"Возвращение в небо" - читать интересную книгу автора (Лавриненков Владимир Дмитриевич)

Впереди — Украина

Недолго пробыли мы близ Гуково, однако запомнили этот аэродром. Наряду с обычной боевой работой отсюда впервые были совершены полеты над морем. Нам поручили уничтожать на воде катера, баржи, пароходы, которые перевозили боеприпасы и пополнение для нескольких потрепанных немецко-фашистских дивизий, прижатых советскими войсками к морю на Таманском полуострове.

Для нас полеты над морем были в новинку — ни специальной подготовки, ни опыта никто из летчиков, кроме командира полка, не имел. Тем не менее задание командования выполнялось успешно.

Мы с Остапченко отправились в свободный, «охотничий» полет через Таганрогский залив на Ейск. Для нашей пары это была первая «челночная» операция. Предстояло пройтись над водным простором, обстрелять замеченные транспорты врага, приземлиться в Ейске, пополнить горючее и боекомплект, а затем проделать ту же боевую работу, но уже на обратном маршруте.

Море ослепительно сверкало под ярким весенним солнцем. Вокруг был удивительный, безграничный простор. Никаких ориентиров, только синяя-синяя водная гладь.

Остапченко близко подошел к моему самолету, как бы прижался ко мне перед лицом опасности, которую таила лежавшая под нами бездна. Я тоже чувствовал себя не совсем спокойно. Вдруг откажет мотор? Вдруг случится такое, что придется идти на вынужденную? Но какая может быть здесь вынужденная посадка? Это верная гибель… Хотел было спросить у Николая по радио о его самочувствии, но включить передатчик не решился — ото могло помочь врагу обнаружить нас.

Посмотрел в сторону Остапченко. Он держался уверенно. Это меня успокоило. Все опасения, вызванные необычностью полета над морем, сразу развеялись, я обрел прежнюю уверенность, включился в активную работу. И тут же заметил на воде необычную белую полосу. Что это? Чей след? Ага, идет катер. Первая морская цель. Что ж, испытаем и тут свою удачу.

Осмотревшись, убедились, что никакого прикрытия над целью нет, снизились, догнали катер, выпустили по нему несколько очередей. Он начал отстреливаться. Этого мы не ожидали. Зашли еще раз и заставили его навсегда умолкнуть. Второй целью оказалась тяжело груженная баржа, также имевшая на борту зенитно-пулеметные установки. Покончив и с баржой, мы благополучно приземлились на площадке возле Ейска. Зарулив на стоянку, подытожили результаты вылета: проложен новый маршрут, приобретен первый опыт атаки морских целей.

Под вечер отправились на свою базу. На обратном пути чувствовали себя значительно уверенней. Море уже не пугало нас…

В один из дней, возвращаясь с боевого задания, я вдруг увидел на нашем аэродроме два необычных самолета. Один из них стоял вблизи КП, другой лежал распластанный за пределами летного поля. Присмотревшись, я в первый момент даже растерялся: это были «Мессершмитты».

— Не удивляйтесь, товарищ лейтенант, — охотно пояснил техник Моисеев. Здесь у нас целый переполох случился! А немецкие летчики, между прочим, сами зашли на посадку. Пилоты с поднятыми руками вылезли из кабин, их отправили в штаб армии. Ну а самолеты, как видите, вроде подарка нам оставлены.

Самолет противника на нашем аэродроме — немалое событие. Всем хотелось увидеть поближе оружие врага, изучить его. Люди окружили «Мессершмитт» тесным кольцом. На крыло взобрался Олег Зюзин, в кабине сидел Шестаков. Техники ощупывали каждый узел.

Командир полка запустил мотор, погонял его на равных режимах. Потом под возгласы одобрения пошел на старт «Мессершмитт» помчал по аэродрому. В тот день, помимо Шестакова, несколько летчиков поднимались в воздух на чужом истребителе и летали по кругу над своим аэродромом. Разговоры были только о нем. Зюзина единодушно признали лучшим знатоком «Мессершмитта», а потому командир официально закрепил «чужака» за ним. Вначале Олег был польщен. Но прошло несколько дней, и наш однополчанин стал роптать, а потом потребовал, чтобы его избавили от ненавистного подопечного…

Летчики — народ сообразительный, малейшие изменения обстановки не проходили для них незамеченными. Довольно точно определили мы и то, что предстоит наступление. Это подтверждалось и повышенным интересом, который вдруг стало проявлять к 9-му гвардейскому полку командование воздушной армии, и тем, что подполковник Шестаков неожиданно устроил на новом аэродроме оригинальное показательное учение. С утра всех летчиков вывезли на летное поле, куда прибыли инспекторы из штаба воздушной армии. Каждый из нас поднимался по графику в воздух и выполнял на глазах у придирчивых поверяющих сложнейшие фигуры высшего пилотажа.

Затем состоялся разбор, в конце которого нам неожиданно сообщили, что Шестаков назначен заместителем командира дивизии. Штаб дивизии стоял недалеко от нашего аэродрома, и Лев Львович в тот же день вылетел к новому месту службы. Командиром полка к нам пришел Герой Советского Союза гвардии подполковник Анатолий Афанасьевич Морозов, которого многие из нас давно и хорошо знали.

Не знаю, чем объяснить, но фашистские бомбардировщики вдруг резко участили налеты на наши тылы и боевые позиции. Перехватывать «Юнкерсов» с нашего далекого от линии фронта аэродрома было почти невозможно. Поэтому группу истребителей срочно посадили на площадке «подскока», вблизи фронта. Меня назначили командиром этой группы. Восемь «Яков» рано утром перелетели на удобное местечко, расположенное между степными лесополосами. Приземлившись, мы быстро спрятали машины в чаще деревьев.

Первые вылеты с площадки «подскока» были малоуспешными. Пока мы запускали моторы, заметив появление «Юнкерсов», перехватить их было уже невозможно. Мы, правда, догоняли бомбардировщиков, но догоняли далеко от фронта, над своей территорией.

Узнав об этих трудностях, заместитель командира дивизии Л. Л. Шестаков немедленно оказал помощь: в лесополосе на второй же день появились радиостанция и радист, хорошо знавший немецкий. Теперь дело пошло иначе. Мы вылетали только на уже засеченную группу противника, встречали «Юнкерсов» у линии фронта и вовремя атаковали их. В этой ситуации трудности стали испытывать уже вражеские истребители. Случалось так, что иногда они обнаруживали наше присутствие, лишь увидев, как вспыхивал их подзащитный.

…Вернувшись с очередного задания, мы только приземлились между лесополосами, как на радиостанцию поступило сообщение, что командующий фронтом генерал Ф. И. Толбухин объявляет всей группе истребителей благодарность за решительные и изобретательные действия. А ведущего «Сокола-17» (это был мой позывной) награждает именными часами…

Вскоре на площадке «подскока» нас сменила группа Алелюхина, а мы возвратились на полковую базу.

С 1 мая по 1 июля 1943 года 9-й гвардейский совершил свыше шестисот боевых вылетов, и половину из них на прикрытие наземных войск. В воздушных боях за это время было сбито свыше 40 немецких истребителей и 30 бомбардировщиков.

В конце июня я повел четверку «Яков» на прикрытие наших войск, которые удерживали знаменитый Матвеев курган.

Был солнечный день. Сизая дымка скрывала от глаз укрепления и позиции, делала малозаметными даже выстрелы орудий и взрывы снарядов.

Над Матвеевым курганом в небе было спокойно. Мы спикировали на высотки и возвратились на свою территорию. По опыту мы уже знали, что именно здесь можно было наткнуться на чужие самолеты, которые постоянно стремились проникнуть к пристрелянным переправам, мостам, крупным населенным пунктам.

Особенно часто подвергалась тогда нападениям прифронтовая станица Великокрепинская, которая раскинулась по берегу речушки Крепкой, впадающей в Дон. Знали мы этот край хорошо, ориентировались над ним, как дома. Не удивительно, что я на большом расстоянии безошибочно узнал знакомую станицу. Именно тогда на подходе к ней мы услышали станцию наведения истребителей: она звала нас на перехват немецких бомбардировщиков, которые шли на Великокрепинскую. Включив передатчик, я попросил уточнить курс, по которому шли «Юнкерсы», их количество, высоту. Полученные данные говорили о том, что мы находимся выше «Юнкерсов». В этом мы убедились через несколько минут.

Две группы бомбардировщиков с небольшими интервалами приближались к прифронтовой станице. Раздумывать было некогда. Атака и только атака могла заставить экипажи «Юнкерсов» отклониться от избранной цели и сбросить бомбы куда попало.

«Атака!» — подал я команду своей четверке и перевалил своего «Яка» в пикирование. «Юнкерсы» быстро приближались. Я шел на большой скорости, шел навстречу первой группе, прицеливаясь в ведущего. За мной летели товарищи. «Только не промахнуться! Только сбить!» — эта мысль безраздельно владела мной.

Летчик «Юнкерса» явно растерялся. Пули и снаряды одновременно впились в большую, словно зависшую тушу «Юнкерса».

— Горит! — закричал Николай Остапченко.

Но я и сам знал, что «юнкере» обязательно сгорит. Мое внимание было уже приковано ко второму бомбардировщику: забыв об осторожности, он шел в мою сторону.

На этот раз мне тоже удалось осуществить задуманный маневр. Оба «Юнкерса» упали недалеко от станицы Великокрепинской. Остальные, так и не сбросив свой смертоносный груз, повернули на 180 градусов.

В воздушном бою с немецкими истребителями мы израсходовали весь боекомплект. У меня первого не стало боеприпасов. Преследуя «Мессершмитт», я внезапно заметил это. Надо было срочно выходить из игры.

— Атакуй, я прикрою! — быстро передал я Николаю Остапченко, а сам отвернул в сторону. Ведомый понял меня.

Немецкий истребитель оказался сбитым. Моя четверка без потерь возвратилась на свой аэродром.

Когда я доложил об этом бое командиру полка Морозову, он сказал:

— Хорошо. Садись, отдохни. Как проходил бой, я знаю. Все слышал по радио.

Я присел на скамейку, начал вытирать вспотевшую от жары голову. А Морозов смотрел на меня, улыбаясь, и продолжал:

— Срочно бери мою эмку, поезжай переодеться и возвращайся сюда. На очень важное свидание. Ясно?

— .Ясно! — ответил я, ничего не понимая.

— Ну давай. Жду.

Я пошел разыскивать эмку. Ее водитель Вася Погорелый так усердно прятал нашу единственную легковую машину, что непросто было отыскать ее без привычки. Сам он ко мне, конечно, не выехал бы из своего замаскированного укрытия, как делал это, завидев командира полка!..

И все же я довольно быстро нашел Погорелого. Управились мы минут за тридцать. Морозов указал на карте место, куда мне следовало явиться. По всей вероятности, это был аэродром штаба фронта. Я сделал такой вывод потому, что, приблизившись к цели, мы увидели протянутую по земле телефонную линию.

Дорога привела нас в густой перелесок. Здесь эмку неожиданно остановили, и я представился старшему офицеру. Он и проводил меня к группе генералов, стоявших на летном поле. Я сразу узнал среди них командующего пашей воздушной армией генерала Хрюкина.

— Вот он, товарищ командующий фронтом, — сказал Хрюкин высокому полному генералу, указывая в мою сторону. Я сообразил, что это и есть Федор Иванович Толбухин.

Толбухин с интересом оглядел меня.

— «Сокол-17»? — приветливо спросил он. — Здорово вы со своими товарищами уничтожаете «Юнкерсов».- В руках командующего засияли золотые часы. — Вы, товарищ лейтенант, провели великолепный воздушный бой лад нашими войсками. За этот бой командование фронта награждает вас этим памятным подарком. Желаю новых успехов!

— Служу Советскому Союзу! — взволнованно произнеся…

Обратно мчались с Погорелым по той же пыльной дороге. Положив часы на ладонь, я долго рассматривал их. Мог ли я думать тогда, что в недалеком будущем, подбив «раму», я столкнусь с ней, окажусь в тылу врага и навсегда расстанусь с этими чудесными часами, подарив их хорошему человеку; что мой воздушный бой, высоко оцененный Ф. И. Толбухиным, и мой позывной «Сокол-17» командующий фронтом вспомнит еще раз при весьма необычных обстоятельствах и что этот факт сыграет немаловажную роль в моей жизни…

Вскоре после встречи с командующим фронтом меня неожиданно послали в Москву, в штаб ВВС.

О цели командировки я ничего не знал, и это тревожило. Морозов сказал только, что меня, видимо, примет командующий ВВС. Так оно в действительности и было.

Маршал авиации Александр Александрович Новиков принял меня поздно вечером.

Усадив меня в кресло перед собой, он стал расспрашивать о жизни полка, о моих последних воздушных боях.

Рассказывая о себе и о товарищах, я заметил, что Александра Александровича интересует прежде всего мой собственный боевой опыт, мысли о тактике действий наших истребителей, взгляды на новые приемы воздушного боя и на поведение «Мессершмиттов» в поединках.

Выслушав меня, он сказал:

— Рядом с моим кабинетом есть свободная комната. Завтра с утра садись и пиши статью. Большую статью о своих воздушных боях. Это будет поучительно для других.

— Товарищ маршал, я никогда не писал статей.

— Клади перед собой летную книжку и пиши о каждом сбитом вражеском самолете.

— Сбивать я умею… А вот описать, как было дело…

— Изложи, как сумеешь. Журналисты помогут доработать, — Новиков дружелюбно оглядел меня с головы до ног, задержал взгляд на поношенной, выгоревшей гимнастерке и быстро что-то написал на небольшом листке бумаги. — Завтра зайдешь в мастерскую. Пусть как следует оденут героя, — и протянул мне исписанный листок. — А когда закончишь статью, мы познакомим тебя с конструктором «Яка», — сказал он на прощание…

Несколько дней мы работали с сотрудником «Красной звезды». Я писал и рассказывал, потом перечитывал то, что он уже обработал. Беседуя с военным журналистом, я многое осмыслил по-новому и был очень благодарен ему за это…

А потом, как и обещал командующий ВВС, меня повезли в конструкторское бюро одного из замечательных советских конструкторов Александра Сергеевича Яковлева.

В кабинете, заставленном свертками чертежей, макетами, деталями самолетов, я увидел генерала, занятого какими-то расчетами. Это и был Яковлев. Меня представили, и он сразу отложил в сторону дела. Видимо, беседа с истребителем-фронтовиком, который летает на «Яках», интересовала авиаконструктора.

Рядом с Яковлевым я почувствовал себя не совсем уверенно. Он, конечно, ждал от меня дельных высказываний о боевых качествах созданных им истребителей, особенно о самом совершенном из них — о Як-1. Эту машину я знал отлично. Мне были хорошо знакомы и его учебно-тренировочные самолеты УТ-1 и УТ-2. И я искренне дал высокую оценку всем этим машинам.

Поначалу Яковлев слушал меня, опустив голову. Когда я умолк, он поднял свои умные глаза, с интересом посмотрел на меня и оживленно спросил:

— Давно вы летаете на «Яках»? Сколько сбили на них немецких истребителей?

Я сразу сообразил, что конструктора интересуют преимущества нашего истребителя над подобными типами вражеских машин. Разговор пошел свободнее. Я рассказывал о том, как в различных ситуациях проявляются преимущества и слабые стороны нашего истребителя по сравнению с Ме-109. Яковлев слушал и что-то чертил карандашом на листе бумаги. Когда же я вспомнил, что у Як-1 при перегрузке на выходе из пикирования срывается с крыльев обшивка, конструктор отбросил карандаш, встал из-за стола, возбужденно зашагал по кабинету.

Я умолк.

— Говори, говори, пожалуйста, — попросил он. — О крыльях я слышу в сотый раз. Это давно уже учтено.

Я признался, что летчики мечтают о маневренном самолете с металлическими крыльями.

Яковлев внимательно слушал меня. Потом неожиданно спросил:

— Когда вы возвращаетесь на фронт?

— Наверное, завтра.

— Вы, конечно, без самолета?

— «Яков» в полку мало… В мое отсутствие товарищи и на моем совершают боевые вылеты…

Дружески взяв меня под руку, Яковлев доверительно сказал:

— Конструирование — это тоже бой, лейтенант. Выиграть его в стычках с инерцией, ограниченностью, с самим временем — для этого нужно много усилий… Здесь, в бюро, нам иногда кажется, что мы достигли нужною результата. А жизнь порой дает свою оценку нашему детищу- совсем не ту, на какую мы рассчитываем…

— Но мы любим Як-1. Он — настоящая гроза в руках умелого летчика! воскликнул я.

— Это известно, — спокойно произнес Яковлев и повел речь о другом. Завтра передадим вам для полка наш новый самолет — Як-9. Вы о нем еще не слышали, не знаете его. На аэродроме инженеры ознакомят вас с «новорожденным». Он значительно тяжелее первого, пушки на нем калибром покрупнее, емкость бензобаков больше.

Каждое слово конструктора о новой машине наполняло меня радостью. Я на миг представил, как буду лететь на ней на фронт, как приземлюсь на своем аэродроме…

В цехах авиазавода я впервые ознакомился с процессом рождения самолета. От каркаса до живой, законченной, красивой машины. И это чудо творили в основном женские руки! А как тепло встретили меня рабочие!

На заводском дворе стояло несколько готовых Як-9. Внешне этот истребитель был похож на своего предшественника, но конструктивные изменения были значительными. Мне пришлось немало попотеть, пока их освоил. Наконец я запустил мотор, опробовал его, снова выслушал советы и наставления инженера.

Москва простиралась под крыльями моего нового самолета. Я накренял его, разглядывал город, прощаясь с ним. Все здесь было таким дорогим, будто я давным-давно его знал.

Перелет на наш аэродром близ города Шахты был длительным, с несколькими посадками на маршруте для заправки горючим.

Лишь только приземлился и подрулил к своей стоянке, занятой моим испытанным в боях «Яком», как Моисеев взобрался на крыло и протянул «Красную звезду».

— Читаем, ума набираемся!

Я удивленно уставился на него.

— «Мои воздушные бои». Продолжение следует! — воскликнул верный Вася Капарака (а все-таки Моисееву очень подходило это прозвище!).

Развернув газету, я увидел название первой статьи, над которой стояла моя фамилия. В конце значилось: продолжение следует.

А к новому самолету, стоявшему в лучах солнца, уже сходились летчики. Разминая ноги, я отошел чуть в сторону и сразу ощутил удивительную тишину.

Это были первые дни грозного июля 1943 года, дни, когда началась битва под Курском, когда разгорелось оборонительное сражение Центрального фронта в районе Курского выступа. И хотя события эти происходили в нескольких сотнях километров от нашего аэродрома, все летчики чувствовали себя сопричастными к ним, дрались на своем участке с особым ожесточением. Боевые вылеты в тот период отличались особенно высокой результативностью.

Вот почему уже на другой день после возвращения из Москвы я включился в боевую работу полка. К величайшему удивлению Васи Капараки, я пошел на задание не на новом истребителе, а на своем верном Як-1 с номером 17. Таков уж был обычай фронтовиков: до конца быть верным оружию, с которым побеждал. Я не пожелал менять самолет потому, что новый истребитель Як-9, хотя и имел пушки помощнее и больший запас горючего, но маневренными качествами уступал своему легкому, изворотливому брату — Як-1.

Чутье не подвело меня: несколько дней спустя во время первого же вылета Як-9 был сбит в воздушном бою. Вел его опытный истребитель Левшенко. Он, как и я, овладел новой машиной и охотно взял ее. Но в бою на вертикальном маневре тяжелый Як-9 отстал, и его обстреляли «Мессершмитты». Он рухнул вместе с пилотом вблизи аэродрома и глубоко ушел в землю.

В середине июля наш полк получил приказ сдать свои самолеты. Личный состав был перевезен в тыл, на аэродром Зимовники.

Приземлившись вблизи донской станицы, мы увидели посреди ровного поля длинный ряд совсем незнакомых самолетов. Они имели колесо на длинной стойке впереди, под мотором, и были окрашены краской мрачного неопределенного цвета.

Командир полка Морозов подвел нас к крайнему истребителю, осмотрел его, сказал:

— Подарок союзников — «Аэрокобра». Надеюсь, мы укротим ее…

Переучивание на «Аэрокобру», которым руководил полковник Миронов, усложнялось тем, что мы не располагали ни одним самолетом со спаренной кабиной, так называемой «спаркой». Чтобы компенсировать этот недостаток, инженеры и конструкторы, доставившие новые машины, оборудовали класс для теоретических занятий. Мы просиживали в этом классе с утра до позднего вечера, изучая кабину и шасси. «Кобра» являлась для нас принципиально новым самолетом, и, чтобы управлять ею, требовались определенные навыки. Достаточно сказать, что, например, тормоза у «Кобры» были, как у автомобиля, ножные, а мы привыкли пользоваться только ручными.

Тренажи на земле показали, что не всем нашим летчикам удается быстро и безукоризненно овладеть новой машиной. Когда же дошло до полетов, случались и весьма нежелательные происшествия: один из пилотов разбился, другой выпрыгнул с парашютом, покинув «Кобру». Николай Остапченко, забравшись на высоту, чуть было не приземлился на том свете. Его машина, потеряв скорость, в один миг перешла в штопор. Хорошо, что Остапченко не растерялся и не выпрыгнул из машины (в такой ситуации «Кобра» и после прыжка мало кого отпускала живым, не ударив смертельно своим килем). Уже у самой земли ему удалось вывести машину из штопора.

У тех, кто летал на Як-1, заокеанский подарок не вызывал особого восхищения. И все же «Кобра» была современной боевой машиной, сделанной на уровне хороших истребителей периода войны. Спустя две недели мы ужо выполняли на «Кобре» учебные задания.

В середине августа, освоив на «Кобрах» все испытанные приемы атак и обороны, отработав самые эффективные боевые порядки, коллективный взлет и т. п., мы перелетели на свой аэродром вблизи Ростова. День возвращения полка на фронт оказался знаменательным: он совпал с началом штурма укреплений противника на реке Миус войсками Южного фронта.

Советская артиллерия в то утро несколько часов вела ураганный огонь по немецким укреплениям. Стрелковые части и танки стояли на исходных рубежах, готовые к прорыву обороны. Земля в тот августовский день окуталась дымом, сквозь который во многих местах пробивалось пламя. Величественная картина битвы была видна с высоты на много километров.

Мы, летчики-истребители, все внимание сосредоточили на наблюдении за воздухом. Фашистские бомбардировщики должны были непременно прийти сюда.

Мы ходили над районом битвы, то снижаясь и разгоняя вражеские самолеты, то набирая высоту (такой способ барражирования у нас назывался «качать люльку»). В определенных районах наша группа, развернутая по фронту, одновременно разворачивалась на 180 градусов. «Кобры» легко брали высокие горки, и превосходство в высоте создавало нам явное преимущество.

Две группы бомбардировщиков «Хейнкель-111» мы обнаружили на большом расстоянии. Наш ведущий предупредил, что в атаку пойдут две четверки, а одна останется для прикрытия.

Сблизившись, я повел свою группу на врага. Удар с высоты со стороны солнца был неотразим. Огонь семи огневых точек «Кобры», в том числе пушки и шести крупнокалиберных пулеметов, в таких ситуациях особенно эффективен. Я атаковал ведущего. На расстоянии 150 метров «Хейнкель» оказался таким большим, что я даже растерялся, куда бить. Потом прицелился в мотор, открыл огонь. Видимо, я стрелял дольше, чем было нужно. «Хейнкель» вспыхнул сразу. Его соседи шарахнулись в разные стороны, высыпав бомбы на пустые поля.

Все ведущие пар моих двух звеньев успешно обстреляли других бомбардировщиков, отчаянно удиравших с поля боя. А тем временем к нам приближалась еще одна группа «Хейнкелей». Она была уже недалеко и находилась на одной с нами высоте. Забираться на высоту — значило для нас потерять драгоценные минуты, в течение которых противник сбросит бомбы на наши войска. Четверка прикрытия, образовавшая над нами «крышу безопасности», давала нам возможность атаковать и из того положения, в котором мы находились.

Сноп уничтожающего огня, выпущенный моим самолетом, догнал еще один вражеский бомбардировщик. Его моторы вышли из строя, он потерял опору и повалился к земле.

Мы возвращались на аэродром, довольные «Коброй», особенно мощностью ее вооружения.

На следующий день вылетели в том же направления и сразу наткнулись на «Мессершмиттов». Они ждали нас Бой завязался кучный, тесный, самолеты вмиг перемешались. Пока я преследовал одного Ме-109, Остапченко, немного отстав, встретил несколько самолетов и потерял меня. Атакованный мной «мессер» уже падал вниз, а я все не мог разыскать своего ведомого. Пришлось продолжать бой в группе.

Около получаса наша шестерка, а затем уже пятерка дралась с десяткой «Мессершмиттов». Отвага советских летчиков и сокрушающий огонь оружия обеспечили нам победу — мы очистили небо от противника, советские бомбардировщики вышли на цель и возвратились домой бот потерь. А мы вернулись на свой аэродром, но без Николая Остапченко. И вдруг, уже заходя на посадку, я увидел на краю поля «Аэрокобру», окутанную дымом. Что за самолет? Почему он очутился за пределами ровной полосы?

На стоянке меня встретил Моисеев. Прыгнув на крыло машины, он стал что-то кричать. Я не расслышал его слов, но по выражению лица догадался, что техник пребывал в хорошем настроении.

История, происшедшая с Николаем Остапченко, в изложении Моисеева рисовалась не столько драматической, сколько веселой, хотя речь шла о жизни и смерти.

Потеряв меня, Николай, оказывается, «привязался» к какому-то другому самолету и вышел вместе с ним из карусели. Только тогда он понял, что доверчиво пошел за… «Мессершмиттом». Не успел опомниться, как по его самолету полоснула очередь. Бензобаки и пропеллер получили пробоины. Николай бросил машину в пике, чтобы избежать новой атаки. А выйдя из пикирования, почувствовал, что лететь трудно: мотор трясло, а следом за «Коброй» тянулась ленточка распыленного бензина.

Когда он все-таки добрался до своего аэродрома, те, кто находился на земле, увидели, что «Кобра» Остапченко загорелась. Ковачевич бросился к радиопередатчику и приказал летчику покинуть машину. Но Николай все-таки посадил «Кобру». Выскочив из кабины, он бросился прочь от самолета. А пробежав несколько метров, почувствовал, что ему мешает какая-то тяжесть Только тогда Остапченко заметил, что не снял парашют и он бьет по ногам. Наклонившись, чтобы отцепить ремни, летчик с ужасом увидел, что следом за ним с горки катится его горящая «Кобра». Катится и горит. Тут уже было не до того, чтобы снимать парашют! Остапченко побежал дальше, не сообразив, что надо свернуть в сторону. К счастью, на выручку ему подоспели на машине летчики и техники. Кто-то крикнул, чтобы Николай опомнился, остальные бросились к «Кобре», остановили ее, песком сбили пламя на крыле. Я, оказывается, застал последний кадр этой истории. «Кобра» была уже потушена, а Николай, обрадованный тем, что пострадало только одно крыло, рассказывал товарищам, что с ним произошло в воздухе. Заметив меня, мой ведомый прервал свои воспоминания, приблизился ко мне вплотную и виновато сказал:

— Черт его знает, как оно получилось… Самолетов было, как на ярмарке. Все смешалось. Бросился к одному — не семнадцатый, к другому — чужой, ну, думаю, третий — уж наверняка твой… Это и подвело под монастырь. Как полоснул меня «мессер» — стрелки на приборной доске запрыгали, в глазах замелькало. Нырнул к земле, и, как видишь, она спасла…

Мне было ясно, что Остапченко, попав в сложное положение, не растерялся, не потерял чувства уверенности в себе. Я посочувствовал ему, но все же напомнил о железном законе для ведомого — держаться ведущего. Мой напарник на глазах сник. Мне стало жаль товарища, только что пережившего немалое потрясение.

— Так, говоришь, земля выручила? — уже другим тоном спросил я. — Это точно. И удивительного здесь ничего нет. Ведь над твоей родной Украиной летаем!..

В дни наступления на аэродроме никогда не собирались все самолеты полка сразу. Дело в том, что над нашим аэродромом то и дело проходили группы «петляковых», «Ильюшиных», которых нам поручалось сопровождать к цели.

Однажды мы сопровождали большую группу бомбардировщиков, летевших на выполнение боевого задания в район крупной железнодорожной станции Амвросиевка. Только миновали линию фронта, как Евгений Дранищев сообщил ведущему, что мотор его самолета парит: по-видимому, что-то случилось с системой водяного охлаждения.

Действительно, за «Коброй» Дранищева тянулась белая полоса распыленной воды или пара. Его самолет начал отставать.

Ведущий передал по радио:

— Возвращайся домой. Лейтенант Костырко, сопровождайте командира звена на аэродром!

Если бы даже не прозвучала такая команда, Николай Костырко никогда не оставил бы своего лучшего друга, да к тому же над оккупированной территорией. И два истребителя, отделившись от группы, быстро пропали из поля зрения…

Мы довели «петляковых» до цели, завязали бой с «Мессершмиттами», и наши бомбардировщики успешно выполнили задание. На обратном маршруте мы шли на незначительной высоте, осматривая небо, наземные ориентиры и все, что попадалось на пути. Делать это нас заставляла мысль о Жене Дранищеве отличном летчике, верном товарище, всеобщем любимце полка.

Оставив самолеты в капонирах, мы заспешили на КП, надеясь узнать о благополучном возвращении двух неразлучных друзей. Но здесь о Дранищеве и Костырко ничего не было известно. Мы просто остолбенели: «Как? Куда они могли деться?»

Ответа на этот вопрос нет и по сей день… То, что случилось с ребятами, так и осталось загадкой. Может, один из самолетов, теряя высоту, совершил посадку в поле, а рядом приземлился второй? Может, оба потерпели катастрофу? Может, на них напали «Мессершмитты»?..

Без вести пропавшие… Так числились в документах после этого несчастного случая Женя Дранищев и Коля Костырко… Так мы говорим о них и сейчас, спустя тридцать лет… А порою мне кажется, что мои дорогие однополчане — и поныне в полете. Для офицеров и солдат нашего полка Дранищев и Костырко навсегда остались жизнерадостными, мужественными юношами, какими были почти все мы в ту пору.

Не погостил Женя Дранищев в родных Шахтах, не возвратился Коля Костырко на любимую свою Украину. Не осталось даже могил этих мужественных офицеров. Но навеки живет в сердцах ветеранов 9-го гвардейского светлая память об этих двух юношах — русском и украинце, преданно любивших свою Отчизну и отдавших в борьбе за ее счастье свою молодую жизнь…

23 августа блестящей победой советских войск завершилась Курская битва. Одновременно был освобожден Харьков.

Маршруты наших постоянных полетов уже протянулись к самым дальним городам Донбасса. В связи с этим в последних числах августа полк перебазировался на аэродром вблизи села Павловка, километрах в двадцати от Гуково.

Наши потери значительно отразились на боеспособности полка. Прошел слух, что нас пошлют в тыл на пополнение личным составом и материальной частью. Но обстоятельства сложились иначе: в полк прибыла большая группа летчиков, а через несколько дней специальные перегонщики пригнали на наш аэродром партию «Аэрокобр».

— И где вы их только берете? — спросил кто-то перегонщиков.

— В Америке, — безразличным тоном ответили те. — Через Аляску и Дальний Восток прилетели прямо к вам, в Павловку…

Каждая эскадрилья занимала теперь отдельное помещение. В общежитиях летчиков дневальными были девушки, служившие в полку мотористами и оружейниками. Во время дежурства девчата убирали комнаты, меняли постельное белье, а если замечали, что у кого-нибудь загрязнилась гимнастерка или оторвалась пуговица, часто предлагали свою помощь.

На второй день после перелета в Павловку я надел утром ту самую гимнастерку, в которой прилетел и на которой были прикреплены все мои боевые награды, в том числе и Золотая Звезда.

В дверях меня остановила дневальная.

— Товарищ старший лейтенант, что на вас за рубашка!

— Заношенная, — спокойно ответил я. — Ты, девушка, хочешь сделать мне приятное?

— А есть у вас другая гимнастерка?

— Я был бы никудышным хозяином, если бы все время ходил в одной.

— Оставьте эту на кровати. Ведь сегодня вечером будут танцы.

Я послушался доброго совета. Натянул старую, выгоревшую на солнце гимнастерку. Она была почти белой, и лишь на груди, под орденами и Звездой, оставались темные пятна. В ней я ходил ежедневно, на ней носил и награды, с которыми не раз вылетал и за линию фронта. Так теперь делали почти все.

Переодевшись, заторопился на улицу, где ожидала машина, следовавшая на аэродром. Только собрался перемахнуть через борт машины, как кто-то из товарищей сунул мне в руки письмо, переданное еще вчера разносчиком почты. Хлопцы, увидев письмо, загалдели.

— Любовь находит нас повсюду, — продекламировал мой сосед.

— Читай громко! — потребовал кто-то. Я засунул письмо в карман гимнастерки, даже не взглянув на адрес.

Наш аэродром возле Павловки имел некоторые особенности рельефа: на одном его конце, именно там, где находился КП, возвышался курган, насыпанный, по-видимому, еще скифами. Вчера мы уже слазили на курган и с его высоты осматривали окрестности. Именно тогда командир полка, увидев среди нас Амет-Хана, подозвал его к себе и мы стали свидетелями их разговора.

— Как твой самолет после ремонта? — спросил Морозов.

— Не годится, товарищ подполковник.

— Что это значит?

— Собственно, он годится, товарищ командир… только для одного — стоять на аэродроме…

— Но ты же перелетел на нем сюда, вот и на задание сходишь, — твердо сказал Морозов.

— Если техники заменят мотор на новый или на исправный… Иначе опасно.

— Выходит, отказываешься от своего самолета?

— Отказываюсь, товарищ подполковник, — со вздохом подтвердил Амет-Хан.

Морозов немного постоял, подумал, потом приказал подготовить машину Амет-Хана к вылету. Вася Погорелый тут же подкатил на эмке и повез командира к злополучной «Аэрокобре».

Мы следили с кургана за тем, как Морозов сел в кабину, как решительно вырулил на старт, опробовал мотор на больших оборотах и пошел на взлет. Амет-Хан замер, прижав к губам кончики пальцев. Мы приумолкли, ожидая, что будет. И тут на наших глазах произошло одно из тех чудес, которые принято называть невероятными.

Самолет оторвался от земли и повис в воздухе, когда неожиданно обрезало мотор. Сначала мы увидели, как «Кобра» провалилась и ударилась колесами о грунт. Потом услышали, как мотор вздохнул и, потянув немного, заглох. Мотор обрезало вторично, и «Кобра» с еще большей высоты рухнула на землю. Крылья от удара обломались, а центроплан несколько раз перевернулся.

Мы бросились к месту катастрофы. Но нас опередила эмка с начальником штаба. Не успели пробежать и половины пути, как увидели машину, ехавшую к нам от разбитого самолета. На переднем сиденье мы увидели Морозова и радостно бросились к нему. Наш командир был цел, невредим и не получил ни единой царапины. Открыв дверцу, он спокойно сказал, обращаясь к Амет-Хану:

— Что ж, ты был прав. Мотор действительно никуда не годится…

Этот необычный случай и курган с первого дня базирования на новом месте вошли в историю нашего полка.

Сегодня, подъехав к КП, мы сразу собрались на том же кургане. Отсюда было видно каждую стоянку: везде работали техники и мотористы. Все знали, что сегодняшний день был отдан для технического осмотра самолетов и что вылеты на боевые задания поэтому отменены.

Комэски провели на кургане беглый разбор нашего перелета. Потом был объявлен перерыв. Кто-то затеял дурашливую игру. Заключалась она в том, что летчики с серьезным видом пытались сталкивать друг друга с кургана. Я тоже оказался одной из «жертв». Пришлось пробежаться вниз, почти к подножию кургана.

Поднимаясь наверх, услышал, как в кармане гимнастерки что-то зазвенело. Это оказались осколки зеркальца, которое всегда носил при себе. Добравшись до вершины кургана, я вытащил из кармана и стал складывать на ладони злополучные осколки.

В этот момент ко мне подбежал посыльный из штаба.

— Старший лейтенант Лавриненков, вас вызывает командир полка.

Я бросил в траву осколки зеркальца и, забыв о нем, зашагал в сторону КП.

Дежурный по штабу встретил меня короткой знакомой фразой:

— На вылет!

Командир полка подозвал к своему столу. Я присел на табуретку.

— Звонил командарм, — тихо сказал Морозов. — Назвал тебя лично. Надо сбить над передним краем «раму»…