"Странный генерал" - читать интересную книгу автора (Коряков Олег Фокич)

ЖИВЫЕ ДОЛЖНЫ БОРОТЬСЯ

Третий день над долиной Вилге уныло виснут серые зимние облака. Третий день нудит холодный мелкий дождь.

В кухне домика на окраине Бронкхорстпрейта Антонис Мемлинг играет с хозяином в карты. Игра обоим осточертела, но после каждой партии хозяин дома, чернявый и морщинистый гололобый бур, неизменно говорит, шепелявя: «Ну, шкинем еще?» – потом неторопливо, долго и старательно тасует замусоленную истрепанную колоду и, поплевав на грязные скрюченные пальцы, раскладывает карты. Время от времени оба они посматривают на дверь в комнату и прислушиваются.

У двери недвижно сидит на корточках Каамо. Он сидит так, должно быть, уже не один час. Там, за дверью его Питер. Питеру плохо. Вот уже полтора месяца ему плохо. Полтора месяца прошло, как погиб Дик, а Питер все еще не может прийти в себя. Ему надо было тогда поплакать. Что ж, что мужчина, – слезы помогают и мужчинам. Каамо говорил ему: поплачь – Петр не хотел его слушать. Он сделался сам не свой. Другие этого, может, и не замечали: Питер разговаривал с ними, как обычно, и делал все, что нужно делать, но он стал совсем другой. Прежний Питер ушел куда-то, спрятался вовнутрь, а другой в его оболочке делал за него все его земные дела – ел, отдавал распоряжения, воевал.

Воевал он даже еще лучше прежнего. Когда они по приказу Бота отошли тогда к Силвертону, потом дальше, к Рейтону, генерал Ковалев изумил не только англичан, но и буров. Его частям пришлось оборонять горный кряж между Рейтоном и рекой Бронкхорст. Железная дорога проходила здесь в ущельях. Стоило англичанам всей мощью ударить по ковалевским коммандо и грозно нависнуть над дорогой – вдруг оказывалось, что никаких коммандо тут уже и нет: они налетали на англичан с фланга. Те повертывали фронт, чтобы начисто разделаться с упрямым генералом, – он опять молниеносно отводил свою конную пехоту и нежданно бил с тыла. Его видели всюду, он не хотел укрываться от пуль, была в нем в те трудные дни этакая нахальная и угрюмая храбрость, отдававшая, однако, не бравадой, а полным безразличием к собственной голове. И удивительно, что, ни в грош не ставя свою голову, он все же придумывал хитроумнейшие маневры и головы-то своих бойцов сохранил почти полностью.

Когда после, на военном совете, главнокомандующий благодарил его, генерал Ковалев все лестные слова выслушал мрачно и безмолвно, словно касались они совсем не его. Возможно, он даже и не слушал их вовсе; он стоял недвижно, с плотно сжатыми губами, смотрел куда-то вдаль, за хмурый вельд, и в серых его славянских глазах ничего, кроме глухой тоски, не было.

На том же военном совете была утверждена новая дислокация сил. Якобу Деларею со всеми коммандо западных округов предложено было оставаться на западе от Претории. К северу от павшей столицы, по железнодорожной линии на Питерсбург, располагались части генерала Хроблера. Христиану Бота, брату главнокомандующего, поручалась охрана подступов к дороге Претория – Лоренцо-Маркес с юга. Генерал Ковалев оставался в распоряжении Луиса Бота, войска которого должны были, сдерживая основные силы англичан, наступавших от Претории, прикрывать Махадодорп, новую резиденцию правительства. Таким образом, Трансвааль перешел к системе круговой обороны.

После этого кригсраада – он состоялся в средине июня – пришло длительное затишье. Англичане приостановили наступление, подтягивая резервы и пытаясь навести порядок в тылу, на оккупированных землях. Буры тоже приутихли, войска их изрядно поредели; значительная часть бойцов разошлась по домам, многие двинулись на восток, к границам португальского Мозамбика, где у трансваальцев искони были зимние пастбища, – без этого не прокормить бы ни стада рогатого скота, ни лошадей. Бурский лагерь под Бронкхорстспрейтом, где размещался штаб главнокомандующего, сделался совсем немноголюдным. Правда, правительством уже были разосланы по стране агенты, чтобы предупредить буров, что к августу Бота вновь собирает граждан республики под боевые знамена…

Дождь все нудил и затягивал в дремоту. Петр отложил книгу и поднялся с узкого деревянного диванчика, на котором валялся весь день. За дверью, на кухне, негромко переговаривались хозяин дома и Антонис Мемлинг. Дуются, как обычно, в карты. Раскурив трубку, Петр подошел к окну.

За частой сеткой дождя смутно виднелись лагерные палатки. У коновязей стояли понурые мокрые лошади часовых. Какой-то карапуз в большой отцовской шляпе, накрывшей ему уши, сосредоточенно бросал камни, метя в консервную банку, валявшуюся посреди громадной лужи. Судя по всему, он решил выбить банку к противоположному краю лужи. Большинство камней летело мимо цели, но малыш со всей серьезностью продолжал начатое дело. Упрямый выйдет из паренька бур.

С удивлением и радостью Петр ощутил, что мир сегодня не так уж противен ему. Видно, начался в душе перелом, надеяться на который он почти отчаялся. До сих пор, последние полтора месяца, он жил в каком-то странном раздвоении. С одной стороны, был он, было его «я» со всей его жизнью, с Дмитрием, с кровоточащими воспоминаниями и постоянной болью. С другой – все остальное, в каком-то призрачном тумане, словно бы потустороннее и никак его не волнующее. На это остальное он реагировал автоматически, как бы бессознательно, подобно сомнамбуле: шел бой – он отдавал какие-то распоряжения, и они почему-то оказывались правильными и удачными; ему задавали вопросы – он отвечал, как в полусне; Каамо ставил перед ним еду – он ел почти инстинктивно; видел грязь на руках – какая-то полузабытая привычка вела его умыться. Все это было ненужное, чужое, прямо к нему не относящееся.

Сейчас впервые за долгие недели он вдруг ощутил себя частицей окружающего мира: и лагерь воспринял как свой лагерь, и мальчонкой у лужи заинтересовался и понял, зачем этот мальчонка бросает камни, и даже захотел, чтобы маленький упрямец добился своего.

Кто-то грохнул входной дверью, и на кухне дружно на него зашикали. Вошедший спросил Ковалева, и Мемлинг ответил, что генерал отдыхает и он его тревожить не будет, даже если это надобно самому президенту.

Петр улыбнулся и шагнул к двери.

Его вызывал главнокомандующий…

Бота был чем-то возбужден и, кажется, недоволен. Это не бросалось в глаза; он был, как всегда, подтянут и вежлив, приятный баритон его звучал в обычном среднем регистре. Но расстегнутая верхняя пуговица на френче, торопливое, нервное шевеление пальцами, еле заметное подергивание тонкой темной брови выдавали расстройство.

Поздоровавшись, он подошел к столу и подвинул Петру распечатанный конверт:

– Взгляните.

Это было письмо от лорда Робертса. Английский главнокомандующий извещал коммандант-генерала Бота, что сего дня, 19 июля 1900 года, в 16.00 шестьсот бурских семей, эвакуированных из Претории, будут доставлены на станцию Вандермерве и могут быть беспрепятственно приняты бурскими властями.

– Я распорядился, – сказал Бота, – выслать туда необходимое количество фургонов. Конечно, все преторийцы уже ринулись на эту станцию. Но каков лорд! Сегодня в шестнадцать. А письмо доставлено в седьмом часу вечера!

– Мост через Бронкхорст взорван нами, – напомнил Петр.

– Есть брод.

– Не нравится мне это, – буркнул Петр.

– Мне тоже. Я прошу вас… Надо обеспечить охрану. Как вы смотрите, если послать ваших йоганнесбуржцев?

– Я выеду вместе с ними.

– Спасибо, генерал. Тогда я буду спокоен.

– Не задумал ли Робертс какой-нибудь каверзы?

– Какой?

– Если бы знать, – пожал плечами Петр.

– Будем надеяться на провидение, – Бота чуть прищурил насмешливо глаза, – как не устает повторять наш президент…

Через полчаса Петр с несколькими сотнями бойцов был уже в пути. Дождь почти перестал, но облака еще толклись в вечернем небе; дороги развезло. У разрушенного моста, по обе стороны его, Петр оставил сильные брандвахты.

К станции Вандермерве они подъехали уже в темноте. Большая толпа пеших и конных месила грязь у станционных домиков. Ее освещали чадные факелы. Возбужденный говор, выкрики и плач стояли над толпой. Фургоны еще не подошли. Как выяснилось, вместо шестисот семейств приехало лишь сто. Адъютант генерала Бота, в качестве официального лица встречавший эвакуированных, не добившись толку от английских представителей, метался между прибывшими, пытаясь наладить их регистрацию, чтобы затем можно было направить запрос английским властям.

Разослав вокруг несколько охранно-разведывательных групп, Петр разместил бойцов на опушке леса и, стоя на взгорке, поджидал прибытия фургонов. Суматоха, исполненная радости встреч для одних и горечи разочарования для других, вновь разбередила его душу.

Сколько же кусков сердца у него вырвала война!.. Дмитрий, тот, что с малых лет был ближе брата, милый, родной Митьша. Комок подкатил к горлу Петра, и никак нельзя было его сглотнуть, будто он был из шерсти. Слезы вдруг полились из глаз, и, не вытирая лица, не в силах уже сдержаться, Петр плакал, стоя в темени на каменистом взгорке под мелким холодным дождем. Он еще раз прощался и с Дмитрием, и с теми, кто подарил ему дружбу на этой чужой, неприветной земле и кого убила война, – с Беллой, с Артуром Бозе, со старым Клаасом Вейденом и Секе… А где теперь Ян Коуперс, Губерт Терон, где милейший Иван Петерсон, где Марта?.. Острое ощущение одиночества и потерянности пронзило его. Петр вдруг почувствовал слабость, его передернуло от холода. Он вытер лицо и повел глазами окрест.

В сторонке неподалеку темнел неподвижный силуэт. Каамо. Вот единственный человек, преданный и родной, оставшийся рядом. Ему захотелось подойти и обнять парня, прижать его курчавую голову, сказать какие-то необычные, потрясающие благодарной лаской слова. Но слов вроде и не было. Это всегда так. Мы стесняемся их и в оправдание лепечем себе, что язык наш огрубел. Хороших чувств стыдимся, показываем лишь их изнанку…

Пришли фургоны, и длинный обоз потянулся по ночной дороге к Бронкхорсту. Вдруг вдали зачастили ружейные выстрелы. «Кстати брандвахты-то выставили», – подумалось Петру.

– Слушать команду! – протяжно и громко закричал он, и по растянувшейся колонне, повторяясь, покатилось: «Слушать команду!» – Всем оставаться на местах! Факелы потушить! Комманданта из Претории – ко мне!

Из тьмы приблизился к нему дородный, грузный бур на таком же дородном, крупном коне. Это был Ганс Диппенбек, командир преторийского коммандо.

– Сколько ваших людей здесь? Сколько оставлено на позициях вашего участка? – быстро спросил Петр.

Коммандант замялся:

– Кто ж его знает… Боюсь, все здесь. Такое дело – семьи…

– Так. – Петр соображал. – Видимо, это и нужно было англичанам. Судя по всему, они выходят как раз к вашим позициям. Собирайте своих людей – охрану обоза я обеспечу – и двигайтесь к верховьям Бронкхорста… Да, да! – нетерпеливо сказал он, видя, что Диппенбек хочет что-то возразить. – Именно к верховьям. С рассветом ударите им в тыл. А я со своими ребятами влеплю им с фланга. Мы отшвырнем их разом. Действуйте… Мемлинг, ко мне!

Он поставил Мемлинга с сотней конников для охраны обоза, а с остальными поскакал вперед, к брандвахтам.

Что ж, расчет англичан был верный. Перед ними стояла не регулярная армия, и известие о прибытии бурских семейств разом смахнуло всех бойцов с позиций преторийского коммандо. В бурском фронте образовалась изрядная брешь, и к ней противник с вечера начал подтягивать свои силы. Если бы не сторожевое охранение, выставленное Петром на Бронкхорсте, англичане подошли бы к опустевшим позициям вплотную и, заняв их, неотвратимо нависли над главным бурским лагерем.

Брандвахты сорвали план англичан. Но настоящий бой завязался уже на рассвете. Подоспели пушки, вызванные Петром, и англичанам пришлось солоно. А когда с тыла стеганули по ним пулевым ливнем разозленные преторийцы, ничего им не оставалось, кроме поспешного отступления. Они отошли на юг, и, будь у буров получше налажено взаимодействие, ударь по ним еще Христиан Бота, урон противника был бы куда более ощутим. Тогда, может, не скоро бы еще началось наступление англичан на восток…

Доложив командующему о ночных событиях, Петр вернулся в домик на окраине Бронкхорста усталый, но возбужденный. Хозяин возился во дворе с коровами. Морщинистое лицо его при виде Петра сморщилось еще больше – старик улыбался.

– Не браните меня, генерал, но в вашу комнату я впуштил одного человека.

– Какого еще человека? – беззаботно спросил Петр.

– Пошмотрите шами, генерал. Он говорит, что он ваш друг.

Каамо бросился в дом первым и радостно заорал оттуда:

– Пи-итер!

Петр вбежал за ним – и угодил в объятия Яна Коуперса.

– Ты? Ян, ты? – обалдело спрашивал Петр.

– Да я же, я! – почти кричал тот, безмерно довольный произведенным эффектом.

Он был все такой же – высокий, сухощавый, с небрежно и чуть высокомерно откинутой назад головой, все так же, казалось, пахло от него раздольем и ветром; только брови – возможно ли? – выгорели еще больше да шрам на левой щеке у губы почти совсем был не виден из-за давно не стриженной бороды.

– А Манг? – Каамо озирался. – Где Мангваэло, господин Коуперс?

Ян нахмурил белесые брови, щека его нервно дернулась – незнакомо и в то же время знакомо: это напомнило Петру кого-то, только он никак не мог понять кого.

– Манга больше нет, Каамо. Он попал к уланам. И Терона нет, – повернулся Ян к Петру. – Он пал в бою. Мы полумертвого вытащили его из пекла, но только на мучения – рана в живот, умер.

Все трое притихли. Вот сейчас Петр понял, что напомнил ему тик на лице Яна. Так же подергивалось веко у Терона. Петр смотрел на осунувшееся, заросшее лицо друга, видеть его было отрадно, и все же радость от встречи гасла, не успев вспыхнуть по-настоящему. Снова подступало горькое чувство одиночества и бессилия – свистели пули вокруг, и падали товарищи, и ни одна – хоть бы одна, проклятая! – пуля не брала его…

– Откуда ты теперь? – спросил Петр, сев наконец и стягивая мокрые сапоги.

– От Девета. Решил податься в родные края.

– Домой или воевать?

– Смешные задаешь вопросы… А поесть у вас что-нибудь найдется?

– Да хоть быка ради тебя забьем. Скажи-ка хозяину, Ка, пусть тряхнет запасами.

– Вот это дело! – улыбнулся Ян своей всегда чуть смущенной и ясной улыбкой. – А еще бы мне ножницы да бритву. Постригусь, побреюсь, поем – снова стану человеком.

За долгим, неторопливым завтраком разговорились о главном – о войне. Петра интересовали события на юге, в Оранжевой республике, интересовал Христиан Девет, о котором среди буров говорили восхищенно.

– Я его полюбил всей душой, – сказал Ян. – Умен, храбр, прост. Но, видишь ли, если говорить по чести, ему легче, чем Бота. Бота обложен со всех сторон, на него напирают, он вынужден только обороняться. А Девет – вольная птица, недаром зовут его неуловимым. Сегодня ударит здесь, завтра – там. Простор для маневра широчайший. Перед моим отъездом поговаривали о глубоком рейде в Капскую колонию. Только это будет ближе к лету – сейчас, сам понимаешь, туго с кормами для лошадей.

– Туго, туго, – покивал Петр, думая о другом; он встал и прошелся по комнате. – Так воевать нам дальше нельзя: прихлопнут, как в мышеловке, и раздавят.

– Ты скажи об этом не мне – своему главнокомандующему.

– Да, я буду с ним об этом говорить, – сказал Петр жестко.