"Мартин Борман: «серый кардинал» третьего рейха" - читать интересную книгу автора (Павленко Павел Петрович)

«Четвертый рейх»

В январе 1944 года Гитлер поручил Борману принять решение в отношении «проблемы полукровок». Рейхсляйтер НСДАП издал два указа — для правительственных ведомств и партийных организаций — с требованием предоставить списки людей, в крови которых содержалась еврейская или иная расовая примесь. Чтобы предотвратить возможные протесты, Гитлер подписал третий указ, которым наделил Бормана высшей властью в решении расовых проблем. Ламмерс и Кейтель получили устные распоряжения фюрера, обязавшего их оказывать шефу партийной канцелярии всю необходимую помощь, когда дело касалось соответственно гражданских и военных служащих. Отныне никто не мог поставить штамп «ариец» без ведома Бормана. В первые годы правления нацистского режима Геринг заявил: «Я скажу вам, кто — еврей, а кто — нет!» Теперь это решал Борман.

Через две недели рейхсляйтер НСДАП уже показал себя в роли верховного арбитра по расовым проблемам: он поставил гауляйтеров в известность о том, что браки арийцев с мишлинге во втором поколении пока не запрещены, но отныне считаются нежелательными. Тех, кто вступил в такой брак, запрещалось принимать в НСДАП и трудоустраивать на некоторые виды работ. Правило распространялось даже на тех, чьи отцы верно служили партии и прославились на фронте. [396]

Жестко следуя установленным принципам, в январе 1944 года Борман запретил всем партийным лидерам «поддерживать личные отношения» с композитором Рихардом Штраусом. Хотя маэстро никогда не состоял в оппозиции к режиму и даже служил ему символом культуры, в ходе своей долгой карьеры ему случалось работать с евреями над либретто к своим произведениям, а его сын женился на еврейке, которую — как невестку великого человека — не стали подвергать репрессиям. Если бы Борман продолжал в том же духе, то в июне 1944 года восьмидесятилетие Штрауса не получило бы статус официального празднования. Но Бальдур фон Ширах, покровительствовавший служителям муз, пренебрег требованиями рейхсляйтера НСДАП и приехал в Баварию, чтобы выразить восхищение дарованием композитора и пригласить маэстро на церемонию в его честь, которую собирался провести в своей венской резиденции. «Он поцеловал руку этой еврейке!» — кричал Борман, возмущенный галантностью, проявленной Ширахом по отношению к невестке Штрауса.

Три месяца спустя Мартин получил письмо от Герды: она сокрушалась по поводу всевластия евреев, которые завоевывают мир скорее с помощью денег, чем посредством распространения своей скверной крови. «Ни болезни, ни унижения не искоренят этих паразитов. Можно ли на нашей земле спастись от этой напасти?» По-видимому, Герда не была посвящена во все детали деятельности своего мужа и не знала, возможно ли решение «еврейской проблемы», о которой ей твердили с юных лет. Борман знал! Но свято хранил покров секретности.

Борман не мог обходиться со Шпеером — тот был любимцем Гитлера — столь же беспардонно, как с Геббельсом, но не упускал шанса доставить неприятности [397] бывшему придворному архитектору, занявшему после гибели Тодта пост министра вооружений. Так, в августе 1943 года Шпеер представил на утверждение фюрера проект закона, согласно которому вся промышленная продукция Германии переходила в его ведение. Однако Гитлер подписал указ не сразу: Борман посоветовал не делать этого без согласия Геринга и Ламмерса. Шпеер же, проявив расторопность, быстро получил необходимые визы и тем самым поставил точку в интриге.

Впрочем, особенности реальной ситуации не позволили министру вооружений добиться желаемого. Многие гауляйтеры противились переводу промышленных предприятий своих округов на выпуск продукции военного характера. Борман поддерживал оппозицию, для чего вполне успешно использовал ранее созданный инструмент: экономические комитеты округов. Эти комитеты с давних пор существовали в структуре органов, подчинявшихся гауляйтерам, но заметной роли прежде не играли. Став начальником штаба в бюро Гесса, Борман обнаружил эти «бесхозные» семена и понял, сколь мощные ростки они могут дать при терпеливом и заботливом уходе. В результате он реорганизовал комитеты по экономике и сумел внедриться в ту область, где деятельность партийных организаций была затруднена. Лишь Лей, как глава германского трудового фронта, в пределах своих полномочий имел право давать указания отдельным чиновникам министерства экономики. Начиная с 1940 года Борман все чаще и чаще созывал конференции представителей окружных комитетов по экономике и значительно укрепил их репутацию. Итог: благодарные чиновники стали его верными последователями, готовыми по приказу Бормана единым фронтом встать «в ружье» и противодействовать любым шагам сотрудников службы Геринга по контролю за выполнением четырехлетнего [398] экономического плана, министра экономики Функа, своих собственных гауляйтеров, а теперь и Шпеера.

Прежде Борман ограничивался налаживанием контактов с недоброжелателями Шпеера, с такими, как, например, архитектор Герман Гисслер, считавший удачливого коллегу личным врагом. Теперь же прямая конфронтация усилилась еще и тем обстоятельством, что министр вооружений утратил расположение Гитлера. Поводом послужило предложение Шпеера перевести на выпуск военной продукции фарфоровый завод в Нимфенбурге — одно из предприятий, которым симпатизировал сам фюрер. Гитлер держал под личным патронажем и мюнхенский завод по выпуску ткацких станков. Когда вышел приказ о закрытии этого предприятия, Борман заметил Шпееру, что производство ткацких станков находится под защитой фюрера, но тот посоветовал «просто не беспокоить фюрера подобными сообщениями». Естественно, совет не был услышан, и Гитлер узнал о закрытии любимого детища. Не прибавил Шпееру популярности и шаг, на который его толкнул сам Борман: по требованию секретаря фюрера министру вооружений пришлось отнять у известного актера Йоханна Римана шикарную виллу, некогда конфискованную у богатого еврея.

Представляя Гитлеру программу производства вооружений на 1944 год, Шпеер понимал, что его репутация в глазах фюрера сильно подорвана. Он предлагал впредь не вывозить рабочую силу из Франции, Бельгии и Нидерландов, а постараться сохранить там местную промышленность. Кейтелю и Гиммлеру его план понравился, ибо они надеялись, что такой шаг приведет к снижению недовольства среди местного населения и активности подпольных антифашистских организаций в этих странах. Однако Борман при поддержке Заукеля, отвечавшего за поставку в Германию [399] иностранной рабочей силы, отверг предложение Шпеера. Рейхсляйтер НСДАП назначил дату обсуждения этой программы лишь после того, как убедился: барометр в душе фюрера показывает «шторм». Министру вооружений пришлось защищаться от нападок Заукеля и Бормана, причем последний даже высказал предположение, что Шпеер попал под влияние политических противников системы.

Однако министр вооружений не собирался сдаваться и весной 1944 года дождался-таки улучшения в настроении фюрера. Гитлер гостеприимно принял его в Бергхофе. Борман понял, что следует сменить тональность отношений. Он даже принялся заверять Шпеера в своей непричастности к каким-либо интригам против него. Более того, несколько дней спустя Борман пригласил Шпеера и Ламмерса на обед в своих апартаментах в Оберзальцберге, во время которого провозглашал здравицы в честь гостя и фамильярно обращался к нему на «ты».

Следует отметить, что подобная фамильярность стала чрезвычайно редкой в поведении Бормана, возвысившегося до положения секретаря фюрера. Ежедневно находясь рядом с Гитлером, теперь именно он делал доклады диктатору, с которым Ламмерс (руководивший администрацией главы государства!) встречался один раз в месяц.

По мере ухудшения обстановки Борман все чаще употреблял слова «решительно» и «жестко». Поскольку судам вермахта недоставало решимости выносить смертные приговоры за панические разговоры, рейхсляйтер НСДАП попытался передать все подобные дела в ведение министра юстиции Отто Тирака. Летом 1943 года это ему не удалось только из-за протеста, с которым адмирал Дениц обратился непосредственно [400] к фюреру. Однако год спустя Борман добился-таки своего.

Рейхсляйтер НСДАП «предписал» решимость и беспощадность всем немцам, включая мирных жителей, страдавших от воздушных налетов союзников по антигитлеровской коалиции. Когда стало ясно, что люфтваффе не в состоянии отразить налеты авиации противника, Борман, Геббельс и Гиммлер долго изыскивали способ «достойно ответить на воздушный террор». Цель состояла в том, чтобы дать выход накопившемуся ожесточению населения и нанести урон моральному духу англичан, совершавших массированные бомбовые удары не по военным объектам, а по крупным городам.

В апреле 1944 года Эрнст Кальтенбруннер предложил «в некоторых случаях» не препятствовать расправе местных жителей над катапультировавшимися пилотами сбитых вражеских самолетов. Полиции не следовало слишком усердствовать, защищая пойманных летчиков от разъяренной толпы, желавшей линчевать тех, кто только что сбросил бомбы на их родных и близких. В газетах и на радио Геббельс принялся разжигать гнев общественности в связи с «варварскими бомбардировками мирных поселений». Однако суд Линча торжествовал лишь в нескольких подобных случаях. Чтобы придать процессу дополнительный импульс, в конце мая 1944 года Борман разослал гауляйтерам под грифом «Секретно» документ, о содержании которого достаточно красноречиво говорит само заглавие: «Правосудие народа над англо-американскими убийцами». Следовало настроить местное население, состоявшее в основном из женщин и детей, на самовольные расправы «разгневанного народа» над попавшими в их руки вражескими летчиками. Предлагалось просто забыть о цивилизованности и международных договорах. Но и эта инструкция не возымела действия, поскольку многие партийные и [401] местные функционеры, в устном виде получавшие от гауляйтеров соответствующие инструкции, сочли ее призывом к убийству, которому не решились последовать.

Борман все решительнее вмешивался в различные сферы военной деятельности. В марте 1944 года, удалившись от пекла сражений и вместе с Гитлером наслаждаясь тишиной и покоем Оберзальцберга, он составил пространный меморандум о действиях гауляйтеров в случае вторжения врага на территорию третьего рейха. Сей документ был подписан фюрером 30 мая. Автор ставил гауляйтеров в известность о том, что верховное командование вермахта не исключает возможности вторжения противника на территорию рейха и что в этом случае следует привлекать женщин к такой вспомогательной работе, как рытье окопов и установка заграждений. Неделю спустя союзники высадились на атлантическом побережье Франции.

В середине июля Гитлер дополнил инструкции Бормана приказом «о координации действий партии и вермахта во время военных действий в пределах рейха». В случае, если вражеские войска вторгнутся на территорию Германии, все партийные ведомства и организации в целом должны перейти в подчинение военных командиров, которые получают всю полноту власти. Координацию действий НСДАП в районе театра военных действий осуществляли бы гауляйтеры соответствующих округов. Наиболее важный для Бормана параграф приказа гласил, что рейхсляйтеру НСДАП надлежит «во исполнение декрета подготовить инструкции, действие которых распространяется и на вооруженные силы».

Причины, которыми Борман объяснял свое стремление заполучить эту прерогативу, можно найти [402] в письме Герде, отправленном им 15 июля сразу по возвращении из Баварских Альп в «Вольфшанце». Оказалось, что его «присутствие было действительно необходимо, ибо среди военных высшего ранга не нашлось стойких борцов, готовых упорно вести тяжелую оборонительную войну; истинный характер проявляют лишь фюрер и члены партии».

Естественно, теперь генералов трудно было убедить в неизбежной победе германского оружия. Вопреки предсказаниям Гиммлера, высадившийся во Франции десант союзников не удалось сбросить в море в течение восьми часов. Несмотря на тяжелые бои, англичане и американцы закрепились на французском побережье; на востоке передовые части Советской Армии вышли к границе Восточной Пруссии. 18 июля в письме жене Борман признался: «Сейчас повсюду царит полная неразбериха. Если у русских хватит сил в настоящий момент осуществить глубокий танковый прорыв, то за линией фронта они не встретят никакого сопротивления. Нервы фюрера напряжены до предела».

Из рук вон плохо обстояли дела не только на фронте, но и в тылу. В мае Борман разослал гауляйтерам обзор о плачевном состоянии «внутреннего фронта», призвал их сплотить ряды членов НСДАП и уже сейчас решительно взяться за подготовку к ведению боев на тот случай, если противник продолжит наступление. Дельцы черного рынка и спекулянты подрывали моральный дух общества и стойкость солдат. Проекты оборонительного характера проваливались из-за чудовищной коррупции; на черный рынок в огромных количествах поступали дефицитные продукты, ценное сырье, горючее, предметы роскоши. Армейские офицеры глубоко увязли в подобных аферах, проводимых на оккупированных территориях. На мобилизационных пунктах офицеры за денежное вознаграждение помогали призывникам укрываться [403] от службы в армии. «Нам необходимо создать мощную оборонительную систему не только для победы в этой войне, но и для уверенности в будущем мире», — писал Борман.

Событие, происшедшее 20 июля 1944 года в 12.24 пополудни, окончательно убедило рейхсляйтера НСДАП в том, что касту армейских офицеров следует лишить прежнего могущества. Мы не будем подробно останавливаться на самом покушении. Напомним лишь, что полковник фон Штауффенберг пронес в зал для совещаний бомбу, которая взорвалась под прочным дубовым столом, на котором офицеры генерального штаба раскладывали оперативные карты. Бормана там не было, но взрыв он услышал из своего кабинета. Когда он прибежал к месту событий, Кейтель уже выводил из комнаты Гитлера, одежда которого была разорвана и окровавлена. Вскоре врачи Морель и Хассельбах сообщили, что фюрер отделался легкими царапинами.

Полчаса спустя Борман и Гиммлер совещались, прохаживаясь вдоль изгороди охраняемой зоны. Агенты службы безопасности еще работали на месте преступления. И тут в руки Бормана попал ключ к разгадке: к нему подошел сержант караула и доложил, что полковник фон Штауффенберг, явно взволнованный, покинул зал совещаний непосредственно перед взрывом. Это показалось Борману подозрительным, и он немедленно провел свидетеля к Гитлеру, не обращая никакого внимания на генералов, дружно запротестовавших против обвинения в адрес своего коллеги. Так подозрение пало на Штауффенберга, который в тот момент уже летел на самолете в Берлин.

К четырем часам пополудни стало очевидно, что за покушением стоит широкий заговор. В Берлине [404] по кодовой команде «Валькирия», исходившей из штаба генерала Фридриха Фромма (непосредственного начальника Штауффенберга), были приведены в действие подчиненные ему войска резервной армии, а верховным главнокомандующим вооруженных сил бунтовщики провозгласили фельдмаршала Эрвина фон Витцлебена. Но тут инициативу перехватил Гиммлер, немедленно объявивший о смещении генерала Фромма. Человек в пенсне неожиданно оказался во главе колоссальной властной машины: как министр внутренних дел он руководил всеми силами полиции, войсками и военизированными службами министерства; как рейхсфюрер СС он командовал всеми войсками СС на фронте и могущественными ведомствами СС внутри страны; в его распоряжении находились военизированные подразделения, охранявшие концентрационные лагеря. Вместе с шефом службы безопасности Кальтенбруннером Гиммлер вылетел на самолете в Берлин, чтобы подавить мятеж.

Он не стал сразу наносить удар по логову бунтовщиков в штабе Фромма, находившемся в бывшем здании министерства обороны на Бендлерштрассе, а уделил особое внимание периферии. В шесть часов вечера заговорщики попытались разослать в местные комендатуры приказ арестовать всех рейхсляйтеров, гауляйтеров, министров и начальников полиции, а также взять под контроль все узлы связи. Однако это распоряжение прошло лишь в отдельные районы. Буквально через полчаса все радиостанции прервали вещание и после небольшой паузы передали сообщение о покушении на жизнь фюрера и о том, что Гитлер почти не пострадал. Таким образом, всем стало известно, что главная цель заговора не достигнута. Оборона бунтовщиками захваченных зданий государственных ведомств в Берлине стала бессмысленной, итог был предрешен. [405]

Хотя большая часть средств связи «Вольфшанце» оказалась временно выведенной из строя (начальник армейской службы связи тоже участвовал в заговоре), телеграфная система Бормана оставалась в рабочем состоянии. Однако в течение двух часов после объявления по радио гауляйтеры напрасно ждали от шефа партийной канцелярии новых сообщений и инструкций. Казалось, накал событий на какое-то время просто выбил его из колеи{55}, о чем свидетельствовали на удивление бессвязные телеграфные послания, отправленные Борманом в партийные организации после 9.30 вечера. Он посадил за аппарат свою личную секретаршу Эльзе Крюгер, которой передалось его смятение, что стало причиной большого числа опечаток.

Первые три сообщения были противоречивы и только усилили общую растерянность. Гауляйтерам следовало немедленно принять все необходимые и самые решительные меры и вместе с тем действовать чрезвычайно осмотрительно. Борман просто не знал, что предпринять. Он отделался предписанием «исполнять только приказы фюрера Адольфа Гитлера и верных ему руководителей» и ни в коем случае не следовать распоряжениям предателей-генералов. Гауляйтерам надлежало совместно с начальством местных полицейских сил обеспечить твердый порядок в своих округах и немедленно арестовать всех причастных к заговору преступников: Фромма, Хюбнера, Витцлебена, фон Штауффенберга и их единомышленников. В третьей телеграмме к этому списку был [406] причислен генерал Ольбрихт, обвиненный в связях с организованным Москвой комитетом «Свободная Германия».

Двадцать минут спустя очередное — уже четвертое — послание наконец-то успокоило всех, ибо было выдержано в обычном для Бормана стиле и свидетельствовало о нормализации обстановки. Вдохновителем переворота назвали генерала Бека, который якобы вознамерился объявить преемником фюрера фельдмаршала фон Витцлебена. Рейхсляйтер НСДАП заверил коллег, что заговор провалился, и закончил сообщение традиционным «Хайль Гитлер!».

Лишь далеко за полночь Борман сообразил, что надо известить соратников по партии о подробностях происшествия. В 3 часа ночи — уже наступило 21 июля — телеграфные аппараты отстучали двадцать девять строк, в которых содержалось чуть больше информации, чем в обращении Гитлера, переданном всеми радиостанциями Германии. Тем не менее рейхсляйтер НСДАП сопроводил свое сообщение грифом «Секретно». Партийная элита успокоилась; Гиммлер навел порядок в резервной армии и полностью контролировал ситуацию в вооруженных силах. В 11.35 Борман, следуя совету Гиммлера, предписал гауляйтерам не предпринимать никаких шагов против армейских офицеров, но тщательно собирать свидетельства их враждебных намерений. Рейхсфюрер СС планировал провести широкомасштабную облаву и хотел сам взять всю добычу.

В списках заговорщиков, упоминавшихся в телеграфных сообщениях и выпусках новостей информационных агентств, генерал Фромм неизменно фигурировал на первом месте. На самом деле к подготовке переворота он не имел непосредственного отношения, а о попытке покушения узнал только днем 20 июля из телефонного разговора с Кейтелем. Когда заговорщики предложили ему присоединиться к путчу, он [407] отказался, заявив, что не может нарушить «слово чести». После провала операции Фромм арестовал пятерых зачинщиков и расстрелял их во внутреннем дворе своего штаба. Несмотря на непричастность к заговору, Фромм был арестован и долго томился в тюрьме. Его казнили незадолго до окончания войны, но не за соучастие в покушении на фюрера, а за то, что он не воспрепятствовал заговорщикам своевременно.

Каким образом фамилия Фромма попала в составленный Борманом список заговорщиков уже вечером 20 июля? Дело в том, что с этим генералом были связаны неприятные воспоминания Мартина о своей молодости. В последние месяцы первой мировой войны Фромм командовал 55-м полком полевой артиллерии, в котором Борман служил денщиком офицера. Будущий рейхсляйтер старательно начищал сапоги господина, а тот со всем рвением, на какое был способен, спасал себя и своего слугу от передовой. Именно в те месяцы Борман, возмущенный классовым неравенством, навсегда возненавидел тех, кто стал свидетелем его унижений и, по его мнению, олицетворял собой царившую систему. А таковыми — по воле случая — оказались Пфаффер фон Саломон, Рем, Фромм, Герман Геринг. Борман навсегда внес эти имена в список своих личных врагов и мстил при всяком удобном случае. С тех давних пор он приобрел и «комплекс обуви»: у него было более тридцати пар обуви (черные ботинки для формы СС и коричневые — для партийной формы), всегда начищенной до блеска.

Борман использовал попытку покушения для того, чтобы получить небывалую власть в НСДАП. Гитлер подписал указ, согласно которому все без исключения партийные функционеры переходили в прямое подчинение начальнику партийной канцелярии. Принцип «вассал моего вассала — не мой вассал» [408] был отменен! Отныне рейхсляйтер НСДАП росчерком пера мог отправить на передовую любого провинившегося партийного клерка.

В ночь 20 июля 1944 года Борман прилег вздремнуть всего на полтора часа. Он слишком утомился, чтобы подробно описать события той ночи в письме жене, и ограничился лишь тем, что отослал ей копии своих телеграмм гауляйтерам, чтобы она имела хотя бы общее представление о случившемся. В ее письме содержались именно те фразы, которые он надеялся от нее получить: «Ты слишком напряженно работаешь — гораздо больше, чем остальные». Мартин же ответил, что отдыха не будет, пока всех виновников событий 20 июля не постигнет заслуженная кара.

Первым делом следовало сформировать в сознании людей мнение, что путч замышляла небольшая кучка преступников, противопоставивших себя обществу. В инструкции, распространенной среди партийных руководителей 24 июля, Борман потребовал не предпринимать действий, направленных против офицеров, генералов и вермахта в целом, и пресекать любые стихийные выступления подобного рода. Ведь армия не подчинилась приказу заговорщиков арестовать рейхсляйтеров и гауляйтеров. В послании содержалось также радостное известие: Гитлер дал понять, что отныне высшей властью в округах располагают гауляйтеры; командиры вермахта получают право действовать независимо только в обстановке кризиса, то есть в случае ведения военных действий на территории округа. 26 июля Борману пришлось констатировать, что после берлинского путча министр пропаганды вновь оказался в фаворе: фюрер назначил его полномочным министром по вопросам ведения тотальной войны. Казалось, Геббельс мог распоряжаться практически всем правительственным аппаратом. Однако назначение было осуществлено [409] таким образом, что реальные полномочия отнюдь не соответствовали громкому титулу. Кроме того, Гитлер одновременно поручил Герингу, как председателю Совета обороны, «подчинить все аспекты общественной жизни интересам тотальной войны», возложив исполнение программы на Геббельса. Отдельная роль в игре отводилась и Борману: фюрер предписал ему строго придерживаться своих обязанностей и освободил от подчинения Герингу и Геббельсу. Ламмерсу надлежало обеспечить координацию действий всех правительственных органов. Борман разослал оба декрета гауляйтерам и обещал в недельный срок снабдить их подробными инструкциями. В начале августа он провел две конференции гауляйтеров в «Вольфшанце».

Меморандум от 12 августа 1944 года Борман посвятил мерам в отношении предателей, пораженцев и прочих «сообщников врага». Немецкий народ вправе требовать, чтобы преступники получили по заслугам. Если возникало подозрение о соучастии кого-либо в неудавшемся заговоре, следовало немедленно направить соответствующий доклад лично рейхсляйтеру НСДАП. Кроме того, надлежало сообщить о всех, кто когда-либо давал повод усомниться в своей приверженности идеям национал-социализма. Послание послужило сигналом к началу большой чистки. Даже самому Борману приходилось постоянно быть настороже. Когда Франц фон Папен, бывший вице-канцлер, исполнявший в то время обязанности посла в Анкаре, получил приказ прибыть в ставку и приехал в Берлин, Борман встретил его на вокзале с циничной усмешкой, таившей невысказанную угрозу: «Тебе тоже не увернуться от большой чистки».

Рейхсляйтер НСДАП держал руку на пульсе событий. Мюллер и Кальтенбруннер регулярно направляли ему отчеты о действиях гестапо. Помощники Бормана постоянно присутствовали на заседаниях [410] суда, разбиравшего дела заговорщиков. Министр юстиции Тирак лично докладывал ему о ходе судебных процессов. В одном из своих сообщений он критиковал действия обвинителя, грубо накричавшего на адвокатов защиты, когда в зале присутствовало более трехсот слушателей. Подобное ведение дела могло вызвать недоверие у широкой публики. Поэтому Борману пришлось охладить пыл Геббельса, задумавшего прямо в зале суда снять фильм о процессе над заговорщиками. Рейхсляйтер НСДАП мотивировал свой отказ тем, что демонстрация фильма перед широкой аудиторией могла вызвать совершенно неожиданные отклики и произвести нежелательный эффект.

«Расследование событий 20 июля по-прежнему далеко от завершения», — писал Мартин Герде в октябре. Враги действовали скрытно, и разоблачение подпольных организаций требовало немалого времени. Искоренить же внутренних врагов следовало сразу, ибо, как утверждал Борман, уцелевшие заговорщики не остановятся перед повторным использованием бомбы или яда, и мятеж офицеров оставался реальной угрозой. Поэтому его чрезвычайно озлило случайно услышанное высказывание личного адъютанта фюрера Гюнше, утверждавшего, что процесс стал таким шумным только благодаря усилиям отдельных политических лидеров, которым было выгодно использовать выходку кучки военных для организации широкой кампании чистки.

В августе Борман причислил к списку подозреваемых командующего Западным фронтом фельдмаршала Гюнтера фон Клюге. Последний, по мнению рейхсляйтера НСДАП, старался объединить оставшихся на свободе участников заговора. В подтверждение своих обвинений Борман отметил, что фон Клюге прежде командовал армиями группы «Центр», а более двух десятков некогда подчиненных ему генералов, [411] попав в плен в июне — июле 1944 года, уже вступили в созданную Москвой антигитлеровскую организацию «Свободная Германия».

В сентябре 1944 года Борман посетил Галле и встретился с местным гауляйтером Иоахимом Эгглингом. Во время беседы он высказал свои подозрения в адрес Клюге и связал поражение группы армий «Центр» с событиями 20 июля. В числе лидеров мятежа Мартин упомянул и начальника штаба фон Трешкова, позиция которого повлияла на выбор многих генералов. Эгглинг поинтересовался, почему заговор не был своевременно раскрыт. По мнению Бормана, причиной тому послужило чувство корпоративной солидарности и товарищества среди офицеров вермахта и тот факт, что никто даже представить себе не мог размах организации и вероломство ее лидеров.

Конечно, эта информация носила конфиденциальный характер и не предназначалась для широких масс. Рядовым функционерам НСДАП внушали совсем иную точку зрения: обобщения, сделанные на примере нескольких исключительных случаев, недопустимы, ибо «могут породить сомнения в честности и верности сотен и тысяч храбрых офицеров». Такой же позиции должны были придерживаться пропагандисты Бормана в войсках. Что же касается разгрома группы армий «Центр», то отдельным предателям, после пленения сразу переметнувшимся на сторону врага, был уготован смертный приговор суда наравне с заговорщиками.

Далее последовала полоса сюрпризов, о которых Борман писал жене: «Только представь: планы покушения на жизнь фюрера и лидеров национал-социализма задумывались еще в 1939 году!» В сейфах гестапо нашлись документы, принадлежавшие Канарису и разоблачавшие мятежников. Герда ответила: «Надеюсь, никому из заговорщиков не удастся скрыться. [412] Ох, страшно подумать, что произошло бы, не будь тебя и Генриха (Гиммлера) рядом. Фюреру одному это оказалось бы не под силу».

Несколько недель спустя гестапо обратило внимание Бормана на Эрвина Роммеля, который в ту пору находился на излечении в своем доме в Герлингене близ Ульма: самый популярный в Германии фельдмаршал попал в автомобильную аварию во время наступательной операции во Франции в середине июля. Из докладов Кальтенбруннера Борман заключил, что легендарный «лис пустыни», по-видимому, принимал участие в заговоре. На очередном совещании у фюрера он предложил арестовать Роммеля. Гитлер, Борман, Гиммлер, Кейтель и старший адъютант генерал Вильгельм Бургдорф долго размышляли, как бы провести эту операцию, не привлекая всеобщего внимания. Фельдмаршала вызвали в Берлин под предлогом нового назначения. Однако врачи высказались против этой поездки, и он попросил направить к нему доверенного офицера с соответствующей депешей. 14 октября 1944 года Борман послал в Герлинген Бургхофа в сопровождении еще одного генерала. Они предложили фельдмаршалу небогатый выбор: либо судебный процесс и позор, либо самоубийство при условии достойного содержания его семьи и оказания последних воинских почестей в полном объеме. Роммель выбрал второе; Борман сохранил его «измену» в тайне (согласно официальным сообщениям, фельдмаршал скончался от ран) и точно выполнил все обещанное в отношении его семьи.

Любопытно, что Борман заботился и о благополучии вдовы еще одной своей жертвы — Гейдриха. Обычно обеспечение семей погибших высокопоставленных чиновников брали на себя их ведомства. Подобная помощь была невелика, и этим семьям приходилось существенно менять образ жизни. Герда Борман однажды написала мужу: «Береги себя! Ты необходим [413] не только нам, но и фрау Тодт, фрау Гейдрих, фрау Клюге и многим другим»{56}.

Фрау Гейдрих доставляла ему определенные хлопоты, ибо не могла сжиться с мыслью, что отныне является частным лицом. Те же проблемы возникли и с вдовой Виктора Лутце (начальник штаба СА), погибшего в автомобильной аварии: она не желала переезжать из официальной резиденции, хотя партия предлагала ей более просторные апартаменты. Чтобы решить вопрос раз и навсегда, Борман поставил Гитлера в известность об этих трудностях, и фюрер подписал специальный указ: в случае смерти высокопоставленных чиновников их вдовам следует покинуть предоставленные государством апартаменты.

«Это касается и тебя. Если я умру, выезжай из дома как можно скорее», — писал он Герде. В то время, в июле 1943 года, когда сотни тысяч немцев лишились крова в результате бомбардировок, у Бормана было три дома: в Пуллахе, в Оберзальцберге и в Мекленбурге. Четвертый же дом, реквизированный у евреев в Шлюкзее, еще не был отремонтирован. Хотя два из них — в Оберзальцберге и в Мекленбурге — были официально оформлены на его имя, в действительности они принадлежали Гитлеру. Борман понимал, что если бы (в случае его смерти) фюрер оставил Герде какой-то из домов, Ева Браун могла бы доставить ей очень много неприятностей: например, прекратить обеспечение овощами из теплиц Оберзальцберга. Словом, Герде лучше было бы полагаться только на себя.

Вообще же Борман считал, что ему суждено погибнуть в результате либо несчастного случая, либо покушения. Подход к проблеме жизни и смерти он решал с позиций национал-социализма: индивидуум [414] может умереть — нация не умрет. Только повседневное вбивание этой мысли в головы немцев могло заставить их идти в бой ради планов Гитлера о мировом господстве.

Нетрудно заметить, что за недолгий период после путча высшее командование вермахта понесло серьезные потери, а партийная элита добилась права осуществлять общее руководство армией.

Покушение на жизнь Гитлера заставило Бормана поторопиться с подготовкой фундамента для «четвертого рейха». Всего двадцать дней спустя, 10 августа 1944 года, он собрал в Страсбурге глав немецких промышленных династий. Что бы он ни говорил о планах послевоенного возрождения Германии, все присутствовавшие на встрече в гостинице «Мезон Руж» понимали, что на будущем троне Борман видит себя. Однако и они нуждались в талантливом организаторе, способном объединить их капиталы так, чтобы они неизбежно оказались на высоте и после разгрома Германии. Никто уже не верил в феномен фюрера или в «чудо-оружие». Однако следовало подумать о вывозе капиталов и новейших военно-технических разработок за рубеж, подготовить базы для продолжения начатых исследований. Например, Мессершмитт был близок к выпуску нового самолета, но поражение могло помешать окончанию работ{57}. Эти люди не были ни дураками, ни фанатиками, ни истериками. Они просто проиграли одну из войн и не собирались погибать вместе с нынешним фюрером.

Во время выступления перед промышленниками 4 июля в Оберзальцберге Гитлер заявил, что с первого [415] дня своей политической карьеры всегда шел ва-банк, и добавил: «Господа, если война будет проиграна, экономику переориентировать на мирное производство будет уже ни к чему». Эта фраза отнюдь не обрадовала слушателей, поскольку предрекала им не самый приятный выбор: виселица, выстрел в затылок, смерть от голода, Сибирь или самоубийство. Если прежде Борман не исключал, что внезапное озарение позволит «гению фюрера» — как в первые годы войны — найти абсолютно нелогичное решение, которое неожиданно приведет к спасению, то теперь иллюзии окончательно рассеялись; оставалось только бороться за собственную жизнь. Энергичные действия на случай поражения в войне Борман начал еще в 1943 году. Естественно, крупнейшим германским промышленникам его реалистичность и предприимчивость были гораздо больше по душе, чем пассивность и обреченность Гитлера. К тому же планы Бормана сулили им хорошие перспективы.

Логичный шаг: сохранить капиталы и секретные технологии. Этому и было посвящено совещание. Промышленники нуждались в помощи разведывательных и полицейских ведомств не только внутри Германии, но и за рубежом. Получив необходимые каналы и гарантии, они могли приступить к массированному переводу в другие страны капиталов, чертежей и специалистов. При этом, естественно, промышленники должны были вступить в более тесный союз с нацистами, в руках которых находились соответствующие службы. А партия — это Борман.

Рейхсляйтер НСДАП уже подготовил ряд конкретных предложений, которые были одобрены партнерами по переговорам. Стратегический план Бормана предусматривал послевоенное объединение нации и воссоздание в Германии государственной системы нацистского типа. Основой для этого должен был [416] стать реванш в новой мировой войне — войне финансовой. На пути к этой цели, по мнению Бормана, предстояло решить следующие задачи:

1. Освобождение немецкого народа от оккупации.

2. Возвращение изгнанных.

3. Объединение германского общества по расовому принципу.

4. Избавление от произвола врага.

5. Федеративное объединение Европы.

6. Право на расовую автономию.

7. Единая Европа ради общего блага.

8. Всеевропейский арбитражный суд.

9. Сообщество родственных наций; цель — создание Германской империи.

10. Объединение Германии с Богемией и Моравией.

11. Защита чистоты расовой группы.

12. Экономическое объединение Европы.

Рейхсляйтер НСДАП указал основные каналы вывоза капиталов и людей. Большую часть грузов — золото, драгоценности, деньги, произведения искусства, научные материалы — предполагалось вывезти на подводных лодках (в последние годы ускоренными темпами создавались крупные субмарины нового типа) в Южную Америку (операция «Огненная земля») и Японию, остальное захоронить в Альпах, где заключенные концлагерей вырубали в скальных породах глубокие шахты. Для беглецов были подготовлены многочисленные маршруты, которые вели в глухие уголки Скандинавии и Средиземноморья и далее в порты, которые они должны были покинуть на пассажирских судах по фальшивым документам. Секретные службы обладали всем необходимым для изготовления таких документов. Кроме того, часть людей предполагалось эвакуировать на подводных лодках. Иных же решили просто перевести на работу в зарубежные филиалы германских фирм. [417]

В конце 1944 года эта скрытная деятельность осуществлялась с максимальным размахом. Наиболее ценные специалисты военных отраслей тайно покидали страну либо были переведены на работу в гражданские учреждения и институты. Финансовые средства переводились на счета фирм, заранее подготовленных и разбросанных по всему миру{58}.

На помощь пришли и союзники Германии: адмирал Исо Коима возглавил рейд японских подводных лодок, вывезших из Германии ценных специалистов и отборных эсэсовцев (команду пассажиров укомплектовал генерал-майор СС Вильгельм Монке), а также груз золота на миллиард американских долларов. Один из пунктов программы Бормана предусматривал передачу золота на хранение проверенным членам НСДАП, проживавшим в сельской местности{59}.

Часть золотого запаса планировалось спрятать в шахтах Баварии, где подготовка тайников велась в рамках возведения «неприступной альпийской твердыни».

Чтобы противостоять наступлению союзников, уже занявших значительную часть Италии, в конце июля 1944 года Гитлер приказал возвести систему оборонительных сооружений в предгорьях Альп на всем протяжении от швейцарской границы до Венеции. [418] Вскоре аналогичные задания получили главы партийных организаций западных округов. Дело в том, что Борман ознакомил фюрера с успешными работами в Восточной Пруссии, руководство которыми взял на себя Кох{60}, и Гитлер решил передать в ведение гауляйтеров общее управление строительными службами вермахта и «организации Тодта».

В конце августа Борман с гордостью оповестил своих коллег: «Отныне возведение полевых фортификационных сооружений поручается гауляйтерам, то есть не правительственным чиновникам (комиссарам по делам обороны), а партийным работникам».

На самом деле почти повсеместно гауляйтеры являлись одновременно и комиссарами по делам обороны, но для Бормана сей приказ означал, что он официально поставлен во главе программы возведения сложной системы укреплений в масштабах всего рейха. Циркуляр рейхсляйтера НСДАП предписывал в связи с огромным объемом работ ежедневно отправлять в партийную канцелярию подробные отчеты о ходе строительства (для обработки поступавшей инфрормации Борман сразу же выделил трех секретарей).

Гитлер официально утвердил этот указ лишь 1 сентября 1944 года — он хотел сначала убедиться в действенности такой меры. Потому неудивительны рвение и чрезвычайно высокая требовательность Бормана в период этого «испытательного срока». Ознакомившись с отчетами, присланными за первую неделю, рейхсляйтер НСДАП разразился гневным посланием, предупредив, что, если гауляйтеры оставят работы на усмотрение инженеров вермахта и ОТ, фюрер заставит их самих взять в руки лопаты. Со времен первой мировой войны в окрестностях многих [419] городов сохранились фортификационные сооружения, их следовало только восстановить и модернизировать. Сотни тысяч женщин, подростков, стариков и иностранных рабочих целыми днями работали лопатами и кирками, получая в качестве питания жалкие крохи и ютясь в ужасной тесноте наспех сколоченных бараков. Но отступавшим германским войскам практически не удалось этими укреплениями воспользоваться.

Гитлер нуждался в дивизиях больше, чем в укреплениях и рвах. В конце июля Гиммлер и Геббельс приступили к формированию «народных дивизий» — ополчения, в которое, невзирая на состояние здоровье, отправляли всех мужчин, способных держать в руках оружие. Однако регулярные войска опасались ополченцев больше, чем неприятеля, поскольку в военном противостоянии они были непредсказуемым фактором. Если Борман хотел сохранить ведущие позиции в борьбе за благосклонность фюрера, ему тоже следовало заняться формированием новых дивизий. Как обычно, не имея собственных идей, он заимствовал их у других.

В августе советские войска вошли на территорию Восточной Пруссии, и генерал Вальтер Венк, глава оперативного отдела генерального штаба, предложил объявить мобилизацию всего мужского населения. Генерал Гудериан поддержал этот план, но гауляйтер Кох опередил военных и самостоятельно создал многочисленные подразделения ополченцев под своим командованием; эта армия не подчинялась вермахту и выполняла только приказы Коха. Гудериан предложил фюреру сформировать такие резервные армии во всех округах и отметил, что организовать набор и обеспечить достаточно умелое управление смогут [420] офицеры СА. Рассчитывая на содействие гауляйтеров, Борман взял осуществление этих планов на себя.

В 1937 году, рассуждая о событиях французской революции, Гитлер сказал, что вооруженная толпа остается всего лишь толпой и что всплеск революционного энтузиазма не превратит разношерстное сборище в настоящих солдат. Однако осенью 1944 года фольксштурм был последним резервом живой силы, остававшимся в его распоряжении.

26 сентября 1944 года Борман написал Герде: «Сегодня после напряженной подготовительной работы фюрер подписал приказ о создании фольксштурма. Я чувствовал себя подобно роженице — измученным, но счастливым». Он не мог самостоятельно оттеснить от этого проекта Гиммлера, командовавшего резервной армией регулярных войск, но Гитлер тоже воспротивился дальнейшему усилению позиций рейхсфюрера СС и разделил обязанности следующим образом: гауляйтеры проводят набор рекрутов и командуют войсками фольксштурма в пределах своего округа, а Гиммлер несет ответственность за обучение, вооружение и обмундирование ополченцев. Борману же поручалось определить политические и организационные принципы фольксштурма.

Однако рейхсляйтер НСДАП не собирался ограничивать свои полномочия и еще за три дня до подписания декрета приступил к активным действиям: он создал при своей канцелярии штаб из представителей всех партийных ведомств и обязал подчиненных регулярно присылать материалы о проделанной работе и накопленном опыте. В письмах жене Мартин зачастую сопровождал слово «фольксштурм» притяжательным местоимением «мой».

Время поставило новый вопрос: кому будет принадлежать реальная власть Германии на заключительном этапе войны? Борман знал лучше других, что здоровье [421] фюрера заметно ухудшилось. У Гитлера участились спазмы желудка, и 28 сентября после очередного острого приступа он слег. Естественно, в кулуарах активно муссировался вопрос о заместителе и преемнике фюрера. Первым претендентом на место во главе правительства официально был Герман Геринг, который, однако, потерял популярность в народе и утратил реальное влияние. В последнее время быстро «пошел вверх» Геббельс, но он не имел широкой поддержки ни в партии, ни в вермахте. Чрезвычайные полномочия Гиммлера делали его не последней фигурой в перечне претендентов. И все-таки в хорошо информированных кругах наиболее вероятной кандидатурой считали именно Бормана.

18 октября 1944 года состоялось торжественное официальное приведение к присяге фольксштурма — войска, созданного Борманом и гауляйтерами. Опытные солдаты считали его жалким подобием настоящей армии. В фольксштурме насчитывалось более миллиона человек, но из этих стариков и юношей — под призыв попали мужчины в возрасте от шестнадцати до шестидесяти лет — почти никто не имел опыта участия в боевых действиях. В большинстве своем эти люди не рвались в бой, и перспектива спасти Германию ценой своих жизней вовсе не вызывала у них энтузиазма. Эта армия не являлась видом регулярных войск. Днем члены фольксштурма работали на производстве, а вечером возвращались в казармы. Военной подготовке отводились только воскресные дни. Из-за плохого вооружения, состоявшего в основном из устаревших винтовок, учиться приходилось на макетах. Недостаток амуниции гауляйтеры восполняли тем, что собирали обувь и ткани у жителей окрестностей — те отдавали, сколько могли пожертвовать, — или закупали на подешевевшем черном рынке в северных областях Италии.

Борман отказался от какого-либо взаимодействия [422] фольксштурма с вермахтом. Кроме того, отряды фольксштурма действовали только вблизи места жительства их членов{61}.

Борман призвал Гиммлера поскорее оказать действенную помощь в обучении ополченцев и предупредил, что в противном случае ему придется обратиться к генералу Гудериану, а такой шаг «был бы нежелателен, поскольку изначально фольксштурм — детище партии». Тон письма не оставляет сомнений: одержав победу над генералами, Борман уверился, что ни в чем не уступает Гиммлеру.

После покушения на жизнь Гитлера Борман считал всех офицеров и генералов реакционерами и врагами. Поэтому в сентябре 1944 года он утвердил положение, согласно которому партийные функционеры получили право контролировать действия военных, а тем, в свою очередь, следовало учитывать мнение чиновников от НСДАП.

Обнаружив трещину в монолите армии, Борман усилил давление, все более внедряясь в сферы деятельности военных. Особо его привлекла проблема «уклонистов». По оценкам партийной канцелярии, тех, кто уклонялся от призыва в армию, насчитывалось более миллиона человек. В конце февраля состоялось совещание рейхсляйтера НСДАП с помощниками Клопфером и Фридриксом, участники которого пришли к выводу, что возвращение дезертиров в строй не только удовлетворило бы потребности фронта в живой силе, но и обеспечило бы наличие человеческих ресурсов, необходимых в промышленности. [423]

Чтобы изловить уклонистов, следовало произвести серию облав. Один из помощников предложил для острастки повесить нескольких дезертиров и оставить трупы несколько дней болтаться на веревках — в назидание остальным. На том и порешили.

Один из приближенных Гитлера, фотограф Генрих Хофман, вызывал у рейхсляйтера НСДАП особую неприязнь, поскольку был ему неподвластен. Хофман не имел никакого влияния в партии. Лишь в прежние времена он обладал рядом исключительных привилегий, в том числе правом готовить фотографии для отчетов о парадах и партийных съездах. Поскольку привилегии были дарованы самим Гитлером, Борман не мог подвергнуть работы фотографа цензуре. Кроме всего прочего, Хофман имел монопольное право производить съемки фюрера в неофициальной обстановке.

Он начал фотографировать фюрера и его соратников еще в пивных Мюнхена. Именно в ателье Хофмана Гитлер познакомился с Евой Браун. С приходом нацистов к власти он стал придворным фотографом и, оказавшись в числе непременных участников застольной светской болтовни, развлекал Гитлера анекдотами о партийных бонзах.

В сентябре 1944 года Борман измыслил способ избавиться от Хофмана. Во время одного из приездов последнего в «Вольфшанце» рейхсляйтер НСДАП озабоченно отметил болезненный вид фотографа и посоветовал ему обратиться к Теодору Морелю, личному врачу Гитлера. Хофман ничего не заподозрил, тем более что много лет назад он сам рекомендовал фюреру этого врача. Проверка анализов потребовала определенного времени, и две недели спустя, уже вернувшись в Мюнхен, фотограф узнал [424] из телефонного разговора с Морелем, что, хотя он мог еще не чувствовать себя заболевшим, у него обнаружены опасные тифозные бактерии типа «В». Гитлер отказался впредь с ним встречаться, а Борман приказал мюнхенскому департаменту здравоохранения немедленно обеспечить Хофману режим карантина.

Засомневавшись в данных обследования, фотограф решил проверить их в Вене и воспользовался услугами врача своего зятя Бальдура фон Шираха. Тот направил его к специалисту-бактериологу военного госпиталя. Проверка на наличие болезнетворных бактерий дала отрицательный результат! Хофман немедленно сообщил эту весть Борману, но напрасно ждал отмены запрета посещать фюрера. Более того, венский департамент здравоохранения получил указание фюрера поместить фотографа в изолированный бокс в связи с заразным характером заболевания, — от столь жесткой меры Хофмана спас только сертификат, выданный солидным медицинским учреждением.

В декабре от Гитлера прибыл следователь с поручением «допросить причастных к случаю с Хофманом и арестовать всех, кто вызывает подозрения». Анализы фотографа вновь были направлены в лабораторию — на сей раз в клинику СС. Исследование подтвердило отсутствие болезнетворных микробов. Хофман вновь направил соответствующие документы Борману, но двери ставки так и остались закрытыми для него.

Борман решил воспользоваться испытанным способом: подтасовать данные. Привлечь Мореля к участию в заговоре не представлялось возможным, но в этом не было необходимости. Врач отправлял анализы на исследование в лабораторию клиники гестапо, а уж там-то у Мюллера и рейхсляйтера НСДАП имелись «свои люди», готовые выполнить любой приказ. [425]

Борман вообще стремился к взаимовыгодному союзу с личным врачом фюрера. Гитлер благоволил Морелю, и тот использовал его расположение для достижения своих собственных целей, нисколько не претендуя на политическое влияние. Так, он убедил фюрера, что создал порошок, который уничтожает вшей, ставших настоящим бичом солдат на передовой, и предупреждает их распространение. Гитлер приказал — под страхом сурового наказания — каждому бойцу вермахта непременно иметь при себе пакет с этим порошком. На практике же солдаты вылавливали вшей, запускали их в пакеты с порошком и наблюдали за успешным размножением надоедливых тварей! Можно лишь предполагать, какие прибыли получал сей эскулап от массового производства этого «гигиенического средства».

Выполняя распоряжение фюрера, Борман добился присвоения Морелю профессорского звания, а когда тому понадобился электронный микроскоп, именно секретарю фюрера пришлось достать инструмент и оплатить его стоимость. Вместе с тем сам Борман никогда не препоручал себя заботам докторов. Однажды, когда рейхсляйтер НСДАП слегка захворал — такое иногда случалось, — Гитлер направил к нему Мореля. Больной таблетки взял, но принимать не стал.

Осенью 1944 года, когда Гитлер несколько дней не вставал с постели из-за сильной зубной боли, Борман писал жене, что врачи Карл Брандт и Ганс Карл фон Хассельбах считают лечение Мореля неправильным. Впрочем, не будучи медиком, он не брался выносить собственное решение. Борман не затевал интриг против Мореля лишь потому, что счел более удобным использовать его. Кроме интриги против Хофмана, он прибегнул к этому средству и в борьбе против Карла Брандта, который вместе с рейхсляйтером Филиппом Бухлером осуществлял [426] программу массовых убийств душевнобольных и умственно неполноценных. К тому же Бухлер поддерживал дружеские отношения с Альбертом Шпеером, врагом Бормана, а этого факта было вполне достаточно, чтобы причислить к неприятельскому клану и хирурга. Выяснилось, что Брандт претендует на пост рейхсминистра здравоохранения, а такой поворот событий совсем не устраивал и Мореля. Министр промышленности Шпеер и министр здравоохранения Брандт совместными усилиями могли положить конец фактической монополии Мореля на производство пенициллина.

В противовес конкурентам Борман выставил кандидатуру доктора Конти, своего друга со времен «кассы взаимопомощи», ставшего теперь главным врачом третьего рейха. Мартин написал Герде, что день, когда он пришел к фюреру с предложением о назначении Конти на пост рейхсминистра здравоохранения, выдался неудачным: Гитлер не только отказался принять протеже Бормана, но даже не прислушался к аргументам своего секретаря, обвинявшего Брандта в крайней амбициозности и интриганстве. Борман заявил, что не сядет с этим смутьяном за один стол, и даже попросил освободить его от занимаемого поста и отправить на Восточный фронт — он прекрасно понимал, что подобный маневр не таит в себе ни малейшего риска, ибо фюрер уже не мог обходиться без своего расторопного секретаря. Грубая попытка оказать давление разозлила Гитлера, но через несколько дней гнев прошел и к Борману вернулись все признаки благосклонности диктатора.

Рейхсляйтер НСДАП не собирался сдаваться. 15 сентября Борман вызвал в «Вольфшанце» Конти, и они встретились с Морелем. На следующий день доктор пробыл у Гитлера целый час. Через два дня заговорщики встретились вновь. У всех троих были причины ненавидеть Брандта, который высказывал подозрение [427] о покушении на жизнь фюрера посредством яда. 4 октября он открыто заявил, что Морель постоянно подмешивает в лекарства стрихнин. Однако Гитлер не прощал критики в адрес своего любимца. Вскоре Борман известил жену о триумфе: «Брандт более не является штабным врачом». Уволен был и Хассельбах. Новым врачом при ставке фюрера стал Людвиг Штумпфеггер, прежде работавший в системе СС и причастный, как и Брандт, к использованию медицины в преступных целях. Рейхсфюрер СС рассчитывал получить в его лице собственного осведомителя при ставке, но просчитался: быстро сориентировавшись, Штумпфеггер переметнулся на сторону Бормана.

Закулисная война между Борманом и Шпеером началась еще в те времена, когда последний занимался реконструкцией апартаментов фюрера в Берлине. Костер конфликта вспыхнул яростным пламенем после гибели (в феврале 1942 года) в авиакатастрофе министра вооружений Фрица Тодта, преемником которого Гитлер назначил Шпеера. К концу 1944 года Борману при поддержке гауляйтеров удалось овладеть таким влиянием в промышленности, что даже полномочия министра не всегда позволяли Шпееру своевременно реализовать свои решения в подчиненных ему отраслях. В округах власть оказалась в руках партии, которая контролировала выпуск промышленной продукции и распоряжалась рабочими, привлекая их к сооружению укреплений, ремонту разрушенных хозяйственных объектов, направляла их в вермахт или в фольксштурм. Отчаявшись должным образом наладить выпуск продукции военного назначения, Шпеер представил Гитлеру меморандум, в котором выразил протест против вмешательства [428] гауляйтеров и потребовал восстановить полномочия министра. Не взглянув на документ, фюрер переадресовал его своему секретарю: Шпееру надлежало решать этот вопрос с шефом канцелярии НСДАП Мартином Борманом и уполномоченным фюрера по организации тотальной войны Йозефом Геббельсом.

Несколько часов спустя министра вооружений вызвали в бункер Бормана. Секретарь фюрера был подчеркнуто бесцеремонен: вышел навстречу без кителя, в нарукавниках и подтяжках, плотно охватывавших его тяжелый живот. Геббельс же, как обычно, одет был строго и аккуратно. Наряд каждого полностью соответствовал избранной им роли: один настроился самым решительным образом отринуть всякие нападки на партию и предотвратить любую попытку повлиять непосредственно на фюрера; другой приберег арсенал угроз и циничные аргументы. В конце концов Шпеер ничего не добился. Более того, его ближайшие сподвижники тоже переметнулись в лагерь Бормана.

В конце 1944 года Шпеер предпринимал отчаянные усилия, чтобы снабдить оборонные предприятия достаточным количеством угля, несмотря на серьезные повреждения, нанесенные сети железных дорог бомбардировками авиации союзников. 29 декабря он обратился к Борману с требованием призвать партийных боссов к порядку: вместо того чтобы самим предпринять действенные меры по обеспечению поставок топлива, гауляйтеры просто реквизировали проходившие по территории их округов составы с углем. Борман остался нем как рыба. 20 сентября Шпеер направил Борману еще одно письмо с этим требованием и отметил, что из-за разбоя гауляйтеров на железных дорогах пришлось остановить работу нескольких крупных предприятий. Но и тогда реакции не последовало. [429]

Следуя принципу «разделяй и властвуй», Гитлер бывал непоследователен и нерешителен в вопросах назначений, особенно в тех случаях, когда дело касалось бывших фаворитов. Так, даже в конце 1944 года фюрер по-прежнему колебался и не принял решение относительно нового хозяина Вены. Поэтому Борман направил туда сразу двоих: своего помощника Фридрикса и Кальтенбруннера, ставшего преемником Гейдриха.

Оба посланника — порознь — получили указания составить отрицательные отзывы о деятельности Шираха. Однако даже таким образом не удалось добиться от фюрера решительных действий. С одной стороны, Гитлер опасался негативной общественной реакции, поскольку лидер молодежной организации пользовался популярностью не только в третьем рейхе, но и в странах-союзницах. С другой стороны, заместитель Шираха в гитлерюгенде Артур Аксман тоже был фигурой влиятельной и энергично поддержал своего босса. Эта парочка представляла определенную опасность даже для рейхсляйтера НСДАП. От своего осведомителя Мюллер получил тревожные сведения (и известил об этом Бормана): Ширах и Аксман располагают неопровержимыми доказательствами того, что в шести случаях рейхсляйтер НСДАП неверно информировал Гитлера; основываясь на ложных сведениях, фюрер принимал решения, которые привели к негативным последствиям; оба намерены добиваться аудиенции фюрера. Борман понимал, что подобная акция со стороны противников не повергнет его в прах, но непременно повредит его личным доверительным отношениям с Гитлером. Готовность врагов к решительным действиям заставила его ускорить собственную атаку, чтобы заблаговременно нанести Шираху решающий удар. [430]

Еще в 1943 году Розенберг вступил в противоборство с Геббельсом, потребовав, чтобы пропаганда на восточных территориях перешла в его ведение. Гитлер, как обычно, принял двусмысленное решение, и соперники принялись заваливать канцелярию депешами с новыми аргументами. Естественно, фюрер поручил Борману разобраться в конфликте. Тому схватка между конкурентами была на руку, и он тянул с решением и поддерживал накал борьбы аж до декабря 1943 года. В конце концов Борман избрал в союзники Геббельса и представил Гитлеру дело в таком свете, что тяжбу выиграл рейхсминистр пропаганды.

Ни пропагандистская программа Геббельса, ни кампания Розенберга по примирению не нашли понимания у населения восточных территорий. Кроме того, — существенный момент, который отметили и местные жители, — активная деятельность такого рода началась лишь после того, как победы сменились отступлением, в результате чего германские войска оставили огромные пространства. Только летом 1944 года Гитлер и Борман согласились на создание добровольных союзнических воинских формирований из представителей восточных народов. Гиммлеру было позволено то, чего прежде не позволили ни Розенбергу, ни вермахту: сотрудничать с генералом Власовым. Причем министр оккупированных территорий даже не был извещен об этом.

В августе 1944 года, когда советские войска подходили к Варшаве, а союзники на французском и итальянском театрах приближались к рубежам Германии, Розенберг решил, что настал удобный момент напомнить о своем плане. Однако теперь он был королем без королевства. От всего прежнего блеска и могущества остался только персонал его представительства в Берлине, старавшийся оправдать [431] свое существование оказанием помощи добровольцам с восточных территорий, спасавшимся бегством от наступавших советских войск. Розенберг полагал, что теперь ему разрешат сотрудничать с Власовым, и обратился к Борману с просьбой организовать встречу с фюрером для обсуждения этого вопроса. Однако Борман ответил, что у Гитлера нет свободного времени, поскольку он полностью занят военными проблемами, и даже не соблаговолил сообщить Розенбергу о полномочиях, данных в этом отношении Гиммлеру.

7 сентября 1944 года министр оккупированных территорий направил Борману письменное обращение, настаивая на том, что «даже в нынешней трудной обстановке не следует забывать об этом резерве: мы можем привлечь под ружье несколько миллионов восточных рабочих, которых привезли в Германию и которые теперь оказались в одной лодке с нами». Он полагал, что при умелой работе под знаменами «освободительной армии» можно собрать четыре-пять миллионов союзников. Розенберг заявил, что подготовил план действий, который хотел бы обсудить лично с фюрером. Тем самым он давал понять, что считает Бормана ответственным за провал восточной политики. Кроме того, Розенберг подчеркнул: «Если вы и сейчас откажете в содействии своевременному и правильному решению этой проблемы, то вся ответственность ляжет на вас».

Поскольку все обращения, посланные непосредственно Борману, регистрировались лишь его канцелярией и оставались без ответа, на сей раз Розенберг действовал иначе: он направил письмо Борману в «Вольфшанце» через канцелярию Ламмерса. Ламмерс должен был зарегистрировать и ответ — значит, Борману следовало ответить, поставив Ламмерса в известность о сути своего ответа! Однако Борман оказался далеко не так прост. В ответе от 18 сентября он, [432] во-первых, назначил совместную встречу Гитлера, Розенберга и... Гиммлера! Во-вторых, на случай непредвиденного переноса встречи Розенбергу следовало переслать Борману перечень своих предложений, дабы ни при каких обстоятельствах «не допустить промедления в важном и срочном деле».

Будучи неоднократно обманутым, министр оккупированных территорий решил выждать, не отсылая Борману своих набросков. И действительно, уже 22 сентября пришло уведомление о том, что Гитлер не сможет принять его в ближайшем будущем. А 26 сентября партийная канцелярия распространила сообщение «О статусе генерала Власова», в котором сообщалось о передаче вопроса о взаимодействии с переметнувшимся генералом на рассмотрение Гиммлера — единственного из представителей нацистской верхушки, никогда по уровню властных полномочий не уступавшего министру оккупированных территорий в том, что касалось восточных земель. Но в отличие от Розенберга Гиммлер никогда прежде не был сторонником компромиссов со славянами. Почувствовав, что остался вовсе не у дел, Розенберг официально известил Бормана о своем отказе участвовать в обсуждении вопросов, касавшихся восточных народов, и о снятии с себя ответственности за выработку восточной политики партии. Более того, он потребовал, чтобы Борман разослал в партийные ведомства меморандум с заявлением о том, что рейхсминистр оккупированных восточных территорий всегда имеет правильное понимание проблем и стремится к осуществлению верных шагов, но ему мешают гнусные интриги.

Борман проигнорировал эти требования. На состоявшуюся в середине ноября в Праге торжественную церемонию по поводу образования «русской освободительной армии» (в строю РОА стояли несколько рот деморализованных, потерявших всякую надежду [433] беженцев) Розенберга не пригласили. Приняв новый курс, рекомендованный Розенбергом с самого начала, Борман стал искать виновного в том, что прежде проводилась иная политика. Очевидный ход: кто был главной административной фигурой на Востоке, тот и несет ответственность за все ошибки! Объяснение: министр оккупированных восточных территорий проводил «колониальную политику плюралистическими методами» и не смог своевременно разобраться в проблеме и направить работу с массами в нужное русло.

Розенбергу удалось-таки «по личным каналам» переправить непосредственно фюреру объяснение случившегося; в послании он перечислял свои действия, разоблачал интриги противников и просил восстановить свое честное имя. Однако Гитлера не интересовала правда. Наоборот, он воздал новые почести Борману! Ясно, за что: рейхсляйтер НСДАП нашел человека, на которого можно было свалить вину за все ошибки, грехи и промахи, допущенные в ходе восточной кампании. [434]