"Мартин Борман: «серый кардинал» третьего рейха" - читать интересную книгу автора (Павленко Павел Петрович)

В «коричневом доме» (ближе к фюреру)

Борман старательно оберегал свои позиции, хотя никто из многочисленных соискателей высоких партийных постов не считал его положение завидным. Поэтому, в частности, никто не воспрепятствовал ему в апреле 1931 года, когда он вызвал из Веймара своего брата Альберта и взял его в «Фонд пособий» на должность руководителя отдела персональных компенсаций. Всеобщее удивление вызвало то, что родные братья могли оказаться столь несхожими. Симпатичный, скромный, вежливый, с хорошими манерами и познаниями в искусстве, младший брат быстро приобрел друзей, среди которых были и очень влиятельные партийные деятели. Вскоре стало ясно, что эти двое не смогут работать в одной упряжке. Всего шесть месяцев спустя, в октябре 1931-го, Альберта перевели в личную канцелярию фюрера, в подчинение спокойному и неприметному Филиппу Бухлеру, преданность которого впоследствии фюрер отметил званием «рейхсляйтер».

Таким образом, младший брат очень быстро добился того, над чем старший работал долго и упорно: он оказался в непосредственной близости к фюреру и служил лично ему. Гитлер, чрезвычайно подозрительный к окружающим, не доверил ведение своих личных дел какой-нибудь структурной единице партии. [91]

Никому не полагалось знать о нем слишком многое. Даже личная канцелярия занималась в основном обеспечением внешней значимости, формированием образа Гитлера; возможно, важнейшая ее задача состояла в разборе почты и сортировке писем. Но Мартин был раздражен тем, что Альберт перестал от него зависеть, легко сделал очередной шаг в карьере и приблизился к фюреру. Братья избегали встреч, хотя в интересах дела им порой приходилось работать вместе. Вражда меж ними не проявлялась открыто, но со временем антипатия у одного из них переросла в презрение, а у другого — в ненависть.

Впрочем, Альберт получил столь выгодное назначение в октябре 1931 года, а Мартин совершил важнейший поворот в своей карьере в сентябре.

Пару лет спустя Мартин Борман стал фактически единственным исполнителем личных поручений Гитлера — миссий наиболее деликатного характера. Начало его необычайно быстрому взлету и сближению с фюрером было положено 18 сентября 1931 года, в день убийства племянницы фюрера Гели Раубаль. Девушка мешала Борману, стояла у него на пути: она знала, как ублажить Гитлера, удовлетворить его «особые» сексуальные пристрастия, и умела это делать. Когда их взаимоотношения не нарушались ссорами, фюрер успокаивался и был уже не столь агрессивен. Даже его речи становились не столь зажигательными.

Борман мог бы уговорить девушку терпеть и дальше, но... Он нуждался не в умиротворенном фюрере, а в дерзком, хитром и безжалостном ниспровергателе, идущем ва-банк: все или ничего!

После истории с рисунками беседы Гели и Мартина стали носить откровенный характер. Борман постепенно стал внушать девушке, что ей необходимо порой расслабиться и, чтобы отвлечься от «необычных» домогательств Гитлера, завести молодого любовника. Он даже пообещал свою помощь. Советы [92] Мартина показались ей искренними. Прожив большую часть последних лет затворницей, Гели мечтала как-то изменить свою жизнь и поддалась на его уговоры. Весной 1931 года Гитлер ненадолго отпустил ее в Вену погостить у родственников. Там она познакомилась и сблизилась с художником-евреем. Мартин действительно помогал тайным любовникам, исполняя роль связного.

Впрочем, он-то думал, что расположения Гели добьется телохранитель и шофер Гитлера Эмиль Морис. Слушая восхищенные отзывы Мориса о прелестях Гели, Мартин понял, что охранник обязательно попытается с ней сблизиться, и не сомневался в неизбежности скандала — непримиримость Гитлера к соперникам любого рода была общеизвестна. Вскоре Борман получил косвенные доказательства этому своему предположению. Странность заключалась в том, что личного шофера не покарали — наоборот, шефу кассы взаимопомощи приказали выдать Морису отступное в двадцать тысяч марок для открытия частного магазина. Вывод: очевидно, охранник много знал и имел возможность шантажировать Гитлера. Борман вновь убедился, что у фюрера нет соратника абсолютно верного и в полной мере доверенного, которому Гитлер мог бы поручить расправу с шантажистом. Именно такая роль была Мартину наиболее желанна, и это место еще оставалось вакантным!

Так или иначе, Борман последовательно стремился к своей цели. Он прекратил практику доверительных бесед с Гели, убедив ее в том, что таким образом отведет от них обоих подозрения в сговоре. Поэтому теперь они встречались только в присутствии третьих лиц, а записки влюбленного художника Мартин передавал ей тайком, улучив момент.

В конце лета 1931 года, когда отношения между Гели и Гитлером испортились и почти каждая их встреча перерастала в отчаянно злобную ссору, Борман [93] старался сильнее раздуть в душе фюрера пламя ревности. Кроме того, явное недовольство Гитлера вызывали сообщения Мартина о том, что в партийных кругах якобы распространились слухи о странной слабости фюрера к своей племяннице. Борман чувствовал: в конце концов, спьяну Гели обязательно попытается побольнее уязвить мучителя и расскажет ему о своей тайной любовной связи. Мартин хотел, чтобы это признание стало той последней каплей, которая заставит Гитлера полностью потерять контроль над собой.

Так и случилось. Во время очередной ссоры Гели, доведенная до истерики домогательствами и побоями, буквально выплюнула в лицо дядюшке, что завела любовника и хочет выйти за него замуж. Гитлер был в шоке: любовница изменила ему с другим мужчиной и к тому же перешла на обычные половые отношения! Следующие признания отринувшей всякую осторожность жертвы помутили его рассудок: соперник был евреем и Гели от него забеременела! Гром выстрела всполошил Принцрегентплац. Эмиль Морис с трудом оттащил фюрера, с остервенением пинавшего бездыханное обнаженное тело девушки, и срочно увез хозяина прочь.

Первым на место преступления прибыл мюнхенский детектив... Генрих Мюллер. Он обнаружил труп обнаженной девушки; тело жертвы покрывали ссадины, были сломаны два пальца и подбородок, разбит нос; рядом валялся револьвер Гитлера. Вскоре приехал Борман и долго беседовал со следователем. Деньги Мюллера не заинтересовали, а рисковать собственной шеей ради нацистов он тогда не собирался. Мартину все-таки удалось нащупать его слабое место: Мюллер мечтал о высокой должности. Что ж, Борману не составляло труда по-царски отблагодарить за столь ценную услугу. Во-первых, он не сомневался, что фюрер выполнит его просьбу. Во-вторых, Гиммлер и СС нуждались [94] в высококлассных специалистах жандармерии. Кроме того, раскусив Мюллера, Мартин увидел в нем полезного во всех отношениях союзника. Следователь во многом походил на самого Бормана: свысока смотрел на материальные соблазны, был достаточно циничен и жесток и, обладая несомненным талантом криминалиста, не очень-то считался с буквой закона. Как и Мартин, Мюллер рвался к высоким постам при любой власти, но — в отличие от него — готов был вершить грязные дела собственными руками. Впрочем, истинный профессионал, он умел мастерски замести следы.

В итоге с места преступления исчезли не только упомянутые улики, но и письма возлюбленного, а также дневник Гели, в котором содержались сведения о том, что на самом деле Гитлер был на четверть еврей. В протоколе также не было записи о следах побоев на теле жертвы. Вдобавок ко всему, министром юстиции в Баварии был представитель влиятельных кругов НСДАП Франц Гюртнер. В итоге дело удалось замять. В официальном заключении говорилось, что Гели Раубаль погибла в результате несчастного случая — она нечаянно выстрелила, когда забавлялась с револьвером, найденным в столе дяди. К тому же у Гитлера нашлось много тщательно проинструктированных Мюллером «свидетелей», утверждавших, что фюрер не покидал своего штаба (в те дни начиналась предвыборная кампания).

Утративший прежние позиции после чистки в СА, но оставшийся в НСДАП Грегор Штрассер почти неотлучно дежурил возле впавшего в депрессию фюрера, то и дело заходившегося в истерике. Несколько дней Гитлер вел себя как помешанный, носился с мыслью о самоубийстве.

Личная жизнь Гитлера всегда была окружена тайной. Образ фюрера, сформированный средствами массовой информации, был воплощением чистоты и [95] самоотречения, — впоследствии даже о Еве Браун в Германии знали в общем-то немногие.

Честь следить за «чистотой» своей биографии фюрер доверил Борману, который доказал свое умение в деле убийства Гели. Мартин сумел не только замять расследование и изъять опасные для вождя материалы, но и заставил — кому пригрозил, кого подкупил — замолчать всех родственников Гели Раубаль и Адольфа Гитлера. Так, Лео Раубаль, брат Гели, который в момент убийства находился в Вене и не мог знать подробностей происшествия, обещал разобраться в этом деле и в конце концов разоблачить Гитлера. Ему была уготована жестокая расправа на Балканах, где он проходил военную службу. Выяснить обстоятельства его гибели не удалось.

Мать погибшей, Анжела Раубаль, долгие годы работавшая домохозяйкой в доме Гитлера в Оберзальцберге, оставила эту работу и впоследствии вышла замуж за профессора Хамитша из Дрездена. Борман отпустил женщину, взяв с нее клятву никогда не произносить критических слов в адрес двоюродного брата. Кстати, в семействе Гитлеров-Шикльгруберов часто заключались браки между родственниками, и близкие Адольфа Гитлера не были заинтересованы в громком скандале, который разоблачил бы их склонность к кровосмесительству.

Родная сестра Гитлера (после замужества — Паула Вольф) в конце концов также бесследно исчезла. Однако в архивах Венского управления полиции сохранилась копия ее заявления, сделанного в 1931 году. Паула жаловалась, что ее жизни угрожали члены «германской ассоциации гимнастики» (за фасадом этого общества формировались молодежные нацистские организации и подразделения войск СС). По мнению фрау Вольф, поводом послужили ее заявления о том, что Адольф Гитлер не только убийца, но и сумасшедший, которого следовало изолировать от общества. [96]

«Чистая» работа! И при этом — никаких просьб о награде, никаких напоминаний об оказанной услуге! Борман в полной мере проявил качества человека, столь необходимого ЛИЧНО Гитлеру. Фюрер вряд ли сомневался в том, что обрел исключительно бескорыстного и верного слугу. Тем не менее чутье подсказывало Мартину: единственно правильный путь — постоянно доказывать свою личную преданность Адольфу Гитлеру.

Имеется единственное документальное подтверждение тому, что уже в то время Борман участвовал в каждодневной политической борьбе. В сентябрьский день 1931 года в дверь его дома ворвались детективы мюнхенской политической полиции с ордером на обыск. Мартин и Герда были дома и присутствовали при поисках запрещенной нацистской литературы, листовок, секретных партийных документов, списков и адресов. В доме ничего не обнаружили, но в машине Бормана — в том же стареньком «опеле» — была найдена брошюра «Наиболее влиятельные политические партии и объединения». Штамп на первом развороте свидетельствовал о том, что это — документ «для внутреннего пользования» политической полиции.

Бормана доставили в полицейский участок и принялись выяснять, как к нему в руки попала эта брошюра. Возможно, они хотели разоблачить тайные связи своих офицеров с нацистами, выяснить причины возникновения неожиданных помех в расследовании убийства Гели Раубаль. В надежде заставить Бормана говорить, ему пригрозили обвинением в воровстве и предварительным заключением, сняли отпечатки пальцев и разыграли сценку, якобы открывая следствие. Однако все эти ухищрения ни к чему не [97] привели, — отсидев год в тюрьме, Борман знал о методах германских детективов. Через два с половиной часа полицейские утратили всякий интерес к данному делу. Бормана отпустили и впоследствии к этой истории не возвращались.

Сам факт обыска, произведенного политической полицией, доказывает, что уже тогда Борман не был ничтожным аутсайдером. Мюнхенская полиция давно держала под наблюдением представителей нацистской верхушки. Очевидно, у них были причины считать, что Борман поддерживал более тесные связи с высшим политическим руководством партии, чем предполагала занимаемая им должность. Возможно, они надеялись также выведать у него сведения о тайных финансовых источниках НСДАП. «Фонд пособий», никому не подотчетный, являлся наиболее удобным источником денег, когда партии необходимо было использовать крупные суммы, сохраняя в тайне свои финансовые операции. Но, безусловно, полицейские детективы не могли заполучить подобную информацию от Бормана, который хорошо знал тактику ведения допросов и которого не бросало в дрожь при звякании тюремных ключей.

Именно к секретным фондам Бормана обращалась партия, когда возникала нужда в деньгах; за усердие в работе и предприимчивость Гитлер ввел Мартина в круг ближайших сподвижников (услуги личного характера, естественно, никогда не афишировались). Характерное событие случилось в ночь на 14 марта 1932 года. Гитлер, Гесс, Бухлер, Ханфштангль и Борман расположились в угловой комнате на первом этаже «коричневого дома», где над рабочим столом Гитлера висел портрет Фридриха Великого [98] кисти Ленбаха, и слушали по радио репортаж о ходе выборов. Чем дальше — тем больше разочарование. Гитлер проигрывал фельдмаршалу Паулю фон Гинденбургу в кампании по выборам президента Германии. Люди, которых Гитлер пригласил к себе в полночный час в столь важный момент, были, несомненно, самыми близкими его соратниками и, следовательно, влиятельнейшими деятелями партии. Общим мерилом здесь была верность — абсолютная преданность, граничащая со слепым почитанием. Из их уст никогда не сорвалось ни одно слово противоречия или упрека. Отсутствию Геринга и Геббельса имелось объективное объяснение: они находились в Берлине и весь вечер поддерживали с фюрером телефонную связь. А что же Рем, Штрассер, Розенберг — куда подевались они? Их не пригласили, потому что — независимо от хода выборов — в такие часы Гитлер хотел видеть рядом только тех, кто никогда не говорил ему «нет».

Той ночью радикально настроенные члены партии настойчиво советовали фюреру призвать штурмовиков к оружию и, коль не получилось прийти к власти посредством выборов, совершить марш-бросок на Берлин и взять ее силой.

Борман, которого Ханфштангль назвал «светилом бюрократии», был определенно против гражданской войны. Он не доверял клану высших руководителей партии, ибо считал их ответственными за плохую репутацию национал-социалистов среди значительной части народных масс. Так, уже во время предвыборной кампании Гельмут Клоц, бывший старший лейтенант и бывший депутат рейхстага от НСДАП из Бадена, опубликовал открытое письмо, обвиняя начальника штаба СА Эрнста Рема в гомосексуализме. В памфлете «Лидеры, которым мы поручили руководить строительством нашего будущего», разошедшемся по всей стране, Клоц не только повторил свои нападки [99] на Рема, но и сопроводил их перечнем прегрешений двух дюжин более или менее высокопоставленных нацистов. Борман считал, что следует устранить все основания для подобных обвинений, если партия собирается продолжить борьбу за голоса избирателей. Однако он не пошел к Гитлеру с этой идеей. Поскольку Гинденбург не добился абсолютного большинства, предстояли повторные выборы сразу после серии выборов в провинциях. В этом соперничестве впечатляющие шествия колонн коричневорубашечников стали намеком на готовность маршировавших парней сразить политических противников тяжелым кулаком. Кроме того, Рем оставался полезным, потому что наладил хорошие отношения с генералом Куртом фон Шлейхером (а значит, и с рейхсвером), а через сына Гинденбурга — и с самим конкурентом в борьбе за пост президента рейха. Подобные знакомства могли пригодиться в будущем независимо от итогов выборов.

Поэтому Гитлер сделал широкий жест, опубликовав заявление о начальнике штаба СА:

Гитлер, конечно, знал правду, но отмечал:

Такого же мнения придерживался и Борман.

По итогам повторных выборов, состоявшихся в апреле 1932 года, Гинденбург получил абсолютное большинство, но Гитлер был вполне доволен, ибо набрал более двух миллионов голосов. 4 июля новый канцлер Франц фон Папен распустил рейхстаг и назначил новые выборы на 31 июля. НСДАП завоевала двести тридцать мест, и 37,3 процента голосов сделали ее сильнейшей партией. Все приверженцы партии [100] убедились, что можно захватить власть законными средствами. Гитлеру представился замечательный шанс стать новым канцлером рейха.

Мы не будем обсуждать здесь причины неудачи Гитлера в этом предприятии или углубляться в перипетии политической борьбы последовавших шести месяцев. Нас интересует, как складывалась в этот период судьба Бормана.

На первый взгляд Борман оставался незначительным функционером, допущенным в круг приближенных, но не оказывавшим влияния на идеи и решения. Гитлеру было приятно присутствие товарища по партии, на компетентность, скромность и надежность которого он мог положиться. Благосклонность фюрера укрепила позиции Бормана в избранном круге адъютантов, личных водителей и телохранителей и прочих слушателей, необходимых идолу для самоутверждения. В Мартине Бормане Гитлер видел идеал члена партии и хотел, чтобы она состояла именно из таких людей: преданных, искренне веривших в идеи национал-социализма, готовых на все ради достижения провозглашенной цели — маленьких людей-винтиков, мечтавших послужить большому делу. Из всей нацистской верхушки давать советы позволялось только Рудольфу Гессу, который считал себя величайшим идеологом и сохранил за собой пост личного секретаря фюрера (со всеми соответствующими привилегиями). Но Гесс был слишком пассивным и щепетильным, чтобы в борьбе за влияние одолеть свору рвущихся к власти лидеров национал-социализма.

Первоначальное ликование по поводу результатов выборов в рейхстаг вскоре сменилось горьким разочарованием. В течение двух лет нацисты выигрывали выборы. Они даже добились абсолютного большинства на выборах в местные администрации и фактически полностью руководили ими; однако всего этого [101] оказалось недостаточно для окончательной победы. Пропагандистская кампания поистине небывалых масштабов, развернутая нацистами в течение трех месяцев в период между президентскими выборами в апреле и выборами в рейхстаг в июле, добавила им триста тысяч голосов. Удалось заполучить 37,3 процента. Как набрать еще 13 процентов, необходимых для абсолютного большинства? В народе начинали сомневаться: если нацисты окажутся неспособными решить эту задачу, разве смогут они поправить состояние страны, которая попала в бедственное положение?

Гротескный эпизод, произошедший в «коричневом доме» вдали от эпицентра политических баталий, был характерен для той напряженной обстановки. Междуусобные внутрипартийные интриги Бормана, Буха и казначея Ксавье Шварца приводили Рема в ярость. Он излил душу старому другу, бывшему капитану Карлу Майру, описывая интриги своих противников внутри партии, и спрашивал, нет ли у Майра «чего-нибудь на кого-нибудь из них».

Карла Майра можно было назвать кем угодно, но только не безобидным аполитичным гражданином. Как офицер рейхсвера, летом 1919 года он командовал «просветительским батальоном» в Мюнхене, которому надлежало оградить солдат от влияния коммунизма и привить им патриотические идеи. Одним из его пропагандистов и секретных агентов был капрал Адольф Гитлер. Впоследствии Майра уволили, поскольку он попытался привлечь регулярные войска, расквартированные в Баварии, к участию в путче Каппа, и его пост занял Рем. После 1923 года пути двух капитанов, бывших до той поры друзьями, разошлись. К 1932 году Майр стал одним из лидеров социал-демократов, то есть принадлежал к лагерю заклятых врагов.

Когда газета социал-демократов «Мюнхнер [102] пост» опубликовала историю об интригах внутри НСДАП, Борман решил использовать ситуацию для достижения собственных целей. Такой ход приближал его к фюреру, поскольку Майр, очевидно, многое знал о неприглядных поступках Гитлера в период демобилизации из армии и, как свидетель тех неблаговидных дел, мог нанести ему сокрушительный удар{21}.

Борман чувствовал, что ему еще не пришло время обращаться непосредственно к Гитлеру с обвинениями против такой влиятельной фигуры, как Рем. 5 октября 1932 года он направил «личному секретарю фюрера Рудольфу Гессу» письмо на пяти страницах. В этом письме до той поры скромный и почти незаметный Борман скинул маску и предстал человеком, который не только знает все тонкости административной работы, но и способен участвовать во властных играх. Его литературный стиль неуклюж и незатейлив. Писал он так же, как говорил, — стереотипными фразами:

«Дорогой repp Гесс.

Обстоятельства вынуждают меня обратиться к Вам во время Вашего отпуска. Однако, по моему мнению, нижеследующее ДОЛЖНО быть известно Вам и фюреру.

Хочу отметить, что я не имею ничего против СА. У меня также нет ничего против самого Рема. Пусть кто-то развлекается в далекой Индий со слонами или в Австралии с кенгуру, для меня, как и для всех истинных национал-социалистов, важно лишь то, что затрагивает интересы Движения. Все, что приносит пользу Движению, хорошо; тот, кто наносит ему ущерб, — мой враг. [103] Однако то, что выяснилось сейчас, может подорвать его основы. Один из наиболее выдающихся лидеров партии ищет сочувствия у столь же известного лидера оппозиции, оскорбляя и браня своих партийных товарищей.

Каждому бойцу СА непременно внушают — и это особенно важно, коль дело касается Рема, — правило, согласно которому при любых обстоятельствах следует покрывать своих товарищей и начальников. Именно поэтому высшие руководители СА безбоязненно встали на путь клеветы и предательства.

Если фюрер и далее будет терпеть рядом с собой такого человека, то я, как и бессчетное множество других членов партии, откажусь понимать подобные действия, ибо они выходят за пределы понимания.

Не следует думать, что последние заслуги начальника штаба Эрнста Рема перевешивают ущерб от его проступков. Вред, который наносит Рем своим личным поведением, невозможно компенсировать какими-либо заслугами. Уместен вопрос: так ли существенны его заслуги? При внимательном изучении изданных Ремом приказов Вы не обнаружите никаких основополагающих нововведений в системе СА со времен Пфаффера.

Ходят разговоры, будто Рем — ведущая личность, «разумная голова». По этому поводу не должно быть двух мнений. О человеке судят по его окружению. Разумные головы? Вспомните, например, бывшего заместителя начальника штаба майора Фукса и нынешнего заместителя начальника штаба майора Хюхнлейна. Полагаю, что пост начальника штаба может занять любой из лидеров СА, пользующийся популярностью среди своих коллег и обладающий организаторскими способностями. По призванию я не солдат, но готов поклясться, что и мне под силу осуществлять такого рода руководство. Вспомните СС. Вы знаете Гиммлера и его способности. [104] Известно, что настроения против Рема произрастают из отрицательного отношения политических лидеров к СА. К тому же возникают возмутительные намеки, мол, все мы, старые члены партии, на самом деле являемся ставленниками СА. В политической организации в целом нет плохого отношения к СА. Но кто посмел называть наших политических лидеров «бонзами»? Лично я предпочел бы участвовать в непосредственной борьбе в качестве офицера СА, чем день за днем сидеть за столом и рыться в бумагах с утра до ночи. Подумайте, кто получает больше денег, кто имеет большую свободу действий? Разумеется, не тот, кто пунктуально исполняет нелегкие обязанности и знает, с какой неохотой члены партии платят взносы.

Знает ли фюрер об угрожающих тенденциях в партии накануне выборов? Известно ли ему, что значительная часть нынешних представителей СА придерживается мнения, что голосовать следует за коммунистов? Когда были опубликованы материалы о Реме, а фюрер в ответ заявил, что Рем останется начальником штаба, многие члены партии недовольно качали головами. В настоящий момент, по моему мнению, очень опасно подвергать партию испытаниям. Уверенности в победе на выборах в рейхстаг нет; большинство членов партии разочарованы, ибо некоторые ответственные руководители (Геббельс и Рем) выступали с чрезмерно самонадеянными заявлениями. Пока еще сохранилось мнение, что истина — за фюрером, и это положение необходимо сохранить и закрепить, потому что в ином случае Движение неминуемо погибнет. Подавляющее большинство народа потеряет веру в фюрера, если фюрер будет оказывать поддержку человеку, который подвел, предал своих соратников злейшему политическому врагу. Я, как и другие члены партии, могу не понимать каких-то политических решений, поскольку мы не знаем в достаточной [105] степени всех обстоятельств и условий; фюрер есть фюрер, и он в конце концов победит. Проблема состоит в том, что в настоящий момент действия одного человека нанесли серьезный ущерб всему Движению».

Передал ли Гесс это письмо Гитлеру, ознакомил ли с его содержанием? Известно, что он не любил приносить фюреру плохие вести; экспрессивная жестикуляция и тяжелый взгляд голубых глаз Гитлера оказывали на него, как и на многих других, гипнотическое, парализующее воздействие. Гауляйтер Аугсбурга Карл Валь тоже докладывал Гессу о самостоятельной подготовке штурмовиков к путчу (Валя информировали два человека из числа лидеров СА его округа). Гесс знал также, что Гитлера очень волновала эта проблема, ибо он жаловался на легкомысленное отношение лидеров СА к делу «двух предателей». Во время внутрипартийной склоки с Пфаффером фюрер дал понять, что считает путч не только опрометчивым, но и безнадежным предприятием.

«Наши формирования безоружны; какое бы оружие — вопреки моему желанию — ни появилось у них, они бессильны перед полицией и рейхсвером, экипированными на самом современном уровне», — заявил Гитлер всего через две недели после того, как Борман выразил в письме свое недовольство. Но фракция штурмовиков не верила, что фюрер будет придерживаться этого мнения долгое время.

Справедливость замечания Бормана об «угрожающих тенденциях накануне выборов» подтвердилась 6 ноября 1932 года. НСДАП потеряла тридцать четыре места в рейхстаге, но и с оставшимися 196 депутатами намного опередила остальных. Главное — она утратила ореол непобедимости. Причем коммунисты набрали на тех выборах уже сто мест. Теперь избиратели [106] были немало напуганы, ибо стране предстояло сделать окончательный выбор между свастикой, с одной стороны, и серпом и молотом — с другой.

Администратору «Фонда пособий», который тогда не в состоянии был повлиять на происходившее, оставалось лишь наблюдать за тем, как развивались события последовавших трех месяцев. Любая информация о ситуации в партийных верхах, которая случайно доходила до него, уже не была информацией из первых рук. Только после возвращения в Мюнхен должно было выясниться, кого Гитлер оставит при себе в ходе ожесточенной борьбы за власть. Берлин же стал той ареной, на которой развивались перипетии соперничества между генералом Шлейхером, Гинденбургом, Гитлером, Папеном, Гугенбергом и политиками центристских партий.

В «коричневом доме» остались только служащие администрации, до которых сведения доходили, уже успев обрасти слухами и домыслами, и потому партийные чиновники были шокированы, когда в результате местных выборов в Тюрингии 6 декабря 1932 года НСДАП потеряла почти половину голосов, набранных летом во время выборов в рейхстаг. Несколько дней спустя обрушился новый удар — произошел раскол в высшем эшелоне партийной иерархии. Грегор Штрассер, шеф организационного отдела НСДАП, вступил в тайные переговоры с канцлером Куртом фон Шлейхером, выторговывая себе пост министра.

Казалось, не обладавший богатым воображением Борман должен был присоединиться к Штрассеру, выдвинувшему разумное объяснение своей позиции и даже разработавшему программу. Но подобный подход остался в прошлом: Мартин решил идти в будущее за Гитлером. Поэтому выпад Штрассера на конференции в берлинском отеле «Кайзерхоф» он воспринял как вероломную измену, как побег крысы с терпящего бедствие корабля. Ни один из высших [107] партийных лидеров, ни один из гауляйтеров не поддержал Штрассера. Во время решающего разбирательства 8 декабря 1932 года главными доводами обвинения в измене стали заявление Геббельса и показания фон Папена. Всеми покинутый, Штрассер встал и, не попрощавшись, вышел из зала.

Бунт Штрассера стал значительным событием в карьере Бормана. Партийная структура была реорганизована. Как прежде Гитлер изгнал Пфаффера и взял в свои руки верховное командование над СА, так и теперь всю высшую власть в партии он оставил за собой, а бывшего гауляйтера и рейхсинспектора Роберта Лея назначил руководителем организационного отдела НСДАП.

Но теперь фюрер ограничил полномочия Лея, разделив властные функции, — тактика, которой он неизменно следовал в подобных ситуациях. Отдел аграрной политики во главе с Дарре стал независимым, а принятие всех политических решений было доверено вновь образованному центральному политическому комитету под руководством Рудольфа Гесса.

В последние недели 1932 года не верилось, что партия скоро опять поднимется. Антинацистские газеты, оценивая события уходившего года, окрестили его годом политической смерти Гитлера. Тот, со своей стороны, держался невозмутимо. 18 декабря он сказал гауляйтеру Галле Рудольфу Йордану: «Через несколько недель мы возьмем свое».

То же самое фюрер, приехав в Мюнхен на праздники, пообещал своим функционерам в «коричневом доме». Как обычно, он выступил сначала в своих мюнхенских апартаментах, а вторую речь произнес в Оберзальцберге. Рождественские праздники в доме Борманов, к тому времени уже переехавших в Пуллах, прошли скромно, но супружеская чета не сомневалась в грядущей победе: они слишком углубились в политику и больше полагались на веру, чем на разум. [108]

Впрочем, Мартин знал, что многие лидеры германской экономики были готовы бросить НСДАП спасательный круг. Они и прежде перечисляли в «Фонд пособий» немалые средства, но теперь ряды сторонников из числа финансовых и промышленных воротил резко пополнились чрезвычайно крупными фигурами. Например, оставил последние сомнения и решил принять сторону Гитлера сам Крупп!

Он сам приложил немало усилий для организации встречи, состоявшейся в январе 1933 года в доме банкира Курта фон Шредера. В числе приглашенных магнатов был граф Ганс Родо фон Альфенслебен — влиятельнейший промышленник Рура, владевший огромными земельными угодьями в Пруссии и состоявший в правлении «Дойче банка». Гитлер и Франц фон Папен предложили план объединения НСДАП и германской националистической партии, что позволило бы добиться победы на выборах. Граф фон Альфенслебен поддержал Гитлера и тем обеспечил одобрение программы прочими участниками. Никто не должен был знать об их решении, но пресса разнесла эти сведения, получив информацию от разведывательной службы Шлейхера, и предупредила о готовящемся свержении канцлера. Так функционеры «коричневого дома» узнали, что их вождь собирает силы для очередной атаки.

17 января Гитлер разместил в берлинском отеле «Кайзерхоф» свою штаб-квартиру со всем эскортом и советниками. Но только приближенные знали, с кем именно ведутся переговоры, какие решения принимаются и кто поддерживает его претензии на пост канцлера. Геббельса же отправили в Мюнхен для подготовки к работе нового ведомства — министерства пропаганды, и он записал в дневнике: «От волнения не нахожу себе места, ибо в Берлине события развиваются быстро и неотвратимо». А в субботу, 28 января, сотрудники «коричневого дома» узнали, что канцлер Шлейхер ушел в отставку. Кто займет его место? [109]

Утром в понедельник, 30 января, Гитлер прибыл в президентский дворец в сопровождении Папена, Гугенберга, друзей-партийцев Флика и Геринга и прочих деятелей — словом, со свитой потенциальных министров. Сотрудники «коричневого дома» сидели в кабинетах без дела, не в силах заниматься повседневной работой. Партия никогда не была так близка к власти. Пытаясь погасить нервное напряжение, они выглядывали в окна и видели все тот же противный пасмурный зимний день и понурых прохожих, не задумывавшихся, что в эти часы решались их судьбы.

Ровно в полдень раздался звонок из Берлина, положивший конец волнениям: Гитлер стал канцлером. По зданию загромыхали сапоги, захлопали двери, весть разносилась по «коричневому дому», вздымая шквал ликования, радостного смеха, объятий, рукопожатий, заставляя забыть о соперничестве и вражде. Они победили! Пора браться за дело!

Если бы речь шла о возникновении, возвышении и конце третьего рейха, сейчас следовало бы начать новую главу, ибо 30 января 1933 года предыстория закончилась, на свет появилось ужасное государственное образование под названием третий рейх и начало свое невообразимо быстрое и уродливое развитие. Но эта книга посвящена деятельности и судьбе отдельного индивидуума, «рядового гражданина», чье понимание смысла и цели жизни не отличалось от позиции миллионов его соотечественников. Тогда никто не мог знать, что он обладал способностями, которые вознесут его над массами, что он вовсе не был обычным середнячком... Тогда казалось вполне естественным, что в штормовые месяцы революционного «национального возрождения» администратор «Фонда пособий» был именно тем, кем был.

Как и прочих членов партии, Бормана захватил бурный поток небывало активной деятельности: национал-социалисты взялись переделывать страну по [110] своему разумению. Нарукавная повязка со свастикой и коричневая форма предоставили — по крайней мере на некоторое время — каждому, кто надел их, столько могущества, сколько он мог пожелать. В первые недели триумфа национал-социалисты почти не снимали сапоги: маршировали торжественным строем, проводили бесчисленные митинги и, не встречая уже никаких препятствий со стороны полиции, организовывали демонстрации против «старого порядка». Они развешивали на домах свои флаги, наполняли улицы истошными речами и шумными театрализованными шествиями.

«Старые бойцы» считали, что пришла пора получить компенсацию за предыдущие тяжелые годы лишений и гонений — годы «самоотверженной службы на благо партии». Наиболее ограниченные обрадовались возможности за небольшую плату служить во вспомогательных отрядах полиции и наслаждались своей властью, сгоняя «красных» за колючую проволоку импровизированных концентрационных лагерей. Более находчивые и амбициозные стремились обеспечить себе хорошую жизнь и карьеру. Если какие-то вожделенные должности оказывались занятыми политическими оппонентами, они применяли «Gleichshaltung»{22}, который, согласно их пониманию этого термина, означал, что данный пост должен принадлежать им.

Обладая партийным билетом с № 60508, который автоматически давал право на золотой значок ветерана НСДАП, Мартин Борман оказался причисленным к хорошо оплачиваемой синекуре. Однако по целому ряду причин он стремился отмежеваться от этой привилегии. Вплоть до падения нацистского режима Борман старался оставаться примером идейного борца; в противоположность другим «старым борцам» партии, [111] которые двумя руками загребали деньги и доходные места, он не поддавался на материальные соблазны. Отчасти это можно объяснить тем, что в его руках уже находился «Фонд пособий», в котором он оказался полновластным хозяином. Заняв прочную позицию, следующий шаг следовало сделать обдуманно и своевременно: пока партия не имела абсолютной власти в правительственных структурах, «Фонд» оставался синицей в руках. Таким образом, Борман еще не был готов оставить «коричневый дом». Имея хорошо налаженные связи с крупными магнатами германской промышленности, можно было перейти к иному масштабу действий. Однако у Бормана еще не сложилось ясного плана. Следовало немного подождать, пока «новый порядок» обретет достаточно четкие очертания, и тогда уже завоевывать собственную нишу, подниматься на новую ступень.

Рано или поздно Борману неизбежно предоставился бы шанс продвинуться в партийной иерархии. Казначей Ксавье Шварц был на двадцать пять лет старше его, и когда пришло бы время подыскивать ему преемника, своего выхода на авансцену уже ждал бы хорошо подготовленный управляющий финансами. Однако вскоре выяснилось, что Шварц не собирался оставлять службу. А поскольку Гитлер, обладавший «темпераментом художника», не собирался тратить свою духовную энергию на вульгарные денежные проблемы, Шварцу были дарованы столь широкие полномочия, что никто в партии не отважился бы тягаться с ним. Он считал Бормана способным работником, но не доверял человеку, который был то подобострастен, то крайне резок, но всегда активен, напорист и деятелен. Кроме того, Шварц не желал заранее возводить в ранг преемника человека, чрезмерные амбиции которого делали его опасным соперником. Он решил оставить без изменений все, что касалось «Фонда пособий», сотен его сотрудников и управляющего. [112] Словом, на этом поприще перспективы Бормана оказались не самыми радужными. Необходимо было каким-то образом обойти старого казначея.

Мартин вновь отличился в феврале, когда помог в организации заранее намеченной встречи двадцати пяти крупнейших монополистов Германии, официальным инициатором которой выступил сам «главный оружейник рейха» Крупп. Геринг, в доме которого проходило совещание, сумел привлечь к участию в нем руководителей «И. Г. Фарбениндустри» Георга фон Шнитцлера и Германа Шмитца. Крупп выразил Гитлеру поддержку от имени «Имперского союза германской промышленности» и призвал своих коллег профинансировать нужды национал-социалистов. Воззвание принесло достойные плоды: до выборов в партийную кассу поступило более трех миллионов рейхсмарок.

На выборах в рейхстаг в марте 1933 года НСДАП в союзе с германской националистической партией набрала более половины всех голосов. Деятельность коммунистов оказалась под запретом, а социалистическая партия распалась сама. Теперь нацистам оставалось лишь расправиться с противниками, и они не останавливались перед применением силы. В мае Борман писал, что «заявлений стало гораздо больше, чем прежде», и что его служба «ежедневно получает три бельевых корзины почтовых отправлений». По большей части это были заявления по поводу несчастных случаев и ранений, полученных при пожарах.

Борман решил передать управление фондом Эльфриде Конти, которая к тому времени заняла место своего мужа, врача (он был намного старше ее), преобразовав былой фонд в фонд страхования молодежных организаций НСДАП. Супруги Конти тоже считали, что смогут справиться с этим делом без поддержки Бормана. [113]

Уже на следующий день после отправки берлинским коллегам письма с просьбой оказать Э. Конти содействие в нужном деле, Борман подал прошение об отставке из «Фонда пособий». Затем он вновь сел за пишущую машинку и составил письмо Рудольфу Гессу, получившему к тому времени звание заместителя вождя партии — месяцем раньше Гитлер назначил его «заместителем фюрера по делам партии». Новое ведомство Гесса, которое только предстояло сформировать, сулило для умелого бюрократа заманчивые перспективы. Борман написал, что казначей НСДАП планирует упростить систему управления «Фонда пособий», иными словами — сократить административный аппарат. «План герра Шварца не предусматривает работы, соответствующей моей квалификации, и мне останется... лишь наклеивать марки... В связи с этим я обращаюсь к вам с просьбой подобрать мне работу в Политической организации. Я больше не хочу работать в казначействе». Борман просил не сообщать Шварцу об этом заявлении, поскольку он «не поймет и немедленно порвет всякие отношения со мной».

Борман не стал сам относить письмо в приемную Гесса в «коричневом доме». Это было слишком рискованно. 27 мая он отправил его в берлинскую рейхсканцелярию, где Гесс, постоянный член ближайшего окружения фюрера, приступил к созданию своего ведомства.

Организационная работа никогда не была сильной стороной Гесса, он ничего ни смыслил в формировании бюрократического аппарата. Письмо из Мюнхена пришло в самый подходящий момент. При следующем посещении Мюнхена Гесс улучил момент для беседы с Борманом о своих проблемах. По-видимому, предложения Бормана понравились Гессу, ибо вскоре они заключили соглашение, впоследствии утвержденное Гитлером. Таким образом Борман стал штабсляйтером (начальником штаба) в бюро Гесса. [114]