"Мне Отмщение" - читать интересную книгу автора (Овчинников Виталий)

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. НА ЗАКЛАНИИ

"Заклание", от старинного слова "заклать" – заколоть, то есть гибель, мучение"

Словарь русского языка С.И.Ожегова

"Наш каждый миг с рожденья обозначен, Мы следуем судьбе, но счет уже оплачен…"

Стихи неизвестного поэта

На другой день Ксюша вышла на работу, на свое новое рабочее место, в технологическое бюро отдела Главного технолога. Ирина Владимировна посадила ее прямо напротив себя в среднем ряду столов, размещенных в комнате. В комнате были и другие свободные столы, размещенные подальше и поудобнее. Но она посадила Ксюшу перед собой, сказав:

– Будешь постоянно перед моими глазами. Я за тебя отвечаю. Я хочу постоянно тебя видеть.

Через неделю Ксюша пожалела о том, что перевелась в этот отдел. Атмосфера в бюро для нее оказалась слишком уж невыносимой. И она с трудом сдерживала себя, чтобы только не сорваться и не нагрубить. Кому, начальнице? Да нет – всем сразу.

Все работники технологического бюро были женщинами. И женщинами уже в возрасте. Почти все – пенсионеры. Лишь только несколько человек находились в пред пенсионном возрасте. Поэтому, еще два три года и технологическое бюро отдела Главного технолога превратиться в настоящий дом пенсионеров. Из молодых только Ксюша, да еще одна девушка в соседней комнате., чья-то дочь. Звали ее Александра или Саша. Она тоже училась в МИСиС-е, но только на бюджетном отделении. Ску-ука для Ксюши в бюро была жутчайшая. Не с кем буквально словом было перекинуться. В цехе было гораздо проще. Там она была постоянно занята, времени на разговоры или на глубокомысленные раздумья совершенно не оставалось. Да и молодежи в цехе было сравнительно много. Пообщаться было с кем А здесь что?! Одни пенсионеры вокруг! Жуть просто! И каждый день – как пытка, как мучение! Одно и тоже, как на старой заезженной пластинке. Изо дня в день, из недели в неделю, из месяца в месяц.

Приходят утром к восьми часам, причесываются, прихорашиваются и сразу же включают радио – послушать погоду. Ничего, кроме погоды их не интересует и не волнует. Только погода – и ничего более. И сразу же разговор:

– Ну и погода сегодня! Ну и дрянь! Аж на душе тошно…

– Не-ет, раньше такого безобразия не было

– Конечно же, не было!. Это они из-за своих ракет и испытаний все перепортили, что понять ничего не возможно.

– Не-ет, это американцы жизнь нам портят. Они всегда нас ненавидели и до сих пор ненавидят. Это они на нас всякую дрянь напускают.

– Ладно вам на американцев нападать. Сколько сегодня температура? Уже апрель во всю, а на улице – холодина ужасная?

– Да пять градусов вроде бы.

– Какой там – пять, четыре всего!

– Да ладно вам ерунду городить – у меня на градуснике сегодня шесть стоит

– Выбрось ты свой градусник! Он, наверное. тебе ровесник, старее старого!

– А ты что, молодая, что ли!? Ты раньше меня на пенсию вышла!

– Какой там раньше! В один год мы с тобой стали пенсионерами!

Весной два года назад! Вспомни!.

– Да-а-а, год то один, да месяцы разные! Ты на целый месяц раньше меня ушла на пенсию. Забыла что ли? Склероз замучил, да?

– Да, ладно вам, завелись из-за чепухи. Тихо! Сейчас погоду будут говорить

По радио передали погоду. Сказали, что сейчас в Москве шесть градусов тепла, а в течении дня воздух прогреется до восьми-десяти.

И сражу новый всплеск разговора:

– Я же говорила вам, что шесть градусов сейчас, а вы мне не верили!

– Да врут они все по радио. Нельзя им верить. Вспомните, что в пятницу было…

Споры прекращает приход начальницы. Она всегда приходит самой последней. Не хватало ей почему-то всегда нескольких минут для того, чтобы придти заранее, как и подобает настоящему руководителю. В Советские времена она бы обязательно приходила на работу минут на пятнадцать-двадцать пораньше остальных А Главные специалисты, и начальники отделов приходили на работу на полчаса раньше начала рабочего дня. А директор и начальники цехов – на час раньше. И если кому-нибудь необходимо было встретиться по неотложному делу с Генеральным директором, то проще всего это было сделать, придя к нему в кабинет сразу же после семи часов утра. И то можно было уже застать здесь кого-нибудь из руководителей, желающим по каким-то своим причинам встретиться наедине с "Самим". А сейчас? Сейчас совсем другое дело. Сейчас у нас демократия. Поэтому высшее руководство ОАО встретить в рабочее время на территории завода было практически невозможно. У них – свои дела, нашему пониманию недоступные. Ну, а руководители рангом пониже приходили на работу конечно же не к восьми утра, а пораньше. Пусть на немного, всего минут на пятнадцать, но все же пораньше. А уж руководители более низкого звена чаще всего появлялись на рабочем месте впритык, прямо к началу рабочего дня, тютелька в тютельку, секунда в секунду. Все равно ведь не следят, не проверяют. Зачем тогда корячиться?. Права русская пословица – не чешись, пока не чешется. Вот они и не чесались..

И сейчас она вбегает в комнату, не входит, а именно вбегает, врывается, красная, распаренная, взмыленная, и буквально взмокшая от пота, напряженная и заранее уже заведенная. Она снимает с себя плащ, вешает его на вешалку в шкаф, садится в свое кресло с высокой спинкой, достает из сумки платок, вытирает мокрое лицо и, отдуваясь, начинает говорить. Говорить взволнованно, возбужденно, горячо, яростно и зло:

– Совсем наше начальство обнаглело! Неужели трудно эту лужу в проходе заделать?! Иду, спешу на работу, чуть ли не бегу – времени-то осталось совсем в обрез, а впереди меня две "фифочки" из техотдела в "джинсиках" в "обтяжечку", еле ногами шевелят, идут вперевалочку, "бедрышки" свои качают, словно на прогулке перед парнями. А мне их обогнать даже нельзя. Ни справа, где эта чертова лужа, ни слева – там забор накренился, скоро на голову кому-нибудь свалится. А они не торопятся, не спешат, еле плетутся. Я им кричу – девчонки, побыстрее нельзя ли, ведь так и опоздать можно! А они, "засранки", мне в ответ – бабушка, куда спешишь, тебе уже торопиться некуда! И смеются, "засранки"! Это кто, бабушка? Я – бабушка? Да я им еще сто очков форы впереди дам…

И этот ее монолог может продолжаться минут десять – пятнадцать, если не больше И все в комнате ее внимательно слушают, сочувственно поддакивают и "подохивают". И не важно о чем говорит их начальница. Сегодня – про этих несчастных девчонок, завтра – про что-нибудь другое, послезавтра – еще. И так каждый день. Что-нибудь плохое с утра у нее всегда найдется. То на улице, то дома, то на дороге, то на земле, то на небе, то еще где. Не было ни разу, чтобы она пришла на работу радостная, довольная, улыбающаяся. Всегда злая, всегда взбудораженная, всегда недовольная, всегда уже заранее заведенная. Может, в молодости и было что-то такое радостное в ее жизни, когда и солнце ярче светило, и ветер дул ласково, и облака кучерявились, и трава была зеленее, и погода была великолепная, и земля мягкая, и зима была, как зима, а лето, как лето, но только сейчас и следа от всего этого у нее не осталось ни капли. Да-а, действительно, старость – не в радость. В молодости все было так. А сейчас – все не так. Все не под настроение.

И даже если погода с утра была хорошая, то все равно крик – а чего это она такая хорошая, когда мне на работу надо идти?! Вот в отпуск пойду – так она сразу же испортится!. И когда плохая погода, тоже крик – опять на улице черт те что, выходить не хочется! Дождь идет – плохо! Дождя нет – опять плохо! Солнце на небе – плохо, от жары деваться некуда! И т.д. и т.п. Короче, у нее подошел такой возраст, когда все вокруг плохо, и все вокруг нее плохие. Как шутят над ней втихомолку некоторые женщины – климакс! Ничего не поделаешь, климакс! У некоторых женщин физиология определяет психологию. Так вот и здесь. И ничем это не поправишь. Надо просто не обращать внимание. Так сказать, в одно ухо впускать, в другое выпускать. Ведь не даром же появилась пословица – собака лает, ветер относит. И потому – пусть ее!

Да и вообще, надо постараться быть снисходительными к человеческим слабостям. Особенно, если они возрастные. Ведь, как ни крути, но старость – это такой пункт нашего жизненного пути, где все мы будем. Рано или поздно, но – будем. Поэтому старость – это наше будущее. И никого из нас оно не минует. Если только судьба не приготовила нам что-нибудь другое. Но это – судьба. А на судьбу не принято обижаться. Поэтому – старейте себе на здоровье. И ни о чем не беспокойтесь. Только вот работать в старости лучше не надо. Особенно тоскливо становится, если тебя в старости или к старости назначат начальником. Не соглашайтесь. Чревато. Характер чересчур уж портится. Потому что эта ноша чаще всего становится тебе не по плечам. Плечи уже не те и много на себе не выдержат. Только признаться себе мы в том почему-то никак не хотим. Или не можем? Кто знает? Кто знает?

Все это Ксюша прекрасно понимала. Умом понимала. Не такая уж она по молодости была и глупая. Но спокойно воспринимать все это происходящее вокруг нее не могла. Душа не принимала Во первых, она была, как все малолетки, максималистка. И полутонов в отношениях между людьми не признавала. Либо – либо. Другого она не понимала. А здесь? Абсолютнейшее неприятие всего того, что было вокруг нее. Страшный психологический дискомфорт. Она и эти бабки. Это почти тоже самое, что молодой девушке жить в доме престарелых. Причем, в одной комнате с пациентками Тогда действительно получался своеобразный психологический конфликт отцов и детей. Невидимый. Между ею и ними Точнее даже – конфликт бабушек и внуков. А еще точнее – конфликт поколений. Старого, уходящего и нового, приходящего. Уже, по сути, пришедшего на место старого. А оно, это старое, уходить не собирается. Никак не собирается. И не потому, что вредное уж такое.. А потому, что пенсия у них мизерная и прожить на эту пенсию практически невозможно. Но все равно, все равно, человеком то надо быть или хотя бы стараться им быть. Вы же не одни кругом.

У Ксюши у самой была бабушка. По матери бабушка. И Ксюша прекрасно с ней ладила и всегда находила с ней общий язык С родителями порой возникали проблемы и очень даже серьезные, но с бабушкой – никогда. Всегда внимательно выслушает, посочувствует при необходимости и посоветует именно то, что надо. А иногда просто обнимет за плечи, прижмет к себе, погладит по голове, поплачет вместе с ней. И…Ксюше легче становится. Гораздо легче. Как будто камень с души снимается. Но здесь все эти бабки – как с другой планеты. Целый день, с утра до вечера – "бу бу" и "бу бу". И все про одно и то же. То про погоду. То про дачные свои участки. То про эти бесконечные мыльные сериалы. Аж тошнота от них поднимается куда-то к желудку. Бр-р-р! Кошмар! Аж голова начинала гудеть к концу рабочего дня.

Работы в бюро было не особенно. И шла она неравномерно. То густо, то пусто. Поэтому основным занятием женщин в бюро были бесконечные чаепития, чтение книжек, журналов, разведение цветов, во множестве стоящих в комнате на окнах, на свободных столах и даже на стенах и конечно же – нескончаемые, бесконечные, бабьи разговоры. Про "жисть", так сказать Не про жизнь, как таковую, жизнь страны, жизнь искусства, театральную жизнь, жизнь завода, жизнь города, жизнь Москвы, до которой было рукой подать, стоило только сесть в автобус или на троллейбус. Нет, эта жизнь их не слишком интересовала. А вот кто с кем и когда – это да-а-а! И не важно – кто! Будь то заводские или соседские. или артисты из шоу-бизнеса. Здесь – все интересно! Здесь – все важно! И про Королеву, и про саму "примадонну", и про ее нового бой-френда Галкина, и про старого бой-френда Филю Киркорова, и про Валерию, и про Крутого, и про Петросяна с его женой Степаненко. Кто что где про них слышал, какие новости, какие "хреновости" – все важно, все интересно! А кое кто из сидящих за последними столами не тратили свободного своего времени на пустые разговоры, они занимались делом, они вязали, спрятавшись за развешенные на кронштейнах большими листами картона с таблицами нормативных данных по механообработке деталей на станках. Вязали все, от простейших шарфиков и носков до серьезных изделий, типа свитеров, кофточек, джемперов.

Ксюша появилась в бюро в тот самый момент, когда с работой было не очень. И она просто сидела за столом, наблюдая за происходящим вокруг и томясь от безделья. Но просидеть целый день, с 8-ми до 17-ти часов просто так, не будучи- то занятой хоть чем-то – это было невыносимо. Время тянулось так медленно, что стрелки часов, казалось, замерли на одном месте и прилипли к циферблату. Взять с собой на работу книжку или журнал, как другие женщины бюро, не решалась. И не только потому, что не слишком уж любила читать книги, но и просто потому, что читать художественную литературу, сидя перед глазами начальницы, было невозможно – ни одно строчка книги в сознание не входила и ничего из прочитанного не воспринималось сознанием. Попробовала было делать домашние задания для института, но нарвалась на гневный окрик начальницы:

– Милая моя, ты чем это занимаешься на работе?

Ксюша вспыхнула от ее слов и буквально зарделась вся:

– Да я…я контрольную…не успела…дома…надо доделать… сегодня сдавать.

Она растерялась. Голос ее задрожал, зазвучал виновато и заискивающе. Ей самой стало неприятно от ощущения этой своей униженности, как будто ее поймали или застали за занятием чего-то неприятного и постыдного для нормального человека, но она ничего с собой поделать не могла. Она действительно испугалась.

Ирина Владимировна удовлетворенно улыбнулась. Ей нравилось видеть поверженного оппонента. Каким бы он ни был. Пусть даже и таким, как эта молоденькая и зелененькая совсем еще девчушка. Как все психологически слабые люди, никогда не ходившая в начальниках и никогда не руководившая людьми, а значит, не заставлявшая их делать их именно то, что нужно было ей, как их руководителю, она постоянно боялась, что ее не воспринимают, как начальника и не принимают за начальника, что ее указания и решения не авторитетны для окружающих ее людей и потому очень болезненно воспринимала каждое возражение своим словам. Тогда она легко переходила на крик, стараясь любой ценой сломать и подавить человека, возражающего ей или не согласного с ее доводами, с ее мнением. А сломать – значит, подчинить его себе, заставить делать именно так, как она считала нужным сделать. И пусть это ее указание и не будет правильным или не совсем правильным – это абсолютно не важно. Главное, что это сделано по ее указанию, по ее решению, что она заставила кого-то там сделать именно так, как она считает нужным, а не иначе. И это ощущение своей победы над окружающими ее людьми, над ее подчиненными и не над подчиненными, доставляло ей величайшее наслаждение. Закон мелких личностей – заставлять, а не убеждать; приказывать, а не организовывать.

Был когда-то в Ленинском ЦК партии большевиков один неприметный грузин. Ничем особенным он среди блестящей когорты тогдашних руководителей партии он не выделялся. Абсолютно ничем. Он не умел публично выступать; не умел писать ни статей, ни книг; не умел анализировать политическую обстановку в стране и делать на основе этого анализа соответствующие выводы; не умел организовывать никаких сложных дел; не умел убеждать и не умел даже ничем руководить. Короче – серенький человечишка со средним интеллектом. Вечный объект для едких насмешек со стороны остальных членов ЦК, каждый из которых являлся выдающейся личностью и обладал несомненными способностями в какой-нибудь сфере человеческой деятельности. Все, кроме этого грузина. Звали этого грузина Иосиф Виссарионович Сталин.

И когда в стране началась Гражданская война, вдруг неожиданно выяснилось, что этот грузин великолепно умеет заставлять окружающих его людей делать именно то, что он считает нужным сейчас делать. Именно – заставлять. Не организовывать, не убеждать, не воспитывать, не планировать, а только – заставлять Причем, заставлять любой ценой, даже самой невероятной и самой жестокой. Вплоть до расстрела. Ведь так намного проще.

Не надо голову ломать над решением проблемы. Взял да и приказал одному. Не выполнил к сроку – расстрелял. Приказал следующему. А тот уже знает, что его предшественника расстреляли за невыполнения приказа. Значит, расстреляют и его, если он не сделает так, как он хочет. И этот страх за себя, за своих близких погонит его вперед, и будет заставлять делать невозможное. И тоже – любой ценой. И тоже ценой расстрелов. И там, где в Гражданскую войну бывал Иосиф

Виссарионович, там катилась волна массовых расстрелов не подчиняющихся ему, не выполняющих его приказы. То же самое продолжилось и после окончания. Гражданской войны. Только в более широких и более массовых масштабах

Оказалось, что все люди на земле делятся для него только на две категории – подчиняющиеся ему и не подчиняющиеся ему. Не подчиняющиеся ему люди для него не существовали, и он спокойно их уничтожал. Физически уничтожал. Не сам, конечно, он просто приказывал их уничтожать. И все очень скоро поняли одну

"неприложную" истину – если не выполнять его приказы, то уничтожат и тебя. И любой человек в его окружении сможет остаться жить только при одном условии – если станет убивать по его приказам других, воспротивившихся ему. И они убивали, убивали, убивали. Тысячами. Миллионами. И в течении нескольких десятилетий Граждане страны Советов убивали своих сограждан. Убивали, чтобы самим жить. Отец убивал жену, сына, дочь; сын убивал отца, брата, сестру, мать. И так по всей стране, от западных ее границ, до восточных И до сих пор в нашей стране никто не знает, сколько же мы тогда смогли уничтожить своих сограждан? Известно только одно, что за всю нелегкую историю России, она не потеряла в войнах столько людей, сколько было уничтожено за годы Сталинских репрессий. Уничтожено не врагами страны, а ее же гражданами.

Ирина Владимировна еще раз глянула на Ксюшу и недовольным голосом сказала:

– Ты, я смотрю, от безделья маешься. Все вокруг работают, делом заняты, а ты свои домашние задания для института делаешь. Я вот тоже на вечернем училась, так я все свои контрольные задания дома делала, а не на работе. И таких, как я здесь много. Мы все учились по вечерам в МИСС-е. И никто себе такого не позволял – на работе задания делать. Учти это.

Она деланно вздохнула, покачала головой и добавила:

– Раз уж ты сама ничего не можешь. Тогда вот что – вот тебе чертеж средней детали. Вал редуктора. Посмотри. Изучи. Потом мне расскажешь, как бы ты его обработала. На каких станках, на каких режимах. Ну…короче – все, что сообразишь.

Она пошарила у себя на столе, достала какие-то бумаги, развернула их, посмотрела, затем вновь свернула, поднялась со своего кресла и подошла к Ксюше

– Вот тебе чертеж. И учти – это деталь довольно простая.

Деталь оказалась в действительности не такая уж и сложная. И тот факт, что Ксюша после техникума успела поработать чуть ли не целый год в цехе токарем, пусть даже и револьверщицей, ей дало очень много в понимании сущности токарной обработки деталей. И потому, разобраться с этой конкретной деталью, валом редуктора, ей особенной сложности не представляло. Она набросала все операции токарной обработки вала, от первой до последней, на отдельном листе бумаги; здесь же поставила режимы обработки, взяв их из справочника, который она купила себе во время подготовки диплома и показала свои записи, сидящей за ее спиной женщине. Женщина одобрила ее записи, лишь кое где что-то подправила, затем взяла чистые бланки заводской технологической карты, так называемой ТК, и пояснила как ее заполнить, учитывая данные, которые Ксюша записала на листке бумаги. Что Ксюша и сделала.

Начальницы долго не было на рабочем месте. Она ходила куда-то в цех. Пришла такая злая и недовольная, что Ксюша никак не решалась подойти к ней и показать свои записи. Ирина Владимировна вспомнила о ней сама. Она внимательно посмотрела на Ксюшу, пожевала в задумчивости мясистыми губами, густо накрашенными красной помадой, и спросила:

– Ну что там у тебя? Разобралась?

– Да, – ответила Ксюша, – я сделала.

– Сделала? – с нескрываемым удивлением проговорила Ирина

Владимировна, – Ну, тогда показывай, что ты там сделала

Ксюша встала, взяла чертежи детали и заполненные ею ТК на токарную обработку, подошла к столу начальницы и положила перед ней. Ирина Владимировна взяла ТК, поднесла к глазам, нахмурилась и удивленно вскинула брови. Затем что- то невнятно пробормотала вполголоса и бросила сердитый взгляд на Ксюшу:

– Кто это тебе делал?

– Никто, – пожала плечами Ксюша, не понимая причину такой раздражительности своей начальницы. Она, по молодости, по глупости и своей жизненной незрелости, всерьез полагала, что начальница обрадуется ее оперативности и исполнительности, а получилось все наоборот. Не знала она еще и не понимала что есть категория людей, не умеющих радоваться чужим успехам и чужим достижениям, какими бы маленькими или большими они не были. Чужое счастье для таких людей – собственное несчастье. Чужая радость для них – горе. Чужой успех – беда и вконец испорченное настроение. Как сказал некогда Николай Бухарин, один из основателей и руководителей партии большевиков, ее философ и теоретик, об Иосифе Виссарионовиче Сталине: " По сути, он – несчастный человек. Он не может примириться с тем, что есть люди умнее и талантливее его. Поэтому он люто ненавидел всех тех, кто хоть в чем-то мог превосходить его. А таких, к сожалению, было пол страны. Ведь способностями он обладал очень даже средненькими. Во всем, кроме способности ненавидеть".

Точно также и Ирина Владимировна не любила успешных работников, тех самых, у которых ее работа получалась лучше, у нее. И Ксения вызвала у нее чувство острой раздражительности не из-за своих каких-то, неприятных для нее человеческих качеств, а именно потому, что слишком уж быстро и качественно сделала свою работу. Пусть и не такую уж сложную, скорее даже – простенькую, но все же для нее – новую и необычную.

– Ишь ты, прыткая какая выискалась! – недовольно думала она, -

Раз, раз и готово все! Только пришла, пигалица какая, и сразу же – в дамка! Не выйдет, дорогуша, не выйдет! Ты с наше посиди, помыкайся. А мы уж потом, потом…посмотрим на тебя. И решим тогда, что с тобой и как с тобой.

Что будет потом, она и сама не знала, поэтому сердитым тоном продолжала наседать на несчастную Ксюшу:

– Хорошо, я по другому поставлю вопрос – кто тебе помогал в этой работе?

– Людмила Ивановна, – спокойно проговорила она, – я сначала на бумажке написала. А потом попросила ее проверить и показать мне, как заполняются ТК.

– Ира, не придирайся к девочке, – высунула голову из-за картонной ограды, обрамляющей рабочие столы технологов, пожилая, худощавая женщина с гладко зачесанными в большой узел на затылке темными наполовину седыми волосами, – нормально все она сделала. Я только кое где немного подправила..

– Ишь ты, заступница какая выискалась! – сердито буркнула раздраженная Ирина Владимировна, – Ладно, раз уж у нас такая умная и сердобольная, тогда будешь у нее наставником. Бери ее под свой контроль и учи премудростям технологов. Я тебе ее поручаю. Потом распоряжение по отделу оформим.

– Какая еще наставница?! Ты что-о?! – Людмила Ивановна аж подскочила на стуле от возмущения, – Да я никогда в жизни никого не учила!. Я не умею учить! Что ты такое выдумала?! Что у тебя никого других нет?!

И началось! Пошло-поехало! Шум, гам, крики – на целых полчаса, не меньше. А может и больше. Людмила Ивановна и Ирина Владимировна знали друг друга давно, лет тридцать. Подругами, правда, особенными никогда не были но и к врагам себя не относили. Зато были соседями по дачам. Поэтому и могли позволить себе по отношению друг к другу некоторые вольности. И Людмила Ивановна особенно не церемонилась в выражениях:

– Подумаешь, начальница выискалась! Да ты такая же, как и я – инженер технолог!. Была всю жизнь технологом и осталась таким же, самым обыкновенным технологом. Думаешь, села в кресло начальника, так поумнела сразу?! Да ничего подобного! Ведь не только тебе одной предлагали стать начальником бюро. И мне тоже предлагали! И Ольге, и Юлии, и Валентине, и Зинаиде предлагали. И гораздо раньше, чем тебе. Ты, по существу, самая последняя оказалась, которой предлагали это место. Всех перебрали и все отказались! А ты сразу же согласилась, только заикнулись о тебе! А чем ты лучше меня? Да ничем! А чего же тогда командуешь?! Корчишь из себя начальника?! Да ты просто пробка, которой дырку заткнули! И все! Да иди ты…!!!

И она послала Ирину Владимировну открытым текстом туда, куда обычно в подобных случаях посылают. И Ирина Владимировна пошла. Правда, не туда, куда послала ее товарка, ее бывшая подруга и ее соседка по дачи. Она просто вскочила со своего кресла, вскочила резво, молодо и живо, словно подпрыгнула, вся красная, разъяренная, и буквально вылетела из комнаты, как ошпаренная При этом так хлопнула дверью, что даже стекла в окнах жалобно задребезжали.

Она была в бешенстве. Опять ее не признают за начальника! Никакого авторитета! И кто?! Кто?! Бывшие подруги по технологической работе, бывшие ее коллеги технологи. Те самые бабки, с которыми она проработала бок о бок долгие годы и которых она знает всех, как облупленных. И чего только корчат из себя?! Чего ломаются?! Раз уж сами не захотели сесть в кресло начальника бюро, так зачем мешать той, которая согласилась?! Мало ли по каким причинам она согласилась? Так зачем же ее за это так третировать?! Зачем?! Ведь, согласившись на подобный шаг, она же их самих оберегла от посторонней фигуры чужого начальника. Пригласили бы какого-нибудь пришельца – взвыли бы тогда! В ножки ему бы поклонились. А так – все-таки своя! Или своя – значит, можно не признавать ее, не слушать. Не-ет, не пойдет так! Не будет так! Не будет по вашему! Она заставит всех их уважать себя, заставит считаться с ней, с их теперешним начальником. Заста-авит! Сдохнет, но заставит!

Однако заставить не всегда получалось. Когда окружающие тебя коллеги помнят тебя еще совершенным несмышленышем в своих делах, трудно заставить их поверить что этот испуганный кролик, непонимающими глазами глядящий на чертежи заказов, теперь вот вдруг превратился в грозного льва. Пусть даже и не превратился еще, а лишь только пытается представлять из себя льва. Все равно. Но если долго представлять, то со временем он или она действительно превратиться во льва. Но это, если долго. Так оно и получается, если на место руководителя ставят молодого. У молодого все впереди, у него есь время научиться. А у нее-то времени – нет! У нее в запасе лишь пустота. Еще год, другой и ее снимут, уберут за ненадобностью. Поставят молодого и энергичного. Тогда, спрашивается, зачем шла? Власти захотелось? Мол, жизнь прошла, а так и не пришлось покомандовать! Так, что ли? Ой, не знаю, не знаю, не знаю! Сама не знаю, зачем согласилась! Так уж и не знаешь?! Все ты, милая моя, знаешь! И не надо притворяться перед самой собой. Себя-то не обманешь никогда. Себя мы – знаем!

Не-ет, дорогуша, это ты просто пытаешься наверстать упущенное в своей жизни. Инстинктивно, не думая, но все же пытаешься. Но, если это так, тогда что же, по твоему мнению, может тебе самой казаться упущенным в твоей жизни? Что?! Неужто – должность начальника бюро? Или возможность покомандовать людьми, выделиться из их общей массы, стать хоть на чуточку, но все же – особенной? Ой, ли?! Ой, ли?! Подумай хорошенько, так ли уж это тебе надо – командовать людьми на старости лет? Может, все-таки, дело в другом, а? В более приземленном и жизненном, а потому – более важном для тебя? Может, ты просто стараешься или пытаешься вот таким, пусть даже и нелепым способом, но вновь заострить на себе внимание, как на женщине, как на личности, которую еще рано списывать со счета. Хоть на мгновение, хоть на чуть-чуть, пусть перед самой старостью, но все же погреться еще в лучах человеческого внимания. Ведь для женщины это так важно, что, пожалуй, нет ничего на свете более важного, чем это простенькая, на первый взгляд, задача.

Поэтому на Людмилу можно и не сердиться и просто-напросто махнуть на нее рукой. Не хочет быть наставницей – ну и не надо! Чего это ее заставлять, тратить на нее свои силы и свою энергию! Господи, проблема-то какая! Да пусть эта девочка спокойно себе сидит и сама вертится. Буду давать ей небольшие заказы, не слишком важные заказы – пусть себе потихонечку делает. Пусть. А я буду только контролировать ее, И проверять. Ну, поправлять, если ошибок наделает.

Так оно и получилось. И контроль за деятельностью Ксюши она установила жесточайший. Цеплялась к каждой ошибке, устраивая жесточайший показательный разнос. Зачем ей это было нужно – трудно сказать. Вероятно, все-таки, здесь срабатывал чисто человеческий фактор. Ведь Ксюша была, по существу, единственным ее подчиненным, которой она могла беспрепятственно командовать и которая беспрекословно признавала ее начальственный авторитет Другие же ее подчиненные просто отмахивались от нее, как от назойливой мухи. Вот она и отыгрывалась на Ксюше, вымещая на ней всю свою нерастраченную и невысказанную до сих пор начальственную волю. В какой-то мере здесь проявлялись и ее, ранее тщательно скрываемые или даже задавленные жизненными обстоятельствами и спящие до поры, садистские и авторитарные наклонности ее натуры. Оказывается, ей нравилось навязывать свою волю "другим людям", нравилось заставлять и унижать всех тех, которые стояли по служебной лестнице гораздо ниже ее. Она испытывала тогда от своих действий мощнейшее психологическое удовольствие, порой переходящее чуть ли не в настоящее физическое наслаждение.

Но большинство "других людей" из ее окружения ей подчинить себе не удавалось. А вот с девочкой Ксюшей все прекрасно получалось, и она испытывала глубочайшее удовлетворение от ощущения того, что Ксюша теряется и пасует под ее нападками и становится покорной ее воле. Но так ли уж покорной? Или это только кажущаяся покорность? Видимость покорности? А, может, эта слабая на вид девчушка, на самом деле есть стальная пружина, сжимающаяся до поры от мощного внешнего воздействия, до некого своего предела и постоянно стремящаяся распрямиться и больно ударить увлекшегося своего мучителя. И придет время, когда она действительно распрямится. И не дай Бог попасться ей тогда на глаза или под развернувшуюся в размахе руку той самой, которая с нескрываемым для себя удовольствием мощно и безжалостно нажимала на покорную вроде бы девочку. Не дай Бог!

С тех пор жизнь Ксюши в бюро несколько успокоилось, утряслась и и вроде бы даже наладилась, приняла некие цивилизованные рамки. Но надзирающий глаз Ирины Владимировны она чувствовала на себе постоянно. Даже во время ее отсутствия, когда ее не было на рабочем месте. Свои дела по заказам она делала довольно быстро. Ничего сложного в этой работе для нее не оказалось. Но работа по заказам в рабочее время не являлась для технологов бюро основной, занимающей все их рабочее время. У них у всех были личные хобби.. И они спокойно ими занимались в перерывах между своей основной работой.

Это была некая отдушина в их монотонном и не слишком интересном деле. Кроме того, они ходили в гости к своим коллегам в другие комнаты "стекляшки". Ведь все инженерные службы ОАО находились здесь

И часто пропадали где-то часами. И никто их за подобные отсутствия не ругал, не наказывал, не отчитывал. Ведь они не выходили из самого здания. "стекляшки" А раз не выходили, значит, находились на своих рабочих местах

Ксюше податься было некуда. Знакомых и друзей у нее в "стекляшке" не оказалось. Податься ей было некуда и не к кому. Одна лишь Саша… Но не будешь же с ней пропадать целый рабочий день? Неудобно. Неловко. И она просто сидела за своим столом, глядя невидящими глазами перед собой, в какое-то никуда. Скука была сумасшедшая. Время чуть ли не остановилось и тянулось невероятно долго. С ума можно было сойти. И почему-то страшно тянуло в сон. Глаза просто закрывались сами. Хоть спички вставляй между веками. Особенно часам к одиннадцати. Так бы и завалилась куда-нибудь с закрытыми глазами, махнув на все рукой. Но…нельзя. Нельзя.. Особенно трудными оказались первые четыре часа рабочего дня, с восьми до двенадцати. То есть, до обеденного перерыва. После обеда почему-то было уже легче. Столовой в "стекляшке" не было. Раньше, в Советские времена столовая конечно же была. И очень хорошая столова. Надо сказать, общественное питание на заводе в те времена было развито сильно. Готовили вкусно и разнообразно. Ведь ПО "Машзавод" имел тогда свое, очень даже приличное по тем временам, подсобное хозяйство. Чуть ли не лучшее в Министерстве. Но потом все "позакрыли" за ненадобностью Новые хозяева переложили эту проблему на плечи самих работников завода. И основная масса работников завода обеды приносили с собой. Кто, что мог. Правда, разогревать еду было проблемой. Пользоваться электроплитками, или печками не разрешалось. Поэтому обходились, чаще всего, сухим пайком. Гоняли, в основном, чаи с бутербродами Некоторые, кто жил поблизости, ходили домой. Ксюша тоже приносила обед с собой. Они с девчатами готовили себе по вечерам на общежитейской кухне общий обед. В основном какие-нибудь вторые блюда. Тушеная или вареная картошка с мясом, куриными "окорочками" или сосисками с сардельками. Иногда картошка заменялась макаронами. А несколько помидоров или огурцов в виде простенького салата разнообразили принесенную еду. Все это приготовит вечером на газовой плите общежитейской кухни труда особого не представляло Быстренько готовили и брали с собой на работу. Девчата еду себе в цехе разогревали, а Ксюша ела все холодным. Только чаем горячим запивала. Чай у них в "стекляшке, еще можно было вскипятить. Правда, говорили, что кое-кто имел у себя в комнатах и маленькие электроплитки. И на них себе все разогревали. Но это тайно. И только для себя, потому что плитки потом тщательно прятали. И посторонним не давали. Но Ксюша была молода и особенно не "зацикливалась" на проблемах собственного питания. Поесть у нее всегда что-нибудь да было.

Так потихонечку и незаметно прошел месяц, другой. Подходило время летней экзаменационной сессии в МИСиС-е. Ксюша к экзаменам готовилась изо все сил. Заваливать сессию она не собиралась. Да ей и нельзя было заваливать самую сессию, первую в ее жизни летнюю институтскую экзаменационную сессию. Слишком уж было это чревато для нее. Тогда ей грозило отчисление из института, а значит, не продление договора с заводом на следующий ее год. Ведь завод оплачивал учебу только по справке из деканата о переводе ее на следующий курс. А какая может быть справка, если у нее будут хвосты?! Да никакой!

Зимнюю сессию она проскочила довольно успешно. Все сдала на четверки, не считая математики. Но с математикой оказалось плохо не только у нее одной. Из тридцати человек их группы математику сдали только трое. Все остальные – завалили. У всех остальных по выражению их "препода" по математике одна большая на всех двойка. Но когда ты одна остаешься наедине с идиотом "преподом" – это страшно, это твоя вина, твоя недоработка.. Но когда к тебе вдруг дружно присоединятся почти вся группа – это уже совершенно другое дело, во всяком случае это не конец.. Даже и не беда. Это просто большая неприятность. Причем, твоя неприятность распределяется на всю группу сразу. И тогда все становится гораздо проще. Ибо не сдавшая экзамен группа – это уже ЧП для института. А раз ЧП для самого института, то меры оно, руководство института,. проимет. Потому что виноватым становится уже не какой-то студент какой-то там группы. Это уже преподаватель института сморозил что-то не слишком подобающее. Учил, учил студентов чему-то целый семестр, а экзамены они не сдали. Тогда, спрашивается, чему ты их целых полгода учил?! Чему?! Тогда всерьез может встать вопрос о твоей профессиональной непригодности. Ну, хорошо, встанет этот вопрос, снимем мы этого преподавателя с преподавания, а дальше-то что? Группа по математике останется не аттестованной. И как с этим быть? Нового преподавателя им поставить? И он второй семестр начнет с программы первого семестра? И весь процесс учебы сдвинется на полгода? Стыдоба просто! Срамоты не оберешься! Не-ет, здесь надо что-то другое придумать! Покрасивее и поизящней, чтобы никто не подкопался.

И в самом деле придумали. И очень здорово придумали. В конце зимней экзаменационной сессии на доске объявлений в вестибюле института появилась бумажка со следующим текстом, отпечатанном на компьютере:

"Для студентов группы "ВТМ-07", не сдавшим экзамены по математике, во время зимних каникул организуется платные дополнительные занятии по программе 1-го семестра. Цена занятий -

2500 рублей. Деньги сдавать в кассу института. Начало занятий 26-го февраля текущего года. После окончания занятий произойдет сдача экзаменов за первый семестр текущего учебного года"

Деканат технологического факультета.

Как говорится – дешево и сердито. Но зато надежно. Ксюша и ее подруги по комнате, как и все в их группе записались на дополнительные занятия, сдали в кассу института по 2500 рублей и стали посещать эти занятия. Ходили целую неделю с 18-00 до 21-00. после чего им всем поставили по "удовлетворительно". Те, которые захотели получить более высокую оценку, должны были сдавать настоящие экзамены с экзаменационными билетами. Но такой нашелся только один парень из всей их группы. И он действительно получил "хорошо". Но каким образом он получил эту оценку – история умалчивает. А сам он не разглашал свою тайну. Сдал – и все тут. А как? Вам-то что?! Не ваше это дело. Действительно, нам-то чего? Каждый должен выкручиваться сам. Как он сможет, так у него и получается. "Каждый умирает в одиночку" – была когда-то такая книга немецкой антифашисткой писательницы, коммунистки Анны Зегерс. Там у нее каждый антифашист умирает в одиночку. Жизнь так у них сложилась – никто ничего не должен знать.. А сейчас – экзамены сдают в одиночку. Тайно сдают, чтобы тоже никто ничего не узнал. Здесь важен результат, а не путь к нему, да и не сам процесс. Ведь цель всегда оправдывает средства. Современный лозунг "новых русских". А был когда-то лозунгом святого ордена иезуитов, основанного преподобным епископом Игнатием Лайолой еще в далеком 17-ом веке. Того самого ордена, что "огнем и мечем" защищал во всем мире интересы католической церкви. Защищал, не считаясь ни с чем. Ни с какими жертвами, ни с какими затратами.

А у Ксюши цель одна – сдать без хвостов свою летнюю экзаменационную сессию. Трудная для нее задача. Очень трудная. Потому что заниматься на работе она не могла. Даже домашние задания на работе делать не получалось – мешал гипнотизирующий взгляд начальницы и ее сердито поджатые шубы. Она всегда недовольно из поджимала перед тем, как начинать разгон. Поэтому приходилось сидеть до "поздна" дома, у себя в общаге. Она вроде бы и успевала, шла в графике. Но все равно, успевала с трудом. И сильно, сильно нервничала. Она уже была фактически на пределе своих человеческих сил и у нее росло стойкое убеждение в том, что очень скоро с ней что-то должно произойти. Она не знала что именно, но была уверена, что нечто страшное и непоправимое. И она не ошиблась в своих ожиданиях. В чем очень скоро убедилась.


Как-то, в самом начале июня, в тихий и жаркий солнечный день, в обеденный перерыв она сидела в комнате бюро за своим столом и кушала. Все остальные женщины их комнаты ходили обедать домой. Они жили недалеко от "стекляшки", через улицу, в новых заводских домах, построенных в последние годы Советской власти. Окна их комнаты были направлены на восток – сплошная стеклянная стена здания с алюминиевым обрамлением, через которую после обеда било в комнату беспощадное летнее солнце. И в комнате становилось невыносимо жарко. Все кондиционеры и жалюзийные устройства для закрытия окон от солнечных лучей давно уже вышли из строя. И единственным средством для спасения от изнуряющей жары стали открытые окна и занавешенные самодельными матерчатыми шторами их рамы и сами оконные стекла. Зимой же от промерзших стекол несло холодом и они покрывались инеем, Потому что замазать или заклеить бесчисленные щели в алюминиевых рамах окон было практически невозможно.

Сейчас было лето, поэтому окна в помещении уже были открыты. Хотя солнце еще не перевалило на эту сторону здания и в помещении еще не было жарко. Ксюша открыла окна, воспользовавшись моментом, когда начальницы не было. Она ушла куда-то перед обедом и до сих пор еще не возвращалась. А при ней окна открывались только на короткое время для проветривания помещения и подходить к ним в этот момент она не разрешала. Дело в том, что подоконники окон были расположены почему-то очень низко, чуть выше колен. И, естественно, любой нормальный человек старался без крайней необходимости к окнам близко не подходить – слишком уж опасно. Так и загреметь не сложно! Мало ли что может случиться – голова закружится или что еще. Ведь, как ни крути, а этаж-то шестнадцатый!. Не-ет, от греха надо быть подальше!. Во всяком случае – стараться быть подальше. И судьбу свою лишний раз не провоцировать.

Но так могли рассуждать только взрослые люди, много повидавшие на своем веку. А молодые? Им законы осторожности не писаны. Их всегда на опасности, да на необычное как магнитом тянет. А вид с открытого окна был ошеломляющий! Чуть ли не весь город перед тобой, как на ладони. Дома, дома, крыши домой, как ненастоящие, игрушечные, тянулись аж до самого горизонта. Даже Московскую кольцевую было видно отсюда. А между домами широкими прямыми лентами – улицы, обрамленные зелеными верхушками деревьев. Деревьев в городе было много. Город был зеленый. Кучками деревья стояли во дворах, скверах и целыми зелеными коврами – в парках. Их было довольно много в городе. И больших, и маленьких, и средненьких.

Ксюша поела, сложила посуду в одну пластиковую плашку, чтобы потом сходить в туалет и помыть ее. В туалете, в смесителе, горячая вода была, поэтому с мытьем посуды особых проблем не существовала. Правда, горячая вода была почему-то не всегда. Частенько она отсутствовала. И не только в их "стекляшке". В цехах тоже. А ведь там рабочие. И работа у них не сказать, чтобы чистая После окончания работы им надо ведь обязательно помыться и переодеться Не пойдут же они грязные домой?! Поэтому они мылись в таких случаях холодной водой. Ксюше с посудой было проще. Нет горячей воды? Ну и что ж!. Тогда она забирала посуду домой, в свою общагу и мыла ее там. В общаге горячая вода была всегда. И на кухне, и в душевой. Очень даже удобно.

Ксюша подошла к окну, легла грудью на подоконник, подперла голову ладонями обеих рук и стала смотреть на раскинувшийся перед ней город. Она любила так смотреть. Высоты она не боялась и никакого головокружения при этом не испытывала. Испытывала одно лишь удовольствие и какую-то, бездумно сладостную, душевную благодать. Она просидела так минут пять и здесь вдруг услышала свое имя, произнесенное снаружи здания. Она выглянула из окна. Рядом, в соседнем окне торчала голова Саши. Она подняла руку и помахала Ксюше. Саша обычно ходила обедать домой. Но сегодня почему-то осталась.

Они высунулись из окон чуть ли не по пояс и стали болтать. О чем? Да так, ни о чем, если разобраться и, в тоже время, очень и очень важном для обоих. Ведь обе они были молоды, обе были студентками одного и того же ВУЗ-а, и, естественно, у них было множество общих точек соприкосновения, много общих проблем и множество общих интересов. Короче – им было о чем поговорить. И они говорили. И сколько они так проболтали, трудно сказать; и сколько бы еще они так. через окна, общались бы друг с другом – тоже неизвестно. Ведь они только вошли во вкус. Но здесь вдруг за спиной у Ксюши раздался сердитый женский крик:

– Это что за безобразие?! Да как ты посмела высовываться из окна?! Ты что, забыла, что я запретила даже открывать эти окна без меня? А ты еще и высовываешься из него! Сейчас же отойди от окна!

Ксюша шагнула от окна и застыла в недвижности, оторопела глядя на начальницу. Она совсем забыла о ней. Она думала, что Ирина Владимировна на обеде у себя дома. Так всегда было. А она сегодня здесь!

Ирина Владимировна подошла к окну, выглянула из него и крикнула:

– Саша, вы что с Ксенией уже с ума "посходили"?! Из окна вывалиться хотите! А ну марш на место. Я еще с твоим начальством поговорю Ишь, моду взяли! Что хотят, то и воротят! На них уже никакие законы не действую! А ты не прячься, не прячься от меня! Ты слушай, что тебе говорят..

Она кричала много и гневно, все больше и больше входя в раж, все больше распаляясь, и все больше высовываясь из окна. Наверное, там, где она была перед обедом, ей основательно попортили настроение. И сейчас она вымещала свое зло и свое неумение работать с людьми, от нее независящими, на этих двух молодых девчонках. Ведь можно было спокойно поговорить и с Ксюшей, и с Сашей. Да, их поступок симпатии не вызывал. Но он и не был таким уж беспрецедентным, чтобы так уж распаляться.

Ксюша стояла рядом с ней, слушая ее визгливый голос, этот набор оскорбительных для них с Сашей слов, и бездумно глядя на ее высунутую из окна округло- покатую старческую спину с чуть выступающими от неудобного положения лопатками. И в ее голове вдруг неожиданно возникла дикая до жути мысль:

– Если положить на ее спину ладонь, как раз между лопатками, и чуть только надавить, совсем чуть-чуть, "капелечку" – она полетит вниз.

Ксюша даже не успела обдумать или осмыслить эту появившуюся у нее страшную мысль, как ноги сами сделали шаг к начальнице, рука сама подалась вперед и легла на ее спину, как раз между лопатками. Ей даже не пришлось давить или толкать Ирину Владимировну в спину, она просто положила на нее ладонь. Спина под ее ладонью дрогнула, Ирина Владимировна испуганно ойкнула, как от неожиданно полученного укола, нелепо взмахнула руками и полетела вниз. Она только раз попыталась крикнуть обычное, испуганно-человечекое: "А-а-а-а-а..!" и тут же замолкла. Потом, через несколько бесконечно-долгих секунд послышался мягкий. приглушенно- тупой удар.

Ксюша шарахнулась от окна, закрыла широко распахнувшийся на крик рот двумя ладонями и медленно, медленно опустилась на пол. Когда Саша вбежала в комнату, она так и сидела на полу на корточках, бледная – "пребледная", как смерть, аж до синевы, прикрывшая рот сжатыми ладонями и круглыми. полубезумными глазами глядя на раскрытое окно. Сквозь сжатые ладонями губы свистящим, задавленным шепотом проскакивали невнятные, еле слышимые слова:

– Это не я…Это не я…Это не я…Это не я…Это не я…

Саша подбежала к ней, обняла ее за голову, прижала к себе и, непрерывно целуя ее в макушку, торопливо зашептала в ответ:

– Конечно же не ты. Это она сама, сама, сама, сама…

Когда в комнату вошли представители охраны и администрации ОАО, они увидели стоящую в комнате около окна Сашу и прижавшуюся к ней Ксюшу, сидевшую перед ней на корточках. Обе были бледные, испуганные, плохо соображавшиеся. На вопросы могла еще отвечать Саша. А Ксюша была практически в невменяемом состоянии. Она молча плакала, испуганно тряслась всем телом и на любую попытку обратиться к ней с вопросом, вся сжималась, съеживалась, буквально уменьшаясь в размерах и начинала несвязно бормотать:

– Это не я…Это не я…Это не я…

Срочно вызвали скорую и Ксюшу отвезли в больницу, где ее положили в неврологическое отделения с диагнозом сильного психологическое потрясения. Приехавшая затем милиция особенно не мудрила. Да и что здесь было мудрить? Картина была ясная. Несчастный случай по неосторожности. Сильно высунулась из окна и выпала. Выпала сама. Никто здесь ни в чем не замешан. Ну, а девушка, Ксюша оказалась нечаянным свидетелем происшествие и была настолько потрясена случившемся, что ее потом пришлось отхаживать в неврологическом отделении городской больницы. Никаких мыслей о том, что история эта может быть не так уж и случайна, как показалась вначале всем, и что Ирина Владимировна в действительности не выпала из окна "стекляшки", а ей помогли выпасть, ни у кого не возникло. Слишком уж невероятной она была. Да и мотивов ни у кого не могло быть. Кому она могла помешать, эта пожилая, почти старая крикливая женщина, на которую никто практически не обращал внимания? Ни как на женщину, ни как на руководителя технологического бюро..Да никому. И дело закрыли.

Так потихонечку все и заглохло. Вскоре Ирину Владимировну похоронили. При вскрытии выяснилось, что умерла она еще во время падении – сердце не выдержало. Но это даже и лучше – не мучилась, бедная. На ее место поставили Людмилу Ивановну. Поставили ее временно, потому что на роль постоянного начальника бюро она категорически не согласилась. Ну, не согласилась, так не согласилась. Тоже не беда. Поставим потом другого, если найдем.

Оказалось – нашли. Через несколько месяцев на ее месте оказался молодой парень, лет двадцати пяти. Чей-то родственник. Парень, как парень, ничего особенного. Главное, что не сволочь и не слишком зануда. Ну, а специалистом и руководителем он станет лишь потом, потом, через несколько лет работы

После этого случая окна в "стекляшке" закрыли намертво, чтобы другим неповадно было выпадать А подоконники окон в срочном порядке приподняли по высоте с помощью специальных деревянных подставок.

Принимали меры. Подстраховывались

Ксюша пролежала в больнице долго, целых три недели – все никак не могла опомниться и придти в себя. Особенно трудно было ночами. Ей снились кошмары. Точнее, один и тот же постоянный кошмарный сон. Она стоит перед открытым окном их комнаты в "стекляшке". А в окно, согнувшись, высунулась пожилая женщина. Отчетливо видна ее серая, в темную полоску кофточка из какой-то естественной, легкой ткани. То ли лен, то ли хлопок, неизвестно. Подмышками темные пятна от пота.

На улице в тот день было жарко. И Ксюша кладет свою ладонь на спину женщины, ощущая под рукой пластиковую застежку лифчика, дряблую податливость ее высохших мышц, испуганно дрогнувших от прикосновения и этот отчаянный ее крик, наполненный недоумением и ужасом приближающейся смерти, когда она уже летела вниз: "А-а-а-а-а!". Этот крик до сих пор звучит у нее в ушах, стоит ей только закрыть глаза и попытаться успокоиться..

А здесь уже подошла сессия. Надо было срочно ликвидировать хвосты и получать допуск к экзаменам. Она попыталась было упросить своего лечащего врача выписать ее для участия в летней экзаменационной сессии. Но тот категорически отказался – надо было довести курс ее лечения до конца в стационаре, а потом уже делать выводы. Но он согласился предоставить ей возможность сдавать зачеты и экзамены из больницы по соответствующей справке. Девчонки притащили ей в палату конспекты лекций, тетрадки по практическим и лабораторным работа, учебники, и Ксюша засела за книжки. Это была своеобразной трудотерапией. За учебниками и конспектами она совсем забыла про свою болезнь и сессию сдала довольно успешно. Без хвостов. А то обстоятельство, что она сдает зачеты и экзамены из стационара больницы, в какой-то степени, даже помогало ей. Никто из преподавателей не пытался придираться к ней и с легкостью ставил ей оценку. Либо "хор", либо "уд". Даже математик сочувственно "поулыбался" ей и поставил "уд", без всяких, обычных для него дополнительных вопросов. А после экзаменов она ушла в первый в своей жизни законный производственный отпуск. Ведь она уже проработала на заводе целый год и ей по трудовому законодательству России был положен оплачиваемый отпуск на целых двадцать восемь календарных дней. В отпуск она поехала домой и вернулась на завод уже только в августе..

В их бюро за время ее отсутствия произошли значительные перемены Две бабушки ушли с завода. Ушли сами, по собственным заявлениям. Но не по собственным желаниям, а по просьбе администрации завода. В июне вышел на заводе приказ об оптимизации численности инженерно-технических работников в подразделениях завода. По этому приказу каждый ИТР-овец завода, достигший пенсионного возраста, имеет право на получение семи своих должностных окладов, если до первого августа текущего года подадаст заявление на уход с завода по собственному желанию. Были составлены списки таких желающих ИТР-овцев. Их оказалось около ста человек. И всем им при расчете в действительности были начислены эти пресловутые семь должностных окладов. Какова цель этого приказа – трудно было сразу определить?. Никакое вразумительное объяснения здесь не подходило. Что это? Попытка избавиться от пенсионеров, численность которых в инженерных службах достигало свыше 80-ти процентов работников? Да это же элементарно! По трудовому Российскому законодательству их можно было спокойно уволить только лишь по одному уведомлению. Ну, а для сохранения лица администрация может в этот момент провести сокращение штатов; может с каждым не нравящимся пенсионером провести индивидуальную психологическую беседу, после которой он сам, добровольно и без истерик подает заявление об уходе по собственному желанию. Да мало ли способов избавиться от нежелательного работника?! Вагон и маленькая тележка! В Советские времена, во времена строжайшего контроля за деятельностью администрации, и то уволить работника любого ранга не составляло никакого труда. Даже тогда, подвести законодательную базу под увольнение работника было задачей проще простого. А сейчас? Сейчас, когда хозяин предприятия по отношению к своим подчиненным может вытворять все, что захочет, и для которого ни один в мире указ – не указ. для чего тогда играть в этот потешный спектакль по выплатам семи должностных окладов пенсионерам, пожелавшим добровольно уйти с завода? Что они этим преследовали, чего добивались – неизвестно.

А после массового ухода ИТР-овцев вдруг неожиданно выяснилось,(Весь вопрос – для кого – неожиданно?!), что из-за отсутствии квалифицированных специалистов очень многие заказы завод теперь делать не может. Поле деятельности завода резко сузилось. И что – теперь? Да ничего! Как жил завод, еле теплясь, так и продолжал жить. Но зарплату своим работникам продолжал регулярно выплачивать. Во всяком случае – пока продолжал. А все остальные передряги и перетасовки на заводе его рядовых работников волновали мало. Они просто ничего об этом не знали и не понимали. Раньше, при Советской власти, на заводе действовали перспективные планы его развития. Пятилетние, годовые, квартальные.. И эти планы были тесно увязаны с его "социалкой" – со строительством жилья, детских яслей, садов, школ, медицинских учреждений и т.д и т.п. Все работники завода, независимо от своего положения, следили за этими планами, интересовались ходом работ по их выполнению и потому знали, что на заводе будет завтра, послезавтра и даже через несколько лет. А сейчас – что? Да ничего! Даже главные специалисты были абсолютно не в курсе перспективы завода на ближайшие годы. Что будет с их заводом, как он будет в дальнейшем развиваться – никто из них представления не имел. Хозяева не считали нужным делиться подобными планами со своими подчиненными. И потому никто на заводе ничего не знал о будущем своего завода. А если его будущее тебе неизвестно, то за каким дьяволом тебе связывать свое собственное будущее с его неизвестным тебе будущим?. Смысл какой? Правильно – никакого. Вот потому-то молодежь и не шла на этот завод. Только лишь одни "гастарбайтеры".

Не понимала ничего в заводских делах и Ксюша. Но то, что две бабки из их комнаты ушли – ее обрадовало. И обрадовало чисто практически – освободилось одно рабочее место у окна. И она перебралась туда. Людмила Ивановна не возражала. И Ксюша благоустроила свое новое рабочее место по полному своему усмотрению Она его украсила цветами. На новый подоконник поставила несколько горшков и впереди себя на небольшой скамейке, которую давно уже заприметила на лестничной площадке, тоже. С помощью этой скамейки и горшков с цветами она хотела было отгородиться от неприятных глаз начальницы. Но очень скоро поняла, что такое при Ирине Владимировне невозможно. А Людмила Ивановна на такую чепуху внимания не обращала. Ей бы с работой своей справиться! А цветы – что? Пусть стоят, раз уж девчонка так хочет. И у Ксюши стало очень даже хорошо и почти что уютно. А это очень здорово, когда тебе самой на твоем рабочем месте нравится. Тогда работать тебе становится комфортно. Тогда работается намного лучше. Многие даже завидовали ей. Но самое главное – никто теперь не будет видеть, чем она у себя занимается. Можно будет теперь даже институтские контрольные и домашние задания делать. Красота!.

А потом, через пару месяцев появился новый начальник бюро. Юра. Юрий Николаевич Пашкевич. Но на Юрия Николаевича он не тянул, как ни старался. В своем деле он не тянул абсолютнейшее. Но он оказался племянником финансового директора ОАО. А родственные связи в нашей жизни значили всегда очень много. Значили раньше и, тем более, значат сейчас, когда нет парткомов, нет общественных институтов, нет контроля за деятельностью администрации. В таких ситуациях можно все! Как хочу, так и ворочу! Вон даже при Путине в правительстве половина родственников работает. И мужья, и жены, и племянники и шурины, и бог его знает еще кто!. Но все – родственники друг другу. А раз родственники, значит, им все можно. И никакой ответственности за полностью разваленные дела Вся страна встала против Зурабова, а какой толк?! "Наворочил" он столько, что десятку других за подобные дела давно бы пожизненную дали. А ему – ничего! Родственничек! Золотое слово! Как охранная грамота царского посланника. Никто не имеет права тонуть. А работа?! Да черт с ней! Страна громадная, природных ресурсов – море! На наш век хватит. А после нас – хоть потоп. Мы уже заранее подстраховались У детей – высшее зарубежное образование. У нас – счета в зарубежных банках. Проживем и без этой страны. Мы – люди современные, интернациональные. У нас по несколько гражданств. Где хотим, там и живем.

Так и здесь, в отделе Главного технолога. Тот факт, что этот молодой человек не слишком уж, мягко выражаясь, разбирается в том деле, которым руководит, никого из руководства ОАО не волновало. Ну и что? Мы тоже в машиностроении не очень разбираемся, но ведь не так уж и плохо руководим многотысячным коллективом ОАО

"Машиностроительный" завод! Так что вам еще надо? Всему можно научиться, если производство нуждается в твоих новых знаниях и у тебя есть для того желание. А нет желания – подстегнем его или снимем такого руководителя с должности. Тем более, что ему посоветовал Главный технолог взять себе в помощники одного из имеющихся в бюро технологов, поопытней. сделав ее ведущим инженеров. И они вместе уговорили на это место Людмилу Ивановну. Все равно она уже была исполняющей обязанности начальника бюро, значит, все подробности этой работы более-менее уже знала. И Людмила Ивановна взяла на себя ответственность за бумажную работу в самом бюро: получение заказов, регистрация их и учет, работа с извещениями на различные изменения в технической документации заказов и т.д. и т.п. Короче, получилось не так уж и плохо. Людмила Ивановна – в бюро, а Юрий Николаевич – во всех подразделениях завода.

Так в руководстве технологического бюро ОГТ родилась новая форма организации работы инженерного коллектива путем разделения функций между его руководителями. Спонтанно возникшая форма и имеющая своей целью помочь молодому руководителю сориентироваться в незнакомом для него деле – руководить технологическом бюро отдела Главного технолога. В принципе, это очень верно. И так оно должно быть в любом деле, в любом коллективе, где есть начальник, где есть руководитель и подчиненные. Когда главной проблемой любого руководителя, независимо от масштабов его деятельности, становится задача определения главного и второстепенного в потоке сваливающихся на него сверху, снизу и даже сбоку ежеминутных и ежедневных дел. На первый взгляд они все вроде бы важные, и в тоже время, половина из них совершенно второстепенные и даже ненужные.. И как же тогда быть? Ведь невозможно одному человеку, будь он даже семи пядей во лбу, объять все необъятное. Да и не надо пытаться объять! Не стоит! Бессмысленное это дело. Безнадежное. Ведь есть твои подчиненные, которые сидят и ждут, когда же ты, наконец, разберешься, определишь, что к чему и как, и дашь им, наконец, долгожданную эту работу. А тебе все некогда, некогда, некогда. Постоянно всплывает то одно, то другое, то третье, то пятое, то десятое. Все вроде мелкое, никчемное, пустяковое, второстепенное, но которое тоже надо делать.

Весь вопрос – кому делать? И так ли обязательно – тебе? А, может, надо просто набраться мужества и остановиться на мгновение. А, остановившись, оглядеться, подумать и определиться – где же здесь главное, требующее именно твоего решения, а где – второстепенное, которое может сделать любой из твоих подчиненных

Поэтому основной задачей руководителя должно становится определение главного в своей деятельности и отделение и его от второстепенного. То есть, отделить необъятную повседневную текучку собственных дел от основной ее составляющей и поручить эту мелочевку своим подчиненным, оставив за собой лишь контроль. Причем, контроль – обязательнейший и строжайший. В противном случае твои указания и приказания умрут сами собой, не дождавшись своего спроса. твоего дела.

Однако над Людмилой Ивановной контроля особого не требовалось. Со всеми делами внутри бюро она справлялась прекрасно. Да и дел-то особых в то время не было. Поэтому все происходило примерно так, как и при Ирине Владимировне. Те же бесконечные разговоры про погоду, про огороды на дачах, про бесконечные сериалы, про цены на рынках и в магазинах, и, конечно же – про свои болезни. Такое впечатление, будто они хвастаются друг перед другом своими болезнями, или же соревнуются друг перед другом – у кого больше, у кого сложней. И про свои болезни они готовы были рассказывать часами, рассказывать заинтересовано, горячо, взволновано, чуть ли не взахлеб Правда, была в их разговорах еще одна тема, особенная тема, стоящая несколько в стороне от остальных, но очень и очень психологически важной для всех них, и являющейся как бы их персональной, а потому вечной темой этих бабушек из технологического бюро. Это тема о несправедливости судьбы, заваливших их, бедненьких, работой, в то время, как другие, сидящие в соседних подразделениях отдела, ничего не делают и лишь гоняют чаи целыми днями или бегают в рабочее время по городским магазинам. Причем, говорить в этом духе они могут часами, перебрасываясь жалостливыми словами, говорить страстно, взволнованно, с каким-то даже непристойным наслаждением, с каким "хлестают" себя плетками мазохисты на своих радениях. Хотя все говорящие прекрасно знают, что загружены работой работники ОГТ примерно одинаково,, а сбегать в магазин в рабочее время на заводе практически невозможно. Потому что охранники на проходной выпустят работника ОАО с завода лишь по специальным пропускам, называемыми увольнительными, а время отсутствия работника на территории завода автоматически высчитывается из его месячного фонда времени. Поэтому уходить с завода в рабочее время не выгодно экономически самому работнику и этим не злоупотребляю. Себе же становится дороже. Все об этом на заводе знают. Знают и бабушки технологического бюро ОГТ.

Знают, но говорят.. "Зачем?! – удивлялась Ксюша, не понимая логики поступков этих проживших жизнь женщин и не предполагая даже, что придет время и ей тоже станет жалко себя из-за своей, как ей тогда покажется, неудавшейся жизни, и ей тоже захочется плакаться перед другими женщинами и в ответ ожидать, чтобы те женщины плакались вместе с ней и жалели ее. Но это еще только будет. И будет очень не скоро. Когда-то. Если вообще будет Наш жизненный путь расписывается на небесах и никому из нас не дано знать, как нам запланировано прожить свою жизнь и сколько там наверху отпустили нам для того лет.

Но Ксюшу эта болтовня не особенно волновала. Она сидела в своем закутке и потихонечку делала свои контрольные и домашние задания. Никто ей не мешал, никто к ней не цеплялся. А она еще принесла из общаги небольшой приемник и тихо слушала музыку. Свою музыку, молодежную, такую, какая ей нравилась, какую ей хотелось слушать, которую она считала своей. Были здесь и "Sugarbabes", и Тимати, и Gwen Stefani, и вица Максим, и и певица Таня, и многие другие. От этой музыки она и балдела, и отдыхала одновременно. И слушала она тихо, чтобы не мешать другим. Ведь такую музыку никто из окружающих не понимал и не слушал. И еще будут бубнить о том, что музыка всем мешает работать, что из-за этой музыки они плохо себя начинают чувствовать и т.д. и т.п. Работу ей теперь давали примерно такую же, как и всем остальным. Особенного различия между ней и другими работницами бюро Людмила Ивановна не делала. Правда, слишком уж сложных и ответственных деталей ей, конечно же, пока еще не давали. Опыта все-таки было еще маловато.

И можно было бы сказать со спокойной уверенностью, что Ксюша в бюро прижилась и стала полноправным его членом. Можно было бы. Однако не получалось. Не получалось у самой Ксюши. Мысли о ее бывшей начальнице не давали ей покоя. Они порой уходили, эти ее мысли, и тогда по нескольку недель Ксюша об Ирине Владимировне даже не вспоминала Но затем вновь возвращались назад То в виде страшных, наполненных ужасом снов, То в виде тяжелого, давящего сознание страха и "ненастроения", переходящих в жутко-кошмарный стресс, когда не хотелось никого видеть, ни с кем разговаривать и даже ничего не хотелось делать. А хотелось только одного – лечь на кровать с закрытыми глазами, уткнуться лицом в подушку и так лежать часами, не шевелясь, никого не видя и не слыша. И чем дальше уходило время от того страшного дня, тем чаще вспоминалась ей Ирина Владимировна.

Жизнь Ксюши стала постепенно превращаться в настоящий кошмар. Память все чаще и чаще возвращала ее к тому страшному дню. И ничего с собой она поделать не могла. Память оказалась сильнее ее. И она, память, позволяла себе делать с Ксюшей все, что ей хотелось, что она считала нужным с ней сделать. Память нагло вмешивалась в жизнь Ксюши, приходила к ней тогда, когда ей заблагорассудится, когда ей хотелось. Могла прийти поздно вечером, когда Ксюша ложилась спать, могла прийти на лекциях в МИСиС-е, могла пожаловать на работе, когда она прорабатывала заказ. И тогда Ксюшу охватывал страх, жуткий, нечеловеческий, лишающий ее возможности хоть что-то делать и оставаться самой собой. Ей все больше и больше становилось страшно. И не просто страшно, а страшно жить. Эта ее память о том дне стала ее проклятием, занозой в ее душе, гвоздем в подметке туфли, которые отравляли жизнь, делали ее безрадостной и безнадежной. Она поняла, что в жизни человека бывают порой такие тяжелые моменты, которые никогда не дадут ему нормально жить и даже просто – существовать, если от них не избавиться. Они как гнойный нарыв на теле, отравляющие своим гноем весь организм и делающий его нежизнеспособным.

Но как избавится от памяти того дня, когда она, по сути, убила человека. Пусть вредного, пусть противного, пусть мешающего ей, но все же человека. Женщину, которую она по сути вытолкнула из жизни. Не из окна, а именно – из жизни. Так как же ей теперь избавиться от этого ужасающего гнета памяти?! Как?! Интуиция подсказывала – надо очиститься. А очиститься можно только покаянием. Или искуплением. Другого пути нет.

Так что же теперь, ей надо будет пойти в милицию и во всем признаться? Но ведь не поверят! Скажут, ты, мол девка с ума сошла!! Дело закрыто, Несчастный случай. Что тебе еще надо?! Чего добиваешься? Ах, совесть замучила, тяжко жить! Так заведи себе парня – и сразу же все твои проблемы куда-нибудь дернуться или просто-напросто испарятся и исчезнут без следа. Любовь – страшная штука и сильнейшее лекарство от всех жизненных бед. Если у тебя нет сейчас парня – поможем, подберем. У нас в отделении много ребят, которые одни мыкаются, без девчонок. Бери любого, не ошибешься. И сразу же все твои проблемы с выпавшей из окна женщиной покажутся тебе никчемными по сравнению с появившимися любовными проблемами. Понятно?! Ну, и все, девочка, иди домой. Считай, что эти твои проблемы уже решены и живи теперь спокойно, ни о чем не думая.. Поэтому она в милицию не пошла. Признаваться в содеянном не стала.

Тогда, может, к священнику пойти – покаяться? Говорят, если покаяться, то груз преступления с души снимается. И тогда легче становится.. Душа тогда освобождается. И можешь уже после покаяния жить спокойно, без напряга, без оглядки, без страха. Но идти к священнику?! К совершенно постороннему для тебя человеку? И выложить ему все, самое твое тайное и самое сокровенное? Каким это образом? Да язык не повернется все ему рассказать! Да и что рассказывать, если в памяти ничего, кроме ее согнутой спины в проеме раскрытого окна, на которую она положила свою ладонь, ничего не осталось. Да и как это исхитриться открыть свою душу постороннему и чужому для тебя человеку? Совершенно тебе чужому и совершенно тебе постороннему, если родной матери она ничего не смогла сказать? Ладно бы – верующая в бога бы была. А то ведь – стопроцентная атеистка. И отец в бога никогда не верил. И мать не верила. И родители всех ее друзей и знакомых в Стерлитамаке в бога тоже не верили. И что же она тогда попрется к священнику? Была у них в Стерлитамаке церковь. Совершенно недалеко от дома, в старой части города, около большого оврага. Так про священников этой церкви столько грязного и плохого рассказывали – голова кругом шла! И бабники они, и пропойцы, и финансовые дельцы, и черт те знает какие проходимцы! И к таким идти на покаяние? Да ни за что! Ни за какие деньги! Ты ему все самое-самое свое выплеснешь, а он потом, за обильным, сытым ужином или обедом после нескольких стопок хорошей водочки будет с усмешкой, отдуваясь и отрыгивая, рассказывать своим близким о дуре девке, пришедшей к нему за покаянием. Не-ет, лучше уж сдохнуть, повеситься, но только не довериться этим "церковным боровам". Не даром же в Российской классической литературе, включая самого Пушкина, образ попа всегда был нарицательным, не вызывающий у читателя абсолютно никаких положительных ассоциаций. Пьянчужка, обжора, мздоимец, бабник, похабник…Ничего другого и никаких более лучших слов о попах наши писатели не нашли, как ни старались. Так оно, видно и было, так оно, видно и есть. Образ жизни Российского духовенства заставлял их быть именно такими, а не какими-нибудь иными. Бытие определяет сознание.. Так говорили классики марксизма-ленинизма. И они оказались правы.

Ой, как правы!

Так что же теперь делать ей, молодой, не слишком опытной в житейских передрягах, девушке, нечаянно попавшей в жестокий жизненный переплет? Ведь жить ей становится совсем уж невмоготу. Не отпускает память. Никак не отпускает. Как гиря на ногах – шагу ступит не дает. И чем дальше от того дня, тем хуже ей становится. Хоть вешайся, хоть стреляйся, хоть выпрыгивай из окна высотки. Оказывается, это не так просто – убить человека. Что-то в душе тогда ломается и зазубрены от слома терзают душу, не дают покоя. Ни днем, ни ночью. Но ведь она – не хотела! Не хотела! Это все само собой получилось, помимо ее воли. Она – не убийца! Не убийца! Может, и было когда-то что-то такое этакое в ее мыслях по отношению к Ирине Владимировне, но это же несерьезно, это лишь в мыслях. Мало ли кто о чем подумает! И то, могла пожелать ей что-нибудь плохого, но только – не смерти. Смерти она ей не желала! Нет! Как поговаривала в сердцах Ксюшина бабушка, когда она ей чересчур уж досадит чем-нибудь нехорошим:

– Чтоб тебя приподняло да шлепнуло! Чтоб тебя сегодня дождем обрызгала!.

Сказала в сердцах, сгоряча, а через минуту уже улыбается и обнимается. Да мало ли чего в мыслях человеку в мыслях или на язык придет! Главное, чтобы в сердце зла не было. А у Ксюши зла такого на Ирину Владимировну не было. Никогда! Было недовольство, было возмущение. Точно – это было! И никуда от подобных фактов не денешься Но ведь не все, что появляется в наших мыслях, мы стараемся воплотить в жизни. Чаще всего оно в мыслях так и остается и потихонечку там умирает. А у нее вот взяло да и выплеснулось наружу. Зачем?! Для чего? Ведь ненависти у нее к Ирине Владимировне не было совсем. Ненависти к ней она не испытывала, не ощущала и не чувствовала ни в какой части своей души. Была неприязнь, была нелюбовь. Вот, пожалуй, и – все! Ну и что из того? Мы многих вокруг нас не перевариваем, но никого же из-за этого не убиваем.! А она, вот, взяла, да и убила. Но не убивала ведь она! Не убивала! Она просто положила ладонь на ее спину. И все! А Ирина Владимировна взяла, да и вывалилась! Так что же, тогда получается, Ирина Владимировна сама выпала из окна?! Сама?! Конечно же – сама! А как же иначе?! Но ты ведь подтолкнула ее, так? Да не толкала я ее! Ну, может, только чуть-чуть, "капелечку" Да и не толчок это был совсем. А так – надавила слегка. Нечаянно, невольно надавила. А она – не удержалась, полетела вниз. Я-то причем?!

Причем, Ксюша, причем. И от этой страшной мысли, что она является виновницей смерти Ирины Владимировны, ей теперь уже никуда не деться. До конца собственной жизни. И потому – сначала Ирина Владимировна, а потом за ней – она, Ксюша. И только тогда оно все кончится, "оплатится", наконец, эта зловещая смертельная цена. Ну, что ж, к этому все идет; так оно, наверное, и будет. Справедливость должна восторжествовать. Зло должно быть наказано.Обязательно. По принципу – око за око, зуб за зуб. Обязательно. Ведь, если посеешь ветер, то пожинать приходится уже бурю. Так оно и получилось. Ой, Ксюша, Ксюша, милая, что же ты наделала?!

Ксюша и сама понимала, что жизнь она свою испортила окончательно.

И выхода она не видела никакого. Переживала страшно. Даже внешне она изменилась очень сильно. Она похудела, осунулась, глаза запали, под глазами – темные круги. Женщины из бюро подшучивали над ней:

– Наша Ксюшенька видать влюбилась! Глядите-ка, она ведь с лица вся спала. Точно – парень появился! Готовьтесь, девки, – скоро свадьбу будем играть! Так, Ксюша? Признавайся по честному!

Ксюша пыталась неловко отшучиваться, отнекиваться, ссылаясь на напряженную учебу в институте, но получалось не слишком убедительно. И женщины в бюро многозначительно поджимали губы – точно, скоро свадьба! Но свадьбой в жизни Ксюши даже и не пахло. Для свадьбы нужен парень. А парня здесь себе Ксюша не завела. Не получилось. Может, оно было бы, наверное. гораздо проще, если бы у нее появился парень. Парень, любовь, или даже простая привязанность к представителю противоположного пола отвлекли бы ее от собственных тяжелых мыслей, дали бы новый интерес, новый импульс, новое направление в ее жизни. И тогда бы она наверняка забыла о своей трагедии или стала бы воспринимать ее уже не так безнадежно остро, а уже через призму своих любовных отношений. А любовь – мощнейшее лекарство от всех жизненных неприятностей, особенно для женщин. Однако парня у нее не было. А учеба хотя и занимала у нее почти все свободное время, от тягостных мыслей все-таки не избавляли. Да и проблем особых учеба у нее теперь не вызывала. Практически все свои домашние задания и все свои контрольные работы она делала на работе, в своем уютном гнездышке, как выразилась одна из женщин бюро, глядя на цветовую ограду ее рабочего стола. И зимнюю свою сессию Ксюша сдала легко, без особого труда и особого напряжен6ия, и даже – без троек. И к летней сессии тоже подошла без затруднений, сдавая, по возможности, основную часть учебных зачетов и экзаменов досрочно, вне учебного графика.

Однако, летняя зачетная сессия – это еще, вдобавок ко всему, и годовщина смерти Ирины Владимировны, годовщина ее падения с 16-го этажа "стекляшки", падения, происшедшего с помощью ее, Ксюши. И чем ближе подходил этот день, тем большее беспокойство охватывало Ксюшу, тем страшнее ей становилось. А ночь перед этим днем она практически не спала, только иногда лишь впадая в какое-то сумрачное забытье. И перед закрытыми ее глазами постоянно стояла эта полусогнутая старушечья спина в открытом окне комнаты "стекляшки", куда тянется ее рука.

Утром она встала бледная, осунувшаяся, с черными провалами, лихорадочно блестевших глаз. Кое- как позавтракала и, не взяв ничего с собой на обед, пошла на работу. На работе зашла в свой закуток и сидела там, не выходя, несколько часов, до самого обеда. А в обед, когда женщины бюро разошлись по своим домам и комната их бюро опустела, она встала и вышла в вестибюль этажа. С обеих сторон вестибюль выходил на лестничные проемы, по которым можно было подняться или опуститься на верхние и нижние этажи здания "стекляшки". Но работал только один лестничный проем. Второй был закрыт. Точнее – считался закрытым. Потому что дверь там была открыта и выйти при желании туда было можно. Только незачем. Ни подняться вверх, ни опуститься вниз там было нельзя – лестничные площадки были завалены каким-то хламом. Но окно там не было заделано. И его можно было при желании открыть. Туда и направилась Ксюша.

Вестибюль этажа в это время был пуст. Те работники "стекляшки", которые обедали на своих рабочих местах, еще не пообедали, а просто так слоняющихся по вестибюлю здесь не бывало. Поэтому никто Ксюшу не остановил и не задал дурацких, никчемных вопросов о том или сем. Она прошла вестибюль и открыла дверь лестничного проема. Там было пусто. Только около окна стояло друг на друге несколько сломанных стульев. Ксюша переставила стулья на другое с место и подошла к окну. Окно было старое, еще Советских времен, но рамы были уже не деревянные, а сделаны из алюминия. Последний шик уходящего в небытие политического строя. Поэтому открыть окно не оказалось для Ксюши особой проблемой. Делала она все это спокойно, не торопясь, даже как бы рассудочно. Она распахнула створку окна и глубоко вздохнула, втянув в себя летний, жаркий, пахнувший городом и бензином воздух, перевела дыхание.. Затем встала на подоконник, закрыла глаза и шагнула вперед.