"Журнал `Юность`, 1973-2" - читать интересную книгу автора («Юность» Журнал)6Старший лейтенант Углов возвращался из казармы домой уже после отбоя. Он не стал обходить весь военный городок, чтобы выйти через КПП, а дошел до старенького деревянного забора, подобрал полы шинели, подтянулся на руках перемахнул через ограду с той же легкостью, с какой на занятиях показывал солдатам преодоление препятствия. Теперь до дома было рукой подать. Сегодня приезжала из Москвы жена Углова. Она училась заочно в педагогическом институте и два раза в год ездила на сессию. Углов добежал по пустому темному переулку до перекрестка, откуда видны были окна дома. На их половине коттеджа горел свет… Теперь Углов пошел не спеша, поглядывая на зеленый огонь в комнате и желтый на кухне. Как ценил он обычное для других понятие «мой дом», с каким страстным чувством вспоминалось ему где-нибудь на учениях, в лесу у костра, что за сотни километров есть полкоттеджа с верандой, куда он может войти как хозяин, лечь спать или читать на диване книжку, где он может обедать или не обедать, курить или не курить, и что ждет его там женщина, которую он крепко любит! Ни дома, ни людей, любящих его по-настоящему и любимых им, у Марата Углова долгое время не было. Перед войной он внезапно осиротел, и с шести лет мотало его из детдома в детдом, а когда началась война, девятилетним мальчиком прибило к детскому дому в небольшом поселке Ильичевске, что за Уралом. Учился он очень хорошо, и казалось, что только за это прощала ему неуемное озорство заведующая детским домом — пожилая женщина, бывшая политкаторжанка-большевичка, осевшая на зауральской земле после 1905 года. Марат Углов и на фронт пытался бежать два раза: летом сорок второго, когда немецкие дивизии ползли по югу России, и после Сталинградской битвы, — он решил, что с пленением армии Паулюса война вот-вот закончится и он на неё не успеет. Отец его был красным командиром, и Марат хотел погибнуть хотя бы простым бойцом. Перед самой капитуляцией Германии Марата чуть было не отправили в исправительную колонию. Утром восьмого мая он распахнул перед уроком дверь в класс и закричал: — Войска Третьего Белорусского фронта, продолжая бои по очищению от противника косы Фриш Нерунг, заняли… Марат размахнулся портфелем, чтобы швырнуть его через весь класс к себе на заднюю парту, но рука сорвалась, и портфель врезался в оконное стекло… Марат смотрел на ребят, сидящих за партами, а они, медленно вставая, смотрели поверх его головы: за спиной Углова стояла директор школы. Рано утром на другой день Марата разбудил вкрадчивый голос воспитателя Тимофея Ивановича. Наклонясь к нему лысенькой, пахнущей одеколоном головой, Тимофей Иванович тихо и настойчиво говорил: — Одевайся быстрее, одевайся быстрее… И без шума… Вчера решили отправить тебя за твои художества в колонию… И без шума… — Без заведующей нельзя, — выдавил из себя Марат. — Все можно, голубчик, когда имеешь дело с такими субъектами. А заведующая вернется из области через две недели… Невозможно же две недели заражать коллектив… Они уже шли по коридору. Марату все казалось дурным сном: и Тимофей Иванович, и длинный узкий коридор бывшего монастыря, и собственные слёзы. Вдруг из комнаты младших вышел заспанный, в одной рубашонке мальчишка Андрюшка Золотое. Он посмотрел на Тимофея Ивановича и Марата глазами, полными ужаса, бросился к старшим и закричал: — Марата забирают! И от срывающегося его голоса трапезная монастыря, в которой была мальчишечья спальня, наполнилась таким единодушным воплем возмущения, что сердце Тимофея Ивановича затрепетало и он, оставив Марата, засеменил по коридору, что-то приговаривая. Товарищи не дали увезти Марата Углова в колонию. А спустя несколько часов стало известно, что фашистская Германия капитулировала и наступил День Победы… Через двенадцать лет старший лейтенант Углов увидел в толпе новобранцев на полковом плацу знакомое, родное лицо Андрюшки Золотова. Теперь Золотов уже служил третий год во взводе связи, которым командовал Углов. …На цыпочках прошел Марат через холодную террасу и постучал. — Да, — услышал он и постучал снова. Нина Васильевна подошла и открыла. Они с мужем были почти одного роста; он обнял её, приподнял и поцеловал в ямку между ключицами. Она упиралась руками в его плечи, звездочки погон врезались ей в ладони. — Ужин остынет. Он все не отпускал, а когда отпустил, снова обнял. Каждый раз, встречаясь с женой после разлуки, Углов в первую минуту видел незнакомую женщину и лишь спустя мгновение понимал, что большие голубые глаза, чуть припухлые губы, ямочки на щеках — все очаровательное лицо её улыбается именно ему. Но он боялся своего восторженного чувства и тем более никогда не говорил о нем жене, словно, высказанное словами, оно могло поставить его в какую-то зависимость. За ужином она сидела против него, смотрела, как он ест, и рассказывала, что в Москве погода плохая, что в театре она была всего два раза, что контрольные в этом году трудные. — Ты скучал? Он кивнул. — Дрова завезли березовые, так что тебе не мучиться, как в том году… А ты бритву для Андрея купила? — Конечно, электрическую… тарахтит… Как он там? — Пока мы с Ивановым в карантине, командует во взводе… Быстро время идет, через год Андрей демобилизуется. Надо день рождения его как следует отметить… — Обязательно… Знаешь, я с тобой поговорить хотела… — О чем? — спросил он, уже предполагая, о чём будет речь, и готовясь к ответу. — Я с тобой поговорить хотела… И сразу… — Она отвела со лба волосы. — Сразу… чтобы не оставлять… — Ну, ну… — покивал он. — Ты же знаешь. — Нина встала и не спеша заходила по комнате. Марат глянул на её цветастый халатик, и ему уже трудно было отвести глаза от мелких розочек на нем, дрожащих при каждом её шаге. «Это она специально расхаживает, чтобы я согласился…» — Сядь, пожалуйста, — попросил он. — Сегодня у меня трудный был день… Нина не села, но остановилась и, облокотясь на спинку стула, посмотрела на Марата. Он опустил глаза в тарелку. — Я уже на четвертом курсе, — сказала Нина, — и могу пойти… — …и можешь пойти работать в школу, — подхватил он, раздражаясь от того, как подчеркнуто она сказала «уже». — Каждый год — одна песня: ты должна заниматься педагогической деятельностью, иначе ты погибнешь… Или в библиотеке плохо? Заниматься же там можно! — Но пойми… — Сунув руки в карманы халатика, она снова прошлась по комнате. В голосе её Марат услышал слезы и, чтобы заглушить в себе расслабляющее чувство, которое они вызвали, заговорил жестко и отрывисто: — Что понимать?.. Панферова работает? Нет… Римма работает? Нет… — Не хочу я жить, как Римма… — Значит, я день напролет в казарме, а ты в школе? Римма не работает, но ведь у них дети… — Марат! — Сначала детей не было, потому что мы были слишком молодыми, ты боялась переездов, потом потому, что ты училась, теперь ты будешь работать… — Я хочу твердо стоять на ногах… — Денег, что ли, не хватает?.. — Ты пойми меня… Нельзя же готовить обеды, мыть полы, торчать в очередях и считать себя счастливой… Я тоже хочу… — Посмотрите на эту рабыню!.. Хочешь свободы?.. Прекрасно… Уезжай к матери… Живи одна… Нина постаралась примиряюще улыбнуться ему. — Ты устал и несешь чушь. — Устанешь, — сказал он, вставая из-за стола и вынимая сигарету. — Стоит, понимаешь, перед тобой какой-нибудь Сметанин, смотрит с усмешкой, мол, все-то я знаю, вас насквозь вижу… И вправду видит, знает, что у меня обязанность такая: уговаривать… — А ты как хотел? — Я офицер, а не Песталоцци… Даже конфеты тебе забыл купить… — Кури, пожалуйста, на веранде… — Ладно, ну его, Сметанина. Давай спать… |
||
|