"Воевода" - читать интересную книгу автора (Корчевский Юрий Григорьевич)

ГЛАВА IX

В Англии, я слышал, псы такие есть, по следу идут. Раб сбежит или еще что, так их хозяева по следу пускают. И что ты думаешь? Находят!

Кучецкой, дьяк и я сидели в Посольском приказе и пили вино. Закуски, как водится, не было, а поскольку выпито уже было много, в голове шумело и координация движений была нарушена.

Кучецкой продолжил:

— Вот не обижайся — ты лучше ихнего пса. Пес — он что? Скотина безмозглая, носом берет. А чтобы вот так найти, как ты — и ценности, и вора, большой ум нужен. То не всякому дано. Уважаю!

Он потянулся ко мне:

— Дай пожму твою руку!

Федор перегнулся через стол и с чувством пожал мне руку.

Дьяк икнул. Держался он бодро, только лицо покраснело. Он поднялся из-за стола, подошел ко мне, обнял и поцеловал в щеку слюнявыми губами. В щеку — это потому, что я увернуться успел.

— И я тоже ув… ва… жаю. Кабы не он, я бы уже сегодня к вечеру в темнице сидел. Нет, ну ты скажи — как можно людям верить? Этот лиходей у меня столько лет служил! Языки знает, грамоте учен! Так подвел! Своровал и ценности в нужнике спрятал. И сдох там же!

Дьяка повело, и он ухватился за стол.

— Боярин, я тебе обязан до смерти!

— Не надо про смерть!

— И то верно!

Дьяк истово перекрестился.

— Чем могу отблагодарить?

Вмешался Кучецкой.

— О благодарности завтра, на трезвую голову поговорим. А сейчас — по домам. Время уже позднее, а поутру всем голова свежая нужна будет.

Мы с Федором откланялись хозяину, чуть не упав, и вышли из приказа.

— Садись, довезу! — предложил Федор, устраиваясь в возке.

— Премного благодарствую, но я лучше пешком пройдусь. Воздухом подышу, протрезвею маленько.

— Прощай! Спасибо, что дьяка выручил, он мой старый знакомец и зело полезен бывает. И от меня спасибо, что не подвел Федора Кучецкого. Пусть все на Москве знают, какие люди у меня есть! Мы государю опора и…

Федор уронил голову и захрапел.

— Трогай уже, видишь — боярин устал, — сказал я кучеру.

Возок тронулся, только полозья саней заскрипели по снегу.

Я же нагнулся, захватил ладонью снег и обтер лицо. Немного «штормило». Закусывать надо было, да нечем. Если бы Федор не пришел, выпили бы мы с дьяком по чарочке-другой, да и разбежались.

Я добрел до постоялого двора и, едва раздевшись да стянув сапоги, рухнул в постель.

Утром голова раскалывалась. Я лежал в постели, делать ничего не хотелось, да и нечего было делать — не было у меня в Москве никаких дел. Бумаги Федору я отдал, когда ответ будет — неизвестно, да и будет ли он вообще? Прочтут писари мое послание, да и положат в архив. Тогда чего я торчу в Москве, дурью маюсь? Я, боярин и воевода, чищу нужники, раскрывая кражу. Да ну их всех, надо домой ехать. Соскучился я по семье. Но для начала надо встать, одеться. Солнце уже высоко стоит.

Однако только я поднялся и начал одеваться, как услышал в коридоре шум. Дверь резко распахнулась и на пороге появился Кучецкой.

— Ай-яй-яй! Уж полдень скоро, а ты, я вижу, даже не умывался. Едем, дьяк ждет!

— Сегодня-то я зачем ему понадобился? — едва не простонал я.

— Голову поправлять поедем!

— Нет, не хочу.

— Собирайся, я сказал! — рявкнул Федор.

Сам он был свеж и выглядел бодро, хотя

вчера его увезли в возке «уставшим». Если бы

сам не видел — не поверил бы. Крепкий мужик!

Деваться было некуда. Я умылся и уселся в возок рядом с Федором. Всю дорогу он похохатывал, намекая на мое слабое здоровье.

И дьяк выглядел как новый пятак. Благоухая заморскими благовониями, он был розовощек и улыбчив. Выскочил из-за стола, обнял и усадил в кресло. Умеют они тут в Москве пить! И самое главное — как им утром удается так хорошо выглядеть?

Дьяк не погнушался сам поставить на стол чарки и штоф с вином. От одного вида вина меня замутило. «Потерять лицо» дьяк не боялся — и я, и Федор, и он сам были боярского сословия.

Мы выпили — меня аж передернуло. Дьяк убрал в шкаф чарки и вино.

— Будя, поправились; пора и к делам приступать. Ты, боярин, чего за радения свои хочешь?

Я замялся. Чего мне желать от дьяка Посольского приказа? Не просить же назначить меня послом куда-нибудь в Европу? Так даже если и попрошу — не получится. Послов сам государь указом назначает. К тому же языков я не знаю — плохие у меня способности к языкам. В институте английский на троечку сдал.

Я пожал плечами:

— Да ничего!

Федор рассмеялся:

— Я же тебе говорил, что он ничего не попросит.

Дьяк хмыкнул:

— В Вологде что, все такие?

В разговор вмешался Федор:

— Не наглый он и гордый к тому же. На поле брани — герой, да и как воевода в двух походах — супротив татар да с литовцами под Опочкой — себя проявил. Князья, что главными воеводами были, о нем хорошо отзываются. А самое главное — голова у него работает, сталкивался я с ним в деле не раз — умен. А то, что одет без роскоши и не нагл без меры — то достоинство его боярское, кровь в нем говорит!

Вот уж не ожидал я от Федора такой речи в свою защиту. Дьяк смешался:

— Да я что? Так сказал, не подумавши.

Но Федор не отставал:

— Вот и отблагодари человека, мужа славного за деяния добрые, думаю — не оскудеешь.

Дьяк уселся за стол, размашисто подписался на какой-то бумажке, песочком мелким присыпал, сдул.

— Бери!

Я взял бумагу, прочитал. Подорожная, с моим именем. Имею право без досмотра и податей с нужными мне людьми пересекать границы безвозбранно. Неплохая бумага, в мое время цены бы ей не было — а в это? Я за рубеж ни разу не выезжал, да как-то пока и не собираюсь. Однако же свернул аккуратно подорожную и сунул за пазуху. Встал, отвесил легкий поклон.

— Э, погоди, это не все.

Дьяк полез в шкаф, вытащил небольшую золотую шкатулку искусной работы с самоцветами на крышке.

— Дарю. Вещица иноземная, французская.

Я вновь поклонился.

— Ну что, пора и честь знать, дела государевы ждут. — Федор шагнул к двери.

Я последовал за ним. Дьяк, провожая меня к двери, на прощание пожал руку:

— Ты вот что, боярин, зла на меня не держи, коли обидел нечаянно словом неловким. Коли нужда в чем будет — приходи. Ежели по моему ведомству что — помогу.

Федор, уже усевшийся в возок, высунул руку в окошко:

— Дай посмотреть.

Я протянул шкатулку. Федор покрутил ее, открыл крышку. Заиграл мелодию скрытый механизм.

— Занятная штуковина. Ты куда сейчас?

— Домой думаю, в Вологду. Бумаги через тебя передал, чего мне в Москве проедаться?

Федор не возражал. И что ему сказать-то было? Он лучше многих знал, сколь медлительна и неповоротлива государственная машина.

Мы обнялись на прощание, и я пошел на постоялый двор.

Федька-заноза обедал в трапезной. Я заказал обед поплотнее и присоединился к нему.

— Чего это ты, боярин, так наедаешься, как будто после поста?

— Домой выезжаем, Федор.

— Когда?

— А вот доем…

— Что-то уж больно поспешно.

— Никак — понравилось в Москве?

— Все лучше, чем в Вологде. Там каждый переулок знаешь, и тебя каждая собака знает.

Мы доели, я расплатился. Прислуга вывела наших коней — уже оседланных, отдохнувших и застоявшихся в конюшне.

Федор быстро сгреб наши вещи в переметные сумы, и мы не спеша выехали со двора. Впереди еще полдня — далеко отъехать успеем.

Выбрались за город. В Москве снег был серым от золы и пепла множества печей, а за городом снежная белизна глаза резала, и дышалось вольготно.

— Э-ге-гей! — заорал Федор во все горло.

— Ты чего?

— Так, боярин, от радости жизни.

— Ну-ну.

Мы пустили лошадей в галоп — только снежная пыль сзади завихрилась.

Гнали до сумерек, остановившись на ночевку на постоялом дворе. Обстоятельно — не спеша и сытно — поужинали да и улеглись спать. После гонки по морозу в комнате уютно — тепло и чисто.

Мы с Федором отрубились сразу. Однако же Далеко за полночь были разбужены криками в коридоре. Оба сразу проснулись, по привычке мгновенно оделись, обулись, опоясались саблями, и лишь после этого вышли в коридор. Из дверей выглядывали испуганные постояльцы, большая часть которых была в исподнем.

Снизу, из трапезной раздавались крики:

— Ратуйте, люди добрые, убивают!

Мы с Федором ринулись туда.

За стойкой стоял бледный от испуга хозяин, зажимая рукой разбитый, окровавленный нос. Посредине трапезной здоровенный детина в синем кафтане стрельца, изрядно в подпитии, держал за косу женщину, стоявшую перед ним на коленях. Правой рукой он яростно размахивал бердышом и орал:

— Не подходи, всех порешу!

Кричала и плакала женщина, причитал хозяин, плакали в голос сбившиеся в угол служанки.

— Чего тут происходит?

— Постоялец напился. Показалось ему, что один из гостей на жену его заглядывается. Вот он и приложил гостя секирой своей.

— Бердышом, — механически поправил я. — А чего он хочет?

— Да кто же его знает?

Я подвинулся вперед, выглянул из-за стойки. Постоялец, которого ударил бердышом стрелец, лежал неподвижно, но крови видно не было. Это уже хороший знак. Может, он его не лезвием, а обухом ударил и оглушил?

Я сделал еще шаг в направлении стрельца. Федор меня понял без слов и начал пробираться вдоль стены, обходя стрельца слева.

— Стоять! — заорал стрелец. — А то я сейчас ей башку снесу, а потом и вас на куски порублю!

Глаза его были красны от выпитого и возбуждения. В таком состоянии с ним говорить бесполезно, он даже не помнит, как его зовут. Черт, что делать? Убить его можно — Федор сделает отвлекающий маневр или шумнет, и стрелец переключит свое внимание на него. Достать его саблей за один прыжок можно, но убивать своего — не бандита, мне не хотелось. Обезоружить, в подвал холодный бросить, чтобы протрезвел — и все дела. Но сейчас он — как разъяренный бык, да и могуч.

Я сделал Федору знак подождать, отошел к лестнице, зашел за штору, достал из мешочка белый порошок и высыпал несколько крупинок в огонь светильника. Так, теперь надо зеркало найти. Себя-то я вижу, а вот окружающие?

Зеркало висело аккурат рядом с хозяином, у стойки.

Стараясь не стучать каблуками сапог, я подошел к зеркалу, но, уже выйдя из-за занавеса, понял, что невидим: на мое появление никто не среагировал — даже головы не повернул. Тогда пора.

Я смело пошел на стрельца. Устав размахивать бердышом, он уперся им в пол. То, что надо.

Подойдя ближе, я подпрыгнул и с размаху, изо всей силы ударил стрельца ногой в грудь. От неожиданного удара тот уронил бердыш, отпустил волосы женщины, отлетел назад и сильно приложился спиной о стену — так, что у него

дыхание перехватило. Не в силах сделать вдох, он лишь беззвучно разевал рот.

Федор бросился к нему и заломил руку за спину. Я же расстегнул пряжку ремня на кафтане стрельца, затянул ремень на руке и, подтянув вторую руку, туго их стянул. Мы с Федором действовали так согласованно, как будто он меня видел.

Федор тихо прошептал:

— Боярин, ты здесь?

— Тихо, здесь! Тащи его с хозяином в подвал, пусть на холодке полежит, очухается.

Я отошел от стрельца, ударом ноги отправил бердыш подальше — к стойке и увидел, как от удивления у хозяина округлились глаза и отвисла челюсть.

— Свят, свят, свят, — забормотал он и стал креститься, — не иначе — нечистая сила помогла.

Ага, жди — как же.

Я подошел к лежащему неподвижно постояльцу, осмотрел, перевернул. Крови нет, но на голове — здоровенная шишка. Повезло мужику, удар древком бердыша получил. И еще — сотрясение мозга. Не смертельно. Больно и неприятно, но главное — жив. А ведь запросто мог лежать сейчас с разрубленной надвое головой.

Ну и все, представление окончено, больше мне тут делать нечего.

— Эй, хозяин, — это Федор подал голос. — Давай буяна в подвал оттащим, пусть гам протрезвеет.

Хозяин утер кровь с лица замызганным полотенцем и нехотя побрел к Федору. Вдвоем они подхватили уже очухавшегося стрельца под

руки и поволокли во двор. Я же, тихо ступая, пошел по лестнице наверх — в свою комнату.

А вдруг стрелец не один? И в комнатах спят или играют в кости его сослуживцы? Неожиданных неприятностей я не любил, и потому решил пройтись инкогнито по жилым комнатам. Все равно ведь пока не виден.

Прошел сквозь ближайшую дверь. На столе горела свеча, а на постели в одном исподнем сидел купец и пересчитывал деньги.

«Не то», — я прошел сквозь стену. Двое девиц лежали в одной постели в ночных рубашках, прижавшись друг к другу.

— Ужас какой — ты слышала крики?

— Тихо, Катерина, — конечно, слышала. Не дай бог, это животное с топором к нам в дверь ломиться будет! Я со страху умру.

Я улыбнулся — теперь уже никто ломиться не будет.

Прошел еще сквозь стену — следующую. Думал, будет моя комната, оказалось — не дошел, просчитался.

На постели сидели двое мужиков. Без одежды, в исподнем. А потому определить — кто они, было невозможно. Мужики обстоятельно беседовали. Я бы прошел к себе, но разговор заинтересовал, и я решил задержаться.

— Верно тебе говорю, Серафим! Охрана небольшая будет — всего два десятка стрельцов, а золота — два сундука. Набери шпыней непотребных, коих никто искать не будет, побольше. Погибнут в схватке — так и не жалко.

— Так ведь не все погибнут!

— А мы на что? Добьем сами, а золото поделим.

— Опасно! Это тебе не купцов грабить. Золото-то государево.

— На нем не написано, чье оно! Возьмем — наше будет!

Ого, да тут, похоже, решили казну государеву ограбить, вернее — не саму казну, а «золотой обоз». Самое уязвимое место — перевозка. Сама казна — под укрытием мощных стен, пушек и многих стражей. Вот только где и когда они грабить станут? Черт, где зеркало? Надо посмотреть на себя, не дай бог — действие порошка закончится, и я стану виден.

Я увидел в углу небольшое зеркало и двинулся к нему. Видимо, пошел неосторожно — каблуком стукнул или еще чего зацепил, потому что оба мужика сразу насторожились и замолчали.

— Иване, у стен уши тоже бывают. У меня ощущение, что мы в комнате не одни.

— У меня, Серафим, тоже. Вроде как ветерком обдало, да и запах чужой.

Вот! Запах их насторожил. Всяк человек по- своему пахнет, и я этого совсем не учел. Пора мне убираться отсюда, а за мужиками проследить. Злодейство задумали.

Я прошел сквозь стену в свою комнату — и вовремя. Сразу подойдя к зеркалу, увидел, как в нем на глазах стало проявляться мое изображение. Сначала — призрачные очертания, потом оно стало более четким, приобрело краски.

В двери заскрежетал ключ, и вошел Федор.

— Боярин, ты здесь уже — что-то я тебя просмотрел.

— Бывает.

— Ты голову кому другому дури, а я с тобой уже не один год. То с руки огонь пускаешь — думаешь, сеча была, так я не увидел? То, как сегодня — это другие поверили, что нечистая сила была. Я-то почуял, как меня ровно ветерком обдало, а потом стрелец в стену влип. Понял я сразу — твоих рук дело!

— И что теперь? В церковь пойдешь или серой окуриваться станешь?

— Как ты, боярин, подумать такое мог? Ты мне жизнь спас, и я тебе до смерти своей должен. А то, что бывают у тебя… — Федька подбирал слово, — … странности, так мы все не без них.

— Вот что, Федор. За стеной два мужика договариваются, как обоз с государевым золотом ограбить. Что думаешь?

— А чего думать — порешить их обоих, и все дела.

— Порешить несложно, только, похоже — за ними люди из их банды есть. Один вроде — главарь, второй — наводчик. Плохо, что не знаю — где, в каком месте и когда злодеяние замышляют исполнить.

Федор ответ выдал сразу:

— Тоже мне загвоздка. Проследить за ними, вот и все.

Я задумался, а Федор запер дверь, разделся и лег в постель.

— Боярин, давай спать, до утра уже немного осталось. А утро вечера мудренее, завтра чего- нибудь и решим.

Так я и сделал.

Едва проснувшись, мы оделись и спустились вниз.

Хозяин стоял за стойкой с распухшим носом и отекшей верхней губой. В трапезной было пусто. Довольно необычно: в это время народ завтракает поплотнее — и в путь.

— Чего у тебя так тихо, постояльцев не видно?

— Съехали все спозаранку, даже откушать не изволили.

— Что случилось?

— Так ночью стрелец бузил.

— Видели, знаем.

Хозяин оглянулся по сторонам, вроде боясь, что его кто-то подслушает.

— Так нечистая сила, не иначе, помогла. Стрелец-то об стену как шарахнулся, чуть дух не испустил. Все то диво видели. Вот и решили — нечистая сила, да и разъехались чуть свет, испугавшись ее.

— И стрелец?

— Да выпустил я его, — махнул рукой хозяин. — Он в подвале холодном посидел — живо очухался, еле назад по ступенькам выбрался, аж посинел. У меня в подвале лед чуть ли не до осени не тает.

— Что, и мужики из соседней с нами комнаты съехали?

— И они, — подтвердил хозяин.

— Твою мать! — огорчился я. — Называется — проследили. Ладно, хозяин. Давай-нито поесть, да поплотнее. Может, следующий раз покушать только вечером удастся.

— Сейчас, сейчас! — засуетился хозяин. — Глашка, ты чего телишься, гости есть хотят!

Глашка заполошенно заметалась, выставляя на стол горшочки с кашей, обильно заправленной мясом и луком, пряженцы на блюде, пиво.

— Э нет, пиво не надо, вина дай. От пива на морозе только замерзаешь, а вином немного согреешься.

— Хозяин, а ты не видел, в которую сторону соседи наши направились?

Хозяин огорченно развел руками:

— Нет, не видал. Как-то все сразу разъехались. Да и не мое дело смотреть, куда кто поехал.

— Верно, — вздохнул я.

Почему-то мне подумалось, что один из гостей — Иван — отправился в Москву. Иначе откуда бы он знал о «золотом обозе»? Наверняка он не из простых, скорее всего, в Казенном приказе кружится, возможно даже — мелкой сошкой, вроде писаря. Это только на первый взгляд кажется, что слуги да мелкие служилые люди мало знают. Умеющий слушать да наблюдательный может знать много. Наверняка идея — его. Узнав об обозе, он план захвата разработал, да друзей старых нашел, чтобы разбой осуществить. Не зря же он этого Серафима уговаривал.

А Серафим, скорее всего, в провинции живет, на пути следования обоза или просто недалеко. А где государева казна хранится? В Вологде или Белозере. И оба хранилища — на одной дороге, на торговом пути к Соловкам. Аккурат из первопрестольной через Дмитров, Ростов, Ярославль на Вологду, а далее — и Белозеро. Так что если они и направятся куда, то непременно в ту сторону. Только больной на голову засаду устроит рядом с Москвой. Нет, если и задумают они обоз перехватить, так подальше от первопрестольной, и, вероятнее всего — между Ярославлем и Вологдой. Там и городков-то нет, изредка деревни да постоялые дворы. Помощи обозу, в случае чего, ждать неоткуда, а в лесах местных армию укрыть можно, не то что разбойников. Единственное, что мешать будет — зима. В лесу без костра долго не усидишь, замерзнешь. Костры же разводить побоятся. Так что перед появлением обоза сообщник их предупредит.

Что делать? В Москву вернуться, к Федору Кучецкому? А если его на месте не окажется? К другому кому? Могут и не поверить. В Вологду ехать? Плещеев точно поверит и ополчение соберет. Да ратью мы разбойников только напугаем, разбегутся по лесам — ищи-свищи их. Знать бы место засады и самим ударить по банде.

Мои размышления прервал Федька.

— Боярин, ты чего сиднем сидишь, не кушаешь? Если ехать надо, то ешь, не на голодный ведь желудок по морозу скакать.

— Верно, Федор. Задумался.

— Я даже догадываюсь, о чем.

— Скажи, какой умный! И о чем же?

— Где и как разбойников перехватить.

— Тихо! Хозяину это слышать совсем ни к чему.

Федор наклонился ко мне.

— Мыслю — между Ярославлем и Вологдой нападут. Леса там глухие, да и стрельцы устанут — самое место!

— И я гак же думаю. Тогда давай есть — и в дорогу.

Есть пришлось в одиночку. Пока я раздумывал, Федька уже успел покончить с завтраком — просто мне мешать не хотел.

Вещей у нас почти не было, так что мы собрались быстро, а слуги вывели уже оседланных коней.

И погнали мы направо, по торговому пути. Считай, с разбойником Серафимом нам было пока по дороге. Хорошо бы за ним проследить, если, конечно, удастся догнать.

Ехали мы до вечера, так никого и не нагнав. Тракт был оживленный, саней и всадников много, но, как я не вглядывался, знакомого лица не увидел.

Периодически мы давали лошадям возможность отдохнуть, переходя с галопа на шаг или рысь.

За день удалось проехать не меньше пятидесяти верст. Вконец вымотанные зимней гонкой, мы остановились на ночевку на постоялом дворе, что так зазывно светил огоньком в ночи.

Мы плотно поужинали — ведь ели-то еще утром, часов десять назад.

Я подступил к хозяину с расспросами, описав Серафима.

— Ага, есть такой. Часом ранее появился. Как откушал, так из комнаты и не выходил.

Я сунул ему полушку — за молчание. Медная монета мгновенно исчезла в широкой ладони трактирщика. Уф, догнали! Теперь не упустить бы.

Я отсыпал Федору немного медных монет:

— Пойди на конюшню, дай прислуге. Как запрягать Серафим станет, так пусть они нас немедля известят.

— Сделаю, боярин.

Я прошел в отведенную нам комнату, разделся. Как только Федор вернулся и запер дверь, меня сморил сон.

Утром проснулись рано, не дождавшись известия от слуг. Умылись, плотно перекусили. Черт, чего Серафим не выходит? Долго ли нам в трапезной болтаться? Или он поджидает кого- то? Не подойдешь же, не спросишь. А может — взять его в плен да допросить с пристрастием? Сам ведь, по доброй воле, не скажет. А у нас, кроме подслушанного мною разговора, и улик никаких нет. Мало того что отопрется — скажет, что разговора не было, напраслину боярин возводит, так еще и в суд меня призовет за навет. Нет, задержание и допрос не годятся. Придется выжидать, хотя мне эта пассивность никогда не нравилась.

Появился в трапезной все-таки Серафим — заспанный, зевает. Не торопясь поел и исчез в своей комнате. Вышел одетый и не спеша пошел в конюшню. Эдак мы полмесяца ехать будем.

Серафим все-таки выехал. Мы отпустили его подальше, но в пределах видимости, и пустились за ним. Так и ехали — день, второй… Уж и Ростов проехали, Ярославль скоро…

А за Ярославлем Серафим нам загадку подкинул — повернул с тракта направо и направился по льду замерзшей Волги. Там, в паре дней пути, Кострома. Неужели он костромской? Плохо. Если он местный, то город знает, сообщники у него там, и если от нас оторваться захочет, сделает это запросто.

После Ярославля Серафим как-то насторожился. До этого он спокойно ехал, не оглядываясь. Спиной наши взгляды почуял или всегда при приближении к дому подстраховывался?

Ближе к вечеру наш подопечный свернул с наезженной дороги по льду Волги на ее левый берег и по узкой санной колее поехал к небольшому селу на взгорке. Интересно, живет он там или к сообщникам направился?

Пока мы не спеша продвигались по дороге, Серафим исчез. Близко подъезжать было нельзя — он бы нас сразу засек, отпустили подальше — и вот итог. Теперь гадай — в какой он избе, как долго пробудет?

Уже темнеть начало. Если в селе есть постоялый двор, то нам, считай, повезло, все не на улице ночевать придется. Вечером селяне крепко закрывают ворота и чужаков не пустят. Да и не в каждой избе место свободное найдется — детей- то у крестьян много, сами вповалку спят.

Глазастый Федор узрел огонек на единственной улице.

— Боярин, давай подъедем.

Тут и впрямь оказался небольшой постоялый двор.

Мы остановились у ворот; Федор сбегал на конюшню, переговорил с конюхом. Вернулся слегка озадаченный:

— Нет, боярин, конюх говорит — не приезжал никто.

Мы завели лошадей во двор — хоть сами переночуем в тепле и лошади отдохнут. Как бы узнать, живет Серафим здесь или в гости приехал?

Слуга повел лошадей в конюшню, мы же прошли в трапезную.

Постоялый двор был пуст — мы были его единственными гостями.

Обрадованный хозяин усадил нас на лучшие места и любезно осведомился, что милостивые судари откушать соизволят?

— А все, что с пылу с жару тащи на стол, — распорядился я. Мы здорово продрогли, хотелось поесть и согреться.

Хозяин сам принес жареного поросенка, соленых огурцов, капусты, куриного супчика, вина стоялого, пирогов рыбных. Да тут еды хватило бы и на пятерых.

Когда первый голод был утолен, и мы немного согрелись, я завел разговор.

— А скажи, хозяин, как село называется?

— Кривой Лог, барин.

— Много ли в нем дворов?

— Много — пять десятков будет.

— Жителей всех знаешь?

— А то!

— Не подскажешь — есть ли такой Серафим?

Я подробно описал мужика. Хозяин поскреб затылок:

— Да вроде не припомню такого.

Я достал из поясного кошеля серебряную монету и бросил ее на стол. Хозяин цапнул серебро, но я припечатал его руку своей.

— Сначала расскажи!

— Не живет у нас такой, но заезжает. Третий дом отсюда — Самоха. Серафим — скользкий тип, да и Самоха не лучше. На что живет — непонятно. Огород в запустении, из живности во дворе только птица да свинья. А бабе своей меж тем одно обновки меняет. Наши бабы уж обзавидовались.

— Ты — к Серафиму поближе.

— А что Серафим? На постоялый двор заходит редко — только забежит иногда твореного вина выпить. Но вот приметил я — как Серафим в селе появляется, так Самоха на несколько дней куда-то пропадает. Не иначе — оба одним делом промышляют.

— Каким же?

— То мне неведомо.

— Все сказал?

— Что знал.

Я убрал свою руку. Хозяин попробовал серебро на зуб, удовлетворенно кивнул и сунул монету в калиту на поясе.

Мы доели поросенка, допили вино. Потянуло в сон.

— Веди, хозяин, в комнату.

Поднялись на второй этаж. Хозяин открыл дверь жарко натопленной комнаты.

— Отдыхайте, гости дорогие.

— Ты вот что, хозяин. Разбуди с первыми петухами.

— Как изволишь, барин.

Мы сняли тулупы и уселись на постели.

— Что думаешь, Федор?

— Мыслю, Серафим — главарь, а Самоха этот — подручный. Как Серафим приезжает, Самоха собирает людей своих по деревням — и на злодейство едут.

— А что, пожалуй — верно думаешь! Я такого же мнения. Давай спать, я хозяину сказал — разбудить нас с первыми петухами. Коли первый встанешь, проследи со двора — не проедет ли по дороге Серафим.

— Сделаю, боярин.

— Тогда спать.

Через минуту мы уже спали. Мне показалось, что голова только подушки коснулась, а в дверь уже стучат.

— Кто? — спросонья хрипло спросил я.

— Петухи пропели, ты же, барин, сам разбудить велел, — послышался голос хозяина двора.

— Федор, встань, поди проследи за дорогой, я еще сосну чуток, а то будто и не спал.

Федор оделся и, зевая, вышел.

Я опять уснул, но и сейчас выспаться не удалось. Федор тряс меня за плечо. Я с трудом приоткрыл глаза и увидел раскрасневшееся лицо Федора. От него дохнуло свежим утренним морозцем.

— Вставай, боярин. Только что Серафим проехал, едва его признал при луне. Я к тебе уж было бежать собрался, да следом — сани, и в них — трое мужиков.

— Надо догонять, — всполошился я.

Я стал быстро одеваться.

— Боярин, я думаю — не надо торопиться.

— Это почему? — от удивления я даже одеваться перестал.

— Кабы засаду на нас не сделали. Сам подумай — почему затемно выехали? Чтобы не увидели.

— Может — торопятся?

— Помнишь, что хозяин сказывал? Как Серафим приедет, после этого Самоха исчезает. А тут они, почитай, вместе уехали. Ой, чует мое сердце, засаду нам приготовили.

Я уселся на постель и задумался. В словах Федора правда была, как-то об этом не подумал спросонья. И если они засаду на нас делают, то участок, где это может произойти, невелик — между селом и Волгой. Дорога узкая — двум саням не разъехаться, лес по обе стороны. На льду Волги засаду не устроишь — издалека видать.

— Пошли со мной.

Мы спустились вниз.

— Хозяин, у тебя лошадь и сани найдутся?

— А как же!

— Дай на время.

— Деньги вперед.

— Вот тебе деньги за постой, еду и лошадь с санями. И одежду старенькую найди — на двоих.

— Этого добра хватает.

Хозяин вын!ел.

— Ты чего удумал, боярин?

— Надо их с толку сбить. Если засада на нас, то будут ждать двух верховых. Мы же с тобой в санях поедем, а на наших лошадей чучела посадим.

— Где их взять-то? — присвистнул Федор.

— Сейчас хозяин старье принесет, на конюшне соломой набьем. В темноте и не разглядишь сразу — живой кто едет или чучело это, — обмануть их надо.

Хозяин принес ворох старой одежды: дырявые штаны, ветхие рубахи — даже кожушок драный, сильно битый молью. Все это он брезгливо бросил у порога.

— Лошадь с санями где?

— Слуги запрягают. Лошадь-то опосля верните.

— В лучшем виде! Не боись, не тати мы.

Взяв в конюшне соломы, приготовленной для денников, мы набили потуже старую одежду, усадили чучела в седла своих лошадей и привязали. В предрассветной темноте да с расстояния в несколько шагов все выглядело натурально.

— Пистолет проверь, — сказал я Федору.

— Уже.

Уздечки наших лошадей мы привязали к задку саней.

Федор сел на облучок, я же лег на дно саней и прикрылся мешковиной. Пистолеты держал за пазухой, чтобы теплые были, не подвели на морозе. Тронулись.

— Федор, как заметишь что подозрительное — шумни, а то мне не видно ничего за бортами. И… это… по возможности — Серафима или Самоху в живых оставить надо.

— Ну ты сказал, боярин. Я же их в глаза не видел. И перед тем, как выстрелить, я что — имя спросить должон?

— Да это я так. Уж очень побеседовать с кем- то из них хочется.

— Оно понятно.

— Все, едем молча.

Тишину теперь нарушал лишь скрип полозьев по снегу да легкий стук копыт лошадей. Мы, по моим подсчетам, должны были уже на лесную дорогу выехать. Наверняка засада — если мы не ошибались, конечно, — подальше будет. У самого села не станут пакостить.

Напряжение нарастало. Как бы от волнения не нажать раньше времени курки взведенных пистолетов.

— Твою мать! — закричал во весь голос Федор.

И тут же громыхнул выстрел, второй… Стрелял не Федор, но где-то близко.

Я отбросил мешковину и сел в санях. В предрассветном сером уже сумраке к саням бежали две фигуры. Я вскинул пистолеты, нажал на курок одного и следом — другого. За моим дуплетом почти сразу громыхнул пистолет Федора. Я успел увидеть, как фигуры справа, по которым я стрелял, падают, и резко обернулся влево. И с этой стороны к саням бежали двое, размахивая чем-то железным. Чем именно — было плохо видно из-за темноты.

Я бросил бесполезные уже пистолеты в сани, перевалился через борт и оказался на коленях в снегу. Почти тут же в сани ударило лезвие топора.

Рывком вскочив на ноги, я рванул саблю из ножен и без замаха полоснул по разбойнику. Негодяй успел отскочить, но концом лезвия я его все же достал. Полушубок на нападавшем расползся на животе, обнажив белеющее исподнее.

Рядом с лошадьми слышался звон ударов. Там сражался Федор. Прыжком я вскочил в сани и сверху атаковал врага, нанеся ему серию ударов. Разбойник не уклонялся, но успевал прикрываться топором. Попадая по железу, сабля высекала искры. Что-то мой противник больно ловок для простого крестьянина!

Разбойник отбил очередной удар и неожиданно кинул в меня топор. Каким чудом я успел уклониться, и сам не пойму — лезвие только слегка задело рукав, распоров его на плече.

Оставшись безоружным, разбойник кинулся бежать в лес, я — за ним. Подвела его крестьянская привычка носить зимой валенки. По снегу в них не побежишь так быстро, как в сапогах.

Через десяток метров мне удалось догнать его и ударить тупой стороной клинка по голове. Разбойник ничком рухнул в снег. Воткнув рядом с ним саблю, я расстегнул его пояс и связал ему обе руки. Пусть полежит, надо Федору помочь.

Я схватил саблю и кинулся к дороге. Но Федька-заноза справился и сам. Его противник лежал на снегу с отрубленной кистью, а Федька, матерясь сквозь зубы, перетягивал предплечье снятым с татя поясом, пытаясь остановить кровь.

— Вот, боярин, — тяжело дыша, проговорил он, — как ты и просил — живой.

— Я своего тоже спеленал. Пойдем, других посмотрим.

Бросив пленника на дороге, мы сошли к лесу.

Оба разбойника, в которых стрелял я, были мертвы. Пошарив но деревьям, что росли близ дороги, мы нашли две брошенные пищали. Так вот откуда эти два выстрела!

— Куда же они стреляли?

Мы вернулись к лошадям.

— Боярин, посмотри-ка!

Я подошел поближе. Оба чучела были просто изорваны в клочья картечью. Представляю, что было бы, если бы в седлах сидели мы! Мертвяки без права на реанимацию.

Федька сбросил чучела на землю и зашвырнул в лес.

Мы подошли к моему пленнику. Он уже очухался и зубами пытался развязать узел на ремне. Увидев нас, завыл, заревел, как медведь раненый.

— Заткнись! — бросил ему Федор. — А то я тебе сам рот заткну.

Мы подхватили его под руки и поволокли к саням. Темень уже сменилась сероватой мглой и, присмотревшись, я узнал Серафима.

— А-а-а, старый знакомый!

— Я тебя не знаю, в глаза допрежь не видел.

— Зато я тебя с Иваном, подельником твоим, видел.

При упоминании об Иване Серафим дернулся.

— Ну, рассказывай!

— Что говорить? — срывающимся голосом спросил Серафим, искоса поглядывая на саблю.

— Почему на нас напал, разбойник!

— Я не разбойник. С Москвы еду, да преследовать меня стали двое верхами. Думал — ограбить хотят да порешить, вот и решил упредить.

— Ловко сочиняешь байки. А с Иваном чего замышлял?

— Ничего, по торговле мы.

— А как насчет казенного обоза с золотом?

Серафим снова дернулся.

— Вот сука, Иван, — сдал! — чертыхнулся тать.

— Ты говори — где засаду намечали, да сколько человек будет.

— Ничего не скажу, пропадите вы пропадом!

Я засмеялся.

— Ты еще меня не знаешь. Сейчас все расскажешь — даже запоешь, ежели попросим.

Серафим только сплюнул.

— Как знаешь. Федор, тащи сюда второго.

Федор подтащил раненого. Тот был бледен и

стонал.

— Как звать-то тебя?

— Самохой кличут.

— И кто же тебя надоумил на нас напасть?

— Вот он! — Глаза Самохи злобно уставились на Серафима.

— Ты же не дите малое, неразумное — взрослый мужик, а на пакость согласился.

— В первый раз — он денег обещал, истинный крест, — брызгал слюной Самоха.

— Про крест не надо. Ежели в доме твоем, скажем — в подвале — поискать хорошо, там много чего интересного найти можно.

Неожиданно Самоха дернулся и ногой ударил Серафима.

— Жизнь свою спасаешь? Меня продал? Почто про схорон сказал?!

Видно, с награбленными да запрятанными ценностями я попал в точку.

— Так ты расскажи, куда и на что он тебя подбивал?

Я наклонился к Самохе поближе. Глаза его с ненавистью и злобой смотрели на меня.

— Ты глазенками-то не сверкай, а то вмиг их лишишься!

— Да пошел ты! — отвернулся Самоха.

— И говорить не будешь?

В ответ — молчание. Ничего, я и не таких говорить заставлял.

Я сорвал с Серафима шапку, вытащил нож и отсек ему ухо. От боли и неожиданности Серафим вскрикнул.

— Я скажу, все скажу!

Не обращая внимания на крики, я отрезал второе ухо.

— Это чтобы ты понял — я шутить не буду. Начал бы говорить сразу, остался бы при ушах.

— Скажу, все скажу!

— Ну — смотри, иначе всего остругаю. Кто такой Иван?

— Писарь в Казенном приказе.

Я так и предполагал.

— Он навел на обоз с золотом?

— Он, иуда!

— Где, в каком месте напасть думали?

— За Ярославлем, на вологодском тракте; там место удобное есть — дорога в гору идет, обоз ход сбавит.

— Когда обоз?

— Через седмицу ровно.

— А чего Иван сам обоз грабить не хочет?

— Людей у него мало, десяток только.

— Где встречаться должны?

— Как обоз в гору подниматься будет, мы напасть должны, а Иван со своими людьми на обоз сзади нападет. Он за обозом из самой Москвы ехать должен. Мало ли — вдруг планы изменятся у стрельцов.

В основном план прост и понятен.

— Твои люди где?

— Самоха и эти двое.

Я резанул его ножом но подбородку, брызнула кровь.

— Я же просил правду говорить. С этими тремя обоз с охраной не взять. У тебя еще два десятка быть должно. Где они?

Сзади раздался щелчок. Я слишком хорошо знал этот звук и мгновенно упал на бок. Громыхнул выстрел.

— Ах ты, сука! — Федор выбил пистолет из руки Самохи.

Когда мы отвлеклись на Серафима, Самоха вытащил из-за пазухи пистолет и выстрелил мне в спину. Только щелчок взводимого курка смог меня упредить. Руку-то искалеченную ему Федька перетянул ремнем, но не связал, вот он и решил воспользоваться моментом, пока на него никто не смотрит.

Обозленный Федор стал пинать сапогами Самоху.

— Тать паршивый! В спину! Убью!

— Остановись, Федор, допросить его надо!

Я хотел продолжить допрос Серафима, повернулся и обомлел — тот лежал на дороге навзничь, а вместо лица у него была кровавая мешанина из костей. Вместо меня Самоха угодил в лицо Серафиму. Со столь близкого расстояния свинцовая пуля просто разворотила кости.

Наука мне и Федору — не поворачивайся к живому врагу спиной. Мы сочли, что он ранен и слаб, и лишь случайность или чудо спасли меня от неминуемой смерти.

— Хозяин твой уже много рассказать успел.

— Сука он! Сволочь продажная! Ничего не скажу!

— Это мы сейчас посмотрим.

Я приказал Федору:

— Разведи костер.

Федор подобрал топор, с которым на меня бросался Серафим, срубил несколько веток и сложил их шалашиком. Наколол ножом лучину, поджег.

Сначала нехотя, а потом все живее огонь стал лизать ветки.

Я сунул нож в огонь.

— Эй, барин, ты чего удумал? — спросил Самоха севшим голосом.

— А вот как докрасна лезвие накалю, так глаза тебе им и достану.

— Нет, не надо, не хочу! — завыл Самоха.

— Тогда говори.

— Все скажу. Черт с ним, с Серафимом, все равно сдох.

— Где остальные люди?

— В разных местах проживают. В моем селе их больше нет, — Самоха мотнул головой в сторону убитых пищальников.

— Где еще и кто?

— Всех не знаю. За Ярославлем деревенька Ясенево есть, там Гаврила лысый, под ним — пять человек. От Ясенево на Вологду верст десять — сельцо Красный Яр, Горбун там. Звать как, не знаю, у него — тоже пяток мужиков. Все жестокие, злые, ребенка не пощадят. В Ярославле самом, возле церкви Святого Дамиана…

Голос Самохи стал тише, неразборчивее, он закатил глаза и смолк.

— Эй, Самоха, очнись! — я тряхнул его за плечо.

Куда там! Я взял его за руку — пульса нет. И этот мертвяк!

— Давай-ка, Федя, сбросим их с дороги да снежком присыплем. Хоронить — много чести.

Мы забросили трупы подальше от дороги и слегка присыпали снегом.

— Что делать будем?

— Для начала лошадь и сани на постоялый двор вернем.

— Ага, и лошадей этих разбойников туда же, они им уже не нужны.

По следам на снегу мы отыскали лошадь Серафима и с санями — лошадь Самохи, вывели их на дорогу. Чего животине в лесу мерзнуть да от голода мучиться?

Потом развернули сани и двинулись в село.

— Эй, хозяин, принимай! Лошадь твою с санями возвертаем в целости и сохранности — с прибытком даже.

Мы загнали во двор Самохинскую лошадь и сани. Увидев их, хозяин сразу понял, кому они принадлежали, и слегка побледнел.

— А Самоха где?

— С архангелом Петром беседует, наверное.

Хозяин осуждающе покачал головой.

— За что ж вы его так?

— Из кустов он по боярину стрелял, — пояснил Федор, — вот и поплатился.

Мы поехали по дороге назад, захватив с собой лошадь Серафима. Лошадь верховая, не тягловая, самим сгодится. Пока от самой Москвы за ним гнались, поняли — лошадь хоть и не арабских кровей, но ходкая и выносливая.

— Куда теперь? — спросил Федор.

— Пока к Ярославлю, а там думать будем.