"Торквемада и испанская инквизиция" - читать интересную книгу автора (САБАТИНИ РАФАЭЛЬ)

Глава X. ЮРИСПРУДЕНЦИЯ СВЯТОЙ ПАЛАТЫ: ПЕРВЫЕ «НАСТАВЛЕНИЯ» ТОРКВЕМАДЫ

Первое руководство для инквизиторов было, по-видимому, написано приблизительно в 1320 году. Речь идет о работе монаха-доминиканца Бернарда Гая – «Practica Inquisitionis Haeretice Pravitatis – Bernardо Guidonis Ordinis Fratrum Predicatorum», – в которой был сформулирован опыт, накопленный инквизиторами юга Франции за сотню лет.

Работа использовалась в основном французскими инквизиторами, особенно в Тулузе, и, очевидно, именно она в середине четырнадцатого столетия вдохновила Николаса Эймерико на составление его многотомного «Directorium Inquisitorum».

Николас Эймерико был Великим инквизитором Арагона и выпустил свои труды – руководство по процедурным вопросам – в качестве учебника для своих собратьев в деле преследования виновных в пороке ереси.

Его работа широко разошлась в рукописных копиях и была в числе первых отпечатана в Барселоне после создания печатного пресса, так что во времена Торквемады печатные копии этого документа имелись на руках у всех инквизиторов мира.

«Directorium» состоит из трех разделов. Первый представляет собой собрание руководящих принципов христианской веры; второй содержит папские уложения, буллы и бреве относительно еретиков и еретических учений, а также решения различных соборов по вопросам, связанным с еретиками и их сторонниками, колдунами, отлученными от церкви, иудеями и неверующими; третий раздел – вклад самого Эймерико в дело церкви – затрагивает методику проведения судебных разбирательств и предлагает подробный перечень преступлений, попадавших под юрисдикцию Святой палаты.

Прежде чем двинуться дальше, познакомимся вкратце с теми основами, на которых строилась судебная практика инквизиции и которые изложены в «Directorium».

Вообще все еретики подлежат порицанию Святой палаты; но, кроме того, существуют преступники, попадающие под юрисдикцию инквизиции, хотя их виновность в ереси еще не доказана. Таковыми являются:

«Богохульники, чьи богохульные речи противоречат христианской вере. Тот, кто говорит: «Нынче пора столь отвратительная, что даже Святая палата не может обеспечить нам хорошей погоды», – грешит против веры.

Колдуны и предсказатели, которые занимаются ересью по самой своей сути – переименованием младенцев, окуриванием ладаном черепа и прочее. Но если они ограничиваются предсказаниями будущего с помощью хиромантии или прочих гаданий, например, по соломке или по звездам, они виновны в простом колдовстве и подлежат наказанию светским судом.

К последним причисляются также те, кто снабжает женщин любовными напитками.

Почитатели Сатаны: те, кто поклоняется дьяволу. Их следует разделять на три категории:

а) Те, кто почитает дьявола, совершая ему жертвоприношения, истязая самого себя, читая соответствующего содержания молитвы и соблюдая особые посты, разводя костры или зажигая свечи в его честь.

б) Те, кто ограничивается следованием культу Сатаны, вставляя имена дьявола в свои молебствия.

в) Те, кто поклоняется дьяволу, выводя магические фигуры, а также отдает детей своих в сатанинские секты, используя в ритуалах посвящения шпагу, могилу, зеркала и прочее.

Вообще-то нетрудно распознать тех, кто знается с дьяволом, по их свирепому виду и дурному запаху.

Верования, указанные в этих трех случаях, являются несомненной ересью. Но если дьявола просят лишь о выполнении каких-либо желаний – таких, как соблазнение женщины, – не произнося при этом молитв и не впадая в поклонение, а лишь отдавая приказания, то таковые личности не являются виновными в ереси.

К числу поклоняющихся дьяволам относятся астрологи и алхимики, которые, если не удается преуспеть в открытиях, не преминут прибегнуть к помощи дьявола, принося ему пожертвования и поклоняясь ему явно или втайне.

Иудеи и неверующие. Первые, если они грешат против своей религии в любом из аспектов веры, общих как для иудеев, так и для христиан, или если они критикуют догматы, общие для обоих верований.

Что касается неверующих, то церковь, папа и инквизиция могут покарать их, если они грешат против законов естества – единственных законов, которые они признают.

Иудеи и неверующие, пытающиеся совратить христиан, должны рассматриваться как подстрекатели, или tautores.

Человек, нарушивший запрет и оказавший помощь еретикам, не должен считаться сочувствующим иудеям, если он дал еду умирающему от голода еретику при условии, что последний уже решил обратиться в истинную веру.

Отлученные от церкви, остающиеся под проклятием отлучения в течение года. Имеются в виду не только те, кто был отлучен как еретик или сочувствующий, но и те, кто был предан анафеме по любой другой причине. Безразличное отношение к отлучению является достаточным основанием для подозрения в ереси.

Вероотступники. Отступники-христиане, ставшие иудеями или магометанами (сами по себе эти религии ересью не являются), даже если они отступили от веры под страхом смерти. Страх перед пыткой или смертью не может поколебать человека, твердого в своей вере, и потому не может считаться оправданием».

Имея перед собой «Directorium» Эймерико, Торквемада приступил к созданию первых уложений своего знаменитого кодекса. Со временем возникла необходимость внести дополнения в этот документ; но не в этих дополнениях заключается значение двадцати восьми параграфов Торквемады. Можно утверждать, что его кодекс упорядочил юриспруденцию испанской инквизиции, в которую затем практически не вносилось никаких изменений в течение трехсот лет после смерти Торквемады.

Обзор этих положений и отрывков из руководства Эймерико, которые послужили исходным материалом для Торквемады, вместе с некоторыми комментариями Франческо Пеньи (этикомментарии были впервые опубликованы в Риме в 1585 году ) позволяет составить определенное представление о юриспруденции Святой палаты и о необычайной личности, вдохновлявшей ее и управлявшей ею, – личности одновременно искусной и наивной, скрытной и открытой, святой и дьявольской, ни с кем не сравнимой – даже в жестокости, которая по извращенной логике считалась милосердием и служила (как он провозглашал и чему верил сам) благим целям. Торквемада насаждал жестокость из любви к человечеству, чтобы спасти его от вечного проклятия: оплакивая, с одной стороны, брошенного в костер несчастного еретика, с другой – торжествовал при мысли, что сожжением одного пораженного чумой ереси спасает, возможно, сотни от этой заразы и от искупления греха еретического в пламени пекла.

Некоторые поспешно делают вывод о лицемерии кодекса священников. Да, имело место и лицемерие, и проявлений его было множество, ибо подобная система является поистине рассадником притворства. Тем не менее, сама система не была лицемерной. Она была искренней – ужасно, трагически и пылко искренней самой безнадежной, нестерпимой и бесповоротной искренностью – искренностью фанатика, не знающего чувства меры и искажающего человеческие представления до такой степени, что человек со спокойной совестью полагает коварство, обман и вероломство вполне позволительными в отношении своих сограждан, если сочтет это своим долгом.

Источником зла была доктрина спасения избранных, которой придерживались неукоснительно и искренне. Торквемада, как и всякий другой инквизитор, мог подписаться под словами, которые вдохновенный поэт вложил в уста Филиппа II:

И он произнес бы эти слова со спокойствием и твердым убеждением, что провозглашает непреложную истину, которой следует во исполнение своего долга перед людьми и Богом. Всему содеянному Торквемада мог найти предписания в Библии. Было ли сожжение надлежащей смертью для еретиков? Ответ на этот вопрос он находил, как мы увидим, в устах самого Христа. Должна ли конфисковываться собственность еретиков? Эймерико и Парамо указывают на изгнание Адама и Евы из Эдема как на следствие их непослушания – первой из всех ересей – и спрашивают вас, разве не было это конфискацией? Надлежит ли носить позорящее одеяние обвиненным в малейшей ереси или тем, кто раскаялся? Парамо ответит на это, что Адам и Ева облачились в шкуры после своего падения, и сделает вывод, что это – соответствующий прецедент для позорящего санбенито.

И так далее: Моисей, Давид, Иоанн Креститель и сам милосердный Спаситель, оказывается, представляют доводы, выгодные инквизиторам, доводы, которые ошеломляют вас своей неуклюжестью и абсурдностью. Вы перестаете удивляться тому, что перевод Библии запрещен, хотя это и препятствует ее изучению. Если те, кто изучал теологию, могут интерпретировать ее столь экстравагантно, до чего могут дойти необученные?

Но давайте приступим к рассмотрению кодекса Торквемады.

Из содержания последнего параграфа становится вполне очевидным, что эдикт о милосердии был опубликован по настоянию королевской четы и что он не был (как утверждает Гарсиа Родриго) особой милостью, исходящей от Святой палаты.

Льоренте утверждает, что разрешение отпускать грехи после тайного наложения епитимий стало обильным источником золота для римской курии, ибо тысячи людей обращались к папе за тайной исповедью и тайным отпущением, получая папскую грамоту в качестве свидетельства об отпущении грехов.

Публичное отречение было наказанием, предусмотренным для тех, кто своими речами или поведением вызывал подозрение в ереси – например, уклонялся от установленных правил общения с преданными анафеме.

Подозрение, которое могло пасть на человека, квалифицировалось по одной из трех категорий: легкое, сильное и тяжелейшее. На практике отречения требовали во всех трех случаях в равной степени, но меру наказания назначали, исходя из степени подозрения. Упомянутое отречение должно было происходить в церкви при большом стечении народа. Подозреваемых – подобно всем наказанным или приговоренным к сожжению за ересь – выводили на специальное возвышение, чтобы их могли видеть все собравшиеся. Инквизитор зачитывал догматы христианской веры и перечень основных прегрешений против нее, делая особое ударение на тех, в которых подозревались обвиняемые и от которых они обязаны были отречься, возложив руки на Евангелие.

Тех, кто попадал под легкое подозрение, предостерегали, что при повторном заблуждении они будут преданы в руки светских властей для наказания. С этим предостережением и наказанием в форме постов, молитв или паломничества их отпускали.

Тех, на кого пало сильное подозрение, предостерегали подобным же образом и, кроме того, отправляли на некоторое время в тюрьму, после чего подвергали тяжелой епитимье – такой, например, как совершение паломничества или стояние в течение нескольких дней у дверей главной церкви или возле алтаря на праздничной мессе в кандалах (но их не следовало осуждать к ношению санбенито, ибо, вообще говоря, они не являлись еретиками).

Тот, кто попадал под тяжелейшее подозрение, подлежал освобождению от наложения отлучения, если его преступление не могло пройти безнаказанным (чтобы уменьшить его страдания в мире ином). Его приговаривали к длительному тюремному заключению, после отбытия которого ему предписывали стоять у дверей церкви во время великих празднеств с надетым наплечником грешника, известным под названием санбенито, чтобы все могли узнать о его бесчестии.

После объявления приговора инквизитору следовало предостеречь раскаявшегося в следующих выражениях:

Нераскаявшимся, конечно же, был уготован костер.

Инквизитору надлежало завершить церемонию предоставлением индульгенции на сорок дней тому, кто донес на подозреваемого, и индульгенции на три дня тем, кто принимал в этом участие в качестве свидетеля.

Приговор к тюремному заключению с диетой из хлеба и воды мог быть смягчен, но ни в коем случае нельзя было отменить санбенито, которое Эймерико, как и большинство инквизиторов, считал самой поучительной мерой наказания.

Самодоносчики же, за которыми Торквемада признавал право произнести отречение, приравнивались к подозреваемым первой категории – категории легкого подозрения.

Этот декрет – не более чем возвращение к жизни законоуложения, введенного полтора столетия назад Альфонсом XI в кодексе, известном под названием «Partidas». Он стал, как сообщает Льоренте, значительным источником богатств для римской курии. Зачастую прошения о «реабилитации» решались положительно посредством папских грамот, которые обходились просителям в значительную сумму.

Торквемада благосклонно относился к тому, что самообличителей осуждали на ношение санбенито. Узаконивая для них обязанность не носить шелка или шерсть, не пользоваться драгоценными металлами или каменьями, он тем самым предписал им ходить в нарядах, почти не отличающихся от мешков грешников, что служило той же цели – отметить их, как недостойных.

Ко времени Торквемады ношение санбенито уже почти вышло из употребления. Но, аскет по натуре, Торквемада не мог позволить этой форме наказания кануть в небытие. Он возродил и вновь широко распространил ее. Теперь ношение санбенито вменялось в обязанность не только тем, кто был признан еретиком, но и тем, кому отпустили грехи (за исключением самообличителей), а те, кто находился под подозрением, должны были облачаться в него во время церемонии отречения.

Это одиозное одеяние, его происхождение и историю мы вскоре обсудим.

То, что с подозреваемых обычно требовали, отнюдь не составляло незначительную долю их собственности, в чем можно убедиться на примере денежной «милостыни» на нужды войны против Гранады, которую взимали с прощенных в Толедо два года спустя: требовалось внести пятую часть собственности.

Последний пункт этого параграфа, пожалуй, скорее представляет собой меру предосторожности, направленную против необоснованной снисходительности монархов.

Однако раскаявшихся детей прощают не до такой степени, чтобы позволить получить хоть что-нибудь от родительской собственности. Она конфискуется полностью вследствие ереси родителей; и вследствие той же ереси родителей этим детям и их собственным детям суждено пребывать под проклятием, отказаться от ношения золота, серебра и т. д., а также от надежд на руководящие посты на государственной службе или в церковной иерархии. Это поистине насмешка – говорить о наложении минимальных наказаний на несчастных, которые автоматически подвергаются лишению всех материальных благ. К тому же, под «легким наказанием», разъясняет Льоренте, подразумевается ношение санбенито в течение двух лет при посещении месс и при участии в процессиях кающихся.

В сущности, смысл этого параграфа заключается в придании, при необходимости, акту конфискации обратной силы, чтобы перехитрить тех, кто пытается избежать отчуждения собственности путем заблаговременной ее передачи в надежные руки. Поскольку конфискации подлежит вся собственность преступника на момент совершении его первого преступления против веры, инквизиторам вменяется установить размеры собственности, которой он мог в то время располагать; и даже если она пошла на погашение долгов или на приданое дочери, вышедшей замуж за одного из «чистых» христиан, Святая палата обязана была наложить на эту собственность арест и конфисковать в пользу королевской казны.

Фразу «передать в руки гражданских властей» следует понимать, как церковный эквивалент смертному приговору – сожжению на костре.

Выражение «раскрытие свидетелей» нельзя понимать буквально. Что оно означает на самом деле, станет ясно из параграфа XVI, специально составленного Торквемадой, чтобы модифицировать и ограничить освященные веками обычаи гражданских и церковных судов.

В этом параграфе нет ничего, что может быть расценено, как отклонение от рекомендаций, изложенных Эймерико в его «Directorium», в чем мы убедимся, когда перейдем непосредственно к ужасной теме пыток.

Ярые сторонники церкви утверждают, что пытки, к которым прибегали инквизиторы, и сама смертная казнь через сожжение не были свойственны исключительно церковным институтам, а являлись обычным для гражданских властей способом казни преступников, и использование их церковью – лишь следование уже признанным методам.

Истина состоит в том, что этот вид казни гражданские трибуналы применяли лишь в отношении тех, кто согрешил против веры. Они вынуждены были следовать булле Сикста IV, которая обязывала их к этому под страхом отлучения от церкви.

Гражданским судам эти процессы доставляли массу неудобств, и впоследствии инквизиторы взяли на себя пытки и допросы по делам, связанным с вопросами веры.

При пытках предписывалось не проливать кровь и не лишать обвиняемого жизни, ибо это противоречило христианским догматам. В противном случае инквизитору, производившему допрос, предъявлялось обвинение в нарушении установленных норм. Тогда ему надлежало получить отпущение грехов из рук кого-нибудь из своих духовных собратьев; и инквизиторы были – ради облегчения для них этой процедуры и освобождения от каких-либо опасений за последствия – наделены правом отпускать грехи друг другу в подобных случаях.

Но даже если мы полностью согласимся с тем, что пытки – включая огонь – были обычным методом той эпохи, который церковь просто переняла как единственно приемлемый, против инквизиторов нужно выдвинуть обвинение в том, что этот метод никоим образом не стал умереннее или мягче в их руках – в руках духовных лиц.

Едва ли возможно более вопиющее отклонение от всех законов справедливости, чем то, которое содержалось в параграфах Торквемады относительно свидетельских показаний.

Обвиняемый не мог познакомиться с протоколами выдвинутых против него показаний; ему даже не сообщали всего, в чем он обвиняется, лишая возможности противостоять обвинителям, что, безусловно, говорит о поистине чудовищной несправедливости этого трибунала. Проводя расследование под покровом такой скрытности, какой не знал ни один суд, инквизиторы получали возможность насаждать страх более ужасный, чем возбуждали питаемые человеческим топливом костры их обычных аутодафе.

Торквемада создал этот параграф, исходя из предостережений Эймерико по поводу разглашения имен свидетелей. Но Эймерико не пошел дальше утверждения, что имена следует скрывать в случае, если разглашение повлечет за собой угрозу жизни доносчика. Обвиняемый же, по Эймерико, имеет право читать полную запись показаний свидетеля, даже если может из этого сделать вывод о личности своего обвинителя. Эймерико не поднимал никаких вопросов о сокращении предоставляемого защите экземпляра свидетельских показаний.

Намерение Торквемады совершенно очевидно. Оно отнюдь не заключается, как то утверждается в параграфе, в стремлении уберечь доносчиков от угрозы мести. В конце концов, как это выяснится прежде, чем мы завершим обзор инквизиторской юриспруденции, ранение или даже смерть свидетелей рассматривались бы (и совершенно открыто) как вполне приемлемое событие: доносчики уже вполне отработали свое для дела веры и теперь приобретали бы бессмертный ореол мучеников. Скорее цель Торквемады состояла в том, чтобы не сокращалось число доносов. Доносчик должен быть надежно защищен лишь ради того, чтобы другие безбоязненно сообщали сведения о скрывающихся еретиках и вероотступниках и чтобы деятельность Святой палаты не прекращалась.

Трасмиера, инквизитор более поздних времен, воздавая хвалу закрытому характеру разбирательств, говорит об этом, как о «краеугольном камне, на который опиралась инквизиция, вызывая благоговение христиан, что содействовало доносам и являлось опорой и фундаментом трибунала. Отказ от этого правила, несомненно, привел бы к разрушению здания всей организации».

Любопытно обратиться к современным писателям, поддерживающим идею закрытого разбирательства – таким, как преподобный Сидней Смит, в чьей доброй вере нет никаких сомнений. Он пишет следующее: «Зачастую вред репутации третьих властей⁶⁰ наносит безнаказанность явного преступника: свидетели знают, что влиятельные друзья обвиняемого могут отомстить за него. Точно так было и в случае с инквизицией. Мараны имели значительное влияние благодаря своему могуществу, высоким постам и тайным связям с необращенными иудеями. Они определенно стремились нейтрализовать усилия Святой палаты, проводившей судебные разбирательства. Торквемада в своем законодательном акте 1484 года утвердил тайное судебное расследование инквизиции…»

Аргумент благовидный и вполне обоснованный. Но если учесть, что доносчик, столь заботливо защищенный от всякой опасности, совершенно огражден и от обвиняемого, становится понятным, что подобная процедура призвана оправдывать опрометчивость, допущенную в пылу сбора свидетельских показаний. Точка зрения инквизиторов может быть принята даже симпатизирующими ей людьми лишь с большой натяжкой.

Статья, касающаяся адвокатов, основана на древнем церковном законе, запрещающем защищать еретика. Согласие адвоката взяться за защиту увеличивало риск быть обвиненным самому.

Всякий человек, осужденный как «неявившийся по вызову суда», становился изгоем, которого любой был вправе убить.

На каноническом очищении, которое упоминается в атом параграфе, необходимо остановиться подробнее.

Каноническое очищение применялось только к тем, кого обвиняла людская молва, кто приобрел репутацию еретика. Оно является превосходным примером вымученной справедливости, которую трибунал позволял себе в отдельных делах. В основном же для него было свойственно вопиющее попрание справедливости.

Для канонического очищения, разъясняет Эймерико, обвиняемому следовало найти несколько поручителей, или «compurgatores», количество которых зависело от тяжести приписываемого молвой проступка. Честность поручителей должна быть общеизвестной, они должны иметь то же общественное положение в обществе, что и обвиняемый, и знать его несколько лет. Обвиняемый должен поклясться на Евангелии в том, что он никогда не придерживался и не изучал еретических учений, а «compurgatores» – под присягой подтвердить, что это правда. Очищение следовало провести во всех городах, где обвиняемый был опорочен молвой,

Обвиняемому предоставлялось определенное время на поиски поручителей, и, если ему не удавалось найти требуемое количество, его сразу осуждали и выносили приговор, как еретику.

Пенья добавляет в своих комментариях по этому поводу, что всякий, кому повторно вменялась в вину ересь, немедленно признавался «relapso» (то есть вновь отступившим от веры) и передавался в руки гражданских властей, приводивших в исполнение приговоры инквизиции. По этой причине он не считал каноническое очищение легким наказанием: все в значительной степени зависело от воли третьих властей.

Эймерико далее пишет, что иногда к каноническому очищению могли быть приговорены те, кого опорочила людская молва, но они не попали о руки инквизиторов. Стоило им не подчиниться вызову в суд, инквизиторы отлучали их от церкви, и. если не удалось снять с себя отлучение в течение года, их признавали еретиками и применяли меры, соответствующие этому приговору.

Понятно, что возбуждение процесса против умершего не могло служить добрым или полезным целям, и ничто, кроме алчности, не вдохновляло создателей столь варварского декрета. Инквизиция провозглашала с амвонов, причем провозглашала громогласно и постоянно, что ее цель искоренение ересей, что существует настоятельная необходимость «во исполнение долга перед Богом» уничтожить тех, кто упорствует в ереси или своим учением или примером отравляет души других. Так инквизиция оправдывала свои действия и отметала все сомнения в порядочности движущих ею мотивов.

Но как связать это с судебным расследованием о верованиях умершего – несмотря на то, что он, возможно, умер более сорока лет назад?

Надо отметить, что это постановление не является изобретением Торквемады. Он лишь следовал по пути, проложенному предшествовавшими инквизиторами. Он обнаружил прецедент в сто двадцатом вопросе Эймерико – «Confiscatio bonorum haereteci fiery potest post ejus mortem» («конфискация наследства еретика, разоблаченного после смерти» (лат.) ). Здесь автор «Directorium» безапелляционно заявляет, что, хотя гражданское право прекращает дела в отношении умерших преступников, этого нельзя допускать при обвинении в ереси ввиду чудовищности преступления. (Пожалуй, если бы он был совершенно откровенен, он мог бы сказать: «Ввиду наживы, которую можно извлечь из такого процесса».)

Еретики, продолжает Эймерико, подлежат преследованиям и после смерти, если их вина будет доказана; в течение сорока лет после смерти их собственность может быть конфискована у наследников, вплоть до третьего поколения.

Торквемада лишь отменил ограничение сорока лет, установленное его предшественником.

К вышеупомянутому Эймерико также добавляет, что наследников следует поставить в известность о том, что умерший был еретиком, и с этого момента их надлежит осудить за плохое служение делу веры и сокрытие этого преступления! Тем самым он заставляет людей добровольно предъявлять обвинение своим отцам и дедам в еретических заблуждениях, чтобы самим избежать унижения, позора и запрета на высокие должности и престижные профессии – и это несмотря на то, что сами они могли быть вернейшими из католиков, на которых не падает ни малейшее подозрение!

Жестокость и несправедливость этого постановления невозможно описать словами. Тем не менее, как и в прочих случаях, церковники умело подбирают оправдания всем своим низостям. Единственное, в чем инквизиторы действительно достойны восхищения, – это ловкость, с которой они умеют найти оправдание и согласовать со своей совестью самые негуманные действия. Они ответят на вопрос о законности подобных расследований утверждением, что совершают это с величайшей неохотой, но что долг велит поступить именно так, чтобы живущие остерегались нарушить верность католической церкви под страхом кары, которая постигнет их и их потомков, даже если им самим повезет ускользнуть от правосудия при жизни. Тем самым инквизиторы представляют свои действия вполне правильными и даже желательными, если стремиться к торжеству веры. И если в этом есть хоть крупица истины, кто скажет, что их совесть не может быть успокоена этим самообманом и что конфискации были не более чем обязанностью, которая никак не влияла на выносимые ими приговоры?

Процессы против умерших были отнюдь не редкостью, что подтверждается частыми записями о сожжении трупов – одна из целей, ради которых их выкапывали. Другая состояла в том, чтобы эти трупы не оскверняли священную землю кладбища.

Льоренте утверждает, что, хотя ему пришлось просмотреть великое множество протоколов старых процессов инквизиции, ни в одном из них он не обнаружил записи, которая говорила бы в пользу детей осужденного еретика.

Декреты инквизиции, суровые во всех аспектах, были наиболее суровыми в отношении детей еретиков. Несмотря на то, что младенцы сами никогда не были замешаны в ереси, за которую могли пострадать их отцы или деды, они вынуждены были жить в нищете и не могли претендовать на высокое положение из-за запрещения занимать – вплоть до второго поколения – руководящие должности на гражданской службе или получать церковные приходы, а также работать по уважаемым или доходным специальностям. И словно этого было недостаточно, их осуждали на ношение внешних знаков позора: они не имели права одеваться в тонкие ткани, носить оружие или украшения, ездить верхом – под страхом еще худших наказаний. Одним из неизбежных результатов этих варварских декретов стало вымирание многих славных испанских родов еврейского происхождения в последнем десятилетии пятнадцатого столетия.

Так инквизиторы понимали проведение в жизнь прекрасных и милосердных заповедей кроткого Христа, от имени которого действовали.

«Directorium» Эймерико разрешал инквизиторам принимать подношения при условии, если подарки не были слишком значительными, предписывая инквизиторам не проявлять чрезмерной алчности – но не из-за греха, таящегося в жадности, а чтобы не давать мирянам повод для скандала.

К этим двадцати восьми параграфам Торквемада в дальнейшем делал дополнения – в январе 1485 года, в октябре 1488 года и в мае 1498 года. Мы еще обратимся к ним, а сейчас достаточно будет сказать, что они не имеют – за исключением некоторых дополнений 1498 года – первостепенного значения, будучи в основном следствием тех положений, с которыми мы уже ознакомились; эти дополнения посвящены прежде всего вопросам внутреннего устройства инквизиции и не затрагивают ее отношений с остальным миром.