"Голгофа - Последний день Иисуса Христа" - читать интересную книгу автора (Бишоп Джим)

ПОВЕСТВОВАНИЕ

Полночь

Никогда ранее Иисус не говорил так много. Время от времени Он останавливался, а они слушали, обступив Его. В серебряном свете луны группа выглядела зловеще.

Было уже за полночь, когда они прошли мимо Нижней купели в сторону городских ворот, через которые в город все еще шли паломники с восточных частей страны. Иисус повернул налево и пошел по пыльной дороге вдоль городской стены. Луна уже начала снижаться, и тень от высокой восточной стены падала на дорогу. Всего несколькими локтями ниже протекал ручей Кедрон, воды которого в Нисане усмиряли свой бег.

Слева осталась деревушка, прилепившаяся к стене; затем они прошли через деревню Силоам на противоположной стороне Кедрова. Вдоль всего их пути ночной ветерок раздувал угли сотен костров, к которых расположились паломники. Затем дорога шла на подъем к вершине Горы Елеонской.

Отойдя на значительное расстояние от города, они могли видеть храм во всей его красоте. Вдоль портиков Соломона ярко пылали светильники, а стены выглядели мрачно, но величественно. В белом лунном свете различались громадные виноградные грозди из чистого золота и золотые шпили, украшавшие восточный фасад храма.

Глядя на сверкающий в ночи виноград, Иисус остановился и промолвил: "Я есть истинная виноградная лоза, а Отец Мой - виноградарь. Всякую у Меня ветвь, не приносящую плода, Он отсекает; и всякую, приносящую плод, очищает, чтобы более принесла плода. Вы уже очищены через слово, которое Я проповедовал вам. Пребудьте во Мне, и Я в вас. Как ветвь не может приносить плода сама собою, если не будет на лозе, так и вы, если не будете во Мне. Я есть Лоза, а вы ветви; кто пребывает во Мне, и Я в нем, тот приносит много плода, ибо без Меня не можете делать ничего. Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет. А такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают. Если пребудете во Мне, и слова Мои в вас пребудут, то чего не пожелаете, просите, и будет вам. Тем прославится Отец Мой, если вы принесете много плода и будете Моими учениками".

Они снова тронулись в путь, апостолы едва передвигали ноги. День был трудным. Они поднялись на рассвете в Вифании, где Иисус оставил мать на попечении Марии и Марфы, а сейчас было за полночь, и рыбакам очень хотелось спать. К тому же было так много сказано Иисусом, и они хотели все это запомнить, ибо чувствовали, что это были Его последние наставления.

Они прошли мимо кладбища, и в темноте надгробные плиты и гробницы были похожи на выкрошенные зубы. За кладбищем путники свернули в сторону небольшой маслобойки, где им предстояло провести ночь.

Когда они проходили мимо трех старинных гробниц, простоявших пятьсот лет, Иисус мельком взглянул на них. Он уже давно не одобрял памятников мертвым.

Они были в двухстах шагах от маслобойни, расположенной в крошечной долине, которая отделяла Иерусалим от Горы Елеонской. Отсюда до городской стены и храма было не более трех стадий.

Пока они не достигли пещер с огромными прессами для приготовления масла, Иисус не проронил ни слова. В маслобойне стоял застарелый запах оливкового масла. Всю дорогу Иисус размышлял о том, как лучше передать Своим последователям основы Своего Нового Завета. Эти одиннадцать с надежными корнями дадут новые ветви Его учению, они взрастят новых последователей и начнут самое удивительное духовное движение в истории человечества. Было крайне важно, чтобы они поняли все истины о Боге - Отце, Боге - Сыне и Боге - Святом Духе.

Для этих простых и доверчивых людей было слишком сложно понять эти истины. Их утешало то, что когда Иисуса не станет, к ним явится Святой Дух и будет пребывать в них, о чем они даже не будут ведать. Он откроет им много тайн и обострит память, и они быстро и ясно вспомнят слова Иисуса.

Путники свернули с дороги, ведущей далее в Иерихон, и при лунном свете пошли в глубь масличной рощи. Иисус знал, что ему еще предстоит рассказать им о будущем. Они были еще слабы пред лицом грядущих испытаний; былинками, которые легко можно согнуть или сломать. Некоторые, Он это знал, не выдержат первых испытаний этой же ночью. Их надо научить, чтобы в тяжкие дни их укрепляли Его проповеди.

"Если мир будет презирать вас, - сказал Иисус, когда они вошли в большую пещеру, - помните, что сначала он презирал Меня. Если бы вы были детьми мира сего, мир лелеял бы свою плоть и кровь. Но вы не дети мира сего, наоборот, Я отделил вас от мира, и он ненавидит вас".

Эти слова противоречили их ожиданиям. Мысль о триумфе пребывания рядом с Ним на Страшном Суде сменилась чувством страха и ощущением враждебности мира. Они не станут царями, восседающими на тронах по обе Его стороны, они должны нести Его слово людям, которые не станут слушать их, но будут оскорблять и поносить и, нередко, жестоко убивать.

Петр проявил мужество, предложив свою жизнь за Иисуса, но при этом он потерял на мгновение религиозное чувство победы ценой жизни. Апостол Фома легко смирился с жестокой правдой грядущего мученичества. Его первым постигнет такая участь.

Апостолы расположились в пещере. Сквозь ветви маслин в пещеру проникал лунный свет. Один из них поднялся и зажег старые лампы вдоль стены, в свете которых отчетливо было видно лицо Иисуса. Он казался выше, и они впервые заметили, что Его ноги были босы. Апостолы понимали, что сейчас они должны запечатлеть в своей памяти Его черты, каждое Его слово, чтобы вскоре, когда Христа уже не будет с ними, они могли сказать новым последователям: "Вот так Он выглядел. Вот так Он говорил. Вот что Он велел передать вам..."

"Вскоре вы не увидите Меня, и опять вскоре увидите Меня", - заговорил Иисус. Эти слова озадачили учеников, ведь их трудно было соотнести с Его предстоящей смертью. Для них эти слова значили скорее, что человек собирается в дорогу. Они начали обсуждать сказанное между собой, а Иисус терпеливо слушал, несмотря на усталость. Затем Он спросил: "О том ли спрашиваете вы один другого, что Я сказал: "вскоре не увидите Меня, и опять вскоре увидите Меня"? Истинно, истинно вам говорю: вы восплачете и возрыдаете, а мир возрадуется; вы печальны будете, но печаль ваша в радость будет. Женщина, когда рождает, терпит скорбь, потому что пришел час ее; но когда родит младенца, уже не помнит скорби от радости, потому что родился человек в мир. Так и вы теперь имеете печаль; но Я увижу вас опять, и возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас. И в тот день вы не спросите Меня ни о чем. Истинно говорю вам: о чем ни попросите Отца во имя Мое, даст вам. Доныне вы ничего не просили во имя Мое; просите и получите, чтобы радость ваша была совершенна".

Это была не только весть о Его смерти и воскресении - это было стремление доказать сомневающимся Свою божественность. В оставшиеся пятнадцать часов жизни Иисус был готов к любым вопросам Своих учеников.

"Доселе, - продолжал Он Свой последний разговор с ними, - Я говорил вам притчами, но наступает время, когда уже не буду говорить вам притчами, но прямо возвещу вам об Отце. В тот день будете просить во имя Мое, и не говорю вам, что Я буду просить Отца о вас: обо сам Отец любит вас, потому что вы возлюбили Меня и уверовали, что Я исшел от Бога. Я исшел от Отца и пришел в мир, и опять оставляю мир и иду к Отцу".

Апостолы обрадовались: "Вот теперь Ты прямо говоришь, и притчи не говоришь никакой. Теперь мы видим, что Ты знаешь все, а не имеешь нужды, чтобы кто спрашивал Тебя. Посему веруем, что Ты от Бога пришел".

Иисус понимающе кивнул головой, удовлетворившись их словами и опечалившись одновременно. "Теперь веруете? Вот наступает час, и настал уже, когда вы рассеетесь каждый в свою сторону, и Меня оставите одного; но Я не один, потому что Отец со Мною. Сие сказал Я вам, чтобы вы имели во Мне мир. В мире будете иметь скорбь; но мужайтесь: Я победил мир".

Когда-то на вершине этой же горы апостолы спросили Иисуса, как молиться, а Он возвел очи к небу и произнес: "Отче наш, сущий на небесах..." А сейчас после всех наставлений и проповедей он нежно посмотрел на каждого и, скрестив руки на груди, устремил Свой взор на небо и начал Свою последнюю молитву: "Отче! Пришел час. Прославь Сына Твоего, да и Сын Твой прославит Тебя, так как Ты дал Ему власть над всякою плотью, да всему, что Ты дал Ему, даст Он жизнь вечную..."

Апостолы почтительно слушали, понимая всю значительность происходящего - им было дано стать свидетелями обращения Мессии к Своему Отцу. Иисус молился о Своих земных делах, а затем об одиннадцати апостолах: "Я открыл имя Твое человекам, которых Ты дал Мне от мира; они были Твои, и Ты дал их Мне, и они сохранили слово Твое. Ныне уразумели они, что все, что Ты дал Мне, от Тебя есть..."

Апостолы вникали в каждое Его слово. Они благоговели перед тем, что эти слова слышали только они и Бог-Отец, и с удивлением отметили, что Иисус не скрывал, что апостолами, включая и Иуду, их избрал Отец. И Христос лишь взглянул на каждого из них и сказал: "Иди за Мной".

В этой молитве, как нигде прежде, Иисус утверждал столь ясно единственную цель Своего появления в мире, своих общественных проповедей и смерти; смысл Его пришествия заключается в нескольких словах молитвы: "чтобы они были едино, как и Мы". Это не было упрощением. Все, что Иисус помышлял совершить на земле, было сосредоточено в этих словах.

Закончив говорить, Иисус дал знак Петру, Иакову и Иоанну, и вышел из пещеры.

1 час

Дело было завершено. Больше не будет проповедей, не будет чудес, не будет наставлений апостолам, не будет пророчеств. Время ожидания истекло. В оставшиеся полтора часа свободы не произойдет ничего значительного. Иисус в присутствии Своих последователей молился пред Отцом за Себя, за тех, кто понесет людям Его слово любви, за всех праведных во все времена.

Самое важное было сказано. Иисус отдал Себя миру, той его части, которая имела высокую культуру и глубокое понимание единобожия Вселенной. Если неудача постигла Его здесь, в Палестине, то насколько быстрее это бы случилось в Риме со множеством мраморных богов! Или в Греции, где человек имел более высокий разум, чем боги, которым он поклонялся; или в Александрии, или в Галлии, или Карфагене, или в любом другом месте, где люди боялись умереть без света истины.

Ему, родившемуся и жившему человеком, суждено было и умереть, как человеку. Испытание будет медленным и ужасным, и Его божественность не избавит Его от боли, стыда и даже от страха ожидания предстоящего.

Настал час ожидания близкой смерти. Он мог побродить по маленькой роще, залитой лунным светом; он мог остаться с учениками в пещере и говорить о днях, когда они впервые встретились, о времени, когда иудеи со всей страны пришли к Нему, уверовав, что Он настоящий Мессия; Он мог говорить о совсем недавних событиях, о прошлом воскресении, когда сотни людей с радостью провозгласили Его сыном Давидовым, и "осанна" слышалась на всем пути от Вифании до Иерусалима, а ее эхо гасло среди сияющих колонн храма. Он мог говорить о Своем триумфе.

Вместо этого Иисус позвал Петра, Иакова и Иоанна и все трое, кому Он особенно доверял, вышли с Ним из пещеры и направились в оливковую рощу по другую сторону дороги, ведущей от храма к вершине горы Елеонской.

Здесь всегда было тепло. Продуваемая ветром возвышенная часть Иерусалима была прохладна, и они видели, что паломники у ворот города кутались в плащи. На вершине горы тоже, дул ветер, а долина Кедрона была теплой и влажной, - ибо здесь лучи заходящего солнца задерживались дольше всего.

Трое следовали за Иисусом. Под сенью деревьев Он остановился. Листва бросала тень, но они могли видеть Его лицо, на котором отражалось страдание. Его длинные, тонкие руки дрожали, он весь посерел, уголки рта опустились, а большие глаза, казалось, созерцали то, чего никто не мог видеть.

Петр, Иаков и Иоанн пытались подбодрить Его, но Христос покачал головой. В этот час ни одному человеку не под силу было помочь Ему. Как Человек Он мог вынести мучения, как и все люди, Он мог радоваться и чутко реагировать на все, но как Сын Божий Он знал, что грядет.

Иисус казался им крайне изможденным, хотя еще несколько минут назад Он давал им наставления и делал это с необычайной внутренней силой. Они замолчали и отвели взгляд в сторону, полагая, что им не подобает видеть лицо Мессии в страхе и слабости.

Иисус скрестил руки на груди и произнес с горечью: "Душа Моя скорбит смертельно, побудьте здесь и бодрствуйте". Апостолы грустно глядели на Него, а Он возвел очи к небу, где сквозь ветви сверкали тысячи других крошечных миров, а затем снова посмотрел на храм через долину. Отойдя немного, Он опустился на колени, а затем в смертельной скорби пал на землю и громко сказал: "Отче Мой! Если возможно, да минует Меня чаша сия". Эта мольба вырвалась почти непроизвольно, и Иисус добавил: "Впрочем, не как Я хочу, но как Ты".

Иисус знал, что с этого времени и до часа, когда Он испустит дух, Ему придется выстрадать гораздо больше, чем кому-либо, кто прошел бы такой путь и подвергался таким же испытаниям. Самым тяжелым было ожидание. Каждую минуту каждого часа Он должен был переносить с необычайным мужеством Человека, чтобы одержать победу Бога, единого Бога.

В этот миг в маслобойню вбежал Марк, и с трудом переводя дыхание, сообщил восьми апостолам, что на дом его отца было совершено нападение, в котором участвовала большая группа вооруженных дубинками людей под предводительством римских солдат, стражников, а также старейшин храма, книжников и фарисеев. Они обыскали дом и требовали указать им, куда пошел Иисус. Вся округа пришла в движение, многие вышли на улицу с факелами и фонарями на длинных палках. Трибун допросил отца, после чего отряд покинул дом. Кто-то сказал, что они ушли в храм.

Один из апостолов поспешил, чтобы сообщить эту весть Иисусу, но не найдя Его, шепотом рассказал о случившемся Петру и другим. Никто, кроме юноши, принесшего весть, не переполошился. Вероятно, апостолы думали, что если налет на дом отца Марка был неудачным, то на этом все и закончится. Их спокойствие не могло проявиться лучше ни в чем другом, как в том, что восемь из них в маслобойне и трое в саду вскоре уснули.

Время от времени Иоанн просыпался и слышал громкую молитву Иисуса, но несмотря на свою любовь ко Христу и врожденное чувство сострадания, его тяжкие веки и глаза отказывались повиноваться его воле, парализованной усталостью, и снова закрывались.

Таким образом, Иисус был по сути один в саду. Он не переставал молиться, испытывая мучительные страдания. Цепенея от ужасных предчувствий, Он встал и подошел к трем апостолам, по-человечески нуждаясь в утешении. Его внешность отражала душевные муки, Он выглядел старше, голова ушла в плечи. Волосы, обычно мягко ниспадавшие до плеч, были спутаны и прилипли к вспотевшему челу.

Иисус взглянул на трех спящих, и Его сердце защемило. Иоанн зашевелился и проснулся. Он растолкал остальных. "Что вы спите и почиваете? - спросил Иисус. - Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение".

Ученики, бормоча извинения, с трудом поднимались на ноги. А ведь этих троих Иисус удостоил особой чести - только Петр, Иаков и Иоанн видели Его преображение на горе, только они присутствовали, когда Он воскрешал из мертвых дочь Иаира.

Иисус стал молиться, испытывая еще большие муки, и не успел Он немного отойти, как три апостола снова уснули. Он опустился на колени, и Его лоб коснулся камня. Молясь, Он покачивался взад и вперед, как бы от тяжелой физической боли.

Это был трудный путь к Отцу. Другого, более легкого, не было. По своей ^натуре человек избегает мыслей о смерти, особенно когда здоров и не стар. И человеческая сторона давала о себе знать все больше, когда Он думал о душе, которая будет держаться в теле до того мига, когда тело умрет в ужасных агониях.

Человеческое противилось предстоящим мукам и смерти. И все же это был Его выбор. Он погибнет за человека.

Он горячо молился. Возведя очи к небу, Он видел светящегося ангела. Ангел не сказал ничего. Молчание, вероятно, значило, что Отец ничем не может уменьшить мучений Иисуса.

Он немедленно поднялся на ноги и направился к ученикам, готовым положить жизнь за Него. Они спали, а когда Петр приоткрыл глаза, Иисус прошептал: "Симон! Ты спишь? Не мог ты бодрствовать один час? Бодрствуйте и молитесь, чтобы не впасть в искушение. Дух бодр, плоть же немощна".

В этот миг эти слова одинаково относились и к Нему, и к ним. По словам Исайи, Господь возложит на Него все чудовищные дела человечества, и сейчас бремя бесчисленных людских грехов давило на Его плечи. Он опустился на колени, чтобы сказать Отцу, что принимает чашу.

Соленый пот, блестевший на лице, начал менять цвет. Он краснел и становился темнее, и Иисус в ужасной муке понял, что это кровь. Она медленно стекала к подбородку и застывала в бороде; несколько капель упало на камень.

Подобное известно медицине. Это случается, когда нагнетается страх, когда страдания накладываются на прежние мучения до тех пор, пока очень чувствительный человек уже не в силах переносить боль. В такие моменты несчастный обычно теряет сознание. Если же этого не происходит, то иногда капилляры расширяются настолько, что при контакте с потовыми железами они лопаются. Кровь исходит вместе потом по всем участкам тела.

Евангелист Лука, который был лекарем, позже написал: "И пот стал, как кровь и стекал на землю".

2 часа

Ночь была свежа. Листья низкорослых искривленных деревьев в Гефсиманском саду не шевелились. С дороги, ведущей из Вифании к храму, постоянно слышавшиеся голоса богомольцев сейчас стихли. Если бы Иисус поднял голову, Он бы увидел, что движение людей через Золотые ворота храма прекратилось.

Смолкли насекомые в окрестных полях, луна уже скатилась на западную половину неба, и утренний силуэт храма как бы висел в воздухе. Среди холмов далеко и одиноко прозвучала пастушья дудочка. Даже поток Кедрон, темный и холодный, бесшумно бежал по гладким камням, устремляясь в долину Хиннона. Все застыло в ожидании.

А внутри городских стен началось пробуждение. В такую ночь спали не более четырех часов, торопясь насладиться радостью Пасхи.

Первые богомольцы спешили к Паперти Соломона, где красота храма буквально опьяняла чувства. Перед величественной колоннадой слышалось шарканье сотен сандалий по мраморным плитам. А где-то за портиком в ослепительно белых одеждах за арфы садились музыканты, которые будут играть известные псалмы до первого луча солнца. В другой части храма мягко играла маграфа - подобие органа, радуя слух толпы, движущейся по дворам при желтом свете фонарей. Многие набожные иудеи, стоя на пороге жилищ, восхищались величием ночи и шептали: "Бог милостив к нам".

Их радость ничуть не омрачилась бы, скажи им, что совсем рядом, в небольшой роще по другую сторону Кедрона, покрываясь кровавым потом, на камне молится Тот, Кто называет Себя Сыном Божьим. Это не вызвало бы ни малейшего интереса и у паломников, ведь если страдалец был бы действительно Мессией, почему бы ему не восседать в Святая Святых, а не плакать в одиночестве у камня? И вообще, можно ли было допустить, что священники храма - которым все это известно - позволят Мессии проливать слезы в крошечной маслобойне, когда они должны пасть ниц перед

Ним?

Нет. Паломники бы мудро сказали: "Пусть Он разорвет завесу храма, тогда я поверю". Любому было известно, что в мире не было другой такой красивой, большой и тяжелой завесы, и лишь подлинный Мессия совершил бы это символическое деяние.

С огромного портика ^многие могли видеть, как через Золотые ворота ушел отряд с Иудой. Это был огромный проход с двойными арками в нижней стене храма. Уходящие не могли не привлечь к себе внимания бряцанием оружия, огнями факелов и фонарей.

Более того, люди на городских стенах строили догадки относительно странной процессии, покидающей город. До сих пор было невиданным, чтобы фарисеи маршировали с римскими легионерами. И легионеры никогда не шагали в компании старейшин - саддукеев. Каждая из этих групп имела основания не доверять двум остальным. Их вел Иуда Искариот, один из избранных учеников богохульника. Отряд прошел через ворота и по крутым ступеням спустился в долину.

Они стали сообщниками на час. Фарисеи не стали бы вмешиваться в подобную авантюру, ибо они крайне редко отступали от закона. Но они были согласны с тем, что Иисус представлял серьезную угрозу храму, и решились только в этот раз отступить от буквы закона, малейшее нарушение которого вызывало у них отвращение.

Сам по себе этот союз не столь уж необычен, в практической политике фарисеи нередко выступали заодно с саддукеями. Необычным для свидетелей на городских стенах было видеть фарисеев в обществе язычников-римлян, ибо фарисеи провозглашали религиозную чистоту превыше всего. Для них все в мире делилось на еврейское и нееврейское, и они не должны иметь ничего общего ни с чем и ни с кем, вид, запах и звук которого был бы нееврейским.

Отношение Иисуса к фарисеям и книжникам заключено в двух жестких фразах: "Книжники и фарисеи воссели на троне Моисеевом. Все, что они ни скажут вам - соблюдайте и делайте, но по делам их не поступайте".

В отряде, быстро двигавшемся в Гефсиманский сад, возможно, были и люди Ирода, ибо Ирод не доверял ни священникам, ни римлянам и везде имел своих лазутчиков. Его окружение не было политической партией и не имело никакого престижа в глазах других политических сил. Лишь нетвердые иудеи поддерживали Ирода, четверовластника Галилеи, наполовину иудея, верившего лишь в себя.

* * *

Когда отряд спустился в долину, Иуда велел ему остановиться и подозвал к себе предводителей книжников и римлян. Он сообщил, что подойдя к маслобойне, они в темноте не разглядят ничего, кроме убегающих фигур в белом.

"Тот, Кого я поцелую, - Он, - сказал Иуда. - Хватайте Его и уводите". Главари согласились, ведь это упрощало дело. Им не придется догонять и опознавать убегающих апостолов, а нужно лишь подвести солдат к Тому, Кого поцелует Иуда.

... Иисус встал. Его лицо снова было спокойным. Он вернулся к трем апостолам, и они тотчас же пробудились. Сейчас, испытав агонию человеческого одиночества, Иисус проявил к ним божественное сочувствие и заботу. "Спите, сказал Он, - отдохните". Он хотел оставить их и, повернувшись, увидел сквозь листву множество факелов и фонарей, было слышно бряцание щитов и голоса.

Иисус вернулся к Петру, Иакову и Иоанну. "Вот приблизился час, произнес Он, - и Сын Человеческий предается в руки грешников". Апостолы в недоумении глядели на Него.

"Встаньте, пойдем: вот приблизился предающий Меня".

3 часа

Все трое вскочили на ноги, Иаков и Иоанн побежали предупредить остальных. Петр, как ему и полагалось, остался рядом с Учителем. Едва это произошло, как сад наполнился светом и шумом людских голосов; солдаты продирались сквозь деревья и кустарники. Восемь апостолов, спавших в пещере, и юный Марк могли убежать в Вифанию по дороге, которая была всего в ста шагах, но они были парализованы страхом. И вместо того, чтобы бежать, они перешли в сад, и не столько затем, чтобы увидеть, что сотворит правосудие с Иисусом, а скорее для того, чтобы быть свидетелями того, что Он Сам сделает с налетчиками.

Они увидели Иисуса, освещенного огнем факелов, а рядом с Ним дрожащего Петра. Подошли и остальные апостолы, которым показалось, что никто не спешил приблизиться к Учителю, хотя роща была полна вооруженных людей, которые сновали по саду, перекликаясь между собой. Но никто не отваживался первым подойти к Иисусу.

Наконец, к Нему приблизился Иуда. Он посмотрел на Иисуса, его глаза расширились, изображая радостное изумление, а губы скривились в улыбку. Он распростер руки и кинулся к Христу с лицемерным приветствием: "Здравствуй, Учитель". Его появление из толпы стражников и солдат должно быть удивило апостолов и, возможно, они решили, что арестован был Иуда.

Казначей обнял Иисуса и потянулся губами к щеке Учителя. Галилеянин сочувственно посмотрел на Иуду и произнес: "Иуда! Целованием ли предаешь Сына Человеческого?"

На ответ времени не было. Со всех сторон подступили стражники и солдаты, фарисеи и книжники. Иисус невинно посмотрел на них и спросил: "Кого ищете?"

"Иисуса Назорея", - отвечали Ему.

"Это Я", - сказал Иисус, дотрагиваясь до Своей груди. Стоявшие впереди отпрянули назад. Произошло замешательство, ибо стражники храма не могли не слышать историй о Его чудесах и были в страхе. Римляне возмутились поведением своих временных сообщников и начали пробираться вперед, чтобы взять дело в свои руки.

"Кого ищете?" - снова спросил Иисус медленно и ясно.

Римляне дружно прокричали: "Иисуса Назорея!"

"Я сказал вам, что это Я", - повторил Иисус, когда смолкли голоса римлян. "Итак, если Меня ищете, оставьте их, пусть идут", - указал Он на стоявших позади апостолов.

Налетчики оправились от страха. Они стали подступать со всех сторон, не решаясь, однако, коснуться Христа, а Иуда отступил и затерялся в толпе.

"Как будто на разбойника вышли вы с мечами и копьями, чтобы взять Меня", - обратился Иисус к священникам и начальникам храма. В Его словах звучало негодование: "Каждый день бывал Я с вами в храме, и вы не поднимали на Меня рук, но теперь ваше время и власть тьмы". Увидев, как они отводят взгляд, Иисус сказал смиренно: "Но да сбудутся Писания". Один из апостолов передал Петру меч, и тот выхватил меч из ножен и, став перед Иисусом, молниеносно поднял оружие. Петр целился в шею слуги первосвященника, но тот своевременно уклонился от удара, и меч отсек лишь ухо. Предчувствуя схватку, Хилиарх велел своим людям обнажить мечи.

Иисус был потрясен. Взглянув на Петра, Он сурово сказал: "Вложи меч в ножны. Неужели Мне не пить чаши, которую дал Мне Отец?" Петр повиновался. А слуга с отсеченным ухом ощупывал свою рану, визжа от боли. Иисус крепко взял его одной рукой, а второй коснулся виска слуги. Исцеление было мгновенным, и многие его не заметили. Римляне решили прекратить эту трогательную сцену, вышли вперед и схватили Христа.

По римской военной науке жертву следовало хватать за правое запястье, вывернув руку за спину так, чтобы тыльная сторона Кисти касалась лопаток, и наступить при этом на правую ступню. Начал осуществляться уготованный для Иисуса замысел.

Некоторые стражники храма, не желая опозориться перед язычниками, схватили другую руку Христа и, заломив ее за спину, связали обе руки веревкой. На шею набросили большую петлю. Иисус не противился им. Теперь, когда Он был связан и никто не был поражен насмерть, левиты осмелели и начали отдавать распоряжения.

Хилиарх хотел выяснить, вести ли Пленника в храм на суд, и это вызвало разноречивые возгласы по всей роще. Высшие саддукеи и фарисеи, посовещавшись, решили, что Пленника необходимо доставить в дом первосвященника. Старейший из них сказал, что лучше возвращаться в город через другие ворота.

Римляне с интересом рассматривали "богохульника". Перед ними был кроткий, безобидный человек. Он стоял спокойно с опущенной головой, бородой касаясь груди. Стражники донимали Его вопросами о Его божественности, но Он не поднимал головы. Язычники то и дело оглядывались, думая, что друзья Пленника еще более опасны, чем Он Сам.

Кто-то толкнул Иисуса, и шествие началось. Со всех сторон Пленник был окружен толпой. Священники были довольны, что все обошлось так спокойно. Иисус не произнес никаких заклинаний, не вызвал клубов голубого огня и серы, чтобы уничтожить их всех. Это только подтверждало, что Он был таким же Мессией, как и они. Будь Иисус Мессией, Он бы обладал силой, способной уничтожить их. Если же Он не прибегнул к силе, значит ее у Него не было; а если так, то это был очередной схваченный жулик.

Его время истекло, думали они. Если бы Он остался в своей Галилее, проповедуя любовь, он мог бы в свое время стать богатым человеком. Но нет же! Ему понадобилось идти в Иерусалим, а Иерусалим сокрушал даже настоящих пророков. На что надеялся этот назорейский колдун?

Стражники в хвосте колонны заметили, что апостолы тоже присоединились к шествию. Сговорившись, стражники развернулись, как бы предпринимая погоню. Апостолы обратились в бегство и исчезли в темноте столь быстро, что это вызвало хохот у римлян и шутки об их прыткости. Один из стражников почти догнал Марка и схватил его за ночную рубашку. Юноша вывернулся и побежал дальше по дороге нагишом.

Толпа вышла из Гефсиманского сада на дорогу, повернула налево и направилась через большой холм в северной части города к воротам крепости Антонии. Иисус шел босиком все еще с опущенной головой и болтающейся на шее петлей.

Когда колонна прошла в город, Хилиарх остановился и спросил иудеев, нужна ли им дальнейшая помощь. Они не нуждались в ней. Пленник был по сути заботой храма, и они доставят Его к первосвященнику. Римляне остались в крепости, недоумевая, зачем они в таком большом количестве понадобились в этом предприятии.

Шествие тронулось дальше. К радости священников в северо-западной части города в это время на улицах было мало людей. Одинокие прохожие с удивлением глядели на фонари, факелы, шумную колонну и Пленника в центре нее. Но никто не вступился за Иисуса, никто, казалось, не узнавал Его.

Священники хвалили себя, что избрали окольный путь назад. Это их вполне устраивало. В храме в это время было много сторонников Иисуса, и если бы Его провели связанным через Золотые ворота, это вызвало бы протесты и плач людей или даже схватку со стражниками. А затем мог последовать мятеж, конец которому могли положить лишь легионеры Пилата.

Шествие достигло Маккавейского дворца и уже огибало стены дворца Ирода. Дорога поднималась вверх по холму, известному под названием горы Сиона. До хоромов Каиафы и Анны было рукой подать, и фарисеи с книжниками оживились. Их задание было выполнено, и теперь они могли признаться друг другу" что там, в небольшом оливковом саду, им было не по себе. Каждый из них слышал о чудесах этого Человека, и в каждом из них таился живой страх перед Иисусом. Кто мог предположить, что Он окажется всего-навсего простым назаретянином? И теперь старейшины испытывали чувство неловкости от того, что собрали такое количество людей на это дело. И один здоровяк с дубиной мог бы обратить сообщников Иисуса в бегство, а Галилеянина, не верящего в насилие, можно было связать и увести без малейшего сопротивления с Его стороны.

Толпа остановилась у огромного дворца перед домами Анны и Каиафы, и слуги засуетились, открывая ворота. Предполагалось, что отряд войдет через вход для слуг, но он был слишком мал для "победителей". Все устремились внутрь, толкая перед собой Жертву. Зажгли новые лампы, ибо на этого Человека хотели взглянуть почтенные лица. Из дома Каиафы уже бежали члены большого Синедриона, приподняв полы белых одежд.

Женщины дома тоже вышли и встали в тени балконов, пытаясь разглядеть Пленника, о Котором так часто спорили их мужья. Послали людей и к старому Анне, чтобы сообщить ему, что богохульник уже стоит под стражей перед его домом. По ступеням медленно спускался Каиафа. Теперь, уже предвидя запланированный конец этого дела, он был спокоен. Прежде всего он хотел выслушать отчеты своих людей о том, как был произведен арест, как ко всему этому отнеслись римляне, где были ученики Иисуса, и не было ли выступлений народа против воли Синедриона.

Первосвященник был доволен донесениями, ведь все было сделано так, что город не знал о случившемся. Каиафа ликовал. Он нанес сокрушительный удар Еретику и Его учению в интересах Бога и храма. На теле Иудеи гноилась рана, и он, Каиафа, прижег ее. Он, поглаживая свою шелковистую бороду, велел священникам, ждавшим его дальнейших указаний, отвести так называемого Мессию к Хананье, таково было еврейское имя тестя.

Это был дипломатический шаг Каиафы. Лучше, если Анна первым посмотрит в лицо Пленника и проведет первый допрос. К тому же Каиафа хорошо знал, как поступит тесть: он прикажет сразу же передать Пленника первосвященнику и большому Синедриону для суда.

Каиафа ничего не потеряет, сделав этот вежливый жест. Он видел, как стражники потащили Иисуса через двор, пиная Его так, что Тот спотыкался о камни. Каиафа с удивлением отметил, что между саддукеями и фарисеями, участвовавшими в захвате, не было враждебности, и они усердно поздравляли друг друга с успешным исходом операции. Он испытывал чувство гордости от того, что противоборствующие силы объединились, и он, Каиафа, устроил это, умело подобрав людей, возглавивших стражников и обеспечивших законность содеянного.

А кто, как не Каиафа обвел римлян вокруг пальца? Кто пошел к Понтию Пилату просить о помощи в чисто внутреннем деле, к коему эти язычники не имели никакого отношения? - Каиафа. А теперь, когда Синедрион вынесет Иисусу смертный приговор, как может Пилат, чьим повелением солдаты Цезаря Тиберия оказали содействие в аресте, отказать в утверждении приговора? Даже если он не утвердит казнь, он не сможет не признать, что направил два отряда, чтобы арестовать одного безвинного Человека. Это стало бы лакомой темой для очередного секретного доноса Ирода императору.

Нет, Пилат влип, и влип хорошо. Однако сейчас это беспокоило Каиафу меньше всего. Сейчас его главной заботой было созвать всех членов большого Синедриона на чрезвычайное заседание; заполучить свидетелей из левитов храма, способных поклясться в том, что они слышали, как Иисус, проповедуя на Паперти язычников, провозгласил Себя Сыном Человеческим; необходимо было также с помощью своих людей подогреть толпу, и когда Пленника поведут к Пилату за подтверждением приговора, все горожане должны быть настроены против Иисуса.

Каиафа обдумывал все это, когда кто-то обратил его внимание на маленького человека, державшегося в тени. Это был Иуда. Каиафа прервал свои размышления и бросил: "Расплатитесь с ним. Отведите его в храм и выплатите обещанные тридцать серебренников".

Маленького человека поспешно повели улочками вниз по склону Горы Сион, а затем по виадуку в храм. По пути с ним никто не разговаривал. Распоряжение Каиафа было доложено старшим священникам. Они предложили Иуде подставить ладони, куда стали отсчитывать серебро. Иуда кивал каждый раз, когда маленькая монета подала в потные руки, подтверждая счет священников. Наконец, упал последний серебренник.

Затем, отвешивая священникам почтительные поклоны и непрерывно бормоча слова благодарности, он положил деньги в мешочек и спрятал его в одеждах. Он продал Человека, обещавшего ему жизнь вечную.

4 часа

Анна не желал, чтобы Пленника ввели в дом. Он вышел на веранду и приказал подвести Иисуса. Стражники приволокли Его за веревки и не из-за презрения к Нему, а желая показать старцу свое усердие. Он поторапливали Христа пинками.

Старик уселся и стал внимательно изучать молодого Человека. Никому не дано знать, какие мысли приходили ему на ум, и какие вопросы звучали с его уст. Он сидел и смотрел, удивляясь, что побудило этого Человека выдавать Себя за Спасителя мира. Он не был похож на сумасшедшего, сведения, поступающие в течение года, свидетельствовали об обратном. Иисус На-зорей был умен, Он был сведущ в законах, хотя никто не знал, к какой раввинской школе Он принадлежал. Он был высок и крепок. Известно, что Он воздерживался от мирских соблазнов и не злоупотреблял вином. Он не был помолвлен и не был замешан ни в каких скандалах.

Почему же тогда Ему надо быть Мессией? Более двух лет этот Человек держит Палестину в напряжении. Все началось в Его родной Галилее, затем перекинулось в Иерусалим и далее до самого Иерихона. Его главной идеей была любовь, что в глазах старого священника не представляло опасности. Но народ почему-то стал отходить от храма, сначала небольшими группами, затем все больше. Кто-то докладывал - старик не помнит кто - что не так давно, когда Иисус покидал город, с ним ушло значительное число жителей, оставив дома, работу, хозяйство.

Анна смотрел очень долго. Нет, он не будет судить этого Человека. Пусть этим занимается Каиафа. По закону такие дела, где возможет смертный приговор, должны рассматривать не менее двадцати трех членов большого Синедриона, и старик не сомневался, что к этому часу его зять уже разбудил и созвал судей. И все же его снедал интерес, почему этот человек выдавал Себя за Мессию, по всей вероятности зная, что рано или поздно Он будет держать ответ перед храмом. На самом деле вероятность суда над Ним была в прямой зависимости от Его успеха. Этот так называемый Мессия преуспел. И Ему удалось бы избежать ответа и обвинения в богохульстве, если бы Он не опрокинул столы менял Анны и не поносил его торговлю животными.

Анна потуже затянул пояс полосатого халата. Он спросил, почему Иисус проповедовал ересь. Спросил он также, кто были ученики Иисуса и сколько их. Назаретянин спокойно смотрел на человека, который вскоре предстанет перед Богом и будет отвечать за свои деяния.

Иисус ответил ему с той мягкой уважительностью, которую иудеи питают к старикам: "Я говорил явно миру. Я всегда учил в синагоге и в храме, где сходятся иудеи, и тайно не говорил ничего. Что спрашиваешь Меня?" Иисус так же, как и Анна знал, что вымогательство показаний в судебном следствии от кого-либо кроме свидетелей было противозаконным. По закону задержанный не подвергался предварительному допросу.

"Спроси слышавших, что Я говорил им, - терпеливо продолжал Иисус. - Вот они знают, что Я говорил". Когда Иисус сказал это, один из стражников ударил Его по лицу, процедив: "Так отвечаешь Ты первосвященнику?"

Иисус встряхнул головой, приходя в Себя от удара, и обратился к стражнику: "Если Я сказал худо, покажи, что худо, а если хорошо, что бьешь Меня?"

Старый Анна ухмыльнулся и покачал головой. Он встал и велел отослать Иисуса Каиафе.

Ночь была холодной. С западу дул сырой ветер, и стражники кутались в плащи. Они сгрудились вокруг костра посреди двора, и жар углей кроваво отражался на их лицах.

Среди них на корточках у костра грелся юный Иоанн, любимец Иисуса. Он с Петром по пятам следовал за налетчиками и видел, как Учитель исчез за воротами. Мнения апостолов разошлись: Иоанн хотел пробраться внутрь, а Петр предпочитал осторожность. Когда Иисус был в доме Анны, юноша постучал в ворота для прислуги.

Дверь приоткрыла девушка и, приподняв лампу, взглянула на лицо Иоанна. Они обменялись приветствиями, и привратница впустила Иоанна, даже ничего не спросив, потому, что Иоанн и его семья были хорошо известны первосвященнику. Юноша бродил по двору, пытаясь завязать разговор со стражниками и узнать, куда увели Пленника, а затем присел к огню.

Убедившись, что он не вызывает подозрений, Иоанн подошел к привратнице и сказал, что за воротами остался его друг, за которого он ручается. Девушка впустила Петра и, прикрывая рукой лампу, осмотрела широкоплечего мужчину с буйной светлой шевелюрой и бородой.

"Не из учеников ли Его ты?" - спросила девушка.

Петр замялся. Сглотнув, он гневно сверкнул глазами на девушку. "Нет!" ответил он.

Когда они подошли к костру, Петр прикрылся плащом до подбородка и протянул руки к костру. Стражники говорили о налете и о том, как апостолы бежали при появлении солдат. Иоанн не вмешивался в разговор. Петр тоже молчал. На него уставился стражник, сидевший у огня напротив, и старший из апостолов подтянул плащ до самого носа.

Стражник указал пальцем на Петра и спросил: "Не из учеников ли Его и ты?" Петр покачал головой и сквозь плащ ответил: "Нет".

Начали прибывать члены большого Синедриона, с интересом рассматривая заполненный народом двор.

Среди них были и молодые, чьи лица не скрывали недовольства, что их подняли так рано. Они, как и полагалось судьям, с достоинством проходили к лестнице, придерживая плащи, не спеша поднимались по ступеням и входили в дом.

По закону возбранялось слушать уголовное дело в ночное время, и некоторые полагали, что Каиафа отложит процесс до утра. Однако, если бы слушания начались сейчас или позже, никто бы не обратил закон против Каиафы, ибо в этом деле даже фарисеи были с ним заодно. И хотя до рассвета было еще не менее часа, кто из них станет соблюдать закон и, став рядом с Иисусом, воскликнет: "Подождите!" - Никто.

Люди у костра услышали какое-то движение - и устремили взоры к дому Анны. По ступеням спускались слуги с фонарями, а между ними шел Иисус. Страх за Христа овладел Петром, и он не заметил, что плащ, которым он прикрывал лицо, опустился. Один из стражников, родственник потерявшего ухо в саду, спросил: "Не тебя ли я видел с Ним в саду?" Петр громко выругался и отрекся в третий раз: "Я не знаю, о чем ты говоришь".

Где-то вдали петух захлопал крыльями и пропел. Когда стражники по пути к дому Каиафы проходили мимо огня, Иисус посмотрел прямо на Петра. Старший апостол оцепенело глядел на Связанного, затем Ему вслед. Внезапно он зарыдал, закрыл лицо руками и убежал прочь.

* * *

После того, как Иисуса ввели в дом, все еще продолжали прибывать члены Синедриона. Опоздавшие знали Арестованного и Его вину, потому что в последнее время о Нем много говорили в высшем свете и обсуждали, как наилучшим образом поймать Его в западню. Поэтому любой опоздавший мог занять место в трехъярусном полукруге и слушать процесс, будучи в курсе дела.

Процесс был тайным. Позже от тех, кто присутствовал на этом судилище, просочились слухи, но считать фактами их трудно. Каиафа хотел собрать полный состав суда, и уже до его начала было семьдесят членов или около этого. Большой Синедрион уже собирался в этом доме ранее, и слуги расставили столы и стулья в нужном порядке. На обоих концах полумесяца из стульев были места для писцов.

Полагалось открывать заседания Синедриона с переклички членов, начиная с первосвященника, затем старейшин и далее до самых молодых. Затем должно зачитываться обвинение. Первосвященник оглашал его стоя. Обвинение просто сводилось к тому, что Арестованный в нескольких случаях провозглашал Себя Мессией, истинным Сыном Божьим, и этим совершал хулу против Бога и осквернял храм.

Никто не спросил Иисуса, как Он собирается доказывать Свою невиновность. Его руки и ноги были связаны, Он все время стоял. Сзади находились два дюжих стражника. По процедуре сначала слушали защиту, и сидящий в удобном кресле первосвященник трижды призвал к защите Иисуса. Ответа не последовало. Спокойный взгляд Пленника переходил от лица к лицу, из ряда в ряд, пока Он не увидел их всех. Среди них Он узнал двух своих последователей. Как и многие другие Его высокопоставленные сторонники, они держали свою приверженность Его учению в тайне. В этот час нельзя было раскрывать себя ни им, ни Петру с остальными. Поэтому они сидели с опущенным взором. Возможно, когда вызывали одного человека для защиты и одного для обвинения, кто-то из последователей Иисуса мог бы, робко подняв руку, сказать: "Я буду отстаивать дело этого Человека".

Совещание с подзащитным было бы бесполезным, потому что обвиняемый не готовился к защите. К тому же, как сказал Иисус, Сыну Человеческому надлежит умереть так, как говорилось в Писании. Эти люди отвергли Его и Его миссию, и поэтому препятствовать трагедии было бессмысленно.

Вид Иисуса был отталкивающим. На щеках и бороде запеклась кровь, одежды были грязными, потому что всю дорогу Его толкали и пинали. Грязны были и босые ноги. Худощавое лицо было бледным, ибо Ему пришлось столько выстрадать в последнее время. Глаза Иисуса воспалились, а веки припухли.

Со всех сторон на Него обрушили вопросы, но Он не пытался отвечать. Первосвященник громким голосом объявил, что желающий быть свидетелем в пользу Иисуса может выйти и дать показания. Когда эхо его слов умолкло, наступила тишина. Никто не поднялся. Никто не вошел к комнату со словами: "Это праведный Человек. Это миролюбивый Человек. Это истинный Мессия, пришедший спасти двенадцать колен". Никто!

Судебное следствие началось с показаний свидетелей. Их полагалось заслушивать по одному. В основном, это были служители храма. Все члены Синедриона слушали их, а они били себя в грудь и клялись, что слышали своими ушами, как Галилеянин объявил Себя посланником Самого Ягве. Чтобы создать видимость должной процедуры, члены совета строго допрашивали их, и одно за другим рушились их лжесвидетельства. Старейшины беспокойно переглядывались. Были приглашены новые свидетели, но они настолько противоречили друг другу, что лживость их показаний была очевидной.

Иисус хранил молчание. Даже Ему казалось злой иронией, что тех, кто замышлял против Него, было так немного, а те, кто верил, что Он - Мессия, были так многочисленны и в то же время - первым никак не удавалось обернуть дела против Него, вторые и пальцем не пошевелили, чтобы спасти своего Учителя.

Первосвященник был вынужден пригласить других свидетелей - священников высокого ранга, и они показали, что слышали, как Иисус заявил, что если храм будет разрушен, Он сможет восстановить его в три дня. Образность речи палестинцев в первом веке труднее продемонстрировать на другом примере, ведь Иисус, говоря о храме, подразумевал Свое тело, но священники решили, что Он имеет в виду храм Соломона.

Но и в этом случае такое заявление вряд ли было богохульством и уж никак не уголовным преступлением. Фарисеи в своих повседневных толкованиях закона тоже допускали преувеличения. Все, кто присутствовал в этой комнате, но только не Каиафа, казалось забыли, что конкретное обвинение против Арестованного было само по себе малозначительным. Их первейшей задачей было углубить обвинение до такой степени, чтобы в глазах римского прокуратора он стал преступником. Конечно, то, что Он объявил Себя Сыном Божьим, не могло быть серьезным обвинением, потому что приход настоящего Мессии на землю был последней великой надеждой всей Иудеи, и если объяснить это римлянам, то последуют лишь насмешки языческого правителя. Но за отсутствием других показаний приходилось довольствоваться и этим.

Каиафа рассчитывал обвинить Иисуса в том, что Он призывал людей поклоняться идолам. Такое обвинение было бы идеальным, поскольку у римлян вызывал подозрение любой, кто привносил в сознание народа новые идеи; это, по их мнению, влекло за собой народное недовольство римским владычеством.

Обвинение в идолопоклонстве уже прозвучало из уст свидетелей, но их показания не совпадали с тем, что говорил Иисус, как и где, и обвинение отпало. Положение Каиафы было нелепым; он видел, что его замысел против Христа рассыпается.

Он поднялся с кресла, в полном облачении, в колпаке, и указывая перстом на Иисуса, произнес: "Что Ты ничего не отвечаешь?" Пленник посмотрел на него и не сказал ничего. Этот вопрос вызвал кривотолки среди ученых судей, но Иисус был невозмутим.

Каиафа попал врасплох. Он не мог доказать виновность Задержанного, не мог просить беспристрастных судей голосовать за обвинение. Несомненно, большинство судей ненавидели Иисуса и боялись Его религиозных новшеств, но в целом это были справедливые люди. Они желали осуждения Иисуса и Его смерти за ту опасность, которой, по их мнению, он подверг храм, но для этого им было нужно, чтобы два свидетеля, каждый в отдельности, дали одинаковые обвинительные показания.

Первосвященник продолжал стоять. Поскольку Арестованный не сказал ничего, что противоречило бы Закону, большой Синедрион вынужден был признать Его невиновным.

В отчаянии, почти умоляя, Каиафа прокричал: "Я заклинаю Тебя Богом сказать нам прямо, ты ли Христос, Сын Благословенного?"

Он впился глазами в Иисуса, не надеясь получить ответ, ибо знал, что Пленник был хорошо осведомлен в законе и понимал, что сказать "нет" - значит признать перед множеством Своих последователей, что Он обманывал их; а сказать "да" - значит признать обвинение в богохульстве, потому что в глазах судей Он не был Мессией и не имел никакой надежды доказать обратное. И так как Он за все это время не проронил ни слова, все полагали, что Христос обойдет молчанием и этот последний вопрос и покинет дворец Каиафы свободным.

Но этого не произошло. В самый опасный момент Иисус решил говорить.

"Ты сказал, что Я, - ответил Иисус перепуганному первосвященнику. Даже сказываю вам: отныне узрите Сына Человеческого, сидящего одесную Силы и грядущего на облаках небесных".

Словно гора свалилась с плеч первосвященника. Иисус сделал то, что не удалось другим - Он осудил Себя. Он, по сути, признал Себя виновным, хотя и не совсем так, как хотел Каиафа. Не нужны были уже бестолковые свидетели, хотя закон гласил, что слова обвиняемого не принимаются во внимание. "Ты сказал, что Я". Этого было достаточно. Большой Синедрион в полном составе был свидетелем заявления Иисуса, что Он послан Богом спасти Иудею.

Дальнейшие слова могли испортить признание, поэтому Каиафа с силой рванул ворот своей туники и разодрал на себе одежды. "Он богохульствует! закричал священник. - На что нам еще свидетелей? Вот теперь вы слышали богохульство Его. Как вам кажется?"

В голосовании не было нужды. Преступление было совершено в присутствии судей. Прозвучал нестройный хор голосов: "Повинен смерти!"

Иисус стоял, снова вглядываясь в лица, и увидел, что теперь лица судей перекосились от гнева. Он мог бы добавить: "Вы судили Меня ночью, а закон запрещает это". Он мог бы сказать: "Вы не можете приговорить Меня к смерти в тот же день, когда выслушиваете свидетелей". И, наконец, Он мог бы сказать: "Без Моих слов, без Моего признания, что Отец действительно послал Меня к вам, вы не могли бы осудить Меня".

Он не сказал ничего. А когда Каиафа объявил, что суд прерывается до утра, судьи стали покидать свои места. Некоторые подходили к Иисусу и плевали Ему в лицо. Вокруг Него собралась толпа, из которой сыпались удары кулаками. Иисус молча переносил это, но от некоторых ударов Он перегибался пополам.

Каиафа распорядился вывести пленника и хорошо охранять Его. Слуги вывели Его на веранду, а затем по ступеням в каменный двор. Теперь они тоже решили поглумиться над Христом.

Во дворе находился Иоанн. Когда Петр ушел оплакивать свою совесть, Иоанн остался, чтобы узнать решение совета. Когда стало известно, что Иисус обвинен в богохульстве и приговорен к смерти, Иоанн решил подождать и взглянуть еще раз на лицо Человека, Которого он так любил. Юный апостол едва сдерживал слезы, когда Иисуса вывели во двор, потому что связанный Христос был весь в синяках и грязи, с оплеванным лицом, а Его ноги дрожали от изнеможения.

После этого Иоанн ушел. Ему нужны были крылья, чтобы быстрее сообщить трагическую новость в Вифанию Матери Иисуса и тем, кто верил в Него.

5 часов

К Нему приходил с вопросами кое-кто из священников, но Он не отвечал. Он стоял прямо, глядя поверх их голов, никого не замечая. Священники рассматривали Его вблизи и не находили в Нем ничего, что привлекало так много людей. Они робко приближались к Иисусу, заглядывая в лицо и задавали один и тот же вопрос: "Какою властью Ты это делаешь?" При этом они испытывали страх, считая, что в любой момент случится нечто магическое, либо камни изрыгнут пламя, либо разразится гром. Но этого не происходило и они с отвращением изрекали "Вах!" и уходили прочь.

Стражники перетащили жаровню с углями ближе к тому месту, где стоял Иисус. В красных отблесках огня стало отчетливо видно печальное, окаймленное бородой лицо. Стражники рассвирипели от того, что Иисус не отвечал священникам. Это было неуважением. Они начали задавать свои вопросы, а когда ответов не последовало, стали бить Его наотмашь по лицу, повторяя свои вопросы. Они делали это по очереди, и от сильных ударов голова Христа дергалась то влево, то вправо.

Надругатели входили во вкус жестокой игры. От пощечин они перешли к тяжелым ударам по голове, груди, животу. Когда Иисус согнулся пополам, сильный удар в лицо заставил Его распрямиться. Они стояли вплотную и плевали Ему в лицо, наблюдая, как слюна стекает по щекам.

Кому-то пришла в голову мысль потешиться над Пленником. Они взяли тряпку и завязали глаза Иисусу. Приплясывая вокруг Него, они продолжали бить, приговаривая: "Прореки нам, Христос, кто ударил Тебя". Его обзывали всяческими скверными словами. Ноги у Него подкашивались, но мучители поддерживали Его до тех пор, пока Он не приходил в Себя, а затем били снова. Они не видели ничего предосудительного в том, что творят, ибо Пленник уже был приговорен к смерти большим Синедрионом, и по опыту знали, что осужденный был законной жертвой для садистских развлечений стражников. Если он ко времени казни - избиения камнями, удушения или распятия - еще находился в сознании, то им все сойдет с рук.

Они пришли к выводу, что этот Человек был слаб, потому что выдержал всего полчаса. Он обмяк и упал на колени, а когда мучители поднимали Его, они увидели, что глаза Его закатились, на щеках и на лбу обозначились глубокие борозды. Лицо Его было разбито в кровь, борода слиплась.

Стало известно, что первосвященник намерен препроводить Осужденного в храм вскоре после рассвета, поэтому стражники вытерли лицо Иисуса смоченной в воде повязкой. Им не хотелось, чтобы Он вызвал жалость у утренних богомольцев, идущих в храм. Когда первый розовый луч солнца озарил двор, Иисус уже мог держаться на ногах.

* * *

На самом возвышенном месте храма стоял дежурный левит, устремив свой взор на восток. В его темных глазах отражались посветлевшие зеленоватые и красноватые краски горизонта. А внизу в окружении других стоял один из старейшин храма, задрав голову вверх. Левит молчал. Он следил за ниточкой горизонта за Мертвым морем и над Моабскими горами.

Он не отрывал глаз от востока. Если бы он уклонился от своих обязанностей, то мог бы наслаждаться белизной храма и видом города. Краем глаза он видел, что у всех двадцати четырех ворот храма скопились люди, которые ждали его слова. Оторви он хоть на миг свой взгляд, он бы увидел шествие тысяч семейств по склонам Горы Елеонской, но у него было важное поручение, и даже если бы его глаза усохли, он бы не обернулся. Он даже в мыслях не допускал посмотреть назад, где из многих домов струился сизый дым, словно под невидимым потолком плоско растекавшийся над Иерусалимом. С запада по дороге из Иоппы двигались караваны паломников, сливаясь с караванами, идущими с севера, недалеко от западных ворот города в месте, известном под названием Голгофа или Лобное место. Пересекаясь, две дороги образовывали бледный крест.

Небо посветлело, превращая зеленоватые и красные тона в золотистые и розовые. Цвета рассеивались под небесным сводом и, наконец, левит увидел первое прикосновение солнечного света к горной вершине. Он сложил ладони рупором и крикнул вниз: "Солнце уже светит!" Далеко внизу прозвучал ритуальный вопрос священника: "Осветилось ли небо до самого Хеврона?" Этот город находился в пяти часах от Иерусалима. Левит прикрыл глаза рукой и осмотрел холмы к югу. Далеко за Вифлеемом он увидел белеющие стены Хеврона. Левит снова крикнул вниз: "Да!" В этот момент начиналось дневное время в Иерусалиме. Было около шести часов. Старейшина хлопнул в ладоши, и несколько священников поднесли к губам серебрянные трубы. Трубы прозвучали трижды, заполняя своим эхом все уголки города.

Иерусалим начал просыпаться. В храме приступили к своим обязанностям пятьдесят священников. Мягко шлепая босыми ногами по мрамору, вместе со многими другими, они собрались в Палате полированного камня, чтобы совершить ежедневное воскуривание фимиама.

Только один раз на служителей возлагалась эта обязанность. В собрании были немолодые священники, кому ни разу не выпадало счастье воскурить фимиам. Некоторые из пятидесяти дежурных священников удалились для осмотра четырехдневного жертвенного агнца. Его уже осматривали ранее, теперь по ритуалу это следовало повторить.

Стражники отворили все ворота храма, и люди устремились внутрь, словно паводок, растекаясь по дворам храма и напоминая водопады на лестницах. Мужчины и женщины собирались на своих папертях. Настал час утреннего молебна. Тихо бормоча, каждый сообщал о своих прегрешениях Ягве. Затем были прочитаны два раздела Писания, десять заповедей, а в завершение запели псалмы.

Жертвенному агнцу поднесли воды в золотой чаше, а затем на алтарь взошли священники со священными инструментами. Агнца подвели к алтарю и связали правую переднюю ногу с левой задней и наоборот. Когда его голову протаскивали сквозь железное кольцо в полу, он блеял от страха. Голову следовало обращать на запад.

После этого появились два священника в нарядных одеяниях; один стал раскладывать в жаровне угли, а второй поправил свечи в семисвечнике. Агнец был уже уложен на алтаре, и к его маленькому горлу был приставлен нож. Выждав немного, священник с силой перерезал горло. Агнец беззвучно заблеял, а второй священник собрал кровь в золотую чашу и окропил ею жертвенный камень алтаря.

В Палате тесанного полированного камня еще один Божий слуга с двумя помощниками поднял молот и ударил в огромный гонг. Под гул гонга священники и паломники встретились и "пали ниц перед Богом". А над святыней поднимались и неподвижно висели в утреннем воздухе сизые облачка аппетитно пахнущего дыма.

Этот день начинался традиционным жертвоприношением. Он закончится новой Жертвой.

В доме Каиафы члены Синедриона ждали благоприятного часа встречи, рассаживаясь парами по двору. Некоторые из них в длинных одеждах и колпаках останавливались посмотреть на осужденного, другие проходили мимо. В доме царила суматоха, взад и вперед сновали нарочные, а знать стояла на веранде. В доме витала скрытая радость. Старцы заманили в ловушку мошенника от религии, и даже более того, им удалось вырвать из Него признания в богохульстве. Перед всем миром Он имел наглость назвать Себя Мессией! Более молодые члены Синедриона решили было, что Иисус душевнобольной, но если бы это было признано, тогда по закону Его нельзя было бы предать смерти, поэтому большинство сразу же замяло это предложение.

Иисуса уже признали виновным. Им оставалось лишь вынести приговор в дневное время и покончить с этим делом. Любому, кто хоть немного сомневался и допускал возможность, что Иисус - Мессия, стоило выйти в двор и взглянуть на Него. Он не был богоподобен. Он был просто жалок. Опухшее лицо Его было в ссадинах, на скулах краснели царапины, тяжелые веки закрывали глаза. Его руки дрожали, Он сгорбился и выглядел старым.

Он Мессия? Ничего подобного. Это - грешник, нанесший непоправимый вред сознанию и вере народа.

Старейшины понимали, что если бы Его увидели последователи в таком виде, в храме вспыхнул бы мятеж, и разъяренная толпа забила бы камнями любого священника.

Созыв Синедриона и суд были неформальными. Теперь они соберутся в храме и примут решение, осуждающее этого беднягу на смерть. И это будет формально, а решение будет передано прокуратору на утверждение.

Никто в этом сборище, кроме одного-двух тайных учеников Иисуса, не испытывал к Нему жалости. В этих краях люди были скупы на жалость. Было жаль страдающего ребенка, умирающую красивую женщину. Но настоящее сострадание было вытравлено из умов строгостью религиозных требований той эпохи и страшными бедствиями от саранчи и проказы, которые постоянно преследовали народ. Для многих жизнь была не такой уж ценностью, она была дорога лишь тому, кому предстояло поплатиться ею.

Стражники подвели Иисуса к колонне и связали руки позади нее. Они туго стянули веревки, чтобы любое движение вызывало острую боль.

Стало уже совсем светло, и солнце поднялось над вершиной горы Елеонской. Узкие улицы заполнились торговцами и слугами, у лавок слышался звон ключей. Это был не только первый день Пасхи, в шесть часов вечера для всех начнется суббота, и лавки закроются раньше.

Язычники из Греции и Египта в этот ранний час тоже были уже на ногах. Среди них были странники, но в основном, они были купцами, и с уважением относились к религиозным законам иудеев. К полудню они закончат свои дела, и в три часа их караваны будут уже на обратном пути. По городу бродили небольшие подразделения римских солдат, но люди уже привыкли к ним. Привыкли, но никогда не могли смириться с иноземным, римским владычеством.

Сверхрелигиозные фарисеи при виде легионеров отворачивались, а женщины прикрывали свои лица накидками. В адрес молодых евреек римляне отпускали недвусмысленные шутки.

На пороге дома появился слуга и передал стражникам приказ, чтобы Пленника отвели в храм и ждали дальнейших указаний первосвященника. На руках Иисуса ослабили веревки и вывели Его со двора. С противоположной стороны улицы глазела небольшая толпа, в которой было несколько Его учеников. Они хотели быть поближе к Христу, но боялись быть схваченными.

Они скорбно наблюдали, а когда Иисус поднял глаза и стал вглядываться в толпу, некоторые отвернулись и в отчаянии заплакали. Галилеянина повели через Сионскую гору, вниз в Тиропенскую долину и по виадуку прямо в храм. Многие видели Его на улицах, но вряд ли кто узнал в Этом Человеке с распухшим, посиневшим лицом Мессию, Иисуса из Назарета.

Среди тех, кто стоял у дома Каиафы, был и Иуда. Ему заплатили за работу, но он хотел знать, что стало с его Господином и Учителем. Он ждал, а когда Иисус появился, Иуде стало плохо от того, что он увидел. Он был потрясен, и искреннее раскаяние охватило его. Он не верил, что Иисус был Мессией, но он знал по своему опыту, что во всем мире не было человека добрее Иисуса.

Конвой проследовал мимо. Иуде было больно видеть, как стражники толкали и пинали Иисуса, когда Он спотыкался. Его сожаление перешло в ужас, и он непрерывно твердил себе, что не хотел этого. Возможно, Иисус заслуживал наказания, возможно, его могли сослать в Галилею или еще дальше. Но только не это.

Иуда обезумел от горя. Но ему было необходимо знать, что будет дальше, и он, накинув на лицо капюшон и держась в отдалении от своего близкого Друга, поспешил за небольшим отрядом.