"Блистательный Гильгамеш" - читать интересную книгу автора (Воскобойников Валерий)

Часть пятая

– Готовься к отплытию, – сказал Утнапишти и чуть не добавил: – сын мой.

Так этот юный гость с посвежевшим лицом походил теперь на его сына.

Уршанаби подвел лодку поближе. Вместе с Гильгамешем они столкнули ее в волну, и лодка плавно закачалась на морской воде.

Утнапишти стоял на берегу и болезненная тоска сжимала его сердце. Не зря люди придумали поговорку: "Лучше не находить, чем найти и потерять снова".

Из хижины вышла супруга и встала рядом, заслоняя глаза от слепящего солнца.

По лицу ее текли тихие слезы.

Уже давно, в те дни, когда юный гость спал, поддавшись волшебному сну на ложе, а она подкладывала к его изголовью свежие лепешки, уже тогда она разглядела в чертах его черты своих сыновей.

Ей положено было молчать, но она не сдержалась. Разве сдержится мать, если сын их недавно нашедшийся вновь отправляется в неведомый край и теперь навсегда. Они навсегда останутся в своей хижине, вместе со своим бессмертием, а он возвратится назад к смертному человечеству, такой юный, красивый.

– Он столько прошел, чтобы нас отыскать, преодолел столько опасностей, а ты отсылаешь его домой с пустыми руками. Дай же ему хоть что-нибудь, чтобы он мог принести это в свою страну! – сказала супруга.

А Гильгамеш уже поднял багор, оттолкнулся от берега, и лодка пошла поперек невысокой волны.

– Постой! – закричал Утнапишти.

И было такое чувство, будто крик его вырвался из самого сердца.

– Постой, Гильгамеш, и вернись назад! Назад, корабельщик!

Словно стрела счастья ударила в Гильгамеша. Он вздрогнул, и с лицом, полным радостного ожидания, рванул лодку назад. Утнапишти же, увидев счастливое лицо старшего сына, как и жена, тихо заплакал.

– Пойми, я не могу оставить тебя здесь, Гильгамеш, это не позволят мне боги. – ОН проговорил и неожиданно ощутил тяжесть своего возраста. – Но и без подарка я не могу тебя отпустить. Боги назначили меня хранителем своих тайн. Ты знаешь, что божественные тайны не для людей. Но есть тайны, которые я открыл сам, путем длительных размышлений, когда сидел на берегу, глядя на закатное солнце. И я открою тебе сокровенное слово, расскажу о тайне цветка.

– Отец! – попробовал перебить его Гильгамеш, но Утнапишти лишь отмахнулся с досадой.

– Эту тайну раскрыл я один, мне она и принадлежит. Теперь же, я передам ее тебе, как отцы, прощаясь навсегда с сыновьями, отдают тайны своего рода. Слушай же: в глубинах моря, на дне растет цветок, он похож на терн. Того, кто прикоснется к его стеблю, шипы уколят, словно это шипы розы. Но ты не пугайся, не отдергивай руку. Преодолев боль, смело срывай цветок.

– Отец, зачем мне цветы? В Уруке только женщины плетут из цветов гирлянды.

– Опять ты слишком торопишься. Но однажды и ты научишься дослушивать до конца. Разве бы я стал говорить про обычный цветок? Мой цветок питали живые воды реки. В каждой частице его лепестка сохраняется вечность. Вот о каком цветке я тебе говорю. Его хватит, чтобы накормить весь народ твоего города.

– Отец, ради такого дара я готов нырять на дно моря сколько угодно! Только отыщу ли я его там, в темной бездне? Море слишком велико и на нем не поставишь метку, чтобы знать, откуда начинать поиск.

– Разве я стал бы посылать тебя на дно необъятного моря! Я просто сказал, что этот цветок растет на морском дне. Но однажды, много веков назад во время шторма море выбросило его на берег. Путем длительных размышлений, я уже знал о тайне этого цветка. Знал я и другое – море когда-нибудь подарит его мне. К тому времени у меня был вырыт колодец. Посмотри, он не далеко от берега и глубинные воды его сообщаются с морем. Бережно я взял этот цветок и посадил на дне колодца. С тех пор он там и растет. Привязывай же камни к ногам и смело ныряй в его глубину. Уршанаби будет ждать тебя в море. Там, где ты вынырнешь, вода не опасная для человеческой жизни.

Он говорил, а сзади стояла супруга с добрым и ласковым взглядом. Она лишь кивала согласно головой и молча улыбалась, едва заметно, печально. Она понимала, что теперь навсегда прощается с Гильгамешем.

– Прощай же, мой сын, и прости, что я сразу не дал тебе этот дар!

Гильгамеш заглянул в колодец, и тот показался бездонным. Где то в черной бездне его плескалась вода.

Уршанаби плыл от берега вдаль, а Утнапишти помогал сыну привязать к ногам камни.

– Едва достигнешь дна, быстрее срывай цветок жизни и сразу сбрасывай камни. Течение воды само подхватит тебя и вынесет в море к тому месту, где будет ждать тебя Уршанаби. Тебе будет трудно без воздуха, но ты терпи и не выпускай цветок из руки. И дальше в пути, что бы тебе ни встретилось, не оставляй цветок без внимания. Он не должен завять и пусть же благодаря ему народ твоего города познает вечную жизнь.

Утнапишти проверил, хорошо ли привязаны камни к ногам Гильгамеша, они обнялись в последний раз, и старик простился навсегда с единственным из людей, кому боги позволили навестить его в дальнем уединении.

И так ему хотелось в это мгновение, привязав камни, броситься вслед за сыном, потому что тайное знание внезапно коснулось его души: уж больше к нему никто никогда не придет. Открылось ему и другое: люди не станут вечными даже с его цветком. Он готов был отдать свою вечность богам, чтобы один только день, с утра и до вечера прожить между людей.

Но решение богов изменить человеку нельзя.

Решения богов человеку изменить нельзя.

И потому Утнапишти остался наверху, у колодца, а Гильгамеш низринулся вниз. Воды сомкнулись над ним, камни тянули на дно, он не дышал и закрыл глаза.

Наконец, движение его остановилось, ноги коснулись твердого, он открыл глаза и сквозь мутные слои воды увидел внизу цветок. На длинном стебле, цветок колыхался от движения струй, Гильгамеш пригнулся, схватил его всей ладонью, шипы воткнулись в кожу, но он был готов к боли и не отдернул руки.

Свободной рукой он стал скорее отвязывать камни, потому что вода давила на него, было больно в ушах и так хотелось вздохнуть всей грудью.

Не успел он отпустить камни, как быстрая подземная река его подхватила и понесла куда-то, переворачивая, словно он был беспомощной щепкой.

Он сжимал зубы изо всех сил и казалось, что воздуха в груди больше нет. Подземные воды продолжали нести его, и Гильгамеш понял, что жизнь его через мгновенье кончится.

Если бы великий Шамаш видел, он бы помог ему! Но лучи бога не проникали в бездну воды. А мудрый Энки, как всегда, дремал у города своего Эреду и не вмешивался ни во что.

В руке у Гильгамеша был цветок; и цветок этот мог бы дать вечную жизнь, но только для этого надо было раскрыть рот, чтобы надкусить лепесток.

И вдруг он увидел совсем иную картину.

Он, Гильгамеш – ребенок. И рядом – жрец Эйнацир, брат самого Лугальбанды. И отец, Лугальбанда – большой, молодой, сильный, веселый. Они плывут в корабле по реке. Празднично бьют барабаны, на кораблях смеются и шутят, и только Эйнацир, как всегда, недоволен и хмур.

Эйнацир держит на руках Гильгамеша. Он, маленький Гильгамеш – одно из главных сокровищ Урука, о чем пока и не догадывается. Он и говорить-то еще вряд ли умеет, но понимает, что людям кругом весело, и ему от этого тоже приятно.

А потом Эйнацир хочет передоверить Гильгамеша рабу, но в это время корабль натыкается на подводный ствол дерева, и Гильгамеш выпадает из рук раба за борт, в реку.

На корабле все в растерянности. И только сам царь, Гильгамеш мгновенно прыгает в воду вслед за свертком, которого быстро уносит река.

В первое мгновенье Гильгамеш не понимает опасности, ему даже приятно в прохладной воде. Но потом он погружается в глубину, мимо открытых глаз проплывают огромные рыбины. Вода мутная, желтая и рыбины кажутся очень страшными.

И неожиданно также перед глазами возникает огромное лицо отца, и руки его выталкивают Гильгамеша из воды на поверхность, под лучи великого Шамаша. И вот тут начинается настоящая боль и настоящий страх. У Гильгамеша болит все внутри от кашля. Отец поднимает его над собой, над волнами реки и чьи-то руки тянутся с корабля к нему, его подхватывают, а он кашляет не переставая.

Потом, спустя годы, когда отец перешел уже в мир богов, мать, всевидящая Нинсун, рассказывала Гильгамешу, что отец тогда сильно испугался – так испугался, как не боялся никогда. И хотя все произошло так быстро, что на корабле даже сообразить не успели, как Гильгамеш был уже спасен из под воды, но у самого Лугальбанды потом до вечера тряслись руки от воспоминаний о пережитом ужасе – так он любил своего сына. А Эйнациру с тех пор не доверяли воспитние Гильгамеша.

И теперь тонущий Гильгамеш снова вспомнил отца своего, Лугальбанду. "Отец, помоги мне, как ты не однажды успевал помогать!" – то ли взмолился, погибающий царь, то ли показалось ему, что на мгновение мелькнула такая мысль. Он уже переставал помнить и соображато, лишь по-прежнему крепко сжимал в руке цветок. И вдруг перед лицом его, как когда-то в детстве появилось огромное лицо отца. А может быть это ему померещилось. Но только кто-то сильно подтолкнул его кверху, еще к верху.

И вот голова его уже на поверхности моря, над волной. И он захлебывается воздухом, стараясь вдохнуть его больше. Снова вдохнуть и снова, а в руке его по-прежнему цветок вечной жизни, подаренный Утнапишти, и корабельщик Уршанаби изо всех сил гребет к нему в своей лодке.

– Долго же я тебя ждал в этом месте, – говорит корабельщик, когда Гильгамеш пытается влезть в лодку, а Уршанаби помогает ему. – Я уж решил, что старый Утнапишти совсем потерял память и перепутал место, назначенное для встречи с тобой.

Уршанаби уже греб в сторону берега, а Гильгамеш еще долго продолжал лежать на дне лодки, сжимая цветок и ощущая в груди бешенное биение сердца.

– Скоро ты будешь дома, царь Гильгамеш, – расслышал он, наконец, слова Уршанаби.

– Скоро ты будешь дома, царь Гильгамеш, – расслышал он,наконец, слова Уршанаби. – А я уж позабыл за ту вечность, что жил отдельно, как люди обзаводятся семьями и что они делают в доме. Ты не бросишь меня, царь, умирать, словно старого слепого осла, когда мы доберемся до твоего города?

– Уршанаби! – видишь этот цветок! – засмеялся в ответ Гильгамеш. – Этот цветок сделает счастливым каждого жителя в моем Уруке, и тебя – тоже. Недумай о неприятном, смело греби к берегу. – Этот путь указал мне Утнапишти. За ту тысячу лет, пока он сидел в размышлениях на берегу моря и смотрел на закат, ему открылись многие тайны. Мы выйдем на берег, оставим здесь навсегда мою лодку и пойдем по суше в сторону заходящего солнца.

– Дай мне весло, и мы быстрее достигнем берега, – сказал Гильгамеш. Они подплыли к берегу в сумерках. Вытащили на прибрежную гальку лодку, вышли на сухое возвышенное место и там из мертвых голых кустов разожгли костер. Утнапишти передал корабельщику хорошую воду в кожах и запас еды, поэтому им не надо было думать о пище.

– Спи, корабельщик, я буду стеречь твой сон, – сказал Гильгамеш, – а едв выйдет великий Шамаш, как мы отправимся в путь.

Царю было грустно. Ему вспоминалось, как также, вдвоем, шел он с верным другом и братом Энкиду на бой против чудовища. Как также оставались они на ночь и сторожили сон друг друга.

Цветок, подарок Утнапишти, он по прежнему держал в руке,не отпуская и на мгновенье, лишь укутав стебель его пучком сухих трав.

Ночью в стороне проходили хищные звери, Гильгамеш слышал их поступь, дыхание, мелко, отрывисто лаяли гиены, кричал дикий осел-онагр, но никто из них не приблизился к тлеющему огню.

– Вставай, нам надо спешить, – разбудил Гильгамеш спутника, едва стало светать. И они двинулись в путь.

И они двинулись в путь.

– Этого цветка хватит для всех в моем городе, – говорил Гильгамеш по дороге. – Сначала его вкусят самые немощные, умирающие старики. Они станут вновь молодыми и сильными. Потом я дам вкусить вечности мужам, женам. Весь мой народ станет молодым навсегда и бессмертным как боги!

Так мечтал вслух Гильгамеш. Но было бы лучше, если бы он таил эти мечты свои про себя.

Не каждую мысль надо проговаривать, чтобы ее слышали уши.

О, великий царь Гильгамеш! Он совершил немало подвигов, каждый из них простому смертному был недоступен, но даже и его боги не желали признавать равным им.

На мгновннье он забыл, что жизнь людей от рождения до смерти зависит от воли, а порой и капризов богов. И если боги не подпускали к бессмертию земных жителей прежде, то с какой стати они допустят, чтобы целый народ сравнялся с ними, с богами!

Юная красавица, прелестная дева Иштар была не из тех, что забывают обиды.

И пока Гильгамеш брел по пустын6ям, дебрям лесов и горам в поисках дальнего предка, она смотрела с небес равнодушно. И когда он тонул в подземных водах бездны, она лишь радовалась человек, посмевший отринуть ее любовь, сумевший унизить ее, был достоин и больших мучений.

Но когда он выплыл и высадился на сушу, сжимая цветок в руке, богиня забеспокоилась.

Богиня забеспокоилась.

Всадах ее вокруг дворца росли эти цветы. Купаясь на заре в росе небесных лугов, она часто прикасалась к лепесткам цветка жизни. Иногда, на чей-нибудь праздник богиня приносила цветок в подарок. Но только праздник этот устраивалбог, а не смертный. ЕЕ цветы давали вечную молодость.

Они росли только у нее в небес6ном саду, да на дне океана, куда опускались струи реки жизни.

Наивный старец Утнапишти, сидя на берегу, однажды решил, что он открыл тайну цветка. Он забыл, что тайны богов неподвластны людям. Порой челровек открывает секреты устройства мира. Наивный, он может решить, что знания свои добыл сам, без ведома бога. Боги же с печальной усмешкой наблюдают за человеком, как он мыкается со своим знаниям по миру, как пытаются приладить его между людей. Иногда боги забираютназад вместе с человеком добытое знание, иногда оставляют людям, как занятную, но опасную игрушку.

Так было и с Утнапишти. Однажды Иштар стало жаль одинокого старика, осчастливленного бессмертием. Она послала к нему тихий ветер, и тот, пролетая над берегом прошептал ему тайну цветка. А бедный старик решил, что он сам раскрыл богов. И вырыл колодец, чтобы посадить цветок жизни, когда море выбросит его на берег. Потом несколько земных человеческих жизней он сидел на берегу и поджидал тот цветок. Получив когда-то вечную жизнь, он не получил вечного дела. Боги же, как и люди, не знают безделья. Но теперь и у старика было дело – смотреть, как волна за волной набегает на берег и отступает, оставив небольшие комки беловатой пены. Наконец, богиня решила послать ему и цветок. Смеясь она наблюдала издалека, как старик схватил подарок, какбы присланный морем, дрожащими руками. Как побежал к колодцу, позвал супругу. Старик привязал к ногам камни, а потом изо всех сил вытягивала его, чуть не задохнувшегося, из под воды.

Думала ли богиня о том, что когда-нибудь этот цветок сорветГильгамеш!

Кое-кто из богов помогал этому зарвавшемуся царьку. Они спасали его от разных невзгод. И теперь он владеет сокровищем, ее тайной, а она, богиня, смотрит на это из далека.

Чтобы одарить человека вечностью, нужен совет богов. Чтобы принести ему беду, погибель, хватит обиды любого, самого мелкого бога.

Она не станет больше жаловаться, не будет выставлять себя на посмешище. Цветок этот подарила она, она же его и отнимет.

Так решила богиня.

А Гильгамеш с Уршанаби шли по жаркой пустынной степи в сторону города. Два человека спешили вернуться к людям. И один из них нес, словно факел, цветок. О решении богини он не догадывался.

Богиня на пути двух людей подготовила все, что нужно для отдыха. Долину среди холмов, зеленые деревья, мягкую траву ласковый, манящий оазис. На путников наслала она сухой жаркий ветер, так, чтобы идти им стало невмочь.

В полдень Гильгамеш поднялся на холм и увидел долину. Смотри, как здесь хорошо! – крикнул он Уршанаби. – Не нравится мне чем-то это место, – ответил, покачав головой, опытный корабельщик.

– Деревья, трава, прохладная вода – отдых здесь будет сладостен, остановимся ненадолго и хотя бы омоем тело!

– Ты купайся, о царь, я же – не стану, чем-то мне это место подозрительно, уж слишком оно хорошо, – вновь проворчал корабельщик.

Гильгамеш засмеялся в ответ и сбежал по склону холма в долину.

Одежды его оставались белы и чисты, но тело просило прохлады. Уршанаби, как и царь, изнемогал от жары, но твердо решил не раздеваться, внимательно глядеть на вершины холмов, чтобы во время увидеть опасность.

Гильгамеш сбросил одежды и впервые расстался с цветком. Ласковые прохлалдные волды были прозрачны, он смеялся, плескаясь, словно дитя.

– Эй, Уршанаби! Да иди же сюда! Я бы купался весь день в этой воде.

– То-то и оно, что весь день, а нам нало спешить, снова проворчал Уршанаби, не двигаясь с места и продолжая оглядывать вершины хзолмов.

Но лучше бы он смотрел не вдаль, лучше бы он посмотрел на место рядом с собою, туда, где лежали одежды Гильгамеша. Рядом с олдеждами в земле было едва заметное отверстие – змеиная нора. Стебель цветка лежал поперек отверстия и слегка перекрывал его. Лишь на мгновенье из отверстия показалась змеиная голова. Этого мгновения хватило, чтобы захватить цветок и унести его вслед за собой в глубины земли.

– Не смотри так угрюмо, я выхожу! – крикнул царь и пошел по мягкой траве, роняя крупные лучезарные капли. – Сколь сладостно было это купание! Спасибо болгам, создавшим для нас такую долину!

Царь взглянул на свои одежды и не увидел рядом цветка. Он не поверил, схватил одежды, тряхнул их, цветка на земле не было!

– Корабельщик, где мой цветок? – прокричал Гильгамеш.

– Я, я не знаю, – в ужасе ответил Уршанаби, – я следил за холмами…

А в эти мгновенья в глубине земли змея, надкусив лепесток, сменила кожу, стала юной, подвижной, а потом и вовсе преобразилась в вечно прерасную деву, стоявшую уже в другом месте, у другого выхода из змеиной норы. В руках она держала свой цветок, который вновь собиралась посадить в собственном саду.

К людям же полетел легкий ветер и в нем послышался Гильгамешу безжалостный смех богини.

Когда путники поднялись на вершину холма и оглянулись назад, зеленой долины они не увидели. Сзади была сухая земля с клочьями желтой травы.

– О боги! – воскликнул Гильгамеш, – С чем я вернусь в свой город!?

– С чем я вернусь в свой город! – воскликнул царь.

Но никто не сказал ему о том, что могло ожидать его в городе.

И даже я, Аннабидуг, умаститель священного сосуда из храма великого Ана не мог предупрепдить его об этом, хотя и старался.

Много времени утекло с тех пор, как Гильгамеш покинул Урук. Теперь уже все привыкли к жизни без Гильгамеша, настолько привыкли, что собираются тайно назначить нового царя. Этим царем станет ненавидящий меня Эйнацир.

В дни траура, когда умер богатырь и герой Энкиду, Гильгамеш избрал одного лишь меня, чтобы делиться со мной своими тоской и печалью. Один я знал его сокровенные мысли. Такова была воля богов. И когда наш царь покинул город, один только я знал причину ухода. Но я умею хранить свои и чужие тайны.

Несколько дней в городе никто не тревожился. Потом по городу поползли слухи: кто-то видел Гильгамеша блуждающим в одиночестве по пустыне, спящим, словно бродячая собака, на голой земле под кустом.

Эйнацир приказал допросить стражников, охранявших ворота.

Стражники ничего не ведали, лишь однажды на заре они выпустили царя из города. Лицо его было печальным, снаряжение – странным. В какую сторону он побрел и зачем – они сказать не могли. Стражникам не положено задерживать царя в воротах вопросами о том, куда он направляется, всякий раз, когда царь выходит из города.

Эйнацир собрал совет старейшин. С некоторых пор на совете стал присутствовать и я, так повелел Гильгамеш.

– Наш царь слишком молод и не ведает меры ни в чем. Он неумерен в храбрости, в любви к женщинам, а теперь, оказывается, не знает меры и в печали. Боюсь, что печаль его была неугодна богам и они лишили его разума. Знает ли кто из вас, в какой стороне пустыни искать его, чтобьы привести в город?

Молчали все и я тоже.

Эйнацир несколько раз посмотрел на меня пристально, но всякий раз, чувствуя его взгляд, я послушно склонял голову.

Спрашивать меня прямо он не хотел. Тогда получилось все бы узнали, что Гильгамеш доверяет свои тайны не ему, родственнику, а мне – человеку чужому и низшему по званию.

Я знал, что Эйнацир ненавидит меня. Часто, оказываясь поблизости, я ощущал его взгляд, полный презрения, злобы.

– Уж не взбрело ли тебе, Аннабидуг, в голову занять мое место? – спросил он однжды, когда мы были только вдвоем во дворце Гильгамеша и нас не слышал никто. Я тогда, по его мнению, слишком долго разговаривал с царем. – Иль ты не знаешь, что мое место только для тех, в ком течет кровь богов! Боги не допустят, чтобы простой смертный посмел приблизиться к ним. Ты и так чересчур высоко залетел!

Мне же смешно было и думать, чтол Эйнацир опасается меня. Или я сам не знал, что место умстителя священного сосуда досталось мне не по годам и не по рождению! Но так захотел царь. А он исполняет волю богов и стоит к ним ближе чем Эйнацир.

На совете старейшин было много мудрых людей. Им не понравились слова Эйнацира о царе, лишившемся разума от печали и скорби. И все разошлись молча, так ничего и не решив.

Еще несколько дней город жил в тревоге. Не часто царь покидает своих подданных так таинственно. Вечерами на площадях собирались бездельники и распускали слухи, один глупее другого.

Я же продолжал хранить тайну царя. Гильгамеш должен был уйти как можно дальше от города, чтобы его не сумели нагнать и привести назад как полоумного.

Однажды, когда я вышел из храма, меня окружили несколько старших жрецов. Все они были в родстве с Эйнациром. И каждый из них считал меня недостойным своего места, быть может еще и потому, что их сыновья были теперь ниже меня по званию.

– Аннабидуг, ты обязан сказать нам, где прячется Гильгамеш! – провозгласил старый Эйнацир, и в голосе его я услышал угрозу. – Ты ведь не хочешь, чтобы по воле богов тебя отвели на вершину башни и сбросили головою вниз?

Я представил, как голова моя разбивается внизу о камни, но продолжал молчать. Хотя за эти дни Гильгамеш ушел довольно далеко и можно было раскрыть его тайну.

– О тебе говорят как о человеке разумном, – заговорил старший жрец из храма Энки и хранитель бездны – небольшого водоема, котором3у положено быть при каждом храме мудрейшего из богов. – Ты скажешь нам все, что знаешь, и боги вновь станут милостивы к тебе.

Они говорили со мной так, словно я был обычным горожанином с улийы, а не старейшим жрецом храма великого Ана, словно я не знал хитростей их и уловок, словно не видел, как жрец свою собственную волю выдает за волю богов. Но они были старше меня, и я не мог им все это сказать, я лишь послушно склонил голову.

– Великий наш царь, Гильгамеш…, – начал я.

– Говори же скорее, где он! – перебил меня Эйнацир, поправляя свое одеяние из тончайшего хлопка, которое раздувал ветер.

– Царь удалился для беседы с Утнапишти…

– С кем? перебил меня вновь Эйнацир. И теперь в голосе его было недоумение.

– Рассказывай все по порядку, Аннабидуг, – вмешался старший жрец из храма Энки.

– Царь пожелал встретиться с дальним предком Утнапишти, чтобы познать тайну жизни и смерти.

Я проговорил это и окружившие меня старейшины переглянулись.

– Надеюсь, ты не вздумал шутить над нами? – переспросил Эйнацир.

– Я сказал правду.

– Давно бы так! – Эйнацир сразу повеселел. – Долго же придется искать Гильгамешу дальнего предка. Пожалуй на это не хватит всей его жизни! – он загадочно взглянул на меня, и я понял, что он соображает, как ему быть дальше. – Ты хорошо хранишь тайну нашего царя, Аннабидуг. Пусть она будет и нашей тайной. Ты же получишь награду. Мы подумаем, чем тебя лучше одарить: новым одеянием или молодым ослом.

Я вновь склонил голову, но про себя с ужасом подумал о возможной награде из рук Эйнацира. Мне еще не хватало получить от него подарок и тем запятнать свою жизнь. Пусть никогда мы не были богаты, но жили достойно.

Пусть никогда мы не были богаты, но жили достойно.

И дед мой и отец были младшими писцами при храме великого Ана.

В раннем детстве отец любил развлекать меня рассказами из школьной жизни. А потом наступил и мой срок идти в школу. Помню, мама разбудила меня рано утром, накормила лепешкой, другую лепешку, еще теплую, сунула с собой, отец вывел меня из дома, а мама проводжала со слезами на глазах.

С тех пор много лет ежедневно я вставал рано утром, наскоро съедал лепешку, другую брал с собой и ухолдил в школу.

Со временем я привык к ней и стал даже лучшим учеником, а в первые дни многое меня пугало.

Отец подвел меня к пожилому человеку, назвал его Отцом школы и почтительно перед ним склонился. Я же склониться не успел, и тогда Отец школы больно ударил меня по шее и пригнул мою голову.

– Вот так будешь склонять голову каждый раз при встрече со мной, – объяснил он мне и повернулся к отцу. – А он у тебя малопочтителен!

Отец принялся извиняться, говорить, что я просто излишне стыдлив и застенчив, что почитанию старших он учит меня с рождения.

Отец школы засмеялся, сказал, что застенчивость и нахальство часто уживаются вместе, и повел меня в дом, где было несколько комнат. В комнатах на скамейках из кирпича сидели ученики. И каждым классом ведал Старший брат, помошник Отца школы. В нашем классе, для самых маленьких Старший брат был глубоким старцем и годился нам в прадеды. Зато в среднем классе старший брат был молодым мужчиной.

Старший брат готовил к нашему приходу нужные таблички с правильно написанными знаками, а мы под его руководством разбирали эти таблички, учили слова и знаки наизусть, переписывали их в классе.

В первый же день на ногу моему соседу забрался скорпион, а он, оказывается боялся скорпионов и испуганно взвизгнул, прервав объяснения Старшего брата. За это в перерыв Старший брат подвел соседа к владеющему розгой, кривоногому широкоплечему невысокому человеку с руками, обросшими волосом. Владеющий розгой растянул моего соседа на полу и, облизнувшись, ударил его гибким прутом поперек спины. Я до конца дня с ужасом смотрел на это красный след от розги. А соселд был совсем маленького роста и, как оказалось, очень пугливый. Старший брат объявил нам, что так будет со всеми, кто станет нарушать полрядок, или плохо выполнит задание на дом, или опоздает на уроки.

Но потом мы поняли, что наш Старший брат был вовсе не злобным, и даже три удара розгой редко кому давал, а в других классах были такие, что прописывали и по пять и даже по десять ударов.

Дома же меня никогда не наказывали, и я до сих пор не могу смотреть без внутреннего содрагания, когда бьют человека.

Я не могу смотреть без внутреннего содрагания, когда бьют человека и тем более, малыша.

Мне же достался удар розгой на третий день.

В конце дня Владеющий розгой обычно выкликал несколькомальчиков, они выстраивались перед всеми, а потом послушно по очереди вытягивались на полу. И Владеющий розгой хлестал каждого, сколько положено. И вдруг на третий день выкликнул меня. Вместе с пятью другими. Оказывается, те пятеро во время перерыва громко играли на улице перед школой. Я с ними не играл, а разговаривал со своим соседом, 6но Владеющий розгой решил, что я тоже был с ними. Заикаясь от страха, я начал было оправдываться, но мне зашептали, что лучше признаться в своей вине, инче я получу в два раза больше ударов. А если не признаюсь опять, то получу еще столько же. И тогда я вытянулся перед Владеющим розгой, и, подтянув набедренник, сжал зубы. Многие во время наказания кричали и плакали, но я не вскрикнуло и также молча после двух ударов ушел в класс.

Соседпрошептал, что у меня на спине две страшные полосы, но я их не видел,а только чувствовал боль. Но вечером, когда я шел из школы домой, я старался поворачиваться к прохожим боком, чтобы они не увидели мою наказанную спину и не смеялись.

Мама долго ахала надо мной и сунула горсть фиников, отложенных к праздникам. Отец же смеялся:

– Знал бы ты, как меня били! Мне однажды шесть ударов досталось!

И все-таки скоро я стал лучшим учеником.

Некоторые знаки я изучил еще до школы. Отец брал иногда работу домой. Каждый хозяин сдавал зерно и другие припасы в храмовые хранилища. А писцы все записывали – кто сколько сдал. Отец приносил множество табличек и делал из них одну, общую. Или наоборот: брал общую табличку и с нее расписывал подругим, кому и сколько выдать зерна, рыбы, фиников, кунжутногго масла. Я с ранних лет, сидя на корточках рядом перед входом в дом, любил смотреть, как он работает.

Может быть поэтому многие знаки мне оказались знакомыми и моя рука писала их увереннее, красивее, чем руки других учеников. Скоро брат стал отличать мои таблички и похвалил их перед Отцом школы.

Отец школы спросил, не хочу ли я заниматься с ним дополнительно, и я согласился.

Заниматься отдельно с Отцом школы – особая честь.

Заниматься отдельно с Отцом школы – особая честь.

Но когда я сказал об этом дома, все всполошились. Ведь отец и в урожайные годы получал на семью в месяц не так-то много зерна, крупы полбы, кунжутного масла и фиников. Да еще за городом у нас был наследственный огород. На нем мы выращивали овощи. Рыбу мы ели только по праздникам, а мясо я пробовал в детстве лишь несколько раз. В тот год, когда я аошел в школу, многие посевы уничтожила болезнь, и урожай был слабый. И поэтому всем выдавали особенно мало еды из хранилищ. И весь вечер мама с отцом считали, сколько придется выделить за мое отдельное обучение Отцу школы.

Утром родитель мой пошел вместе со мной и, как всегда, почтительно кланяясь, заговорил с Отцом школы об оплате. Он так и сказал, что счастлив был узнать об особом внимании к его недостойному сыну. И пусть Отец школы сам назовет, сколько ему приносить зерна в месяц.

Ответ поразил моего отца, и он еще несколько лет вспоминал его слово в слово.

_ Я старый человек, у меня нет семьи и мне не нужно больше еды, чем я съедаю. А платой мне пусть будут успехи в учении твоего сына, потому что я разглядел в нем ученика, которого ждал всю жизнь.

Все-таки однажды, уже потом, когда мы пригласили Отца школы к себе домой, мы подарили ему новое одеяние.

А в то утро отец так и отходил от школы пятясь и кланяясь.

– Если ты будешь старателен, а боги – благосклонны к нам, то я постараюсь передать тебе все свои знания, – сказал Отец школы в один из первых дней дополнительной учебы.

– Я постараюсь передатьтебе все свои знания, – сказал Отец школы в один из первызх дней дополнительной учебы.

Учиться я любил, так же как и сейчас ежедневно стараюсь приумножать свои познания.

В классе мы заучивали написание простых слов. Отдельно я заучивал слова сложные. В классе изучали названия трав. Я запоминал их свойства, а потом Отец школы привел меня к себе и показал высушенные травы, которые росли в горах. А я и гор-то никогда не видел.

– Обычный писец этого может не знать, ты же – помни их все, – говорил мой учитель.

В классе узнавали названия речных рыб. Я же рисовал на земле еще и морских, хотя моря тоже не видел никогда. И так было все годы учения. Я запоминал названия каменных предметов, которыми пользовались наши предки, и которые теперь уже все забыли. Решал трудные математические задачи, а в старших классах постигал тайны нахождения руд и извлечения из них металла. Вместе с Отцом школы мы разбирали старинные таблички, в них рассказывалось о жизни других городов и других царей.

Каждый день я выходил из школы с грузом табличек и переписывал их дома до темноты. Мне нравилось водить острой палочкой по незатвердевшей глине. Я брал таблички, созданные лучшими писцами прошлого и учился у них красоте знаков. Со временем мне удалось их превзойти.

Однажды нашу школу посетил сам Эйнацир. Он уже и тогда был также стар, как теперь. Отец школы, низко склонившийся перед ним, с гордостью показал мои таблички.

– Пусть так и пишет дальше, – сказал Эйнацир снисходительно, – но отчего в его табличках столь мало слов, прославляющую великую богиню Иштар?

Отец школы засуетился, сказал, что эти таблички посвящены правилу вождения кораблей, что он первым делом учит детей почитанию богов, но Эйнацир его уже не слушал.

Потом я специально сочинил несколько гимнов в честь великой богини, они были посланы Эйнациру, но не знаю, стал ли он их читать.

Теперь я вспоминаю с приятной грустью те времена. Сколько раз мы сидели с Отцом школы голова к голове над какой-нибудь редкой табличкой, разбирая ее смысл. Начинало темнеть, и учитель мой ставил рядом светильник. Из под камня сыпались искры на трут, наконец он начинал тлеть, слабенький огонек переносился к фитилю. Сосуд для светильника был у Отца школы очень старый, из серой пористой глины, слепленный руками его бабушки.

– Бабушки уже нет, а следы ее пальцев на глине – живут, – любил повторять Отец школы.

С тех пор, как я стал с ним заниматься, меня не наказывали. Но однажды я сделал такое, за что мог попасть не к Владеющему розгой, а к городскому палачу. И лишь доброта Гильгамеша спасла меня.

Лишь доброта Гильгамеша спасла меня.

На площади неподалеку от школы мы несколько раз затевали игры с боевыми сетями. Учились набрасывать их друг на друга и ловко от них уворачиваться. Умение владеть сетью – искусство особое, оно дается не каждому. Но такое свойство дали мне боги – если я занимаюсь каким-нибудь делом, то стараюсь постичь его в совершенстве. Так было и с сетью. И скоро не стало ученика, который мог бы увернуться от моих бросков.

Иногда около нас останавливаясь знаменитые воины, показывали свои приемы. Иногда проходил сам Гильгамеш в сопровождении богатыря Бирхуртура.

Мой папа рассказывал, что Гильгамеша в раннем детстве уронили с корабля в реку. И если бы не сам Лугальбанда,царем у нас назвали бы другого. С тех пор воспитателем к Гильгамешу был приставлен Бирхуртур.

Гильгамеша любой мог узнать сразу. Хотя бы по одеждам. Мы, дети, носили только набедренники. У многих рабов до конца жизни одежды и не было. И воины тоже шли в походы в одних набедренниках. Лишь в последние годы люди стали делать больше тканей и носить одеяние. И уже этим отличаться от нас.

Он проходил мимо нас по площади рядом с Бирхуртуром в своих ярких одеждах и приостанавливался, глядя на наши игры. Наверно, ему тоже хотелось с нами поиграть, но царям забавы простых людей недоступны. Бирхуртур, всегда носивший при себе меч и кинжал, был суров, он быстро уводил будущего царя с площади.

Но однажды Гильгамеш спустился к нам один и сразу присоединился к нашей игре.

Мы увидели, как мастерски он владеет сетью. Обучение Бирхутура не прошло впустую. Потом мы по очереди ловили сетью его, и это тоже не сумел сделать никто. Наконец, сеть попала и мне в руки. А я успел рассмотреть, что Гильгамеш отклоняется от сети влево. При броске я учел это и с первого раза набросил сеть на будущего царя.

И тут неожиданно с разных сторон площади с ужасом вскрикнули два человека.

Первым человеком был отец. Он представил то страшное наказание, которое грозит мне, унизившему будущего царя. Вторым – Бирхуртур. Он не мог допустить, чтобы его воспитанник привыкал к поражениям в бою. К тому же, наказание грозило и ему, потому что обязательно кто-нибудь обо всем донес бы во дворец. А еще, об этом я узнал позже, став взрослым, существовало тайное пророчество, что город наш перестанет существовать, когда на царя падет боевая сеть.

С двух сторон мой отец и Бирхуртур подбежали к запутавшемуся Гильгамешу. Бирхуртур не ждал, пока Гильгамеш освободится сам, выхватил нож и стал разрезать сеть. Боевая сеть крепка – быстро ее не разрежешь. Но Бирхуртуру и не требовалось разрезать ее всю, лишь бы освободить царственного воспитанника.

Отец мой причитая, кланяясь, крутился вокруг богатыря, умолял простить меня, говорил что-то про мои успехи в учении. Но Бирхуртур поступил так, как был обязан. Он связал мне руки и поволок меня вслед за собой ко дворцу. Рядом брел Гильгамеш и тоже пытался говорить о моей невиновности. Но Бирхуртур лишь уныло отмахивался. Он и сам все понимал, но что мог поделать! Моя плетеная из соломы сумка с табличками осталась на площади рядом с драной сетью. И я в этот момент переживал не за свою судьбу, а за те таблички, которые мне доверил учитель.

Я был приведен ко дворцу царейб передан стражнику, и тот подвел меня к яме. В яму я спрыгнул сам, не стал дожидаться, пока меня спихнет стражник, он же захлопнул за мной бронзовую решетку.

Но очень скоро около ямы появился сам Гильгамеш.

– Аннабидуг! Тебя ведь так зовут? – откуда-то он уже знал мое имя. – Держи лепешку. – И он просунул сквозь щель решетки лепешку на длинной палке. Столь вкусной лепешки я не ел никогда. Потом он принес сочный плод, его название я заучил вместе с Отцом школы, хотя прежде не пробовал. Он рос в царском саду на единственном дереве.

– Отец придет и освободит тебя, – сказал Гильгамеш. Ты не пугайся.

Скоро и в самом деле стражник поднял решетку, вытащил меня из ямы и поставил перед самим Лугальбандой.

– И этот малыш сумел накрыть сетью моего сына! – Равный богам был весел и добр. – Мне сказали, что ты из семьи младшего писца храма великого Ана, что у тебя большие успехи в школе. За тебя просил и мой сын. А пророчество, оно недействительно, в нем говорится о царе, а не о сыне.

Фразу про пророчество я понял, только повзрослев. Тогда же до меня лишь дошло, что проступок мой прощается.

– Так ли ты ловок в обращении с сетью, как говорят?

– Еще как! Ловчее меня в школе нет! – расхрабрился я.

– Гильгамеш хочет играть с тобою по вечерам. Я согласен. Это будет ему полезно. Так он научится искусству ухода от боевой сети. Сейчас ее принесут и ты покажешь свое умение.

Стражник принес сеть. Я умело развернул ее и поставил две основные палки углом.

Стражник привел крупного пса, с такими ходят охотники и пастухи. Пес смотрел на меня и злобно ворчал.

– Сумеешь поймать собаку, не испугаешься? – спросил Лугальбанда. – Или язык твой смелее, чем руки?

– Я поймаю, о царь, – ответил я, хотя никогда прежде не шел с сетью против зверя.

Стражник спустил пса, и тот молча бросился на меня. И в тот миг, когда он оторвался от земли, чтобы вцепиться мне в горло, а пасть его с желтыми клыками была раскрыта, и брызгами из нее летела слюна, в тот самый миг, я бросил на него сеть, и пес запутался в ней, опрокинулся на спину, а потом неожиданно жалобно заскулил.

– Тебя хвалили не зря, – сказал Лугальбанда. – Ступай домой, стражник проводит тебя, и передай этот кувшин с маслом отцу, – тут кто-то из слуг протянул мне большой тяжелый кувшин, – этого вам хватит надолго. Скажи ему, что он хорошо воспитывает своего сына. Я доволен.

Я низко поклонился и пятясь, крепко зажав кувшин, пошел вслед за стражником.

На другой день тот же стражник пришел после занятий в школу, и мы вместе поднялись ко дворцу.

Мы вместе поднялись ко дворцу, там меня ждал Гильгамеш.

Под наблюдением Бирхуртура я ловил будущего царя сетью, потом он ловил меня, потом снова я. И мне все реже удавалось настигнуть его.

В первый вечер, когда стражник привел меня домой, отец собирал все самое ценное в доме, чтобы отнести в подарок старшему писцу храма. Отец надеялся, что с помощью старшего писца мне уменьшат наказание. Когда же мы со стражником явились домой, отец решил устроить праздник и уговаривал стражника остаться с нами поужинать. Но стражнику полагалось сразу вернуться во дворец. Хотя от чаши сикеры он не отказался.

Родители допоздна расспрашивали меня о том, что было во дворце и рассказ свой я повторил им несколько раз.

– Думал ли я, что сам великий царь Лугальбанда обратит свой взор на нашего сына! – несколько раз восклицал отец.

Но мама потом ответила:

– И все же спокойнее тому, кто держится от царей подальше!

В школе тоже меня расспрашивали ученики. И подошел Владеющий розгой:

– Говорят, ты видел во дворце палача, ему не нужен помощник?

Пришлось ответить, что палача я не видел.

– С царями нужно быть осторожным и не всегда показывать свои знания. Чаще царям неприятно, когда кто-то рядом знает больше, чем они, – сказал мне Отец школы, когда после уроков мы остались вдвоем, а на улице уже маячил стражник, пришедший за мной. – И все же, если представится случай, попроси, чтобы перестелили крышу у школы, а то скоро начнутся дожди – ты сам знаешь, как она течет. И еще попроси хорошей глины для табличек – та, что есть, мягка недостаточно.

И я попросил, но это были другие дни.

А пока каждый вечер я шел вместе со стражником ко дворцу, там ждал меня Гильгамеш и под наблюдением Бирхуртура я пытался накрыть его сетью. Уже после нескольких занятий мне это почти не удавалось. Он все время оказывался сзади меня.

В конце игры по молчаливому знаку Бирхуртура стражник выносил для меня угощение для семьи, чаще сосуд с зерном, и мы отправлялись домой.

– Вот и сын уже стал кормильцем! – радовался отец.

Но однажды стражник за мной не пришел. Не пришел он и на другой день. А потом я узнал, что ыеликий Лугальбанда отправился в соседний город на праздники и прихватил с собою Гильгамеша. Лишь через несколько месяцев я снова увидел егою Но встреча наша чуть не стала нашей гибелью.

Встреча наша чуть не стала нашей гибелью.

Всей школой мы отправились за город к реке, туда, где были заросли тростника. С нами не было лишь малышей. Отец школы выдал нам мечи, и мы рубили тростник, чтобы потом покрыть им заново крышу.

Заросли были густы и высоки, они простирались далеко, в них забредали дикие ослы – онагры, а иногда и зверь пострашнее. Отец школы сказал нам об этом и приказал быть осторожными.

И все же мы разбежались в разные стороны, каждый рубил на своем участке.

Я оглянулся и увидел Гильгамеша. В отдалении стоял и Бирхуртур, разговаривал с нашим Отцом школы. Отец школы держал перед собой барабан, по-видимому, ему не понравилось, что мы разбежались кто куда, и он хотел нас собрать. Бирхуртуру он был дальним родственником и потому вступил с ним в беседу.

Я же, увидев Гильгамеша и продолжая рубить тростник, обдумывал, надо ли мне к нему приблизиться. С одной стороны было бы невежливым и непристойным сделать вид, что я не заметил сына великого Лугальбанды. С другой – он ведь не звал меня, и смею ли я без его зова навязывать ему свое общество?

Я так размышлял, а потом увидел, что из зарослей в сторону Гильгамеша направляется тигрица.

Настоящая огромная тигрица вышла из зарослей и спокойно, плавно, как ни в чем не бывало шла на Гильгамеша. Он же ее не видел, а смотрел в мою сторону. Потом она припала на передние лапы, как припадают тигры, чтобы броситься на живую добычу. Хвост ее мелко дрожал, и чуть приподнятая верхняя губа – тоже.

Тут уж стало не до размышлений.

– Я с тобой, Гильгамеш! – крикнул я и бросился к нему со своим бронзовым мечом.

Гильгамеш оглянулся, увидел тигрицу и тоже выхватил меч.

Тигрица так и лежала, припав к земле, а мы уже стояли спина к спине, готовые отразить ее нападение.

Но если бы она и в самом деле бросилась на нас, что смогли бы мы сделать нашими мечами.

– Это опять ты! – удивился Гильгамеш. – Откуда ты взялся, Аннабидуг? Ты должен быть в школе. Я смотрю, кто-то, похожий на тебя, рубит тростник. – Так говорил Гильгамеш и был он спокоен, словно тигрицы на него нападают каждый день. – Не кричи громко, а то услышит Бирхуртур, я же хочу сам поразить ее.

Вот что значило быть настоящим царем!

– Думаешь, она прыгнет? – спросил он также спокойно.

Тигрица замерла. Ее, видимо, обескуражило то, что нас оказалось двое.

А тут и Бирхуртур с Отцом школы увидели нас. Бирхуртур бросился на тигрицу со своим мечом, но еще мудрее поступил Отец школы. Он просто забил в барабан.

Барабанный бой был столь оглушителен, что тигрице это не понравилось и она медленно повернулась в сторону зарослей, а потом бросилась туда, уже не скрывая ужаса.

– Надо сказать охотникам, пусть изловят ее, – проговорил Бирхуртур.

Они с Гильгамешем покинули нас, а Отец школы устало произнес:

– Я только собрался заговорить о крыше и глине…

На бой барабана сбежались ученики. И наш учитель, проверив, что все мы на месте, повел нас в город, даже не собрав тростник. Он боялся, как бы тигрица не надумала вернуться.

В то время каменной стены вокруг Урука еще не было, ее построили по велению Гильгамеша, а вокруг города был выкопан неглубокий ров, и дикие звери иногда по ночам забредали на улицыю Были случаи, когда они задирали ослов и даже уносили детей.

В тот же вечер вновь за мной зашел стражник.

В тот же вечер вновь за мной зашел стражник.

– Аннабидуг, твое поведение достойно награды, – сказал великий царь, когда меня поставили перед ним. – О чем ты хочешь просить богов? Быть может я выполню их волю.

Не так просто сразу сказать о сокровенном желании. Чаще оно живет в тайнике сердца и не всплывает по первому зову. Мне вспомнились слова Отца школы, и я сказал о них.

– Так будет, – проговорил, улыбаясь моей просьбе, великий царь. – Завтра новая крыша покроет твою школу и у вас будет хорошая глина. Вот еще что… Я советовался с богами, они благосклонны к тебе. Пройдет несколько лет и ты закончишь учение. Для тебя будет сохранено место младшего жреца в храме великого Ана.

Место жреца! В нашей семье никто еще не поднимался столь высоко. Это была поистине царская награда!

– Там стоит молодой осел с поклажей. Отведешь его в свой дом. В одном из тюков – припасы, в другом – одеяние для всей семьи. Осла поставь в своем дворе.

Эта награда тоже была поистине царской!

Таким я видел великого Лугальбанду в последний раз.

И если теперь, когда Гильгамеш столь надолго покинул свой город, кое-кто распространяет слухи, что царь наш вовсе и не сын Лугальбанды, а якобы сын демона, то я готов стать главной преградой на пути этих подлых слухов.

После той награды наша семья жила сытно. Мы даже пригласили в гости Отца школы и подарили ему новое одеяние. И семье Алайи я каждый день относил лепешки.

В последнем классе я чаще был Старшим братом, чем простым учеником, потому что тот Старший брат, с которым когда-то мы начинали учение, совсем одряхлел, и глаза его не различали знаков.

Тогда же случилось событие, принесшее мне короткую радость и долгие неприятности.

Раз в году в городе состязались лучшие писцыю Обычно в состязании участвовали те, кто мечтал получить хорошее место. Ученики последнего класса тоже допускались к соревнованию. Это был большой праздник в честь дарования богами нам, жителям Урука письма. Искусство письма люди получили в подарок во время правления великого Энмеркара, деда Гильгамеша.

Всем участникам состязаний на площади давалась одинаковая табличка, и мы должны были ее переписать, но не подписывать свое имя, а лишь поставить тайный знак. Эти таблички мы складывали в плетеные коробки. И самые знаменитые писцы изучали их, отбирая лучшую. Иногда они долго спорили. Говорят, что за несколько лет до того было даже два победителя, ибо они оказались двойняшками и писали одинаково красиво.

Табличка, которую мне выдали вместе со всеми, была хорошо знакома – я разбирал ее когда-то с Отцом школы. При переписывании я приложил все свое умение и сдал ее без волнения – ведь место в храме великого Ана было уже при мне. Меня даже уже начали готовить к посвящению в младшие жрецы.

Вечером мы все собрались на площади, и знаменитый писец, его должность называлась Затвердитель царского слова, стал называть знаки победивших табличек, а мы поднимали свои таблички с такими же знаками.

Моя табличка была в состязании первой. Вторым шел родственник Эйнацира.

Отец школы встретил это известие с озабоченным лицом.

– Лучше, если бы вы поменялись местами, Аннабидуг. Эйнацир запомнит твое имя, и ты навсегда станешь его врагом.

– Что он мне может сделать плохого, если я ничем его не обидел?

– Боги и так отчего-то постоянно ставят тебя рядом с царями, видимо, у них есть свой тайный замысел, хорошо, если они также будут благоволить к тебе и далее. Но жизнь длинна и человеку не всегда удается удержать при себе любовь богов. И вот тогда лучше тебе не попадаться на пути Эйнацира!

* * *

– Лучше тебе не попадаться на пути Эйнацира! – сказал мне когда-то Отец школы.

Как же он был прав!

Когда боги забрали к себе великого Лугульбанду, были дни смятения, и в эти дни Эйнацир мог сделаться нашим царем.

Его поддерживали старые жрецы. Но молодые, а также все воины встали за Гильгамеша.

Эйнацир, двоюродный брат Лугальбанды, многим казался вечным. Мало, кто знал точно, сколько он прожил лет. По старинным таблицам получалось, что он старше самого Лугальбанды. Ведь в походе, когда Энмеркар вел свою армию через горы, а Лугальбанда занемог, именно Эйнацир оставил его умирать в пещере.

Говорят, боги открыли ему секрет снадобья из носорожьего рога, и, благодаря этому снадобью, он будет жить на земле, пока ему самому не надоест.

Боюсь, что это занятие надоест ему нескоро, если он решил сделаться царем Урука.

Кто-то ведь распускал дурные слухи о Гильгамеше. А слухи обычно распускает тот, кому это выгодно.

Что-то в последние дни в городе происходило, о чем я мог лишь догадываться.

В сумерках вдруг подошел ко мне старший жрец из храма великой Иштар и, убедившись, что улица пуста, прошептал:

– Не поддавайся, Аннабидуг!

Потом также встретился мне Тот, кто командовал тяжелыми воинами.

– Не бойся, он не выполнит свои угрозы, мы не позволим.

И, наконец, Алайя, у них, у жен свои разговоры между собой, передала мне чужую тайну:

– Эйнацир при большой луне станет царем, и ты будешь к этому причастен.

Если бы боги подали мне какой-нибудь сигнал, я бы и сам стал участвовать в выборе Эйнацира царем. Но пока все говорило о том, что наш Гильгамеш жив, и мало того – скоро вернется в город.

Мне ведь тоже стали доступны многие тайные гадания, пророчества, которые недоступны простому смертному, и которые мтарший жрец охраняет от остальных больше, чем собственную жизнь.

Я встретился кое-с-кем из воинов, с теми, в ком я был уверен. Я изготовил четыре одинаковые таблицы, вложил их в руки воинам и отправил тех воинов в разные стороны. Если Гильгамеш, и в самом деле, возвращался в город, то кто-то из воинов должен был его отыскать. Прочитав таблицу, Гильгамеш шел бы быстрее.

Воины удалились и не было от них известий.

Воины удалились и не было от них известий.

Однажды на рассвете я и сам вышел из города и пошел по степи, куда вели меня ноги. Я не взял с собою запаса воды, но мне повстречался охотник, который помог утолить мне жажду. С охотником этим я был когда-то знаком. Много времени назад он приходил в город, сильным почти как боги и говорящим на языке зверей. Охотник был юн, я указал ему путь ко дворцу Гильгамеша.

Нет, царя охотник не видел. Хотя понял, что кто-то могучий и сильный прошел по степи и горам, сражаясь с теми из зверей, кто осмеливался на него напасть, и побеждая их.

Я хотел пройти к водопою, к тому месту, где когда-то охотник подсматривал за Энкиду, но охотник отказался сопровождать меня.

– Туда не ходи, это место испорчено, – сказал он.

– Чем же оно испорчено? Или там стала плохая вода?

– Там поселилось другое чудовище – страшное, с длинными волосами, во рваной одежде безумная старуха. Я боюсь приближаться к ней, чтобы она не послала на меня беду. Она поселилась среди тех кустов, где узнавали когда-то друг друга веселая красавица Шамхат и Энкиду. Ее даже звери обходят. Иногда из жалости мы бросаем ей кое-какую еду, в другое время она питается травами.

Охотник сказал так, и я догадался, что за чудовище там поселилось.

Я спросил, велика ли его семья. Ведь когда-то, будучи юным, ради Шамхат он готов был ослушаться самого Гильгамеша.

– Жена у меня хорошая. Родила трех сыновей, готовит вкусную пищу, работящая.

Я пошел к водопою, и охотник неодобрительно смотрел мне в след. Но до водопоя я не дошел. Из-за кустов навстречу мне двинулось чудище, страшное, грязное.

– Что ты потерял здесь, Аннабидуг? – заговорило чудище хрипло, не скрывая неприязни.

И я не удивлялся, что оно знало мое имя.

– Это место свято, и я буду охранять его до тех пор, пока не почувствую приближение смерти.

– Пойдем со мною, Шамхат. У тебя есть сестра, у сестры семья, дом. Ты поселишься с нами и никто не посмеет обидеть тебя.

– Шамхат жила среди людей и умерла. Ее больше нет. Шамхат заслужила проклятие того, кого больше всех на свете любила. Он был счастлив среди зверей, но Шамхат приблизилась к нему и своей любовью превратила его в человека. Став человеком, он познал несчастье и познал смерть. Умирая, он проклял Шамхат и ее любовь.

– Ты все не так поняла. Разве ты не знаешь, что он произнес свои страшные слова в мгновения испуга. Но боги пристыдили его, успокоили и дали ему твердость. Боги вступились за Шамхат, и проклятье, произнесенное им, недействительно.

– Оно недействительно лишь для богов, – покачало головой страшилище. – Это место свято и я останусь при нем. Тот же, кого ты ищешь, в другой стороне. Здесь его не ищи. Он скоро вернется в город, я знаю. Боги, отняв у него вечность, дали взамен ему спокойную мудрость. Иди же в город и крепись, тебя ждут испытания.

Чудище было совсем не безумно.

– Спасибо тебе, Шамхат, и прости нас за все. Знай же и ты, что дом твоей сестры всегда для тебя открыт.

Я повернул назад к городу, обдумывая услышанное пророчество. В городе меня уже поджидали.

В городе меня уже поджидали.

– Ты оставил служение в храме, Аннабидуг. Это – большая провинность перед богами, – сказал Эйнацир, когда стражники, связав мне сзади руки веревкой из плетеного тростника, привели меня к нему.

– Я искал Гильгамеша, – сказал я коротко.

– Его не надо искать. Гильгамеш не вернется.

Эйнацир приказал стражникам удалиться и своим кинжалом обрезал веревку на моих руках. Мне были неприятны прикосновения его старческих рук, но я стерпел.

– Гильгамеш не вернется, ты ведь сам сказал нам об этом. Или не помнишь?

– Я сказал, что Гильгамеш отправился для беседы с дальним Утнапишти.

– Ты был неточен в словах. Гильгамеш не только отправился для беседы у Утнапишти, но и решил там остаться. Среди черноголовых не было человека, который бы вернулся от Утнапишти. Или ты знаешь такого? Ты ведь любишь читать старинные записи.

– Но не было и человека, который отправился к Утнапишти. Об этом тоже нет в записях ни слова. – Я осмелился возразить самому Эйнациру и сразу попался.

Эйнацир презрительно на меня посмотрел.

– Может ли человек описать встречу с Утнапишти, если назад ему нет дороги?

Эйнацир был прав, и потому я, склонив голову, спросил его:

– Что же ты ждешь от меня?

– Я давно мог избавиться от тебя, Аннабидуг. Ты сам знаешь, как легко это сделать. Или ты думаешь, что этот полузверь, Энкиду умер только по воле богов? Знай же, что когда боги приговаривают здорового, полного сил человека к смерти, то на земле должен быть другой человек, который исполняет их волю.

Эйнацир сказал так, и дыхание страшной тайны коснулось меня. Тайна была столь темна, глубока и ужасна, что я побоялся заглянуть в ее бездну.

– Что же ты ждешь от меня? – повторил я.

– Ты еще слишком молод, Аннабидуг, и потому нетерпелив. Не надо торопить события, они придут к тебе сами.

– Хорошо, я не буду торопить их, но тебе ведь что-то от меня надо?

– Ты снова неправ, Аннабидуг, мне от тебя не надо ничего. Это тебе надо от меня и очень многого.

Возможно, он дожидался от меня ответа, но я смолчал.

– Все я тебе дать не смогу. Но кое-что ты получишь, или… или не получишь ничего. Совсем ничего. И жизнь твоя на этом оборвется.

Я промолчал снова.

– Ты правильно делаешь, что молчишь. Все-таки, стал взрослее. Я готов уважать тебя, Аннабидуг. Я знаю, ты мечтал получить место личного писца при Гильгамеше, Затвердителя царского слова. Я дам тебе это место.

– Но для этого ты должен стать царем, – все-таки не удержался я.

– Я стану им очень скоро. Ты же подтвердишь то, что сказал мне однажды при всех.

– Я не знаю, о чем ты говоришь.

– Я напомню тебе. Я ведь не хочу, чтобы ты подтверждал всевозможные нелепости о рождении Гильгамеша от демона. Такое могло появиться лишь в голове низкого человека, опьяненного сикерой. Но ты ждал от меня именно этого.

Я снова молчал.

– Ты подтвердишь свои слова о том, что Гильгамеш отправился к Утнапишти. Все в городе знают, как благоволят к тебе боги. Я тоже буду выполнять их волю и сделаю тебя своим личным писцом. Я очень много знаю, Аннабидуг, о жизни. Мне известны такие тайны, о которых не догадаться всем жителям города, соединенным на площади. Старше меня нет человека среди черноголовых, разве что дальний предок, но он потому и дальний, что не может поделиться своими тайнами. Я же готов многими из них с тобой поделиться. Я ведь знаю, как ты любишь вчитываться в старинные письмена. Мои истории дадут тебе больше, чем эти глиняные таблицы. И ты сможешь многое записать. Скажи, разве я не даю возможность осуществиться главной твоей мечте?

– Ты всегда прав, о великий Эйнацир. А теперь скажи, что ждет меня, если я не соглашусь исполнить твою волю.

– Тебя не ждет ничего, ты просто упадешь с башни вниз головой. Семья же твоя будет изгнана из города и проклята за распространение нелепых слухов о рождении Гильгамеша. Они будут бродить по степи, и каждый их будет отгонять от себя, как облезлую вонючую собаку.

– Позволь мне посоветоваться с богом, в честь которого я назван и в храме которого я служу.

– Я добр к тебе, потому позволю и это. Утром, едва поднимется Шамаш, ты скажешь мне, что тебе присоветовал великий Ан. И завтра же подтвердишь свои слова на площади перед народом Урука. Город не может так долго жить без царя и верховного жреца. Гильгамеш не вернется от Утнапишти, оттуда не возвращается никто. Народу Урука нужен новый царь. Этим царем могу быть только я.

Слова Эйнацира я слушал с негодованием. Но он был прав, и это было самое страшное в его словах.

– Гильгамеш вернется.

– Мне странно слышать это от тебя, занимающего место старшего жреца. Я не зря думал, что оно досталось тебе по ошибке. Ты так и не понял: Гильгамеш может вернуться сегодня, даже завтра утром. Но с того момента, когда я по воле богов и по желанию народа Урука стану царем, Гильгамеш не вернется. А если кто-то, принявший его обличье, объявится в городе, то всем станет ясно, что это – демон, хватающий людей, чтобы утащить их в царство мертвых. Ты ведь знаешь, что демоны могут принять любое обличье. Но для того мы, жрецы, и существуем, чтобы спасать от них наш народ.

– Я буду советоваться с великим Аном, – смог лишь ответить я.

– Тебя отведут в Эану, в отдельное помещение. Туда тебе принесут пищу и воду, постель. Смотри, не опоздай же с ответом!

– Не опоздай же с ответом! – проговорил великий Эйнацир, и стражники увели этого жалкого, трясущегося от страха писца, уже много лет смеющего воображать, что он приблизился к богам.

На самом-то деле никого, кроме его, Эйнацира, ближе к богам в городе не было. И завтра он исполнит их волю!

Сколько лет Эйнацир ждал этого дня. Не раз он предлагал богам себя для царского служения. Но боги капризны и переменчивы. Они отворачивались от него и выбирали недостойных. Так они выбрали Лугальбанду, оставленного в пещере. Человека уже считали мертвым. Но его посетил великий Шамаш, а потом он удостоился чести беседовать с самой Иштар. Потом боги выбрали ветреного Гильгамеша.

Но с некоторых пор Иштар, покровительница Урука, отвернулась от царя. Не пропали впустую сокровенные слова, исступленные молитвы. Завтра он станет царем. Иначе вся его долгая жизнь потеряла бы смысл.

Он, главный жрец храма Иштар, Эйнацир, поднялся на верхнюю площадку, чтобы обратиться к богине с последней мольбою.

Сколько бы за длинную жизнь он не обращался к великой богине, никогда не представала она перед ним в человечьем обличье. Он скрывал это от других жрецов, рассказывая им то, о чем лишь мечтал, но что не случалось ни разу.

Любой смертный может обратиться к богине ночью. Но услышит ли она молитву, не знает никто. Ночью богиня спокойна и равнодушна.

Лишь главному жрецу дано право обращаться к ней днем, когда она проводит время на небесных лугах в своем дворце.

Эйнацир знал много тайных магических знаков, и впервые они сошлись перед ним самым неожиданным образом. Богиня ждала его на земле, в их городе, на площади. Она ждала его и готова была выслушать все потаенные просьбы. Знаки сходились так, что показывали верх ее благосклонности.

Эйнацир заспешил по крутым ступеням вниз. Издали он пытался разглядеть на площади фигуру той, кем была в этот миг богиня. Она бродила по площади перед храмом, как бы разглядывая что-то на земле, а на самом деле, поджидая его, Эйнацира.

Он сбехал на площадь и, стараясь успокоить дыхание, быстро направился к ней. Наконец-то, вечно юная дева примет и его объятия, и он скажет ей все, о чем исступленно просил многие годы с верхней площадки храма.

Богиня стояла, повернувшись к нему спиной, и он обнял ее прекрасные полуобнаженные плечи. – О богиня! О великая Иштар! – сказал он, и голос его от волнения прервался.

Богиня резко вывернулась из его рук и повернулась к нему лицом. И в лице ее он узнал лицо Алайи, красавицы Алайи, сестры Шамхат, которая по капризу богов досталась в жены Аннабидугу.

Алайя с омерзением вырвалась из его рук и плюнув ему в лицо, отбежала в сторону.

– Верни мне Аннабидуга, гадкий старик! – прокричала она, так громко, что на них оглянулись люди с другой стороны площади.

И Эйнацир с ужасом понял, что боги вновь от него отвернулись, что не станет он завтра царем.

– Верни мне Аннабидуга! – снова прокричала Алайя.

И Эйнацир уже не мог отличить, то ли это негодовала обыкновенная женщина, то ли требовала сама великая богиня.

– Все-таки, я поступлю так, как сказал, – подумал Эйнацир, – и боги согласятся со мной.

– Боги согласятся со мной, – подумал вслух Эйнацир.

Он не догадывался, что Гильгамеш и Уршанаби остановились лишь в одном переходе от города.

О многом не догадывался Эйнацир.

Сверху, почти с самого неба наблюдал за ним Аннабидуг. По узким лестницам стражники подняли Аннабидуга на одну из верхних площадок прекрасного храма Эаны. Как любил он этот храм, про который говорили, что боги его спустили с небес. И вот теперь Аннабидуг находился на недосягаемой высоте. Стражники закрыли за ним вход на площадку. Здесь была циновка, кувшин с водой, лепешка. И птицы, которые парили вокруг него.

А внизу простирался город. И смотреть на него с такой высоты было интересно, неожиданно, тревожно. Он разглядел и свою улицу, и свой дом, и даже прекрасную жену свою, Алайю. Она была вместе с детьми, двумя его сыновьями, и ни о чем не догадывалась.

Но потом он перевел взгляд на площадь под храмом, и, о чудо – там он тоже увидел свою жену. Одна Алайя стояла возле дома, держа за руку младшего сына, другая, точно такая же, ходила по площади, поджидая кого-то.

Чудо было столь дивным, что Аннабидуг на время закрыл глаза. Обыкновенный человек не может находиться одновременно в двух местах. И если такого он не замечал за Алайей прежде, то этого не могло быть и теперь.

Он снова открыл глаза и вновь увидел обеих своих жен. То есть, одну, но одновременно в двух местах. К той, что на площади, спешил Эйнацир. Неужели его она поджидала!

Мерзкими своими руками Эйнацир схватил его жену за плечи. Но она вывернулась и плюнула ему в лицо. И донесся ее крик: "Верни мне Аннабидуга!"

Да, жена его всегда была смелой. И он может гордиться ею.

Аннабидуг видел, как старец поплелся к своему жилищу. И еще со своей высоты он увидел то, что не видел Эйнацир. Алайя тоже заспешила с площади. И когда повернула она на улицу, спускающуюся круто вниз, неожиданно растворилась в воздухе, словно ее не было вовсе, словно не ходила она только что по площади.

Испугавшись, Аннабидуг посмотрел на свой дом. Другая Алайя по-прежнему стояла около дома, разговаривала с соседкой, держа за руку младшего сына.

– О боги! Я счастлив уже тем, что вы послали мне чудо! только это и осталось проговорить.

Что ж, не зря он носил имя "На небе он хорош". Здесь, на небе к нему и пришло решение. Он выйдет завтра на площадь к народу. И скажет все, что знает. А знает он, что Гильгамеш скоро должен вернуться, иначе зачем боги послали бы ему столь удивительный знак.

Так подумал он и тут же вздрогнул от догадки: уж не сама ли великая богиня Иштар предстала перед ним в обличье его жены! Ну конечно, это была она, как он сразу не догадался! Сама богиня охраняет его жизнь, их семью, и никакой Эйнацир им не страшен.

– О, великая богиня, ты была столь же прекрасна, как и всегда! Помоги же и Гильгамешу! – сказал он, обращая лицо к небу.

– Помоги же и Гильгамешу! – сказал он, обращая лицо к небу.

Но великая богиня уже и сама решила помогать тому, кто однажды посмел пренебречь еелюбовью.

Чувства богов переменчивы. Еще утром она ненавидела Гильгамеша, с удовольствием готовила для него оазис с манящей водой и змеиную нору.

Теперь же, лишив его цветка вечной жизни, она вдруг увидела такую печаль, такую скорбь на лице царя, что нечаянно пожалела его, а пожалев, вновь полюбила.

И в то же мгновение Гильгамеш почувствовал, как легко ему дышится, словно только что нес он непомерную тяжесть, а теперь освободился, сбросив ее в пропасть. И каждый житель Урука тоже почувствовал странное облегчение.

И решила одарить богиня Гильгамеша всеми своими знаниями, всей мудростью, что когда-то сумела она увезти от великого Энки. Боги – не люди. Людей решения озаряют быстро, но чтобы исполнить их, не хватает и жизни. У богов иначе – они и решают и делают сразу. Богиня решила, и Гильгамеш тут же почувствовал торжественный покой в душе и необыкновенную ясность в голове.

Так взамен вечной жизни царь получил божественную мудрость.

Утром, едва солнечный свет озарил пространство, увидел Аннабидуг с поднебесной своей высоты двух людей, которые поднимались на городскую стену.

Один из них был незнаком. А при виде второго, в чистых белых одеждах, с прекрасным благородным лицом, счастливо забилось сердце. Это сам царь, великий Гильгамеш поднимался на стену своего города.

– Взгляни, Уршанаби, на мой город, – говорил Гильгамеш древнему корабельщику. – Теперь это и твой город. Здесь ты найдешь свой дом. Теперь же взгляни на стену, пощупай твердость ее кирпичей – не правда ли, хороша стена! Стоило пройти по всему миру, чтобы вернуться домой и увидеть, что лучше своего города нет ничего на земле. Люди приходят в жизнь и уходят, а построенное ими живет в мире всегда. Это и есть вечная жизнь.

Он успел сказать корабельщику то, что думал, и сразу над городом полетел счастливый зов Аннабидуга:

– Люди, проснитесь, Гильгамеш вернулся! Боги вернули нам свою милость.

– Боги вернули нам свою милость! – Этими словами Аннабидуг, проснувшийся утром под небесами, разбудил свой город.

Этими же словами и я, его дальний потомок, закончу рассказ о необыкновенных историях блистательного Гильгамеша. Но еще раз напомню тебе, о читатель, что рассказ мой составлен по запискам самого Аннабидуга, приблизившегося к великому царю.

И я, Син-лике-уннини, заклинатель, живший более тысячи лет спустя после Аннабидуга, передаю тебе, о читатель, его добрый взгляд и доброе слово.

Между нами множество жизней и десятки веков. Но знай же, о умудренный опытом тысячелетий, что я в это мгновение подумал о тебе. Для тебя прошу я у богов милости.

Я не знаю, каков ты там, какое выстроил себе жилище и во что одет. Но я знаю, что ты, также как я, радуешься утреннему солнцу, доброй улыбке и веселому слову. И пусть кто-то, спустя тысячи лет, прочтет и о твоей жизни, как ты прчитал о нашей. Это значит, что нас с тобой соединила единая нить человеческой мысли. И мы с тобой – вечны.

И я прошу у богов милости для нас для всех, когда бы мы на земле ни жили!