"Цель — выжить. Шесть лет за колючей проволокой" - читать интересную книгу автора (Фритцше Клаус)

Глава 13: На родине. И всё же Жанна.

На справке о выпуске из военного плена у меня дата — 8 апреля 1949 г. Направление нам дали до ближайшей к месту жительства железнодорожной станции. В кармане 30 марок, очень скромная зарплата за то, что 6 лет искупал вину за тех, кто в плен не попал.

В Берлине я впервые видел разрушенный бомбами и сухопутными боевыми действиями германский город. Я стоял у окна вагона и силился сдержать слезы. Очень похоже на развалины Сталинграда, но вид столицы родной страны иначе действует на человека, чем вид чужого города.

Брат встретил меня на станции и повез домой на телеге с мулом в упряжке. Проезжая возле церкви родной деревни, показал мне место на памятной доске павшим за родину, где до 28 августа 1945 года написаны были фамилия и имя мои с датой гибели 20 июня 1943 года.

Известие о том, что я жив, родителям принес один товарищ, которого из сталинградского лагеря отпустили в июле 1945 года по причине хронической дистрофии.

Старший брат — командир эскадрильи — решил объявить меня павшим, потому что экипаж одного из наших бомбардировщиков якобы видел над Каспием самолет, который загорелся и упал в море. В связи с тем, что в эту ночь на базу вернулись все самолеты, кроме нашего, сомнений в гибели потерянного экипажа не было.

На работу устроился скорее, чем мог ожидать. Переводчиком в одном объединении народных предприятий, меня устроили без какой-либо проверки моих знаний и профессионального опыта. Переводчики русского языка с техническим образованием — крайний дефицит в советской зоне. Нашел я рабочее место через посредничество семьи одноклассника, который в плену не был и как раз сдал экзамен дипломированного геолога в университете. Как я ему завидовал! Оклад мне платили неплохой, а с работой справлялся без особых усилий.

Мысли мои скоро от плена освободиться не могут. Все снова возвращаюсь к тем покровителям, которым я обязан своим освобождением из плена, к врачу Анне Павловне и к Вере. Не реже мысли летают в Горький, где живет Жанна. Сел, написал письма врачу и Вере по адресам лагерей. Искренно поблагодарил их за покровительство и помощь. А Жанна — как ей сказать, что у меня в сердце делается? Имя ее знаю, фамилия и адрес неизвестны. Неизвестно даже, в какой организации она занимается в кружке художественной самодеятельности. Обидно до слез!

Врач и Вера на мои письма ответа не дали. Боялись вести корреспонденцию с иностранцем. Работают же они в системе МВД, подвластные Берии. Знают, что не одно должностное лицо СССР было передано палачу из-за связей с немцами. Жаль! Хотелось еще и еще им сказать, что память о них навсегда останется в моем сердце.

Живу один в небольшом помещении как квартирант в квартире не очень симпатичных людей. 20 августа возвращаюсь с работы, на столе лежит письмо с очень непривычной наружностью. Письмо из СССР! А кто же может писать мне письмо из Горького? Если кому в СССР и известен мой адрес, то только адрес по месту рождения, где все еще живут родители. Кто же отправитель? Маликова — эта фамилия ничего не объясняет. Имя — Жанна — без отчества, невозможно. Как же она сумела узнать мою фамилию, как смогла узнать теперешний адрес? Чудо!

Читаю (подлинное письмо сохранил до сегодняшнего дня):

Что со мной делалось в эту минуту, словами не описать. Значит, симпатия (или любовь?) с первого взгляда ударила обоих участников этого необыкновенного события, мимолетно проходившего за сценой в лагере военнопленных. Только гениальный писатель сможет словами выразить то душевное состояние, в которое попал я при чтении этого письма.

Сел, написал ответ. Живу хорошо, не женат, потому что пока не нашлась жена, здоровье нормальное, и как бы мне хотелось увидеть Вас! Хотелось, но, трезво размышляя, очень скоро пришел к решению, что это только мечта и должна оставаться мечтой.

Советским строем сталинского времени не предусмотрены дружба, любовь или брак граждан СССР с иностранцами. Один товарищ — военнопленный в том лагере, где я жил — в 1947 году до смерти влюбился в русскую девушку и подал заявление в МВД СССР о том, что желает стать гражданином СССР и жениться на этой девушке. Ответ был отрицательный: — «После выпуска из плена будете иметь возможность законным путем ходатайствовать о приобретении гражданства СССР».

Еще один барьер представлял тот факт, что в побежденной Германии даже под властью оккупационных войск Советской армии жилось свободнее и материально лучше, чем в СССР. Поехать к ней туда в гости — об этом не стоило и думать. Пригласить ее приехать в гости к нам — противоречит всем принципам сталинской государственной безопасности.

Один вопрос остался открытым: кто этот Саша и откуда он взял мой адрес? Вопрос адреса выяснился быстро. Первое рабочее место не очень меня устроило. Я дал в газету «Neues Deutschland» объявление о том, что ищу работу как технический переводчик с указанием полного адреса. Вот эта газета регулярно предоставлялась в распоряжение сотрудников центрального антифашистского актива, который располагался в Горьком.

Жанна называет Сашу моим другом, и у него была моя фотография. Другого решения нет: этот Саша из лагеря со ст. Игумново был переведен в Горький и там познакомился с Жанной. Следовательно, он остался в плену, отслуживает восьмой год плена. Строго судьба с ним обходится.

Через месяц второе письмо, которое следовало бы включить в литературный фонд человечества. Думаю, что никакой литератор не смог бы выдумать такие формулировки (и это письмо сохранилось в подлиннике):

Ромео и Джульета в социалистическом лагере. Умом я понимал, что путь в Горький окончательно закрыт. Получить паспорт невозможно было в эти годы. А кроме того, Горьковская область — закрытая. Предложить ей приехать в Германию — было бы похоже на издевательство. Никакого простого гражданина из закрытой области в эти годы не выпускали за границу. Грустно, только плакать можно и мечтать.

Переписка стала реже и реже и погасла. Мечты остались.

Все еще работаю переводчиком, только теперь «на частных началах». У меня частное переводческое бюро, работы досыта. Перевожу с русского языка технические книги. В 1956 году вышел из печати мой первый русско-немецкий металлургический словарь. Заочную учебу на инженера закончил, но живу с политическим клеймом «врага». Исключили меня как такового из СЕПГ еще в 1952 году. А «враг» не может и думать о выезде за границу.

Среди моей клиентуры есть Научно-исследовательский институт холодильного хозяйства ГДР, директор которого очень доволен моей переводческой работой. Ему надо поехать в Москву на международный конгресс. Перед вышестоящими органами и партбюро отстаивает мнение о том, что может с успехом участвовать в этом конгрессе только с таким переводчиком, который имеет техническое образование и знания по делу.

Как ни странно — летом 1958 года мне выдают служебный паспорт. Определены дата прилета в Москву и гостиница, в которой мы будем жить. Нельзя умолчать, что я уже женат, есть дочка. Но вычеркнуть Жанну из моей памяти нет возможности. Совесть запрещает думать о встрече с Жанной, а сердце страдает при мысли, что буду близко к ней и не увижу.

Одержало победу сердце. Как ни тяжело, но жене я рассказал об этом. Она, хотя и не с восхищением, дала свое благословение этой авантюре. Я написал письмо по старому адресу Жанны. Ответ: приеду в Москву, очень рада увидеть тебя.

Наивный какой я был! Надеяться на такую встречу было подобно преступлению, поскольку бюрократы госбезопасности как на советской, так и на ГДР-овской сторонах с бдительностью следили за тем, чтобы лозунги о советско-германской дружбе оставались только лозунгами.

Но расхлябанность и безобразное выполнение служебных обязанностей сделали возможным невозможное. Кадрам в заграничных командировках было строго запрещено вступать в контакт с местным гражданским населением.

Какой-то сотрудник отдела международного сотрудничества министерства обязан был информировать меня об этих правилах, но впервые в период существования министерства в состав делегации вошел «частник». Меры к таким общественным динозаврам не описывались в инструкциях. Значит, соответствующие наставления до меня не дошли.

В то же время директор института не очень соблюдал те предписания вышестоящих органов, смысл которых он не признавал или не понимал. Контракт участника-переводчика с директором института об участии в командировке в СССР был заключен на трудовые дни недели, т.е. за исключением выходных. За выходные дни не будет оплаты, а следовательно, и ответственности заведующий делегацией за эти дни не несет. Сговор был обнаружен, но поздно. В формально-юридическом отношении все было в порядке, но чиновники министерства считали эту договоренность плохим трюком (в этом они были не правы, ибо трюк был хорошо продуман).

Путь ко встрече с Жанной был открыт. Отправил телеграмму. Ответную телеграмму мне вручили уже в гостинице Пекин (подлинник также сохранился в моем архиве):

С нетерпением жду момента встречи. Суббота и воскресенье для меня выходные дни. Кто-то из членов делегации выразил недоумение, что свободное время должен провести в Москве без гида-переводчика, но директор института отражает все попытки подорвать мои планы.

С девяти часов сижу в холле гостиницы. Жду встречи и боюсь ее. Любой психолог объяснил бы нам, что перетащить прошлое в настоящее невозможно без опасных потерь качества, особенно в делах любви. Мы с Жанной друг в друга влюбились за миг, как будто молния нас поразила. Эта эмбриональная любовь разрасталась в гиганта при отсутствии субъекта любви. Эти мнимые душевные нагрузки не успели разрядиться никуда.

Какое-то огромное воображаемое счастье свалилось на нас, и реально поздно догнать его. Но, очевидно, ни Жанна, ни я не желаем думать разумно. Сбросить бремя несбывшейся любви? Дай Бог, чтобы было не так. Открывается дверь холла, заходит молодая женщина, останавливается, смотрит вокруг и со вспышкой в глазах и с незабвенной улыбкой приближается ко мне. Узнала меня, а я на улице прошел бы мимо нее.

Стыдно? Облик ее в моей памяти зафиксирован в длинном черном платье, с прической для выступления на сцене, а передо мной женщина, проехавшая 300 километров в одежде нормального пассажира железных дорог.

Дружеское приветствие проходит не без признаков застенчивости с обеих сторон. Сидим в холле недолго. Многолюдно кругом, нелепо себя чувствую. У нас обоих есть желание сбежать в совместное одиночество. Договорились погулять в ПКО имени Горького. Удается нам сбросить напряжение, и гуляем целый день при прекрасной осенней погоде.

Проводим вместе еще один день. Сидим на скамейке под Кремлевской стеной, греемся на солнце. Побывали у могилы Неизвестного солдата, завидуем молодым парам, которые справляют свадебное торжество. Потом идем в гости к сестре Жанны. Сижу на кромке ее постели, когда она легла из-за сильной головной боли. Это были счастливые часы. Бегаем сквозь настоящее, не думая о будущем. Вопрос, что могло бы быть, если бы сумели преодолеть дальнее расстояние еще в 1947 году — одиннадцать лет тому назад, — не трогаем. Два дня в том неестественном мире, куда нас перебросило в свое время за эстрадной сценой. Боюсь, что Жанна все же не совсем потеряла надежду на совместное будущее. Обратный путь в реальный мир тяжелый для нас обоих. Реальный мир сбыться нашим мечтаниям не дает. Прощание не без слез.

Но, прежде чем расстаться с Жанной, обращаюсь к ней с просьбой. В 1955 году появился на свет составленный мной русско-немецкий металлургический словарь. Вспоминая о том, что основам технического перевода научился на базе трофейного оборудования, этот труд я посвятил Николаю Порфирьевичу Кабузенко. Такая фраза напечатана на первой странице книги.

При выезде в Москву я взял с собой экземпляр словаря, мечтая, что найдется человек, кому можно будет поручить поискать Н. П. Кабузенко и передать ему такой сувенир. Жанна согласилась принять на себя такую почти невыполнимую обязанность.

Почтальон принес письмо — из СССР. Отправитель — Н. П. Кабузенко!!! Чудо! Николай Порфирьевич рассказывает, что сын его работал на пивоваренном заводе в Горьком. Кто-то, якобы из начальства предприятия, спросил его, не знает ли некоего Николая Порфирьевича Кабузенко.

Когда он объяснил, что он сын этого человека, ему вручили словарь с просьбой передать его отцу с рассказом о том, что я якобы состоял членом делегации, которая во главе с Эрихом Хонеккером посетила город Горький. Такая версия оставалась для меня единственной до 1998 года. Удалось мне в конце концов узнать, что там произошло на самом деле.

Передо мной лежит письмо Жанны от 30 декабря 1998 года. Лучше всего мне переписать дословно, что она пишет:

Вот чудо или очередная случайность особого рода в моей жизни, настолько богатой подобными событиями.

Переписывались с Николаем Порфирьевичем. Получил я возможность еще раз как следует выразить истинную благодарность за все благо, которое он сотворил для меня и для многих немецких военнопленных. Ему я обязан тем, что, несмотря на клеймо «врага партии», благополучно жил и работал как специалист. Хороших специалистов, слава Богу, в ГДР, как правило, не убивали.

Н. П. Кабузенко тогда жил в г. Арзамасе. Хотелось мне пригласить его приехать в гости ко мне с женой. В 60-х годах наконец были созданы условия для туристских поездок в ГДР. Но переписка оборвалась без указания причин. Я считаю, что Николай Порфирьевич работал в атомной промышленности, сотрудникам которой, говорят, не разрешалось поддерживать неофициальные связи с иностранцами.

Тоска по России не прошла за эти 40 лет. После встречи с Жанной в 1958 году я бывал в России несколько раз в год в командировках. После издания в печати второго технического словаря по энергетическому и подъемно-транспортному оборудованию (1440 страниц) я оставил профессию переводчика. Опять дало о себе знать «созвездие тельца» (по гороскопу я Телец). В зените профессионального успеха искал новую гору, подняться на вершину которой обещало новые интересные события. От НИИ холодильного хозяйства, в рамках научно-технического сотрудничества, я часто бывал в Москве.

Официальным языком в СЭВ (Совета Экономической Взаимопомощи) был русский, и меня ценили как специалиста со стажем переводчика. Но попасть в Горький не удавалось. Пришла перестройка, наступила гласность, открылись совершенно новые возможности.

Индивидуальную туристическую поездку в Россию, о которой в связи с перехваткинскими событиями рассказал еще в восьмой главе, я наметил по двум направлениям:

• первое — посидеть за штурвалом спортивного самолета, хотя бы на минутку занявшись любимым спортом;

• второе — посетить те места, где провел лучшие годы своей молодости.

Что касается летного спорта, то исключение из партии повлекло за собой очень нежеланные для меня последствия: исключение из «Общества спорта и техники» (братская организация ДОСААФ) и тем самым лишение возможности летать на планерах, чем с успехом увлекался в 1952–54 годах. Летные поля были ограждены высоким забором, и единственный контакт с авиацией осуществлялся визуально, стоя за забором и наблюдая за полетом планеров и моторных самолетов.

Как абонент журнала «Техника молодежи», я узнал о предстоящем авиасалоне СЛА (сверхлегкая авиация) «Рига-89». Через московского друга добился приглашения от редакции журнала, на авиалайнере прилетел в Москву и поездом отправился в Ригу, где действительно удалось полетать. Не мог же я тогда вообразить, что 2 года спустя после объединения Германии в возрасте 68 лет сумею снова приобрести права пилота.

Насчет Горького (переименование тогда еще не состоялось) я кое-что уже рассказал, но умолчал, что встреча с этим городом больно оживила воспоминания о той несбывшейся любви, которая разгорелась в течение двух часов за сценой в лагере военнопленных в Сормове. Я мечтал встретиться с Жанной.

Обходя город, я убедился в том, что дома по ее адресу снесены. Там, где должен был стоять дом с ее квартирой, мы обнаружили незастроенную площадку. Времени для поисков было маловато. Как «член делегации ГДР», я должен был укладываться в установленное расписание дня. Сердце рыдало, но все-таки уже одно пребывание в этом городе поднимало сильные эмоции в душе. В оперном театре Горького в награду за «ударную работу» я смотрел «Евгения Онегина» и «Сорочинскую ярмарку», сидя в первом ряду перед сценой. В рамках нелегального выхода в город, я посетил нижегородскую ярмарку, постоял на площади с памятником В. Чкалову, полюбовался панорамой слияния Оки с Волгой. Теперь, будучи стариком, я праздновал новую встречу с местами, которые заполнили большую ячейку моей памяти с убеждением: Горький это Жанна.

Я 74–летний старик, но жизненная энергия меня не покинула. Объединение Германии изменило в нашей стране многое, и технический прогресс возможным сделал то, о чем раньше не приходилось и думать.

С момента объединения ГДР и ФРГ я все еще работал специалистом по проектированию холодильных складов и, несмотря на мой возраст (67 лет), шеф одной выдающейся фирмы по постройке холодильников попросил меня, поработать у него пару лет. Я согласился, но из пары получилось две пары. Окончательно я подал в отставку только в 71 год.

Мы, бывшие граждане ГДР, после объединения научились многому, в том числе и пользоваться персональным компьютером. В этой области мне открылась новая сторона увлечений — разработка программ для физико-технических расчетов.

В магазинах появилась «электронная телефонная книга» всей Германии. Стоит ввести в компьютер фамилию и имя человека, и за считанные секунды на дисплее появится список всех лиц (абонентов телефонной связи) под этими инициалами, проживающих в Германии. С помощью этих технологий я разыскал моего друга времен военного плена, Александра (Сашу). Он вернулся из плена на полгода позже меня. В 1949 году мы даже переписывались, но скоро от него по неизвестной причине корреспонденция перестала приходить.

Так как такая фамилия, как у него, в Германии не очень распространена, то мне пришлось написать и отправить по разным адресам не более 16 писем. По истечении 48 часов у меня дома раздался телефонный звонок. Это был Саша. Я немедленно сел в машину и отправился к нему. При встрече — воспоминания и еще раз воспоминания. Одна из тем: Жанна!

Оказалось, что Саша познакомился с Жанной при тех же обстоятельствах, при каких и я: весной 1949 года в качестве переводчика-конферансье на эстраде в лагере военнопленных в Горьком. Его преимущество заключалось в том, что он жил в Горьком и имел пропуск МВД, который открывал ему путь в ограниченную свободу, в том числе и в компанию Жанны. Она ему рассказала о короткой встрече с неким Колей, выступавшим с ней на сцене весной 1947 года, и Саша догадался, что это был я. Он дал ей мой адрес и фотографию, на которой она меня конечно узнала.

Вот и объяснение тому, как письмо Жанны попало ко мне в 1949 году. Дальнейший ход событий Саша не застал из-за своего возвращения на родину. Контакт с Жанной он больше не поддерживал, так как устроился работать в одну из фирм ФРГ, где сотрудникам запрещалось поддерживать личные связи с гражданами коммунистических государств. Шла холодная война, которая подавила переписку и двух бывших военнопленных.

Во время долгих бесед с Сашей во первых зародилась идея о настоящих воспоминаниях, а во вторых — о поиске Жанны.

Перспективы решения первой задачи казались вполне реальными с условием сохранения работоспособности автором в необходимой мере. Формулируя последние строки этого рассказа могу сказать, что перспективность этого мероприятия мы с Сашей оценили правильно.

Другое дело — найти Жанну. Как известно, в европейских странах общепринято женщине во время замужества принимать фамилию мужа. А какими данными для поиска Жанны располагали мы по истечении 40 лет после контакта с ней?

Только именем, девичьей фамилией и тем фактом, что она в сороковые годы занималась художественной самодеятельностью в горьковском доме культуры, который давным-давно исчез с лица земли.

Жизнь моя полна причуд и уникальных случайностей. Так произошло и в случае с Жанной. Мы нашли ее сразу. Но большую роль сыграло и то, что она не забыла Колю, а Коля не забыл ее.

Моя тоска по России вступила в следующую фазу. Тоска эта опять сфокусировалась на том единственном человеке, который с радостью принял дружеское обращение немца, настолько внезапно ворвавшегося в его жизнь в 1947 году.

Право воображать о том, что происходит в душе людей, хранивших свою любовь более, чем половину всей жизни, я оставляю за читателем. Любовь, оставшуюся в пределах реального мира зародышем, но в мире мечтаний затронутых этим чувством, выросшую в гиганта.