"Дворянин великого князя" - читать интересную книгу автора (Святополк-Мирский Роберт)

Глава восьмая БОЛЬШАЯ КОРОЛЕВСКАЯ ОХОТА НА ЗУБРА

Как обычно, перед завтраком князь Федор занялся текущими делами: выслушал донесения, привезенные ночью гонцами, прове­рил, как выполнены его вчерашние указания, и отдал распоряжения на грядущий день. Все это он сделал при содействии своего первого помощни­ка, которого именовал канцлером.

Десять лет назад двадцатитрехлетний князь Фе­дор принял к себе на службу пятнадцатилетнего мальчика, сироту, сына бедных шляхтичей. Федор заменил ему родителей, воспитал юношу, и Юрок Богун стал верным и преданным слугой князя. Он умел понимать своего патрона с полуслова. Он вел дела Федора и прекрасно в них разбирался. Федор доверял ему все свои тайны, за исключени­ем той, самой главной, и сейчас, глядя на Богуна, стоящего перед ним, думал: «Догадывается ли он?»

Юрок, как обычно, сел напротив, положив пе­ред собой на стол кожаную сумку с серебряными застежками.

— С чего начнем? ■;-:.— Готовы ли мы встретить друзей?

-— Да, князь. Три комнаты наверху ждут гостей, и пять помещений внизу приготовлены для слуг. Загон зверя можно начать завтра на рассвете.

— Хорошо, Юрок. Посторонних поблизости не замечено?

— Нет. Я расставил вокруг часовых, как ты ве­лел. Все наши люди знают, что называть твое имя никому ,не следует. О том, что ты находишься здесь, кроме приглашенных, известно лишь князю Можайскому,

— Он никому не скажет. — Федор помолчал, потом спросил: — А почему, Юрок, ты не спраши­ваешь меня о причинах такой таинственности?

— Я думаю, князь, ты сам скажешь мне, если это будет необходимо.

— Да-да, Юрок, конечно. Скажи мне, не посты­ло ли тебе служить у меня? Ты вырос, возмужал,быть может, у тебя появилось намерение посту­пить на королевскую службу? Молодому человеку,верно, хочется иногда повеселиться в хорошей компании, а у меня тут скучно. Я не пью, потому приемов и пиров не" устраиваю. Живу одиноко,замкнуто. А от сегодняшнего дня и вовсе станов­люсь на новый путь. Возможно, смертельная опас­ность будет подстерегать всех, кто окажется ря­дом со мной. Не лучше ли тебе оставить меня, по­ка не поздно?

Юрок посмотрел князю в глаза. 

— Когда-то ты дал мне право обращаться к те­бе просто по имеяя. До сих пор я не пользовался этим правом, но сейчас воспользуюсь впервые. Ты воспитал меня, Федор, ты долгие годы был мне отцом, матерью, братом и другом. Быть может, по­тому, что я сам сирота, я лучше всех понимаю, ка­кой была твоя юность и почему ты так заботился обо мне. Я никогда тебя не оставлю, и мне ничего не надо. Знай, Федор, если случится, что у тебя не будет ничего, кроме жалкого рубища- я буду с тобой; если твою голову положат на плаху—моя ляжет рядом- а если ты станешь владыкой — я буду сидеть у твоих ног, чтобы ядовитая змея не могла укусить тебя.

Он обо всем догадывается!

Федора глубоко растрогали слова воспитанника.

Ну, что ж — будь как будет/

Он кивнул, коротко пожав руку молодого чело­века, и будничным тоном спросил:

-*— Что нового принесли гонцы?

— Вести из Горваля и отЛеваша Копыто.

— Наконец-то! Как Леваш?

— Занял все земли до самой Угры. Потери — двенадцать убитых и восемнадцать раненых. Взя­то девять укрепленных дворов, включая Синий Лог на берегу Угры, где Леваш и обосновался.

- Очень хорошо. Потери Семена?

— Девяносто семь человек

— Общая стоимость захваченных ценностей?

— По грубому расчету — около семнадцати ты­сяч венгерских золотых.

— Превосходно!

*Феййр улыбнулся, вспоминая перипетии тай­ней войны с Семеном. Четыре года назад Семен, отправляясь ко двору и остро нуждаясь в деньгах, продал всего за тысячу золотых земли на Угре се­стре Анне, княгине Тешинской. Федор немедлен­но выкупил Эту землю за ту же сумму и, быстро наладив хозяйство, через год вернул затраты, про­дав урожай. Осенью он получил две тысячи чисто­го дохода, уступив Синий Лог другой сестре, кня­гине Одинцевйч. Семен, достигнув при дворе пер­вых успехов, выкупил эти владения у сестры уже за пять тысяч, но вскоре ему опять потребовалось золото, и Федор снова оказался хозяином Синего Лога и прилегающих к нему земель на; Угре, Он продал на вырубку часть леса и, таким образом, к прошлому году заработал на этой земле чистых три тысячи. И тут ему пришел в голову но­вый остроумный ход. Федор уговорил Агнешку помочь ему и выдал ей дарственную грамоту на Синий Лог, предупредив, чтобы она никому и ни за что не продавала его. Семен, тем временем сно­ва разбогатевший, хотел выкупить земли обратно, но Агнешка ни за что не уступала. Семен захватил землю силой. Тогда Федор, взяв у Агнешки обрат­но свою дарственную, снова стал юридически за­конным владельцем Синего Лога. Он выждал год и, когда Семен свыкся с мыслью, что земля на Уг­ре навсегда принадлежит ему, послал туда Леваша Копыто с отборными воинами. И вот теперь Се­мен потерял около сотни своих людей, на восем­надцать тысяч ценностей, а главное, не мог ниче­го сделать и никому пожаловаться — по докумен­там Синий Лог принадлежит Федору.

—  Превосходно, Юрок! — повторил Федор. —

И больше мы никому не будем продавать эту зем­лю. Теперь Синий Лог нужен мне самому!

—  Мы задолжали жалованье Левашу и его лю­дям, — напомнил Юрок. — Не выплатить ли им из захваченных денег?

—  Нет. Все в казну. Нас ждут большие расходы.

С Левашом поступим таю подготовь грамоту сле­дующего содержания: «За верную службу пожиз­ненно жалую моего дворянина Леваша Копыто имением Синий Лог и всеми примыкающими к нему землями на Угре. Все люди, которых я ему дал, переходят в его полное распоряжение и ста­новятся его служилыми людьми. Отныне он сам их содержит. Оставаясь на моей службе, Леваш Копыто должен быть готов в любую минуту явиться по моему первому зову, представив двести во­оруженных всадников». Сегодня же отправь эту грамоту Левашу с его же гонцом. Завтра, с нашим гонцом, пошли ему следующие тайные наказы: первый — немедленно восстановить старые и вы­строить новые надежные укрепления в Синем Ло­ге на берегу Угры. Сделать их неприступными со стороны…

Федор не договорил и задумался.

—  Со стороны московского рубежа, — подска­зал Юрок, записывая указания князя.

—  Нет, Юрок, — жестко ответил Федор. — Состороны Литвы!

Юрок поднял глаза. 

— На случай нападения Семена, — поспешно пояснил Федор и продолжал: — Второй: пусть Леваш распространит слух, будто, получив эту зем­лю в пожизненную собственность, он оставляет у меня службу и становится вольным самостоятель­ным хозяином, подчиняясь лишь одному королю.

И, наконец, третий тайный наказ: пусть Леваш Ко­пыто подружится со всеми соседями, особенно на том берегу Угры. Он должен добиться возможно­сти в любой момент свободно пересекать рубеж,не рискуя при этом встретить враждебный прием у московитов! Эту грамоту с моими наказами на­ пишешь тайнописью, известной нам троим. С Левашом пока все. Что сообщают из Горваля?

— Нечто странное. Князь Семен привез из

Вильно в закрытой карете без окон пятерых лю­дей с завязанными глазами. Они пробыли в замке Горваль два месяца и неделю назад таким же об­разом отправлены обратно. Предполагается, что это были мастера, которые выполняли в замке не­кие особо тайные строительные работы.

— Кто это сообщает?

— Наш человек из деревни Горваль.

— А разве в самом замке у нас все еще нет сво­его человека?

— Нет. Пока нам не удалось подкупить ни од­ного из слуг Семена* Но я решил не торопиться и действую осторожно. .

Федор глубоко задумался.

— Мне давно.не нравится, что я не знаю тайных замыслов дорогого братца. Отчего он покинул двор, где ему так везло? Зачем купил у Анны замок Горваль? Почему. так тщательно проверяет всех,кто поступает к нему на службу? Ведь все это что-то означает, правда? Юрок, не считаясь с расхода­ми, отправь в Горваль столько людей, сколько бу­дет нужно, и пусть хоть один из них поступит на службу к Семену и выяснит, что он там затевает!

— Я подумаю.

— Это надо сделать немедленно — сегодня!

— Я сделаю все возможное, чтобы завтра к ве­черу наш человек попал в замок.

— А кто присылает нам сообщения из деревни?

Я ведь многих помню в Горвале. Когда-то мы всей семьей проводили в этом замке каждое лето и я мальчишкой часто бегал в деревню.

— Вряд ли ты знаешь этого человека. Зато ты,наверно, помнишь, что Горваль и его окрестности необычайно богаты бобрами. Его величество дер­жит там специального человека — королевского бобровника. Его зовут Никифор Любич, и он сле­дит за порядком поставок бобровых шкур в коро­левскую казну. Никифор — дворянского рода и был дружен с семейством твоей сестры Анны Тешиной. Но после того как она продала замок Семену, Никифор стал скучать, а нового владель­ца просто возненавидел. Это неудивительно — ты ведь знаешь, какой неприветливый нрав у Семена,поэтому Никифор с удовольствием помогает нам разузнавать о делах своего соседа, надеясь, что чем больше вреда он ему причинит, тем скорее он от него избавится. Никифору сорок пять лет, у не­го двое взрослых детей, но сам он калека и почти не двигается. К сожалению, он может сообщать нам лишь слухи, которые просачиваются из замка, но и это хорошо. Он пользуется большим уваже­нием жителей деревни, и я надеюсь с его помо­щью устроить в замок к Семену одного из наших лучших людей.

— Действуй. Кстати, этому Никифору надо хо­рошо платить, раз он для нас исправно старается.

— Он получает из твоей казны больше, чем из королевской.

— Превосходно. Так и должно быть.

В открытое окно со двора донесся шум и скрип открываемых ворот.

— Кто бы это мОг быть так рано? — удивился Федор.

— Кто-то свой, потому что, не зная пароля, не подъехал бы к терему.

Федор подошел к окну. Терем стоял на холме, посреди леса, и с верхнего этажа были хорошо видны дороги, змеившиеся к воротам с разных сторон.

У ворот стояли три всадника. Близорукий Фе­дор щурился, силясь разглядеть прибывших. Юрок пришел к-нему на помощь.

— Это Глинский.

— А с ним кто? — спросил Федор, напряженно вглядываясь. — Слуги?

— Нет, не думаю. Какой-то мальчик и пожилой мужчина.

— Странно! — Федор вздохнул. — Отложим на ши дела, я должен встретить первого гостя.

Федор быстрым шагом спустился по узкой ле­стнице,- прошел несколькими коридорами и вы­шел не крыльцо в ту минуту, когда всадники, оста­вив лошадей сонным конюхам, направлялись к дверям терема.

Федор двинулся навстречу, протягивая руки се­дому человеку лет пятидесяти с чуть раскосыми татарскими глазами, который шел первым. Они обменялись традиционным объятием.

— Мой младший сын Михаил, — представил Глинский.

Почтительно отставший мальчик лет десяти подошел ближе и низко поклонился. В руке он крепко сжимал тяжелую длинную рогатину.

— Очень рад! — улыбнулся Федор. — Ты прие­хал поохотиться с нами?

— Нет, князь, — звонким и сильным голосом ответил мальчик. — Батюшка отправляет меня учиться за пределы княжества, и мы выехали вме­сте, чтобы ему не пришлось потом возвращаться за мной в Глинск. А это, — он гордо тряхнул рога­тиной, — я всю дорогу вез сам! Батюшка говорит,что руки становятся крепкими, если с детства дер­жать в них оружие!

— Вот оно что! Надо полагать, ты едешь в Вар­шаву?

— Нет, князь! Гораздо дальше!

— Я решил, что мальчику будет полезно по­смотреть чужие земли и поучиться военному ис­кусству у франков и немцев, — пояснил отец. —

Меня склонил к этому Ганс Шлейниц. — Он ука­зал на пожилого высокого мужчину, который изы­сканно поклонился и подошел ближе.

— Я лишь хотеть ошень мальо отплатить долг для князь Лев, .— произнес Шлейниц с сильным акцентом. — Я обязан ему свобода!

— Ганс имел несчастье попасть в плен к тур­кам, — сказал Глинский. — И я его случайно вы­зволил два года назад, когда очищал низовья Днепра с моими окраинными казаками. Турецкая галера укрылась от бури в лимане. Пожалуй, буря обошлась бы ей дешевле, чем мои казаки. Ганс взялся представить Михаила ко двору императора Максимилиана, и я решил отпустить мальчика — пусть поглядит мир!

За спиной Федора появился Юрок. Федор пред­ставил его гостям и спросил:

— Как хотите разместиться?

— Как найдешь для себя удобным, — ответил Глинский.

— Тогда, Юрок, проводи князя Михаила и его наставника в западную комнату, а я сам покажу князю Льву его покои.

Князь Глинский молча поднимался вслед за Фе­дором по крутой лестнице.

— А где твои люди? — спросил Федор.

—Зачем они мне? Мы с Гансом старые воины, привыкли обходиться сами, да и мальчику надо учиться самостоятельности. Зачем зря таскать лю­дей? А бояться некого.

Они вошли в небольшую комнату с отсыревши­ми бревенчатыми стенами и уселись на широкую резную скамью, покрытую медвежьей шкурой. Глинский поморщился.

— Честно говоря, мне сейчас не до охоты. Надо проводить Михаила, да и дома полно дел по хо­зяйству. Я уж хотел было ответить отказом, но по­думал, что, быть может, нужен тебе по одному из тех дел, о которых в письмах не пишут. Что-ни­будь случилось?

Федор улыбнулся.

— Понятия не имею! Все это затеял Олелькович. Зная о моей дружбе с Можайским, он угово­рил меня устроить охоту на зубра. Потом сказал,что очень хочет видеть тебя, но, опасаясь, что ты не прислушаешься к его приглашению, просил меня послать к тебе своего гонца. Я выполнил его просьбу.

— Странно. А кто еще будет?

— Не знаю точно. Кажется, Ольшанский.

—' И ты не догадываешься, в чем дело?

— А разве у тебя есть причины думать, что дело не в охоте? — удивленно спросил Федор.

Глинский молча пожал плечами.

— Не знаю, — вздохнул Федор. — Я просто сде­лал все, о чем меня просили. Зубр окружен и ждет.

— Неужели дело только в зубре? А я-то думал, нужна моя помощь. Знал бы — не поехал. Я не люблю охоту.

В полдень приехал князь Ольшанский в сопрово­ждении юноши, увешанного оружием, двух слуг и глубокого старика. Князь был поклонником древ­них рыцарских традиций, одевался соответствую­щим образом, собирал старинное оружие и никуда не выезжал без юного пажа-оруженосца. Кроме того, он повсюду возил за собой седого старца, за которым любовно ухаживал, намекая при случае, что это ясновидец и колдун.

Высокий, худой, с горбатым носом и длинными черными волосами, обрамлявшими лицо правиль­ной скобкой, князь Иван Ольшанский в сверкаю­щих доспехах и при полном вооружении произ­водил впечатление грозное и устрашающее. Но стоило взглянуть в его наивные, светлые, доверчивые глаза, чтобы понять, насколько обманчиво первое впечатление.

Князь любил опасность.

Росший пугливым нервным ребенком, он поста­вил перед собой цель навсегда победить холодный страх, цепко хватающий его душу при каждом не­ожиданном стуке, при внезапном появлении чело­века впереди на дороге, при грохоте пушек, при" виде обнаженного оружия. И всю жизнь он отча­янно достигал эту цель. С бледными губами, на не­послушных ногах, он шел навстречу любой опас­ности, прослыв человеком невиданного мужества и беззаветной храбрости. Никто никогда не узнал, каких усилий стоила ему беспощадная война со страхом, и, убедив в своей храбрости всех, он не мог убедить в ней самого себя. А это было для него главным! И он снова и снова искал опасности, что­бы, сжав зубы, еще раз победить…

Федор встретил любимого брата с обычной сердечностью и отвел в лучшую комнату терема.

— Когда начнем? — деловито спросил Иван, хо­лодея при мысли о встрече с огромным зверем.

— Завтра на рассвете.

— Отменно.

— А ты знаешь, что все это затеял Олелькович? — невзначай спросил Федор.

— Нет, но какая разница? Лишь бы зверь был побольше!

— Дело не в том, — Федор взял Ивана под ру­ку, — мне кажется, что Михаил собрал нас не столько на охоту, сколько сообщить нечто важ­ное… Охота — лишь предлог.

— Как?! — упавшим голосом спросил Ольшан­ский. — И зубра не будет?! Зачем же я здесь?

— Зубр будет, Иванушка, — поспешил успоко­ить его Федор. — Но, возможно, Михаил хочет предложить нам развлечение еще более увлека­тельное.

— Я приехал сюда сразиться с зубром, — упря­мо сказал Ольшанский. — И я с ним сражусь. Ни­кто меня от этого не отговорит. А все осталь­ное — потом.

Перед обедом Федору доложили, что князь Миха­ил Олелькович находится за версту от терема и че­рез полчаса будет здесь. Федор велел подать обед Глинскому и Ольшанскому, а если спросят, почему его нет, сказать, что он уехал осмотреть место зав­трашней охоты.

Князь Федор Вельский встретил второго двою­родного брата далеко в лесу.

Дородный и осанистый Михайло Олелькович ехал важно и не торопясь, окруженный целым от­рядом до зубов вооруженных людей.

— Здорово, братище! — заорал он на весь лес и чуть не свалился с коня, потянувшись обнять Фе­дора.

По всему было видно, что сегодня Михайлушка уже отобедал.

— Пришлось! — подтвердил он, когда Федор

спросил его об этом и, наклонившись к брату,

многозначительно сказал, указывая на коня под

собой: — Это все из-за него, ей-богу! У него, зна­

ешь, характер особый — не выносит, когда я са­

жусь в седло, не выпив предварительно кварту

доброго меда, — тут же скидывает меня на землю!

Я долго думал, почему это? И представь — разга­

дал. Ей-бо! Он любит музыку! В этом все дело. По­

нимаешь, кварта — это как раз пол моего живота,

и когда едешь выпивши, мед внутри эдак весело

плюхается, как в бурдюке: буль-буль, плюх-плюх!

Это его развлекает, и тогда он готов везти меня хоть до батьки в пекло! А иначе никак, понял?

Олелькович загоготал на всю округу и, не дав Федору слова сказать, продолжал:

— Но ты не тревожься, Феденька, я тебя не оби­жу и не откажусь отобедать еще раз! Ты ведь, вер­но, выехал сказать мне, что стол накрыт и ждет?

— Напротив, дорогой брат, пока Глинский с Ольшанским обедают, я хотел предложить тебе прогуляться со мной по лесу, безразлично в ка­ком направлении, ну, скажем, к месту завтрашней охоты.

— К черту охоту! Давай поскорей к столу! По­стой, — изумленно спохватился он, — какая такая охота?

— Как, разве ты не получил моего письма?

'— Феденька! Ну конечно, я его получил! Читаю, вижу — ты ждешь меня такого-то дня, там-то и там-то, и тут же вспоминаю, какое отличное пиво варит у тебя этот… как его… ну не важно! Я немед­ля сажусь в седло и еду!

— А дальше?

— Что дальше? Я здесь! Вот он я!

— А письмо дальше ты не читал?

— Зачем?

— Ты все тот же, Михайлушка! — укоризненно покачал головой Федор.

— Федек, ты, главное, не тужи! Все это бублики!

А на кого охотимся?

. — На зубра.

— Да ну-у-у?! По мне так лучше бы зайчиков пострелять! Ну, как говорят у меня на Киевщине: хай буде гречка, абы не сперечка! Э! Постой! Что ж это ты, братец, пригласил меня на охоту и кор­мишь байками, пока твои гости допивают послед­ний бочонок! Гораздо ли поступаешь, собачий сын! — и Михайлушка, хлопнув Федора по спине, снова закатился хохотом.

— Во-первых, это не я тебя, а ты меня пригла­сил на охоту, во-вторых, это не мои, а твои гости.

— Как так?! — вытаращил глаза Олелькович.

— Именно для того, чтобы объяснить тебе это и многое другое, я выехал навстречу. Прикажи своим людям отстать на двадцать шагов, и я скажу тебе, как ты должен вести себя, когда появишься в тереме. А после обеда мы снова уединимся, и то­гда ты узнаешь, что необходимо сделать для ис­полнения одной твоей заветной мечты. Ты ведь хочешь занять место, принадлежащее тебе по праву, не так ли?

— Братья! — торжественно и громко начал Олелькович и, вздрогнув, замер.'

— Я…я..л… — отозвалось многократное эхо и за­путалось в глухих зарослях дремучей пущи.

Тихое лесное утро. Четверо князей сидят под старым дубом на маленькой поляне. Перед князь­ями — скатерть, на ней вина и закуска, но никто не притронулся к завтраку.

Все настороженно и выжидающе смотрят на Олельковича.— Братья! — повторил он тихо и проникновен­но. — Я позвал вас сюда, чтобы покаяться в смерт­ном грехе перед родиной и искупить этот грех.Вы явились на мой зов, вы слушаете меня, а я гля­жу на ваши лица, и сердце мое обливается кро­вью! Передо мной лучшие сыновья Древнейших родов, самые знатные и самые могущественные владыки русской земли, цвет — да-да, я не боюсь этого слова — цвет православного рыцарства!

Он умолк, набрал побольше воздуха и продол­жал с нарастающим жаром.

— Братья! Все мы исповедуем одну веру, гово­рим на одном языке, все мы — кровь и плоть од­ной земли, но мы чужие здесь! Мы в забвении.Мы — никто. Храмы нашей святой православной веры обветшали и рушатся, а нам запрещено стро­ить новые, древние обычаи наших предков на­сильно искореняют, и мы начинаем принимать чу­жие; наших детей учат иноземным языкам, и они забывают, родной. Жестокий деспот, который мо­лится Богу по враждебному нам латинскому зако­ну, надменно попирает наши исконные вольности!

При этом каждые четыре года он воюет далеко на

западе за чуждые нам интересы белого орла1 , бро­сив на растерзание черным воронам нашу родную литовскую землю! Он не любит ее. Он не дорожит ею. Он предает ее! Братья! Наши лучшие люди, по­томки славных героев, что испокон веков владели этой землей, устранены от управления державой,притесняемы в своей вере, их грабят и унижают холопы изменника-короля! Доколе будет продол­жаться это чудовищное злодеяние! Доколе мы по­зволим иноверцам хозяйничать в нашей земле?!

Олелькович сделал паузу. Бледный Ольшанский плотно сжал губы. Лицо Глинского нахмурилось в размышлении. Вельский был серьезен и непроницаем. Олелькович продолжал:

— Я не буду вспоминать унижения, которые терпит каждый из нас. Я не буду говорить о тебе, Глинский, — ты владетельный магнат, быть бы те­бе могучей опорой великокняжеского престола,

_{1 Польский герб.}

а тебя даже на собрания этой смехотворной Ра­ды не зовут! Я не буду говорить о тебе, Ольшан­ский, — ты, с твоими безграничными мужеством и отвагой, ставящими тебя в один ряд с великими воинами древности, лишен возможности про­явить себя в достойном ратном деле, которое принесло бы неувядающую славу нашей земле! Я не буду говорить о тебе, Вельский, — твой свет­лый разум, твой великий дар политика, наконец, твое знатное происхождение дают тебе все права стоять рядом с государем и мудрыми дальновид­ными советами помогать ему нести тяжкое бремя скипетра и державы, А что вместо этого? Ты гу­бишь свои таланты в глухой деревушке, всеми по­забытый, обиженный и ограбленный — кем? — своим младшим братом — предателем, Иудой — жалким прислужником жалкого короля! И уж со­всем умолчу я о себе, братья! Я — Великий князь Новгородский, Великий князь Киевский, князь Слуцкий, князь Копыльский, в бессильной ярости должен был смотреть, как этот ничтожный король позволил московскому Ивану отнять у меня мою отчину — Великий Новгород, как он, попирая все древние обычаи, подло наложил свою грязную ла­пу на мою родную Киевскую землю — и теперь я, подобно жалкому изгнаннику, вынужден жить вдали от любимой отчизны!!!

Олелькович отвернулся и отер слезу широким рукавом.

Минута прошла в полной тишине.

И вдруг где-то далеко в лесу едва слышно про­трубил рог.

Олелькович вскинул голову, глаза его сверкнули.

— Братья! Я позвал вас, доблестных рыцарей, гордость нашей земли, чтобы покаяться в грехе перед родиной, который я принял на себя, присягнув королю Казимиру. Но Господь наш велик и милосерден — он снял пелену с моих очей и на­ставил меня на путь истинный. Чаша терпения моего истощилась, кротость души моей исчерпа­лась! Гнев и ненависть горят в моем сердце! Здесь перед вами я слагаю "с себя прежнюю клятву и приношу новую!

Михаил сорвал с шеи золотой православный крестик и горячо поцеловал его.

— Клянусь вам, братья, что отныне я встаю на борьбу за наши попранные вольности, за нашу поруганную свободу, за нашу родную землю, за нашу истинную святую веру православную и буду бороться до тех пор, пока не займу престола, ко­торый принадлежит мне по праву наследования славному прапрадеду моему Великому князю Гедимину! И когда литовская корона будет возло­жена на мою голову, склонившуюся сейчас перед вами, клянусь, что кончатся все беды и горе­ сти Великого княжества Литовского, а лучшие его рыцари получат все исконные права, отнятые ныне чужеземцами!

Олелькович торжественно опустился на колени и протянул руки к небу.

— О, мои великие предки! — воскликнул он го­лосом, прерывающимся от волнения. — Знаю, вы видите меня в эту минуту! Великий Гедимин, слав­ный Ольгерд, мудрый Олелько — я слышу ваш зов!

Смотрите на меня! Вот я иду!

И снова уже где-то ближе затрубил рог.

Олелькович горячо молился, беззвучно шевеля губами, потом встал и принял смиренно-величе­ственную позу.

Все молчали.

Князь Федор Вельский понял, что наступила решающая минута.

Он быстро поднялся и, опустившись перед Михайлушкой на одно колено, твердым уверенным голосом произнес:

— Государь и брат мой, Михайло Олелькович!

Клянусь, не жалея сил и крови, сделать все, чтобы помочь тебе занять престол во славу памяти на­ших предков, во славу величия и могущества дер­жавы нашей Литовской, во славу веры нашей гре­ческой!

Олелькович поднял брата с колен и крепко об­нял его.

Тогда Ольшанский, потрясенный и озаренный предвкушением грядущих опасностей; поднял го­лову.

— Клянусь и я! — прошептал он, крепко сжав бледные губы, и застыл как изваяние.

Олелькович торжественно поцеловал Ивана и на­правился к Глинскому, чтобы принять его клятву.

Глинский молчал.

Все повернулись к нему.

Он спокойно и задумчиво посмотрел в глаза каждому по очереди и негромко произнес:

— Князья! Многое из того, что сказал тут Олелькович, — правда, и его слова тронули меня.

Мой прапрадед Мамай тоже был славным воином

и великим ханом татарским. А вот сын его — Мансур-Кият не любил войны и хотел жить со всеми в мире. Его тянула земля, и он остался на ней. С тех пор наша родина — Литовское княжество. Я тоже люблю землю. Люблю растить на ней хлеб своими руками, хотя и саблю эти руки умеют держать крепко. Когда мой дед Лекса крестился в Киеве и наречен был Александром Глинским, он принес Богу святую клятву в том, что и сам, и все его по­томки верой и правдой будут служить короне, ко­торая дала им новую отчизну. Я готов голову сложить за землю, которая кормит меня, но я не под­ниму руки на корону. Она для меня священна. И если эта корона окажется на твоей голове, Олель­кович, я буду служить ей так же верно и не изме­ню тебе, как не изменю сейчас королю Казимиру. Мой долг раскрыть королю ваши замыслы. Но я понимаю и уважаю высказанные здесь взгляды и чувства. Нарушение долга — тяжкий грех, но это еще не нарушение клятвы. Я не предам вас, и все, что я здесь слышал, умрет вместе со мной; Но я не пойду с вами и ни едиными делом не помогу вам. Это мое твердое слово, князья!

Он взял одну из прислоненных к дереву рога­тин и, протянув ее Олельковичу, сказал, обраща­ясь ко всем:

— Теперь позвольте мне уйти или убейте меня.

И в третий раз протрубил рог. Гулко, протяжно, где-то совсем недалеко.

Олелькович медленно взял рогатину и, как бы взвешивая ее на руке, подбросил несколько раз, в упор глядя на Глинского. Князь Лев стоял, при­жавшись спиной кмогучему стволу древнего дуба, смело и прямо глядя перед собой.

Лицо Олельковича начало докрываться пятнами.

Вельский выступил вперед.

— Михайлушка, — сказал он мягко. — Князь Глинский благородный и честный человек. Будем же уважать его взгляды, как он уважает наши. Я ду­маю, он может с честью уйти — мы полагаемся на его слово.

Олелькович колебался, сжимая окованное серебром древко рогатины.

Из чащи едва слышно донесся звук трещотки.

^Охота началась, — восхищенно прошептал Ольшанский.Олелькович опустил рогатину.

— Раз Федор говорит, значит, так оно и есть, —сквозь зубы произнес он и вдруг странная усмеш­ка скользнула по его лицу. — Послушайте! — горя­чо воскликнул он. — Ольшанский только что про­изнес слова, которые натолкнули меня на вели­кую мысль! Да-да! Верно!!

Он вспыхнул каким-то внутренним возбужде-нпamp;л и быстро заговорил, отчеканивая слова.-

— Разве мы не верные подданные? Разве мы не любим нашего короля?! Мы его очень, очень лю­бим! Да-да, братья, мы устроим ему праздник! Лю­бимое королевское развлечение! Слышите —

Большая короледская охота на зубраГ

Олеяькович лихорадочно бросался от Вельско­го к Ольшанскому, от Ольшанского к Вельскому и резко, яростно, жестко швырял в них пригоршни слов* жгучих, как раскаленный песок.

— Все произойдет здесь. Да-да именно здесь, на этом самом месте! Представьте себе: король в гос­тях у русских князей! Какая радость на наших ли­цах! Мы принимаем короля! Нет — всю королев­скую семью! Вон там, поодаль, будет шатер старой королевы, мы непременно должны пригласить и ее! „А вот тут будут сидеть королевичи — все до единого! Никого не забудем —- мальчики должны учиться искусству охоты на крупного зверя у на­стоящих охотников — у нас, братья, у нас! А ко­роль… О-о-о! Разумеется, сам король тоже здесь! А вокруг него — мы! Вот, к примеру, совсем как сей­час вокруг Глинского. Да-да, верно, там, у дуба,он и будет стоять… Чу! Слышите! Собаки лают!

Скоро зубр будет здесь! Все смотрят туда… Все ждут зубра…

И вдруг действительно из леса донесся приглу­шенный лай огромной своры и неясный глухой треск. Но никто не слышал этого, никто не смот-рел в ту сторону. Все как завороженные застыли на месте, не сводя глаз с Олельковича.

И в эту минуту князь Федор Вельский окаменел^ потрясенный совершенно неожиданным чудовищным поворотом событий. Да, это он, Федор, составил Михаилу план его речи и принудил его выучить назубок основные фрагменты, но то, что говорил сейчас Олелькович,было жутким плодом его собственного воображения, должно быть, раз­буженного внезапно после долгой спячки. Куда девался прежний Михайлушка — благодушный ве­сельчак, пусть грубый, пусть глуповатый, пусть иногда жестокий, но всегда ухмыляющийся доб­родушной полупьяной усмешкой? Сейчас по лес­ной поляне, сжимая в руке сверкающую лезвием рогатину, метался свирепый безумец с налитыми кровью глазами. Он с циничной отчетливостью доводил до естественного завершения тайные не­досказанные* недовыраженные мысли самого Фе­дора, и Федор ужаснудая, увидев перед собой жи­вое и кровавое обличие этих мыслей.

Олелькович остановился перед бледным, но не­возмутимым Глинским и, склонив голову набок, продолжал, медленно поднимая рогатину:

— Братья, смотрите! Внимайте! Большая коро­левская охота достигает своего высшего момента!

Олелькович внезапно замахнулся рогатиной, нацелив острие в грудь Глинского, и в ту же се­кунду за его спиной раздался короткий крик Оль­шанского-.

— Зубр!

Олелькович резко обернулся.

Из чащи прямо на него бежал огромный ста­рый бык.

Длинные нити слюны свисали из его открытой пасти; тяжело и шумно дыша, он шел по прямой,неумолимо приближаясь, не разбирая дороги, подминая кусты и ломая маленькие березки.

И тут же легендарный храбрец князь Иван Оль­шанский быстрыми, решительными шагами дви­нулся навстречу рассвирепевшему зверю, занеся над головой рогатину.

У него бешено колотилось сердце, дрожали руки, а ноги, казалось, вот-вот подкосятся; ему хотелось изо всех сил рвануться и убежать подальше в лес, но, упрямо сжав белые губы, он шел и шел вперед, в который раз превозмогая свой вечный страх.

В десяти шагах от дуба они сошлись.

Ольшанский был крепок и силен, но ему не хватило чуточки ловкости и хладнокровия. Он на­нес страшный по силе, но неточный удар. Лезвие рогатины наткнулось на ребро, толстое древко переломилось как лучинка, а князь Ольшанский пролетел мимо зубра с обломком рогатины в ру­ках и покатился по земле, брошенный силой соб­ственного удара.

Бык взревел так, что задрожали стволы деревь­ев, на губах у него появилась кровавая пена, но, верный своему правилу, не сводя глаз с Олелько-вича, он двинулся вперед, ускоряя разгон.

Навстречу ему шла еще одна человеческая фи­гурка.

Маленький худой Федор Вельский, близоруко щурясь, смело двигался вперед и, обеими рукам» выставив перо рогатины, вонзил его в огромную мохнатую грудь.

Рогатина застряла в плотной ткани мышц, и не было у Федора сил воткнуть ее глубже.

По сравнению с ударом Ольшанского это был едва ощутимый укус комара. Бык, мотнув головой,с неумолимым ускорением шел дальше, и торча­щая из его груди рогатина с пружинистой силой отбросила Федора в сторону.

Олелькович стоял с уже занесенным над голо­вой оружием,, а на его побелевшем, как мел, об­рюзгшем, пухлом лице выступили крупные капли пота, и по мере приближения зубра он слабею­щей рукой медленно опускал рогатину, пока она не коснулась земли и не выпала из его рук от од­ного этого слабого прикосновения.

Й тогда Глинский взял стоящую рядом с ним четвертую рогатину.

Сделав несколько твердых уверенных шагов, он зашёл слева от бегущего на них зубра. Зверь уже был перед Олельковичем, от грохота его копыт содрогалась земля, и казалось, он сейчас сомнет и затопчет одетого в яркий кафтан князя, скованно­го страхом, стоящего неподвижно с беспомощно опущенными руками. Наклонив голову, зубр гото­вился пригвоздить к дубу это красное раздражаю­щее пятно, к которому он давно стремился, отбра­сывая все препятствия на своем пути.

Глинский коротким движением взмахнул рога­тиной, она мягко вошла между ребрами и, утонув до середины древка, пронзила насквозь сердце.

Зубр вздрогнул и на какую-то долю секунды за­стыл, не двигаясь, потом медленно повернул голо­ву, глянул на Глинского глазами, полными неверо­ятного изумления, и, рухнув на передние ноги, свалился на бок.

— Бедный зверь! — прошептал Глинский. — Ты спас мне жизнь, а я убил тебя… И ради кого?

На поляне все пришло в движение.

Со всех сторон вырвались собаки, откуда-то появились загонщики, егеря, псари; все бегали,кричали, трясли Олельковича, суетились вокруг Вельского помогали подняться Ольшанскому.

Глинский повернулся и не оглядываясь пошел к дороге.

Поздним вечером этого дня темная вода Илути, как в добрые старые времена, отражала ярко осве­щенные окна охотничьего терема и огни костров на берегу.

Вельский сидел на скамье под осиной, прислу­шиваясь к веселому шуму и пьяным песням. В те­реме пировали князья — на свежем воздухе воины и слуги.

Из темноты выросла чья-то тень.

— Это я, князь.

— Что случилось, Юрок?

— Новости. Во-первых, сообщение из Горваля.

— Что-нибудь серьезное?

— Нет,~пустяк. В окрестных лесах появилась ка­

кая-то шайка грабителей. Первые жертвы — ре-

чицткий сборщик податей с обозом весенней дани

и казначей князя Семена.

— Забавно… — улыбнулся Федор.

— Во-вторых, приехал отец Леонтий и хочет

тебя видеть.

— Очень хорошо, я поднимусь к нему.

— Он сказал, что сам тебя найдет, как только

переоденется с дороги. В-третьих, Глинский соби­

рается уезжать.

— Это я знаю.

— Но ты не знаешь всего. Олелькович узнал от Ганса, что Глинский прямо отсюда направляется в Гомель. Тотчас после этого разговора пятеро лю­дей Оледьковича сели на коней и выехали за во­рота. Только что наша охрана в лесу видела, как эти люди промчались по Стародубской дороге в сторону Гомеля.

Федор насторожился.

—  Олелькович разговаривал с Глинским после возвращения с охоты в мое отсутствие?

—  Нет. И даже старался держаться от него по­дальше. Это меня удивило, и потому я вниматель­но наблюдал за его действиями. Не нужно ли на всякий случай предупредить Глинского?

Федор глубоко задумался.

Неужели Олелькович решился… Нет, не может быть. Это случайное совпадение. Впрочем, этот самолюбивый дурак может не простить униже­ния. Он в пылу азарта едва не убил Глинского, атот спас ему жизнь. Что же делать? Предупре­дить? Но, быть может, Олелькович прав! Ведь Глинский все знает — и не с нами! Вот они — первые шаги нового пути…

Да, Федор знал, что придется приносить жерт­вы, стать жестоким. Наконец, настанет время, ко­гда, возможно, необходимо будет принести кого-то в жертву. Но вот так, сразу же, в первый день?! Федор не предполагал, что Глинский откажется от участия в заговоре. Глинского притесняют, и, ка­залось, он должен быть недоволен королем, а вот, поди ж ты… Это стало большой неожиданностью. А теперь на душе неспокойно.

Глинский знает тайну. Глинский держит всвоих руках три жизни. Почему три? Гораздобольше. В случае раскрытия заговора погибнут идругие, которые служат, ничего не зная. Дажеесли подозрения Юрка оправданны — это всеголишь выбор: одна жизнь против многих. Но Юрокможет ошибаться. И, в конце концов, я мог ниче­го и не знать… Мог ведь?

— Нет, Юрок, — медленно произнес он. —

Я сам поговорю с Глинским перед его отъездом.

Юрок молча поклонился и ушел.

Он меня осуждает? Но ведь он не знает, чтопроизошло в лесу. Никто не знает* Нет, же пра­вильно. Пусть все идет своим чередом. Я ко всемуэтому не имею никакого отношения. Моя со­весть совершенно чиста.

На аллейке, едва освещенной лучами, падавши­ми из окон терема, появилась круглая низенькая фигурка отца Леонтия,

Федор встал ему навстречу, и старик поцеловал егов лоб.

— Рад видеть тебя во здравии, мой мальчик. Я привез тебе приятную маленькую новость.

— Лучшая новость — твой приезд, отец. Когда ты со мной — моя душа светлеет.

— Я бы и сам с тобой не расставался, если бы не забота о твоих делах. Твоя любящая сестрица

Анна кланяется. Она^ вернула долг.— Сотня золотых — вспомнил Федор и улыб­нулся, — Пустяки.

— Отнюдь, отнюдь, сын мой, за такие деньги можно построить хорошую церковь.

— Вот и отлично, отец. Я вношу их тебе на бо­гоугодные дела. Обнови наш храм в Белой, он, ка­жется, совсем одряхлел.

— А как же королевский указ, запрещающий постройку и починку православных храмов?

— Король далеко, а Бог всегда с нами, отец! Я предпочитаю угодить Господу…

— И он не оставит тебя, мой мальчик, — отец Леонтий перекрестился и вздохнул. — Ну, как прошла охота? — спросил он после некоторого молчания.

— Плохо, отец мой, — проговорил Федор, ду­мая о своем. — Один из охотников отказался от поединка.

— Князь Глинский?

Федор вздрогнул и пристально поглядел на свя­щенника.

— Почему ты решил, что именно Глинский?

—- Я знаю, что он не любит охоту, — наивно улыбаясь, ответил отец Леонтий. Федор облегченно вздохнул.

— Нет, отец. Глинский проявил себя с лучшей стороны. Это был Михайлушка.

— Никогда бы не подумал! Человек, в жилах ко­торого течет такая кровь…

— Увы, отец, передавая потомкам свою кровь, великие люди не всегда передают им свои добро­детели.

Во дворе возникло какое-то движение. Конюхи повели лошадей. .

-Глинский уезжает, — сказал Федор. — Подо­жди меня здесь, я попрощаюсь сними вернусь.

Михаил и Ганс были уже верхом. Глинский, по­ставив ногу ъ стремя, ждал приближающегося Фе­дора.

— Прости, князь, что все вышло так… несклад­но, — сказал Федор.

— Ничего, князь. Господь даст, увидимся в луч­шие времена.

Он кивнул и сел на коня. Федор прикусил губу. Нет, будь как будет!

— Берегись в пути! — сказал он только.

— Бог сбережет! — ответил Глинский и двинулконя к воротам.

Федору показалось, что Ганс и Михаил покло­нились ему холодно. Он рассердился на себя за мнительность и вернулся к скамье. Отец Леонтий хотел ему что-то сказать, но тут из терема, поша­тываясь, вышел Олелькович и нетвердой походкой двинулся по аллейке. После яркого света он шел, как слепой, протянув перед собой руки.

Федор следил за его неуклюжими неповоротли­выми движениями, и в нем нарастало холодное раздражение.

— А где твои люди, брат? +- спросил он, когда Олелькович поравнялся со скамьей, и голос его помимо воли прозвучал как-то глухо и грозно.

Михайло вздрогнул и застыл.

— Кто здесь? — хриплым испуганным шепотом спорсил он.

— Не узнаешь брата своего?

— А-а-а! Бельский! Черт бы тебя побрал! Что ты меня так путаешь из темноты?!

—. Разве в моем вопросе есть что-то страш­ное? — удивленно спросил Федор. — Мне сказали, что твоих людей нет среди пирующих, а я стара­юсь заботиться, чтобы всем гостям было весело в моем доме.

Олелькович, покачиваясь, всматривался в тем­ноту.

— А это еще кто с тобой?

— Это я, сын мой, — ласково ответил священник.

— Черт возьми! Э-э-э… я хотел сказать.., прости,святой отец, не узнал тебя.

Олелькович тяжело опустился на скамью.

— Я, кажется, сегодня перехватил. Нельзя так много пить, — назидательно произнес он, шумно сопя носом.—Так ты спрашиваешь, где мои лю­ди? Видишь ли,., э-э-э… как тебя… э^э-э.„Федор! Де­ло в том, что моя… э-э-э… как ее… э-э-э… жена… да-да! Жена! Так вот… она, значит, это:., э-э-э… любит красивые кружева.

"— Вот как?

-^-Да-даГ Именно так! И я решил сделать ей по­дарок. Мне сказали, что в этом… э-э-э… как его… э-э-э… в Гомеле… есть мастерицы, которые дела­ют очень редкие кружева. А раз я завтра уезжаю и Гомель мне не по пути, то я послал туда моих людей с деньгами, чтобы они купили эти самые… э-э-э… как их… кружева… вот.

И, очень довольный своим объяснением, он ус­тавился в ту сторону, где, по его предположению, должен был находиться Федор.

— Пять человек за кружевами? — удивился

Вельский.

Олелькович начал сердиться.

— А что здесь особенного? Я дал им деньги!

А в лесу могут быть эти… как их… грабители! И по­том — что это ты ко мне пристал, братец? Мои люди — куда хочу, туда посылаю!

Он разгневанно топнул ногой.

— Может, ты собираешься давать мне советы,как я должен поступать с собственными холопами?!

— Что ты, что ты, Михайлушка! Сохрани Бог! Я хочу дать тебе только один совет: быть осторож­ным. Становится свежо, а ты в одной рубахе!

— Да-да, здесь ты прав, черт тебя побери…э-э-э… прости, святой отец… это верно — мне сле­дует бережнее относиться к своему здоровью…особенно теперь…

И продолжая что-то бормотать себе под нос, он встал, шагнул в сторону и пропал в темноте.

— Ты не туда пошел, — сказал ему Федор.

— Я сам знаю, куда мне идти, — огрызнулся из темноты Олелькович, и некоторое время оттуда доносились возня, треск веток и глухое бормота­ние. — Черт бы побрал всех опекунов и советчи­ков… Не дают даже выйти… по делу…

Наконец он вынырнул из темноты у самого те­рема, громко топая, поднялся на крыльцо и, показавшисьь на секунду в ярком квадрате распахнутой двери, исчез.

—'Удивительно, какие странные мысли прихо­дят иногда человеку в голову, — смущенно произ­нес отец Леонтий.

—Ты о чем?

—Почудится же такое… Когда ты спросил у не­го: «Где твои люди, брат?», у тебя был такой тон голоса, что я вдруг почему-то подумал: наверно,именно так звучал голос Господа нашего, вопро­шающий-«Каин, где твой брат Авель?»

Федор не мог уснуть.

Его мучили кошмарные видения.

Темнота комнаты рождала страшные и крова­вые картины. Старый немец прикрывал своей гру­дью мальчика, и секира глубоко вонзалась в эту грудь, с хрустом ломая ребра… Отрубленная голо­ва Глинского, не мигая, укоризненно смотрела на Федора-» ft paax стоял, не затихая, жалобный ис-пуганиый детский крик…

Прошел час.

Наверно, Глинский уже выбрался на большуюдорогу; Н^т, они.не будут ждать его там… ко­нечно, где-нибудь дальше под Гомелем.

Федор вспомнил людей, сопровождавших Олель-ковича. Хмурые угрюмые парни, и у всех на поясе широкие, хорошо отточенные боевые топоры.

Кружева… кружева для жены Олельковича.,.Неужели первый же день кончится так? Неужелипервый шаг будет кровавым? Но каков брат?!Братец Михайпушха…

Ярость охватила Федора.

Он вскочил с лавки, выбежал в темный кори­дор и бросился вниз по лестнице. Он с детства знал каждый переход в этом тереме, каждую поло­вицу, каждую ступеньку. Темнота не мешала ему.

Федор широко распахнул дверь и ворвался в комнату своего канцлера.

— Юрок! Проснись! Вставай быстро! - лихора­дочно позвал он.

— Я не сплю.

Юрок одетый стоял у окна.

— Беги быстро к Макару, — яростно говорил Федор. — Пусть он поднимет два десятка своих людей и мчится в сторону Гомеля. Пусть он дого­нит Глинского. Пусть проводит его до города. Но не говорит, с какой целью я его послал — они просто попутчики. А если уже поздно… или вдруг люди Олельковича все же нападут — мой наказ Макару: никого не оставлять в живых, а тела зако­пать « глухом лесу, чтобы их никто никогда не на­шел! Беги!

— Все приготовлено, князь. Макар и его люди давно ждут в лесу, не слезая с коней.

— Ты неоценим, Юрок,— прошептал Федор с изумленным восхищением. — Ты заслуживаешь лучшей судьбы.

— Ты тоже, князь! ~ ответил Юрок и выскольз­нул из комнаты.

Федор бегом вернулся к себе и распахнул окно.

У ворот бесшумно мелькнула тень и скрылась в лесу.

Федор напряженно вслушивался, но сердце в груди колотилось так, что ничего, кроме этого грохота, он не мог расслышать.

«Не успеют! — с тоской думал он. — Не успе­ют…» И в возбужденном громком стуке сердца ему слышался монотонный голос, который все повто­рял и повторял:

Каин, где твой брат Авель?