ГЛАВА 1 Грот. Напиток Сомы

Синеватая чернь небесного купола была усеяна серебряными блестками спокойно горящих звезд. Сокрушитель Препятствий еще почивал в своей млечной постели, чтобы с первым лучом пуститься в ежеутренний пляс и смести хоботом с хрустальной тверди ночные светила, давая путь сияющей колеснице Индры.

В густых темных ветвях таились обезьяны — спали. Лишь мохнатые стражи четверорукого племени бодрствовали, готовые криками предупредить сотоварищей об опасности. Их блестящие в лунном свете глаза внимательно следили за тремя всадниками, поднимавшимися шагом вдоль кромки обрыва, под которым лазурной лентой поблескивали воды реки.

Первым ехал крепкий мужчина в островерхом шлеме, с колчаном, обтянутым шкурой пантеры, у правого бедра и маленьким луком и кривой саблей — у левого. Из-под длиннополой одежды виднелись красные сапоги с загнутыми носами, крепко вставленные в серебряные стремена. В левой руке воин сжимал копье, украшенное кисточкой из конских волос возле наконечника.

За ним следовала всадница — юная девушка, одетая в шитое золотом сари, с легкой накидкой поверх волнистых черных волос. Отряд замыкал вельможа в богатом платье, чалме из радужной ткани, заколотой зеленой брошью, вооруженный ятаганом в ножнах из змеиной кожи. К его широкому алому кушаку прикреплена была небольшая коробочка резной слоновой кости.

Ехали молча. Великолепные вендийские кони с длинными шеями и маленькими головами чутко поводили ушами, осторожно ступая по каменистой тропинке. Тонко позванивали сбруи да похрустывал щебень под копытами. За сплошной стеной джунглей, тянувшихся по правую руку от всадников, царила тишина — ни крика птицы, ни шороха зверя. Обезьяньи стражи следили безмолвно, словно знали, что люди в сей предрассветный час пришли в эти места не для охоты.

Тропинка свернула от обрыва и повела вправо. Теперь по обе стороны всадников обступал лес. Полусгнившие стволы местами лежали поперек тропинки, а лианы перекидывались над головами, словно веревочные мосты над ущельем. Жесткая трава росла среди мелких камней, по всему было видно, что этот путь совсем не торный и пользуются им редко.

Чем дальше, тем плотнее смыкались кроны деревьев, и вскоре всадники оказались в живом тоннеле, где царил полумрак, наполненный душными испарениями южного леса. Воин, ехавший впереди, засветил фонарь, его желтый свет заплясал на стволах и кустах, не в силах пробиться далее пяти шагов. Кони теперь шли бок о бок, благо тропа расширилась.

Но вот впереди сквозь черноту пробились неясные отблески, слившиеся вскоре в сияющую радугу — словно самоцветная арка ждала путников в конце тоннеля. Под нею вспыхнула белая горошина, разливающая свет по всей дуге, взбухла и превратилась в яркий огонь, пылающий посреди небольшого грота.

Всадники выехали на поляну и остановились, изумленные этим зрелищем.

Костер пылал, пожирая сухие сучья, но его пламя было не желтым, а ослепительно-белым, к потолку грота взлетали снопы сверкающих искр, разбиваясь с сухим треском о каменные своды. Над костром на медной треноге висел котел, а возле него, подняв руки, стояла седоволосая женщина.

Воин наклонил копье и положил правую ладонь на изукрашенный самоцветами эфес сабли. Человек в богатой одежде выехал вперед и молча застыл, ожидая, пока хозяйка поляны к ним обернется. Но та заговорила, стоя спиной к всадникам, словно не в силах оторвать взгляда от булькающего содержимого своего котла.

— Приветствую тебя, тысячник Кашьяна, да будут остры твои стрелы и победоносны воины, и тебя приветствую, луноликая Астрель, да не усохнет твоя кожа и будут блестеть губы, пока то угодно милостивой Лакшми, и тебя, вазам Вегаван…

— Обернись к нам лицом, Вичитравирья! — грозно приказал тысячник. — Как смеешь ты, дикая женщина, вести речи, не глядя на посланцев раджуба Гадхары?! Преклони колени…

— Я буду говорить! — властно прервал Кашьяну тот, кого назвали вазамом. — Здесь владения Вичитравирьи, а мы ее гости. Если жрице Сомы угодно не обращать к нам лица, на то, видно, есть свои причины. Скажи, женщина, принес ли якша Тримрапарттирапутаха… О Индра всемилостивый, никогда не научусь выговаривать их имена! Воистину, чем мельче создание, тем более пышным титулом он себя наделяет… Короче, принес ли тебе карлик мое послание? Готова ли ты выполнить мое желание?

— Тримрапарттирапутахасуптантрапеша принес послание, вазам, и я готова исполнить твое желание в эту ночь, когда Сома являет с небес свой полный лик.

Голос жрицы был скрипучим, как половицы старого сельского дома.

— Какую плату ожидаешь ты от меня? — спросил вельможа.

— Я приду за наградой, если мое зелье поможет тебе осуществить задуманное, о мудрейший. Тогда ты не откажешь подарить мне то, что я у тебя попрошу.

Вазам нервно дернул головой и через силу рассмеялся.

— Ну нет, лукавая женщина! Ты забыла, что по долгу службы я читаю множество шастр, а посему знаю историю о чародее, поставившем своему заказчику подобное условие. Он явился во дворец и потребовал отдать ему в уплату сына, рожденного в отсутствие того человека. Что если ты собираешься выкинуть нечто подобное?

Вичитравирья обернулась. Ее лицо под шапкой седых волос было желтым и сморщенным, словно сушеная груша, и только глаза, огромные и бездонные, как два лесных озера, жили на этом лице, заставляя забыть о немощи и уродстве старости. Жрица пристально глянула на вазама, и тот невольно натянул повод, боясь, что конь испугается лесной обитательницы и шарахнется в сторону.

— У тебя нет жены, Вегаван, и не может быть сына. Во всяком случае, пока. Что же касается лукавых проделок… Ведь тебя прислал не раджуб Гадхары, ты пришел по своей воле, с темной мыслью и нахмуренным челом…

Астрель при этих словах тоненько вскрикнула, а Кашьяна что-то угрожающе пробормотал и двинул коня вперед, целя в хозяйку грота наконечником копья. Конь хрипел и норовил пойти в сторону, но тысячник вел его твердой рукой и осадил, когда острие коснулось морщинистой шеи женщины. Та даже не пошевелилась.

— Твой воин усерден, вазам, — сказала она, — но не слишком умен. Что толку убить старуху? И затем ли проделали вы столь долгий путь? Я не собираюсь предавать тебя, первый советник, и в доказательство покажу то, что ведомо пока лишь мне одной. Подойди.

Вегаван, недолго поразмышляв, спешился и, приказав тысячнику вернуться к Астрель, приблизился к котлу.

Зеленоватая поверхность варева кипели частыми пузырями. Пахло травами, болотной тиной, жасмином, змеиным ядом, молодой женщиной, козьим молоком, подгоревшим мясом и еще чем-то приторно-сладким — это необычное сочетание запахов дурманило голову почище крепкого вина. Вичитравирья сняла с шеи висевший на волосяном шнурке предмет, похожий на большой желтый зуб, и бросила его в котел. Жидкость вздулась огромным пузырем, который застыл, словно превратившись в зеленое стекло, и в его мутных глубинах заворочались неясные тени.

Постепенно внутри пузыря родился розовый свет, а потом, словно видимая сквозь стенку бутылки, предстала картина: каменистая площадка, посреди которой росла одинокая пальма. На опушке близкого леса темнело какое-то строение, а возле дерева стоял высокий темноволосый человек в одежде чужеземца.

— Ты знаешь это место? — спросила жрица негромко.

— Да, — отвечал вазам, напряженно вглядываясь в изображение, — но кто этот человек? По платью я бы счел его афгулом, внешностью же он больше похож на северянина… А где же Страж?

— Догадываешься, зачем пришел млеччх? — снова спросила Вичитравирья.

— Неужели… — голос Вегавана дрогнул. — Тогда ему не уйти из сада Нандана.

— Сад Нандана — на Золотой Горе, — задумчиво проговорила жрица, — здесь же лишь семя, упавшее на землю и взошедшее бледной тенью волшебных растений Индры. А посему, я смогу помочь млеччху. Конечно, если мой план сработает. Тогда он явится в Город Слона и принесет туда то, зачем пришел. Ты заберешь у него плод (как — твое дело) и отдашь мне в уплату за то, что я помогу осуществиться твоим планам, до которых, поверь, мне вовсе нет дела.

— Я хочу говорить с Астрель, — твердо сказал вельможа.

— Воля вазама советоваться с кем угодно, даже с женщиной. Пусть подойдет.

Астрель долго вглядывалась в застывшую под выгнутой поверхностью пузыря картину, слушая тихий шепот Вегавана. Потом обратилась к жрице:

— Значит, ты можешь нарушить заклятие кальпаврикши?

— Его может нарушить лишь тот, кто не знает законов варны и не ведает, что, совершая наихудшее преступление, обретает свободу.

Ответ хозяйки грота прозвучал туманно, а дальнейших разъяснений не последовало.

Мужчина и девушка отошли в сторону и коротко посовещались. Вскоре вазам снова приблизился к костру и торжевтвенно объявил:

— Мы согласны на твое условие, жрица Бога Луны! Наполни же тем, что требуется, эти сосуды, и да благословит Митра, покровитель честных сделок, наш союз.

С этими словами он достал из резной коробочки на поясе две склянки и протянул их Вичитравирье. Та приняла их и поставила на плоский камень рядом с костром.

— Я дам тебе, что просишь, вазам, — сказала жрица, — но дам не сразу. Сначала получишь яд, а когда выполнишь обещание, обретешь противоядие. Так надежнее.

— Но, — начал было вельможа, стараясь подавить гнев, — свидетельство Митры…

— Кончено! — Вичитравирья нетерпеливо махнула рукой. — Либо быть по моему, либо ты ничего не получишь.

Вегаван потянулся было к рукояти ятагана, но Астрель дернула его за рукав и быстро произнесла:

— Мы согласны.

Впервые сухие губы старухи растянулись в слабом подобии улыбки. Она пристально уставилась на девушку огромными блестящими глазами и проскрипела:

— Ты мудра, о снежная серна Гадхары, столь же мудра, сколь и прекрасна. А посему не откажешь мне в маленьком одолжении: видишь ли, персикогубая, для полного действия напитку Сомы нужна кровь — кровь девственницы…

На сей раз Вегаван обнажил свое оружие — глаза его побелели от ярости, рот искривила страшная гримаса… Завидев действия своего господина, тысячник Кашьяна пришпорил коня и пустил его к гроту. Он был уже в пяти шагах, когда жрица выставила перед собой сухую ладошку, конь заржал и встал на дыбы, потом подкинул крупом — наездник, не ожидавший ничего подобного, не удержался в седле и рухнул на землю. Он тут же вскочил, выхватывая саблю, бросился вперед… И снова упал.

— Прикажи своему воину не делать глупостей, — властно произнесла Вичитравирья, — он, вижу я, забыл, с кем имеет дело…

Вазам вложил ятаган в ножны, чувствуя, что все равно не сможет пустить в ход оружие: неодолимая сила налила руку свинцовой тяжестью, как только он попытался замахнуться клинком на жрицу Сомы. Но отдавать Астрель чародейке он вовсе не собирался…

— Мне не нужна ее жизнь, — старуха рассмеялась безжизненным каркающим смехом, — ты не так меня понял, мудрейший. Капля, одна маленькая капля чистой девичьей крови, и зелье обретет желанную силу… Не так ли из чистого сияния небес нежданным является во всей своей ужасной мощи неумолимая Хали?!

Она выкрикнула последние слова, заставив вздрогнуть девушку, а мужчин — побледнеть.

Никто из простых смертных не смел произносить имя грозной Повелительницы Зла, на то способна была лишь жрица холодного Сомы: Бог Луны ограждал свою служительницу серебряным щитом, надежной защитой от любых посягательств.

Преодолевая страх, Астрель шагнула вперед и протянула над котлом обнаженную руку. В ладони жрицы оказался маленький нож: его костяное лезвие сплеталось из резных удивительных цветов и фигурок животных, а на острие поблескивал, словно капля крови, алый камешек. Вичитравирья уколола тонкое запястье девушки — словно родившись из камня, тонкая струйка побежала по точеным пальцам Астрель и сорвалась сверкнувшим шариком вниз. Вздувшаяся, застывшая поверхность варева лопнула, картина в ее глубинах померкла. Зелье вскипело множеством искрящихся пузырьков и успокоилось, хотя костер под котлом продолжал пылать жарким белым пламенем.

Хозяйка грота взяла одну из склянок, опустила ее в котел и наполнила потерявшей цвет и запах жидкостью.

— Прими, что желал, о вазам, — произнесла она торжественно, протягивая пузырек Вегавану, — и да свершится задуманное тобой по воле Асура и Катара!

Вельможа молча принял склянку, уместил ее в резном ящичке у себя на поясе, после чего слегка поклонился жрице и, пропустив вперед девушку, направился к оставленным коням.

Вскоре три всадника скрылись под темным пологом леса, унося с собой Напиток Сомы: такое же бледное подобие смерти, как сам Бог Луны — лишь слабое отражение лучезарного Индры в ночном небе…