"Песни действия" - читать интересную книгу автора (Конан Дойл Артур Игнатиус)

УМИРАЮЩИЙ ПСАРЬ

Мне стало жарко, — собаки заливались на все голоса, — Себя не жалея, провёл в седле я в тот день полтора часа. «Джек, у меня чахотка, — сказал я брату, — беда!» И вот, не успел оглянуться, как меня привезли сюда. Ночью вспотел я, — слабость меня охватила потом. А нынче горло схватило, спёрло, каждое слово — с трудом. Замучил тяжёлый кашель, не вижу, где тьма, где свет, Беда! Не успел оглянуться, и вот я — живой скелет. И раньше-то весил мало, а нынче — живой скелет, И раньше-то весил мало, а нынче — сошёл на нет. И раньше-то весил мало, а нынче, скажу без затей, Вешу я ровно столько, сколько самый худющий жокей. Доктор твердит: причина, что я тощего стал тощей, В хворобных каких-то тварях, что вроде сырных клещей. Зовут их… Кажись, «мукробы», точно не помню я, Но «муки» они мне «робят» и не дают житья. Всё, моя песня спета, знаю, дела мои — швах. Люди молчат, но это прочёл я в людских глазах. Херст за конюшней присмотрит, за псарней — мой Джек дорогой, Хотя присмотреть за сворой я могу, как никто другой. Всяк подтвердит, кто знает, что я говорю не зря: Нынче во всём Суррее лучшего нет псаря. Каждого пса щеночком помню. Лежу пластом, Но если увижу, что машет хвост, я скажу, кто машет хвостом. Чую природу, слышу голос её живой! Чую природу, знаю каждый скулёж и вой. Рядом со мной проведите четыре десятка псов И сорок их кличек вспомню на сорок их голосов. Книжек я не читаю, мне ни к чему они. Лошади и собаки, — в них и труды, и дни. Лошади и собаки, — им я душевно рад: Мне всегда интересно, о чём они говорят. Бешенство! То-то страсти! Сколько прошло? Пять лет. Нейлер, пёсик мой бедный! — Помните или нет? — Тащил я его из псарни, как тащат больных бродяг, А после мне сказали, что я спас остальных собак… Помню, Хозяин сказал мне: «Тебе бы за это, брат, Крест Виктории дали, когда бы ты был солдат». Стало быть, мне в награду орден бы дали — да-да! — Когда бы в солдатском званье я пребывал тогда. Явился Священник с Библией, пожелал мне её прочесть. «Здесь всё, — пояснил Священник, — обо всём, что на свете есть». «А есть ли там о лошадках?» — спросил я его всерьёз, И он всякой всячины на вопрос означенный. выдал мне целый воз. Читал он мне долго-долго, и, что интересней всего, Там ни одна лошадка не ржёт, как здесь, «и-го-го!» И я сказал Священнику: «Понятное дело, сэр: Лошадка — библейская, древнееврейская, и ржёт на другой манер!» Когда Священник был мальчиком, учил я его, как мог, В седле держаться, но, надо признаться, Священник — плохой ездок. Священник твердит… О Боже, я слышу охотничий рог! Скорее окно откройте, чтоб я свору услышать мог! По землям нашего Сквайра бежит она… Вот-те на! Да это же лает Фанни! Ей-Богу, она! Она! Вот старый Боксёр залаял, вот Храбрый залаял сам. — Я не хвастал, сказав, что знаю всю свору по голосам! А ну-ка приподнимите… Полюбуюсь минутку-две: Вон Сквайр на мидлендской кобыле скачет по мокрой траве. Лошадка должна быть умной, — иначе какой в ней прок? — Чтоб осилить могла бы и холмы, и ухабы, и лес, и душистый дрок. Ты, что ягнёнок, блеешь. — Джек, прекрати, наконец! Рыдать? Да на кой? — Ты вспомни, какой я прежде был молодец! Даже гордые дамы не бывали упрямы со мною наедине. Прибегали соседки в лесные беседки и без боя сдавались мне! Славное было время! В поле — шумной ордой: Пёрселл скакал на чалой, Доктор скакал на гнедой, На серо-стальной — Хозяин; не Бог весть какая масть, Но лошадь, бывало, одолевала ручей в двадцать футов, — страсть! Кейна отлично помню и Макинтайра — тож. Здешних помню, нездешних, старых и молодёжь. Полный дом гостей! До мозга костей — джентльмены. Жаль, господа Нашу славную свору в её лучшую пору уже не застали тогда. Чу! Свора резко вдоль перелеска рванула по следу — ату! Притомились кони от такой погони, поспеть им невмоготу. Ветер в спину свищет, лис дорогу ищет, — и найдёт! — и тогда, боюсь, Вернётся свора, вернётся скоро, вернётся ни с чем, клянусь! Ха! Кто из норки там на разборки крадётся? В глазах — огонь! И — вперёд, на север, — в поля, где клевер; но свора не мчит в погонь. Ни пёс, ни псица за ним не мчится, там всякий впал в слепоту. Эй, Мэгги, жёнка, ты крикни звонко, крикни вместо меня: «Ату!» Ты слышишь? Лают, мне слух ласкают. Ну, слава те! Взяли след. Бегут из чащи и лают, — слаще на свете музы?ки нет. Их век лечил я, их век учил я, и, Мэгги, пойми меня: По ним я люто тоскую, будто они мне и впрямь — родня. «Всему — свой предел и время», — Священник твердил не раз. И конь, и пёс, и охотник встретят свой смертный час. Мой пыл всегдашний — мой день вчерашний, который уже не вернуть. Я тоже — скоро… Задёрни штору… Мэгги, хочу уснуть…[7]