амбициозность и двойственность скрывались за столь приятной внешностью. Диана не устояла перед ней.

Младший брат успешно расточал свой шарм, а старший, граф д'Омаль, пользовался героическими средствами. Отец учил его, что «люди его положения не должны чувствовать ран, наоборот, они должны уметь получать удовольствие от построения своей репутации на руинах собственного тела». Омаль вспомнил об этом близ Булони, где ему пронзили голову копьем. Его посчитали мертвым. Поставив ногу ему на лицо, с помощью щипцов Амбруаз Паре вытащил кусок стали из раны, затем спас его.

Король осыпал милостями того, кого отныне стали называть Меченым. Безусловно, ему не слишком нравилось наблюдать за тем, как увеличивается мощь этого воинственного племени. Встретив в Фонтенбло герцога Клода в окружении шестерых его сыновей, таких же величественных, как и он сам, король вскричал:

— Любезный кузен, Вы прекрасно защищены от того, кто захотел бы украсть у Вас Вашу накидку!

Истинная глава семьи, суровая Антуанетта Бурбонская, герцогиня де Гиз, чувствовала эту затаенную враждебность и подталкивала своих сыновей к упрочению связей с дофином. Она без всяких колебаний попросила выдать замуж вторую дочь госпожи де Брезе за своего третьего сына Клода, маркиза Майеннского. Диана загорелась этой мыслью. Но эти планы нужно было сохранить в тайне до лучших времен, так как король никогда бы не дал согласия на заключение подобного союза.

Помимо зависти друг к другу, между коннетаблем и Гизами существовало глубокое расхождение во взглядах: насколько верховный главнокомандующий стремился к миру, настолько же охочие до приключений рубаки любили войну. Вдали от своего наставника дофин, любивший всевозможные состязания и сражения, легко усвоил политические взгляды, подтверждением которым являлся Крепийский договор. Мысли о радушном приеме, который Карл Пятый устроил госпоже д'Этамп, заставляли Диану подталкивать его в этом направлении.

Императору стало понятно, что будущий правитель уже не будет тем, на кого он еще недавно мог рассчитывать. Это очень его обеспокоило, тем более что тогда он был втянут в самую гущу бесконечно запутанного немецкого вопроса. Поэтому он приказал своему новому послу, Жану де Сен-Морису, особенно тщательно наблюдать за малейшими переменами при дворе и, в особенности, за настроением, переменой в характере, здоровьем членов королевской семьи.

Так как Венеция не собиралась позволять кому бы то ни было пользоваться плодами кропотливо собранной информации, ее представитель, Марино Кавалли, с не меньшими скрупулезностью, хитростью и любопытством отслеживал все происходившее. Итак, благодаря докладам двух дипломатов мы располагаем огромным количеством точных свидетельств о последних годах жизни Франциска I.

Кажется, что в зависимости от увеличения или уменьшения страданий, приносимых болезнью, король был то похож на лунатика, который, не осознавая того, что делает, подписал приказ об истреблении вальденсов и отправил на костер Этьена Доле; то превращался в страстного охотника, неисправимого распутника, отдававшего приказ о строительстве нового Лувра (начавшегося в 1546 году), с прекрасным внешним видом и светлым умом.

Что касается дофина, его любовница сделала из него человека настолько скрытного, что он стал способен обмануть даже венецианцев: «Он совершенно не интересуется женщинами, — писал в это время Марино Кавалли, — ему достаточно собственной жены. С разговорами он чаще всего обращается к сорокавосьмилетней вдове Великого Сенешаля Нормандии… Некогда насмешник и гордец, очень мало любивший свою супругу, он стал совсем другим человеком; он избавился также и от других мелких недостатков юности. Он любит присутствовать на военных учениях; все обычно отмечают его храбрость…»

В середине лета 1545 года был заключен мир с Англией, но бракосочетание герцога Орлеанского с дочерью или племянницей Карла, которое должно было стать свидетельством выполнения Крепийского договора, до сих пор не состоялось. Тогда же разразилась одна из тех периодически опустошавших полгосударства эпидемий, которые по незнанию называли эпидемиями чумы. Все стали серьезно опасаться реакции населения, и так доведенного до отчаяния жесточайшими испытаниями войной и бременем налогов. Два королевских сына получили наказ отправиться в те районы страны, где свирепствовала болезнь, чтобы подбодрить жителей.

Генрих отнесся к этому поручению с присущими ему серьезностью и сдержанностью. Жизнерадостный и безрассудный Карл, Напротив, загорелся идеей бросить вызов опасности.

Как-то раз оба они зашли в дом больного пахаря.

Это было пятого сентября. А восьмого Карл Орлеанский скончался, так как врачи, так и не понявшие, в чем дело, «ничем не смогли ему помочь». Ему было двадцать четыре года.

Случившееся вызвало еще более сильные волнения, чем те, что последовали за смертью дофина Франциска. Во второй раз смерть подарила Генриху то, на что он даже не надеялся. Она избавила его от единственного соперника, обеспечила ему спокойное правление, сделала недействительным договор, заключение которого доставило ему столько проблем. Но разве в это время можно было поверить в то, что сама судьба произвела этот переворот? Вновь поползли слухи об отравлении. «Диану де Пуатье, — написал Дрё дю Радье, — заподозрили в совершении этого преступления. Безусловно, ход этому слуху дала герцогиня д'Этамп». Верить на слово Дрё дю Радье нужно с огромной предосторожностью, но в этом случае возникает сильный соблазн согласиться с ним. Диана обвинила Анну в измене, естественно, что Анна посчитала Диану отравительницей.

Были ли доказательства этого? Никаких, и никто не осмелился расследовать это дело. На сегодняшний день госпожа де Брезе считается непричастной: кажется, что она была не способна на такой поступок. Тем не менее нельзя не вспомнить о том, что в XIV веке у правителей были еще слуги, чья преданность или корысть иногда доводили их до спонтанного убийства.

Король был жестоко подавлен. Фаворитка понимала, что дорога в будущее для нее закрыта. Торжествующие друзья дофина занимались тем, что делили добычу, которая теперь уже не могла от них ускользнуть.

Жестокое соперничество разгорелось между двумя двоюродными братьями одного возраста, одинаково жаждущими могущества и славы, между Франциском Бурбонским, графом д'Энгиен, виновником победы при Черизоле, и Франциском Лотарингским, графом д'Омаль, героем Булонского сражения.⁹⁸ Им было по двадцать шесть лет. Энгиен сблизился с дофином во время заключения Крепийского договора, но растущее влияние Омаля восстановило его против Генриха и привело к его переходу в противоположный лагерь. Лишь его авторитет пока скрадывал влияние Генриха и Гизов и позволял королю поддерживать зыбкое равновесие.

Однако зимой 1546 года, когда двор находился в Ла Рош-Гюйоне, пылкая молодежь предалась своему любимому времяпрепровождению, за неимением настоящей войны, ее подобию. Был построен импровизированный форт, который атаковали и защищали, бросаясь снежками. Генрих и Омаль командовали наступающими, Энгиен — защитниками форта. Игра переросла в ссору с нанесением взаимных оскорблений и чуть ли не в драку.

Когда мир с огромным трудом был восстановлен, усталый Энгиен присел на скамейку, стоявшую у стены замка. Над головой графа открылось окно, и из него выпал ящик, который сломал ему шею. Через несколько дней герой Черизоле умер.

Кто был виновен в этой смерти? Фаворит дофина, друг Гизов, итальянец Корнелио Бентивольо? Он уверял, что невиновен, что это была чистая случайность. Немногие поверили в это, но Франциск I запретил какие бы то ни было поиски или преследование.

«Галантный король» чувствовал, как страх сковывает его мысли. В среде созданного им двора, прибежища изящества, любезности и культуры, которой не было равных, он с ужасом наблюдал появление нравов, подтверждавших его худшие подозрения. Он не желал знать о том, считают ли те, кто придут к власти после него, преступление одним из средств достижения своих целей.

С тех пор среди непрекращающихся развлечений, на глазах мифологических героев, украшавших волшебные дворцы, противоборствующие стороны расположились лагерем друг против друга, подобно двум армиям, готовым перейти к военным действиям. Иногда внезапные кратковременные стычки напоминали о том, что страсти вот-вот разгорятся.

Сестра герцогини д'Этамп была замужем за «дамским угодником, который больше хвастался своей одеждой, чем своим военным искусством», Ги Шабо, бароном де Жарнаком, родственником адмирала де Бриона.⁹⁹ Этот малообеспеченный молодой человек одевался с такой роскошью, в такие пышные наряды, что вызывал к своей персоне недоброжелательный интерес. Вполне вероятно, что кто-то донес до слуха вдовы Великого Сенешаля, что он якобы является любовником сестры своей жены и получает от нее деньги.

Однажды дофин неожиданно спросил у молодого человека, как ему удается «позволять себе такие расходы, быть столь расточительным». Жарнак ответил, что его мачеха (вторая жена его отца) была к нему добра, «поддерживала его». Генрих сделал вид, что понял это превратно: он объявил о том, что «щеголь», по его собственному признанию, являлся любовником своей мачехи.

Такое оскорбление в то время бросало пятно на всю семью. Жарнак, забыв об осторожности, поклялся, что «тот, кто произнес эту ложь, кто бы он ни был, — злодей, презренный человек и трус».

Сказанное прямым образом затрагивало честь Генриха. Принц не мог сражаться с простым дворянином, но его мог заменить кто-нибудь другой.

Франсуа де Вивон, господин де Ла Шатеньере, попросил оказать ему честь стать участником этой схватки. «Он утверждал, что именно к нему Жарнак обратил эту реплику, которую до этого повторял сотни раз, и запретил ему говорить по-другому».

Они были полной, практически символической, противоположностью. Представитель двора Франциска I был рослым, стройным, изящным, гибким, элегантным молодым человеком. Сторонник дофина был, в первую очередь, бойцом: «сильный, коротконогий, плечистый», он охотно бился с двумя атлетами одновременно, мог повалить быка, схватив его за рога. Он провел бесчисленное количество дуэлей.

Именно он попросил у короля разрешения сражаться за дофина.

«Сир, — написал он, — узнав, что Ги Шабо недавно был в Компьене, где он заявил, что кто угодно, сказавший, будто он хвастался, что спал со своей мачехой, — злодей и презренный человек; на это, Сир, с Вашего разрешения и на Ваше милостивое усмотрение, я отвечаю, что он низко солгал и солжет еще столько же раз, сколько скажет, что он мне не говорил чего-нибудь из того, о чем я Вам рассказал; так как он мне говорил об этом множество раз и хвастался, что спал со своей вышеупомянутой мачехой».

Встревоженный Франциск запретил поединок. Дофин, Диана и их друзья утешались тем, что изводили Жарнака остротами и оскорблениями. Через некоторое время несчастный сам стал умолять короля изменить свое решение, но Франциск не желал и слышать об этом.

Перспектива вскоре обрести господство вскружила голову Генриху и осторожной Диане, на которых все же повлияло бахвальство их приближенных. Однажды, когда фавориты высказывали свои далеко не скромные планы на будущее, дофин увлекся и сам. Он начал говорить о своем будущем правлении, заявил, что вернет коннетабля, и распределил между своими друзьями основные государственные должности.

В углу сидел и слушал шут Брианда. Как только представление окончилось, он помчался к королю, который сидел за столом.

— Храни тебя Господь, — сказал он, — Франциск де Валуа!

Его Величество изумился:

— Вот это да! Брианда, кто тебя научил этому?

— Святые небеса! Ты больше не король, а ты, господин де Те, больше не командующий артиллерией, это — Бриссак. А ты, ты больше не первый камергер, это Сент-Андре. А ты… — И он продолжил. Затем, вновь обращаясь к королю, он сказал:

— Черт возьми, скоро ты увидишь здесь господина коннетабля, который заставит тебя ходить по струнке и быстро научит ремеслу шута. Беги, черт тебя побери! Ты мертв!

Госпожа д'Этамп закричала от страха. Франциск, в сильном возбуждении, приказал шуту рассказать, кто окружал дофина во время этой возмутительной сцены. Когда он услышал их имена, его обуял гнев. Он вызвал капитана своей шотландской гвардии и, во главе отряда из тридцати человек, ринулся к апартаментам своего сына. Но молодые безумцы заметили исчезновение Брианда и успели сбежать. Король обнаружил там только слуг: нещадно избив их, он принялся ломать мебель.

Дофин покинул двор и скрывался в течение месяца. Затем доброжелатели устроили их примирение, хотя Франциска усмирила не нежность. Теперь он ненавидел и даже боялся своего сына, но этот сын был наследником трона, к тому же последним из Валуа. Публичная ссора могла бы дорого обойтись для Франции.

Так, Генрих вновь занял свое место. Взамен король сослал Сент-Андре, Бриссака, Дампьера, всех тех, кто неосторожно осмелился делить его добро.¹⁰⁰

Даже и речи не было о том, чтобы в опалу попала госпожа де Брезе. Франциск I был вынужден и дальше терпеть бесстрастное лицо этой великой женщины в черном, которая спокойно ждала его смерти.

Смерть стремительно приближалась к королевским дворцам. В январе 1547 года она унесла с собой Генриха VIII Английского, что порадовало Франциска I. По словам Сен-Мориса, «во время бала он весело смеялся и заигрывал с дамами».

Все изменилось, когда английский дворянин, подтвердивший «весть о кончине покойного короля Англии, передал ему то, что тот сказал при смерти, а именно, что Франциск должен вспомнить о том, что также смертен: это предупреждение поразило его… и в тот же момент он почувствовал себя больным».

Это был насморк, которому никто не придал большого значения. В то же время 11 февраля у короля случились «три приступа возобновляющейся на третьи сутки лихорадки», которая больше уже не оставила его. На протяжении целого месяца вечный странник переезжал из одного замка в другой, как будто хотел таким образом утомить болезнь, изнуряющую его. Не прекращая этой борьбы, он перемещался из Ла Мюет в Виллепре, из Дампьера в Лимур, из Рошфора в Сен-Жермен. Двенадцатого марта он находился в Рамбуйе, намереваясь провести там только один день, но тут в четвертый раз у него появился ужасный «нарыв», в котором, по словам посла, «обнаружилось такое гниение, что медики уже не надеялись на излечение».

Но, с другой стороны, Франциск пережил множество подобных кризисов, и никто даже не посчитал необходимым предупредить королеву о том, что ее супруг находился в Пуасси. Впрочем, больной даже и не думал сдаваться и 25 марта воспользовавшись улучшением состояния, он еще раз предался прославлению Венеры.

«Господин дофин редко его покидает», — сообщил Сен-Морис императору. В действительности у Дианы, Гизов, даже у самого принца появилась ужасная надежда. Весь клан лихорадочно работал над преобразованием двора и, теперь уже издеваясь над Брианда, решал судьбы как старых, так и новых фаворитов. Две женщины испытывали непритворное страдание: госпожа д'Этамп, которую ожидало самое худшее, и супруга дофина, несмотря на существование ее сына, подвергавшаяся риску попасть в полную и окончательную зависимость от своей соперницы.

Двадцать девятого марта король понял, что его состояние более чем опасно: он тут же приказал герцогине покинуть замок. Анна «упала на землю без чувств, затем испустила ужасный крик: «Земля, поглоти меня!» Она вместе со своим дядей, епископом Кондомским, отправилась в Лимур.

Франциск причастился. Затем состоялся его последний разговор с сыном. По существу, их сердца не ожесточились, и в этот предсмертный миг умиление смыло семена раздора, занесенные в них страстями других. Франциск сказал, что «не испытывал угрызений совести, так как никогда ни с кем не поступил нечестно», но потом, говоря о несчастной Элеоноре, признался, что «зря так незаслуженно плохо обращался с ней». Если он сожалел, что объявлял иногда «войну без достаточного на то повода», то, по собственному признанию, мало раскаивался в том, что был союзником турков, и в том, что призывал дофина «сохранить чистоту католической доктрины». Он предостерег Генриха от Гизов, умоляя его не допускать этих честолюбцев в Совет, и также не возвращать Монморанси. Наконец, он обратился к самой деликатной теме:

— Сын мой, я вверяю герцогиню д'Этамп Вашим заботам. Это настоящая дама.

Он также добавил:

— Не покоряйтесь воле других, как я покорился ее воле.

Это был единственный намек на Диану.

Потрясенный Генрих забыл обо всем и пообещал повиноваться. Попросив отцовского благословения, он «потерял сознание на постели короля, который, полуобняв его, не давал ему возможности выскользнуть». Эти отец и сын, никогда не любившие друг друга, воссоединились за мгновение до вечного расставания.

Невдалеке от этих покоев Диана и Гизы, находившиеся рядом, были обуреваемы совсем другими эмоциями. До них донесся крик агонии.

Кто же крикнул эти жестокие слова, госпожа де Брезе, или граф д'Омаль? Об этом до сих пор спорят. Франциск Лотарингский, без сомнения, был жестокосердым и алчным человеком, но мог ли солдат, рыцарь нанести подобное оскорбление триумфатору битвы при Мариньяно, находящемуся при смерти? Есть что-то женское в этой мрачной насмешке.

— Господи! — вздыхал король, — как же тяжел этот венец, что ты мне, как я думал, дал в награду!

Должно быть, к своей сестре Маргарите он обратил эти душераздирающие строки:

Тридцать первого марта 1547 года Франциска I не стало.

«Обнаружили, — написал Сен-Морис, — гнойный нарыв на его желудке, испорченные почки, гнилые остальные внутренности; часть глотки была покрыта шанкрами, повреждено легкое».

Только два дня спустя королева, остававшаяся в полном неведении все это время, узнала о том, что стала вдовой.