"Шпага чести" - читать интересную книгу автора (Лавриненков Владимир Дмитриевич, Беловол...)

Боевое «крещение»

Жозеф Риссо и другие летчики, в свое время летавшие на черном ночном истребителе «харрикейн», пересели на Як-1 — машину белого цвета: цвета русской зимы. Им предоставилась возможность сравнивать, оценивать.

Риссо перечислял достоинства «яка», а Ноель Кастелен загибал пальцы рук: шины низкого давления — любая площадка годится для взлета и посадки; немногочисленные, совсем не сложные в пользовании пилотажно-навигационные приборы; круговой обзор из кабины; элементарная система управления двигателем — «газ», шаг винта и еще несколько крайне необходимых рычагов; отсутствуют капризные сервомеханизмы; стрельба из пушки ведется через ось редуктора мотора… Помимо перечисленного, у этого, тогда самого легкого в мире истребителя имелось немало технических новшеств, которые облегчали пилотам управление самолетом.

— А хочешь, Ноель, я попробую на «месте» развернуться?

— Это ты, Жозеф, загнул!

— Ну пусть не совсем на «месте», а за тридцать секунд сделаю полный вираж.

— Не удастся.

— Давай на пари?

— Что ж, по рукам! Проигравший раздобудет в городе пиво.

— Идет.

Пошли к Тюляну. Тот, помня выговор Пуликена относительно скоропалительных решений, обстоятельно поразмыслив, пришел к выводу, что дело стоящее; пусть ребята проверят и себя, и машину.

Судьями выступала вся эскадрилья. Жозеф Риссо совершил полный глубокий вираж не за 30, а за 14 секунд. Ноель Кастелен проиграл.

— Выходит, в бою за одну минуту можно сделать четыре разворота на триста шестьдесят градусов, — резюмировал Тюлян. — На таких вертких машинах летать мне еще не приходилось.

— Юркий и вооружение солидное. Истребитель что надо, — подключился Литольф.

— Кстати, вы напомнили о вооружении. Надо же пристрелять пушки и пулеметы. Кто у нас мастер этого дела? — спросил после паузы майор.

— Механик самолета Дервиля — капрал Раймон Троллье.

Его тут же вызвали и поставили задачу: отрегулировать и пристрелять вооружение своей машины, а затем научить этому всех остальных механиков.

Троллье с энтузиазмом взялся за дело. Он хорошо усвоил существенные особенности «яка»: при одновременном ведении огня из пушки и пулемета трассы снарядов и пуль должны пересекаться только на расстоянии 400 метров от места стрельбы. Трассы пулемета, установленного слева под капотом, пересекающие плоскость винта, могут разнести вдребезги его лопасти, если в нужный момент лопасти не будут автоматически проворачиваться на 20° относительно своей оси. Такое «взаимодействие» винта и пулемета обеспечивается специальным синхронизатором, а также системой рычагов и тяг, которые под воздействием резкого перепада температур и больших механических нагрузок деформируются, а поэтому время от времени нуждаются в регулировках.

В данной ситуации, когда самолеты только прибыли с завода, ничего подобного делать не требовалось. Но Троллье, впервые столкнувшийся с такой системой, решил все проверить лично. Взяв в помощники механиков Видаля и Вейля, он снял капот, полностью, как ему показалось, разрядил пулемет.

— Проворачивайте потихоньку винт, — скомандовал, положив палец на кнопку открытия огня.

Видаль и Вейль — крепкие парни — без особых усилий сдвинули с места винт застывшего мотора. Как только одна из лопастей встала против створа пулемета, Троллье нажал кнопку — раздался сухой щелчок, и в тот же миг винт повернулся на положенный угол.

— Смотрите, и в самом деле замечательный фокус! — воскликнул он в кабине.

— Здорово сработано! — подтвердили помощники.

Под характерные щелчки спуска затвора Видаль и Вейль потихоньку продолжали вращать винт. И вдруг оба словно испарились.

— Эй, что случилось?! — крикнул Троллье.

Молчание. Не на шутку встревожившись, капрал выскочил из кабины и увидел помощников, лежащих на снегу с перекошенными от страха лицами, а над их головами-зияющую в лопасти дыру от пули.

Первым примчался лейтенант Дервиль. Схватился руками за голову:

— О, боже мой! Что же я делать буду?!

Подбежал майор Тюлян. Поджарый, весь как на пружинах, желваки мечутся на скулах.

— Что вы натворили, капрал Троллье?!

— Он меня без ножа зарезал, — показал Дервиль на пробитую лопасть.

— Как это случилось?! — негодуя, спросил майор.

— Сам понять не могу, — понурив голову, отвечал Троллье. — Я ведь отлично помню, что кассеты разрядил полностью.

— Помню, помню! Вы что же думаете, на складе у нас винты навалом свалены?! — распекал командир эскадрильи.

Это «навалом свалены» повторялось и повторялось в ушах механика. Он четко представил себе перспективу лейтенанта Дервиля: ждать новой лопасти можно три года, а, судя по всему, скоро предстоит отправка на фронт.

О происшествии доложили в штаб дивизии. Ее командир, полковник С. П. Андреев, рассудил так: механик конечно же виноват — до конца не произвел разрядку. Но ведь и система не сработала, значит, есть в ней дефект. Он тут же распорядился послать специалистов на проверку вооружения всех самолетов эскадрильи.

Как говорится, не было счастья, так несчастье помогло. В итоге на «яке» Дервиля заменили пулемет, лопасть, и все наладилось. Ввиду удачного для капрала поворота событий его репутация хорошего специалиста не поколебалась. Именно поэтому Тюлян снова поручил ему производить пристрелку.

Отбуксировали машину на край летного поля, выровняли ее по горизонту, подставив под хвост пустую бочку из-под бензина, колодки — под колеса. Затем Троллье тщательно отмерил 400 метров. В точке пересечения трасс, у кустарника, росшего в стороне от аэродрома, была установлена деревянная мишень.

Вернувшись к самолету, Троллье доложил лейтенанту Дервилю, что все готово. Тот занял место в кабине, дал очередь из девяти-десяти одновременных пушечных и пулеметных выстрелов.

Троллье бросился к мишени. Пулевые попадания есть, снаряды же ушли в «молоко».

Механик — бегом назад, к регулировочным устройствам. Его спринтерский бег повторялся раз десять, пока, в конце концов, не была достигнута нужная точность и кучность огня.

Дело было уже сделано, когда со стороны мишени показалась толпа людей — преимущественно женщин, с каким-то подобием флага в руках.

— Не стреляйте! Не стреляйте! — кричали они.

— Троллье, — сокрушенно обратился Дервиль. — Ты опять что-то натворил?! Наверное, там, за кустами, деревня!

— Мой командир, клянусь богом, сколько глазу видно — бугристый пустырь!

— Бугристый?

— Да, какие-то насыпи.

— Чего же не доложил?

— Так ведь людьми там и не пахло. Откуда они — в толк не возьму.

Тем временем толпа приближалась. В руках-наполненные чем-то ведра, лукошки.

— Троллье, кажется, нам несут угощение. Хотят поздравить с отличной пристрелкой оружия!

Люди приблизились к самолету. Старик с седой окладистой бородой, идущий впереди всех, заговорил::

— Хлопцы, что же вы стреляете по… — и умолк, уставившись на необычную фуражку Дервиля с трехцветным околышем.

— Франсьон, франсьон, — попытался объясниться лейтенант.

Услышав незнакомую речь, дед сделался мрачнее тучи.

— Бабы, а ну окружай!

Ничего не понявшие «нормандцы», увидев на лицах пришельцев бескомпромиссную решимость, побледнели и подняли руки кверху.

Обстановка осложнилась, когда дед увидел на борту истребителя красные звезды.

— Диверсанты! Собирались угнать наш самолет! Ну-а, Пелагея, одна нога здесь-другая в штабе!..

Самая молодая и прыткая Пелагея, оставив наполненное бураками ведро, словно вихрь помчалась через аэродром.

— Мы — советский ВВС, «Нормандия», ля франсе, — снова пробовал объясниться Дервиль.

— Документы! — строго потребовал дед.

— Документ еще но…

— Но-но. Стоять на месте, не двигаться! Пелагея вскоре вернулась с Павлом Ивановичем Друзенковым.

— Что, папаша, шпионов поймал?

— Да кто их знает, кто они! Самолет наш захватили, стреляют. Спросил документы — нокают, не имеют, значится.

— Правильно, папаша. Идет война, смотреть нужно в оба. Но в данном случае — это наши французские друзья. Вместе против Гитлера и его своры выступаем.

— Откуда нам знать, кто они? — сконфузился старик.

— А как вы здесь оказались? — спросил Друзенков.

— Кагаты, бурты то есть с бураками на зиму окапывали.

— А картошки у вас не найдется?

— Есть немного.

— Ну что ж, нет худа без добра. Поделитесь с нами картошкой и бураками, а мы вам тоже чем-то поможем.

— Вы бы нам дохтура и лехтура прислали: больных много, и что в мире делается, не знаем.

— Договорились. Будут у вас и доктор, и лектор, и газеты, и кино.

Так, благодаря происшедшему, у «нормандцев» стал более разнообразным стол, а у крестьян соседствующей с аэродромом деревеньки появились новые друзья — французские летчики. Они помогли механикам выбрать наиболее подходящее место для пристрелки бортового оружия. Под руководством капрала эта операция через несколько дней была завершена, после чего ему и другим отличившимся авиаспециалистам предоставили увольнение в город.

Друзья Троллье воспользовались поощрением незамедлительно, он же, наведя лоск, отправился к «шефам», после чего французы шутили:

— Что, Раймон, Пелагея так же сразу подняла руки, как ты перед ней?

Троллье помалкивал.

Прошли боевые стрельбы на земле и в воздухе. Майор Друзенков и майор Тюлян пришли к заключению, что эскадрилью можно представлять на инспекционную проверку.

Солнечным мартовским днем к «нормандцам» прибыли генерал Пети, представитель советских ВВС полковник Левандович и майор Мирле. Последний привез французам удостоверения личности, внешне ничем не отличавшиеся от тех, которые были у наших летчиков. В них, согласно статусу, значилось, что такой-то является представителем «Нормандии», сражающейся на стороне Красной Армии.

Вручением удостоверений как бы окончательно узаконивалось пребывание французских авиаторов в Советском Союзе.

— Теперь тебе никакие деды не страшны, — поддел Дервиля Литольф.

— Зато вы можете легко обходиться без удостоверения, — прищурившись, пустил стрелу обратно Раймон.

Лейтенант имел в виду исключительный аскетизм Литольфа: тот не курил, не пил спиртного, не увлекался женщинами. Он всецело был поглощен одной-единственной идеей — спроектировать такой самолет, который летал бы выше, дальше и быстрее всех существующих. Углубившись в излюбленные расчеты, Литольф никого и ничего не замечал, поэтому, наверное, с ним никогда не случалось ни смешного, ни грустного.

При всех своих странностях Литольф отличался исключительной лихостью в воздухе. Казалось, только там, отрешившись от формул и цифр, он давал себе полную волю, вкладывал в пилотирование все чувства и эмоции и тем самым создавал особый, ни с чьим не схожий летный почерк. Именно эта черта характера выдвинула его в заместители Тюляна.

Отныне командиру и его заместителю предстояло первыми продемонстрировать, чему научились французы за три месяца пребывания на советской земле. От них во многом зависел срок отправки эскадрильи на фронт. Ведь отлично подготовленные командиры всегда сумеют подтянуть подчиненных до своего уровня.

14 летчиков выстроились перед высокой комиссией. Открывает строй рослый капитан Альбер Литольф, замыкает приземистый лейтенант Жан де Панж. Да, Жан де Панж. Он не летал на Як-7, не осваивал Як-1, но получил, наконец, свой долгожданный связной У-2. Лефевр и Дюран — добровольные инструкторы — совершили с ним тренировочные полеты общей сложностью три с половиной часа, затем технику его пилотирования проверил Литольф, который, «не заметив» зигзагов на посадке, дал «добро».

Теперь начальник штаба с полным основанием занимал место в строю летчиков, сознавая, что и на его долю, пусть и без участия в воздушных боях, выпадет немало хлопот и забот.

— Эскадрилья «Нормандия» к инспекторской проверке готова! — четко доложил Тюлян.

— Майор Тюлян — на старт! — командует генерал Пети.

Трещит тридцатиградусный мороз. Снег под ногами поскрипывает, рассыпается, будто сахар. Пар от дыхания сизым инеем оседает на меховых воротниках курток.

— Мой командир, самолет к вылету готов! — взял под козырек сержант Калорб.

— Отлично, Жан! Сейчас проверим твою работу в воздухе.

— Надеюсь, останетесь довольны.

— Посмотрим.

Это «посмотрим» в свое время в корне изменило судьбу Жана. В Раяке он служил в бомбардировочной авиации. Как-то Тюляну случилось наблюдать его работу. Понравилась.

— Мне потребуется такой механик в России, — сказал он.

— Исключено, — ответил Калорб. — Никто меня в группу истребителей не отпустит и не зачислит.

— Посмотрим.

Тюлян доказал, что он человек дела, слов на ветер не бросает. Так жизненные пути двух Жанов скрестились на советском самолете.

Комэск занял место в кабине, механик помог ему надеть и пристегнуть лямки парашюта, закрыл фонарь. Хорошо прогретый мотор завелся сразу. Тюлян опробовал его на низких режимах, разведя руки в стороны, показал: «Убрать колодки!» И вот уже, оставляя за собой высокий снежный шлейф, машина устремилась на старт.

Волнующий момент! Переживает Калорб — не подвел бы двигатель. Тревожатся летчики — не сорвался бы пилотаж. Озабочены члены комиссии — все ли пройдет благополучно? Как-никак впервые в истории французские летчики держат экзамен перед представителем советского командования. Полковник Левандович думает: «Нормандцы» — народ честолюбивый; Тюлян весь выложится, но покажет себя». А Жан, взмывая в небо, размышлял! «Русские люди добрые, участливые, но, когда требуют интересы дела, их принципиальность ничто не поколеблет: подавай товар лицом — и все тут».

Управляемый твердой рукой, Як-1 стрелой вонзается в голубую высь, легко достигает трехтысячеметровой высоты. Там, резко опрокинувшись, истребитель под прямым углом камнем несется к земле. Такого крутого пикирования многие из присутствующих вообще никогда не видели. Может, что случилось? Или еще случится? Ведь неспроста существуют различные ограничения в скорости и перегрузках.

А Тюлян, упоенный полетом, сознавая, что ему подвластна высота, ощущая легкость управления машиной, как будто забыл обо всех допусках инструкции. Когда, казалось, еще несколько секунд — и неминуемо машина врежется в землю, Як-1 вдруг резко изменил траекторию и, дав просадку, снова взвился вверх, ушел на «горку», которую завершил перевернутой петлей, далеко не простой для исполнения из такого положения. Затем последовал каскад других фигур сложного пилотажа. На земле раздались аплодисменты. — Отлично подготовлен командир эскадрильи! — удовлетворенно констатировал Левандович. — Если и остальные так летают, можно советовать врагу избегать схваток с французами…

В следующее мгновение полковник осекся, встревоженно умолк. Тюлян, заходивший на посадку, начал вытворять невероятное: с выпущенным шасси на бреющем снова принялся за пилотаж. «Бочка», еще одна, боевой разворот, переворот через крыло, «мертвая петля». Это было сродни цирковым трюкам. На аэродроме все затаили дыхание. Переживали и за исход рискованных экспериментов, и за то, какой будет реакция членов комиссии.

Но вот Тюлян «смилостивился» — прямо с петли пошел на посадку.

Генерал Пети, увлеченный столь необычным зрелищем, забывшись, восхищенно захлопал в ладоши. Он не знал авиации, не представлял в ней границ дозволенного. Но никто, в том числе и полковник Левандович, не захотел его разочаровывать, разъяснять, что к чему. Так воздушные проделки сошли Тюляну с рук.

Сошли они и Литольфу, который повторил все, что делал комэск, но со своим, особым шиком. Скупые, ювелирные движения рулями, тончайший расчет, исключительный глазомер, железная выдержка… Ему на роду написано быть истребителем.

Дервиль, Прециози, Дидье, Кастелен, де ля Пуап, Майе, Риссо, Познански, Бизьен, «мушкетеры» — Альбер, Лефевр, Дюран — все как один успешно выдержали проверку на право отправляться на фронт.

В честь этого события под трепетание трехцветного французского флага, развеваемого русскими ветрами, был дан салют из винтовок.

— Соколы мои, сыны Франции! — обратился в летчикам Пети. — От имени генерала де Голля, военной миссии, нашего посольства в СССР сердечно поздравляю вас с завершением переучивания и предстоящим началом боевых действий. Выражаю уверенность в том, что вложенная в ваши мужественные руки шпага чести надежно послужит святому делу скорейшего освобождения нашей, преданной вишистами, родины. Сегодня вы доказали нам, что в совершенстве владеете своим оружием. Пусть же оно никогда не подводит вас, пусть вам сопутствует удача в боях. Да здравствует свободная Франция!

Ответное слово взял майор Жан Луи Тюлян.

— Мы получили самолеты, о которых и мечтать не могли, — лучшие советские истребители Як-один. Это действительно острые, неотразимо разящие шпаги чести. Пусть же осеняет нас исконное французское мужество! Мы не сложим оружие, пока хоть один фашист будет топтать землю России и нашу родную землю!

Итак, все трудности сборов, формирования перелетов, учебы, позади. Все выдержали, все вынесли «нормандцы» и пришли к заветному дню, когда наступил черед прокладывать курс к новому, фронтовому аэродрому.

Без особой грусти покидали Иваново французы. Причиной тому были война и невероятно холодная зима.

С легким сердцем летчики расселись по боевым самолетам, техники и механики со всем имуществом погрузились в Ли-2 и навсегда покинули место своей первой дислокации.

Истребителей ведет пикирующий бомбардировщик Пе-2. Четким строем, по звеньям, «яки» следуют за лидером на аэродром — Полотняный завод, под Калугой. Всего час полета! Но совсем другая ситуация — ситуация боевой, наполненной тревогами жизни, которой так давно не приходилось испытывать.

Ив Бизьен, правой рукой удерживая машину в строю, левой нащупал в кармане меховых брюк шелковый платочек, пропитанный тонким ароматом французских духов. Ну где Люси и Жижи только раздобыли их? И надо же додуматься, каждому сшили платочек с надписью разноцветной вязью: «Боевого счастья!» А у Бизьена, лишь у него, еще два слова: «…Возвращайся с победой!»

Когда майор Мирле вручал эти пахнущие родиной платочки, у летчиков на глазах появились слезы.

Все другие пилоты тоже с восторгом нащупывали дорогой подарок. И все немного завидовали Иву, «Малыш Бизьен пленил большое сердце Люсетт», — поговаривали они перед вылетом.

14 «яков», Ли-2 и несколько позже — связной У-2 благополучно приземлились на незнакомом летном поле. Здесь во всем чувствовалась близость фронта. Тюлян приказал рассредоточить самолеты подальше друг от друга. Личный состав эскадрильи поселили в землянках с бревенчатыми стенами и печками-«буржуйками». В этих помещениях сыро, но тепло.

— Комфорта маловато, зато укрытие надежное, бомба не прошибет, — дал им оценку Ролан де ля Пуап.

— Все это не столь важно. Главное — скоро в бой. Может быть, даже завтра, — сказал Дервиль.

— Не спешите, — раздался спокойный голос Тюляна. — Мы же совсем незнакомы с районом полетов. Улететь — улетим, а вернуться не сможем.

— Выходит, снова за учебу? — возбужденно спросил Андре Познански.

— Ну не совсем так, — успокоил его Тюлян, — однако поработать немного придется.

— Над чем?

— Хотя бы над картами.

Весь следующий день рисовали карты-схемы района полетов. Павел Друзенков читал названия населенных пунктов, железнодорожных станций, рек, а французы наносили все это на своем языке. Ив Бизьен никак не мог понять, что означает и как писать Спас-Деменск. Друзенков с помощью Шика втолковывал ему:

— Кто-то когда-то спас здесь какого-то Демьяна. Ну, при пожаре или из речки вытащил. Вот и получился Спас-Деменск, пишется через черточку, с больших букв.

— Интересно взглянуть на город, — размечтался Дервиль.

— Посмотрим. Когда полетим за линию фронта, тогда и поглядим, — вставил Познански.

Никто не предполагал тогда, что Спас-Деменску будет суждено стать последним пунктом на жизненном пути этих троих «нормандцев».

С утра следующего дня — полет над участком фронта от Сухиничей до Калуги, лидер — тот самый Пе-2. Тут вполне реальной могла быть встреча с фашистскими самолетами. Поэтому истребители снарядили полным боекомплектом снарядов и патронов. Однако никто не сделал ни одного выстрела.

Следующий полет — по тому же курсу, только обратный путь самостоятельно, без сопровождающего.

Бережно, осторожно вводило командование эскадрилью во фронтовую обстановку, заботясь о том, чтобы ничто не омрачило начала ее боевой деятельности.

Решены все вопросы. А тут злую шутку сыграла погода — началась ранняя бурная, многоводная весна. Машины пришлось расставлять по более-менее сухим бугоркам. Оттуда своим ходом они никак не могли вырулить на взлетно-посадочную полосу. Техникам и механикам приходилось после заправки и осмотра волочить их 600–800 метров буквально по колено в грязи. Морозная зима теперь вспоминалась всем как благо, которое никто не ценил.

Чрезмерное напряжение, сырость, недоедание выводили из строя авиаспециалистов. У одного — ангина, у другого — головные боли… Наконец, пришел момент, когда срочно потребовалась помощь де Панжа. У механика по радио, старшого сержанта Робера Карма, резко обострилась язвенная болезнь. Лебединский ничем не мог унять его боли в желудке, требовалась срочная госпитализация. И тогда все взоры обратились к Жану: сможет ли он доставить Карма в Москву?

Начальник штаба сперва растерялся. Маршрут совершенно незнакомый. В Москве аэродромов не знает. Да и разрешат ли полет ему?

Тюлян связался непосредственно с командующим 1-й воздушной армией генералом Худяковым. Тот понял, что дело не терпит отлагательства. «Пусть де Панж летит. В Москве его встретят. Помогут» — таков был ответ.

Жан был вне себя от радости: наконец-то и к нему пришло настоящее дело! Конечно, и волновался. Ведь предстоял не просто перелет на аэродром подскока, а в самую Москву. Надо как следует подготовиться.

Пользуясь оказией, Тюлян вручил де Панжу для передачи генералу Пети подробный отчет обо всем проделанном эскадрильей. Отчет затребовал сам де Голль.

Прослышав о том, что де Панж посетит военную миссию, Ив Бизьен примчался к нему, сунул в карман запечатанный конверт.

— Передашь Люси, — сказал скороговоркой. — Только не забудь. Учти, это очень важно для нас обоих.

— Малыш Бизьен хочет навсегда заполучить любвеобильное сердце Люсетт? — не удержался де Панж.

— Не забудь же, обязательно передай, — повторил Ив, сделав вид, что не расслышал слов Жана. А потом валом повалили другие летчики:

— Люси и Жижи — наш фронтовой привет! Пусть ждут нас с победами.

На зорьке следующего дня связной У-2 взял курс на Москву. И через несколько часов Робер Карм очутился на операционном столе госпиталя в Сокольниках.

Улетал де Панж — его провожали чуть ли не все летчики и авиаспециалисты. А возвратился — почти никто не заметил. И была тому особая причина. За время отсутствия начальника штаба в эскадрилье произошло событие, затмившее все остальное.

Нередко то, чего очень и очень ждешь, однажды приходит просто, буднично, почти незаметно.

Получена шифрограмма, предписывающая поочередно отправить две пары истребителей на прикрытие пикирующих бомбардировщиков Пе-2.

Задание несложное. Но оно приобрело особую исключительность ввиду того, что эскадрилье оказали большое доверие, и она приступает к боевым действиям.

Чести выполнить первый боевой приказ удостоились Дюран, Прециози, Майе и Альбер. Вначале стартовали Дюран и Прециози. Ушли на задание ничем не выделявшиеся летчики, а вернулись героями дня: сбили по одному «Фокке-Вульфу-190». Сбили! Об этом радировали благодарные бомбардировщики.

Дюрана и Прециози ждала восторженная встреча. Их буквально выхватили из кабин и начали подбрасывать, скандируя: «Вива! Браво! Вива!»

В столовой им преподнесли фронтовые сто граммов.

— Знали бы о таком угощении, сбили бы еще по парочке, — пошутил Дюран.

— Немцы, видно, нюхом прочуяли, что нам могут преподнести такой дополнительный «паек»: больше на глаза не попадались, — в тон ему прибавил Прециози.

— Шутки шутками, а дело-то как было? — спросил Тюлян.

— Сопровождаем Пе-два, подходим к линии фронта, смотрим — навстречу два самолета, — начал рассказывать Дюран.

— Я сначала подумал, что возвращаются с задания советские, — перебил его Прециози.

— А я всмотрелся — контуры не те, на «фоккер» смахивают, — продолжал Дюран. — Передаю ведомому по радио. А дальше все пошло само собой. Фашисты ринулись в атаку на Пе-два. Одного из них я взял на себя, другого поручил Прециози. Крутым виражом заходим гитлеровцам в хвост. Гляжу и глазам своим не верю:

Прециози дал очередь и, представьте себе, прямо по кабине. Фонарь — вдребезги, самолет — вверх колесами. Я увлекся этим зрелищем, потерял из виду «своего». А тот, видя такое дело, давай удирать. Вот тут-то я и проверил «яка». Дал полный газ, настиг фашиста, взял на прицел. Честно говоря, не надеялся сразить. Уж слишком быстро, скоротечно, легко и просто все вышло.

— Легко и просто? — спросил Тюлян. — А помнишь канатоходцев в цирке? Ведь не ходят, порхают. Легкость и простота зависят от мастерства. Поздравляю вас с первой победой! — Комэск обвел всех пристальным взглядом острых серых глаз, — Советую всем еще и еще расспросить Дюрана и Прециози о перипетиях боя, это вам пригодится. Они первыми прошли боевое «крещение», ими открыт счет воздушным разбойникам Гитлера, сбитым «Нормандией». Всем надлежит умножать этот счет. Даст бог, Майе с Альбером также вернутся сегодня с победой.

— Кстати, им уже двадцать минут назад следовало быть здесь, — обеспокоенно вставил Литольф.

— Ив самом деле, — озаботился Тюлян, взглянув на часы. — Неужели что-то случилось?

Радость первых боевых удач начала сменяться тревогой за судьбу товарищей. Они тоже ушли на прикрытие Пе-2, но по более далекому маршруту — в тыл противника. А если учесть, что истребители прикрытия без конца маневрируют, их путь становится намного длиннее. Необходимо помнить также, что в воздушных схватках пилоты с расходом горючего не считаются. Стало быть, очень вероятна вынужденная посадка.

Под вечер над аэродромом появился самолет Пе-2. Все вышли встречать его. Командир полка бомбардировщиков прилетел лично поблагодарить Дюрана и Прециози. Чуть позже пришла радиограмма от командарма — тоже с благодарностью за отличное прикрытие.

Все сразу почувствовали, что некоторая сдержанность и сухость, наблюдавшаяся со стороны русских до сих пор, сменяется теплотой, полным доверием. Такой поворот в отношениях поднимал настроение, окрылял.

Однако ни у кого из головы не выходили Майе и Альбер. Что с ними? Где они? Неужели за успех боевого вылета первой пары пришлось заплатить жизнью двух других летчиков?

Проходил час за часом — никаких вестей. Спать легли с надеждой: утро вечера мудренее — все прояснится. Никому не хотелось верить в гибель веселого, всегда оптимистичного Ива Майе и одного из бравых «мушкетеров» Марселя Альбера.

Надежды на лучший исход оправдались. Какими каналами шло сообщение, сейчас трудно сказать, но в конце концов в штабе «Нормандии» раздался долгожданный телефонный звонок. Лейтенант Жан де Панж поднял трубку и принял для себя приказ: погрузить на У-2 несколько канистр с бензином, запасной винт и отправиться на выручку пилотов, совершивших вынужденную посадку.

Майе, заправив машину горючим, взлетел и прибыл на аэродром раньше. С Альбером же пришлось повозиться — меняли в истребителе сломанный винт, в селе рядом раздобывали лошадей, чтобы вытащить «як» из грязи на более-менее укатанную дорогу.

Последним, естественно, вернулся тихоход де Панжа. Вернулся с приключением: барахлил мотор, лейтенанту довелось садиться у какого-то населенного пункта, где его арестовали вооруженные винтовками люди. Теперь-то «нормандцы» и его встречали как героя! Еще бы! Ведь он спас больного механика, выручил из беды двух пилотов!

— Жан, ты становишься популярной личностью, — заметил Жозеф Риссо. — Заберешься на вершину славы, смотри, не забудь старых друзей.

— Выше вас, истребителей, мне на У-два все равно не взобраться. Так что из-за меня вашей славы не убудет, — парировал де Панж.

— Прекращайте перепалку! — вмешался Дервиль. — Пришло время послушать, как поживают в Москве наши очаровательные девушки.

— Вот это другой разговор! — оживился лейтенант. — Жаль только, новостей у меня нет: пакет взяли прямо на аэродроме.

Больше всех от такого оборота дела страдал Бизьен. Он был единственным, кто вчера встречал Жана — ждал ответной весточки от Люси. Но узнал, что письмо тоже передано через третьи руки. Дойдет ли? Сейчас Ив стоял в сторонке с грустным видом. Никто из острословов не трогал его. Понимали: не тот случай;

— А что слышно о Жозефе Пуликене? — поинтересовался Тюлян.

— Он сейчас в Лондоне, — ответил де Панж.

Властно вступала в права первая в жизни «нормандцев» дружная русская весна. Летчики и авиаспециалисты не переставали удивляться ее неудержимому натиску. Сначала все вокруг с невероятной быстротой превратилось в сплошное море и непроходимую грязь. Потом так же внезапно паводок спал, и сразу местность начала покрываться изумрудной зеленью. Подобных резких превращений в природе французам еще не приходилось наблюдать нигде. А повидали они света о-го-го! Но лишь в России почувствовали, какое это великое торжество — приход весны!

Правда, времени для лирических вздохов в связи с происходящими вокруг переменами почти по оставалось: вместе с бурным наступлением весны нарастала и боевая активность эскадрильи. Тому было простое объяснение: подсыхали освободившиеся от снега аэродромы и с обеих противостоящих сторон с каждым днем, несмотря на стратегическую паузу, наступившую после сокрушительного разгрома гитлеровцев под Сталинградом, увеличивалось количество самолето-вылетов. Всем было ясно: идет обоюдное накопление сил и средств для новых жесточайших боев. Самый верный признак этому — все учащающееся появление немецких авиационных разведчиков и вообще самолетов, в том числе и нового типа — «Фокке-Вульф-190А», имевших мощное вооружение.

Офицер штаба дивизии, который побывал в эскадрилье, в беседе с летчиками сказал, что главные события летней кампании, возможно, разыграются в районе Курска и Белгорода, где образовался огромный выступ, удерживаемый войсками Центрального и Воронежского фронтов. А еще он сказал, что в Красной Армии помимо «Нормандии» действует отдельный чехословацкий батальон и создается Первая польская дивизия имени Тадеуша Костюшко.

Все эти новости возбудили у французов предчувствие больших и важных событий, помогли им еще раз утвердиться в сознании, что они сражаются за правое дело, коль теперь у них есть собратья по оружию из других порабощенных фашистами стран.

Весна великих ожиданий — так впоследствии скажут об атом периоде историки.

Весна невосполнимых утрат — так будут говорить потом «нормандцы».

13 апреля — день как день. Но ведь тринадцатое.

Ни Бизьен, ни Дервиль, ни Познански не любили это число. И, конечно, предпочли бы отсидеться в такой день на земле. Когда по дороге на аэродром показалась черная кошка, летчики отвернулись и сразу сникли духом. Друзенков посоветовал французам, улыбаясь: мол, сплюньте трижды через левое плечо, и все будет в порядке. Суеверием, так сказать, ударьте по суеверию.

Механики, как всегда, с трех часов утра, хлебнув чаю — «а-ля рюс» — вприкуску, начали готовить машины. Они не знали, что именно сегодня произойдет первый крупный бой в небе и некоторым из них придется принимать новые самолеты — на аэродром возвратятся не все.

В 6.00 поступил приказ: шестеркой «яков» прикрыть наши войска, находящиеся на марше. Группу возглавил сам командир эскадрильи.

Тюлян уже несколько раз водил истребителей на воздушные схватки с противником. Но только его механик Жан Калорб, заместитель комэска Литольф и его механик Андре Ларриве знали, что на счету майора уже есть сбитый «месс».

Еще в конце марта Тюлян с Литольфом отправились знакомиться с районом предстоящих полетов. В их задачу совершенно не входило появляться в опасных зонах. И все же смельчаки не удержались, отклонились к линии фронта. Прошлись над передним краем, начали возвращаться назад. Вдруг за ними увязалось несколько Ме-109. Избежать схватки не представлялось возможным. «Будь что будет», — сказал себе Тюлян, развернулся и пошел в атаку. Литольф тоже ввязался в схватку.

Действовали по принципу: «каждый за себя, один бог — за всех», издавна заведенному во французской авиации и прочно укоренившемуся в сознании «нормандцев». Вначале, опешив от энергичных действий «яков», фашисты растерялись. Один из них, пытаясь изменить маневр, подставил «брюхо» под прицел Тюляна. Длинная очередь — и гитлеровец, не выходя из крена, закувыркался к земле.

Мастерство или случайность выручили майора, он и сам не знал. В следующую минуту Жан увидел, что Литольф отбивается от двух «мессеров». Бросился на выручку, а навстречу — еще один воздушный пират. Тюлян нажал кнопку огня — и пушка, и пулемет молчат. Кончился боезапас!

Туго, очень туго пришлось бы командиру и его заместителю, если бы, откуда ни возьмись, не появились «лавочкины».

Французы приземлились на аэродром с небольшим опозданием. На это никто не обратил внимания. Пилоты во избежание взбучки от русского командования о своих приключениях умолчали. Жан Калорб и Андре Ларриве, осмотрев самолеты, не поверили своим глазам: весь боекомплект израсходован. Литольф, увидев замешательство помощников, тихо сказал:

— Для одного «месса», сбитого комэском, это, конечно, многовато, но если будете держать язык за зубами, обещаем исправиться: расходовать снаряды и патроны с большей эффективностью.

Помня тот случай, Тюлян перед вылетом во главе шестерки, в которую вошли и Бизьен, Дервиль и Познански, всех предупредил:

— При схватках не увлекаться, строго соблюдать правила осмотрительности, стрелять короткими очередями, попусту в белый свет не палить.

О групповой тактике, взаимодействии и выручке в бою не было сказано ни слова. Такие термины еще никак не могли войти в лексикон «нормандцев». Им ближе и привычнее оставалась пока тактика индивидуальных действий, за которую, к сожалению, приходилось платить очень дорогой ценой.

Шестерка стартовала. Пошла в район Спас-Деменска.

Вскоре из-за облаков вывалились 10 «фоккеров».

— Алло, «Нормандия»! Четыреста сорок четыре! — дает предупреждение Тюлян. «444» — условный радиосигнал: «Вижу противника».

— Понятно, — звучит в ответ.

До сих пор была группа истребителей Як-1 из трех боевых пар. Как только они сошлись вплотную с фашистами, стало шесть самостоятельных истребителей. Их пилоты отважны, решительны, самоотверженны, но действующие в одиночку, как кому вздумается, и заботящиеся только о том, чтобы любой ценой сбить врага. «Нормандцы» тогда еще не знали знаменитых строк советского поэта: «Врага уничтожить — большая заслуга, но друга спасти — это высшая честь!» Воздушный бой воспринимался ими как стихия, в которой ты выигрываешь или проигрываешь в зависимости от выучки и самой обыкновенной удачи.

Согласно этой теории в воздухе и разыгрался неуправляемый бой — без какого-либо тактического замысла и взаимопомощи между летчиками.

В смертельной схватке вертится ревущий моторами, изрыгающий огненные трассы клубок, из которого то и дело выпадают и, кувыркаясь, несутся к земле охваченные пламенем машины. Кто как действует, чья жизнь оборвалась — трудно, пожалуй, невозможно разобраться.

Ожесточенная схватка длилась ровно столько, на сколько хватило запаса горючего и боеприпасов. После этого стороны разошлись. Немцы недосчитались трех «фоккеров» — их сбили Тюлян, Майе и Дюран. Комэск ведет назад только три «яка». С ним нет Ива Бизьена, Раймона Дервиля, Андре Познански.

На исходе второй недели боевых действий — траур, черный день в жизни эскадрильи.

— Попробуй-ка теперь не верить в это проклятое «тринадцать», — горестно произносит Литольф.

К «нормандцам» прибывает командарм — генерал-лейтенант авиации С. А. Худяков. Он долго говорит с Тюляном, выясняя причины столь больших потерь. Внушает ему; на одной смелости «домой» не прилетишь. Самым виртуозным пилотажным и огневым мастерством воздушного превосходства не достигнешь.

— Нам не нужны победы такой дорогой ценой, — говорит бывалый генерал. — Вы должны научиться коллективным методам боя, стоять друг за друга горой, иначе от эскадрильи может остаться лишь название. Только сражаться начали, а вас уже осталось одиннадцать!

Мишель Шик переводил слово в слово. Трудно, очень трудно воспринял Тюлян советскую науку побеждать.

Внимательно выслушав командарма, Жан сказал:

— Мы учтем ваши советы, генерал. Но есть и к вам просьба — дать нам возможность заниматься настоящей работой истребителей. А эти сопровождения, прикрытия, опять сопровождения…

— Хорошо, подумаем над этим, — заверил Худяков. — Однако и вы как следует помозгуйте. Надо беречь людей.

— Задача ясна!

С напутствием командарма Тюлян направился к летчикам. Войдя в помещение, застал их за делом, смысл которого до него не сразу дошел.

— Пачка сигарет? — мрачно вопрошал Ив Майе.

— Марселю Альберу, — распоряжался Жозеф Риссо.

— Получай, дружище, — говорил Майе, наклонялся, брал из чемодана что-то другое и продолжал; — Перочинный нож немецкого производства?

— Ноелю Кастелену.

— Получай да о друге помни. Шелковый платочек с вышивкой?

— С какой вышивкой? — строго спросил Тюлян, догадываясь, что здесь происходит.

— «Сыну Раймону на счастье», — прочитал Майе.

— Ну и кому же велите вручить его, Жозеф? — Комэск круто повернулся к Риссо.

— Мой командир, давайте реально, без сантиментов, посмотрим на положение дел. Куда девать вещи погибших? Во Францию не отошлешь. Пропадут ведь. Вот мы и решили поделить их между собой.

— Авось кто-либо из нас выживет, хоть что-нибудь привезет родным после войны, — вставил Литольф.

— А до тех пор вещи друзей будут напоминать нам о них и взывать к мщению, — заключил Ролан де ля Пуап.

Майор Тюлян задумался. Прикинув так и этак, он сказал:

— В ваших рассуждениях есть своя логика. Только больно тяжело она воспринимается.

— Другого выхода нет, командир.

— Так уж и нет. Давайте-ка вещи павших в бою, составляющие семейные реликвии, учитывать и сдавать на хранение де Панжу и Жоржу Лебединскому.

— В этом есть резон, — согласился де ля Пуап. — Первым следует сдать Жану шелковый платочек Дервиля с вышивкой его матери.

— Следующее — серебряный портсигар Андре Познански с монограммой, — добавил Ив Майе. — А кому отдать авторучку Бизьена с золотым пером?

— Жан Луи Тюляну, — предписал Риссо.

— Получите, мой командир.

Майор долго печально смотрел на доставшуюся вещь, молча положил ее в нагрудный карман. По скулам комэска бегали желваки.

Генерал С. А. Худяков, вернувшись в штаб армии, собрал Военный совет.

— «Нормандцы» потеряли сразу трех лучших летчиков. Эскадрилью следует научить сражаться по нашему принципу: один за всех и все за одного. Какие будут предложения?

Слова попросил полковник С. П. Андреев, командир 404-й бомбардировочной дивизии:

— Обучить их тактике группового воздушного боя непросто. У французов некому ее показывать. А одними словами смельчаков-одиночек не проймешь.

— Где же выход? — спросил командарм.

— Приписать «нормандцев» к истребительной дивизии, пусть воюют с нашими мастерами воздушного боя. Живой пример, наглядность — лучший метод обучения.

— Генерал Захаров, как вы смотрите на это предложение? — обратился Худяков к командиру 303-й истребительной дивизии.

— Следует попробовать.

— А что думает ваш комиссар?

Встал начальник политотдела полковник Богданов:

— Здесь, товарищ командующий, двух мнений быть не может. Истребители должны летать с истребителями. Пусть им запрещено наше идеологическое воздействие, но воевать по-нашенски соратников по борьбе с гитлеризмом научим.

— Коль так, триста третья, то считайте, что отныне «Нормандия» передается под ваше оперативное подчинение.

Новость об этом привела летчиков эскадрильи в восторг. Вот когда они займутся настоящим делом! Свободная охота, кинжальные стычки с «мессами», что может быть лучше?!

17 апреля состоялся первый боевой вылет совместно с летчиками 18-го гвардейского полка. Предстояла штурмовка центрального аэродрома Сещенского аэроузла. «Якам» надлежало блокировать вражеских истребителей, пока Пе-2 будут наносить удары по четырем точкам базирования немецких бомбардировщиков. Операция сложная, имеющая далеко идущие последствия. В ее обеспечении, о чем, естественно, знали только те, кому положено, участвовали сещенские подпольщики и партизаны.

«Нормандцы» великолепно справились с возложенной задачей, проявив при этом незаурядное мужество и мастерство — уже с элементами коллективизма. Коль так, решило командование, эскадрилье можно давать больше самостоятельности. Тем более что обеспечивать авиацией все участки фронта становилось все сложнее; на счету были буквально каждый летчик и каждая боевая машина. Безусловно, совместные вылеты должны быть преобладающими. Нужно ненавязчиво, исподволь учить «нормандцев» советской школе воздушного боя. Любой урок хорош лишь тогда, когда его закрепляешь на практике.

Пришло известие, посеявшее тревогу за судьбы посланников французского мужества. Радио «Виши» передало сообщение о том, что Кейтель подписал приказ, согласно которому летчики «Нормандии» причислялись к франтирерам, то есть к партизанам, и посему в случае пленения подлежали расстрелу.

Эту новость сообщил прибывший Мирле. Сначала он рассказал о ней только Тюляну — не знал, как ее преподнести и как она будет воспринята.

— Ого, Гитлер набивает нам цену! — так среагировал комэск. — Выходит, мы уже стали ему костью поперек горла. Пошли к летчикам, расскажешь, пусть порадуются!

Эскадрилья отнеслась к услышанному так же, как и ее командир.

— Откуда же немцы узнали о нас? — погодя спросил Литольф.

— Во-первых, из вашего пребывания в СССР никто тайны не делал. Во-вторых, вы ведете в воздухе радиоразговоры на родном языке. И, наконец, в «Правде» всему миру рассказал о вас Илья Эренбург, — ответил Мирле.

— А не пленен ли кто-либо из троих невернувшихся: Бизьен, Дервиль или Познански?

— Об этом геббельсовская пропаганда ничего не передавала. Но даже если все трое погибли, их документы могли кое-что рассказать врагу.

— Как бы то ни было, — вслух размышлял Тюлян, — отныне никому из нас не улыбается перспектива попадать в плен. Фактически нам уже вынесен смертный приговор.

— Ну и что ж, — раздался слегка простуженный голос де ля Пуапа, — русские говорят, нет худа без добра. Своим приказом Кейтель вынуждает нас драться с предельной жестокостью. И мы будем так поступать.

— Правильно, Ролан! — резюмировал Тюлян.

В тот день «нормандцы» впервые самостоятельно штурмовали немецкий аэродром в Спас-Демепске. Все шло как по маслу: внезапно налетели, обрушили на землю шквал огня, подожгли несколько самолетов, благополучно взяли обратный курс. Но недосчитались Майе, того самого Ива, который лишь недавно делил имущество невернувшихся товарищей.

Тюлян бросает взгляд назад и видит ужасную картину: подбитая, вероятно, зенитным снарядом машина, оставляя за собой черный дымный след, идет на вынужденную посадку на оккупированной, изрытой траншеями территории.

Он поворачивает группу обратно, молит бога, чтобы Ив живым не приземлился: зачем дважды переживать смерть, притом последнюю — с нечеловеческими мучениями от издевательств садистов-гитлеровцев?

Но Майе тяжело ранен. У него хватает сил лишь сорвать с себя знаки принадлежности к «Нормандии», извлечь из бокового кармана удостоверение личности и все это выбросить за борт.

Группа Тюляна, встав в круг над пылающим, с горем пополам севшим самолетом, видит, как отовсюду к нему стекаются фашисты. Полоснуть бы по ним изо всего бортового оружия, так нет боезапаса. От собственного бессилия Тюлян лишь до посинения пальцев сжал штурвал.

Оккупанты прикладами разбивают остекление фонаря, извлекают истекающего кровью Ива, бросают его на броневик.

Группа Тюляна, грустно качнув крыльями, уходит домой.

Майе уже распрощался с жизнью. Но решил, что умереть всегда успеет. Избрал тактику молчания. Как будто все происшедшее отшибло ему речь. Ведь одного французского слова достаточно, чтобы понять, кто он есть.

Ив не учел только вот чего: гитлеровцам бросился в глаза трехцветный кок советского истребителя. Вражеские пехотинцы в этих тонкостях не разбирались, однако с немецкой педантичностью занесли результат осмотра машины в протокол. Молчащего пилота бросали из карцера в карцер, пока протокол не попал в руки более осведомленного следователя. И тогда Майе предъявили удостоверения личности Бизьена, Дервиля, Познански. Все они были полуобгоревшими, с пятнами крови. Майе смотрел на фотографии дорогих друзей и понимал: это все, что осталось от них.

— Вы знали этих людей?! — орет в ухо толстый, мордастый следователь.

Ив, не выражая никаких эмоций, отрицательно качает головой. Его заставляют писать ответы, да обгоревшие пальцы не держат карандаш.

Майе бросают в концлагерь для советских военнопленных, которые, в конце концов, и спасли его: под приказ Кейтеля Ив не попал.

Ничего этого не ведали «нормандцы». Разделив небогатые пожитки Ива, отдав самое ценное на сохранение в штаб, они продолжали полную тревог, трудностей и опасностей боевую деятельность.

Пришло письмо из подмосковного госпиталя о выздоровлении Робера Карма.

За ним посылают Жана де Панжа. Место во второй кабине занимает Мишель Шик, направляющийся с поручением Тюляна в военную миссию.

В Москве де Панж внезапно заболел — продуло в самолете. Он остался в госпитале, а Шик вместе с Кармом явился к Пети:

— Что нам делать?

— Лететь.

— Каким образом?

— Садиться в кабину и лететь.

Генерал, в общем-то далекий от авиации человек, полагал, что все без исключения «нормандцы» умеют управлять самолетами различных типов.

Шик не стал разубеждать его. В свое время, читатель знает об этом, он учился в летной школе, имел в общей сложности 12 часов налета, правда, большую часть — с инструктором, но никогда не порывал с мечтой стать пилотом-профессионалом. А тут такой случай!

— Слушаюсь, мой генерал! — отчеканил он и вместе с Робером Кармом отправился на аэродром.

У-2 в конечном счете был сходен со стареньким «Потез-25», на котором Мишель начинал летную «карьеру». Шик решительно занял место в передней кабине, завел мотор, вырулил на старт, ушел на взлет. Набрав высоту 50 метров, — больше не полагалось, как объяснял де Панж, — он весело закричал:

— Ну что, Робер, и в самом деле не святые горшки лепят?!

Не слыша никакого ответа, оглянулся и… обомлел; задняя кабина оказалась пустой.

— Какая-то чертовщина, — испуганно проворчал Мишель. — Неужели со страху выпрыгнул. Так вроде не слышно было.

Гадать бесполезно. Надо возвращаться. Легко сказать! Ведь целых два года не сажал самолет. А тут подмосковный аэродром — техники на земле и в воздухе невпроворот. «Что делать? Лететь дальше? А как доложу, куда пропал Робер? И дернул меня леший согласиться! На всю жизнь наживу неприятностей».

«Пойду все же назад. Наломаю дров — будет легче с генералом Пети объясняться».

Развернулся — увидел очертания аэродрома: благо, не успел далеко уйти. С какой же стороны заходить на посадку? Направление ветра, вспомнился инструктаж, можно определить по авиационному флагу, поднятому над крышей командно-стартового пункта. Ага, вот и он, покрашенный в черно-белую шашечку. Висит без движения. Значит, безветрие. Уже хорошо.

У Шика взмокла спина, вспотели руки. Глаза лихорадочно ищут посадочную полосу, он с трудом определяет расстояние до земли. По мере снижения машины возрастает его напряжение. Шик готов к самому худшему, что может произойти в следующую секунду.

Но недаром русские летчики говорили: посади на У-2 медведя, он приземлится, только не мешай самолету. Двукрылая «стрекоза» действительно «сама» сделала свое: легко ткнулась колесами в землю и, подпрыгивая, совершила пробежку. Теперь оставалось срулить с полосы на прежнее место. Что-что, а это Шик сумеет сделать с настоящим шиком, тут премудрости особой не надо. Жаль, никто не увидит его триумфа!

Но вот Мишель начал вылезать из кабины, и за спиной раздалось:

— Браво, Шик! Молодец, Мишель! — возбужденно жестикулируя, в восторге кричал Робер.

Пилот спрыгнул с крыла, чуть ли не с кулаками набросился на Карма:

— Ты почему не сел? Почему не летел? Зачем остался на земле?!

— Мой командир, — оторопело отвечал Робер, — вы же ничего не сказали. Я думал, сначала попробуете сами…

— Значит, пусть Шик убивается, а я погляжу, как это произойдет? Ну и друга же я нашел себе! — все больше распалялся Мишель.

— Мой командир, если бы сказали…

Наконец Шик сообразил: сколько ни шуми, все без пользы.

— Садитесь, сержант! — зло приказал он и подумал, что все предстоит переживать сначала.

Взлетели. Теперь для пилота самым страшным оказались поиски своего аэродрома. Он знал курс, расстояние, время полета. Но как точно определить местонахождение нужной посадочной полосы? За какой ориентир уцепиться? До сих пор такими вопросами не занимался: было ни к чему. Начал мысленно перебирать все, что видел вокруг летного поля. Небольшая речушка. Заводская труба. Лесок на западе от аэродрома. Маловато. Все это есть или может быть почти у каждого поселка. Что ж, не выйдет сразу к месту посадки, будет осматривать все вокруг, пока хватит горючего. Главное сейчас — точно выдерживать курс, посматривать на часы.

Хотя Шик обладал самыми элементарными познаниями и навыками пилотирования, все же сумел еще издалека определить, что идет правильно: впереди как на ладони лежал аэродром. Повезло, что не встретился вражеский самолет, посчастливилось и здесь — безветрие.

Довольный, преисполненный законной гордости, Мишель сравнительно благополучно посадил У-2. Стал рулить — что такое? Одни Пе-2, никаких тебе «яков»! Неужели успели перебазироваться?

Остановился, выключил двигатель, смотрит, со всех сторон к его «стрекозе» стекаются офицеры, старшины и сержанты в… юбках. Себе не поверил — протер глаза. Точно, женщины. Вот так штука!

Увидев французскую военную форму, а Карм был в парадной — с пышными витыми аксельбантами, летчицы устроили обоим восторженный прием. Особые почести воздавались Роберу, которого «хозяйки» приняли за прибывшего по делам взаимодействия генерала. Сержант неловко переминался с ноги на ногу, не зная, как объяснить, что его принимают не за того, кто он есть на самом деле, что с ним подобное уже приключалось в Москве: на улице первыми отдали честь два советских полковника, а в ресторане «Москва», куда заходил за сигаретами, какая-то старуха назвала швейцаром.

Выручил Мишель. На чистом русском языке представился:

— Младший лейтенант Мишель Шик, переводчик аскадрильи «Нормандия». Транспортирую сержанта Карма, — указал на Робера, — возвращающегося из госпиталя. С кем имею честь?..

Вперед выступила летчица в звании майора:

— Вы попали в женский бомбардировочный полк, экипажи которого ваши друзья не раз сопровождали на задания.

— Так это о вас наши истребители рассказывают легенды? Ну и женщины!

— Почему легенды? У нас действительно служат герои — посмотрите на награды.

Мишель обвел взглядом собравшихся — у каждой сияли ордена и медали.

— Слово «легенды» я употребил в лучшем понимании и вообще преклоняюсь, — расшаркался Шик. Он уже понял, что попал не на свой аэродром. Но как признаться в этом… женщинам?

— Милые девушки и дамы, — нашелся Шик, — мы приземлились, чтобы пополнить горючее. Будьте добры, выручите взаимообразно.

— Конечно, заправим. А пока милости просим на обед.

Это было очень кстати: оба изрядно проголодались.

В столовой летчицы с шутками-прибаутками рассказали о себе, расспрашивали о французах.

— А как зовут такого круглолицего, добродушного, с большими голубыми глазами? — спросила симпатичная блондинка с аккуратной короткой прической.

— Наташа, когда и где ты успела так рассмотреть его? — не без умысла спросила быстроглазая подруга.

— Да понимаешь, шел рядом на задание очень близко, лицо было задумчивое, опечаленное. Шик догадался, о ком речь.

— Звали его Ив Бизьен. Как и я, был он аспирантом, то есть младшим лейтенантом.

— Почему «звали»? Почему «был»?

— Бизьен не вернулся с полета. Тринадцатого апреля.

Тут как током ударило Карма:

— Ты говоришь об Иве? О Бизьене? Что с ним? Погиб? Пропал без вести?

— Да. А что?

— Да письмо ему везу. Люси проведывала меня в передала.

— Милый Робер, она уже знает обо всем, а о своем письме, вероятно, умолчала. Что теперь делать с ним?

— Подумаем сообща.

Сердечно, ласково провожали летчицы неожиданных гостей. Топливозаправщица хитро подмигнула:

— Горючего-то у вас полбака, а лететь всего двадцать минут, — показала рукой на запад.

— Да это просто повод, чтобы на вас, красавиц, посмотреть, — отшутился Шик, а сам мысленно поблагодарил девушку за подсказку, в каком направлении и сколько лететь.

«Вот уж удивлю «нормандцев» новостью, что они не раз сопровождали летчиц на бомбежку!» — потирая руки от удовольствия, думал Мишель.

Взлет, полет и посадка теперь были для него парой пустяков. Однако последним, кого он буквально сразил, был комэск Тюлян.

Вскочив на крыло У-2 и увидев в первой кабине Шика, он не нашел ничего лучшего, как ошарашепно спросить:

— Ч-то в-вы з-здесь д-делаете?

Мишель с достоинством выбрался из кабины, стал по стойке «смирно» и внятно доложил:

— Мой майор, лейтенант Жан де Панж простудился — лежит в госпитале. Генерал Пети распорядился доставить в эскадрилью сержанта Карма.

— А если бы он распорядился с-стать за ш-штурвал п-подводной лодки?

— Этого я совсем не умею, мой майор.

— Разрешите представиться по случаю возвращения из госпиталя для прохождения дальнейшей службы? — прервал диалог вылезший из задней кабины Робер. Отдохнувший, посвежевший, сияющий в новенькой парадной форме, он размягчил сердце вышедшего из себя командира.

Тем и закончилась одиссея Мишеля Шика, в которой, как шутили потом «нормандцы», были рогатые черти и голубоглазые сирены. А самое важное, все убедились: Мишель не лыком шит.

Жозеф Риссо высказал по этому поводу общую мысль:

— Можешь считать себя прирожденным асом, пилот без диплома.

После этого долговязая, нескладная фигура приобрела стройность и целеустремленную подвижность. Естественно, сознание собственного достоинства возвышает человека.

За ужином Карм вынул из карманов туго завязанный полотняный мешочек и потертый конверт.

Все сосредоточили взгляд на первом.

— Что это, Робер?

— Да понимаете, — судорожно глотнул воздух, — тут особая история. Лежал я в палате с русскими офицерами. Все хорошо, только ужасными были часы посещений. Ко всем кто-то идет, что-то несут, а я одинок как перст. Но однажды, уже перед выпиской, вошли в палату мальчик и девочка с красными галстуками и направились прямо ко мне. Думаю, ошибка, конечно. Кто здесь вспомнит обо мне? Нет, идут к моей кровати, четко отдают пионерский салют, произносят на нашем языке «бонжур» и вручают вот это. Меня вихрем смело с постели, хотя и чувствовал себя еще неважно. Обнял ребят, расцеловал, без конца восклицал «мерси». Дети смотрели на меня ясными, широко открытыми глазенками и счастливо улыбались, а у меня по щекам катились горошины слез. Я решил не раскрывать мешочек до возвращения к вам. Очень хотел, чтобы вы пережили то же, что и я.

Глубоко тронутым «нормандцам» не терпелось увидеть подарок.

Карм бережно развязал шнурок, высыпал содержимое мешочка на стол. Пачка папирос, кулек с леденцами, сушеные сливы, печенье и кисет, на котором старательно вышито красной нитью: «Нашему дорогому бойцу».

— Вот страна, вот люди, — задумчиво произнес маркиз Ролан де ля Пуап. — Самим есть нечего, из последних сил выбиваются, а для нас, своих друзей, ничего не жалеют. Вечная загадка этот русский народ, необыкновенная у него душа!

Еще не улеглось волнение, как Робер объявил о письме Люсетт для Бизьена.

— Ума не приложу, что с ним делать теперь? — Карм поднял, со стола конверт и растерянно уставился на всех.

Выход подсказал Ноель Кастелен:

— Лебединский — один из хранителей семейных реликвий погибших, так сказать, доверенное лицо их родственников. Пусть, уединясь, прочитает письмо, чтобы знать, нет ли в нем каких-либо просьб, поручений и приветов нам. Следует выполнить все, чему представится возможность. Желательно также пересказать нам содержание письма, если оно не слишком интимно.

— Пожалуй, это приемлемо, — согласился Тюлян.

Жорж бережно взял конверт и ушел в соседнюю комнату. Вернулся оттуда расстроенный.

— Конечно, всем нам приветы. А к вам, командир, — обратился к Жану Тюляну, — просьба: быть свидетелем со стороны Бизьена при оформлении брака Ива с Люси.

Все тяжело вздохнули, потупили взор.

— Такова сила большой, настоящей любви, — нарушил молчание Беген Дидье, — ее свет, как от погасшей звезды, еще долго виден людям.

— Да, — вспомнил Шик русскую летчицу, спрашивавшую о Бизьене, — вы знаете, что один из полков Пе-два, который вы часто сопровождали на бомбежку, — женский.

— Как это женский?

— Очень просто, в нем служат одни девушки и дамы.

— Не может быть! — возразил Альбер.

— Почему? — спросил Лефевр. — Разве ты не обращал внимания на то, как нежно водят они бомбардировщики, как ласково сбрасывают бомбы на головы врага?

Все засмеялись, только Шик сохранял серьезность.

— Я не шучу. В двадцати минутах полета от нас базируется женский полк. Вот и Карм подтвердит, — выпалил Мишель и осекся, поняв, что проговорился и «нормандцы» узнают, как он блуждал в воздухе.

Пути к отступлению были отрезаны. Пришлось рассказывать все по порядку.

— Вернется де Панж, отправим его для установления связи с этой воинской частью, — решил Тюлян.

— Кого сопровождали в воздухе, с теми не грех побродить по земле, — заявил Дюран.

Комэск бросил на него колючий взгляд;

— Спать! Завтра снова бой.

Крепким сном спали под русским небом французские летчики, а в это самое время на их родине разыгрывалось остро драматическое событие, касающееся «Нормандии».

Грубый, бесцеремонный стук в дверь разбудил семью Ива Бизьена.

— Кто там? — испуганно спросил отец.

— Гестапо. Немедленно откройте!

В комнату ввалились двое в гражданском с пистолетами и один в форме — с автоматом наготове.

— Где ваш фотоальбом?

Ничего не понимая, старик трясущимися руками достал из ящика стола толстый, в кожаном переплете альбом.

— Так, — начал лихорадочно листать страницы старший. — Ага, вот. Ну-ка, сличим.

Он достал из бокового кармана снимок, приложил к тому, что хранился дома. На обоих — улыбающийся Ив, в комбинезоне, возле учебно-тренировочного самолета.

— Где ваш сын?! — рявкнул гестаповец.

— Не могу знать, то есть вовсе не знаю, — пролепетал отец. — Последнее письмо было из базы Берней.

— Берней? Он предатель! Переметнулся к русским.

— Что с ним? Где мой сыночек? — вскричала мать.

— Все узнаете. Одевайтесь!

Отец, мать, старший брат Ива начали сборы. За каждым движением пристально следили агенты.

Никто из Бизьенов ничего не понимал. Думали, это простое недоразумение, их допросят и отпустят. Но они никогда не вернулись в свой дом. Их увезли в комиссариат полиции Дьеппа, а затем — в тюрьму Руана.

На рассвете те же гестаповцы ввалились в больницу, расположенную в тридцати пяти километрах от Дьеппа, где лежал с нарывом на плече младший брат Ива — Андре. Его схватили и увезли в тот же застенок, несмотря на высокую температуру больного и протесты дежурного врача.

Наутро всех привели в канцелярию тюрьмы.

— Вот удостоверение личности Ива Бизьена. — Худой, бледный, в очках с толстенными стеклами следователь показал раскрытый документ. — Ваш сын и брат служил в эскадрилье «Нормандия». Согласно приказу Кейтеля все, кто служит в этой эскадрилье, в случае пленения, подлежат расстрелу как франтиреры. Иву Бизьену чудовищно повезло: попал к нам мертвым. Но рассчитываться за него будете вы. Мы сделаем все, чтобы о том узнали в «Нормандии». Пусть там подумают, выгодно ли сражаться против нас.

Членов семьи французского патриота оккупанты отправили в концентрационный лагерь в Компьене, позже, в вагонах для перевозки скота, — в Бухенвальд. Там их разлучили. Андре попал в лагерь Дора, на подземный завод, где производились снаряды ФАУ-1 и ФАУ-2. Побои. Допросы. Издевательства под музыку. Один за другим погибли родные Ива. Выжил только младший брат Андре.

Рассвет унес к линии фронта Тюляна, Бегена, закадычных друзей Литольфа и Кастелена. Они ушли на так называемую свободную охоту, право которой им было предоставлено командиром 18-го гвардейского истребительного полка подполковником Голубовым и подтверждено командиром 303-й авиадивизии генералом Захаровым.

Свободная охота — это поиск и стремительная атака. Пары действуют самостоятельно, не скованы в выборе решений и маневра, связаны только по радио — ведущий с ведомым. Так «нормандцев» учили русские, так тренировали их в воздухе.

Казалось бы, все ясно. Однако…

Пары разошлись по заранее обусловленным секторам. Цели искать долго не пришлось: противник тоже чуть свет поднимался в небо.

По всем правилам построив маневр, пары со стороны солнца пошли в атаку: Тюлян и Беген — на «фокке-вульфов», Литольф и Кастелен — на «мессов». Первые огненные трассы. Рассыпающийся строй. Закручивающиеся карусели. Беген вначале как привязанный держится за ведущим, надежно прикрывает его. Но вот в прицел подворачивается «фоккер». Поддавшись азарту, обо всем забыв, он бросает Тюляна и устремляется на врага. А тут, как назло, отказывает бортовое оружие. Беген из охотника превращается в зайца. Гитлеровец быстро сообразил, что к чему, и стал нагло, ведя огонь, преследовать его. У Бегена кончается горючее. На аэродроме оцепенели от ужаса, видя, как пират расправляется с их летчиком. Никто ничем не в состоянии помочь ему. И тут откуда ни возьмись появляется Тюлян. Он вышел из боя и поспешил на выручку товарищу. «Фоккер», выпустив по идущему на посадку истребителю очередь, вынужден ретироваться.

Точно такая же картина, только с другим исходом, произошла у Литольфа с Кастеленом. Последний, как и Беген, не осилил соблазна самому сразить «месса», увлекся и все-таки вогнал его в землю. А Литольф-то остался без прикрытия. Не обладай он столь высокой выучкой, ему бы пришлось туго.

В конце концов все четверо вернулись целыми, невредимыми. Кастелен даже открыл личный боевой счет. Однако бой прошел сумбурно, скомканно, неорганизованно.

У французов предполетной подготовки, то есть инструктажа, не было, не проводили они и разбора полетов. Но сама жизнь, бесконечная цепь потерь подводили их к перенятию опыта организации полетов у русских. На этот раз помочь разобраться в недостатках пригласили лучших истребителей 18-го гвардейского полка — капитанов Сибирина и Федорова. Те со всех сторон проанализировали действия пар и подсказали, какие варианты боя могли быть наиболее эффективными. В конце разбора Литольф спросил:

— А как русские наказывают тех, кто бросает ведущих?

— У нас таких случаев почти не бывает. За это предусмотрено самое строгое наказание, — ответил Федоров.

Кастелену и Бегену пришлось коротать некоторое время в размышлениях под арестом. И случилось это как раз тогда, когда эскадрилья уже перебазировалась на аэродром, где стоял и женский бомбардировочный полк.

Пока устанавливались контакты и проводились совместные вечера отдыха, Беген и Кастелен отсиживались.

Так внедрялась в сознание «нормандцев» необходимость приобретения навыков группового воздушного боя.

О подвиге майора Тюляна, спасшего своего ведомого, о славных делах Литольфа, Дюрана, Лефевра рассказал в «Правде» Илья Эренбург. Он, как добрая фея, незримо летал с «нормандцами» и публицистическими выступлениями поднимал их патриотический дух, помогал эскадрилье в боевом становлении.

А французов удручало одно — с каждым днем редели ряды бойцов. Осталось в строю 10 пилотов: Тюлян, Литольф, Риссо, де ля Пуап, Прециози, Кастелен, Беген и «мушкетеры» — Альбер, Дюран, Лефевр.

Помнится, в последний приезд майор Мирле намекал на ожидаемое пополнение. Но ничего конкретного им сказано не было. Так что перспектива оставалась мало утешительной.

Однако вскоре над аэродромом Хатенки появился Ли-2. Не зная, по какому поводу он прилетел, никто не обратил на него особого внимания. А он приземляется, рулит к перекрашенным зеленым «якам» с трехцветными коками. Останавливается, выключает моторы, открывается дверца — и на землю в новенькой, с иголочки, парадной форме один за другим соскакивают французские летчики.

Тюлян глазам своим не поверил.

— Это кто? — подвернулся Дюран.

— Да подожди ты, — отмахнулся комэск, — дай самому разобраться.

В то же мгновение Дюран увидел, как удивленно расширились зрачки Тюляна.

— Неужели это ты, Пьер?! — воскликнул он, бросившись навстречу коренастому майору, на простом открытом лице которого под высоким лбом выделялись широкие вразлет брови, крупный выразительный нос.

— Жан, дорогой, конечно же это я, Пуйяд! — радостно закричал тот, заключая друга в крепкие объятия. Все молча наблюдали трогательную сцену.

— Откуда? Как? С какой миссией? — взволнованно спрашивал Тюлян.

— Привез тебе, дорогой, пополнение. — Пьер указал на молодых щеголей. — Прямо из Африки. Знакомься, — стал представлять прибывших с ним офицеров, — лейтенанты Андриен Бернавон, Морис Бон, Александр Лоран, Андре Бальку, Лео Барбье, Анри Буб, Поль де Форж, Жеральд Леон, Жак Матис, Жан де Тедеско, Фирмен Вермей, Андре Ларжо, младший лейтенант — секретарь-переводчик Анатоль Коро.

— Пьер, — на глазах Тюляна выступили слезы, — ты даже не представляешь, как вовремя прибыл к нам с пополнением. Скоро убедишься: все, что было до России, — цветочки, а ягодки увидишь здесь.

— Неужели так трудно?

— Не то слово. Трудности не страшны, к ним привыкаешь.

— Что же тогда?

— Мы никогда раньше не теряли столько людей. А ты подбросил целую эскадрилью. Да каких ребят! Эх, и заживем теперь! Дай-ка расцелую тебя: у русских это высшая степень выражения благодарности.

Обоюдной радости не было предела. Тюлян уже прикидывал в уме, что «нормандцев» можно разбить на две группы, «перемешав» «стариков» с новичками. Вторым отрядом станет командовать Литольф.

Сначала же по поводу такого события следовало устроить хороший обед. Прибытие пополнения — случай столь значительный, что не мешало бы разориться на марсельский суп из устриц и омаров, да о них сейчас можно было только мечтать. Правда, Шик и Стакович невесть где раздобыли барана, а механик Ив Жакье доложил, что на ближайшей скотоводческой ферме достал фасоли. «Представьте себе, русские кормят нашим лакомством животных!» — с ужасом говорил он.

— Дю мутон авэк арико — баранина с фасолью — лучшего угощения сейчас не придумаешь. Готовьте! — проговорил Тюлян.

Пока новичкам рассказывали о не столь длинной, однако полной героизма истории эскадрильи, пока летчики знакомились друг с другом, механик Андре Ларриве потрошил барана, вовсю раскалял кухонную плиту.

Все бы ничего, да что-то чересчур долго фасоль не уваривается. Дрова неважные. К тому же горе-поварам невдомек, что фасоль совсем не та, которую едят во Франции. Чтобы ускорить дело, Жакье прикатил баллон со сжатым кислородом, с помощью которого продували и заводили моторы. Поддали в топку кислорода, сами отошли в сторонку перекурить.

Летчики, весело переговариваясь, уже направлялись в столовую, когда вблизи раздался глухой взрыв.

— Подождите, ребята, посмотрю, что там произошло, — молвил Тюлян.

За столовой он увидел удручающую картину: плита и навес разворочены, вокруг на земле валяются куски мяса вперемешку с фасолью.

Взгляд остановился на разорванном баллоне, и комэск все понял.

— Ну, спасибо, накормили, — только и сказал отряхивающимся Жакье и Ларриве.

И все же праздничный обед состоялся: не вся баранина была заложена в котел. Оставшуюся Ив и Андре быстренько поджарили и подали с салатом из… одуванчиков, который привел вновь прибывших в умиление. Оказалось, что Жакье, Ларриве и другие механики давно употребляют в пищу одуванчики, культивируемые во Франции как огородное растение. Сначала одуванчики кипятят, чтобы удалить горечь, затем листья освобождают от черенков, моют, нарезают, солят — через шесть-семь часов только пальчики облизывай. Таким образом боролись с весенним авитаминозом. Правда, летчикам о том не говорили: не было времени собирать и для них необходимое количество растений. А на этот раз решили хоть одуванчиками загладить оплошность. Врач Лебединский приказал отныне заготавливать и подавать всем на стол салат «а ля Жакье — Ларриве».

За обедом Тюлян с интересом слушал и рассматривал новичков. «Все они полны романтических устремлений, жаждут необычайных приключений. Такими были и мы», — не без удовольствия отметил про себя комэск.

В разговорах выяснилось, что многие имеют немалый боевой опыт. Вот Поль де Форж. Еще в 1939 году сражался под руководством Марселя Валена. Был сбит, взят гитлеровцами в плен. Позже — репатриирован в связи с серьезным ранением, исключавшим, по мнению немецких медиков, его возвращение в строй. Однако он уже в 1942 году, покинув родные места, предстал перед командующим ВВС «Сражающейся Франции» генералом Марселем Валеном.

— Хочу снова стать истребителем.

— В Россию поедете?

— Сочту для себя за честь.

Под стать де Форжу были и другие парни.

— Ну, а как ты, Пьер, попал к нам? — спросил Тюлян сидевшего рядом друга, с которым крепкие узы связывали его еще с 1930 года.

— Это целая одиссея. Ты знаешь, Жан, что после оккупации бошами Франции предатели-петеновцы направили меня в Индокитай командиром эскадрильи ночных бомбардировщиков. Служил в Камбодже. В октябре сорокового на «потезе» бежал в Китай. Оттуда — через Индию, Судан, Чад, Нигерию — добрался в США, затем — в Лондон. Встретился с генералом де Голлем. Он сказал: «Нормандия» сражается. Нужно усилить ее. Подберите летчиков и отправляйтесь в Россию». Вот как я очутился здесь.

— Ты сам подбирал летчиков?

— Да, многих знаю лично, а с Бернавоном бывал в боях. Заверяю: надежный парень.

Тюлян помолчал, потом сказал:

— Прекрасно, что вы приехали, — дали эскадрилье второе дыхание…

Новичков чествовали 12 июля, а через день отметили национальный праздник французского народа — День взятия Бастилии.

В эскадрилью прибыли летчики братского 18-го полка во главе со своим командиром Голубовым, а из Москвы приехал генерал Пети.

Вначале все шло по программе. На лесной поляне выстроился личный состав. Пети поздравил с праздником, после чего был приспущен трехцветный французский флаг, который, становясь на колено, торжественно целовал каждый «нормандец».

И тут с командного пункта дивизии поступила команда: срочно выслать истребители эскадрильи на сопровождение бомбардировщиков.

В воздух поднялись Ролан де ля Пуап, Лефевр, Альбер, Беген, Кастелен. В небе они примкнули к истребителям 18-го гвардейского полка и вскоре приняли сигнал «Вижу противника».

Бой был жестоким. Несколько вражеских машин упало на землю, остальные спаслись бегством. Из «нормандцев» без повреждения возвратился только Лефевр.

Пулеметная очередь раздробила в самолете Бегена законцовку левой консоли. «Як» стал плохо слушаться рулей. Это злило Дидье. Он сел на первый попавшийся промежуточный аэродром, представился хозяевам, попросил обыкновенную ножовку. Все, кто мог, собрались посмотреть, что будет делать француз. А Беген преспокойно отпилил часть крыла, запустил мотор и отправился «домой». Друзья долго не верили в возможность такой «операции». Изучали срез, рядили-судили, и сошлись на том, что тут действительно поработали пилой.

Де ля Пуап на «яке» с акульей пастью на фюзеляже (по настоятельной просьбе пилота ее нарисовал механик Жорж Марлей) приземлился и вылез из кабины, то и дело вытирая платочком сочащуюся из уха кровь.

— Скорее раскрывай свою аптеку, Жорж, — обратился он к Лебединскому, горестно улыбаясь.

Что толку было в той аптечке — деревянном зеленом ящике с красным крестом на крышке, — которую врач всегда таскал за собой: там, кроме ваты, бинтов, йода, пилюль и бутылки из-под спирта (испарился во французских глотках — шутили летчики), ничего не имелось.

Лебединский обследовал ухо, поставил диагноз:

— Лопнула барабанная перепонка. Ничего страшного, до свадьбы заживет.

Упреждая события, скажем, что де ля Пуапа пришлось срочно отправлять в госпиталь, где он вместе с Лефевром, подхватившим желтуху, провел целых три недели.

Перед взлетом к Ролану подошел Литольф:

— Вы хоть сбили того, из-за кого пострадали?

— Определенно сбил бы, да забыл снять предохранители с оружия, — зло сплюнул Пуап.

— Вам не акулу, а ворону следует нарисовать, — процедил сквозь зубы заместитель комэска. Его раздраженность можно было понять: в строю оставалось все меньше опытных бойцов.

Не успели улечься страсти, вызванные происшедшим с Роланом, как внимание всех привлекла появившаяся на горизонте машина Альбера. Почему она так странно летит? То поднимает нос, то опускает. И звук мотора прерывается. Что бы это значило? Подбит самолет? Ранен пилот?

А «як» между тем «приковылял» к аэродрому. На посадку Альбер пошел с выключенным мотором. Приземлился, вернее, плюхнулся в самом начале полосы. Первым встретившим его «нормандцам» сказал:

— Если бы не судорога руки, сел бы лучше.

Оказалось, что вражеский снаряд повредил систему топливопитания. Но с помощью ручного подкачивающего насоса — альвейера — можно было лететь. 200 километров Альбер вручную питал мотор бензином. Потом неделю не мог летать: чертовски болели рука и плечо.

— Осталось дождаться только Кастелена, — заговорил Тюлян. — Интересно, какой фокус он продемонстрирует?

А в это время командир 20-го истребительного полка Александр Петровец принимал машины, возвращавшиеся со штурмовки вражеских войск.

Считает самолеты и глазам не верит: взлетало 12, а вернулось 13. Что за ерунда? Такого еще в практике не бывало. Может, вражеский примкнул? Нет-нет, все — «яки».

Ничего не понимая, комполка идет навстречу последнему, заруливающему на стоянку истребителю. Трехцветный кок. Француз! Как он попал сюда?

Из кабины вылазит, спрыгивает на землю и докладывает пилот:

— Лейтенант Кастелен, «Нормандия».

— Здравствуйте, лейтенант Кастелен, — пожимает руку ему подполковник. — Какими судьбами?

С трудом удалось понять: в воздушном бою оторвался от своих, потерял ориентировку, вынужденно пристроился к встретившимся «якам».

Петровец связался с «Нормандией», обрадовал всех известием, что Кастелен жив-здоров, дозаправится горючим и прилетит.

Только в сумерках появилась возможность собраться всем в спокойной обстановке.

За столами полновластным хозяином стал майор Жан Луи Тюлян — человек мужественный, твердый, упорный; великолепный пилот. Сверкая орлиным взором, он поднял бокал искрящегося шампанского, звонким голосом начал:

— Друзья, отмечая сегодня национальный праздник нашей страны, мы с гордостью повторяем крылатые слова генерала де Голля: «Франция проиграла сражение, но не проиграла войну». «Нормандия» подняла трехцветное французское знамя в старинном русском городе Иваново и, несмотря ни на что, сквозь бури и грозы пронесет его в Париж. Битва за освобождение нашей родины, которую мы ведем совместно с русскими братьями по оружию, продолжается. Независимость и величие Франции будут восстановлены. Вива!

Вторым берет слово заместитель Тюляна — Литольф, не менее отважный и умелый летчик. Он обращается к гостям:

— Дорогие русские друзья! В этот торжественный для нас день мы заверяем вас, что будем сражаться с фашистами до тех пор, пока наши руки будут в силах держать штурвалы, а глаза — видеть врага. Мы будем сражаться вместе!

Назревали важные события летней кампании 1943 года.

Новичков требовалось досрочно поставить в боевой строй.

Эскадрилье «подбросили» четыре «яка». На фюзеляже одного из них было выведено: «Дар православной русской церкви». Это вызвало немалое оживление среди французов. Они видели в наших хатах иконы, знали, что многие старики молятся богу, но чтобы церковь дарила самолет, такого прецедента еще не было.

— Командир, кому же вы отдадите этот божественный дар? — не преминул поинтересоваться Дюран.

— Нам говорили, — вмешался в разговор Пуйяд, — что в эскадрилью пришлют кюре. Хорошо бы, он оказался летчиком.

— Пусть стоит в резерве. Все мы представители разных вероисповеданий, так что, если потребуется, будем летать на нем по очереди.

С последними «яками» прибыли и русские механики. «Нормандцев» поразило, что работу, на которую французские специалисты тратили целые дни, они выполняли в считанные часы, притом с особо высоким качеством.

Вот тогда-то и возникла мысль о замене французских авиаспециалистов советскими. Тем более что у Тюляна уже скопилось немало рапортов от механиков с просьбой послать их учиться на пилотов. Часть авиаспециалистов постоянно болеет.

Тюлян доложил обо всем этом Мирле. Тот — Левандовичу, ставшему уже генералом. В итоге получили ответ: если желающих стать летчиками наберется 50 человек, будет организована соответствующая школа. В противном случае, по мере возможности, французские специалисты будут заменены русскими.

Начались тренировки прибывшего летного состава. Новички с особым энтузиазмом учились у видавших виды ветеранов «Нормандии». Мечтали поскорее утолить жажду боя, и никто не хотел думать о том, что в первых же стычках его может постигнуть участь Бизьена, Дервиля, Познански… Быстро вошли в строй не все. Становление некоторых явно затягивалось. Видимо, сказывалось то обстоятельство, что не каждый сказал правду о налете, то есть о количестве часов, проведенных за штурвалом в воздухе.

Пьер Пуйяд «оседлал» боевой Як-1 после трех учебно-тренировочных вылетов и тридцати минут сложного пилотажа на спарке Як-7. Первым боевым заданием стала для него разведка над линией фронта длительностью час двадцать минут. После этого он стал ведомым Тюляна.

…5 июля началась Курская битва. Началась не так, как хотел Гитлер.

В 5.30 фашисты намечали ринуться в наступление на Орел — Курск и Белгород — Курск. А в 2.20 войска противника, изготовившиеся к атаке, подверглись ураганному огню сотен наших артиллерийских батарей. Враг был в шоке. Он лишился фактора внезапности, но приведенную в действие огромную военную машину уже не мог остановить.

Яростное сражение произошло 12 июля на широком всхолмленном поле возле малоизвестной до тех пор Прохоровки. В крупнейшем танковом столкновении сошлось до 1200 танков. И крупповская сталь оказалась слабее советской.

К 18 августа орловский выступ гитлеровских войск был полностью ликвидирован.

В ходе Курской битвы враг потерял более полумиллиона солдат и офицеров, до 1500 танков, 3000 орудий, а также более 3700 самолетов, 33 из которых сбили истребители недавно доукомплектованной эскадрильи «Нормандия».

Но и она имела потери. Не вернулись с заданий лейтенанты Ноель Кастелен, Альбер Прециози, новички Жан де Тедеско, Фирмен Вермей, друг Пуйяда — Адриен Бернавон. У последнего на малой скорости отказал мотор, «як» очутился в штопоре, потом — в перевернутом «на спину» виде. Бернавон не успел ни привести самолет в нормальное положение, ни выпрыгнуть с парашютом.

Острая боль пронзила сердце Пуйяда. Он начинал понимать смысл слов Тюляна: «Все, что было до России, — цветочки…»

А следующий удар потряс всю «Нормандию», 16 июля в районе Красниково погиб Альбер Литольф. Он сдержал свое слово: сражался до тех пор, пока рука держала штурвал, а глаза видели противника. 14 фашистских самолетов сбил аскет-мечтатель, но вражеская пуля подстерегла героя.

Жан Луи Тюлян, скрипнув зубами, сурово сказал Пуйяду:

— Завтра, Пьер, мы отомстим за Альбера. Назначаю тебя командиром второго отряда вместо него.

Дни были напряженнейшие. «Нормандцам» приходилось действовать по солнцу — от его восхода до захода не покидали кабин. Ели и спали прямо на аэродроме. Как непохоже все это было на войну, которую помнили по Ближнему Востоку: номер в отеле, бар, вино, очаровательные крошки!

Следующий рассвет застал Тюляна и Пуйяда на ногах. Эскадрилью подняли по тревоге. Пьер еще не успел принять второй отряд и оставался ведомым Жана. Сколько лет их связывает верная, крепкая дружба! Еще с училищной скамьи в Сен-Сире. Потом учеба в аэронавтической школе Версаля. В один день получили дипломы пилотов. Жан пошел по следам своего отца-авиатора, погибшего в летной катастрофе, и дяди-генерала, хорошо известного в ВВС Франции. С 1939-го по 1943 год Пуйяд и Тюлян не виделись, встретились только в русских Хатенках. Каждый мысленно поклялся не расставаться до победы, до освобождения Франции.

«Жан остается тем же спартанцем, каким был всегда. Внешне сдержан и даже холоден, он умеет внушить к себе любовь и уважение. Без полетов не мыслит жизни. Презирает опасность, любит риск, превыше всего ценит решительность и отвагу. Чтобы первым взлететь, спит в приаэродромной землянке. Когда летчики, живущие в сельских избах, приезжают к самолетам, он встречает их отдохнувший, выбритый. Кажется, ему незнакомы физическая усталость и нервное истощение. С неизменной улыбкой на устах Жан находит выход из самых сложных ситуаций. На него равняются все летчики. Недаром русские говорят, что завидную репутацию «Нормандии» на девять десятых создает Тюлян. Мой давний знакомый Жозеф Пуликен не ошибся в выборе: передал эскадрилью в надежные руки».

Обо всем этом думал Пьер Пуйяд, готовясь к вылету на рассвете 17 июля.

Они стартовали и направились к линии фронта. Собственно, линии фронта на участке уже не было. Фашисты сначала отступали, потом пустились в беспорядочное бегство. Это вызвало бурю восторга у «нормандцев». Поражение гитлеровцев под Орлом и Курском укрепляло их веру в возвращение да родину, веру, которая умножала силы, помогала побеждать врага.

С земли сообщили: «Раяки, в районе станции Знаменской — большая группа «фокке-вульфов».

Жан Луи Тюлян сделал змейку, осмотрелся и увидел стаю гитлеровских хищников.

— Внимание, приготовиться к атаке! — передал он по рации.

Пары рассредоточились и устремились на врага. Пьер не успел глазом моргнуть, как оказался с Жаном в гуще «фоккеров». Ведомый старался не упускать из виду своего дерзкого, отважного командира. И он, наверное, был единственным, кто видел, как пламя в сером облаке снарядного разрыва встало над ЯКом и Тюлян в смертельной конвульсии рванул самолет к солнцу.