"Тайна Колверли-Корта" - читать интересную книгу автора (Конан Дойл Артур Игнатиус)

I. Догадки и предположения

«Ненавижу тайны и никогда не могла взять в толк, почему люди ссорятся.» Столь достойное заявление — оно, несомненно, является выражением общей благорасположенности — принадлежит обворожительной особе, которую в нашей семье принято именовать «миссис Джеймс». Она вдова дяди моего отца, мистера Джеймса Макуорта, дама лет сорока семи; ее сына в обиходе называют «человеком из Манчестера».

Макуорты из Колверли-Корта — род очень древний, а сам Колверли-Корт — милое, старинное поместье, но мне ни разу не довелось побывать в нем, и это имеет самое непосредственное отношение к таинственной истории, которую я намереваюсь сейчас рассказать.

Старый Джерард Макуорт, свекор моей «тетушки» Джеймс, весьма рано овдовел и остался с тремя сыновьями на руках. Средний из них со временем женился, а когда он умер и жена его вскоре последовала за ним, их единственный сын — т. е. мой отец — был перевезен в Колверли-Корт и воспитан там на правах любимца семьи.

Старший сын Томас отличился в своей профессии (он был военным) и женился, когда его отцу было семьдесят, а ему самому сорок три. Жена его, необычайной красоты девушка, став леди Макуорт, невероятно гордилась своим супругом и его успехами на боевом поприще. Младший из братьев также женился, но детей у него не было. Моему отцу, когда его дядя, сэр Томас, женился, исполнилось шестнадцать лет, и он вырос в родовом имении, окруженный всеми благами и заботами, какие только мыслимы в положении наследника. Дед так любил его, что, окажись жена старшего сына также бездетной, он, по общему мнению, не только бы не огорчился, но и втайне возликовал. Однако леди Макуорт не смогла последовать за своим супругом в Индию — она ожидала появления наследника. И сэр Томас вынужден был оставить ее дома в Лондоне, где, как предполагалось, и должен был появиться на свет этот новый наследник всех богатств рода Макуортов и где в ожидании этого события остался и сам отец сэра Томаса.

Затем наступил ужасный день. Он принес известие о смерти сэра Томаса; жена его произвела на свет девочку, а ее собственную жизнь, по видимости, спасло лишь чудо; затем, все в тот же день, уже после рождения ребенка, мистера Макуорта-старшего сбил кэб, и он умер прямо на улице. Об этом последнем событии леди Макуорт пребывала в течение нескольких недель в полном неведении, а люди полагали, что она попросту легко смирилась с утратой, держа в объятиях малышку, ставшую теперь наследницей всего состояния Макуортов.

Однако ходили слухи, будто мистер Макуорт-старший открыто выразил свою радость по поводу рождения девочки, и торопился к своему адвокату, намереваясь изменить завещание, по которому вся собственность переходила в руки сэра Томаса, а потом, по его смерти, его детям, — но как раз по дороге к адвокату его и постигла смерть. Говорят, он часто высказывался в том духе, что Роджер, мой отец, должен стать его наследником во всей полноте этого титула; а девочке он бы оставил ежегодный пансион в размере семисот фунтов, чего для женщины, по его словам, было бы вполне достаточно. В тот день, узнав о смерти сына и о том, что начались роды, сэр Джерард пребывал в состоянии величайшего возбуждения. Он очень любил леди Макуорт, но сразу же по объявлении о рождении девочки открыто выразил свою радость в связи с подобным поворотом дел. Он буквально не мог усидеть на месте и почти бегом помчался к ближайшей стоянке кэбов, чтобы как можно скорее встретиться с адвокатом и отдать ему соответствующие указания об изменениях в завещании. Но поскольку ему сделать этого не удалось, мой отец остался с весьма скромным доходом, его дядя Джеймс получил не многим более того, а леди Макуорт вместе с новорожденной дочерью переехали жить в Колверли-Корт.

Многие годы прошли с той поры. Более тридцати лет отец усердно трудился в Лондоне на ниве юриспруденции. В конце концов он стал компаньоном в весьма престижной и преуспевающей конторе. Через год после моего рождения он овдовел, и мне ко времени начала этой истории исполнилось двадцать лет. Некая миссис Эллерби уже десять лет вела наше хозяйство и присматривала за мной; но моя обожаемая тетушка Джеймс, вторая жена дяди моего отца, все равно была первым советником во всех делах, до меня касающихся. И я, разумеется, в ней души не чаяла, в ней и в ее единственном сыне — кузене Джоне, «человеке из Манчестера». Дядя Джеймс тогда сильно улучшил свое финансовое положение, женившись на ней — милой и образованной дочери преуспевающего фабриканта. Это был его второй брак. После смерти мужа миссис Джеймс, обладавшая в то время весьма значительным состоянием, приобрела в Лондоне прекрасный особняк. В нем и жила она, зимой и летом, и была для меня все равно как мать. Джон жил в Манчестере; сильно занятый и преуспевающий молодой человек, весьма приятный собеседник, он обожал моего отца, которого называл «большим кузеном Роджером», как его тому научили в детстве, и был очень добр со мной. Джону исполнилось двадцать семь, а тетушка Джеймс была на два года моложе моего отца, который по браку приходился ей племянником. Таково было положение нашей семьи в тот день, когда тетушка высказала свое отрицательное отношение ко всякого рода тайнам и отсутствие у нее малейшего желания вступать в ссоры, о чем я упоминала выше.

Но что бы ни говорила тетушка Джеймс, милое, открытое лицо которой, казалось, не допускало и самой мысли о тайне, тайна все же была, и ссора, по видимости, все-таки уже произошла. Но обо всем этом, насколько можно судить, никому, включая и тех, кто имел к делу самое непосредственное отношение, ничего с определенностью не было известно. Леди Макуорт вместе с Джудит, которой теперь было за тридцать, на добрый помещичий лад жили в Колверли-Корте, но мы ни разу у них не были. Я не видела ни замка, ни Джудит, ни ее матери и знала только одно: мой отец никогда туда не поедет. Уже несколько лет кряду леди Макуорт слала ему приглашения на Рождество, и отец всякий раз вежливо, но твердо отказывался. С той поры, как я вернулась из пансиона домой, ни леди Макуорт, ни Джудит ни разу не были в Лондоне. Мы знали, что прежде отец ежегодно виделся с ними, когда они приезжали в город, и часто гостил у них в Колверли, и точная дата разрыва, происшедшего в отношениях, оставалась неизвестной. Эта дата, равно как и причина разрыва, также составляла часть тайны.

Постепенно, к тому времени как я выросла, миссис Джеймс также перестала наезжать в Колверли.

— О! Я не урожденная Макуорт, — говаривала она, — и мне нет необходимости являться на рождественский сбор фамилии. Поезжай я туда, это выглядело бы как выступление против твоего отца. Я не собираюсь делать этого, потому что ты, моя милая Мэри, дорога мне. Джон, он-то — Макуорт, и может себе позволить наведываться в Колверли, когда пожелает. Он и в самом деле частый гость там. Но он говорит, что последнюю пару лет находит Джудит довольно странной. О, какая жалость, что она не вышла тогда за майора Грея.

— Почему же она ему отказала? — спросила я.

— Это тоже часть тайны. Порой мне думается, что тогда-то все и началось. Пять лет миновало; был назначен день; брачный контракт составлен в конторе твоего отца. Уже испекли свадебный торт и закупили шампанское. Джудит и майор Грей отправились взглянуть на карету, на которой нарисовали их герб, и должны были затем зайти ко мне на ленч. Но она пришла ко мне одна. И сказала, что решила не выходить замуж. Она никому так и не рассказала о причинах своего решения. «Не по вине майора Грея» — вот и все, что удавалось из нее вытянуть. Ко мне приходил и майор Грей. Я послала тогда за твоим отцом. Но твой отец, милая Мэри, был холоден и бесстрастен, словно камень. Он отказался встретиться с Джудит. Отказался посетить леди Макуорт, когда она послала за ним. Мне всегда казалось, что он знает что-то такое, о чем не желает говорить. Леди Макуорт забрала дочь в Колверли-Корт, и с тех пор они ни разу не наведались в Лондон. Леди Макуорт снова и снова приглашала его к себе, но он, я уверена, больше не виделся с ними.

Вот и все, что мне было известно о семейной тайне в мои двадцать лет. Порой мне казалось, что отец, уставая от трудов и забот той жизни, к которой он не был подготовлен своим воспитанием, со временем испытывал все большие трудности. Кроме того, я поняла, что в поведении отца по отношению к леди Макуорт было нечто, чего добрая и честная миссис Эллерби не могла ни понять, ни принять. С некоторых пор она сильно оживлялась в преддверии Рождества и очень огорчалась беспрестанным отказам отца на приглашение леди Макуорт посетить Колверли-Корт; а если на Рождество приглашение вовсе не приходило, она по нескольку дней кряду беспрерывно рыдала. В один из таких дней я, помнится, спросила ее, известно ли ей что-нибудь о семейной тайне, и она ответила:

— Недостаточно для того, чтобы действовать, дорогая Мэри.

А потом представьте себе, что ваш отец, добрый и отзывчивый по натуре человек, становится вдруг невероятно суровым, полагая, что именно суровость и требуется от него. К нему тогда невозможно подступиться; он живет, словно замуровав себя в тесной келье своей «тайны Колверли», Так что все секреты и тайны продолжали существовать, и не было в целом свете другого человека, которого бы так интересовала кузина Джудит и все, что до нее касается, как я.

Как бы я хотела, чтобы все поняли, сколь очаровательна моя миссис Джеймс! Мы обыкновенно называли ее «тетушкой Джеймс», потому что она была жизнерадостным, нежным, всепрощающим и умеющим примирить всех существом, и просто провоцировала на небольшие вольности в отношении себя да, вероятно, и любила в основном как раз за них. Рост ее удачно составлял то, что называется «золотой серединой» — не высокая, но и не маленькая; походка легкая, и самый стройный стан на свете. Когда же она одевалась в платья своего любимого стиля матроны средних лет, всем казалось, что она девочка, которая в домашнем театре играет взрослую роль. Некрасивые люди, к тому же злые на язык, распускали слухи, будто она красится, и ее прекрасные волосы, среди которых не было ни одного седого, под тонкой белой вуалеткой, которой она обычно их прикрывала, выглядели точно так же, как мои. От миссис Джеймс всегда исходило какое-то восхитительное ощущение свежести; туалеты ее отличались плавностью и мягкостью линий; проходя мимо, она скользила совершенно бесшумно, не издавая платьем ни малейшего шороха. Жарким летом один взгляд на нее освежал лучше самого нежного ветерка, а зимой — согревал до глубины души. Но будь то зима или лето, взгляд ее лучистых глаз неизменно благословлял меня, и в улыбке ее я читала, что могу рассказать ей обо всем, что меня волнует. Воистину она была рождена, чтобы приносить счастье, и само ее присутствие было величайшим счастьем для окружающих.

И вот однажды в декабре, когда мы все только и думали что о Рождестве и начали уже обычные приготовления к празднествам — мой отец, хотя это и стоило ему больших трудов, все же удерживал за собой высокое место в жизни и не хотел отказываться от своих обычаев щедрости и гостеприимства, — я получила от миссис Джеймс записку. Она просила меня вечером навестить ее. «Я пошлю за тобой, — писала она, — к шести часам.» Мне было нелегко решиться уехать в это время из дому, так как еще многое нужно было сделать. Надо сказать, нигде нельзя так весело и приятно встретить Рождество, как в Лондоне, среди трудолюбивых горожан, которым к тому же потом приходится этот день отрабатывать. Как бы то ни было, я вышла из кладовой, в которой мы с миссис Эллерби, надев грубые фартуки, загодя отвешивали сливы для рождественских пудингов, куда более многочисленных, чем требовалось нашей семье, и начала переодеваться, чтобы ехать к миссис Джеймс. Она дала мне указания, что надевать, и поскольку я должна была остаться у нее на ночь, она предложила мне также выбор платья на утро. Я всегда слушаюсь ее в этих вопросах, поскольку вера в безупречный вкус миссис Джеймс в нашей семье абсолютна.

Перед выходом из дому я подошла к отцу, чтобы он оценил меня.

— Как ты меня находишь?

— Ты восхитительна, моя дорогая, — и он поклонился мне со старомодной церемонностью.

Ярко светила полная луна. Она плыла по высокому и чистому небу, заполняя улицы своим светом, когда мы поворачивали за угол, а на открытых местах торжественно окружала и нас самих серебряными лучами. Полная луна в зимнем небе Лондона — всегда красивое и величественное зрелище, в нем неизменно есть что-то таинственное; такого не бывает больше нигде. Сколь разителен контраст между спокойствием небес, с высоты которых этот неземной наблюдатель вечно взирает вниз, и стремительным движением жизни в подлунном мире, на который нисходят потоки его волшебного света, что это даже несколько пугает. Я очень остро все это чувствовала. Рождество — день Мира — было уже не за горами; приблизился долгожданный праздник всех уставших от трудов праведных. Снова сердца наши были готовы принять его благословение. И тут мне подумалось об отце, в нахмуренных бровях которого проглядывала тайна, и жгучее желание раскрыть ее, навсегда освободиться от нее излилось из моего сердца подобно молитве. Обуреваемая этими чувствами я остановилась у дверей миссис Джеймс. Еще минута — и я уже разговаривала с Госсет, старой служанкой и верной подругой хозяйки. Добрейшая женщина спустилась в прихожую, чтобы проводить меня в дом и взять у меня маленький саквояж и плоский сверток с вельветиновым платьем на утро.

Красота дома тети Джеймс не знала изъянов. Дороговизна его не была давящей. Здесь царила атмосфера гостеприимства, и единственное, что среди его чудес действительно могло поразить вновь прибывшего, так это огромная эстакада цветущих роз в горшках, которыми были уставлены утлы ступенек на лестнице в прихожей.

Миссис Джеймс сидела за столиком в маленькой гостиной, и на лице ее застыло столь удивленное выражение, что это сразу показалось мне необычным.

— Престранное дело, Мэри, — заговорила она. — Вчера вечером Джон вернулся из Колверли. Все утро он провел со мной. О, Мэри, он самый лучший на свете!

— Да, так что же в Колверли? — не удержалась я.

— Так вот, он привез мне записку от леди Макуорт. Сейчас я тебе ее прочитаю: «Я пишу к Вам, чтобы вновь пригласить провести Рождество у нас. То же самое я хотела бы предложить Роджеру и его дочери, но его непонятная и непроходящая холодность делает для меня невозможным дальнейшие попытки наладить с ним отношения. Джудит, которая могла бы что-то для этого сделать, в последнее время стала несколько странной и ничем не желает помочь. „У меня еще недостает сил“ — отвечает она мне на подобного рода просьбы. Я подозреваю, существует нечто такое, чего она не может простить Роджеру. Мне бы крайне хотелось раскрыть тяготеющую над нами тайну, но я совершенно бессильна это сделать. Лучше я перейду к более приятному. Я разговаривала с Джоном о его перспективах, касающихся до женитьбы, и с радостью узнала, что он уже думал об этом. Со свойственной ему веселостью он как-то раз обронил, что мы можем называть его Даму „мисс Джексон“, но отказался сообщить нам, где она в настоящее время находится. Джудит сказала Джону, что мы будем очень рады вас видеть. Вы можете привезти с собой и мисс Джексон, если вам будет угодно…» — на этих словах миссис Джеймс подняла на меня глаза с нескрываемым весельем.

Меня точно громом поразило:

— Мисс Джексон! — вскричала я. — Кто она, эта мисс Джексон?

— В этом-то все и дело, милая Мэри, — отвечала миссис Джеймс. — Видишь ли, на самом деле никакой мисс Джексон не существует. Джон, пока не прочел записку, просто не мог и подумать, что леди Макуорт так серьезно отнесется к его шутке. Что же нам теперь делать? — вопросила тетушка с веселым недоумением.

В эту минуту отворилась дверь в большую комнату, и из темноты в пятно неяркого света, отбрасываемого камином, вышел какой-то мужчина.

— Мэри, — сказал он, — а вы не желаете стать этой мисс Джексон?

Тетушка тут же вскочила на ноги, Я заметила, что глаза ее, нежно глядящие на меня, увлажнились и в них подобно бриллиантам засверкали слезы. Она выскользнула из комнаты через другую дверь, и тогда Джон — то был он — сказал мне:

— Мэри, согласны ли вы стать моей женой? Я уже давно люблю вас.

Я не могу рассказать, как прошел тот вечер, да никого это, наверное, и не интересует. Но перед тем, как утром я отправилась домой, где отец был рад дать свое согласие на наш брак, мы с тетушкой Джеймс и Джоном договорились, что Рождество я проведу вместе с ними, а где именно — решено было не сообщать отцу, во всяком случае, уж точно не в Лондоне. А Джон тем временем написал леди Макуорт, что они с матерью будут, а также привезут с собой и мисс Джексон!

Едва ли можно сказать, что я целиком и полностью одобряла подобный план. Но Джон такой веселый, с ним всегда так весело, а здесь он, кроме того, оказался еще и настойчив. Я вынуждена была признать, что его доводы обоснованы, но умоляла разрешить мне рассказать обо всем отцу.

— Но он же не отпустит тебя, если все узнает; он просто не может тебя отпустить , — отвечала тетушка Джеймс.

— И леди Макуорт не пустит тебя за порог, если ей заранее будет известно; она просто не может тебя пустить, — присовокупил Джон.

Напрасно я вопрошала:

— Но почему?

Единственный ответ, которого я смогла от них добиться, был таков:

— Твой отец после стольких отказов, данных им леди Макуорт, никак не может позволить тебе ехать в Колверли. А леди Макуорт, после всех отказов, полученных ею от твоего отца, уже ничего не может добавить к сказанному.

Наконец Джон привел довод, после которого я решилась:

— Если уж мы хотим изгнать эту тайну из нашей жизни, то нужно пойти на какие-то жертвы. Давай сначала проникнем в дом, а затем все расскажем твоему отцу и даже затащим его туда, если получится. И, к тому же, — заявил Джон, — как моя невеста ты просто обязана посетить Кол-верли-Корт. Наш совместный приезд будет чем-то вроде рождественской шутки, так сказать, игра с переодеванием. Ты должна поехать с нами, Мэри. Колверли — самое милое, родное и уютное местечко на всем белом свете.