Глава 3 Но сначала—мыс Горн

Весь первый вечер ветер был встречным, и я вынужден был непрестанно лавировать. Я стартовал, основательно измотанный, и, когда начало темнеть, чувствовал себя скорее механической куклой, чем человеком. Машинально выполнял все положенные действия, неотступно думая о предстоящем пути. Если справлюсь — что ж, будет что вспоминать потом. Немногим представляется возможность совершить нечто такое, чего никто прежде не совершал. Даже наш с Риджуэем переход на веслах через Атлантику не был первой ласточкой, ведь еще в 1897 году два рыбака из Нью-Джерси пересекли Атлантический океан на гребной лодке. А вот начатое мной плавание — первое в своем роде. Еще никто не пытался обойти вокруг света без заходов по выбранному мной маршруту. Я не просто шел с востока на запад — намеренно выбрав путь, так сказать, навстречу вращению Земли, я решил вести «Бритиш стил» против преобладающих ветров в самых пустынных водах земного шара. А ладно, чего там загадывать! Сейчас не до того, чтобы предаваться размышлениям о том, что еще только предстоит. Когда идешь в Ла-Манше, лучше не отвлекаться. И, прогоняя сон, я связался по радиотелефону с Фрэнком Элином.

Первая ночь прошла кое-как, а второй день в море —19 октября — подарил мне более благоприятный ветер. Вместо того чтобы лавировать на север и на юг, как мне пришлось делать всю ночь напролет, я теперь мог идти на запад, к устью Ла-Манша. Я выбрал время, чтобы составить перечень первых неисправностей:

1. Лопнул шплинт в автоматическом рулевом устройстве.

2. Выскочили два трисельных ползуна.

3. Обломилась крепительная скоба переносного насоса.

4. Вышел из строя лаг (удар о бревно).

5. Не работает один выключатель.

6. Оборвались два ракса.

7. Разболталась скоба грота.

«И это всего за 48 часов», — сердито записал я в журнале. Мысли все еще были настроены на береговой лад, я не втянулся в неизбежный на всяком малом судне процесс бесконечного ремонта и латания. Нервы по-прежнему были на взводе, но я все больше проникался доверием к «Бритиш стил». Есть особенно не хотелось, а готовить и подавно, да в этом пока и не было необходимости, ведь у меня было вареное мясо и хлеб в старательно приготовленных Морин пайках «на первые дни».

На вторую ночь я связался по радиотелефону с Морин. Слов нет, радиотелефон — благо для мореплавателя-одиночки; когда плавание затягивается, каждый разговор с родными на берегу превращается в подлинный праздник. Но первый разговор с Морин только разбередил мне душу. Я страшно волновался и переживал за нее. Ведь что получалось: мне — всё, я увлеченно занимался разработкой своего плана, потом проводил в жизнь мечту о великом приключении. А на долю Морин пришлись месяцы напряженнейшего труда, после чего — пустота. Сиди дома и разбирай все, что было наворочено за несколько месяцев подготовки, а впереди — почти годичная разлука. Мне безумно хотелось обнять Морин и объяснить ей, как сильно я в ней нуждаюсь.

Лучшее лекарство от такого рода переживаний — работа. Я подготовил новый комплект карт, на путь от Ла-Манша до экватора, затем приступил к генеральной уборке, чтобы на яхте стало поуютнее. На третий день решил сварить овсянку. Само по себе занятие стряпней пошло мне на пользу, но результатом похвастаться не могу — каша получилась отвратительная. Главным событием дня было сообщение радио Портисхед, что со мной хочет говорить министр коммуникаций. Решив, что мне предстоит беседа лично с мистером Чэтэуэем, я почтительно надел по этому случаю чистую рубашку. На самом деле меня вызывал не сам министр, а один из работников министерства; речь шла о том, в какие часы радио Фолклендских островов будет выходить на связь со мной. Такая тема не заслуживала чистой рубашки, и я надел опять старую.

Выписка из моего журнала за 21 октября, четвертый день плавания:

«Сейчас впервые за день выдался случай отдохнуть и поразмыслить, и мои мысли сразу обращаются к Морин и Сэмвнте. Сэмэнта начнет допытываться у мамочки, где я. Не завидую Морин: Сэмэнта умеет быть настойчивой. Последние несколько дней я ее почти не видел. Обидно, такой интересный год ее жизни выпадет из моего поля зрения».

Однако долго предаваться чувствительным размышлениям я не мог, потому что в этот самый день случилось происшествие, воспринятое мной как серьезнейшее несчастье. Я сломал стаксель-гик, длинный металлический шест, которым выносят шкотовый угол переднего паруса, чтобы лучше использовать попутный ветер. Тяжелый случай; ведь теперь я не мог заставить эти паруса работать на полную мощность, а это означало потерю в скорости при попутном ветре. И нельзя сказать, чтобы поломка была для меня полной неожиданностью: и Чарли Брукер, и Девид Дайер с самого начала советовали мне укрепить гики муфтами.

Я отнюдь не был уверен, что справлюсь с ремонтом, к тому же обстановка не позволяла приступить к делу сразу: дул довольно сильный ветер, и возиться с длинным шестом было неудобно и рискованно. Без стаксель-гика «Бритиш стил» развивала около шести узлов, пришлось пока этим довольствоваться.

Я все еще неважно чувствовал себя и никак не мог прийти в норму. Наверно, одной из причин были нерегулярные трапезы. Давний опыт говорил мне, что надо есть вовремя, но душа совсем не лежала к стряпне, и я обходился припасами из дому. Потом решил все-таки сделать над собой усилие и на шестой день приготовил первое рагу с пряностями. И до чего же острое оно получилось, боже мой! Я чуть не сжег себе весь рот, однако поел с удовольствием. Да и погода выдалась нудная; сплошная облачность никак не позволяла взять высоту солнца и проверить свои координаты. Может быть, рагу помогло, не знаю, но, вскоре после того как я с ним управился, солнце выглянуло. Я измерил его высоту и получил координаты: 43°42 с. ш., 13°30 з. д. У меня было подозрение, что я слегка отклонился от желаемого курса на северо-запад, и теперь это подозрение подтвердилось. Но меня это не очень озаботило, ведь могло быть куда хуже. Заодно я просушил одежду. Постепенно моей душой начал овладевать глубокий покой, который дарует человеку море, и я даже вспомнил какую-то молитву.

24 октября завершилась первая неделя плавания. Прошла первоначальная нервозность, мало-помалу я приходил в норму. Как всегда, работа помогала. Я произвел основательную уборку, и теперь кают-компания не только блистала чистотой, но даже приняла более уют- ный вид благодаря прикрепленным над штурманским столом фотографиям Морин и Сэмэнты.

Сделал первую попытку поджарить картошку, два часа провозился, но она никак не хотела становиться румяной. Когда же решил все-таки съесть ее, то чуть зубы не обломал. И подумал, насколько лучше — и быстрее! — справилась бы с этой задачей Морин.

Первое рандеву было назначено у Мадейры. Я думал подойти туда через четыре-пять дней и вполне уложился бы в четыре, но дурацкая ошибка при обработке астрономических наблюдений стоила мне почти целого дня. Я как раз занимался расчетами, когда меня вызвал по радио Фрэнк Элин. И так как он вместе с Энтони Томасом из Йоркширского телевидения должен был встретить меня у Мадейры, мне нужно было передать ему свои координаты. Разговаривая с Фрэнком, я продолжал вычислять и напутал с разностью между обсервованной и счислимой высотами. В итоге я не только сообщил Фрэнку неверные координаты, но изменил свой курс так, что очутился довольно далеко к западу от Мадейры, прежде чем обнаружил ошибку. Пришлось утешаться известной поговоркой: «Бывает и хуже». После чего я искупался, побрился, привел себя в порядок, и на душе стало легче.

Рандеву было назначено, чтобы я мог передать письма и отснятую для телевидения пленку. Поскольку я вышел в одиночное безостановочное плавание, мне не полагалось никуда заходить, будь то для ремонта, для пополнения припасов или еще для какой-нибудь надобности. Однако правила позволяли мне получать письма или передавать на встречные суда почту и пленку, только бы никто другой не ступал на борт «Бритиш стил». Телевидение снабдило меня подробными письменными инструкциями, как обращаться с киносъемочной и звукозаписывающей аппаратурой, и я много времени потратил, стараясь получше заснять себя за работой на яхте. Словом, первому рандеву предшествовала немалая работа.

27 октября запомнилось мне обилием неприятностей. День начался двумя вареными яйцами, а кончился — кончился полным изнеможением. Я еще не смог отремонтировать сломанный стаксель-гик, и остался только один исправный, а это означало, что я должен был переносить его с правого борта на левый и обратно всякий раз, когда хотел лечь на новый галс с вынесенным парусом. В этот день мне понадобилось перенести стаксель-гик на левый борт. Я приступил в 10.00 и управился только к 11.45. Фал без конца запутывался. Три раза я его выбирал, и

каждый раз приходилось снова отдавать, чтобы распутать. Потом мне понадобилось убрать грот, поскольку я шел под передними парусами. Но грот не желал идти вниз. Я пробовал и так и этак, наконец полез на мачту и на полпути увидел, в чем неисправность. Спустился за инструментом и снова влез на мачту, больше часа проболтался на ней — удовольствие ниже среднего. Скоба грота, как выяснилось, согнулась так сильно, что ее надо было менять, но я не мог сразу к этому приступить, потому что, поднимаясь на мачту, растянул мышцу, надо было передохнуть. Много ли минут надо, чтобы прочесть об этом, а мои рейды на мачту и возня с такелажем заняли целый день. Ремонт был закончен только к 22.15.

Следующий день прошел намного лучше. Веточка белого вереска, подаренная моей сестрой Джен, все еще держалась, благотворно действуя на мое настроение. (Я подвесил ее над штурманским столом, с ней и развернутая карта выглядела как-то веселее.) В этот день я решил, что не вредно прочесть молитву перед едой. Право, у нас есть все причины быть благодарными за то, что мы не знаем голода.

Рандеву состоялось 29 октября. Слово журналу:

«Радостный; день — печальный день! Встретился с Фрэнком и Энтони у самой Мадейры в 9.15. Вообще-то могли бы встретиться раньше, но в условленном месте было много рыболовных лодок, и в темноте мы не рассмотрели друг друга. До чего здорово было снова увидеться! Мы разговаривали около часа, они сидели в ялике, спущенном на воду с яхты, на которой вышли. Глупо, что я не мог принять их у себя на борту, но таков уж порядок.

Обменялись письмами для Морин и от Морин. Я передал отснятые пленки и заполненные страницы судового журнала.

Простившись с друзьями, я взял курс на юго-запад. Настроение было подавленное. Читая письма Морин, я еще сильнее ощутил нашу общность. Нам посчастливилось, у нас одни убеждения. Помню, был случай в 1964 году, когда я в Бахрейне зашел в церковь, зная, что сегодня и Морин пойдет в церковь.

Урвал несколько часов для сна — я здорово устал, не столько от физической нагрузки, сколько от переживаний».

Вместе с письмами Морин прислала записанные на пленку голоса, свой и Сэмэнты. У меня был магнитофон, я с наслаждением слушал эту запись и всем сердцем пожелал обеим счастья.

Первую неделю ноября держалась в основном хорошая погода, и все шло довольно гладко. Я находился в широтах, которые зимой привлекают любителей морских круизов, и, хотя одиночное плавание вряд ли назовешь круизом, приятная погода и впрямь напоминала об отпускной поре. По этому поводу я постановил ежедневно устраивать себе «Час услады» — другими словами, час, когда я буду отдыхать и заниматься только приятными делами. Первый «Час услады» был отмечен первой с начала плавания стопочкой виски. Только одной стопочкой, в море я вообще стараюсь избегать алкоголя. Потом с удовольствием почитал «Дитя пятницы» Жоржетты Хейер.

Моей главной задачей было как-то отремонтировать сломанный стаксель-гик. Я уже рассказал о поломке по радио Филу Уолфиндену, и он в ответ сообщил мне технические рекомендации фирмы-изготовителя. Выполнить эти рекомендации в хорошо оборудованной мастерской на суше ничего не стоило бы; совсем другое дело возиться в одиночку с двадцатипятифутовым шестом на палубе малого судна в море, но я сделал все что мог. Пришлось укоротить гик почти на три фута. Конечно, это отразилось на работе с парусами, но лучше укороченный гик, чем совсем никакого! Тем более что тут, как назло, и второй стаксель-гик сломался. Это случилось рано утром, когда я крепко спал. «Бритиш стил» плавно шла с легким ветром, но, видно, налетел внезапный шквалик, потому что меня разбудил страшный грохот. Я выскочил на палубу — ну, конечно, стаксель-гик полетел…

Как ни хороша была погода, ход яхты нельзя было назвать хорошим (отчасти из-за этих злополучных стаксель-гиков). Журнал повествует о моей досаде и хандре:

«2 ноября. Штилевая погода, ветер 1 балл. Ох и нудный выдался денек, я только и был занят тем, что выжимал ход из яхты. Ветер то чуть дышит, то совсем стихает. Для меня хуже нет, когда жарит солнце и паруса без толку болтаются туда-сюда. Так далеко не уйдешь. Раньше середины января до мыса Горн не доберусь — неприятная перспектива; ну, да там будет видно. Дочитал «Хозяина инструменталки» Невила Шата. Странно, что не встречаются пароходы, ведь я иду недалеко от их обычного пути по дуге большого круга. Пока что только ночью видел пароходы. На обед — рагу с рисом. И стопочка виски («Час услады»).

3 ноября. Легкие норд-остовые ветры, 1–2 балла. Самый тяжелый день с начала плавания, я совсем пал духом. В чем дело? Скорее всего виновата штилевая погода — тихие ветры не по мне. Попробовал отремонтировать второй гик — ничего не вышло, нет подходящего материала. Исправил носовой люк: он закрывался, но не запирался. Наладил кое-что в камбузе. Потом занялся транзистором, что-то мой «Зенит» плохо принимал. Просто я не разобрался как следует в инструкции. Стоило подключить наружную антенну — совсем другое дело! Уверен, что все будет хорошо. Несколько раз включал магнитофон, но, как только чуть отойду, уже ничего не слышно, надо напрягать слух. Подрегулировал автоматическое рулевое устройство».

На следующий день — восемнадцатый день в море — ветер посвежел, и «Бритиш стил» развила 6 узлов. Я подстриг волосы, умылся, побрился, и настроение сразу поднялось. На обед приготовил овощное рагу, и все было бы прекрасно, не одолей меня вдруг тревога: что, если я заболею? Такие мысли свойственны всякому мореплавателю-одиночке, важно им не поддаваться. Но и чересчур храбриться не стоит, ведь если и впрямь произойдет что-нибудь серьезное, ответственность перед семьей обязывает вас искать медицинской помощи. У меня заболело в правом боку. Что-то серьезное или пустяк? Целый день бок не давал мне покоя, как ни пытался я отвлечься лингафонным курсом французского языка, который захватил с собой.

5 ноября снова говорил с Морин через радио Портис-хед. Журнал дает представление о моих чувствах и о некоторых проблемах, неизбежных в длительном одиночном плавании.

«5 ноября. В 07.00 по Гринвичу связался с Портисхе-дом, говорил с Брюсом Максуэллом (сотрудник газеты «Санди миррор») и с Филом Уолфинденом. Поделился подробностями истекшей недели. Потом разговаривал с Морин, слышал голос Сэмэнты. Великое дело услышать их и убедиться, что все в порядке. Морин говорит, чтобы я не беспокоился, но как я могу не беспокоиться! Другое дело, если бы она была обеспечена. Конечно, она найдет работу. Женщина послабее на ее месте не выдержала бы, в минуту отчаяния она моя опора, я черпаю силы у нее. Остается только молиться за них. Кажется, что они здесь, рядом, и на душе становится легче.

Сегодня снял несколько кадров, но больше бездельничал. Стараюсь заранее настроиться на то, что ждет меня внизу карты (у мыса Горн), и обдумываю новый план. Предполагалось, что я пройду восточнее острова Эстадос, теперь же я склоняюсь к тому, чтобы идти проливом Ле-Мера, который отделяет Эстадос от Огненной Земли. А в общем, когда придет время, тогда и буду решать.

Хороший ходовой день, впервые со старта скорость достигала 10 узлов. Нашел на палубе летучую рыбу — мертвая, бедняжка.

20.30. Ну вот, опять стаксель-гик полетел. И не там, где я ремонтировал, — по сварочному шву. Чертова волынка! Начинаю теперь беспокоиться за мачту, моя вера в ее прочность улетучивается. Во всяком случае очевидно, что я должен избегать всякого риска, соблюдать осторожность, чтобы не сорвалась моя кругосветка. На финише кто-нибудь скажет: «Почему вы не жали на всю катушку?» И задам же я трепку этому ублюдку. По плану я должен идти и идти, стремясь делать в среднем 150 миль в день: это позволит уложиться меньше чем в 12 месяцев. А теперь со сломанными стаксель-гиками, когда не выдержала даже сварка, разве можно уложиться? Я злой, как черт».

Поломка гиков была неприятна вдвойне; она отразилась на ходе и прямо, и косвенно. Во-первых, теперь при попутных ветрах я не мог развивать такую же скорость, как с исправными гиками. Во-вторых, отказ какой-то важной части рангоута или такелажа неизбежно заставлял меня опасаться за остальные. Правда, мачта оказалась достаточно прочной, и постепенно я перестал за нее бояться, но все-таки где-то в подсознании жила тревога, побуждая меня осторожничать, как ни хотелось нестись вперед на всех парусах. Я сумел снова отремонтировать гик, однако парус работал уже не так хорошо, как при полном гике. Оставалось только извлекать максимум из того, чем я располагал.

А впереди была экваториальная штилевая полоса с ее переменными ветрами, штилями и дождевыми шквалами, расположенная между зонами северо-восточных и юго-восточных пассатов. В это время я находился примерно в одиннадцати градусах к северу от экватора и при удаче мог встретить юго-восточный пассат где-нибудь между 8° и 6° с. ш. Но мог и не встретить вплоть до 2° с. ш. Во времена парусного флота кораблям иногда удавалось проскочить штилевую полосу за сутки-другие, но бывало и так, что им не везло: они застревали в ней на несколько недель.

Слово журналу:

«9 ноября. Отличный ходовой день, скорость от 6 до 9 узлов. Ветер неустойчивый, был и шквал с дождем. Приближаюсь к штилевой полосе, но рассчитываю около 8° с. ш. поймать юго-восточные пассаты. Денек выдался на славу. Я кое-что постирал и навел чистоту в машинном отсеке; там накопилась копоть от зарядки аккумуляторов. Вторую программу Би-Би-Си больше не слышу. Но жаловаться грешно, вон как долго я ее ловил, и то неплохо. Теперь придется новости и сигнал точного времени слушать на волнах зарубежного вещания, пользуясь «Зенитом». Я вижу, этот приемник — настоящая находка. На исходе картошка. И я обнаружил 16 брикетиков испорченного сыра, пришлось выбросить. Ничего, продуктов хватает. Роскошный завтрак: две банки пива, сыр, крекеры, лук и чеснок. Но и помучился я после с животом!

10 ноября. Суточный переход — 160 миль. Не уверен, но кажется, я прошел штилевую полосу. А что за ночь выдалась — шквалы, дождь, молнии! Я глаз не сомкнул, зато надеюсь, что теперь эта морока позади. Если следующая ночь обойдется без шквалов, можно считать, что проскочил, хотя я достиг всего 9°25 с. ш.

03.00. Ну вот, я убедился, что еще не проскочил экваториальную штилевую полосу: всю ночь сплошные шквалы. С ними натерпишься страху, налетают почти без предупреждения, если не считать огромных черных туч и полыхания на горизонте. И на тебе — дождь, ветер, гроза — все вместе. Выбор невелик — либо убирать паруса, либо нестись фордевинд.

Спас жизнь семнадцати летучим рыбам; одна мне даже в спину ткнулась с лёта.

11 ноября. Суточное плавание 180 миль. Шел бейдевинд с хорошей скоростью — 7–9 узлов. Только один раз шквал заставил меня убрать грот. Но эта ночь опять сулит шквалы, молнии так и сверкают. Дома и вообще на суше я спокойно отношусь к грозе, но в море жуть берет, когда все вокруг озаряет молния. Хоть богу молись.

Не совсем уверен, но похоже, что я все-таки вошел в зону юго-восточных пассатов. Буду рад убраться подальше от этих шквалов. Один был особенно жуткий — черная-пречерная туча, и прямо по моему курсу. «Не смешно», — сказал я себе и изменил курс так, чтобы обойти шквал с подветренной стороны. Кто трус? Ну, хорошо, я трус.

12 ноября. Сегодня из-за облачности не смог взять высоту солнца. А хорошо бы точно определить свою позицию, потому что сила и направление ветра все время меняются. Настроение, не пойму отчего, отвратительное. Барометр падает. 13 ноября. 2°18 с. ш., 27°40 з. д. Меня все еще сносит к берегам Африки, но, судя по справочникам, дальше на юг ветер будет становиться все более восточным. Ночью опять налетели шквалы, и один из них был не иначе как сам Король Шквалов.

Я лег, часика два поспал, но в три часа ночи проснулся. Вышел в кокпит — все небо заволокли черные тучи. Моя первая реакция — убрать часть парусов. В это время сила ветра была не более 5 баллов. Не успел я опомниться, — ба-бах! Ветер 40 узлов, дождь стеной. Пришлось здорово приналечь на румпель, чтобы вывернуть яхту на фордевинд. Затем я побежал вперед спускать грот. На полпути его заело, и «Бритиш стил» опять привелась к ветру. Бросив бешено хлопающий грот, я снова заставил яхту идти фордевинд, потом вернулся к гроту и наконец спустил его.

Все это время меня по голому телу нещадно хлестал дождь и босые ноги скользили на палубе. Как только унялся шквал и сила ветра упала до 5 баллов, грот пошел вверх. Остаток ночи — умеренные шквалы, ветры силой до 7 баллов.

Послушал программу для моряков торгового флота, в море я ее всегда слушаю. Хорошо ведется концерт по заявкам. Не мешало бы самому послать заявку, да только где тут почтовый ящик?

Видел идущий на север пароход, вероятно из Южной Америки. Начал принимать витамины, сегодня — второй прием. На обед было рагу, чуть ли не седьмой раз подряд. Выбор у меня богатый, да выбирать неохота».

14 ноября, на двадцать восьмой день после старта, в 13.45 по Гринвичу я пересек экватор на 28°08 з. д. Затем повернул чуть к западу. Никакого торжества не устраивал, да и что тут отмечать: минуту назад ты был в северном полушарии, а теперь — в южном, только и всего. Вспомнилось, что прошлый раз я пересек экватор вместе с Морин на «Дитискусе» и грозился окунуть ее в море. Славный денек был, мы слегка кутнули. Теперь я с печалью думал о том, что Морин нет рядом. До того затосковал по ней и Сэмэнте, что попробовал отвлечься работой. Смазал руль, разобрал кое-какие припасы. Решив, что на носу яхты слишком много груза, перенес кое-что на корму, и нос слегка поднялся. Перешел на новый комплект карт, от экватора до мыса Горн.

На следующий день собрал свои навигационные пособия и еще раз прочел все, что относилось к прохождению

мыса Горн. Оконечность Южной Америки изогнута на восток, и у юго-восточного побережья Огненной Земли лежит большой, около 60 миль в длину, остров. Он называется Статен, или Эстадос; мыс Горн находится от него милях в ста пятидесяти на юго-запад. Остров Эстадос отделен от Огненной Земли проливом Ле-Мера; ширина пролива примерно равна ширине Ла-Манша между Дувром и Кале, то есть около 20 миль. Тесновато в плохую погоду, зато, когда можно идти проливом, не надо огибать Эстадос. Выигрыш немалый: избавляешься от необходимости лавировать 60 миль, а то и больше, если с ветром не повезет. Итак, выбор ясен: либо короткий путь через пролив Ле-Мера, либо долгий вокруг Эстадоса. Однако дело в том, что плавание в проливе сопряжено с большими трудностями. При скорости течения в 5 узлов, если приложится ветер, складывается подчас весьма опасная обстановка. Справочник «Мировые океанские пути» сообщил мне, что даже крупные, хорошо оснащенные суда здесь подвергаются серьезному риску. И ведь еще надо отыскать пролив, ворота шириной в 20 миль — довольно мелкая мишень, когда пройдено вдали от всех берегов около 7 тысяч миль.

Разумеется, мне хотелось выиграть время, идя кратчайшим путем, поэтому я очень тщательно проштудировал данные. Все же окончательное решение — смогу ли я пройти проливом — можно было принять только на месте, посмотрев на погоду. Во всяком случае было очевидно, что при южном ветре пролив будет для меня недоступен.

У меня было ощущение, что я, пожалуй, не совсем вежливо обошелся с экватором, не отметив его прохождение, и с опозданием на один день я все-таки устроил «экваториальный» обед. Меню: консервированная ветчина, салат и грибы плюс легкое вино. Вскоре после обеда меня навестила какая-то морская птица, но не чайка. У нее было серо-черное оперение, на лбу — белое пятно. Длина — около 14 дюймов, рост — дюймов восемь. Перепончатые лапки, длинный изогнутый клюв. Она прыгнула ко мне в каюту, но, после того как гостья несколько раз напачкала, я выдворил ее на палубу. Сфотографировал, в отместку она попыталась укусить меня. Я предлагал ей летучую рыбу, галеты, воду — ноль внимания, видно, не проголодалась. Около двадцати шести часов она провела на борту, наконец, отдохнув как следует, взлетела и скрылась. Я провожал ее с грустью, надеясь, что она еще вернется. Чтобы как-то поднять настроение после разлуки, я решил послушать радио. И лучше бы не включал его, потому что в «последних известиях» мне сообщили:

«1. Около тысячи человек погибло во время урагана в Пакистане.

2. Семьдесят пять человек погибло при аварии самолета в США.

3. Четырнадцать человек убито во Вьетнаме.

4. Церковь резко критикует Южную Африку.

5. Арабское освободительное движение выступило с предостережениями Израилю.

6. Израиль ответил арабам угрозами.»

В журнале записано: «Когда меня спрашивают, часто ли я слушаю новости, отвечаю: «Нет, не очень…»»

Я подошел довольно близко к берегам Бразилии, до Ресифи было всего около 70 миль, и начали появляться пароходы. Меня обрадовало, что я вошел в зону оживленного судоходства, так как это позволяло мне проверить правильность моей навигационной прокладки, но зато я должен был ночью глядеть в оба, вместо того чтобы спать. В светлое время суток, когда встречные суда могли видеть меня, риск столкновения был меньше, поэтому, пересекая морские трассы, я спал днем, а всю ночь нес вахту. По моим подсчетам, мне предстояло идти в этой зоне около 600 миль.

Несколько заметок из журнала:

«19 ноября. Интересный день — видел пять пароходов, и все они прошли в каких-нибудь двух-трех милях. Удивляюсь, что ни один не подошел вплотную, просто из любопытства. А впрочем, они могли рассмотреть в бинокль все, что их интересовало. Довольно близко видел двух китов. Не успел как следует снять их: щелкнул уже тогда, когда они удалились. Я не сразу сообразил, что это такое, в первую минуту принял могучие всплески за буруны над отмелью. Лучше не подпускать их слишком близко.

Сегодня много думал о своей матери, о детстве. Мне очень повезло в жизни: счастливое детство, дружная семья, я отлично чувствовал себя в школе, потом девять лет служил в парашютном полку. Но больше всего повезло мне с женой — Морин, а затем и с дочкой — Сэмэнтой Фионой. Обидно было бы умереть теперь, но я думаю, что мне это не грозит, во всяком случае не в этом плавании. Чувствую, что благополучно возвращусь домой.

20 ноября. Ночью меня навестили дельфины. Играли, носились взад-вперед перед носом яхты. Освещаю их фонариком — они здорово пугаются. Забавно смотреть, как они шарахаются прочь от луча, но каждый раз возвращаются, пока им не надоедает игра.

21 ноября. За три дня набралось всего около восьми часов сна. Бодрствование дается нелегко, но, пока я в зоне оживленного мореходства, ночью спать нельзя, а днем тоже не очень-то поспишь — то управляешь рулем, то возишься с такелажем».

Ох, и намучился я из-за этих проклятых стаксель-гиков. На этом этапе преобладал северо-восточный ветер, а я направлялся на юго-запад, то есть мог идти фордевинд. Но при одном стаксель-гике — том, который удалось отремонтировать, — яхта на курсе фордевинд начала бы рыскать, поэтому я шел бакштаг. Это вынуждало меня лавировать по ветру, то и дело перенося стаксель-гик с борта на борт. К тому же при легком ветре постоянного внимания требовал румпель, потому что ветровое давление на флюгер автопилота было слишком слабым. Не подведи меня гики, паруса обеспечили бы мне курс фордевинд, и я часто шел бы со скоростью 8–9 узлов; теперь приходилось довольствоваться 6 узлами. Досадно, разумеется, но в целом, если не считать гиков, я не мог пожаловаться на «Бритиш стил». Яхта была великолепно сбалансирована, и я все больше привязывался к ней.

На смену несносным легким ветрам пришли серьезные неприятности. Я был застигнут врасплох: ведь по лоции здесь штормы очень редки, и тем не менее я угодил в шторм. Ветер начал свежеть с ночи, и к утру было 5 баллов. Я продолжал идти под гротом и стакселем, общая площадь парусности превышала 1000 квадратных футов. Положившись на данные о редких штормах, я ждал, что ветер скоро умерится, и даже не глядел на барометр (роковая ошибка). К 08.00 сила ветра достигла 7 баллов: стало очевидно, что надо убирать стаксель. Только я принялся за дело, как лопнул один из тросов автопилота. Словно его кто-то нарочно перерубил в самый неподходящий момент. Пришлось мне бегать взад-вперед, пытаясь одновременно управлять яхтой и спускать парус. Счастье, что отлично сбалансированная «Бритиш стил» всячески старалась облегчить мне задачу.

Затем пришла очередь грота, а его как раз заело. Никак не идет вниз, полчаса бьюсь — застрял на полдороге и ни в какую. Я взмолился к небесам, чтобы придали мне сил одолеть это испытание. Наконец парус поддался. И я записал в журнале:

«После того что я пережил, пусть только мне не говорят, что на небесах никого нет. Всем маловерам мой со- нет: попробуйте-ка несколько недель поплавать в океане в одиночку».

Весь день ветер лютовал, и с наступлением ночи меня окружил кромешный мрак. Внезапно небо озарила молния, за ней еще и еще… Иной раз они сверкали прямо надо мной. Гроза была такая свирепая, что мне даже стало страшновато. Когда ты один в океане и полыхают молнии, так и лезет в голову мысль, что, кроме яхты, им некуда бить.

Но шторм прошел, после чего ветер перебрал все румбы компаса. За сутки я двадцать один раз менял паруса, только грот спускал и поднимал четыре раза. Берег Южной Америки по-прежнему был недалеко, и на краспицу бизань-мачты села какая-то наземная птица. Она погостила на яхте с полчаса. Прилетели также бабочки. Среди них были настоящие великаны с красноватыми крыльями, достигающими в размахе около 4 дюймов, — чудовища какие-то. Бабочки поменьше отличались более пестрой и яркой расцветкой.

Двадцать четвертого ноября я шел против ветра, он дул как раз оттуда, куда я направлялся. В журнале записано:

«24 ноября. Ничего, все равно дойду рано или поздно. Ветер сейчас 5 баллов, лоция сообщает, что штормы здесь бывают, но редко! (Вечером.) Сила ветра уже 7 баллов, вот и верь после этого лоции.

Мне упорно не везет с такелажем. Трисель соединяется скобой с ползуном, но стоило скобе дернуться, как ползун заело. Надо придумать другой способ. Полотна стакселя № 3 коротки, хорошо еще, что Бен не поскупился на запасные паруса. Забрался по мачте до краспиц, чтобы проверить, где же заедает ползуны. Ничего не увидел, но снизу похоже, что рельс слегка выгнулся в месте соединения грот-мачты с краспицами.

Может показаться, что я ною, но это не так. Была бы возможность месяц испытать яхту при суровой погоде, мы все это заранее выявили бы. Ничего, исправлю. Решаю проблемы по мере их возникновения.

Ночью врезался во что-то, какой-то большой предмет, судя по звуку, это была пятидесятигаллонная бочка, а впрочем, могла быть и пятигаллонная. Так или иначе, грохот был жуткий. Повреждений не видно. Дождусь штиля, тогда проверю борт.

25 ноября. Координаты 20°55 ю. ш., 39°17 з. д. Я думал, что нахожусь южнее, но при слабых ветрах, да когда без конца лавируешь, не мудрено за три дня (после того как была сделана последняя обсервация) потерять 30 миль. Это всего 10 миль в день — совсем не страшно, если вспомнить, как я вилял.

Умылся, побрился. С полчаса изучал собственную физиономию. Пришел к выводу, что постарел, заметно постарел.

Побывала на борту одна гостья — крупная чайка, с альбатросом не сравнишь, конечно, но все же большая. И заносчивая: я предложил ей кусочки галеты, так даже и не поглядела.

Сейчас иду курсов: на юго-восток. Не туда мне надо, зато как следует попрактикуюсь!

26 ноября. Радио Буэнос-Айреса пыталось установить связь со мной, но не слышало меня. Потом вызывало радио Портисхед — слышимость великолепная, а мой ответ не проходит.

Снова штиль. Ползу на юг со скоростью около 3 узлов. Это после восьми-то! Все мои расчеты летят кувырком, а ветер — в лоб.

Видел пароход, он стоял на месте. Я шел западным галсом, чуть не прямо на него. Из трубы то и дело вырывались клубы дыма, и пароход немного продвигался вперед. Мы разошлись всего в двух милях. Если бы я подошел вплотную, предложил бы капитану буксир. Представляю себе его реакцию!

Флюгер и чашки анемометра укреплены на топе мачты. Крепление ослабло, и я полез наверх. Хотите верьте, хотите нет — у меня не нашлось подходящего винта! Сотни гаек в запасе, и ни одна не подходит. Придется лезть снова и прикручивать прибор проволокой, что ли. Только бы он до тех пор совсем не оторвался.

Завтрак — грушевый компот и сливки. Я почти весь день находился у румпеля, стараясь получше использовать слабые ветры.

27 ноября. Я взбудоражен, словно мальчишка! Во-первых, установил связь с радио Портисхед на частоте 12 мегациклов. Работал около часа. Эти ребята умеют вкалывать, тут тебе не просто сидеть и слушать радио. Я за один час весь вымотался, а каково целый день дежурить? Без конца подстраивайся, читай по слогам, чуть не каждое слово повторяй. Они чудеса творят: на таком расстоянии принимают меня. А я даже Буэнос-Айреса не слышу.

Во-вторых, появился ветер. Не ахти какой, но все же, и дует он с юга-востока. Иду осторожненько: не дай бог спугнуть его. Всего-то 2 балла, но это лучше, чем 3 балла не в ту сторону. Большую часть прошлой ночи нес вахту на руле. Теперь надо поспать два-три часика».

Если считать по дуге большого круга, то теперь меня от мыса Горн отделяло 2 тысячи миль. Но чтобы следовать этим кратчайшим курсом, надо было идти довольно близко от побережья Южной Америки. Навигационные же пособия рекомендовали держаться в 100 милях от берега. Такой путь был на 400 миль длиннее, чем по дуге большого круга, но я решил все-таки следовать рекомендованным курсом и не приближаться к берегу. Это позволит мне нести больше парусов, а повезет, так и с ветрами будет получше.

Все свободное время я изучал лоции и делал расчеты. Пока что все шло неплохо, но я понимал, что подлинные испытания ждут меня, когда я, что называется, «поверну за угол». Барометр падал, и было похоже, что скоро подует сильный ветер, притом надолго. Я радовался, что пока иду с попутными ветрами: еще успею намаяться, ломясь против ветра.

И вот подуло, порывы ветра достигали 7 баллов, дождь лил как из ведра. Я набрал около 10 галлонов дождевой воды для умывания — приятно умываться пресной водой. О питьевой я не беспокоился, у меня еще было в запасе больше 100 галлонов. Ливни резко ухудшали видимость, порой она составляла лишь немногим больше 100 футов. Два или три часа я стоял, прислонясь к мачте возле кокпита просто так, смотря по сторонам. При такой видимости много не увидишь, но вечно меняющийся лик океана пленял меня. Я пел во всю глотку «Дорога и мили до Данди», пользуясь тем, что меня никто не слышит; при таком дожде и ветре поблизости не было даже морских птиц.

Впереди простиралась зона, достаточно трудная для мореплавателя. Чтобы достичь мыса Горн, надо было идти на юг и запад, но мне мешало течение, которое норовило отнести яхту на восток. И меня подстерегали встречные ветры, а также мощные шквалы, рождающиеся над пампасами Аргентины и известные под названием «памперо».

Ветер с ливнем, о котором я говорил выше, был достаточно сильный, но для меня благоприятный. Однако он продержался лишь около суток, потом стих. 30 ноября — сорок четвертый день моего плавания — я прошел всего 21 милю. Мизерный суточный переход, и он стоил мне немалых усилий: ведь при тихом ветре приходится почти непрерывно быть на руле.

Первый памперо застиг меня врасплох, и я рассердился на самого себя — ведь лоции меня предупреждали. Все приметы был и налицо, однако я ими пренебрег. Барометр упал с 1007 до 1004 миллибар, мне следовало быть начеку, но шквал налетел так внезапно, словно родился из ничего. Скорость ветра достигла 9 баллов, он с такой силой ударил по яхте, что даже румпель слегка погнулся. Я сказал себе, что в другой раз не допущу такого промаха.

Однако принять это решение было легче, чем выполнить. Следующий памперо был таким неожиданным, что я даже не успел выскочить из кокпита к гроту. Сила ветра мгновенно подскочила с 7 до 11 баллов. Шквал длился лишь несколько минут, потом сила ветра упала до 8 баллов. Это было слишком много для полного грота, и я попытался его спустить, но мне опять не повезло: парус заело. Пришлось крепко повоевать с ним, и я сильно ушиб локоть о лебедку.

Меня очень тревожило, что заедает грот. Поднимать и спускать его нужно было быстро: ведь при таких внезапных шквалах я мог попасть в тяжелое положение, когда на парус обрушивался мощный порыв ветра. Перестраховываться и вовсе не поднимать грот между шквалами — значило терять ход, а этого я не мог допустить, так как рисковал с опозданием подойти к мысу Горн. Я и так уже подзадержался; замешкаюсь еще — придется огибать его в самую неблагоприятную погоду. Запросил по радио Фила Уолфиндена, что делать с гротом, но неустойчивая связь не позволила сразу получить ответ, и пришлось пока выкручиваться самому.

Полдня я потратил на то, чтобы определить причину заедания, но выяснил лишь, что невозможно влезть на мачту в сковывающей движения штормовке! Когда же я, переодевшись, все-таки добрался до цели, то ничего особенного не увидел сверх того, что приметил еще с палубы: погон для ползунов слегка выгнулся. Я поскреб наждачной бумагой все подозрительные места и обильно смазал погон, надеясь, что это поможет.

Между тем Фил Уолфинден — тогда я этого не знал — трудился, не жалея сил, чтобы, во-первых, добыть для меня возможно более полные технические рекомендации, как устранять неисправности погона и блока грот-фала, во-вторых, обеспечить передачу добытых данных. В частности, он отправил авиапочтой экземпляр рекомендаций представителю фирмы «Маркони» в Буэнос-Айресе, мистеру Ван де Вельде, с просьбой найти способ передать их мне. Ван де Вельде, старый друг Фила, тотчас ответил ему, что радио Пачеко в Буэнос-Айресе пыталось связаться со мной, вызывали на трех частотах, но не могли дозваться. Добавив, что операторы будут ежедневно слушать на моих частотах, он заключил: «Можешь не сомневаться, что я и здешняя радиостанция сделаем все возможное, чтобы передать твое послание Чэю Блайту».

Я теперь с волнением думаю о всех тех людях в разных концах света, которые не жалели сил, чтобы помочь мне. Я был одинок в пустынном океане, но радио перебрасывало от меня мостик к многочисленным доброжелателям и помощникам. Если я не всегда мог с ними связаться в нужную минуту, что ж — такова жизнь моряка. Вообще же радио здорово меня выручало, тем более что я пожинал плоды усовершенствований, которые были внесены в радиостанции с тех пор, как Чичестер еще в 1962 году показал их пригодность для связи через Атлантику. Я на всю жизнь благодарен моим знакомым и незнакомым радиодрузьям. Советы Фила дошли до меня, и это было лишь одно в ряду многих посланий от него, ободрявших н помогавших мне в плавании. Выполняя советы Фила, я основательно потрудился над погоном и блоком грота-фала, и, хотя потом опять начались неприятности, на какое-то время заедание прекратилось.

Памперо продолжали тузить яхту. Один из них особенно крепко меня напугал. Дул южный ветер, и я издали заметил приближение шквала. Вдруг, как по волшебству, вся палуба оказалась покрытой копошащимся слоем бабочек, на снастях повисла паутина. Я смотрел, ошеломленный, и думал, что где-то читал про это явление. С опозданием меня осенило, что в этом районе бабочки и паутина — верный признак, что приближается мощнейший шквал. Паруса убрать я уже не успел. Шквал ударил со страшной силой. Я бросил взгляд на стрелку анемометра — 30 метров в секунду! Яхту сильно накренило. Я громко твердил сам себе команду: «Приводись к ветру, Чэй, приводись!» Бешено хлопал незакрепленный грот, под палубой что-то гремело и звенело. Повернуть яхту на курс фордевинд было нешуточным делом, все же мне это удалось, и на душе стало полегче, хоть я и шел теперь в обратную сторону.

Только я выполнил маневр, как сила ветра упала примерно до 7 баллов. Не желая терять завоеванные мили, я повернул кругом и снова пошел круто к ветру. Странную штуку выкинул этот памперо: он выпрямил руль, согнутый одним из предыдущих шквалов! Ужин в тот день не удался. Задумано было хорошо: пирог и жареный картофель с сельдереем, но я забыл про сковородку, и картофель сгорел.

Ночи стали настолько холодными, что я спал в двух спальных мешках, засунув один в другой. Проверяя запасы, сделал неприятное открытие: мы с Морин не угадали, определяя, сколько спичек мне нужно брать с собой. Если я и дальше буду расходовать их так, как до сих пор, то до конца плавания не хватит. Решил ограничить себя пятью спичками в день. Лишением это не назовешь, но все-таки неудобство.

Я всячески старался хоть сколько-нибудь продвинуться на запад, и мои усилия увенчались успехом. 14 декабря в 18.00 по Гринвичу определил долготу; глубина была 100 саженей. Часа через два лот показал 60 саженей. Я отметил это событие первой за много дней стопочкой виски и цыпленком. Правда, обед был омрачен небольшим происшествием. У меня оставалось девять бутылок грейпфруто-вого сока, и я решил открыть одну. Пошел на корму, достал бутылку из ящика, поставил на полку, а, пока запирал ящик, «Бритиш стил» накренилась, бутылка упала и разбилась вдребезги. До чего же я расстроился!

Встречный ветер нес соленые брызги, я поминутно вытирал глаза, и они воспалились. Промывание пресной водой принесло некоторое облегчение.

Приближаясь к мысу Горн, я писал в журнале:

«15 декабря. (59-й день плавания.) Пойду-ка я на Кабо-Бланко; правда, это зависит от ветра. Хотелось бы визуальным пеленгом проверить свои координаты, ведь после Мадейры я еще не видел суши. Надо подготовить все аварийное снаряжение и собрать его в одном месте — на всякий случай. Нужно также проверить все насосы, вообще быть во всеоружии, если меня прибьет к берегу. Одно дело, когда кругом открытое море, совсем другое — идти вблизи суши. Берег — вот самое опасное.

16 декабря. Совсем слабый ветер. Курс 215° (магнитный). Иду на Кабо-Бланко. Барометр все падает — жди затяжной непогоды. Изрядное количество перистых облаков. Похоже, предстоит ветерок.

17 декабря. Только успевай поворачиваться — с утра ветер менялся уже девять раз! Попробуй тут определи точно счислимое место. Суммирую курсы и прикидываю на глазок. Пока кругом морской простор, все проще. Когда возьмешь высоту солнца, тогда и определяешься. Слушал Фолклендское радио. Как дошло до пения, сразу сердце сжалось, затосковал по Морин и Сэмэнте. Пока не слышу песен или печальных новостей, все в порядке. Аварийное снаряжение подготовил и собрал в одном месте. На стенном шкафчике повесил инструкцию, как действовать в аварийной обстановке, чтобы ничего не забыть и не спутать.

18 декабря. Связался с почтовым судном «Дарвин», говорил с радистом Джулиеном Ренделлом. По моей просьбе капитан Миллер подготовил, а радист передал дополнительные данные о проливе Ле-Мера. Поймал Порт-Стэнли (Фолклендские острова), но тамошние радисты меня не слышали, так что сводку погоды передали через Джу-лиена. Поболтал с ним. Приятно просто поболтать, а не только передавать радиограммы да сводки. Ночью Фолклендское радио рассказывало своим слушателям о моем продвижении. Я услышал, что в каком-то зале у них там выставлена моя фотография.

19 декабря. Главная проблема сейчас — идти ли через пролив Ле-Мера или огибать остров Эстадос. Пролив уж очень коварный. Завтра придется решать.

20 декабря. Слушал, как Фолклендское радио передавало рождественские пожелания островитянам от родных и знакомых. Мне совестно за свой эгоизм, скверно на душе. Стараюсь не думать о том, как пройдет рождество дома. Невесело будет Морин и Сэмэнте. Впредь ни одного рождества не пропущу, буду всегда дома. Да только укоры совести ведь все равно забываются…»

Я рассчитывал увидеть землю 21 декабря. Мне не давала покоя дилемма — идти проливом или нет. Пройду — сберегу много времени, но пролив опасный, а я иду в одиночку. Вот что меня заботило больше всего. С обеих сторон будет суша, придется совсем не спать. И ведь это в придачу к обычной повседневной нагрузке. В итоге я выйду из пролива совершенно измотанный, отнюдь не готовый к встрече с течениями и ветрами Южного океана. Ни с Порт-Стэнли, ни с «Дарвином» связи не было. Я слышал, как они меня вызывают, а мои ответы не проходили. Наверно, мешали высокие острова.

Природа решила за меня вопрос, где идти. Ветер был южный, встречный, и мне, чтобы прорваться в Тихий океан, оставалось только огибать остров Эстадос.