"Русская революция. Большевики в борьбе за власть. 1917-1918" - читать интересную книгу автора (Пайпс Ричард)

ГЛАВА 4. СОЗДАНИЕ ОДНОПАРТИЙНОГО ГОСУДАРСТВА

26 октября 1917 года большевики не столько захватили власть, сколько заявили право на нее. В тот день у ущербного Съезда Советов, незаконно созванного и заполненного их приспешниками, они вырвали полномочия ограниченные и временные — права сформировать еще одно Временное правительство. Подотчетное Центральному исполнительному комитету Съезда Советов, правительство это должно было просуществовать месяц, вплоть до созыва Учредительного собрания. Чтобы утвердиться в своих правах окончательно, большевикам потребовалось три года вести гражданскую войну. Однако, несмотря на шаткость положения, они практически немедленно приступили к выстраиванию основ еще невиданного в истории государства — однопартийной диктатуры.

26 октября перед большевиками открывалось три возможности. Они могли передать функции правительства партии. Они могли растворить партию в правительстве. Они могли сохранить две отдельные структуры — партию и правительство — и либо управлять страной помимо и вне правительства, либо входить в него на уровне кадрового состава органов исполнительной власти¹. По причинам, на которых нам еще придется остановиться, первый и второй варианты были Лениным отвергнуты. Недолгое время он колебался между двумя моделями третьего. Первоначально он склонялся к первой модели: он предпочитал не становиться главой государства, а руководить страной в качестве главы партии, в которой ему виделся нарождающийся авангард мирового пролетариата. Однако, как уже говорилось, соратники восприняли это как попытку Ленина снять с себя ответственность за Октябрьский переворот, против которого многие из них в свое время возражали, и он вынужден был уступить². Таким образом в возникшей в результате государственного переворота политической системе партия и правительство сохранили свою выраженную индивидуальность и соединялись не организационно, а на уровне кадрового состава, в органах исполнительной власти — прежде всего в Совете народных комиссаров, где все министерские посты разобрали партийные лидеры. При этом устройстве большевики принимали политические решения как партийцы и проводили их в жизнь как главы соответствующих ведомств, опираясь на бюрократию и аппарат госбезопасности.

Так возникла государственность, впоследствии породившая многочисленные «левые» и «правые» однопартийные диктатуры в Европе и других частях света и ставшая главным врагом и альтернативой парламентской демократии. Отличительным свойством ее является концентрация исполнительной и законодательной власти, а также исключительного права распределения должностей в законодательном, исполнительном и судебном аппарате в руках неправительственной организации — «правящей партии». Поскольку большевики вскоре поставили все остальные партии в положение вне закона, само название «партия» плохо подходит к их организации. Партия (слово это происходит от латинского «pars» — часть) по определению не может быть единственной, как часть не может являться целым; «однопартийное государство» поэтому понятие логически несообразное³. Гораздо уместнее здесь будет применить название «двусоставное государство» — термин, введенный позднее для обозначения сходного режима, установленного в Германии Гитлером⁴.

Был только один прецедент подобной системы управления, и он-то, не до конца в свое время реализованный и несовершенный, послужил ей в некотором смысле моделью — это был якобинский режим в революционной Франции. Сотни якобинских клубов были рассеяны по Франции, и хотя они не являлись партийной организацией в строгом смысле этого слова, но приобрели много отличительных черт таковой еще до прихода якобинцев к власти: вступление в них строго контролировалось, от членов требовалось согласие с программой и голосование единым блоком, а Парижский якобинский клуб играл роль их национального центра. С осени 1793 года и вплоть до Термидорианского переворота, произошедшего через год, якобинские клубы, не сливаясь организационно с органами управления, практически подчинили себе правительство, назначив своих членов на все должности в исполнительном аппарате и пользуясь правом вето при обсуждении деятельности правительства⁵. Если бы якобинцы дольше продержались у власти, они вполне могли бы создать самое настоящее однопартийное государство. Фактически они создали прообраз того, что большевики развили и довели до совершенства.

Благодаря своей непоколебимой уверенности, что пламя революций охватит весь мир и в нем сгинут национальные правительства, большевики никогда особенно не задумывались над тем, как будет выглядеть система управления страной, когда они совершат революцию. «Однопартийное государство» было буквально сымпровизировано ими по ходу дела и, хотя так никогда и не получило теоретического обоснования, явилось самым значительным и перспективным из их нововведений.

Ленин не сомневался, что со временем станет пользоваться неограниченной властью, но власть он захватил от лица «советской демократии», и забывать об этом ему было нельзя. Мы уже видели, что большевики совершили государственный переворот не от собственного имени — названия партии нет ни в одном воззвании Военно-революционного комитета, — а от имени Советов. Их лозунг был «Вся власть Советам», их полномочия были временны и условны. К этому вымыслу прибегли, поскольку страна в тот момент еще не потерпела бы узурпации власти одной партией. Даже делегаты Второго съезда Советов, состоявшего из большевиков, их сторонников и попутчиков, не были расположены дать большевистскому руководству диктаторские полномочия. Участники этого собрания, на которое большевики всегда впоследствии ссылались как на источник права и законности, на вопрос, как представляемые ими Советы видят будущую власть в стране, ответили следующим образом:

Вся власть Советам — 505 (75%).

Вся власть демократии — 86 (13%).

Вся власть демократии и цензовым элементам без кадетов - 21 (3%).

Вся власть должна быть коалиционной — 58 (8,6%).

Не заполнено — 3 (0,4%)⁶.

Все ответы говорили примерно об одном и том же: если пробольшевистским Советам и не было до конца ясно, какое правительство они хотят, никто не желал, чтобы политическую власть в стране монополизировала какая-либо одна партия. Многие ближайшие соратники Ленина также возражали против исключения других социалистических партий из советского правительства, и даже подали в отставку, протестуя против решения Ленина и кучки самых преданных его сторонников (Троцкого, Сталина, Дзержинского) проводить эту линию. Такова была политическая реальность, и Ленину приходилось с ней считаться. Уже выстраивая однопартийную диктатуру, он все еще вынужден был прятаться за фасадом «советской власти». Преобладавшие в населении страны симпатии к демократии и социализму, сильно ощутимые, хотя и неясно выраженные, вынуждали его оставить государственную структуру и ее номинальную верховную власть — Советы — в неприкосновенности даже тогда, когда все нити власти собрались в его руках.

Были, однако, и другие причины, почему Ленин, даже если бы его и не вынуждали настроения в стране, предпочел бы править страной через государственный аппарат и оставить партию в стороне. Во-первых, численность большевиков была не слишком велика, а управление Россией и в нормальных условиях требовало сотен тысяч чиновников государственных и общественных учреждений. Руководить же страной, в которой упразднены все формы самоуправления и национализирована экономика, должен был бы аппарат во много раз больший. В 1917-1918 годах партия большевиков была не настолько многочисленна, чтобы справиться с такой задачей; кроме того, мало кто из большевиков, в основном профессиональных революционеров, имел опыт подобной деятельности. Поэтому большевикам по необходимости пришлось полагаться на старый бюрократический аппарат и «буржуазных специалистов» и не управлять непосредственно, а контролировать управленцев. Подобно якобинцам, большевики ставили своих людей на все командные посты во всех без исключения учреждениях и организациях — эти кадры подчинялись и были преданы не государству, а партии. Нужда в лояльных партийных кадрах была так велика, что ряды партии пополнялись быстрее, чем того хотело ее руководство, — за счет людей, движимых карьерными, а не идейными соображениями.

Еще одним доводом в пользу раздельного существования партии и государства было то, что эта формальность предохраняла партию от критики как внутри страны, так и из-за рубежа. Поскольку большевики не собирались отдавать власть, даже если бы против них повернулось подавляющее большинство населения страны, им нужен был козел отпущения. Эта роль отводилась государственной бюрократии, обвиняя которую во всех неудачах, можно было поддерживать иллюзию непогрешимости партии. Занимаясь подрывной деятельностью за границей, большевики всегда могли отвести от себя любые обвинения со стороны иностранных государств на том основании, что ее осуществляла коммунистическая партия — «частная организация», за которую советское правительство не несло ответственности.

Установление однопартийного государства в России потребовало множества мер — разрушительных и созидательных. Процесс этот на территории центральной России (лишь ее тогда контролировали большевики) был в основном завершен к осени 1918 года. Впоследствии сложившиеся государственные институты и методы управления распространились на другие территории, вплоть до внешних границ государства.

Первой и самой безотлагательной мерой было искоренение всего, что оставалось от старого, как царского, так и «буржуазного» (демократического) режима: органов самоуправления, политических партий и их печати, армии, судебной системы, института частной собственности. Эта сугубо разрушительная фаза революции, в которой воплотились предначертания Маркса 1871 года — «сокрушить» старый порядок, а не просто взять его под контроль, — хотя и получила официальное обоснование в правительственных декретах, в целом имела характер стихийного анархизма, вызванного к жизни февральской революцией и энергично поощряемого большевиками. Современникам в этой разрушительной работе виделся только бездумный нигилизм, но для новых властей это была необходимая расчистка территории перед созданием нового социального и политического строя.

Созидательная деятельность потребовала от большевиков значительного напряжения, поскольку предполагала ограничение анархических инстинктов масс и восстановление дисциплины, от которой, как думал народ, его навсегда освободила революция. Новую власть требовалось выстраивать так, чтобы по видимости она представляла собой народную «советскую» демократию, а по существу приближалась к абсолютизму Великого княжества Московского, совершенствуя его в той мере, в какой это позволяли современная идеология и уровень развития техники. Самой неотложной большевистская верхушка считала задачу освободиться от подотчетности Советам — номинально высшему органу власти. Затем следовало избавиться от Учредительного собрания, в созыве которого они принимали самое деятельное и непосредственное участие и которое, безусловно, отстранило бы их от власти. И, наконец, предстояло превратить Советы в послушное орудие партии.

То, что партия должна стать движущей силой советского правительства и de facto и de jure, не вызывало ни у кого из большевиков никакого сомнения. Ленин лишь выразил общеизвестное, когда произнес на X съезде партии в 1921 году: «Наша партия — правительственная партия, и то постановление, которое вынесет партийный съезд, будет обязательным для всей Республики»⁷. Спустя несколько лет Сталин еще яснее высказался о конституционном главенстве партии, заявив, что «ни один важный политический или организационный вопрос не решается у нас нашими советскими и другими массовыми организациями без руководящих указаний партий»⁸.

Однако же, несмотря на признанную власть в обществе, партия большевиков после 1917 года оставалась тем, чем была и раньше, а именно частной организацией. Ни в Конституции 1918 года, ни в Конституции 1924-го о ней ничего не говорится. Впервые партию упомянули в 1936 году в так называемой Сталинской конституции, где в статье 126 она названа «передовым отрядом трудящихся в их борьбе за укрепление и развитие социалистического строя» и «руководящим ядром всех организаций трудящихся, как общественных, так и государственных». (То, что в законодательстве не нашло отражения самое существенное, вполне соответствовало российским традициям: к примеру, первое довольно небрежное определение царского самодержавия появилось в «Военном регламенте» Петра Первого, более чем через двести лет после установления этого политического строя, а крепостное право, основной социальный фактор, так и не получило никогда правового определения.) Вплоть до 1936 года партия предпочитала представлять себя некой надматериальной силой, вдохновляющей страну своим примером. Так, в партийной программе, принятой в марте 1919 года, партии отводится роль «организатора» и «вождя» пролетариата, «разъясняющего» последнему природу классовой борьбы, и ни разу не упоминается о том, что партия управляет «пролетариатом», как и всем остальным в стране. Любой, кто захотел бы черпать познания о советской России исключительно из официальных источников того времени, не нашел бы в них ни малейшего намека на участие партии в повседневной жизни страны, хотя именно это выделяло Советский Союз из всех прочих стран мира. [Изобретение это дало замечательные результаты при общении с иностранцами и в международных отношениях. В 1920-х гг. зарубежные социалисты и левые относились к коммунистической России как к «новому», демократическому виду государства. Иностранцы, посещавшие страну в те годы, редко упоминали о коммунистической партии и ее довлеющей роли — так удачно она была замаскирована.].

Таким образом, и после захвата власти большевистская партия сохраняла свой частный характер несмотря на то, что получила неограниченное влияние в государственных и общественных структурах. В результате этого ее устав, методы работы, резолюции и кадровый состав не подлежали никакому внешнему надзору. 600 000 или 700 000 коммунистов, которые, как отметил Каменев в 1919 году, «управляли» Россией, «причем lt;...gt; громаднейшей массой некоммунистической»⁹, напоминали когорту избранных, а не политическую партию. [Гитлер, формировавший свою национал-социалистическую партию наподобие большевистской, сказал Герману Герингу, что слово «партия» плохо выражало сущность его организации; сам он предпочитал называть ее «орденом» (Rauschning. Hitler Speaks. Lnd., 1939. P. 198, 243)]. Ничто не выходило из-под ее контроля, сама же она была неподконтрольна ничему — замкнутая на самое себя и самой себе подотчетная. Все это создавало противоестественную ситуацию, которую теоретики коммунизма так и не смогли удовлетворительно объяснить, если ее вообще можно объяснить, даже прибегая к помощи метафизических понятий, — как, например, понятия «общая воля», введенного Руссо для обозначения единодушного волеизъявления, отличного в то же время от «воли всех».

За три года численный состав партии резко вырос, и большевики практически завоевали Россию, поставив своих людей на командные должности во всех учреждениях. В феврале 1917 года в партии состояло 23 600 человек; в 1919 году — 250 000; в марте 1921-го — 730 000 (включая кандидатов)¹⁰. Особенно быстрый приток новых коммунистов начался тогда, когда стало ясно, что большевики выиграют гражданскую войну и, следовательно, будут распределять блага, традиционно связанные в России с государственной службой. В годы суровых лишений партийный билет давал право на минимальное обеспечение — жилище, продовольствие, топливо, относительную защищенность от правоохранительных органов (кроме случаев совершения вопиющих преступлений). Только членам партии разрешалось ношение личного оружия. Ленин, конечно же, осознавал, что большинство новичков были просто карьеристами, и взяточничеством, воровством, хамством подрывали авторитет партии; однако стремление к абсолютной власти не оставляло ему иного выбора, как принять всякого, кто имел подходящее социальное происхождение и был готов исполнять приказы без колебаний и лишних вопросов. В то же время он позаботился, чтобы ключевые позиции в партии и правительстве были закреплены за «старой гвардией», ветеранами подполья: в 1930 году 69% секретарей ЦК национальных республик и областных и краевых комитетов партии составляли большевики с дореволюционным стажем¹¹.

До середины 1919 года в партии сохранялась неформальная структура, сложившаяся в годы подполья, но с ростом численности в ней закрепились и получили обоснование антидемократические принципы. Центральный Комитет все еще осуществлял верховное руководство, но на деле, поскольку его члены постоянно находились в разъездах по стране со специальными поручениями, решения принимали те несколько человек, которые случались на месте. Ленин был бессменным председателем заседаний, так как никогда не путешествовал, опасаясь покушений на свою жизнь. Широко используя насилие и террор в масштабах страны, в своем узком кругу он предпочитал действовать убеждением. Он почти никогда не требовал исключения из партии своих противников: если не удавалось собрать большинства голосов по важному вопросу, ему достаточно было пригрозить собственной отставкой, чтобы привести соратников к послушанию. Раз или два он оказывался на грани унизительного поражения, и лишь вмешательство Троцкого спасло его. Иногда ему приходилось принимать политические решения, с которыми он был не согласен. Однако к концу 1918 года авторитет Ленина вырос настолько, что никто не решался выступить против него. Каменев, до того часто вступавший с Лениным в принципиальные споры, выразил мнение многих большевиков, когда осенью 1918 года сказал Суханову: «А я чем дальше, тем больше убеждаюсь, что Ильич никогда не ошибается. В конце концов он всегда прав... Сколько раз казалось, что он сорвался — в прогнозе или в политическом курсе, и всегда в конечном счете оправдывались и его прогноз, и курс»¹².

К дискуссиям, даже в кругу своих самых приближенных соратников, Ленин относился нетерпимо; во время заседаний Совнаркома он обычно листал книгу, а в обсуждение включался, только чтобы сформулировать политический курс. С октября 1917-го по первые месяцы 1919 года он вынес много решений, касающихся партии и правительства, вместе со своим бессменным помощником Яковом Свердловым. Свердлов отличался упорядоченно-кабинетным складом ума и снабжал Ленина именами, фактами и любой другой необходимой информацией. После его болезни и смерти в марте 1919 года потребовалось внести изменения в структуру Центрального комитета, прибавив к Секретариату, созданному в 1917 году, Политбюро для осуществления политического руководства, а для выполнения административных функций — Оргбюро.

Совнарком состоял из высокопоставленных партийных чиновников, имевших двойные полномочия. Так, Ленин, бывший главой Центрального Комитета, являлся также председателем Совнаркома, что равносильно должности премьер-министра. Важные решения принимались, как правило, сначала в Центральном Комитете или на Политбюро, а затем передавались в Совнарком для обсуждения и реализации (в этом принимали участие и беспартийные специалисты).

Конечно, невозможно было «сокрушить» до основания социальный, политический и экономический уклад, создававшийся веками, в стране с более чем стомиллионным населением, опираясь только на партийцев. Необходимо было впрячь в это дело «массы», но, поскольку рабочие и крестьяне в массе своей ничего не знали о социализме и диктатуре пролетариата, их следовало побудить к действию, поставив перед ними цель понятную и привлекательную.

В «Сатириконе» Петрония, этом уникальном описании повседневной жизни Древнего Рима, есть отрывок, прекрасно проецирующийся на политику, проводимую большевиками в первые месяцы после прихода к власти: «Как ухитрится мошенник или воришка подцепить на крючок свою жертву, если не с помощью блестящей наживки? Бессловесных животных ловят в капкан на приманку, и человека нельзя поймать, не подбросив ему чего-нибудь на зуб». Ленин инстинктивно понял этот принцип. Захватив власть, он немедленно отдал Россию на разграбление населению под лозунгом «Грабь награбленное». Пока народ занимался грабежами, вождь методично избавлялся от своих политических противников.

В русском языке есть слово «дуван», заимствованное казаками из турецкого. Оно означает дележ добычи, которым занимались казаки после набегов на турецкие и персидские поселения. Осенью и зимой 1917/1918 годов предметом «дувана» стала вся Россия. Особенно вожделенной добычей были пахотные земли, отданные для перераспределения крестьянским общинам Декретом о земле от 26 октября, разделом земель между крестьянскими дворами в соответствии с нормами, которые каждая община сама для себя устанавливала, крестьянство было поглощено вплоть до весны 1918 года. На этот период оно утратило последний интерес к политике.

Сходные процессы наблюдались и в промышленности, и в армии. Вначале большевики передали управление промышленными предприятиями фабрично-заводским комитетам, члены которых, рабочие и рядовые конторские служащие, находились под влиянием синдикалистских идей. Комитеты эти прежде всего отстранили от управления владельцев предприятий и их представителей, и взяли его в свои руки. Но одновременно они воспользовались представившейся возможностью и присвоили имущество заводов, поделив между собою доходы и оборудование. По словам современника, на деле «рабочий контроль» сводился к «распределению доходов данного промышленного предприятия между рабочими этого предприятия»¹³. Солдаты-фронтовики, прежде чем отправиться по домам, взламывали арсеналы и склады, забирая себе все, что могли унести, а остальное продавая местным жителям. В одной из большевистских газет приводится описание такого армейского «дувана». По словам корреспондента, на проходившем 1 февраля 1918 года (н. ст.) совещании в солдатской секции Петроградского Совета выяснилось, что во многих воинских частях солдаты затребовали в свою собственность содержимое полковых складов; увозить домой военную форму и оружие, добытые со складов, стало обычной практикой¹⁴.

Таким образом, вместе с понятием частной собственности исчезли понятия государственной и народной собственности, и произошло это с благословения нового правительства. Ленин как бы повторял опыт крестьянского восстания под предводительством Емельяна Пугачева, который захватил в 1770-х годах обширные области на востоке России, опираясь на анархистские и антипомещичьи инстинкты крестьян. Пугачев призывал крестьян убивать помещиков и захватывать принадлежавшие помещикам и государству земли. Он обещал отменить подати и рекрутчину, раздавал повстанцам отобранные у помещиков зерно и деньги. Он сулил упразднить правительство и заменить его казацкой «вольницей». Если бы Пугачева не разбила армия Екатерины II, он вполне бы мог разрушить русское государство¹⁵.

Зимой 1918 года население бывшей Российской империи занималось не только дележом материальных ценностей. Предметом «дувана» сделалась сама государственная власть: на части растаскивалось Русское государство, складывавшееся и развивавшееся в течение шестисот лет. К весне 1918 года огромнейшее государство мира распалось на бесчисленное множество требующих суверенности частей, больших и малых, не связанных между собой ни установленными законами, ни сознанием общей судьбы. Всего за несколько месяцев Россия регрессировала политически до уровня раннего средневековья, когда она состояла из удельных княжеств.

Первыми отделились нерусские народы окраинных районов. После большевистского переворота национальные меньшинства одно за другим стали объявлять о своей независимости от России, отчасти следуя своим национальным устремлениям, отчасти торопясь оградиться от большевизма и нарождающейся гражданской войны. В этом они могли опереться на Декларацию прав народов России, изданную большевиками за подписью Ленина и Сталина 2 ноября 1917 года. Опубликованная без предварительного утверждения органами советской власти, декларация эта давала народам России «свободу самоопределения вплоть до полного отделения и создания независимого государства». Первой о своей независимости объявила 6 декабря 1917 г. Финляндия; за ней последовали Литва (11 декабря), Латвия (12 января 1918 г.), Украина (22 января), Эстония (24 февраля), Закавказье (22 апреля) и Польша (3 ноября) (все даты по новому стилю). В результате под контролем коммунистов остались земли, населенные великороссами, — то есть территория России середины XVII века.

Процесс распада затронул не только окраинные территории: центробежные силы возникали и в центральных районах России, где губерния за губернией проявляли непокорность и объявляли о своей независимости от центрального правительства. Этому способствовал официально принятый лозунг «Вся власть Советам», позволяющий региональным Советам различных уровней — областным, губернским и уездным, даже волостным и сельским — претендовать на статус независимого правительства. Наступил хаос: «Советы были: городские, деревенские, сельские, посадские. Никого они, кроме себя, не признавали, а если и признавали, то только постольку, поскольку это было им выгодно. Каждый Совет жил и боролся так, как диктовала ему непосредственная окружающая обстановка, и так, как он умел и хотел. Никаких, или, вернее, почти никаких (они были в самом зачаточном состоянии), административных советских построек — губернских, уездных, волостных, областных советов, исполкомов — не существовало»¹⁶.

В попытке установить некоторый порядок большевистское правительство весной 1918 года создало новые территориально-административные единицы — области. Таких областей было шесть; в каждую входило несколько губерний, каждой был придан полуавтономный статус: [Ельцин Б. // Власть Советов. 1919. Май. №6/7. С. 9-10. Автор утверждает, что, созданные по приказу Центрального Комитета и правительства, образования эти должны были положить начало процессу «собирания русских земель».] Московская (Москва и девять прилегавших к ней губерний); Уральская с центром в Екатеринбурге; «Коммуна трудящихся северного края», охватывавшая семь губерний, со столицей в Петрограде; Северо-Западная с центром в Смоленске; Западно-Сибирская с центром в Омске; Центрально-Сибирская с центром в Иркутске. Каждая область имела собственное руководство, набранное из социалистической интеллигенции, и созывала съезды Советов. В некоторых областях были даже собственные Советы народных комиссаров. Съезд Советов Центрально-Сибирской области, проходивший в Иркутске в феврале 1918 года, отверг мирный договор, который советское правительство собиралось подписывать с Германией, и, чтобы продемонстрировать свою независимость, назначил собственного комиссара по иностранным делам¹⁷.

Губернии повсеместно объявляли себя «республиками». Так случилось в Казани, Калуге, Уфе, Оренбурге. Некоторые из нерусских народов, живших среди русских (например, башкиры, волжские татары), создавали национальные республики. По сведениям одного из источников, на территории бывшей Российской империи в июне 1918 года существовало по крайней мере 30 «правительств»¹⁸. Чтобы обеспечить исполнение собственных декретов и законов, центральные власти зачастую должны были обращаться за помощью к этим эфемерным государственным образованиям.

Края и губернии, в свою очередь, распадались на более мелкие административные единицы, основной из которых была волость. Жизнеспособность ее определялась тем, что крестьянам она представлялась самой крупной административной единицей, в пределах которой они могли перераспределять присвоенные земли. Как правило, крестьяне одной волости отказывались делиться захваченными землями с крестьянами соседней волости, и в результате сотни этих крошечных территорий стали по существу самоуправляющимися. Как отмечал Мартов, «мы всегда указывали, что очарование, которым в глазах крестьянских и отсталой части рабочих масс пользовался лозунг «Вся власть Советам», в значительной мере объясняется тем, что в этот лозунг они вкладывают примитивную идею господства местных рабочих или местных крестьян над данной территорией, как в лозунг рабочего контроля вкладывается идея захвата данной фабрики, а в лозунг аграрной революции — захват данной деревней данного поместья»¹⁹.

Большевики произвели несколько безуспешных военных вылазок в отделившиеся пограничные районы, чтобы вернуть их к повиновению. Но в общем и целом они не пытались в тот период бороться с развитием центробежных сил в Великороссии, поскольку оно способствовало достижению их сиюминутных целей — планомерному разрушению экономической и политической системы прошлого. Кроме того, развитие этих сил препятствовало возникновению сильного государственного аппарата, который смог бы противостоять коммунистической партии до того, как она укрепит свою власть.

В марте 1918 года правительство приняло Конституцию Российской Советской Федеративной Социалистической Республики. Подготовку текста этого документа Ленин поручил комиссии юристов под председательством Свердлова: наиболее активными ее членами были левые эсеры, хотевшие заменить централизованное государство федерацией Советов по модели французских коммун 1871 года. Ленин не стал в это вмешиваться, хотя намерения левых эсеров полностью противоречили его собственной цели: созданию централизованного государства. Он, обращавший такое пристальное внимание на все мельчайшие детали управления вплоть до назначения конкретных солдат в караул возле его кабинета в Смольном, остался абсолютно в стороне от работы конституционной комиссии и лишь бегло просмотрел результаты ее работы. Это примечательно и свидетельствует о том презрении, которое он испытывал к тексту Конституции, имевшей в его глазах лишь одну цель: создать видимость расплывчатой, полуанархической государственной структуры, за которой могла бы прятаться стальная рука партийного контроля²⁰.

Конституция 1918 года вполне отвечала циничным критериям «хорошего» основного закона: она была краткой и запутанной. Первая ее статья провозглашала Россию «республикой Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов», «вся власть в центре и на местах» отдавалась этим Советам²¹. Положения эти порождали вопросов больше, чем ясности, поскольку в последующих статьях не разъяснялось, как власть должна делиться между центральными и местными органами, между самими Советами. В статье 56 говорилось, что «в границах подведомственной им территории высшей властью являются съезды Советов (края, губернии, района и волости)». Но поскольку каждый край включал несколько губерний, а каждая губерния — множество районов и волостей, это положение оказывалось бессмыслицей. Все еще больше запутывалось статьей 61, поскольку она, в противоречие принципу, согласно которому съезды Советов являлись «высшей властью» на своей территории, требовала от региональных Советов заниматься лишь местными вопросами и, одновременно, «проводить в жизнь решения высших органов советской власти».

Неспособность Конституции 1918 года определить и разграничить круг полномочий советских органов на различных территориальных уровнях служила еще одним доказательством того, что большевики не собирались переоценивать ее вес и значение. Но все же она усиливала центробежные тенденции, давая им конституционное оправдание. [Тенденции эти усугублялись отказом правительства субсидировать губернские Советы. В феврале 1918 года на требование губернских Советов выделить им денег Петроград ответил, что им следует добыть средства, облагая «безжалостными» налогами имущие классы (Пролетарская революция. 1925. № 3 (38). С. 161-162). В результате этой рекомендации местные власти стали облагать «буржуазию» на своей территории самовольными «контрибуциями».].

Чтобы добиться полной свободы действий, Ленину требовалось срочно освободиться от подотчетности Центральному исполнительному комитету.

По инициативе большевиков Вторым съездом Советов был распущен старый Исполком и избран новый, в котором большевики заняли 58% мест. Такая расстановка сил давала большевикам гарантии, что, голосуя единым блоком, они могут провести или блокировать любую резолюцию, хотя им и приходилось еще считаться с горластым меньшинством левых эсеров, правых эсеров и меньшевиков. Эсеры и меньшевики не признавали законность Октябрьского переворота и отказывали большевикам в праве формировать правительство. Левые эсеры принимали Октябрьский переворот, но сохраняли множество демократических иллюзий, в частности, стремились к формированию коалиционного правительства из всех партий, представленных в Советах.

Небольшевистское меньшинство серьезно уверовало в принцип (большевики придерживались его только на словах), согласно которому ЦИК являлся советским законодательным органом, имевшим решающее слово при формировании кабинета и определении круга его деятельности. Полномочия эти ЦИК получил благодаря резолюции, предложенной Лениным и принятой Вторым съездом Советов: «Всероссийский съезд Советов рабочих, солдатских и крестьянских депутатов постановляет:

Образовать для управления страной, вплоть до созыва Учредительного собрания, Временное рабочее и крестьянское правительство, которое будет именоваться Советом народных комиссаров. lt;...gt;

Контроль над деятельностью народных комиссаров и право смещения их принадлежит Всероссийскому съезду Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов и его Центральному исполнительному комитету»²². Яснее сказать было нельзя. Ленин, тем не менее, твердо намеревался отбросить этот принцип и вывести свое правительство из-под контроля ЦИКа и любого другого внешнего органа. Именно этого он и добился через десять дней после того, как стал главой государства.

Историческое противостояние между большевиками и ЦИКом было обозначено, когда последний потребовал, чтобы большевики расширили состав Совнаркома, включив в него представителей других социалистических партий. Все политические партии выступали против того, что большевики заняли все должности в Совнаркоме: в конце концов, Съезд Советов избирал их, чтобы они представляли Советы, а не свою партию. Недовольство это оформилось и приняло угрожающие формы, когда, через три дня после большевистского переворота, Союз железнодорожных рабочих, крупнейший профсоюз России, выдвинул ультиматум с требованием создания социалистического коалиционного правительства. Для всякого, кто помнил октябрь 1905 года и ту решающую роль, которую железнодорожная забастовка сыграла в падении царизма, это должно было стать серьезным предостережением.

Профсоюз, сотни тысяч членов которого были разбросаны по всей стране, мог полностью парализовать транспорт. В августе 1917 года он обеспечил победу Керенского над Корниловым. В октябре он сперва принял лозунг «Вся власть Советам», но как только его руководство осмыслило, каким образом этот лозунг использовали большевики, оно сразу выступило против них, требуя, чтобы Совнарком был заменен коалиционным правительством²³. 29 октября Союз заявил, что, если в правительство не войдут представители всех социалистических партий, он объявит забастовку. Угроза была серьезная, поскольку большевикам, готовящимся к контрнаступлению Керенского, нужны были поезда для переброски войск на фронт.

Большевики созвали Центральный Комитет. Ленин и Троцкий, занятые организацией обороны против наступления Керенского, присутствовать на нем не смогли. Центральный Комитет в их отсутствие поддался панике и уступил требованиям Союза, признав необходимым «расширение базы правительства» посредством включения в него представителей других социалистических партий. Он также подтвердил, что Совнарком — орган ЦИКа и отчитывается перед ним. Комитет делегировал Каменева и Г.Я.Сокольникова на переговоры с представителями профсоюза и других партий о формировании нового советского временного правительства²⁴. По существу, резолюция эта означала отказ от власти, завоеванной в ходе Октябрьского переворота.

Позднее в тот же день, 29 октября, Каменев и Сокольников присутствовали на совещании восьми партий и нескольких межпартийных организаций, созванном Союзом железнодорожных рабочих. В соответствии с принятой большевистским ЦК резолюцией они согласились ввести в Совнарком меньшевиков и эсеров на том условии, что те примут резолюции Второго съезда Советов. Совещание назначило комиссию для выработки условий преобразования Совнаркома. Условия Союза были приняты, и поздно вечером в его местные организации был отправлен приказ отменить забастовку, но оставаться наготове²⁵.

Чувство облегчения, которое принес большевикам достигнутый компромисс, исчезло на следующий же день, когда они узнали, что Союз, поддержанный социалистическими партиями, повысил свои требования и стал добиваться, чтобы большевики совсем вышли из правительства. Большевистский Центральный Комитет, все еще в отсутствие Ленина и Троцкого, провел большую часть дня, обсуждая это требование. Обсуждение проходило в атмосфере крайне напряженной, поскольку в город с минуты на минуту могли ворваться выступавшие на стороне Керенского силы под командованием атамана Краснова. Каменев, пытаясь спасти хоть что-то, предложил компромисс: Ленин передает обязанности председателя Совнаркома лидеру эсеров В.М.Чернову, но большевики оставляют за собой второстепенные посты в коалиционном правительстве, уступая ведущую роль эсерам и меньшевикам²⁶.

Трудно предугадать судьбу этих соглашений, если бы в тот же вечер не стало известно, что силы Краснова отбиты.

Как только военная угроза отпала, Ленин и Троцкий сосредоточились на катастрофическом положении, в котором оказались большевики из-за «капитулянтской» политики Центрального Комитета. 1 ноября на очередном заседании ЦК Ленин разразился неудержимой бранью²⁷. «Политика Каменева, — потребовал он, — должна быть прекращена» немедленно. ЦК следовало вести переговоры с Союзом для «дипломатического прикрытия военных действий» — то есть не с честными намерениями, а лишь для того, чтобы добиться его содействия в борьбе против сил Керенского. На большинство ЦК это не произвело сильного впечатления: Рыков выступил с мнением, что большевики не смогут удержать власть. Провели голосование: десять членов ЦК стояли за продолжение переговоров о создании нового, коалиционного правительства с другими социалистическими партиями и только трое поддержали Ленина (Троцкий, Сокольников и, по-видимому, Дзержинский). Даже Свердлов оказался не на его стороне.

Ленин потерпел унизительное поражение: его товарищи готовы были отказаться от завоеваний октября и вместо установления «диктатуры пролетариата» поделить власть с «мелкобуржуазными» партиями и остаться в меньшинстве. На помощь Ленину пришел Троцкий, предложивший хитрый компромисс. Троцкий начал с возражений «капитулянтам»: «Нам говорят, мы неспособны строить. Но тогда надо просто уступить власть тем, которые были правы в борьбе против нас. А ведь мы уже сделали большую работу. Нельзя, говорят, сидеть на штыках. Но и без штыков нельзя. Нам нужен штык там, чтобы сидеть здесь lt;...gt; Вся эта мещанская сволочь, что сейчас не в состоянии встать ни на ту, ни на другую сторону, когда узнает, что наша власть сильна, будет с нами, в том числе и Викжель [Союз железнодорожников] lt;...gt; Мелкобуржуазная масса ищет силы, которой она должна подчиняться»²⁸. Как любила говаривать императрица Александра Федоровна, «Россия любит кнут».

Чтобы выиграть время, Троцкий предложил формулу: переговоры о создании коалиционного правительства продолжать только с левыми эсерами, единственной партией, принявшей Октябрьский переворот; с остальными социалистическими партиями переговоры прекратить, если еще одна попытка не приведет к соглашению. Это показалось разумным выходом из тупикового положения, и предложение было принято.

Ленин, решительно вознамерившийся покончить с пораженческими настроениями в рядах большевиков, возобновил на следующий день атаку и потребовал, чтобы Центральный Комитет осудил «оппозицию». Требование было странное, поскольку против воли большинства выступал именно он. В последовавшей за этим дискуссии Ленину удалось расколоть своих противников. Резолюция, осуждающая «оппозицию», была принята десятью голосами против пяти. В итоге пятеро выступавших в последнем голосовании «против» подали в отставку — Каменев, Рыков, Зиновьев, Милютин и Ногин. 4 ноября «Известия» опубликовали открытое письмо, в котором пятерка объясняла свои действия: «ЦК РСДРП (большевиков) 1 ноября принял резолюцию, на деле отвергающую соглашение с партиями, входящими в Совет рабочих и солдатских депутатов, для образования социалистического советского правительства. lt;...gt;

Мы считаем, что создание такого правительства необходимо для предотвращения дальнейшего кровопролития. lt;...gt;

Однако это новое решение вызвало со стороны руководящей группы ЦК ряд действий, которые явно показывают, что она твердо решила не допускать образования правительства советских партий и отстаивать чисто большевистское правительство во что бы то ни стало и каких бы жертв рабочим и солдатам это не стоило.

Мы не можем нести ответственность за эту гибельную политику ЦК, проводимую вопреки воле громадной части пролетариата и солдат. lt;...gt;

Мы складываем поэтому с себя звание членов ЦК, чтобы иметь право откровенно сказать свое мнение массе рабочих и солдат и призвать их поддержать наш клич: Да здравствует правительство из советских партий!»²⁹

Через два дня Каменев ушел с поста представителя ЦИКа; четверо народных комиссаров (из одиннадцати) тоже подали в отставку: Ногин (торговля и промышленность), Рыков (комиссариат внутренних дел), Милютин (земледелие) и Теодорович (снабжение). Нарком труда Шляпников подписал письмо, но с поста не ушел. Подали в отставку несколько большевиков, занимавших низшие должности в Совнаркоме. «Мы стоим на точке зрения, — гласило их письмо, — необходимости образования социалистического правительства из всех советских партий. Мы считаем, что только образование такого правительства дало бы возможность закрепить плоды героической борьбы рабочего класса и революционной армии в октябрьские — ноябрьские дни. Мы полагаем, что вне этого есть только один путь: сохранение чисто большевистского правительства средствами политического террора. На этот путь вступил Совет народных комиссаров. Мы на него не можем и не хотим вступать. Мы видим, что это ведет к отстранению массовых пролетарских организаций от руководства политической жизнью, к установлению безответственного режима и к разгрому революции и страны. Нести ответственность за эту политику мы не можем и поэтому слагаем с себя перед Ц.И.К. звание народных комиссаров»³⁰.

Ленин очень спокойно воспринял эти протесты и отставки, поскольку был уверен, что заблудшие овцы снова вернутся в стадо, что в конце концов и произошло. Куда еще им было идти? Социалистические партии от них отвернулись, либералы, приди они к власти, отправили бы их в тюрьму, а правые, без сомнения, — повесили. Само их физическое выживание зависело от успеха Ленина.

Решения, принятые большевистским Центральным Комитетом, означали, что большевики готовы были делить власть только с теми партиями, которые согласятся на роль младшего партнера и будут беспрекословно утверждать большевистские резолюции. За исключением четырех месяцев (декабрь 1917-го — март 1918 г.), когда большевики допустили левых эсеров в состав Совнаркома, так называемое «советское» правительство никогда не отражало реального состава Советов: оно было и оставалось правительством большевиков, а Советы использовались лишь для прикрытия и маскировки.

Ленину удалось отбиться от угрозы раздела власти с соперничающими социалистическими партиями, но все еще приходилось иметь дело с требованием ЦИКа, чтобы ему, как советскому парламенту, подчинялись народные комиссары.

ЦИК, избранный большевиками в октябре, претендовал на роль социалистической думы, уполномоченной осуществлять надзор за действиями правительства, формировать кабинет и издавать законы. [Pietsch W. Revolution und Staat. Koln, 1969. S. 63. Старый ЦИК, разогнанный большевиками, продолжал собираться, иногда в открытую, иногда тайно, вплоть до конца 1917 г. (Революция. Т. 3. С. 90-91).]. На следующий день после переворота он начал вырабатывать собственный устав, предполагающий разветвленную структуру пленумов, президиумов и комиссий всякого рода. Ленин считал эти парламентские потуги смехотворными. С первого же дня он игнорировал ЦИК и в издании декретов, и в назначениях на руководящие посты. Вот, например, как был избран новый председатель ЦИКа. После отставки Каменева Ленин решил, что более всего на этот пост подходит Свердлов. У него не было причин опасаться, что ЦИК не одобрит его выбора, но, поскольку не было и абсолютной уверенности, он хотел его обойти. Ленин вызвал Свердлова. «Яков Михайлович, — обратился он к нему, — я хочу просить вас быть председателем ВЦИКа, что вы на это скажете?» По-видимому, Свердлов согласился, поскольку Ленин заявил, что после одобрения партийным ЦК необходимо «тщательно» провести эту кандидатуру большевистской фракцией ЦИКа. Ленин поручил Сверлову пересчитать «заранее все голоса» и лично проследить, чтобы все входящие в ЦИК большевики присутствовали на голосовании³¹. Все прошло по плану, и 8 ноября Свердлов был «избран» девятнадцатью голосами против четырнадцати. [В описываемом случае левые эсеры голосовали против него (Революция. Т. 6. С. 99)]. Находясь на этом посту вплоть до своей смерти в марте 1919 года, Свердлов всегда обеспечивал утверждение ЦИКом всех партийных постановлений после условного обсуждения.

Сходным образом Ленин проигнорировал ЦИК, подбирая кандидатов для замещения освободившихся (после отставки наркомов) постов в правительстве: он назначил их 8-11 ноября после короткого обмена мнениями с другими большевиками из ЦК и не испросив одобрения ЦИКа.

Однако ему все же приходилось считаться с тем решающим обстоятельством, что ЦИК обладал законодательной властью и правом одобрения или вето при издании правительственных декретов.

В первые две недели нового режима председатель ЦИКа Каменев сумел изолировать Совнарком от Исполкома, не объявляя заранее о его созывах и не оглашая заблаговременно повестку дня. Совнарком издавал декреты, не беспокоясь о том, чтобы заручиться одобрением ЦИКа. Вообще процедура работы правительства была в то время так не отработана, что некоторые большевики, даже не будучи членами кабинета, издавали декреты по своей собственной инициативе, не ставя в известность ни Совнарком, ни Исполком. Два таких декрета привели к конституционному кризису. Одним из них был декрет о печати, принятый правительством в первый же день своего существования 27 октября. Под декретом стояла подпись Ленина, хотя текст подготовил Луначарский (видимо, по инициативе и с одобрения Ленина). [Декреты Т. 1. С. 24—25. Об авторстве Луначарского упоминает Юрий Ларин (Народное хозяйство. 1918. № 11. С. 16-17)]. В этом примечательном документе говорилось, что «контрреволюционная печать» (термин не был определен, но, очевидно, относился ко всем газетам, не признавшим законности Октябрьского переворота) наносит вред и что поэтому необходимо ввести «временные и экстренные меры для пресечения потока грязи и клеветы». Все газеты, выступавшие против новой власти, должны были быть закрыты. «Как только новый порядок упрочится, — следовало далее, — всякие административные воздействия на печать будут прекращены, для нее будет установлена полная свобода».

Страна уже стала привыкать к произволу, творимому с февраля 1917 года над газетами, к разгрому типографий. Вначале подверглись нападкам и были закрыты «реакционные» издания, вслед за тем, в июле, та же судьба постигла большевистскую прессу. Придя к власти, большевики эту практику узаконили и стали широко использовать. 26 октября Военно-революционный комитет организовал погромы в редакциях оппозиционных органов печати. Было закрыто проводившее твердую антибольшевистскую линию «Наше общее дело» и арестован редактор Владимир Бурцев. Та же судьба постигла меньшевистский «День», кадетскую газету «Речь», правое «Новое время» и право-центристские «Биржевые ведомости». Типографии, в которых печатались «День» и «Речь», были конфискованы и переданы большевистским журналистам³². (Многие из закрытых изданий вскоре стали выходить вновь — под другими названиями.)

Декрет о печати делал заявку на большее: он полностью упразднял независимую печать в России, традиции которой восходили к Екатерине II. Возмущение, вызванное декретом, было чрезвычайным. Дошло до того, что в Москве контролируемый большевиками Военно-революционный комитет декрет аннулировал, объявив 21 ноября, что экстренные меры отменяются и печать вновь пользуется полной свободой³³. В ЦИКе Юрий Ларин осудил Декрет о печати и предложил резолюцию о его отмене³⁴. 26 ноября 1917 года «Союз Русских писателей» выпустил одноразовую газету, названную «Газета-протест», на страницах которой крупнейшие русские литераторы излили гнев по поводу этой беспрецедентной попытки подавить свободу слова. В.Г.Короленко писал, что, читая ленинский указ, «краснел от стыда и возмущения»: «кто и по какому праву лишил меня, как читателя и члена местного общества, возможности знать, что происходит в столице в эти трагические минуты? И кто заявляет притязание закрыть мне, как писателю, возможность свободно высказывать согражданам свои мысли об этих событиях без цензорской указки?»³⁵

Предвидя, что эта и подобные меры, особенно в области экономики, вызовут сильное сопротивление Съезда Советов и ЦИКа, большевики приняли еще один закон, регламентирующий взаимоотношения между правительством и Советами. Декрет под названием «О порядке утверждения и опубликования законов» закреплял за Совнаркомом право действовать в качестве законодательного органа: полномочия ЦИКа сводились к ратификации или аннулированию уже вступивших в силу законов. Этот документ, полностью отменяющий условия, на которых Съезд Советов всего за несколько дней до того уполномочил большевиков формировать правительство, был подписан Лениным. Однако из воспоминаний Юрия Ларина, меньшевика, который в сентябре 1917 года перешел на сторону Ленина и сделался его самым влиятельным экономическим советником, нам известно, что подготовил и выпустил декрет именно он, под свою ответственность и даже не поставив Ленина в известность: последний узнал о новом законе, лишь прочтя о нем в официальной «Газете»³⁶.

Декрет Ларина — Ленина должен был действовать только вплоть до созыва Учредительного собрания. До этого момента, говорилось в нем, все законы будут составляться и публиковаться Временным рабочим и крестьянским правительством (Совнаркомом). За Центральным исполнительным комитетом оставлялось право «приостановить, изменить и отменить» эти законы задним числом. [Декреты. Т. 1. С. 29—30. Дату, когда был подписан декрет, нам установить не удалось, в большевистской прессе текст появился 31 октября или 1 ноября 1917 г.]. Этим декретом большевистский Совнарком присваивал себе право законодательной деятельности, аналогичное тому, что даровалось царскому правительству статьей 87 Основных законов Российской империи от 1906 года.

Такая упрощенная процедура, избавлявшая правительство от парламентской «обструкции», могла бы порадовать И.Л.Горемыкина или любого иного консервативного бюрократа старого режима, но вовсе не этого ожидали социалисты от «советского» правительства. ЦИК с возрастающей тревогой следил за развитием событий; он протестовал против нарушения своих полномочий бесконтрольным «хозяйничаньем» Совнаркома и против издания декретов от имени ЦИКа, но без его утверждения³⁷.

На заседании ЦИКа 4 ноября вопрос был поставлен ребром, и это решило судьбу «советской демократии». Ленин и Троцкий были приглашены туда для объяснений, подобно тому, как царские министры отчитывались перед Думой, отвечая на «запрос» относительно правомочности своих действий. Левые эсеры желали знать, на каком основании правительство последовательно нарушало волю Второго съезда Советов, согласно которой оно должно было отчитываться перед ЦИКом. Они настаивали, чтобы правительство прекратило издавать декреты³⁸.

Ленин отнесся к происходящему как к «буржуазному формализму»: он уже давно решил, что коммунистическое правительство должно совмещать в одном лице полномочия законодательной и исполнительной власти³⁹. Ленин имел обыкновение нападать, сразу переходить в наступление, если перед ним ставили вопрос, на который он не хотел или не мог ответить: одно за другим он стал выставлять контробвинения. Советское правительство не может быть связано «формальностями». Пассивность Керенского оказалась фатальной. Те, кто подвергает его, Ленина, действия сомнению, выступают как «апологеты парламентской обструкции». Власть большевиков опирается на «доверие широких народных масс»⁴⁰. Ни один из его аргументов не мог прояснить, почему он нарушал условия, на которых всего лишь неделю назад получил власть. Ответы Троцкого были немногим более убедительны. В советском парламенте (под этим подразумевался Съезд Советов и его Центральный исполнительный комитет) нет, в отличие от «буржуазного», антагонистических классов, а следовательно, нет необходимости в «общепринятом парламентском механизме». Из этого аргумента следовало, что там, где нет классовых различий, не может быть и различий во мнениях; отсюда, в свою очередь, делался вывод, что существование различий во мнениях означает ipso facto «контрреволюцию». Правительство и «массы», продолжал Троцкий, связаны не формальными процедурами и учреждениями, а «живой и непосредственной связью». Предвосхищая Муссолини, который впоследствии использовал аналогичные аргументы для оправдания практики фашизма, Троцкий говорил: «Пусть декреты не гладки извне... но право живого творчества стоит выше формальной безупречности»⁴¹.

Бессвязность и несостоятельность аргументации Ленина и Троцкого мало кого смогли убедить в ЦИКе, даже некоторые большевики почувствовали себя неловко. Левые эсеры выступали крайне резко. В.А.Карелин говорил: «Я протестую против злоупотребления термином буржуазности. Отчетность и строгий порядок в мелочах не являются обязательным лишь для буржуазной власти. Не будем играть словами и прикрывать наши ошибки и промахи отдельным, одиозным словом. И пролетарская власть, как власть по существу народная, должна идти навстречу контролю над собой. Ведь если предприятие переходит в руки рабочих, то тем самым не упраздняется же бухгалтерия и отчетность. Между тем скоропалительность выпечки декретов, часто изобилующих не только юридическими упущениями, но зачастую неграмотных, приводит к еще большим осложнениям положения, особенно на местах, где привыкли принимать таким, каким он дается сверху»⁴². Другой левый эсер, П.П.Прошьян, заявил, что большевистский декрет о прессе дает «яркое и определенное выражение системы политического террора и разжигания гражданской войны»⁴³.

Голосование по Декрету о печати большевики выиграли легко: внесенное Лариным предложение отменить его было забаллотировано тридцатью четырьмя голосами против двадцати четырех при одном воздержавшемся. [Фрейман А.Л. Форпост социалистической революции. Л., 1969. С. 169— 170. Большевики приняли меры предосторожности и усилили свой блок в ЦИКе пятью надежными большевиками (Революция. Т. 6. С. 72).]. Однако, несмотря на эту победу, большевики не смогли заткнуть рот прессе вплоть до июля 1918 года, когда одним махом уничтожили все независимые газеты и периодические издания. До того как это произошло, в советской России сохранялось поразительное разнообразие газет и журналов, включая либеральные и даже консервативные: игнорируя разорительные штрафы и запугивание, они как-то умудрялись существовать.

Нерешенным оставался вопрос о подотчетности Совнаркома ЦИКу. По этому вопросу, в первый и последний раз в своей истории, большевистское правительство согласилось на голосование вотума доверия. С предложением о таком голосовании выступил левый эсер В.Б.Спиро: «Центральный исполнительный комитет, заслушав объяснения, представленные председателем Совета народных комиссаров, признал их неудовлетворительными». Большевик М.С.Урицкий внес контррезолюцию, выражающую доверие ленинскому правительству: «Центральный исполнительный комитет по поводу внесенного запроса устанавливает:

1. Советский парламент рабочих масс не может иметь ничего общего по своим методам с буржуазным парламентом, где представлены разные классы с противоположными интересами и где представители правящего класса превращают регламент и наказ в орудие законодательной обструкции.

2. Советский парламент не может отказать Совету народных комиссаров в праве издавать без предварительного обсуждения ЦИК неотложные декреты в рамках общей программы Всероссийского съезда Советов.

3. В руках ЦИК сосредотачивается общий контроль над всей Деятельностью Совета народных комиссаров и возможность сменять правительство или отдельных членов его...»⁴⁴

Предложение Спиро, выражавшее недоверие правительству, было отклонено двадцатью пятью голосами против двадцати: итоги голосования объясняются тем, что девять большевиков (некоторые из них были народными комиссарами) заявили на этом заседании о своей отставке и покинули собрание (см. выше). Такой косвенной победой Ленин удовлетвориться не мог: он хотел победы твердой и недвусмысленной в голосовании за резолюцию Урицкого, дающую правительству право на законодательную деятельность. Но ряды большевиков неожиданно поредели и исход представлялся сомнительным: предварительный подсчет голосов показал, что получается ничья (23:23). Чтобы этого не допустить, Ленин и Троцкий объявили, что сами будут принимать участие в голосовании, — это было так же нелепо, как если бы министры, представившие проект на утверждение законодательному органу, попросили внести их самих в списки высказавшихся «за». Будь русские парламентарии более искушены, они отказались бы участвовать в этом фарсе. Но они остались и проголосовали. Резолюция Урицкого была принята двадцатью пятью голосами против двадцати трех: решающие два голоса принадлежали Ленину и Троцкому. Таким нехитрым способом два большевистских вождя присвоили себе законодательную власть и превратили ЦИК и Съезд Советов, который он представлял, из законодательных органов в консультативные. В истории строительства советского государства это стало переломным моментом.

Позднее в тот же день Совнарком провозгласил, что его декреты приобретают силу закона, как только они появляются на страницах официальной «Газеты Временного рабочего и крестьянского правительства».

Теперь Совнарком и юридически сделался тем, чем являлся фактически с момента своего возникновения, — органом, в котором соединялись законодательная и исполнительная власть. ЦИК еще некоторое время после этого мог пользоваться правом обсуждать действия правительства, что хотя и не давало возможности влиять на политику, позволяло ее критиковать. Но после июня — июля 1918 года, когда все небольшевики были изгнаны из его состава, ЦИК превратился в номинальную инстанцию, где большевистские депутаты в установленном порядке «утверждали» постановления большевистского Совнаркома, выполнявшего, в свою очередь, постановления большевистского Центрального Комитета. [В декабре 1919 г. все те немногие полномочия, которые оставались у ЦИКа, были переданы его председателю, который стал таким образом «главой государства». Заседания ЦИКа, которые изначально предполагалось проводить регулярно, собирались все реже: в 1921 г. ЦИК заседал всего три раза. См.: Carr E.H. The Bolshevik Revolution. V. 1. N.Y., 1951. P. 220-230].

Неожиданное и полное крушение демократических сил и их последующая неспособность отстоять свои конституционные права напоминают поражение Верховного Тайного Совета, попытавшегося в 1730 году наложить конституционные ограничения на русскую монархию: тогда, как и на этот раз, твердого «нет» самодержца оказалось достаточно.

С этого времени Россия стала управляться декретами. Ленин присвоил себе прерогативы, принадлежавшие до октября 1905 года русским царям: его воля была законом. По словам Троцкого, «с момента объявления Временного правительства низложенным Ленин систематически, и в крупном и в малом, действовал как правительство». [Троцкий Л. О Ленине. М., 1924. С. 102]. «Декреты», издаваемые Совнаркомом, хотя их название и было заимствовано из словаря революционной Франции (и не имело отражения в русском конституционном праве), совершенно соответствовали имперским указам, касаясь одновременно и самых фундаментальных и самых тривиальных вопросов и вступая в силу как только самодержец скрепит их своей подписью. (По словам Исаака Штейнберга, Ленин обычно придерживался мнения, что его подписи достаточно для легализации любого правительственного акта⁴⁵.) Секретарь Ленина В.Д.Бонч-Бруевич пишет, что декреты приобретали силу закона лишь после того, как их подписывал Ленин, даже если издавались по инициативе кого-либо из комиссаров⁴⁶. [Как мы покажем ниже, в этом правиле имелись исключения.]. Подобная практика нашла бы полное понимание у Николая I и Александра III. Система правления, установленная большевиками в России всего через две недели после Октябрьского переворота, означала возврат к самодержавию, господствовавшему в России до 1905 года: не осталось и следа от двенадцати предшествовавших лет конституционализма.

Единственной социальной группой, которая не принимала участия в общенациональном «дуване» и не давала себя увлечь сладкими посулами новой власти, была интеллигенция. Она с беспредельным энтузиазмом приветствовала февральскую революцию и почти единодушно отвергла Октябрьский переворот. Даже некоторые советские историки вынуждены были признать, что студенты, профессора, писатели, актеры и все те, кто возглавлял оппозицию царизму, в массе своей выступили против большевистского переворота (в одном из советских источников читаем, что интеллигенция «почти поголовно» занялась «саботажем»⁴⁷). Чтобы сломить это сопротивление, большевикам пришлось в течение многих месяцев попеременно то улещивать интеллигенцию, то запугивать. Сотрудничать с большевиками интеллигенция начала только после того, как пришла к выводу, что их власть надолго и бойкотировать ее — значит только усугубить свое положение.

Самым драматическим свидетельством того, что образованный класс России не принял Октябрьский переворот, стала общая забастовка служащих. Хотя большевики тогда же взяли за правило называть эту акцию не иначе, как «саботажем», она явилась грандиозным мирным выступлением служащих государственных учреждений и частных предприятий против разрушения демократии⁴⁸. Забастовка должна была продемонстрировать большевикам, что они не пользуются народной симпатией, и сделать для них невозможным управление страной. Возникла она стихийно, но быстро приобрела организованную форму: сначала возникли забастовочные комитеты в министерствах, банках и других учреждениях, затем был создан координационный орган — Комитет спасения Родины и Революции. В Комитет вошли представители городской думы, распущенного большевиками ЦИКа Советов, Всероссийского съезда крестьянских Советов, Объединения союзов государственных служащих и нескольких отраслевых объединений, в том числе Союза почтовых работников. Позже к нему присоединились представители всех русских социалистических партий, кроме левых эсеров. Комитет призвал население не сотрудничать с узурпаторами и бороться за восстановление демократии⁴⁹. 28 октября он потребовал, чтобы большевики отказались от власти⁵⁰.

29 октября Петроградский союз государственных служащих совместно с Комитетом (который, по-видимому, финансировал забастовку) призвал всех служащих прекратить работу:

«Комитет Союза союзов служащих государственных учреждений Петрограда совместно с присланными представителями Ц.К. всероссийских союзов служащих государственных учреждений, обсудив вопрос об узурпаторском, за месяц до созыва Учредительного собрания, захвате власти в г. Петрограде фракцией большевиков Петроградского Совета Р. и С.Д. и признавая преступность такого захвата, грозящего гибелью России и всем завоеваниям революции, в согласии с Всерос. комитетом спасения Родины и революции lt;...gt; постановил:

1. Признать необходимым немедленное прекращение занятий во всех государственных учреждениях.

2. Вопрос об обеспечении снабжением армии и продовольствием населения, а равно и о деятельности учреждений, охраняющих общественное спокойствие и безопасность, предоставить на разрешение комитета общественного спасения по соглашению с Комитетом Союза союзов.

3. Одобрить деятельность учреждений, уже прекративших занятия»⁵¹.

Призыв встретил широкий отклик: вскоре любая деятельность в министерствах Петрограда была прекращена. За исключением швейцаров и некоторых письмоводителей служащие или вовсе не являлись на работу, или приходили, но ничего не делали. Новоиспеченные большевистские комиссары, не имея иного занятия, слонялись по ленинскому штабу в Смольном и рассылали приказы, на которые никто не обращал внимания. Доступ в министерства был для них закрыт. «Когда после первых октябрьских дней Народные Комиссары пришли для работ в прежние министерства, они вместе с грудами бумаг и папок нашли только курьеров, уборщиков и швейцаров этих министерств. Все чиновники, начиная с управляющих, секретарей и кончая машинистками и переписчицами, сочли своим долгом не признать большевистских комиссаров и не являться на службу. Излишне говорить, насколько такое положение при абсолютной неподготовленности пролетариата к замещению чиновничьих мест грозило расстройством государственного аппарата»⁵². Троцкому пришлось пережить неприятные минуты, когда 9 ноября — через две недели после вступления в должность — он отважился навестить министерство иностранных дел: «Вчера в здание министерства иностранных дел явился новый «министр» Троцкий. Собрав всех служащих, он представился им: «Я — новый министр иностранных дел Троцкий». В ответ раздались иронические замечания. Троцкий, не обращая внимания на такое отношение к нему со стороны служащих, пригласил их разойтись по отделениям. Служащие, однако, согласно принятому ими заранее решению, немедленно разошлись по домам с тем, чтобы в министерство при Троцком больше не возвращаться»⁵³. Шляпников, нарком труда, встретил такой же прием, когда попытался приступить к исполнению обязанностей в своем министерстве⁵⁴. Большевистское правительство оказалось в нелепом положении, поскольку после захвата власти прошло уже несколько дней, а оно все еще не могло убедить государственных служащих работать на себя. Трудно было утверждать, что правительство вообще функционирует.

Забастовка перекинулась на неправительственные учреждения. 26—27 октября закрылись частные банки. 1 ноября Всероссийский союз почтовых и телеграфных служащих объявил, что, если большевистское правительство не будет сменено коалиционным кабинетом, он призовет всех своих членов к стачке⁵⁵. В Москве, Петрограде и некоторых провинциальных городах в результате забастовки не работали телефонные станции и телеграф. 2 ноября началась забастовка аптекарей Петрограда; 7 ноября их примеру последовали работники водного транспорта и школьные учителя. 8 ноября Петроградский союз типографских рабочих заявил, что остановит типографии, если большевики оставят в силе Декрет о печати.

Наиболее болезненно на большевиках отразилась забастовка финансовых учреждений — Государственного банка и Государственного казначейства. Правительство могло временно обойтись без министерства иностранных дел или министерства труда, но деньги ему были необходимы. И банк, и казначейство отказались удовлетворять финансовые требования Совнаркома на том основании, что он не был законным правительством: курьеры, отправленные туда с приказами, подписанными народными комиссарами, возвращались в Смольный ни с чем. Служащие банка и казначейства признавали только Временное правительство и выплачивали деньги только его представителям; также они удовлетворяли требования законных городских и военных властей. 4 ноября, отвечая на обвинение большевиков в том, что эти действия причиняют лишения народу, Государственный банк объявил: в течение предшествовавшей недели им было выплачено 610 млн рублей на нужды населения и вооруженных сил; 40 млн рублей из этой суммы выдано представителям Временного правительства⁵⁶.

30 октября Совнарком издал приказ, предписывающий всем государственным и частным банкам приступить к работе на следующий день. Он предупреждал, что отказ принимать к выплате чеки и требования государственных учреждений повлечет за собой арест директоров⁵⁷. Под этой угрозой несколько частных банков уступили, но все-таки не принимали к оплате чеки от Совнаркома.

Отчаянно нуждаясь в деньгах, большевики прибегли к более суровым мерам. 7 ноября В.Р.Менжинский, новый комиссар финансов, появившись в Государственном банке в сопровождении вооруженных матросов и военного оркестра, потребовал 10 млн рублей. Банк отказал. Через четыре дня комиссар снова посетил банк в сопровождении большего числа солдат и предъявил ультиматум: если деньги не выдадут в течение двадцати минут, все служащие банка будут уволены без права на пенсии, а служащих призывного возраста немедленно мобилизуют в армию. Банк не уступал. Совнарком уволил нескольких банковских служащих, но денег не получил даже и по прошествии двух недель пребывания у власти.

14 ноября служащие петроградских банков собрались на совещание, чтобы решить, что делать дальше. Подавляющее большинство сотрудников Государственного банка проголосовали за отказ признавать Совнарком и за продолжение забастовки. Служащие частных банков их поддержали. Сотрудники Государственного казначейства подали 142 голоса против 14 за отказ допускать большевиков к государственным фондам; они также отклонили просьбу Совнаркома о «краткосрочной ссуде» в 25 млн рублей⁵⁸.

Чтобы подавить сопротивление, большевики решили применить силу. 17 ноября Менжинский снова появился в Государственном банке, где на своих местах оставались только несколько курьеров и сторожей. Вооруженный конвой доставил правление банка. Члены правления вновь отказались выдать деньги, и тогда красногвардейцы заставили их открыть сейфы под угрозой казни. Менжинский извлек 5 млн рублей и, сложив их в бархатную сумку, повез в Смольный, где выложил победно свою добычу на стол перед Лениным⁵⁹. Вся операция очень напоминала ограбление банка.

Теперь большевики обеспечили себе доступ к государственной казне, но забастовка банковских служащих продолжалась, несмотря на аресты; подавляющее большинство банков было закрыто. Бездействовал и Государственный банк, занятый красногвардейцами. Именно для того, чтобы сломить сопротивление банковских служащих, Ленин создал в декабре 1917 года свою политическую полицию — ЧК. Проведенное в середине декабря в Петрограде исследование показало, что полностью остановилась работа в министерствах (переименованных в комиссариаты) иностранных дел, образования, юстиции, снабжения, а в Государственном банке царил полный хаос⁶⁰. Забастовки охватили и провинциальные города: в середине ноября забастовали муниципальные работники Москвы, 3 декабря к ним присоединились рабочие муниципальных предприятий Петрограда. Все эти стачки преследовали одну цель: организованные по принципу всероссийской забастовки октября 1905 года, они должны были вынудить правительство отказаться от диктаторской власти. Именно эти мощные выступления убедили Каменева, Зиновьева, Рыкова и еще некоторых ленинских сподвижников, что их партия должна разделить власть с другими социалистическими партиями, иначе правительство не сможет функционировать.

Ленин, однако же, выстоял и в середине ноября перешел в контрнаступление. Большевики стали захватывать одно за другим общественные здания в Петрограде и под угрозой сурового наказания принуждали служащих выйти на работу. Случай, о котором рассказала газета того времени, был далеко не единичный: 29 декабря большевиками захвачен департамент таможенных сборов. Во главе захватчиков находится таможенный чиновник Фаденев.

Накануне Рождественских праздников, после общего собрания служащих департамента, Фаденев отдал приказ приступить к работе с 28 декабря в полном составе, угрожая, что неявившиеся будут считаться уволенными со службы и против них будут возбуждены преследования.

28 декабря помещение было занято досмотрщиками.

Департаментские большевики выпускали только тех служащих, которые соглашались дать подписку о полном подчинении Совету народных комиссаров⁶¹. Вслед за этим было уволено руководство департамента таможенных сборов, их места заняли мелкие служащие. Подобные факты повторялись снова и снова: большевики в буквальном смысле завоевывали аппарат государственного управления, опираясь на поддержку мелких чиновников, которых привлекло обещание быстрого продвижения по службе. Забастовка служащих была подавлена только в январе 1918 года, когда с разгоном Учредительного собрания умерла последняя надежда на то, что большевики когда-либо поделят власть с другими партиями или откажутся от нее добровольно.

В течение первых трех недель после переворота Совнарком существовал исключительно на бумаге, поскольку у него не было ни штата, который приводил бы в исполнение его постановления, ни денег, чтобы платить своим служащим. Не имея возможности расположиться в министерствах, большевистские комиссары трудились в 67-й комнате Смольного, где помещался штаб Ленина. Постоянно находившийся в страхе за свою жизнь, Ленин приказал никого не допускать в его кабинет, кроме наркомов; сам он редко покидал Смольный, где жил под неусыпной охраной латышских стрелков⁶². [По данным проф. Джона Кипа, в первые восемнадцать недель пребывания у власти, то есть вплоть до марта 1918 г., когда он переехал в Москву, Ленин выходил из Смольного всего двадцать один раз: Report presented at the Conference on the Russian Revolution, Hebrew University. Jerusalem, 1988. January.]. Секретарем Совнаркома он назначил двадцатипятилетнего Н.П.Горбунова. Новый секретарь, не имевший навыков административной работы, конфисковал в свою пользу письменный стол и пишущую машинку и принялся выстукивать двумя пальцами тексты декретов⁶³. В.Д.Бонч-Бруевич, преданный большевик и выученик раскольников, был назначен личным секретарем Ленина.

Оба секретаря начали набирать конторский персонал. К концу года в Совнаркоме было 48 конторских служащих, в следующие два месяца прибавилось еще 17. Судя по фотоснимку, сделанному в октябре 1918 года, большинство их составляли молодые женщины явно «буржуазного» происхождения.

Вплоть до 15 ноября 1917 года Совнарком не устраивал регулярных собраний: по сообщению Горбунова, было проведено лишь одно заседание 3 ноября, где единственным вопросом в повестке дня значилось сообщение В.П.Ногина о перестрелке в Москве. В течение этого времени все декреты и распоряжения выпускались большевистскими чиновниками и по их инициативе, часто даже без ведома Ленина. По словам Ларина, только два из пятнадцати первых декретов, изданных советским правительством, обсуждались на заседании Совнаркома: декрет о печати, написанный Луначарским, и декрет о выборах в Учредительное собрание, подготовленный им самим. Горбунов рассказывал, что Ленин уполномочил его телеграфировать распоряжения в провинцию по собственному усмотрению, показывая ему каждую десятую телеграмму⁶⁴.

Первое из регулярных заседаний Совнаркома состоялось 15 ноября, в повестке дня стояло двадцать вопросов. Было решено, что наркомы, по возможности оперативно, переедут из Смольного в свои комиссариаты, что и было проделано в следующие несколько недель (при помощи вооруженных отрядов). Начиная с этого дня Совнарком собирался практически ежедневно на третьем этаже Смольного, как правило, по вечерам; иногда заседания затягивались на всю ночь. Заседания не были строго закрытыми, и к ним привлекалось, если возникала такая необходимость, множество мелких служащих и технических экспертов. Наркомы, профессиональные революционеры с большим стажем, чувствовали себя неуютно. Симон Либерман, меньшевик и специалист по лесному хозяйству, время от времени посещавший заседания Совнаркома, так описывает их обстановку: «Совещания высшего исполнительного органа советской России, на которых председательствовал Ленин, проходили в необычной атмосфере. Несмотря на все усилия назойливого секретаря придать каждой такой встрече торжественный характер заседания совета министров, невозможно было избавиться от ощущения, что присутствуешь на собрании подпольного революционного комитета! Долгие годы мы входили в разные подпольные организации, и все окружающее казалось таким знакомым. Многие комиссары оставались в пальто и шинелях: большинство было одето в уродливые кожаные куртки. Зимой некоторые носили валенки и толстые свитера. Во время совещаний никто не раздевался.

Один из комиссаров, Александр Цюрупа, почти всегда был болен. Он участвовал в совещаниях полулежа, протянув ноги на соседний стул. Некоторые из ленинских помощников предпочитали не садиться у стола заседаний, а устраивались на стульях, беспорядочно разбросанных по всей комнате. Только Ленин, как председатель собрания, неизменно занимал место за столом, делая это скромно и вполне пристойно. Фотиева, его личный секретарь, садилась позади него»⁶⁵.

Раздраженный многословием и неточностью своих коллег, Ленин выработал жесткие правила. Чтобы пресечь болтовню, он требовал строго придерживаться повестки дня. [Борьба классов. 1934. № 1. Джей Лавстоун, один из основателей компартии США, рассказывал автору, что как-то, говоря с Лениным, перебирал карточки 3x5 дюймов. Ленин попросил объяснить ему их назначение. Для экономии времени собеседника, пояснил Лавстоун, он заранее написал на карточках все, что хотел ему сообщить. Ленин ответил: в России настанет коммунизм, когда она научится пользоваться карточками 3x5.]. А для обеспечения своевременной явки комиссаров учредил штрафы за опоздание: 5 рублей за опоздание до получаса, 10 — на полчаса и больше⁶⁶.

По свидетельству Либермана, на заседаниях Совнаркома, которые он посещал, ни разу не определялась политика, определялись только средства ее проведения: «Я никогда не слышал доводов по принципиальным вопросам; обсуждение постоянно крутилось вокруг поисков наилучших способов реализовать принятые решения. Что же касается принципиальных проблем, они рассматривались в другом месте — в Политбюро коммунистической партии lt;...gt; Два известных мне высших правительственных органа — Совет народных комиссаров и Совет труда и обороны — обсуждали лишь практические пути для осуществления директив, уже принятых внутрипартийной высшей инстанцией — Политбюро».

Чтобы избавить Совнарком от решения множества мелких вопросов, раздувавших повестку его заседаний, 18 декабря 1917 года был создан Малый Совнарком. Правительственные постановления приобретали силу закона после того, как их подписывал Ленин и обычно еще один из комиссаров, и публиковали официальные «Ведомости», первый выпуск которых появился 28 октября. С этого момента постановление становилось «декретом». Приказы, издаваемые комиссарами по их собственной инициативе, обычно назывались «постановлениями». На практике, однако, теория не всегда соблюдалась. В определенных случаях — зачастую тогда, когда закон мог вызвать негативное отношение населения, — Ленин предпочитал, чтобы декрет был издан ЦИКом и подписан его председателем Свердловым: большевики таким образом перекладывали ответственность за него на Советы. Некоторые важные законы так никогда и не были опубликованы, — например о создании ЧК. Другие — скажем, о введении практики взятия заложников (сентябрь 1918 г.) — были подписаны наркомом внутренних дел, опубликованы в «Известиях», но так и не вошли в свод советских законов и декретов. Большевики очень быстро возродили практику царских времен, когда законодательство осуществлялось путем издания тайных циркуляров, никогда не публиковавшихся в тогдашней печати и в основном оставшихся неопубликованными и по сей день. Особенно часто, как и в старые времена, правительство прибегало к этой практике в вопросах, связанных с государственной безопасностью.

В первые месяцы большевистского правления декреты издавались не столько из практических соображений, сколько в целях пропаганды⁶⁷. Не имея средств обеспечить их исполнение и не зная, как долго продержится новая власть, Ленин видел в них модели, по которым будущие поколения смогут учиться революции. В связи с этим ранние декреты, не предназначенные для исполнения, грешат нравоучительностью и небрежностью формулировок. Серьезное внимание Ленин стал уделять законотворчеству только через три месяца после прихода к власти: 30 января 1918 года он издал декрет, требующий, чтобы все законопроекты передавались для просмотра в комиссариат юстиции, в штате которого были профессиональные юристы⁶⁸. Начиная с весны 1918 года законы становятся такими замысловатыми, что очевидно: их не только просматривали, но и готовили опытные старорежимные бюрократы, в большом числе принятые к тому времени на советскую службу.

Напомним, что с целью смягчить критику в адрес Центрального Комитета Ленин и Троцкий согласились продолжать переговоры с левыми эсерами о включении их в правительство и сделать еще одну попытку договориться с меньшевиками и эсерами. Последнего они никогда не добивались серьезно: у Ленина не было ни малейшего желания править на равных со своими социалистическими противниками. Но привлечь левых эсеров ему действительно хотелось. Он знал им цену: плохо организованное сборище революционных «сорвиголов», упивающихся собственными речами, неспособных на организованное действие из-за веры в «стихийность» масс. Они были неопасны, а могли принести и пользу. Их присутствие в Совнаркоме позволяло отвергнуть обвинения в том, что большевики монополизировали власть, доказало бы, что любая партия, готовая «принять Октябрь» (то есть большевистский переворот), могла стать правящей наряду с большевистской. Кроме того, Ленин рассчитывал через левых эсеров войти в контакт с крестьянством, поскольку у большевиков связь с крестьянскими организациями не была налажена. Без представителей крестьян в государственных органах претензии Совнаркома на статус «правительства рабочих и крестьян» были нелепы, а потому связи левых эсеров с деревней представляли большой интерес. Ленин возлагал надежды (как показали дальнейшие события, неосновательные) на то, что левые эсеры помогут ему расколоть крестьянство при выборах в Учредительное собрание и, может быть, дадут в нем коммунистам и их союзникам большинство.

Переговоры двух партий велись секретно. 18 ноября «Известия» объявили — преждевременно, как оказалось, — что с левыми эсерами достигнуто соглашение о вхождении их в Совнарком. После чего переговоры тянулись еще три недели, в продолжение которых между двумя партиями установились тесные рабочие взаимоотношения. Левые эсеры объединили усилия с большевиками и помогли им прикончить независимое крестьянское движение, в котором заправляли правые эсеры.

Съезд крестьянских депутатов, на котором были представлены четыре пятых населения России, отверг Октябрьский переворот. Он не дослал делегатов на Второй съезд Советов, а вместо этого присоединился к Комитету спасения Родины и Революции. Такое противостояние причиняло большевикам много неудобств; им нужно было во что бы то ни стало привлечь крестьянский съезд на свою сторону или, если бы это не удалось, заменить его другим, более сговорчивым органам. Стратегия большевиков, впоследствии воспроизведенная ими в отношении Учредительного собрания и других демократических антибольшевистских представительных органов, включала три этапа. Прежде всего они пытались добиться контроля над мандатной комиссией данного органа, поскольку именно она определяла состав присутствующих: это позволяло ввести в организацию больше пробольшевистских настроенных делегатов и большевиков, чем это удалось бы при свободных выборах. Если собрание, укомплектованное их сторонниками, все же отклоняло большевистскую резолюцию, они срывали его громкими выкриками и призывами к насилию. Когда и это не приводило к желательным результатам, они объявляли собрание незаконным, покидали его и созывали новое, которое уже полностью контролировали.

Как показали проведенные во второй половине ноября выборы в Учредительное собрание, большевики не пользовались влиянием в сельских районах. У них не оставалось никакой надежды на Съезд крестьянских депутатов, намеченный на конец ноября, где эсеры наверняка провели бы резолюцию, осуждающую большевистскую диктатуру. Чтобы воспрепятствовать этому, большевики при поддержке левых эсеров постарались оказать давление на мандатную комиссию, требуя, чтобы число делегатов, обычно избираемых губернскими и уездными Советами, было увеличено за счет представителей воинских частей. Требование было неоправданным, поскольку военные уже имели представительство в Совете солдатских депутатов. Но эсеры из мандатной комиссии, желая умиротворить большевиков, согласились: в результате вместо подавляющего большинства на крестьянском съезде они вынуждены были довольствоваться лишь незначительным перевесом. Окончательный подсчет участников крестьянского съезда показал, что из 789 делегатов 489 были подлинно крестьянскими представителями, избранными сельскими Советами, а 294 — людьми в шинелях, отобранными большевиками и левыми эсерами в Петроградском и окрестных гарнизонах. По партийной принадлежности соотношение было таково: 307 эсеров и 91 большевик; партийная принадлежность остальных делегатов не была объявлена, но, судя по результатам происходивших затем голосований, значительная часть их была левыми эсерами. [Дело народа. 1917. № 222. 2 (15) дек. С. 3. Протоколы съезда были опубликованы; самое полное описание происходившего там появилось в газете эсеров «Дело народа» 20 ноября — 13 декабря 1917 г. (На эти данные опирался автор.)].

Делая еще один шаг в сторону воссоединения, руководство эсеров согласилось предоставить председательское место на съезде Марии Спиридоновой, лидеру левых эсеров. Решение было необдуманное, поскольку Спиридонова, которую крестьянство боготворило за её террористические подвиги до революции, находилась под сильным влиянием большевиков.

Второй съезд крестьянских депутатов открылся 26 ноября в Петрограде, в Александровском зале Городской думы. Большевистские депутаты, при полной поддержке левых эсеров, с самого начала обратились к подрывной тактике: свистом, криками и улюлюканьем они затыкали рот ораторам других партий; иногда буквально врывались на трибуну. Не раз беспорядок вынуждал Спиридонову прерывать заседание.

Решающее заседание произошло 2 декабря. В тот день несколько эсеров с трибуны заявили протест против арестов и преследований делегатов Учредительного собрания, часть из которых являлась в то же время делегатами крестьянского съезда. Во время одного из таких выступлений в зал вошел Ленин. Эсер, указывая на него, прокричал большевикам: «Вы доведете Россию до того, что место Николая займет Ленин. Нам не нужно никакой самодержавной власти. Нам нужна власть Советов!» Ленин попросил слова в качестве главы государства, но ему ответили, что, поскольку никто его не избирал, он может говорить только как лидер партии большевиков. В своем выступлении Ленин облил грязью Учредительное собрание и отклонил все обвинения в преследовании его депутатов большевиками. Он обещал тем не менее, что Собрание откроется, как только кворум из 400 делегатов соберется в Петрограде.

После ухода Ленина Чернов внес резолюцию, отвергавшую большевистский тезис о том, что признание власти Учредительного собрания равносильно отказу от власти Советов: «Съезд полагает, что Советы рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, как идейно-политические руководители масс, должны быть опорными боевыми пунктами революции, стоящими на страже завоеваний крестьян и рабочих, а Учредительное собрание должно в своем законодательном творчестве претворить в жизнь чаяния масс, выраженных Советов. Ввиду этого съезд протестует против попыток отдельных групп столкнуть между собою Советы и Учредительное собрание». [Дело народа. 1917. № 223. 3 (16) дек. С. 3. «Большевистские хроники» (Революция. Т. 6. С. 258) искажают смысл этой резолюции, утверждая, будто эсеры требовали взять власть у Советов и передать ее Учредительному собранию. На деле, они желали сотрудничества Советов и Собрания.].

Большевики и левые эсеры внесли контррезолюцию, которая призывала съезд одобрить большевистские действия в отношении кадетов и некоторых других делегатов Учредительного собрания на том основании, что Собрание не пользовалось парламентским иммунитетом⁶⁹.

Резолюция Чернова прошла 360 голосами против 321. Тогда большевики убедили Спиридонову отвести результаты голосования: на следующий день она объявила, что голосованием не окончательно утверждена резолюция Чернова, а только принята «за основу». Прежде чем присутствующие успели осмыслить происходящее, появился Троцкий и потребовал слова, чтобы сообщить об успехах на мирных переговорах в Брест-Литовске. Однако он был освистан и удалился в сопровождении большевиков и левых эсеров.

На следующий день, 4 декабря, большевики и левые эсеры вновь были в Александровском зале и возобновили свою подрывную тактику. В результате начался такой бедлам, что ни одного оратора не было слышно, а левые эсеры и их сторонники спели «Марсельезу» и покинули собрание. Они возобновили дискуссии в Сельскохозяйственном музее на Фонтанке, в резиденции Центрального исполнительного комитета Съезда крестьянских депутатов. Начиная с этого момента «левое» и «правое» крыло съезда собирались раздельно: все попытки их воссоединить проваливались из-за отказа большевиков признать действительным голосование от 2 декабря по вопросу об Учредительном собрании. 6 декабря большевики и левые эсеры объявили свои заседания в Городской думе единственным законным глашатаем крестьянских Советов, хотя в действительности среди них представителей крестьянских Советов не было. Затем они лишили власти Центральный исполнительный комитет съезда крестьян, отобрали у него технический персонал и исполнительный аппарат и прекратили выплату суточных, которые крестьянские депутаты получали от правительства. В итоге 8 декабря большевистская и левоэсеровская часть съезда присоединилась к работе ВЦИКа, находившегося под контролем большевиков.

Таким образом, большевикам удалось захватить инициативу на крестьянском съезде, — вначале введя в него депутатов, избранных ими, а не крестьянами, а затем объявив этих депутатов единственными законными представителями крестьянства. Добиться этого без активной поддержки левых эсеров они бы не смогли. В награду за эту услугу и в предвосхищении будущих услуг большевики пошли на крупные уступки левым эсерам, введя их в правительство на правах младшего партнера.

Соглашение между двумя партиями было достигнуто в ночь с 9 на 10 декабря, сразу же после разгона крестьянского съезда⁷⁰. Условия этого соглашения никогда не публиковались, и приходится восстанавливать их, основываясь на последовавших затем событиях. Левые эсеры выставили несколько условий: отмена Декрета о печати, включение других социалистических партий в правительство, упразднение ЧК, безотлагательный созыв Учредительного собрания. По первому требованию большевики уступили, практически разрешив выход оппозиционных газет, но не отменяя Декрета о печати. И на второе требование Ленин отреагировал миролюбиво: он только поставил условием, чтобы остальные социалистические партии последовали примеру левых эсеров и признали Октябрьский переворот. Поскольку ни одна партия этого делать не собиралась, уступка ему ничего не стоила. Но что касалось ЧК, тут большевики не хотели компромисса: они не собирались ни упразднять ее, ни формально ограничивать ее полномочия, считая, что при угрозе контрреволюции это была бы роскошь непозволительная. Однако левым эсерам было предложено ввести в ЧК своих представителей, чтобы убедиться в отсутствии «неоправданного террора». Неохотно, но удовлетворили большевики требования левых эсеров созвать Учредительное собрание. Почти с уверенностью можно утверждать, что только под давлением левых эсеров большевики отказались от мысли аннулировать результаты выборов в Собрание и позволили ему открыться, хоть и на короткое время. Троцкий вспоминал, что Ленин заявил ему в те дни: «Надо, конечно, разогнать Учредительное собрание, но вот как насчет левых эсеров?»⁷¹

На основании достигнутых соглашений левые эсеры вошли в Совнарком, где им было выделено пять министерских должностей: земледелия, юстиции, почты и телеграфа, внутренних дел, местного самоуправления. Они также получили второстепенные должности в других государственных учреждениях, включая ЧК, где левый эсер Петр Александрович Дмитриевский (Александрович) стал заместителем Дзержинского. Левые эсеры нашли такое решение вопроса удовлетворительным: они симпатизировали большевикам, разделяли их цели, но считали их несколько «нетерпеливыми». Левый эсер В.А.Карелин выразился так: «В общем наша партия является регулятором, умеряющим излишний пыл большевиков»⁷².

Совместными усилиями большевики и левые эсеры развалили Второй съезд крестьянских депутатов, и это означало конец независимых крестьянских организаций в России. В середине января 1918 года большевистско-левоэсеровский Исполнительный комитет самозваного крестьянского съезда собрал Третий съезд крестьянских депутатов, который полностью находился под его контролем. Съезд был запланирован на то же время, когда собирался Третий съезд рабочих и солдатских депутатов: по этому случаю обе организации, до той поры самостоятельные, «слились» и Съезд Советов рабочих и солдатских депутатов прибавил к своему названию еще и слово «крестьянских». Как пишет советский историк, событие это «завершило процесс создания единого верховного органа советской власти» и «таким образом был положен конец правоэсеровской политике проведения крестьянских съездов отдельно от съездов Советов рабочих и солдатских депутатов»⁷³. Правильнее, однако, было бы сказать, что этот «брак поневоле» положил конец крестьянскому самоуправлению и завершил процесс отчуждения крестьянства от политических прав.

Чтобы полностью освободиться от контроля со стороны демократических сил, большевикам предстояло устранить еще одно препятствие — Учредительное собрание, которое, по словам И.З.Штейнберга, было им «как кость в горле»⁷⁴.

К началу декабря большевикам удалось: упразднить Всероссийский съезд Советов и сместить его Исполнительный комитет; лишить высший исполнительный орган Советов контроля над законодательством и назначениями на высшие государственные должности; расколоть законный съезд крестьянских депутатов и заменить его организацией, состоявшей из отобранных большевиками солдат и матросов. Преуспеть в этой деятельности большевикам удалось потому, что за беззакониями, творимыми в стоявшем особняком Петрограде, население страны уследить не могло, тем более их понять. Но с Учредительным собранием дела обстояли иначе. Оно избиралось всем народом и являлось первым в русской истории подлинно представительным высшим органом власти. Попытка помешать его созыву или его разгон означали бы самый скандальный государственный переворот, прямой вызов всему населению России, лишение гражданских прав десятков миллионов человек. И все же, не разделавшись с ним, большевики не могли чувствовать себя в полной безопасности, поскольку законность их власти, опиравшейся на решения Второго съезда Советов, зависела от одобрения Учредительного собрания — одобрения, которого они, конечно же, от него не получили бы.

Обстоятельства усугублялись тем, что большевики некогда сами добивались Учредительного собрания. Исторически идея его созыва была связана с партией социалистов-революционеров, сделавшей ее центральным пунктом своей политической программы в расчете получить при поддержке крестьянства подавляющее большинство в Собрании и преобразовать с его помощью Россию в республику «трудящихся». Будь у них больше политического чутья, эсеры вынудили бы Временное правительство провести выборы как можно скорее. Но они медлили, как и другие партии, тем самым позволив большевикам присвоить себе репутацию главных защитников всероссийских свободных выборов. С конца лета 1917 года большевики непрестанно обвиняли Временное правительство в намеренном оттягивании выборов и в расчете на то, что время охладит революционный пыл народа. Выдвигая лозунг «Вся власть Советам», они провозглашали, что только Советы могут гарантировать созыв Учредительного собрания. В сентябре — октябре 1917 года большевистская пропаганда не замолкая кричала о том, что только передача всей власти Советам может спасти Всероссийский парламент⁷⁵. И уже готовя переворот, они все еще декларировали, что их основная задача — защитить Учредительное собрание от «буржуазии» и других «контрреволюционеров». Даже 27 октября «Правда» сообщала читателям: «Никаких колебаний не допустит новая революционная власть, которая одна, в условиях социальной гегемонии интересов широких народных масс, способна довести страну до Учредительного собрания»⁷⁶.

Ленин и его партия вынуждены были, таким образом, принять самое деятельное участие в выборах и в созыве Собрания, а в дальнейшем покориться его воле. Но поскольку можно было почти с полной уверенностью предсказать, что Собрание отстранит их от власти, положение казалось безвыходным. Большевики пошли на риск и выиграли: только триумфально воцарившись на обломках Учредительного собрания, они смогли почувствовать уверенность, что больше никогда им не придется оспаривать власть у демократических сил страны.

Нападая на Учредительное собрание, большевики находили оправдание своим действиям в теории социал-демократической партии. Программа РСДРП, принятая в 1903 году, предусматривала созыв «законодательного собрания», избранного всем населением страны на основе «всеобщего, равного и прямого избирательного права», однако свободные выборы никогда не были самоцелью ни для большевиков, ни для меньшевиков. Задолго до революции они утверждали, что избирательная урна вовсе не обязательно лучше всего отражает «истинные» интересы народа. На II съезде партии основатель русской социал-демократии Г.В.Плеханов высказал несколько замечаний по этому поводу, и большевики не раз потом вспоминали их, издеваясь над меньшевиками: «Каждый данный демократический принцип должен быть рассматриваем не сам по себе, в своей отвлеченности, в а его отношении к тому принципу, который может быть назван основным принципом демократии, именно к принципу, гласящему, что «благо народа — высший закон». В переводе на язык революционера это значит, что успех революции — высший закон. И если бы ради успеха революции потребовалось временно ограничить действие того или другого демократического принципа, то перед таким ограничением преступно было бы останавливаться. Как личное свое мнение, я скажу, что даже на принцип всеобщего избирательного права надо смотреть с точки зрения указанного мною основного принципа демократии. Гипотетически мыслим случай, когда мы, социал-демократы, высказались бы против всеобщего избирательного права... Если бы в порыве революционного энтузиазма народ выбрал очень хороший парламент — своего рода chambre introuvable, то нам следовало бы стараться сделать его долгим парламентом, а если бы выборы оказались неудачными, то нам нужно было бы стараться разогнать его не через два года, а если можно, то через две недели». [Второй съезд РСДРП: Протоколы. М., 1959. С. 181-182. Троцкий в 1903 г. высказывался сходным образом: «Все демократические принципы должны быть подчинены исключительно интересам партии» (см.: Vishniak M. Bolshevism and Democracy. N.Y., 1914. P. 67).]. Ленин вполне разделял это мнение и с видимым удовольствием ссылался на него в 1918 году⁷⁷.

Временное правительство назначило выборы на 12 ноября 1917 года, но не дожило двух недель до этого дня. Немного поколебавшись, большевики решили не менять дату и издали соответствующий декрет⁷⁸. Но что было делать дальше? Большевики обдумывали план действий, но, не теряя времени, старались помешать предвыборным кампаниям других партий. Возможно, это и послужило основной причиной издания Декрета о печати и, одновременно, распоряжения Военно-революционного комитета, вводившего в Петрограде с 1 ноября военное положение (один из его параграфов запрещал уличные собрания)⁷⁹.

Голосование в Петрограде началось 12 ноября и проходило три дня. В Москве выборы состоялись 19—21 ноября, на остальной территории страны — во второй половине ноября. В соответствии с законом, разработанным еще Временным правительством, участвовать в выборах мог любой гражданин (без различения пола), достигший двадцатилетнего возраста. В голосовании приняло участие население всех территорий, входивших некогда в Российскую империю, за исключением оккупированных (Польши и западных и северо-западных пограничных губерний). Результаты голосования в Средней Азии не вошли в окончательную сводку; такие же упущения имели место в некоторых отдаленных районах. Участие населения в выборах было достаточно массовым: в Петрограде и Москве проголосовали 70% избирателей, в некоторых сельских районах — 100%, причем крестьяне часто голосовали единогласно за один и тот же список, как правило, за социалистов-революционеров. Наиболее надежные источники указывают, что всего в выборах приняли участие 44,4 млн человек. Кое-где наблюдатели отмечали незначительные нарушения: солдаты местных гарнизонов, склоняясь на сторону большевиков в ожидании обещанного теми скорого мира, запугивали ораторов от других политических партий. Но в общем и целом выборы прошли благополучно, особенно если принять во внимание сложные условия того времени. Ленин, обычно не щедрый на похвалы, утверждал 1 декабря: «Если брать Учредительное собрание вне обстановки классовой борьбы, дошедшей до гражданской войны, то мы не знаем пока учреждения более совершенного для выявления воли народа»⁸⁰.

Голосование было чрезвычайно сложным, поскольку множество мелких партий выставляли своих кандидатов, зачастую в блоке с более крупными партиями: соотношения эти менялись от района к району, особенно усложняясь в пограничных областях, таких, как Украина, где наряду с русскими партиями выставляли своих кандидатов партии местных народностей.

Из всех социалистических партий большевики было единственной, не сформулировавшей предвыборной программы. Они явно рассчитывали привлечь голоса путем широкого воззвания к рабочим, солдатам и крестьянам, используя лозунг «Вся власть Советам» и обещание скорого мира и конфискации помещичьих земель. Стремясь расширить классовый состав своих избирателей, они позаимствовали немарксистский эсеровский термин «трудящиеся массы». Оценивая результаты выборов, важно поэтому иметь в виду, что многое, а может быть, и большинство из тех кто голосовал за большевиков, выражали тем самым одобрение не большевистской платформе, о которой они ничего не знали, поскольку таковой не существовало, и, конечно же, не скрытой большевистской идее создания однопартийной диктатуры, о которой никогда не упоминалось вслух, а власти Советов, окончанию войны, упразднению частного землевладения и общинному переделу земель — ни одно из этих требований не являлось конечной целью большевиков.

Ленин некоторое время полагал вопреки очевидности, что левые эсеры смогут расколоть ПСР и обеспечат тем самым большевикам победу на выборах⁸¹. В определенной мере такую надежду поддерживала та видимость силы, которую левые эсеры продемонстрировали в ноябре на Петроградской партийной конференции⁸². Но в конце концов ожидания не оправдались: хотя большевики и смогли добиться серьезного успеха, особенно в крупных городах и воинских частях, они остались на втором месте, значительно отстав от социалистов-революционеров. Итог этот решил судьбу Учредительного собрания.

Не представляется возможным точно определить результаты выборов, поскольку партии и их ответвления в разных местностях выступали коалициями, иногда очень запутанными: только в Петрограде было представлено девятнадцать партий. Еще больше усложняет положение принятая советскими властями практика подсчета голосов при обработке сырых данных: в общие категории типа «буржуазные» и «мелкобуржуазные» входят партии и группировки, выставлявшие отдельные списки. С оптимальным приближением окончательные итоги голосования могут быть представлены следующим образом (в тыс.)⁸³:

Число голосов российских социалистических партий (68,9%)

Число голосов российских либеральных и прочих несоциалистических партий (7,5%)

Число голосов партий национальных меньшинств (13,4%)

Результаты выборов не были полной неожиданностью, но Ленин остался недоволен. Крестьяне, которых он надеялся привлечь, принимая земельную программу эсеров, не только не проголосовали за большевиков, — они не проголосовали даже за левых эсеров. Одним из аргументов, с помощью которых большевики впоследствии оспаривали законность результатов выборов, было то, что раскол эсеровской партии произошел внезапно и левые эсеры не успели выставить отдельный список. Но существуют цифры, которые показывают безосновательность подобного довода. В нескольких избирательных округах (Воронежском, Вятском, Тобольском) ПЛСР и ПСР выступали по отдельным спискам, но даже там левые эсеры не получили значительного числа голосов: 1 839 000 голосов было подано за партию социалистов-революционеров и только 26000 — за левых эсеров⁸⁴. Большевики получили в Учредительном собрании 175 мест из 715; вместе с эсеровскими депутатами, относившими себя к левым эсерам, у них оказалось 30% мест. [Знаменский О.Н. Всероссийское Учредительное собрание. Л., 1976. С. 338. Левые эсеры получили сильную поддержку со стороны петроградских рабочих и революционных матросов Балтийского и Черноморского флотов.].

Беспокоил большевиков и явный успех оппозиционной партии кадетов, которой они особенно боялись. Хотя кадеты набрали менее 5% голосов, большевики видели в них самых опасных противников: у них было наибольшее число активистов, наибольшее число газет, они были организованы и финансировались значительно лучше, чем эсеры; они, в отличие от социалистических партий, не чувствовали себя связанными с большевиками узами товарищества и преданности тем же общественным идеалам, страхом перед «контрреволюцией». Будучи единственной все еще действующей в России в конце 1917 года крупной несоциалистической партией, кадеты притягивали к себе весь политический спектр правее центра, включая монархистов. Анализируя общую картину выборов, можно прийти к заключению, что кадеты потерпели сокрушительное поражение. Но это только на первый взгляд⁸⁵. За общими выкладками скрывался тот немаловажный политический факт, что кадеты добились громадного успеха в крупных городах, а именно в них желали упрочить положение большевики, чтобы компенсировать свою слабость в сельской России и превратить их в опорные пункты в надвигающейся гражданской войне. И в Петрограде, и в Москве кадеты прочно занимали следующее за большевиками место, собрав в первом случае 26,2% голосов, во втором — 34,2%. Если в Москве исключить из подсчета бюллетени местного гарнизона, который начинал разбегаться, на большевиков приходилось 45,3% голосов, а на кадетов — 36,4%⁸⁶. Более того, кадеты обошли большевиков в 11 из 38 губернских городов, а во многих других прочно заняли следующее за ними место. Они, таким образом, представляли гораздо более серьезную политическую силу, чем это можно было предположить по сводным результатам подсчета голосов.

Но результаты голосования принесли не только огорчения, были в них и утешительные для большевиков факторы. Ленин, который анализировал цифры с беспристрастностью полководца, изучающего ход сражения, — он даже называл «армиями»⁸⁷ различные политические объединения, — мог с удовлетворением отметить, что его партия добилась отменных успехов в центральных районах страны: в больших городах, промышленных районах и военных гарнизонах⁸⁸. Победившие на выборах эсеры получили поддержку в черноземной полосе России и в Сибири. Как сам он заметил впоследствии, эта география распределения избирателей предопределила направление основных фронтов в гражданской войне между белыми и красными⁸⁹, когда под контролем большевиков оказались центральные, а в руках их противников — окраинные части России.

Еще одним благоприятным для большевиков обстоятельством были поддержка матросов и солдат, особенно в городских гарнизонах. Войска хотели лишь одного: как можно скорее добраться до дома, чтобы принять участие в переделе земли. И поскольку из всех партий только большевики обещали немедленное открытие мирных переговоров, им и было отдано предпочтение. В Петроградском и Московском гарнизонах большевики получили, соответственно, 71,3% и 74,3% голосов. Расположенные к северо-западу от Петрограда фронтовые части тоже склонялись на их сторону. На более отдаленных фронтах, где антивоенная пропаганда большевиков не находила такого сильного отклика, их популярность была ниже, но даже и в этом случае в четырех армиях, о которых у нас имеются сведения, они смогли получить 56% голосов⁹⁰. Ленин не тешил себя иллюзиями по поводу надежности этой поддержки: как только войска будут распущены по домам, ей придет конец. Но в данный момент поддержка армии была фактором решающим: пробольшевистские войска составляли силу, способную даже при малочисленном составе подавить демократическую оппозицию. Оценивая результаты выборов, Ленин с удовлетворением отметил, что в солдатах и матросах большевики обрели тот «политический «ударный кулак», который обеспечивал им подавляющий перевес сил в решающем пункте в решающей момент»⁹¹.

Вопрос об Учредительном собрании Совнарком обсуждал 20 ноября. Было принято несколько важных решений⁹². Открытие Собрания было отложено на неопределенный срок. Причиной объявлялась невозможность собрать кворум к 28 ноября; на самом же деле большевики хотели выиграть время. Во все провинциальные Советы были разосланы инструкции немедленно сообщать о любых «нарушениях законности выборов», — эти сведения могли послужить поводом для «перевыборов»⁹⁴. П.Е.Дыбенко, комиссар по морским делам, получил приказ стянуть в Петроград от 10 до 12 тыс. вооруженных матросов⁹⁵. И, что особенно важно, решено было назначить открытие Третьего съезда Советов на 8 января: сформированный сторонниками большевиков и левыми эсерами, он мог при случае стать «заменителем» Учредительного собрания. Все принимаемые меры свидетельствовали о том, что большевики были намерены покончить с Учредительным собранием тем или иным образом.

Правительственное сообщение об отсрочке созыва Учредительного собрания на неопределенный срок вызвало активные протесты со стороны социалистических партий и депутатов крестьянского съезда. 22—23 ноября был образован Союз защиты Учредительного собрания, в который вошли представители Петроградского Совета, профсоюзов, а также всех социалистических партий за исключением большевиков и левых эсеров⁹⁶.

Разворачивая наступление на Учредительное собрание, большевики свой первый удар направили на комиссию по выборам в собрание — «Всевыбор». По распоряжению Совнаркома Сталин и Г.И.Петровский приказали комиссии 23 ноября сдать всю ее документацию; комиссия отказалась, и ЧК арестовала ее сотрудников. М.С.Урицкий, впоследствии глава петроградской ЧК, был назначен председателем избирательной комиссии, что давало ему право самостоятельно определять ее состав⁹⁷.

В ответ на действия Совнаркома Союз защиты Учредительного собрания постановил, что заседания должны открыться в назначенный ранее день и несмотря на распоряжения большевиков⁹⁸. 28 ноября члены избирательной комиссии, только что вышедшие из-под ареста, начали заседания в Таврическом дворце. Прибывший туда Урицкий заявил, что они могут вести заседания только в его присутствии, но на него не обратили внимания. Перед Таврическим дворцом стали собираться сторонники Учредительного собрания: студенты, рабочие, солдаты, бастующие служащие — с плакатами «Вся власть Учредительному собранию». По оценкам одной из газет того времени (на наш взгляд, сильно завышенным), толпа в тот день разрослась до 200 000 человек (советские источники дают другую цифру: 10 000) ⁹⁹. По приказу Урицкого латышские стрелки, самый надежный и преданный большевикам военный отряд в Петрограде, окружили Таврический Дворец, но в события не вмешивались; некоторые из них сообщали демонстрантам, что прибыли для охраны Учредительного собрания. Тем временем во дворце 45 депутатов, в основном от Петрограда и близлежащих районов, избрали президиум.

На следующий день вооруженные войска сомкнулись вокруг Таврического дворца плотным кольцом: латышские стрелки получили подкрепление в виде Литовского резервного полка, отряда матросов и пулеметного расчета. Они удерживали толпу на некотором расстоянии, пропуская во дворец только депутатов и аккредитованных журналистов. Ближе к вечеру матросы приказали депутатам разойтись. На следующий день войска не пропустили в здание никого. События эти послужили как бы репетицией к настоящему общественному противостоянию, оформившемуся к 5 (18) января.

Продолжая наступление, большевики запретили партию кадетов. Уже в первый день выборов в Петрограде они отрядили вооруженные банды, чтобы разгромить редакцию кадетской газеты «Речь» (через две недели она стала выходить под названием «Наш век»). 28 ноября Ленин подписал декрет с типично пропагандистским названием «Об аресте вождей гражданской войны против революции»¹⁰⁰, объявлявший кадетских лидеров «врагами народа» и содержавший приказ об их аресте. В ту ночь и на следующий день вооруженные большевистские отряды хватали всех известных им членов кадетской партии, до которых удалось добраться: среди арестованных оказалось несколько депутатов Учредительного собрания (А.И.Шингарев, П.Д.Долгоруков, Ф.Ф.Кокошкин, С.В.Панина, Ф.И.Родичев и др.). Шингарев и Кокошкин были убиты матросами в тюремной больнице, остальных освободили (Панину после короткого и смехотворного судебного фарса). Как «враги народа» кадеты не могли отныне заседать в Учредительном собрании. Это был первый случай, когда большевики поставили вне закона политическую партию. Ни меньшевики, ни эсеры не выказали по этому поводу особого огорчения.

Ни преследования инакомыслящих, ни пропагандистские нападки на политических противников не устранили основной проблемы, которая стояла перед большевиками и все назойливее требовала решения, — что делать с Учредительным собранием. Некоторые предлагали применить силу: за неделю до выборов член ЦК В.Володарский заявил, что «народные массы никогда не страдали парламентским кретинизмом, особенно в России», намекая на то, что Учредительное собрание следует разогнать¹⁰¹. Бухарин выдвинул лучшую, на его взгляд, идею. На заседании ЦК 29 ноября он предложил изгнать кадетов из Собрания, после чего большевистская и левоэсеровская фракции объявят себя революционным конвентом: он ссылался при этом на французский Конвент 1792 года, заменивший собою законодательную Ассамблею. А «если открывают [свой орган власти] и другие, то мы арестуем их», — объяснил Бухарин. Сталин незамедлительно отверг этот план действий ввиду его практической неосуществимости¹⁰².

Ленин предложил свое решение: позволить созыв Учредительного собрания, тем самым успокоить левых эсеров, а затем попробовать изменить его состав таким образом, чтобы добиться полной сговорчивости. Осуществить это следовало путем «отзыва» депутатов, «основного, принципиального положения истинного демократизма»¹⁰³. По его замыслу, избирателей на местах надо было убедить отозвать избранных ими нежелательных депутатов и заменить их большевиками и левыми эсерами. Но процедура эта требовала долгого времени, и пока она стала бы выполняться, Учредительное собрание могло успеть провести какие угодно враждебные большевикам резолюции. Наконец Ленин решился и 12 декабря, сразу по достижении соглашения с левыми эсерами, набросал текст, в котором доводил свое решение до сведения общественности. «Правда» опубликовала этот текст на следующий день под названием «Тезисы об Учредительном собрании»¹⁰⁴. В «Тезисах» Собранию выносился смертный приговор. Главные аргументы были таковы: произошедшие с 25—26 октября перемены в расстановке партийных сил, прежде всего раскол в ПСР, изменения в классовом составе и, наконец, зарождающаяся «контрреволюция» создали ситуацию, при которой результаты выборов перестали отражать реальные чаяния народа: «Ход событий и развитие классовой борьбы в революции привели к тому, что лозунг «Вся власть Учредительному собранию»... стал на деле лозунгом кадетов и калединцев и их пособников. Для всего народа становится ясным, что этот лозунг фактически означает борьбу за устранение советской власти и что Учредительное собрание, если бы оно разошлось с советской властью, было бы неминуемо осуждено на политическую смерть... Всякая попытка, прямая или косвенная, рассматривать вопрос об Учредительном собрании с формальной юридической стороны, в рамках обычной буржуазной демократии, вне учета классовой борьбы и гражданской войны является изменой делу пролетариата и переходом на точку зрения буржуазии».

Ни одно из этих утверждений не имело смысла. Выборы в Собрание проводились не до 26 октября, а в конце ноября — то есть всего 17 дней назад: за этот промежуток времени не произошло ничего, что могло бы войти в противоречие с мнением Ленина от 1 декабря о выборах как «совершенном» выявлении воли народа. Большинство в Собрании получили не кадеты и, уж конечно, не последователи казачьего генерала А.М.Каледина, желавшего, действительно, свергнуть власть большевиков с помощью оружия, а социалисты-революционеры. Толпами прибывавший на избирательные пункты «народ», от лица которого якобы выступал Ленин, ясно показал, что не считает Учредительное собрание антисоветским органом, возлагает на него большие ожидания и надежды. Что же до утверждения, будто Собрание разошлось с советской властью, то всего семь недель назад, добиваясь власти, сами большевики заявляли, что только советская власть может гарантировать созыв Учредительного собрания. Но Ленин и не собирался никого убеждать своими аргументами: ключевую фразу он приберег напоследок, заявив в конце статьи, что поддержка Учредительного собрания становится равноценной государственной измене.

Далее Ленин писал, что Собрание сможет приступить к заседаниям только в том случае, если его депутатов можно будет «отзывать» — то есть если оно согласится, чтобы правительство меняло его состав по своему усмотрению, и если, кроме того, оно безоговорочно признает «советскую власть» (читай: диктатуру большевиков): «Вне этих условий кризис в связи с Учредительным собранием может быть разрешен только революционным путем, путем наиболее энергичных, быстрых, твердых и решительных мер со стороны советской власти... Всякая попытка связать руки советской власти в этой борьбе была бы пособничеством контрреволюции». Выставив эти условия, большевики позволили Собранию открыть заседания 5(18) января, если прибудет не менее 400 депутатов. Одновременно они распорядились собрать через три дня, 8 (21) января, Третий съезд Советов.

Затем большевики развернули шумную пропагандистскую кампанию, суть которой на заседании ЦИК 22 декабря пояснил Зиновьев: «Мы отлично знаем, что под предлогом созыва Учредительного собрания, под знаменитым лозунгом «Вся власть Учредительному собранию» кроется лелеемый лозунг «Долой Советы»»¹⁰⁵. Большевики приняли этот тезис (чем придали ему формальный статус) на заседании ЦИКа 3 января¹⁰⁶.

Сторонники Учредительного собрания начали стягивать силы: они получили предупреждение. Однако, готовясь выступить против большевистской угрозы, они стали жертвой печального, воистину гибельного просчета. Они видели, что большевики уничтожили демократию и потеряли тем самым моральное право на руководство страной, но сместить их хотели только под давлением общественного мнения, никак не силой, поскольку выгоду из междоусобной войны социалистических партий извлекла бы одна лишь «контрреволюция». В декабре в Петрограде уже было известно, что генералы на Дону формируют армии: задачей их, конечно же, было подавление революции, за чем должны были последовать аресты и самосуд над социалистами. Это было гораздо хуже, чем большевики — подлинные, хоть и заблудшие революционеры, слишком, может быть, импульсивные, слишком жестокие, слишком рвущиеся к власти, а все-таки «товарищи» по борьбе за общее дело. Нельзя было забыть и о поддержке, которой они пользовались у «народных масс». Демократические левые силы и тогда и потом не расставались с убеждением, что рано или поздно большевики придут к выводу о невозможности управлять Россией в одиночку. Как только это произойдет, они пригласят социалистов править вместе с ними, и Россия продолжит движение на пути к демократии: политическое созревание требует много времени, но оно неизбежно. Вследствие всех изложенных соображений оппозиция большевикам должна была ограничиться мирной агитацией и пропагандой. Вероятность того, что большевики и были настоящими контрреволюционерами, пришла в голову лишь немногим представителям левой интеллигенции, преимущественно старшего поколения. Социалисты-революционеры и меньшевики никогда не переставали относиться к большевикам как к заблудшим товарищам по оружию и спокойно дожидались, когда те вернутся в родное лоно. Как только большевикам начинало угрожать что-либо извне, они немедленно кидались к ним на помощь.

Союз защиты Учредительного собрания начал пропагандистскую кампанию. Он издавал и распространял сотни тысяч экземпляров газет и брошюр¹⁰⁷, в которых разъяснялось, почему Собрание не было антисоветским и почему оно одно могло и имело право даровать стране конституцию. Он провел в столице и крупных провинциальных городах демонстрации под лозунгом «Вся власть Учредительному собранию». Он посылал агитаторов в казармы и на фабрики для сбора подписей солдат и рабочих (включая тех, кто голосовал за большевиков) под призывами к открытию Собрания. Организовывавшие все эти мероприятия эсеры и меньшевики, а также выступавшие совместно с ними бастующие служащие и профсоюзные активисты надеялись, что эти свидетельства массовой поддержки Учредительного собрания заставят большевиков отказаться от применения к нему силы.

Некоторые социалисты считали, что этих мер недостаточно: выходцы из эсеровского подполья, они полагали, что только методы, применявшиеся ими против царизма — террор и уличные бои, — способны восстановить демократию. Эту группу возглавил Федор Михайлович Онипко, эсеровский делегат от Ставрополя и член Военной комиссии Союза защиты Учредительного собрания. При помощи опытных конспираторов Онипко удалось проникнуть в Смольный и внедрить туда четырех своих людей в качестве чиновников и шоферов. Наблюдая за всеми передвижениями Ленина, они выяснили, что тот каждый день выскальзывает из Смольного и идет навещать сестру. Тогда они устроили своего агента швейцаром в доме, где жила сестра Ленина. Онипко собирался убить сначала Ленина, а потом Троцкого; операция была назначена на Рождество. Но когда Онипко обратился в ЦК эсеровской партии за одобрением, тот категорически отказался санкционировать его действия: если эсеры убьют Ленина и Троцкого, рабочие устроят над ними самосуд и выиграют от этого только враги революции. Онипко было приказано немедленно расформировать его террористическую группу¹⁰⁸. Он подчинился. Некоторые конспираторы, не связанные с партией эсеров (среди них Некрасов, ближайший сподвижник Керенского) предприняли 1 января неудачную попытку покушения на жизнь Ленина. Единственной жертвой этой акции стал швейцарский радикал Фриц Платтен, ехавший вместе с Лениным в машине, — он получил легкие раны¹⁰⁹. После этого случая Ленин, выходя из Смольного, всегда брал с собой револьвер.

Онипко тем временем приступил к организации вооруженного сопротивления на случай, если большевики попытаются силой разогнать Учредительное собрание. В соответствии с планом, разработанным им совместно с Союзом защиты Учредительного собрания, необходимо было провести массовую вооруженную демонстрацию перед Таврическим дворцом 5 января, чтобы припугнуть пробольшевистские войсковые части и обеспечить спокойную работу Собрания. Удалось заручиться солидной поддержкой. В Преображенском, Семеновском и Измайловском гвардейских полках 10000 человек вызвались участвовать в вооруженной демонстрации и открыть огонь, если по ним начнут стрелять. Около 2000 рабочих Обуховского завода и Государственного печатного двора готовы были к ним присоединиться.

Прежде чем привести задуманное к исполнению, Военная комиссия отправилась в ЦК партии эсеров за разрешением. Центральный комитет снова в нем отказал. Он обосновывал свою позицию множеством доводов, за которыми скрывался все тот же страх. Временное правительство никто защищать не стал, говорили в ЦК. Большевизм — это болезнь масс, на выздоровление требуется время. Теперь неуместны рискованные «авантюры»¹¹⁰.

Центральный комитет вновь подтвердил свое решение провести 5 января мирную демонстрацию: солдат тоже приглашали прийти, но без оружия. Комитет рассчитывал, что большевики не посмеют открыть огонь по демонстрантам, не захотят спровоцировать еще одно Кровавое воскресенье. Когда Онипко и его помощники вернулись с этим известием в казармы, их подняли на смех: «Что вы, смеетесь над нами, товарищи? Вы приглашаете нас на демонстрацию, но велите не брать с собой оружия. А большевики? Разве они малые дети? Ведь будут, небось, непременно стрелять в безоружных людей. Что же мы, разинув рты, должны будем им подставлять наши головы, или же прикажете нам улепетывать тогда, как зайцам?»¹¹¹ Солдаты отказались идти безоружными против большевистских ружей и пулеметов и остались 5 января в казармах.

Большевики, прослышав об этих переговорах, предпочли не испытывать судьбу и готовились к решающему дню, как к сражению. Руководил подготовкой сам Ленин.

Первой его задачей было переманить на свою сторону или хотя бы нейтрализовать военный гарнизон. Отправленные в казармы большевистские агитаторы не отваживались открыто нападать на Учредительное собрание из-за его широкой популярности; вместо этого они повели речь о том, что «контрреволюционеры» пытаются взять верх в Учредительном собрании и использовать его для разгона Советов. С помощью этого довода они убедили Финский пехотный полк принять резолюцию, отвергавшую лозунг «Вся власть Учредительному собранию» и гарантировавшую Собранию поддержку только в том случае, если оно будет тесно сотрудничать с Советами. Сходные резолюции приняли Волынский и Литовской полки¹¹². Но этим дело и ограничилось. Ни одно из воинских соединений не согласилось осудить Учредительное собрание как «контрреволюционное». Большевикам поэтому приходилось опираться на срочно организованные отряды красногвардейцев и матросов. Но Ленин не доверился русским и дал распоряжение вызвать латышских стрелков: «Мужик может колебнуться в случае чего, — говорил Ленин. — Тут нужна пролетарская решимость»¹¹³. Это стало началом активного участия латышских стрелков в революции на стороне большевиков.

4 января Ленин приказал Н.И.Подвойскому, бывшему председателю большевистской Военной организации, осуществившей Октябрьский переворот в Петрограде, сформировать Чрезвычайную военную комиссию¹¹⁴. Подвойский в очередной раз ввел в Петрограде военное положение и запретил массовые собрания. Прокламации с его приказом были расклеены по всему городу. 5 января Урицкий сообщил через «Правду», что любые митинги в окрестностях Таврического дворца будут разгоняться, по необходимости — с применением оружия.

Большевики разослали агитаторов на промышленные предприятия. Там их встретили враждебность и недоумение. На самых крупных предприятиях — таких, как Путиловский, Обуховский и Балтийский заводы, Невская судоверфь и мануфактура Лесснера, — рабочие подписали петицию Союза защиты Учредительного собрания и не могли взять в толк, почему большевики, которым многие из них сочувствовали, неожиданно выступили против его созыва. [Игнатов Е. Пролетарская революция. 1928. № 5 (76). С. 37. Автор утверждает, что подписи рабочих были подделаны, но доказательств не приводит.].

Решающий день близился, и большевистская пресса поддерживала напряжение постоянными угрозами и предупреждениями населению. 3 января она сообщила, что 5 января рабочим следует не покидать заводов, а солдатам — оставаться в казармах. В тот же день Урицкий объявил, что Петрограду угрожает контрреволюционный переворот, возглавляемый Керенским и Савинковым, специально ради этого случая вернувшимися в город. [Керенский действительно находился в тот момент в Петрограде, но нет никаких сведений о намерении с его стороны собрать антибольшевистские силы.]. «Правда» вышла с аншлагом: «Сегодня гиены капитала и их наемники хотят вырвать власть из рук Советов»¹¹⁵.

В пятницу 5 января Петроград и особенно местность вокруг Таврического дворца напоминали военный лагерь. Эсер М.В.Вишняк, находившийся у Таврического с группой депутатов, так описывает виденное: «В начале двенадцатого выступили. Идут растянутой колонной, человек в двести, посреди улицы. С членами Учредительного собрания небольшое число журналистов, знакомых, жен, запасшихся входными билетами в Таврический. До дворца не больше версты. И чем ближе к нему, тем реже прохожие, тем чаще — солдаты, красноармейцы, матросы. Они вооружены до зубов: за спиной винтовка; на груди и по бокам ручные бомбы, гранаты, револьверы и патроны, патроны без конца, всюду, где только можно их прицепить или всунуть. На тротуарах одинокие прохожие при встрече с необычайной процессией останавливаются, изредка приветствуют восклицаниями, а чаще, сочувственно проводив глазами, спешат пройти дальше. Вооруженные подходят, справляются, кто и куда идут, и возвращаются на свои стоянки и бивуаки, под ворота и во дворы...

Перед фасадом Таврического вся площадка установлена пушками, пулеметами, походными кухнями. Беспорядочно свалены в кучу пулеметные ленты. Все ворота заперты. Только крайняя калитка слева приотворена, и в нее пропускают по билетам. Вооруженная стража пристально вглядывается в лицо прежде, чем пропустить; оглядывает сзади, прощупывает спину, после того, как пропустит...

Пропускают в левую дверь. Снова контроль, внутренний. Проверяют люди уже не в шинелях, а во френчах и гимнастерках. Через вестибюль и Екатерининский зал направляют в залу заседаний. Повсюду вооруженные люди. Больше всего матросов и латышей. Вооружены, как на улице, с винтовками, гранатами, патронными сумками, револьверами. Количество вооруженных и само оружие, звуки его бряцания, производит впечатление лагеря, готовящегося не то к обороне, не то к нападению»¹¹⁶.

Делегация большевиков, возглавляемая Лениным, прибыла в Таврический к часу дня. Ленин хотел быть на месте, чтобы принимать быстрые решения, если ситуация того потребует. Находясь в ложе, которая в годы думской работы считалась «правительственной», он в продолжение последующих девяти часов руководил действиями большевиков. По воспоминаниям Бонч-Бруевича, Ленин «волновался и был мертвенно бледен, так бледен, как никогда. От этой совершенно белой бледности лица и шеи его голова казалась еще большей, глаза расширились и горели стальным огнем... Он сел, сжал судорожно руки и стал обводить пылающими, сделавшимися громадными глазами всю залу от края и до края ее»¹¹⁷. Момент был переломный, решалась судьба большевистской диктатуры.

Сессия Учредительного собрания должна была открыться в полдень, но Ленин через Урицкого запретил начинать заседание, пока не станет точно известно, что творится на петроградских улицах, где, вопреки распоряжению большевиков, все утро проходили массовые демонстрации. Хотя организаторы шествия подчеркивали его мирный характер и призывали избегать любых столкновений¹¹⁸, у Ленина не было уверенности, что его силы не дрогнут при виде выступивших масс. По-видимому, у него имелся запасной план на случай, если демонстранты одержат над его силами верх: эсер Н.Д.Соколов утверждал, что, если бы это произошло, Ленин пошел бы на примирение с депутатами¹¹⁹.

Союз защиты Учредительного собрания призвал демонстрантов собраться к десяти часам утра в девяти установленных местах и оттуда продвигаться к месту общего сбора на Марсовом поле. В полдень они должны были выступить под лозунгом «Вся власть Учредительному собранию» и пройти по Пантелеймоновской к Литейному проспекту, затем повернуть направо и по Кирочной и Потемкинской направиться к Шпалерной перед Таврическим дворцом. Пройдя мимо здания дворца, они должны были свернуть на Таврическую и уже на Невском разойтись.

Число собравшихся в то утро по всему городу было велико (некоторые насчитывали до 50 000 участников демонстрации), но в целом процессия оказалась не такой внушительной, как предполагали ее организаторы: солдаты остались в казармах, на улицы вышло гораздо меньше рабочих, чем ожидалось; толпу образовали в основном студенты, государственные служащие и представители свободных профессий. Настроение было подавленное: большевистские угрозы и наглядная демонстрация военной силы произвели должное впечатление¹²⁰.

Организаторы демонстрации широко оповещали население о предполагаемом маршруте, и Подвойский, зная, где она пройдет, выставил на ее пути заслоны из своих людей. Передовые его отряды с заряженными ружьями и пулеметами заняли улицы и крыши зданий на пересечении Пантелеймоновской и Литейного проспекта. Когда шествие приблизилось к Литейному, раздались крики: «Да здравствует Учредительное собрание!» — и в этот момент солдаты открыли огонь. Несколько человек упали, остальные бросились искать укрытия. Вскоре, однако, они перестроились и продолжили движение. Поскольку Кирочная оказалась перекрыта войсками, демонстрация двинулась дальше по Литейному, откуда пулеметный огонь заставил ее свернуть на Шпалерную. Здесь процессия рассыпалась в беспорядке. Большевистские солдаты преследовали демонстрантов, вырывали у них из рук лозунги, которые тут же драли на части и швыряли в костры. Другая процессия и в другой части города, состоявшая преимущественно из рабочих, также натолкнулась на пулеметный огонь. Та же судьба постигла несколько мелких демонстраций¹²¹.

Русская армия не стреляла в безоружных демонстрантов с того рокового дня в феврале 1917 года, когда ей был отдан приказ разогнать марш протеста против запрета публичных собраний: тогда насилие породило волнения и мятежи, ознаменовавшие начало революции. До этого был 1905 год и Кровавое воскресенье. Учитывая этот опыт, организаторы демонстрации рассчитывали, что случившиеся убийства зажгут пламя народного гнева. Жертвы (под одним источникам — восемь, по другим — двадцать один человек)¹²² были торжественно похоронены 9 января, в годовщину Кровавого воскресенья, на Преображенском кладбище, рядом с жертвами 1905 года. Рабочие делегации несли венки, на одном из них была надпись: «Жертвам произвола самодержцев из Смольного»¹²³. Максим Горький отреагировал на события в гневной передовице, сравнивая произошедшее с Кровавым воскресеньем. [Новая жизнь. 1918. 9 (22) янв. № 6 (220). Опасаясь ответного удара, большевики приказали провести расследование по факту открытия стрельбы. Выяснилось, что солдаты Литовского полка стреляли по демонстрантам в уверенности, что защищают Учредительное собрание от «саботажников». Следственная комиссия прекратила работу в конце января; результаты опубликованы не были.].

Как только поступили известия, что демонстранты разогнаны, а улицы контролируются большевиками (это произошло около четырех часов дня), Ленин приказал начинать заседание. Присутствовали 463 депутата — немногим более половины избранного состава — из них 259 социалистов-революционеров, 136 большевиков и 40 левых эсеров. [Знаменский. Учредительное собрание. С. 339. Точное число присутствовавших депутатов неизвестно, возможно, их было только 410]. С самого начала заседания депутаты-большевики и вооруженная охрана принялись кричать и улюлюкать, издеваясь над небольшевистскими ораторами. Вооруженные толпы, заполнявшие коридоры и балкон, не нужно было специально подстрекать к буйству, поскольку они беспрерывно угощались водкой, которую щедро отпускали в буфете. Официальный протокол заседания открывается следующей сценой:

«Один из членов Учредительного собрания (фракции с.-р.) с места:

— Товарищи, теперь 4 часа, предлагаем старейшему из членов открыть заседание Учредительного собрания. (Шум сильный слева; рукоплескания в центре и справа, свист слева... неслышно... продолжается сильный шум и свист слева и рукоплескания центра. На кафедру подымается старейший из членов Учредительного собрания — Михайлов.)

Михайлов. (Звонит. Шум слева. Голоса: Долой, самозванец! Продолжительный шум и свист слева; рукоплескания справа.) Объявляю перерыв»¹²⁴.

Стратегия большевиков была проста. Они собирались выдвинуть программный документ и в нем потребовать, чтобы Учредительное собрание отказалось от законодательной власти. Поскольку документ, конечно же, принят не будет, они покинут Собрание и, не распуская его формально, сделают его работу практически невозможной. Следуя этому плану, Раскольников, большевик из Кронштадта, сразу же выдвинул резолюцию. Она называлась «Декларация прав трудящихся и эксплуатируемых масс», но, в отличие от своего французского прообраза 1789 года, больше говорила об обязанностях, нежели о правах: именно в ней большевики впервые ввели понятие всеобщей трудовой повинности. Россия провозглашалась «республикой Советов». Заново подтверждалась необходимость целого ряда мер, уже принятых Совнаркомом: декрета о земле, рабочего контроля на предприятиях, национализации банков. Главный пункт резолюции предлагал Собранию отказаться от его законодательной власти — от той функции, ради исполнения которой оно и было избрано: «Учредительное собрание признает, что его задачи исчерпываются общей разработкой коренных оснований социалистического переустройства общества». Собранию предлагалось ратифицировать все ранее принятые Совнаркомом декреты и на этом разойтись¹²⁵.

Резолюция Раскольникова была забаллотирована 237 голосами против 136: результаты голосования показывают, что все большевики, и только они, проголосовали «за»; левые эсеры, видимо, воздержались. Тут большевистская фракция заявила, что Учредительное собрание находится в руках «контрреволюционеров», и удалилась. Левые эсеры предпочли остаться.

Ленин оставался в своей ложе до десяти часов вечера. Выступать он не решился, поскольку это могло быть воспринято как признание законности Собрания. ЦК большевиков собрался в другой части дворца и принял резолюцию о роспуске Учредительного собрания. Проявляя лояльность к левым эсерам, Ленин проинструктировал охрану, не применять насилия, любого депутата беспрепятственно выпускать из здания, но никого не впускать обратно¹²⁶. В два часа ночи, довольный, что ситуация находится под контролем, он вернулся в Смольный.

После ухода большевиков зал заседаний огласился речами, часто прерываемыми охраной, которая спустилась с балкона и расселась на освобожденные большевиками места. Многие были пьяны. Некоторые солдаты развлекались тем, что направляли оружие на ораторов. В половине третьего ночи удалились левые эсеры, и комиссар П.Е.Дыбенко, отвечавший за безопасность, приказал командиру охраны, матросу-анархисту Анатолию Железнякову, закрыть заседание. В четыре часа утра, когда председатель Собрания Виктор Чернов провозглашал отмену собственности на землю, Железняков поднялся на трибуну и тронул его за плечо. [Железняков был одним из предводителей группы анархистов, которая годом раньше захватила усадьбу П.Н.Дурново; последующий его арест послужил причиной восстания кронштадтских моряков в июне 1917 г. (Революция. Т. 3. С. 108)]. Последовавший затем диалог отражен в протоколах заседания:

«Гражданин матрос. Я получил инструкцию, чтобы довести до вашего сведения, чтобы все присутствующие покинули зал заседания, потому что караул устал. {Голоса: Нам не нужно караула.)

Председатель. Какую инструкцию? От кого?

Гражданин матрос. Я являюсь начальником охраны Таврического дворца, имею инструкцию от комиссара.

Председатель. Все члены Учредительного собрания также очень устали, но никакая усталость не может прервать оглашения земельного закона, которого ждет Россия. (Страшный шум. Крики: Довольно, довольно!) Учредительное собрание может разойтись лишь в том случае, если будет употреблена сила! (Шум.) Вы заявляете это. (Голоса: Долой Чернова!)

Начальник охраны lt;...gt; (Не слышно.) Я прошу покинуть зал заседания».

Пока шел этот спор, зал заполнялся красногвардейцами угрожающего вида. Чернов оттянул закрытие собрания еще на двадцать минут, а затем распустил его до пяти часов вечера 6 января. Но собрание так и не возобновилось, поскольку утром Свердлов и ЦИК приняли и опубликовали ленинскую резолюцию о его роспуске¹²⁷. «Правда» в тот день печатала: «Прислужники банкиров, капиталистов и помещиков, союзники Каледина, Дутова, холопы Американского доллара, убийцы из-за угла правые эсеры требуют в учр. собрании всей власти себе и своим хозяевам — врагам народа.

На словах будто бы присоединяясь к народным требованиям: земли, мира и контроля, на деле пытаются захлестнуть петлю на шее социалистической власти и революции.

Но рабочие, крестьяне и солдаты не попадутся на приманку лживых слов злейших врагов социализма, во имя социалистической революции и социалистической советской республики они сметут всех ее явных и скрытых убийц»¹²⁸.

Большевики и раньше объединяли демократические силы страны с «капиталистами», «помещиками» и «контрреволюционерами», но в приведенном заголовке они впервые связали их с иностранным капиталом.

8 января большевики открыли собственное «законодательное собрание» — Третий съезд Советов. Здесь им никто уже не пытался возразить, поскольку они оставили за собой и за левыми эсерами 94% мест¹²⁹ — в три раза больше, чем им полагалось, если судить по результатам выборов в Учредительное собрание. Крошечное число мандатов они оставили социалистической оппозиции — чтобы иметь мишень для издевательств и оскорблений. Съезд исправно утвердил все представленные Совнаркомом резолюции, включая «Декларацию прав». Он объявил Россию Федерацией Советских Республик, или Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой, как она и называлась вплоть до 1924 года, когда государство было переименовано в Союз Советских Социалистических Республик. Съезд признал Совнарком законным правительством страны, убрав из его названия слово «временное». Одобрил он и принцип всеобщей трудовой повинности.

Роспуск Учредительного собрания был встречен населением с поразительным безразличием: не было и тени того возмущения, которое вызвали во Франции 1789 года слухи о том, что Людовик XVI намерен распустить Национальную Ассамблею, и которое привело к штурму Бастилии. Год беспредельной анархии вымотал Россию: все жаждали мира и порядка любой ценой. Большевики поставили именно на это безразличие — и выиграли. После 5 января уже никто в России не заблуждался относительно того, можно или нет уговорить ленинскую партию отказаться от власти. А поскольку в центральной России не сформировалось эффективной вооруженной оппозиции и поскольку социалистическая интеллигенция отказывалась прибегать к силе, здравый смысл убеждал население, что большевистская диктатура установилась надолго.

Первым результатом описанных событий стало прекращение забастовки служащих министерств и частных предприятий: после 5 января они стали постепенно возвращаться на свои рабочие места — одни из нужды, другие в убеждении, что будут более способны влиять на события изнутри. В умонастроениях оппозиции произошел фатальный слом: создавалось впечатление, что пережитые жестокости и равнодушие народа узаконили большевистский диктат. Массы почуяли, что после целого года хаоса они получили наконец «настоящую» власть. И это утверждение справедливо не только в отношении рабочих и крестьянства, но, парадоксальным образом, и в отношении состоятельных и консервативных слоев общества — пресловутых «гиен капитала» и «врагов народа», презиравших и социалистическую интеллигенцию, и уличную толпу даже гораздо больше, чем большевиков. [В мае 1918 г. В.М.Пуришкевич, один из самых реакционных политиков царской России и убежденный антисемит, опубликовал «открытое письмо», в котором заявлял, что после шести месяцев, проведенных в советской тюрьме, он остается монархистом и не может простить советской власти превращения России в немецкую колонию. Однако, продолжал Пуришкевич, «советская власть — это твердая власть, — увы, не с того лишь боку, с которого я хотел видеть твердую власть над Россией, жалкая и трусливая интеллигенция коей является одною из главных виновниц нашего позора и неспособности русского общества выдвинуть здоровую, государственного размаха, твердую правительственную власть» (Вечерние огни. 1918. 3 мая. № 36. С. 4)]. В некотором смысле можно утверждать, что большевики пришли к власти в России не в октябре 1917 года, а в январе 1918-го. По словам одного из современников, «большевизм подлинный, настоящий, большевизм широких масс пришел только после 5 января»¹³⁰.

И в самом деле, разгон Учредительного собрания во многих отношениях определил судьбу России больше, чем Октябрьский переворот, совершавшийся под прикрытием лозунга «Вся власть Советам». Если задачи Октября были практически скрыты от всех, даже от рядовых членов партии, 5 января относительно намерений большевиков не осталось уже никаких сомнений, настолько ясно они продемонстрировали, что не собираются считаться с народным мнением. Большевикам не нужно было прислушиваться к голосу «народа», поскольку они сами являлись в буквальном смысле этого слова «народом». [Эту убежденность большевиков сформулировал Мартов весною 1918 г. Сталин, обвинив Мартова в клевете, организовал против него процесс в Революционном трибунале. Отмечая, что подобные трибуналы предназначены для рассмотрения исключительно «преступлений против народа», Мартов спрашивал: «Каким образом обида, нанесенная Сталину, может считаться преступлением против народа?» И сам же отвечал: «Только в том случае, если считать, что Сталин и есть народ» (Народ — это я //Вперед. 1918. 1 (14)апр. С. 1)]. Как заявил Ленин, «разгон Учредительного собрания советской властью есть полная и открытая ликвидация формальной демократии во имя революционной диктатуры»¹³¹.

Реакция всего населения вообще и интеллигенции в частности на эти исторические события явилась плохим предзнаменованием для будущего страны на многие годы. России, что подтвердилось в очередной раз и в этом случае, не хватало чувства национальной общности, способного побудить людей на отказ от сиюминутных и личных интересов во имя утверждения общества как такового. «Народные массы» доказали, что им близки только частные и местные интересы, пьянящий раздел добычи; эти интересы Советы и фабзавкомы на некоторое время удовлетворили. В полном соответствии с русской пословицей «Кто палку взял — тот и капрал» массы отдали власть самому наглому и безжалостному претенденту.

Существует немало свидетельств того, что промышленные рабочие Петрограда, даже голосуя за большевистский список, думали, что Учредительное собрание приступит к работе и создаст новую политическую и социальную систему для страны. Это подтверждают их подписи под разнообразными петициями Союза защиты Учредительного собрания, недовольство «Правды» по поводу поддержки его рабочими¹³², исступленные призывы вперемежку с угрозами, адресованные им большевиками в день созыва Собрания. И все же, столкнувшись с непоколебимым намерением разогнать это Собрание, подкрепленным готовностью открыть огонь, рабочие сдались. Не потому ли это случилось, что предавшая их интеллигенция призывала не оказывать сопротивления? Если это так, то роль интеллигенции в революционном свержении царизма становится поистине выдающейся: ведь без ее понуканий русский рабочий никогда не выступил бы против правительства.

Что же касается крестьян, то происходившее в больших городах их не занимало вовсе. Агитаторы-эсеры велели им голосовать — они и голосовали; что им за дело, если одна компания бездельников сменит у власти другую? Интересы крестьян не выходили за пределы их собственной волости.

Что же до социалистической интеллигенции, которая, одержав крупную победу на выборах, могла начать действовать, чувствуя поддержку всей страны, — ее обрек на поражение отказ от применения силы при любых обстоятельствах. Троцкий позже издевался над интеллигентами-социалистами, утверждая, что они пришли в Таврический дворец со свечами — на случай, если большевики отключат свет, и с бутербродами — на случай, если их лишат продовольствия¹³³. Но оружия они с собой не взяли. Накануне открытия Учредительного собрания эсер Питирим Сорокин (впоследствии профессор социологии Гарвардского университета), допуская возможность разгона его силой, предсказывал: «Если первое заседание будет «с пулеметами», — обратимся об этом с воззванием к стране и отдадим себя под защиту всего народа»¹³⁴. Но даже и на это у них не хватило духу. Когда, уже после разгона Учредительного собрания, к депутатам-социалистам обратились солдаты с предложением восстановить его в правах при помощи оружия, перепуганные интеллигенты умоляли их не делать этого: И.Г.Церетели заявил, что уж лучше Учредительному собранию тихо скончаться, чем начаться гражданской войне¹³⁵. Кто бы пошел за такими людьми? Они без конца рассуждали о революции и демократии, но ничем, кроме слов, защищать свои идеалы не стали бы. Эту противоречивость, эту инертность под видом подчинения силам истории, это нежелание бороться и побеждать объяснить не так просто. Возможно, отгадку следует искать в области психологии — в традиционных свойствах старой русской интеллигенции, так хорошо обрисованных Чеховым, в ее боязни успеха и вере в то, что бездеятельность — «высшая добродетель, а поражение окружено ореолом святости»¹³⁶.

Капитуляция 5 января стала началом заката социалистической интеллигенции. «Неумение защитить Учредительное собрание знаменовало собой глубочайший кризис русской демократии, — писал человек, пытавшийся организовать вооруженное сопротивление и потерпевший неудачу. — Это был поворотный пункт. После 5 января для прежней идеалистически настроенной российской интеллигенции не стало места в истории, в русской истории. Ей принадлежало прошлое»¹³⁷.

Большевики, в отличие от своих противников, извлекли из этих событий важный урок. Они поняли, что, пока они держат власть, им не следует опасаться организованного вооруженного сопротивления: их противники, пользовавшиеся поддержкой по меньшей мере трех четвертей населения страны, были разобщены, не имели руководства, а главное — не желали воевать. Опыт этот научил большевиков немедленно прибегать к силе всякий раз, когда они встречали сопротивление, и «решать» проблемы, физически уничтожая тех, кто их создавал. Оружие стало главным средством политического убеждения. Беспредельная жестокость, с какой они управляли Россией, в большой степени объясняется уверенностью в полной безнаказанности, которую они обрели 5 января.

А прибегать к жестокостям им приходилось все чаще и чаще, ибо спустя лишь несколько месяцев после того, как большевики пришли к власти, прежние сторонники стали отворачиваться от них. Если бы они делали ставку на поддержку народа, их ожидала бы судьба Временного правительства. Промышленные рабочие, которые осенью, вместе с солдатами Петроградского гарнизона, были их надежным оплотом, очень скоро стали испытывать разочарование. Перемена эта объяснялась рядом причин, но главной из них оставалось ухудшение ситуации с продовольствием. Полностью запретив частную торговлю зерном и хлебом, правительство платило при этом крестьянину такие смехотворно низкие цены, что он либо утаивал и копил зерно, либо сбывал его на черном рынке. У правительства хватало продовольствия только на то, чтобы обеспечить городское население абсолютным минимумом: зимой 1917/1918 годов хлебный пакет в Петрограде составлял от 120 до 180 граммов в день. В то же время на черном рынке фунт хлеба стоил 3—5 рублей, что было не по карману простому человеку. Кроме того, началась массовая безработица в промышленности, вызванная главным образом недостатком топлива: в мае 1918 года лишь 12-13% петроградских рабочих сохранили свои рабочие места¹³⁸.

Спасаясь от голода и холода, горожане тысячами уезжали в деревню, где у них обычно оставалась какая-нибудь родня и где было меньше проблем с продовольствием и отоплением. В результате к апрелю 1918 года численность рабочих в Петрограде снизилась на 57% по сравнению с тем, что было накануне февральской революции¹³⁹. Те же, кто оставался, страдая от голода, холода и отсутствия средств к существованию, бурлили от недовольства. Им не нравилась экономическая политика большевиков, которая привела к такому положению, они возмущались разгоном Учредительного собрания, подписанием унизительного договора с Четверным союзом (это произошло в марте 1918 года), бесцеремонностью большевистских комиссаров и безобразной коррупцией чиновников на всех уровнях, кроме, может быть, самого высшего.

Таким образом, события принимали для большевиков угрожающий оборот, тем более, что от армии, на которую они полагались прежде, с наступлением весны почти ничего не осталось. Те солдаты, что не разошлись по домам, собирались в мародерские банды, терроризировали население, а порой нападали и на представителей советской власти.

Все больше разочаровываясь в новой власти, чувствуя, что руководимые большевиками структуры не могут их защитить, петроградские рабочие попытались создать новую организацию, независимую от большевиков и тех органов, которые находились под их контролем, — Советов, профсоюзов, фабричных комитетов. 5(18) января 1918 года — в день открытия Учредительного собрания — «полномочные представители» петроградских заводов и фабрик встретились, чтобы обсудить создавшееся положение. Некоторые из выступавших говорили о «перемене» в настроениях рабочих¹⁴⁰. В феврале эти «уполномоченные» собирались уже регулярно. По существующим неполным данным, одна такая встреча прошла в марте, четыре — в апреле, три — в мае и три — в июне. На мартовской встрече, протоколы которой сохранились¹⁴¹, присутствовали представители 56 предприятий. Здесь в полный голос звучали антибольшевистские выступления. Собравшиеся осудили правительство, которое, взяв власть от имени рабочих и крестьян, правит самодержавно и отказывается проводить новые выборы в Советы. Они призывали не подписывать Брест-Литовский договор, распустить Совнарком и немедленно вновь созвать Учредительное собрание.

31 марта по приказу большевиков чекисты провели обыск в помещении Бюро рабочих уполномоченных и конфисковали всю найденную там документацию. От более серьезных мер они пока воздержались, опасаясь, по-видимому, спровоцировать рабочие волнения.

Понимая, что городские рабочие настроены против них, большевики все откладывали выборы в Советы. Когда же некоторые независимые Советы все-таки провели перевыборы, в результате которых большевики остались в меньшинстве, такие Советы просто разогнали силой. Невозможность опереться на Советы усугубляла недовольство рабочих. К началу мая многие из них пришли к заключению, что необходимо самим отстаивать свои интересы.

8 мая на Путиловском и Обуховском заводах прошли большие рабочие митинги. На них обсуждались два насущных вопроса — продовольствие и политика. На Путиловском заводе, где собралось более 10 000 человек, ораторы осудили политику правительства. Большевистские выступления были встречены враждебно, а предложенные в них резолюции не прошли. Рабочие настаивали на «безотложном и решительном объединении всех социалистических и демократических сил», они требовали отменить запрет на свободную торговлю хлебом, назначить новые выборы в Учредительное собрание и Петроградский Совет — при тайном голосовании¹⁴². Примерно такие же резолюции были почти единогласно приняты и на Обуховском заводе¹⁴³.

На следующий день в Колпино, промышленном городке к югу от Петрограда, случилось происшествие, которое подлило масла в огонь. Колпино особенно плохо снабжалось продовольствием, и поскольку из 10 000 трудоспособных жителей работу имели лишь 300 человек, у большинства семей не было средств покупать продукты на черном рынке. Очередная задержка с поставкой продовольствия заставила женщин призвать жителей города выйти на демонстрацию протеста. Местный большевистский комиссар, потеряв голову, приказал войскам открыть по демонстрантам огонь. В поднявшейся панике создалось впечатление, что было множество жертв, хотя, как выяснилось впоследствии, убит был один человек, ранены шесть¹⁴⁴. По тем временам случай этот не был из ряда вон выходящим, но петроградским рабочим достаточно было малейшего повода, чтобы дать выход накопившемуся недовольству.

Узнав от посланцев из Колпино об этом происшествии, крупнейшие петроградские заводы остановили работу. Обуховцы приняли резолюцию, осуждающую правительство, и потребовали положить конец «комиссародержавию». На Путиловский завод лично прибыл Зиновьев, «хозяин» Петрограда (правительство в марте переехало в Москву). «Я слышал, — заявил он, — будто здесь принимались резолюции, что советская власть ведет неверную политику. Но ведь советскую власть в любой момент можно сменить». В ответ раздались возгласы негодования, крики «Ложь!» Путиловец Измайлов обвинил большевиков в том, что, выступая от имени российского пролетариата, коммунисты в то же время унижают его в глазах всего цивилизованного мира¹⁴⁵. Собрание рабочих на заводе «Арсенал» приняло 1500 голосами против двух, при 11 воздержавшихся, резолюцию, требующую созыва Учредительного собрания¹⁴⁶.

Большевики все это время благоразумно держались в тени. Но чтобы помешать распространению взрывоопасных резолюций, они закрыли, временно или навсегда, несколько оппозиционных газет, в том числе четыре московские. Орган партии кадетов «Наш век», подробно освещавший эти события, не выходил с 10 мая по 16 июня. Поскольку в начале июля большевики планировали созвать Пятый съезд Советов (Четвертый собирался в марте, чтобы ратифицировать мирный договор с Германией), надо было проводить перевыборы Советов на местах. В мае—июне перевыборы состоялись. Их результаты превзошли самые мрачные ожидания большевиков. Если бы для них что-нибудь значила воля рабочего класса, они бы тут же отказались от власти. В одном городе за другим большевистских кандидатов побеждали кандидаты от меньшевиков и эсеров: «Во всех губернских городах Европейской России, где состоялись выборы и результаты их стали известны, — большинство в городских Советах получили меньшевики и эсеры»¹⁴⁷. На выборах в Московский Совет большевики смогли добиться формального большинства только путем манипуляций с избирательным правом и избирательной процедурой. По прогнозам наблюдателей, и на выборах в Петроградский Совет большевики должны были оказаться в меньшинстве¹⁴⁸, а Зиновьев — лишиться поста председателя Совета. По-видимому, большевики разделяли эту пессимистическую оценку, так как откладывали выборы до последнего момента, до самого конца июня.

Ошеломляющие результаты выборов свидетельствовали не столько о поддержке гражданами меньшевиков и эсеров, сколько об их недоверии большевикам. Единственное, что могли делать избиратели, стремящиеся отстранить правящую партию от власти, это голосовать за социалистов, поскольку другим партиям не было позволено выставлять своих кандидатов на выборах. Трудно сказать, какими были бы результаты голосования, если бы в избирательных бюллетенях был представлен полный спектр политических партий. Перед большевиками теперь открывалась возможность применить на практике принцип «отзыва», который Ленин незадолго до этого определил как «основное, принципиальное положение истинного демократизма». То есть им надлежало бы отозвать своих депутатов и заменить их меньшевиками и эсерами. Однако они предпочли, действуя через мандатные комиссии, манипулировать результатами, чтобы объявить выборы недействительными.

Чтобы отвлечь рабочих, власти обратились к испытанному методу — разжиганию классовой ненависти. На сей раз объектом ее должна была стать «сельская буржуазия». 20 мая вышел декрет Совнаркома о создании продовольственных отрядов рабочих, которым надлежало отправляться в деревню и с оружием в руках изымать у «кулаков» продукты питания. С помощью этой меры (подробнее мы остановимся на ней в главе восьмой) власти надеялись отвлечь от себя гнев рабочих, вызванный нехваткой продовольствия, перенести его на крестьян. Помимо того, они рассчитывали укрепить таким образом позиции на селе, где самой популярной партией все еще были эсеры. Рабочие Петрограда не позволили заманить себя в эту ловушку. 24 мая собрание их полномочных представителей отвергло идею организации продовольственных отрядов на том основании, что такая практика «углубит пропасть» между рабочими и крестьянами. Некоторые ораторы требовали, чтобы те, кто вступит в эти отряды, были «изгнаны из рядов пролетариата»¹⁴⁹.

28 мая возбуждение в рабочей среде Петрограда достигло еще большего накала. Путиловцы потребовали отмены государственной монополии на торговлю хлебом, гарантий свободы слова, права на создание независимых профсоюзов и новых выборов в Советы. Митинги протеста, на которых были приняты аналогичные резолюции, состоялись в Москве и во многих провинциальных городах, в том числе в Туле, Нижнем Новгороде, Орле, Твери.

Чтобы унять разбушевавшуюся стихию, Зиновьев решил пойти на экономические уступки. По всей видимости, он добился от Москвы дополнительных поставок продовольствия, так как 30 мая было объявлено об увеличении ежедневного хлебного пайка до 240 граммов. Жест этот, однако, не достиг цели. 1 июня совещание рабочих уполномоченных приняло резолюцию, призывающую к общегородской политической стачке: «Заслушав доклад представителей фабрик и заводов Петрограда о настроениях и требованиях рабочих масс, Собрание уполномоченных с удовлетворением устанавливает, что отход рабочих масс от власти, ложно именующей себя рабочей, все усиливается. Собрание уполномоченных приветствует готовность рабочих последовать призыву Собрания уполномоченных к политической стачке. Собрание уполномоченных призывает рабочих Петрограда усиленно подготовлять рабочую массу к политической стачке против современного режима, который именем рабочего класса расстреливает его, бросает в тюрьмы, душит свободу слова, печати, союзов, стачек, задушил народное представительство. Эта стачка будет иметь своими лозунгами переход власти к Учредительному собранию, восстановление органов местного самоуправления, борьбу за единство и независимость российской республики»¹⁵⁰.

Это было как раз то, чего ждали меньшевики: рабочие, разочаровавшись в большевиках, повели борьбу за демократию. Первоначально меньшевики не оказывали поддержки движению уполномоченных, так как его руководители, с подозрением относившиеся к политикам, стремились быть независимыми от политических партий. Но к апрелю они уже оценили это движение и стали исподволь ему сочувствовать, а 16 мая меньшевистский Центральный Комитет выступил с предложением созвать Всероссийскую конференцию рабочих представителей¹⁵¹. [Идею созыва Рабочего съезда впервые выдвинул в 1906 г. П.Б.Аксельрод, но в то время ее отвергли как меньшевики, так и большевики. См.: Schapiro L. The Communist Party of the Soviet Union. Lnd., 1963. P. 75-76]. К меньшевикам примкнули эсеры.

Если бы ситуация была зеркальной — у власти стояли бы социалисты, а большевики находились в оппозиции, — последние несомненно попытались бы сыграть на недовольстве рабочих и любой ценой свергнуть правительство. Но меньшевики и их союзники-социалисты не позволяли себе действовать таким образом. Они не принимали диктатуру большевиков, но в то же время испытывали по отношению к ней что-то вроде признательности. Меньшевистская «Новая жизнь», щедро публиковавшая критику в адрес режима, вместе с тем давала понять своим читателям, что они кровно заинтересованы в выживании большевизма. Вот что писала газета на следующий день после захвата власти большевиками: «Необходимо считаться прежде всего с тем трагическим фактом, что всякая насильственная ликвидация большевистского переворота неизбежно явится вместе с тем ликвидацией всех завоеваний русской революции»¹⁵². А после того как большевики разогнали Учредительное собрание, меньшевистский орган подавал ту же мысль в следующей форме: «Мы не принадлежали и не принадлежим к числу поклонников большевистского режима и всегда предсказывали ему и внешнее и внутреннее банкротство. Но мы не забывали и не забываем ни на минуту, что с большевистским движением тесно связаны судьбы нашей революции. Большевистское движение — это искаженные, выродившиеся революционные стремления широких народных масс»¹⁵³.

Такая установка не только парализовала волю меньшевиков к действию, но фактически превращала их в союзников большевиков: вместо того чтобы воспользоваться зревшим в народе недовольством, они помогали его гасить. [Справедливости ради надо отметить, что некоторые старые меньшевики, среди которых были основатели российской социал-демократии — Плеханов, П.Б.Аксельрод, А.Н.Потресов и Вера Засулич, — не разделяли такой позиции. Так, Аксельрод писал в августе 1918 г., что большевистский режим выродился в «гнусную» контрреволюцию. Тем не менее он и его женевские товарищи также выступали против активного сопротивления Ленину на том основании, что это поможет старым реакционным элементам вернуться к власти. См.: Ascher A. Pavel Axelrod and the Development of Menshevism. Cambridge, Mass., 1972. P. 344-346. Об отношении к этому вопросу Плеханова см.: Baron S.H. Plekhanov. Stanford, Calif., 1963. P. 352-361. Потресов и тогда, и позднее критиковал своих товарищей-меньшевиков (см.: В плену у иллюзии. Париж, 1927), но и он не стал бы принимать участия в активной оппозиционной деятельности.].

Когда 3 июня вновь состоялось совещание рабочих уполномоченных, интеллектуалы из меньшевиков и эсеров выступили против идеи политической стачки, объяснив в очередной раз, что она сыграет на руку классовому врагу. Они убедили рабочих представителей отказаться от принятого решения и не объявлять продолжения забастовки, а послать в Москву делегатов для изучения возможностей создания там аналогичной организации.

7 июня делегат из Петрограда выступил на собрании представителей московских заводов и фабрик. Он заявил, что политика большевистского правительства является антирабочей и контрреволюционной. Таких речей Россия не слышала с Октября. ЧК была всерьез озабочена поворотом дела, поскольку Москва стала теперь столицей, и волнения здесь могли оказаться куда более опасными, чем в «красном» Петрограде. Чекисты схватили петроградского делегата, как только он закончил говорить, но были вынуждены сразу его отпустить, уступив требованию собрания. Однако выяснилось, что московский рабочий класс, хоть и отнесся сочувственно к призывам петроградских товарищей, оказался все же не готов создать собственный совет рабочих уполномоченных¹⁵⁴. Вероятно, это объясняется тем, что рабочие Москвы и Подмосковья были в общей своей массе менее квалифицированными и не имели того опыта профсоюзной деятельности, который был у рабочих Петрограда.

Раскол между рабочими и Советами, начавшийся в Петрограде, стал распространяться по всей стране. Во многих городах (вскоре среди них оказалась и Москва), где выборы в местные Советы были запрещены или результаты выборов объявлены недействительными, создавались «рабочие Советы», «рабочие конференции» или «собрания рабочих представителей», свободные от контроля властей и не связанные ни с какими политическими партиями.

Эта нарастающая волна недовольства заставила большевиков перейти в конце концов в наступление. 13 июня в Москве они арестовали 56 человек, связанных с движением полномочных представителей; почти все из них, за исключением шести или семи, были рабочими¹⁵⁵. 16 июня власти объявили, что через две недели начнет работу Пятый съезд Советов и в связи с этим всем местным Советам надлежит вновь провести перевыборы. Поскольку эти новые выборы неизбежно должны были опять принести победу меньшевикам и эсерам и поставить правительство на съезде в положение побежденного меньшинства, Москва решила вывести своих соперников из игры и распорядилась изгнать меньшевиков и эсеров из всех Советов, а также из ВСНХ¹⁵⁶. Выступая на совещании большевистской фракции ВСНХ, Л.С.Сосновский объяснял необходимость этой меры тем, что меньшевики и эсеры могут свергнуть большевиков так же, как сами большевики свергли в свое время Временное правительство. [Новая жизнь. 1918. 16 июня. № 115 (330). С. 3. Как сообщает «Наш век» (1918. 19 июня. № 96 (120). С. 3), большевистская фракция ЦИКа возражала против изгнания меньшевиков и эсеров из Советов, но соглашалась выдворить их из ЦИ Ка.]. Таким образом, избирателям предстояло сделать выбор между официальными большевистскими кандидатами, кандидатами от левых эсеров и беспартийными кандидатами, составлявшими довольно широкую группу «сочувствующих большевикам».

Так была поставлена точка в существовании независимых политических партий в России. Монархистские группы — октябристы, «Союз русского народа», националисты — были распущены еще в 1917 году и более не существовали как политические организации. Кадеты, поставленные вне закона, либо перенесли свою деятельность в пограничные районы страны, где были вне досягаемости ЧК, но одновременно и в отрыве от основной массы населения России, либо ушли в подполье и создали антибольшевистскую коалицию под названием «Национальный центр»¹⁵⁷. Формально декрет от 16 июня не запрещал деятельность меньшевиков и эсеров, но на деле он превращал эти партии в политических импотентов. И хотя некоторое время спустя в награду за поддержку, оказанную этими двумя социалистическими партиями большевикам в борьбе с Белым движением, их отчасти восстановили в правах и позволили занимать ограниченное число мест в Советах, это было лишь временной уступкой. По сути, начиная с этого момента, Россия превратилась в однопартийное государство, в котором никаким организациям, кроме большевистской партии, не разрешено было заниматься политической деятельностью.

16 июня, в день, когда большевики объявили дату открытия Пятого съезда Советов, который должен был проходить в отсутствие меньшевиков и эсеров, собрание рабочих уполномоченных постановило созвать Всероссийскую рабочую конференцию¹⁵⁸. Ее целью должно было стать обсуждение и решение насущных проблем, стоящих перед страной: положения с продовольствием, безработицы, беззакония, статуса рабочих организаций.

20 июня был убит глава петроградской ЧК В.Володарский. В поисках убийцы чекисты задержали нескольких рабочих, организаторов массовых митингов протеста на фабриках. Большевики ввели войска в рабочий Невский район и объявили военное положение. Рабочие Обуховского завода, самого неспокойного в городе, были уволены — все одновременно¹⁵⁹.

В такой напряженной обстановке состоялись выборы в Петроградский Совет. Во время предвыборной кампании на Путиловском и Обуховском заводах Зиновьева освистали и не дали ему выступить. Игнорируя декрет, запрещавший двум партиям участвовать в работе Советов, рабочие отдавали голоса за меньшевиков и эсеров. Рабочие Обуховского завода избрали 5 эсеров, 3 беспартийных и 1 большевика. На Семянниковском заводе эсеры получили 64% голосов, меньшевики — 10%, а блок большевиков и левых эсеров — 26%. На других предприятиях результаты голосования были аналогичными¹⁶⁰.

Большевики не чувствовали себя связанными этими результатами. Им нужно было большинство, и они его получали, внося коррективы в избирательную процедуру. Например, некоторые большевики получали право на пять голосов. [Строев В. // Новая жизнь. 1918. 21 июня. № 119 (334). С. 1. Газета «Новый луч» (цит. по: Новая жизнь. 1918. 23 июня. № 121(336). С. 1-2) писала, что из 130 делегатов, первоначально «избранных» в Петроградский Совет, 77 были подобраны большевиками — 26 в частях Красной Армии, 8 в продотрядах и 43 среди большевистских функционеров.]. 2 июля были объявлены результаты этих «выборов». Из 650 вновь избранных депутатов Петроградского Совета 610 оказались большевиками и левыми эсерами, 40 мест были отданы эсерам и меньшевикам, которых официальная пресса окрестила «иудами». [Новая жизнь. 1918. 2 июля. № 127 (342). С. 1. Несколько иные цифры приводят редакторы Полного собрания сочинений Ленина (Т. 23. С. 547): общее число депутатов — 582, из них 405 — большевики, 75 — левые эсеры, 59 — меньшевики и эсеры и 43 — беспартийные.]. Избранный таким образом Петроградский Совет немедленно проголосовал за роспуск Совета рабочих уполномоченных, а когда представитель Совета уполномоченных попытался выступить, говорить ему не дали и вдобавок избили.

Совет рабочих уполномоченных заседал практически ежедневно. 26 июня он единогласно принял решение объявить 2 июля однодневную политическую забастовку, выдвинув лозунги «Долой смертную казнь», «Долой расстрелы и гражданскую войну», «Да здравствует свобода забастовок»¹⁶¹. Интеллектуалы из эсеров и меньшевиков снова выступили против¹⁶².

Большевистские власти расклеили по всему городу плакаты, объявлявшие организаторов забастовки белогвардейскими наймитами и угрожавшие всем, кто примет в ней участие, революционным трибуналом¹⁶³. Не ограничившись этим, они расставили в ключевых точках города пулеметы.

Журналисты, сочувствующие идее забастовки, писали, что рабочие колеблются. Кадетская газета «Наш век» отмечала 2 июня, что они настроены против Советов, но находятся в замешательстве. Сложная ситуация в стране и в мире, нехватка продовольствия и отсутствие ясных решений — все это вместе вызвало у рабочих «крайнюю неуравновешенность, какую-то подавленность и даже растерянность».

События 2 июля подтвердили это утверждение. Первая со времени падения царизма российская политическая забастовка угасла, не успев разгореться. Рабочих расхолаживали интеллектуалы-социалисты, пугали большевики демонстрацией силы, и, разуверившись в своих целях и возможностях, они пали духом. По оценкам организаторов, на призыв к стачке откликнулись от 18 000 до 20 000 рабочих, то есть не более одной седьмой занятых на петроградских заводах. Предприятия Обухова, Максвелла и Паля бастовали, но многие другие, включая Путиловский завод, продолжали работу.

Это решило судьбу независимых рабочих организаций в России. Очень скоро ЧК прикрыла Совет рабочих представителей в Петрограде и его отделения на местах, упрятав в тюрьмы откровенных зачинщиков этого движения. Так был положен конец автономии Советов, праву рабочих иметь представительства и тому, что еще оставалось от многопартийной системы. Меры, предпринятые в июне и начале июля 1918 года, завершили построение в России однопартийной диктатуры.