"Тайны ушедшего века. Власть. Распри. Подоплека" - читать интересную книгу автора (Зенькович Николай)

Глава 11 ПОМИЛОВАНИЕ «СВИСТУНА»

В середине апреля 1954 года американское посольство в Москве должно было получить шифрованную телеграмму. Должно было — ибо по сей день не известно, поступила она или нет.

Перед началом операции представители ЦРУ заверили капитана советской внешней разведки: все о’кей, длинная телеграмма с подробным планом действий получена посольством. После операции, отведя глаза в сторону, сказали, мол, в последний момент посольские, похоже, струсили, по указанному вами адресу никто не явился.

Телеграмма ушла от имени госдепартамента США из Вашингтона. И московское посольство не выполнило указание своего ведомства?

По телу капитана советской разведки поползли холодные мурашки: неужели обманули?

Хитроумная комбинация

План был предложен офицером ЦРУ.

Он появился в охотничьем домике под Франкфуртом, где под охраной содержали Хохлова, прямо из Вашингтона.

— Мы много думали над вариантом спасения вашей семьи, — сказал американец по-русски с едва заметным акцентом. — Вплоть до парохода в ленинградском порту, продырявленных ящиков и тому подобной фантастики. Задача, согласитесь, не из легких — нелегально вывезти женщину, да еще с годовалым ребенком. Южные границы исключаются — это ей не по силам. Там не менее пятидесяти километров в день надо делать — по раскаленным пескам. Я эти районы хорошо знаю…

— Где же выход? — обреченно выдохнул советский разведчик.

— Год назад в Бухаресте один румынский гражданин обратился в наше посольство с просьбой о политическом убежище. Ни за что не захотел покинуть здание. Жил в посольстве довольно долго. Румынское правительство пыталось представить его замешанным в шпионских связях. Теперь он в Америке…

Хохлов быстро взглянул на американца:

— Вы предлагаете такой же вариант?

Цээрушник блеснул белозубой улыбкой:

— Представьте, что в один прекрасный день к дому вашей супруги в Москве подъедет лимузин с американским флагом. Из машины выходит наш посол или другое дипломатическое лицо и приглашает вашу жену на беседу в посольство…

— Она откажется ехать, — упавшим голосом произнес Хохлов. — Вы не знаете правил жизни советских граждан. Тем более если речь идет о членах семей работников госбезопасности.

— Конечно, откажется, — согласился американец. — Подумает, что провокация. Но это лишь в том случае, если она не будет знать, по какой причине за ней заехали.

— Надо дать ей какой-либо знак, — обрадовался Хохлов. — Чтобы она поняла — визит посла связан со мной. Может, письмо?

— Вы попали в точку, — одобряюще произнес американец. — Письмо или что-то такое, что убедит ее в необходимости ехать в посольство. Затем она рассказывает послу то, что вы сообщили на днях нашим людям. Приказ об убийстве, ее слова и все остальное. Потом она просит у нашего государства защиты и остается в посольстве. Сразу дается коммюнике от наших пресс-агентств. Разносится по всему свету. Весь мир узнает о женщине, остановившей убийство. Ведь даже в советском уголовном кодексе не найдется закона, по которому она — преступница. Она говорит из посольства в Москве, а вы выступаете здесь и подтверждаете, что все — правда. Представляете себе, какая обстановка? Ну, а если президент США выступит по радио и вступится за вашу жену? Может ее МВД уничтожить?

— Уничтожить — нет. Но и за границу не выпустят.

— Это еще как сказать, — снова сверкнул белозубой улыбкой цээрушник. — Зато в посольстве она будет в безопасности. Ну, поживет там год, другой. Может быть, удастся связаться с ней отсюда по телефону, записать на пленку и дать ее голос по радио. Написать ряд статей о ее жизни. В общем, сделать ее известной всему миру. И, кто знает, может быть, в конце концов ее и выпустят. Я же говорю вам — у нас были такие случаи.

— А вы уверены, что госдепартамент вашей страны согласится? — недоверчиво поднял Хохлов на собеседника свои красивые голубые глаза. Американец понял, что это был последний аргумент русского разведчика, что его колебания, кажется, сломлены.

— Согласится с чем? С использованием московского посольства в качестве места для политического убежища вашей жены? — уточнил цээрушник.

— Вы правильно меня поняли, — ответил Хохлов. Ему хотелось иметь гарантии повыше, и он получил их.

— Не беспокойтесь, капитан, вашей семьей занимаются не только местные «специалисты», — услышал он обнадеживающие слова. — План разрабатывается в Вашингтоне, в госдепартаменте. Его специальный уполномоченный прибывает на днях в Германию, чтобы возглавить здесь операцию. Кроме посольства, варианта нет. Правда, по имеющимся у меня сведениям, рассматривалась возможность использования клуба иностранных корреспондентов.

— Клуба иностранных корреспондентов? — встрепенулся Хохлов. — Нет, это исключено. Приедут с Лубянки и увезут силой. Посольство — единственное место, откуда семью не могут вырвать.

— Вариант с клубом был отвергнут, — успокоил Хохлова американец. — Остановились на посольстве.

В ожидании прилета представителя госдепартамента отрабатывали детали предстоящей операции. Кроме американцев, в обсуждениях участвовали и представители английской разведывательной службы. Вносились поправки, коррективы, характер и содержание которых свидетельствовали об искренности намерений гостей охотничьего домика. Предлагалось ехать не к дому жены Хохлова, а остановиться где-нибудь поблизости, скажем, в районе Собачьей площадки. За день или за два забросить в форточку окна их полуподвальной квартиры в Кривоникольском переулке письмо, в котором содержалась бы просьба мужа подойти в определенное время к Собачьей площадке, где ее будет ожидать машина с таким-то номером. По пути женщине объясняют, чья это машина и куда ее везут. Затем в газеты дается сообщение, что она села в посольскую машину и попросила политического убежища.

Хохлова подробно расспрашивали о его доме в Москве, о том, как к нему подъехать, как найти нужное окно. Он дал полное расписание дня жены, назвал часы, когда она кормит сына и, естественно, бывает дома. Разведчик поверил, что эти люди действительно поставили себе задачу спасти его семью. Или они были прекрасными актерами, или руководство не посвящало их во все детали.

Представитель госдепартамента прилетел во вторник, девятнадцатого апреля. Судя по всему, он был в курсе тех обсуждений, которые происходили в охотничьем домике. Связь между Бонном и Вашингтоном работала исправно.

Окончательный план выглядел следующим образом. Высшие инстанции США официально давали разрешение пригласить жену советского разведчика капитана Хохлова в американское посольство, чтобы предложить ей там политическое убежище. Для того, чтобы избежать обвинения ее в сотрудничестве с иностранными разведками, к ней домой должны были приехать американские журналисты, аккредитованные в Москве. Предлог для посещения ее квартиры корреспондентами был такой, что комар носа не подточит.

Капитану Хохлову надлежало записать на магнитную пленку краткое обращение к мировой общественности, где он обрисовывает в общих чертах моральную проблему, возникшую перед ним и его женой в связи с полученным на Лубянке заданием — проникнуть на Запад и убить ненавистного Советам человека. Далее советский разведчик рассказывает о решении, принятом им и его женой — указанного человека не убивать. Для убедительности Хохлов должен вставить в текст радиообращения несколько подлинных слов жены, а также своих, которые известны только им двоим. В первые строчки обращения разведчик включает точный адрес своей московской квартиры.

В четверг, двадцать первого апреля, в Бонне созывается пресс-конференция. Проводит ее американский верховный комиссар. Приглашаются все аккредитованные в столице ФРГ журналисты. Однако тема и причина созыва пресс-конференции сохраняются в полном секрете до момента открытия.

Обычно в американской оккупационной зоне встречи с журналистами проводятся утром. На этот раз пресс-конференция переносится на 14 часов. В Москве в это время 16 часов. Согласно распорядку дня жены, составленному для американцев Хохловым, в 16.00 она приступает к кормлению сына обедом. А по замыслу разработчиков плана, в момент начала пресс-конференции жена советского разведчика непременно должна быть дома, в противном случае все идет насмарку.

За четверть часа до начала пресс-конференции, в 13.45 по боннскому времени, радиостанции «Голоса Америки» начинают передавать записанное на пленку обращение Хохлова. Одновременно в Москве, в американском посольстве, у радиоприемника сидят заранее приглашенные корреспонденты. Услышав в эфире адрес квартиры советского разведчика, а это, как мы уже знаем, предусматривалось в первые секунды радиовыступления, корреспонденты имели законное право помчаться домой к жене Хохлова, чтобы взять у нее интервью. У входа в посольство их должны ждать автомобили с заведенными моторами. От посольского особняка до Кривоникольского переулка — пять минут быстрой езды.

— А если журналисты не помчатся? — усомнился Хохлов, внимательно слушавший представителя госдепартамента.

— Ну, кое-кому из них можно и приказать. Заранее, конечно, — ответил присутствовавший полковник американской разведки, явно намекая, что среди журналистов есть люди в погонах.

— Корреспонденты скажут вашей жене, — продолжал гость из Вашингтона, — что вы выступаете по радио. Они предложат ей послушать ваш голос в американском посольстве. Можно так составить текст их обращения к вашей жене, что она поймет необходимость пойти в посольство. Поскольку «Голос Америки» будет передавать запись вашего выступления каждые пятнадцать минут в течение нескольких часов, то ваша супруга наверняка услышит ваш голос. Слова, известные только вам двоим, докажут ей, что это действительно говорите вы. В то же время эти фразы послужат своеобразным сигналом, что она должна рассказать прессе все, что могло бы подтвердить ваши слова. Есть еще один предмет для объяснения, почему иностранные корреспонденты появились у дверей вашей квартиры в Москве.

— Какой? — спросил Хохлов.

— Проводя пресс-конференцию, вы можете обратиться к корреспондентам с просьбой позвонить в Москву и попросить их коллег в советской столице съездить на квартиру к вашей жене и взять у нее интервью.

— Годится, — согласился Хохлов.

— После этого ваша жена остается в посольстве, а мы начинаем мобилизовывать общественное мнение в ее защиту. Американское государство обязуется держать вашу жену в посольстве столько, сколько потребуется.

Заканчивая, представитель госдепартамента сказал:

— Все это мы гарантируем вам только в том случае, если корреспонденты застанут вашу жену дома. Они, конечно, будут ждать или искать ее. Но, если какими-нибудь путями секретная полиция Советов уже знает о вашем переходе и арестовала вашу семью, мы уже ничего не сможем сделать. Но и в этом случае лучше привлечь внимание всего мира к вашей жене. Ей только это может помочь. В конце концов, ее судьба определяет в какой-то степени моральный облик советского правительства. Они должны об этом беспокоиться.

Все выглядело весьма и весьма логично. Внимание к деталям, проявленное в Вашингтоне, придавало плану серьезность и основательность. У Хохлова не возникло ни тени подозрения. По словам представителя госдепартамента, подробный план спасения семьи советского разведчика направлен в американское посольство в Москву. В плане есть все, включая данные о квартире и доме. Посольство приняло его к исполнению.

Что-то не сработало

В изданной на Западе в 1957 году книге «Во имя совести» (в СССР и России она не выходила) бывший капитан советской внешней разведки Николай Хохлов не без гордости писал, что проверка его была поручена крупным специалистам западных разведок. Только в одном Вашингтоне над обработкой его дела трудилось около двухсот человек. Большой интерес к нему проявили и англичане, сдерживавшие стремление американцев установить над ним монопольный контроль. В отдельные этапы проверки перешедшего на Запад советского разведчика была втянута и французская контрразведка.

Переезжая Рейн на пароме, он старался не смотреть на охранников, которые не спускали с него глаз. По мере приближения к Бонну гнетущее настроение несвободы улетучивалось, его место занимало привычное ощущение своей значимости. Десятки иностранных журналистов, получив приглашение на пресс-конференцию, ломают головы — почему их собирают в 14 часов, а не поутру, как всегда. В Москве тоже небось устроились у радиоприемников и ждут некоего таинственного обращения. За океаном, в госдепартаменте, дежурят у телеграфных аппаратов, чтобы принять первые вести из Москвы. А всему причиной — он, Хохлов…

— Ник?! В Москве все о’кей…

Перед ним стоял представитель госдепартамента с группой незнакомых людей. Мысленно уносясь в разные страны, где сотни людей ждут его первых слов, чтобы приступить к осуществлению хорошо спланированной операции, Хохлов не заметил, как въехали на территорию американского военного городка.

Вашингтонский гость улыбался. По его виду Хохлов понял, что из Москвы получено подтверждение о готовности провести операцию. На душе стало легко. Значит, американцы выполнили свою часть дела.

Пресс-конференция началась в два часа дня. Хохлова ввели в зал в окружении охранников и усадили за длинный стол. Вспыхнули лампы, зажужжали кинокамеры, защелкали фотоаппараты… Снимать было что — увеличенную фотографию жены советского разведчика, разложенное на столе бесшумное оружие, с помощью которого он должен был осуществить отданный ему в Москве приказ, рукопожатие с человеком, которого он должен был убить.

Что говорил Хохлов на пресс-конференции? В своей книге он уходит от конкретики, ограничиваясь туманной фразой — пришлось повторить в краткой форме обращение, записанное для «Голоса Америки». Едва он произнес первую фразу, как с задних рядов закричали: «Громче, громче!». Он стал говорить громче, но сразу потерял естественность. В зале не могли понять, что именно он сказал. Пришлось повторить. Немец-переводчик тоже поддался общей нервности и все перепутал. Хохлов остановил его и поправил на немецком языке. В таком духе, по словам Хохлова, пресс-конференция продолжалась еще полчаса. Кое-как закончив пересказ своего обращения, он попросил, согласно плану, корреспондентов позвонить в Москву их коллегам. Был объявлен перерыв, во время которого советский разведчик давал экслюзивные интервью ведущим радиостанциям мира.

Вспоминая эту историю, бывший начальник Хохлова генерал-лейтенант в отставке Павел Анатольевич Судоплатов рассказывал автору этой книги в 1996 году:

— На пресс-конференции, устроенной ЦРУ, Хохлов публично выступил со своими разоблачениями. Особенно поразило всех утверждение, будто жена умоляла его не выполнять полученного задания. Хохлов охарактеризовал ее как антисоветчицу, которая, дескать, и вдохновила его на побег. Он говорил также, что она глубоко верующий человек, что они с женой только и мечтали о побеге…

В то время, когда Хохлов озвучивал свои скандальные разоблачения, его начальник генерал Судоплатов, которого специалисты и по сей день называют «главным диверсантом и террористом Советского Союза», находился в советской тюрьме. Его арестовали в связи с падением Берии. Судоплатов провел в заключении пятнадцать лет — от звонка до звонка — и был реабилитирован лишь в 1992 году. Он скончался летом 1996 года. Остались многие метры магнитофонной ленты с его надиктовками, к которым мы не раз будем возвращаться.

По рассказу самого Хохлова, после окончания пресс-конференции его снова окружили плотным кольцом охранники и провели сквозь задние двери к машине. По дороге во Франкфурт и оттуда к охотничьему домику он несколько раз спрашивал у американцев, слышно ли что-нибудь из Москвы.

— Ну, что вы, — отвечали ему. — Так быстро? Может быть, только к вечеру.

Наступил вечер, пришло утро следующего дня — из Москвы никаких вестей. Газеты взахлеб рассказывали о скандальной пресс-конференции советского перебежчика. На первых полосах — крупные фотоснимки, кричащие заголовки. «Она отменила приказ ЦК КПСС об убийстве!». Это о жене. «Он должен был убить этого человека» — надпись над снимком, запечатлевшем их рукопожатие.

В хоре захлебывавшихся от желчи голосов, разоблачавших зловредную руку Кремля, терроризировавшего свободный западный мир, проскальзывали и трезвые нотки: почему перешедший к американцам советский офицер рассказал о своей жене и тем самым выдал ее, обрек на неизбежный арест? Через пару дней, когда страсти немного поутихли, этот вопрос в газетах стал преобладающим. Дотошные обозреватели недоумевали. Они не видели логики в поведении господина чекиста.

К концу недели в охотничий домик, где томился в ожидании вестей из Москвы Хохлов, пожаловали американские и английские офицеры разведки:

— Ник, вам надо дать какое-то объяснение.

— Самое лучшее — это раскрыть правду, — предложил он.

— Да вы что? — возразил полковник ЦРУ. — Ваша жена сидит, наверное, сейчас в американском посольстве в Москве. Одно ваше неосторожное слово, и ее могут обвинить в шпионаже…

— Но ведь Москва молчит! — в отчаянии воскликнул Хохлов.

— Да, молчит. Но это, может быть, и хороший знак. Советское правительство могло блокировать связь с Москвой из-за вашей жены.

У Хохлова отлегло от сердца. И как это не пришло ему в голову раньше? Конечно же, его жена в американском посольстве. Операция прошло удачно. Янки — люди серьезные. С ними можно иметь дело. Узнав, что жена Хохлова в американском посольстве и просит политического убежища, власти в Москве блокировали связь посольства с Вашингтоном. Потому и нет вестей.

Под диктовку офицеров ЦРУ Хохлов составил объяснение для прессы — туманное и неясное, еще более запутывающее ситуацию. Оно не раскрывало истинных причин случившегося.

Москва по-прежнему молчала. Западная пресса, не удовлетворившись неуклюжими объяснениями Хохлова, вовсю раскручивала вопрос, почему перебежчик, по сути, сдал свою жену, рассказав, что она была инициатором его побега. Это выглядело непонятным и неправдоподобным.

Наконец, пришел день, когда свет померк в его глазах. По лицу цээрушника, того самого, который прилетел из Вашингтона и первым посвятил его в план спасения семьи, Хохлов понял, что он пришел с плохими вестями.

— К вашей семье в Москве никто не ходил, — сказал американец.

— Что?! — почти закричал Хохлов.

— Да, — ответил цээрушник с каменным лицом. — Никто не ходил. Не знаю, почему. Что-то не сработало.

«Я приехал вас убить…»

— Георгий Сергеевич… Я приехал к вам из Москвы… ЦК КПСС постановил вас убить. Выполнение убийства поручено моей группе…

Они сидели напротив друг друга. Гость на диване, хозяин в кресле.

Это произошло в четверг, восемнадцатого февраля пятьдесят четвертого года. Вечером в квартиру на пятом этаже позвонили. Хозяин полуоткрыл дверь и увидел высокого молодого блондина с голубыми глазами. Блондин изучающе уставился на хозяина.

— Георгий Сергеевич? — спросил он на чистейшем русском языке.

— Да, я, — сказал хозяин, с настороженным любопытством вглядываясь в незнакомца.

— Можно к вам на минутку?

— Да, конечно, — произнес он нерешительно, приоткрывая дверь шире и пропуская гостя в квартиру. — Хотя, собственно говоря, я вас не знаю и…

Высокий блондин прервал его веселым голосом:

— Зато я вас знаю очень хорошо. Если вы разрешите мне присесть, я все объясню. Вы один дома?

Голос вошедшего звучал скорее утвердительно, чем вопросительно, и это насторожило хозяина. Он пристально посмотрел на гостя, перевел взгляд на пустой пролет лестницы, пожал слегка плечами и закрыл входную дверь.

— Да, один, — сказал он и показал гостю на жилую комнату. — Проходите.

Хозяин понял: происходит что-то необычное. Он не ошибся. Едва гость уселся на диван, как прозвучало его ошеломляющее признание о цели визита.

Вопреки ожиданиям гостя, на лице хозяина ничего не дрогнуло. Оно оставалось неподвижным. Сказалась выучка — и не в таких переделках приходилось бывать.

Георгий Сергеевич Околович слыл крепким орешком. Эмигрировав из советской России после поражения белого движения, он за границей активно включился в борьбу против советской власти. Летом тридцать восьмого года Околович нелегально проник на территорию СССР, перейдя государственную границу со стороны Польши в Белоруссию.

В течение почти шести месяцев он вместе со своим напарником Колковым исколесил полстраны — от Ростова до Ленинграда и от Кавказа до Минска. Два-три раза устраивался на работу, и ни разу не был задержан. В СССР его направила организация русских эмигрантов, штаб которой находился в Белграде, с целью сбора разведывательных данных и создания агентуры Национально-Трудового Союза Нового Поколения (НТСНП) — так называлась эта эмигрантская организация, одним из руководителей которой был Околович.

Успешно выполнив задание, Околович перед возвращением за кордон приехал в Ленинград, где встретился со своей сестрой Ксенией. Он не стал скрывать от нее, что проживает за границей и нелегально прибыл в СССР по заданию организации, ведущей борьбу против советской власти. Однако название организации не раскрыл. Сестре он сказал, что не собирается привлекать ее к своей работе, а встретиться решил, чтобы узнать о судьбе родственников — все-таки почти двадцать лет провел на чужбине.

Дорого далась матерому разведчику маленькая человеческая слабость. Ксения месяц хранила секрет встречи с братом, но потом ее начали мучить сомнения, не ставит ли она своим молчанием себя и близких под удар. Сестра Околовича работала в госпитале и решила попросить совета у главного врача. Тот приказал ей немедленно идти в НКВД и рассказать обо всем. Ксения последовала его указанию и с точки зрения своей безопасности поступила правильно, потому что после разговора с ней врач немедленно написал об этом рапорт.

Узнав о том, что один из руководителей стратегической разведки НТСНП почти полгода орудует в стране под видом то сельскохозяйственного поденщика, то прикидываясь заводским разнорабочим, то артельным бухгалтером, НКВД забил тревогу. В территориальные управления внутренних дел, на погранзаставы и контрольные пункты полетели секретные телеграммы-молнии об объявлении в чрезвычайный всесоюзный розыск террориста Околовича Георгия Сергеевича, нелегально проникшего на территорию СССР. Спешно размножались и рассылались материалы для опознания. Устанавливалось наблюдение за родственниками шпиона, некоторые из них вербовались в агенты НКВД, создавалась сеть осведомителей вокруг мест его возможных явок.

Однако принятые меры результатов не дали. След террориста и шпиона был потерян. Доклады о подозрительных личностях, похожих на Околовича, еще долго поступали на Лубянку со всех концов Советского Союза, но сам террорист, посетив сестру в Лениграде, вернулся в район Минска и в середине декабря тридцать восьмого года благополучно пересек советско-польскую границу.

До войны Околович возглавлял так называемый «закрытый» сектор НТСНП (две последние буквы у этой аббревиатуры вскоре отпали), занимавшийся нелегальной деятельностью в СССР. У НТС были филиалы в Праге, Париже и балканских странах. Околович ездил из одной страны в другую, вербовал и готовил кадры из числа русских эмигрантов. Некоторые из них переходили советскую границу без осложнений и обосновывались в глубоком подполье, образуя опорные пункты будущего восстания. Другие гибли под огнем пограничников.

Когда Гитлер напал на Советский Союз, перед Околовичем встал вопрос: с кем быть? Основная масса членов НТС решила: ни с Гитлером, ни со Сталиным. Правда, открытой борьбы против гитлеровского государства НТС решил не вести, но в программе своих действий осуждал фашизм так же бескопромиссно, как и коммунизм. Тактика НТС была гибкой: когда гитлеровское государство и советская власть ослабнут в изнурительной войне, НТС поможет русскому народу освободиться и от иностранных захватчиков, и от советских вождей. Но гестапо стали известны эти планы, и десятки членов НТС попали в немецкие концлагеря. В камеру гестаповской тюрьмы угодил и Околович. После разгрома Гитлера Околович ушел на Запад.

Получив поддержку со стороны американских и английских спецслужб, он после войны поселился в западногерманском городе Лимбурге и стал заново возрождать НТС. Был восстановлен и «закрытый» сектор, который начал устанавливать связи с опорными пунктами, оставленными НТС на советской территории во время войны. Создавались и новые подпольные ячейки. К началу пятидесятых годов у НТС были уже свои разведшколы, готовившие с помощью американских и английских специалистов шпионов и диверсантов для засылки в СССР. На воздушных шарах в Советский Союз забрасывались листовки и разъяснительные брошюры, на тонкой папиросной бумаге печатались особые выпуски газеты «Посев», предназначенные для советских моряков дальнего плавания и военных, едущих в отпуск на родину. Структура подпольных организаций НТС в Советском Союзе строилась по принципу «молекул» — двух-трех человек, максимально доверявших друг другу.

Советским людям аббревиатура НТС долгое время была неизвестна. Даже в сообщениях ТАСС об арестах на территории СССР связных этой эмигрантской организации ее название не указывалось. В мае 1952 года были задержаны четверо курьеров НТС, заброшенных на парашютах в Советский Союз. В центральной печати появилось краткое сообщение об их заданиях — шпионаж, убийства, поджоги, диверсии.

На Лубянке, безусловно, знали, с кем имеют дело. Еще в довоенные годы вынашивались планы устранения Околовича. После его дерзкого проникновения в СССР и почти полугодового нелегального пребывания в стране охота на матерого разведчика возобновилась с новой силой. Был вариант устранить его с помощью сестры Ксении. Женщину предполагалось завербовать и организовать ей «побег» за границу. Но агентура, установившая за ней постоянное наблюдение, пришла к неутешительному заключению — сестра Околовича ненадежна. Вряд ли она выполнит задание НКВД. Но и арестовывать ее невыгодно: все же добровольно заявила о встрече с братом. После некоторых размышлений Ксению оставляют на свободе в качестве «приманки» для Околовича на тот случай, если он вторично появится на территории СССР.

Он и в самом деле появился, только в такое время, когда чекистам было не до него. С началом войны Ксения Околович переехала на родину, в белорусский город Витебск. Здесь ее и навестил братец. Ксения работала в немецком госпитале медсестрой. Но не отказывала в помощи и местным партизанам, снабжая их медикаментами. Брат предлагал помочь ей уйти на Запад. Она отказалась.

Когда в Витебск пришла Красная Армия, Ксению арестовали как пособницу немецких оккупантов. Она рассказала о своей связи с партизанами, и те подтвердили, что она действительно помогала им. Однако справка партизанского штаба не была принята во внимание. Ксению приговорили к десяти годам исправительно-трудовых лагерей за сотрудничество с оккупационным режимом. Дальнейшая ее судьба неизвестна.

После окончания войны Лубянка вновь возвращается к оперативной разработке Околовича. Получив в 1948 году сведения о том, что он поселился в западногерманском городе Лимбурге и занимается подготовкой агентов для засылки в СССР, советская разведка направила в этот город своих людей с заданием проверить, нет ли возможности похитить Околовича и вывезти его в советскую зону. Используя всевозможные уловки, агенты Лубянки вышли на жену Околовича и через нее попытались установить местонахождение ее мужа. Однако Валентина Константиновна проявила осторожность и сказала двум подозрительным гражданам, остановившим ее на улице, что Георгий Сергеевич в Лимбурге почти не живет, и она сама видит его редко и нерегулярно. После этого Околович на некоторое время исчез из поля зрения советской разведки, догадавшись, безусловно, кто под видом соотечественников-эмигрантов подходил на улице к его жене с расспросами.

Чекистам помог случай. Год спустя в руки одного скрупулезного контрразведчика попали материалы опроса советского юноши, вернувшегося на родину из Западной Германии. Он был совсем мальчишкой, в политике разбирался плохо и не сумел преодолеть тоску по родным местам. Восточногерманские пограничники, задержавшие беглеца-подростка, передали его советским властям. После подробного опроса паренька отпустили, разрешив ему ехать к родственникам в Смоленск.

По понятным причинам материалы опросов «возвращенцев» тщательно изучала контрразведка. Тонкая папка досье на какого-то мальчугана не представляла большого интереса, ее бегло пробежали глазами и хотели списать в архив, как вдруг на одной из страниц мелькнула знакомая фамилия — Околович. Выяснилось, что паренек в бытность свою в Западной Германии жил в одном доме с Околовичем и хорошо знал его лично. Парня тут же привезли из Смоленска в Москву, и он рассказал немало интересного о своем бывшем соседе, которого знал несколько лет.

Сведения, полученные от паренька, помогли в подготовке операции против Околовича. В 1951 году была сформирована боевая группа, в состав которой вошли три немца из числа агентов советской контрразведки в Берлине. Группа получила 15 тысяч западногерманских марок, ампулы с морфием, шприцы и задание оглушить Околовича, впрыснуть ему морфий и вывезти в советскую зону. В случае невозможности похищения разрешалось пойти на ликвидацию.

Не удалось ни похитить, ни ликвидировать. Из городка Рункель, расположенного рядом с Лимбургом, группа прислала условленную телеграмму: «Прибыли. Дяди нет». А искали ли они «дядю»? В этом сильно сомневаешься, узнав о судьбе агентов. Двое из них сдались властям. Руководителю операции едва удалось укрыться в советской зоне. Шприцы, морфий и деньги попали в руки западногерманской полиции. Десятилетнюю дочь одного из агентов, проживавшую в восточной зоне Германии, сотрудники НТС вывезли на Запад, к отцу. Энтээсовская разведка тоже, оказывается, кое-что умела.

В 1952 году штаб НТС переехал во Франкфурт-на-Майне. Околович развил там кипучую деятельность. На Лубянку поступали агентурные сведения из Бельгии, Франции, Австрии, США: Околович получает крупные финансовые субсидии, ему оказывают помощь сильнейшие разведслужбы мира.

После этого терпению Лубянки, кажется, пришел конец. Руководство внешней разведки поставило своим резидентурам оперативную задачу: срочно установить точное местожительство Околовича, выявить пути, которыми можно было бы проникнуть к неуловимому руководителю «закрытого» сектора.

Подстегиваемые грозными приказами московского начальства резидентуры усилили поиск. Вскоре на Лубянку поступил адрес Околовича: Франкфурт-на-Майне, Инхайденерштрассе, 3, четвертый по-немецки или пятый по-русски этаж. Приводились подробные схемы жилого дома, пресс-агентства РИА на Кронбергерштрассе, 42, в котором часто бывает Околович, здания типографии «Посев», где работала жена Околовича. Описывались мельчайшие подробности, касавшиеся расположения квартиры, входов и выходов. На отдельном листке прилагался рисунок таблички с кнопками в парадном подъезде. Указывалась марка машины Околовича — «мерседес», цвет — черный, ее номер, номер телефона в РИА, а также содержалось предупреждение о том, что, вызывая его по телефону, нужно непременно спрашивать только по имени-отчеству.

Так что найти Околовича во Франкфурте знающему человеку не стоило большого труда. Высокий блондин с голубыми глазами и был именно таким знающим человеком.

— Я не могу допустить этого убийства, — сказал он, глядя на Околовича. — По разным причинам. А положение сложное. Здесь, в Германии, находится целая группа. С надежными документами, крупными суммами денег, специальным оружием. Агенты опытные и хорошо подготовлены к этому заданию. Правда, вся операция находится пока под моим контролем. Но я один не сумел найти выхода. Решил прийти к вам предупредить и посоветоваться, что же делать дальше. И вам, и мне… Могу еще добавить, что я капитан советской разведки. У меня в Москве остались жена и сынишка. При первой нашей с вами ошибке они могут погибнуть…

Околович с изумлением воззрился на нежданного гостя. Как вы уже догадались, это был капитан Хохлов.

Кто взорвал Кубе

Одиннадцать лет назад солнечным летним днем на дорогу, ведущую из Минска в пригородную деревушку Дрозды, свернула молодая женщина.

Когда она миновала последние городские кварталы, ее догнала девочка-подросток.

— Есть новости от вашего мужа, — сказала девочка. — Хотите прийти поговорить?

Женщина вздрогнула. Она шла к сестре в Дрозды, думала о предстоящей встрече, и вопрос, заданный девочкой, застал ее врасплох.

Два года она не получала вестей от мужа. С тех пор, как его мобилизовали. Обошла все пункты в городе, где содержались пленные красноармейцы — безрезультатно. В первые месяцы войны немцы отдавали белорусским женщинам их мужей, попавших в плен. Многие тогда спасли свои жизни. А ей не везло. И вот, кажется, появилась надежда.

Подавив шевельнувшееся чувство осторожности, женщина встрепенулась:

— Куда надо идти?

— Недалеко.

Девочка привела женщину в заброшенный дом на окраине города, где в одной из комнат ее ожидал молодой высокий блондин, почти юноша, с голубыми глазами, в хорошо сшитом сером, явно заграничного кроя, костюме. На вид ему было не более двадцати лет.

— Здравствуйте. Садитесь, поговорим, — сказал он ей по-русски.

— Спасибо, я лучше постою. Мне сказали, что есть вести о моем муже…

Блондин заинтриговал ее уже первой фразой.

— Я приехал к вам из Москвы, — не без театрального эффекта сообщил он. — По очень важному делу.

Тоненькая фигурка женщины, казавшаяся высокой из-за худощавости, вздрогнула. Глаза, рассматривавшие незнакомца, опустились вниз.

— Москва очень хорошо знает о вас, товарищ Мазаник. Более того, мое начальство просило передать вам привет от вашего мужа. Он жив, здоров и работает шофером в нашем учреждении.

Блондин сделал ударение на слове «нашем», и это не укрылось от женщины.

— В каком — вашем? — спросила она.

— В управлении НКВД по городу Омску. Сам я никогда в Омске не был. Но организация та же. Вы понимаете, что я имею в виду.

Женщина крепко сжала пальцами край стола и твердым голосом спросила:

— Зачем вы все это мне говорите? Вы же знаете, где я работаю…

— Конечно. Но я приехал к вам за тысячи километров не только для того, чтобы передать слова привета.

— А почему я должна верить вашим словам? Немцы мне доверяют, и я не вижу никаких причин…

— Вы зря страхуетесь, товарищ Мазаник. Меня прислали к вам как к советскому человеку. Видите, Родина еще доверяет вам…

Далее блондин сказал ей следующее.

— Вполне может быть, что вы подумываете, не выдать ли меня гестапо и потом выдвинуть оправдание, что приняли меня за гестаповского провокатора. Не обманывайте себя… Ваш муж действительно работает в НКВД. Найдутся и после меня люди, которые сумеют сообщить об этом в гестапо. Жалеть вас будет некому и бежать вам будет некуда. В Германию мы тоже когда-нибудь придем… Я не угрожаю вам. Так, напоминаю о всяких грустных обстоятельствах…

Голубые глаза блондина сузились, лицо нахмурилось. В голосе зазвучал металл:

— Нам известно, что других людей, пытавшихся подойти к вам, вы гестапо не выдали. Но на этот раз вашего молчания будет мало. Необходима ваша помощь.

Пальцы женщины, крепко сжимавшие край стола, побелели от напряжения. Ее лицо стало серым.

Блондин понял, что надо остановиться. Несмотря на свои двадцать с небольшим лет, он был неплохим психологом, и если читатель еще немного потерпит, то узнает, откуда у нашего героя такие способности.

— Не давайте мне сейчас никакого ответа, — дружелюбно сказал он. — Тем более, что в вашем положении может быть только один ответ. Другого мы не примем. Подумайте, а мы тем временем подготовим задание для вас… Мы скоро увидимся снова. Может быть, здесь, может быть, у вас дома…

Лицо женщины тронула насмешливая улыбка:

— Ну, домой-то ко мне вы прийти не сможете. Я живу рядом с верховным комиссариатом, и весь наш район под наблюдением гестапо.

Блондин улыбнулся:

— Ничего, в случае надобности мы вас найдем…

— Я подумаю о вашем предложении, — сказала женщина. — Но я… Я вам ничего не обещала.

— А я ничего и не просил пока.

Высокий блондин с голубыми глазами отличался завидной настойчивостью в достижении поставленной цели. Через двое суток после этого разговора он стоял около одного из деревянных флигелей недалеко от центра Минска, в котором жила уже знакомая нам женщина по фамилии Мазаник. Блондин был в форме немецкого офицера, с орденом Железного креста на левом кармане мундира. В случае проверки документов он мог бы предъявить удостоверение на имя Отто Витгенштейна, обер-лейтенанта тайной полевой полиции, служившего во фронтовом отделении номер сорок девять, и командировочное предписание в город Минск.

Когда женщина узнала в немецком офицере того самого молодого человека, который два дня назад сообщил ей о муже, у нее нервно дернулся край рта. Она поняла, что уходить больше некуда и откладывать решение невозможно. По ее сдвинутым бровям было видно, что она борется сама с собой.

— Я, между прочим, так и не знаю, чего вы от меня хотите, — сказала она в ответ на тираду о том, что медлить с помощью партизанам ей больше нельзя, что у нее в руках редкая возможность помочь делу, которое войдет в историю войны.

— Ой ли? — игриво воскликнул он. — Чего может хотеть партизан от горничной гауляйтера? Конечно, помощи в ликвидации Кубе.

— Но как? — вырвалось у нее. — Я же его почти никогда не вижу!

Настойчивый блондин изложил два варианта. Первый — подстеречь гауляйтера где-нибудь недалеко от его дома при выезде или приезде. Для этого нужны точные сведения о распорядке дня, а также помощь для проникновения поближе к дому. Второй вариант связан с применением особого приспособления, называемого магнитной миной. Такая маленькая незаметная коробочка, которая прочно приклеивается ко всему железному. Например, к пружинам гауляйтерской кровати.

— Вот вам пакет. В нем мина и записка, как с ней обращаться, — перешел блондин к делу. — Если, скажем, замедлительный карандаш в мине будет десятичасовым, то она взорвется после полуночи. К тому времени вы будете уже далеко. Может быть, даже на самолете, летящем в Москву.

— Я не одна.

— Знаю. Вашу сестру Валю и ее детишек вывезти будет нетрудно. От хутора Дрозды до леса — рукой подать. Мы пошлем наших людей, и их проводят в нужное место…

Гауляйтер Белоруссии Вильгельм Кубе действительно был взорван в постели. Это исторический факт. Совершенно невероятными представляются подробности этой операции, свидетельствующие о причастности к ней знакомого нам высокого блондина с голубыми глазами. Вы догадались, кто он? Ну, конечно, Николай Хохлов! Хотелось сказать — капитан Хохлов. Но в сорок третьем, когда все это происходило, у него еще не было офицерского звания.

— В Минске Хохлов выступал в роли немецкого офицера, находившегося в отпуске, — подтвердил П. А. Судоплатов. — Ему удалось завязать знакомство с женской прислугой в доме немецкого гауляйтера Белоруссии. В 1943 году в спальне хозяина дома под матрац была заложена мина с часовым механизмом, и во время взрыва гауляйтер Кубе погиб.

Судоплатов знал, что говорил: в годы войны он возглавлял Четвертое, разведывательно-диверсионное, управление НКВД, которое называли Партизанским. Заброска всех диверсионных групп в тыл врага осуществлялась под его руководством. Хохлов был заброшен под кличкой Волин в паре с Виктором — немецким антифашистом Карлом Кляйнюнгом, который впоследствии дослужился до генерала и занимал крупные посты в системе госбезопасности ГДР до последних ее дней.

Не узнали даже свои

Успех операции в Минске был обусловлен тщательностью ее подготовки.

Поближе познакомившись с Хохловым, Судоплатов пришел к выводу, что этого смышленого юношу с артистическими данными надо превратить в немца.

Подготовка искусственных фашистов была одной из самых острых проблем советской разведки. Чекисты ничего нового здесь не изобретали — гитлеровская разведка с первых дней войны забрасывала в тыл нашей армии группы фальшивых офицеров, милиционеров и даже дворников, одетых в безупречную советскую одежду и снабженных надежными документами. В Германии нашлось достаточно русских из числа бывших белогвардейцев, готовых выполнить любое задание иностранных хозяев. Этим людям не надо было играть роль русских — они превосходно вписывались в советскую обстановку.

Иная ситуация складывалась на Лубянке, где ощущался острый дефицит людей, способных сыграть роль немцев. В основном это были политэмигранты. Не все они сохранили твердость духа и уверенность в победе, особенно сильны были пессимистические настроения в начальный период войны, когда Красная Армия откатывалась на восток. Да, собственно, в то время Лубянке было не до заброски своих людей в тыл врага. Основное внимание тогда уделялось созданию агентуры под видом советских граждан в оставляемых городах.

— Хохлов имел кодовое имя «Свистун». Этот юноша был эстрадным исполнителем, специализировался в художественном свисте. Перед войной он в основном «работал» в среде московской интеллигенции. Мы планировали использовать его как связного для агентурной сети, которая создавалась в Москве на случай, если ее займут немцы. Он обладал приятной внешностью и к тому же бегло говорил по-немецки, что делало его весьма ценным разведчиком…

Это — из диктофонных надиктовок Судоплатова.

В своей книге Хохлов подробно описывает, как его с группой артистов готовили для нелегальной работы в Москве, если бы она была занята немцами, — снабдили крупными суммами денег, продуктами, товарами первой необходимости. Но когда угроза взятия немцами Москвы миновала, Судоплатов вызвал Хохлова на конспиративную квартиру и сказал, что ему надо вживаться в роль немца.

— Психологический перелом в войне, связанный с разгромом немцев под Москвой, поставил перед нами задачу заброски в тыл противника своей агентуры во вражеской военной форме, — рассказывал Судоплатов. — Хохлову тоже предстояло стать «гитлеровским офицером».

Начали со шлифовки немецкого языка. Хохлову дали псевдоним Волин и поселили вместе с немецким коммунистом Карлом Кляйнюнгом, который во время гражданской войны в Испании служил в личной охране легендарного советского разведчика-диверсанта генерала Леонида Котова — Наума Эйтингона, осуществившего в 1940 году дерзкую акцию по ликвидации Троцкого, проживавшего в Мексике. В годы Великой Отечественной генерал Эйтингон был заместителем Судоплатова.

Хохлов оказался хорошим учеником — быстро запоминал крылатые немецкие словечки, типичные жесты, различные мелочи поведения, впитывая в себя детали воспоминаний Кляйнюнга о Германии, без чего невозможно было создать образ немецкого офицера. Очень сильно помогали природные актерские данные.

В тире клуба НКВД овладевал секретами меткой стрельбы — в темноте, на ощупь, в доли секунд. Обучали лучшие специалисты, многократные чемпионы СССР. Радиосвязь. Тайнопись. Боевые вещества — это когда безобидные аптечные средства превращаются во взрывчатые. Например, из кинопленки, ацетона и воды опытный разведчик может за несколько минут запросто изготовить пироксилиновую шашку, в два раза сильнее толовой. Ну и, разумеется, прыжки с парашютом. Они — непременный атрибут подготовки диверсантов.

Но самое главное и самое трудное — вжиться в образ немецкого офицера, привыкнуть к нему, сделать его своим вторым «я». Специальные преподаватели знакомили будущего разведчика с историей Германии, с ее культурой и экономикой. Хохлов читал нацистские книги и газеты, изучал труды Розенберга. Зубрил немецкие военные уставы, чтобы свободно разбираться в чинах и знаках отличия гитлеровской армии.

Часто ездили в подмосковный Красногорск. Там НКВД устроил специальный лагерь, куда со всех фронтов и лагерей присылали пленных немцев, представлявших для советской разведки оперативный интерес. Пленные солдаты разыгрывали сценки строевого шага при встрече с генералом, отдачи рапорта офицеру и прочие тонкости прусской военной выучки. Хохлов фотографировал полагающееся по уставу расстояние локтей от бедер при стойке «смирно», положение головы при повороте на каблуках. Затем шла бесконечная, до автоматизма, отработка этих приемов.

И все же самое неожиданное испытание ждало впереди. Хохлову и Кляйнюнгу предложили пройти практику в лагере немецких военнопленных за четыреста километров от Москвы. Там предстояло прожить месяц под видом пленных. О том, кто они такие в действительности, знал только начальник лагеря. Для всех остальных они были обыкновенными фрицами.

Тридцать суток прожил Хохлов за колючей проволокой под видом младшего офицера немецкого пехотного полка Вальтера Латте, попавшего в плен в одном из боев севернее Сталинграда. Карл Кляйнюнг по совету генерала Эйтингона пребывал в чине унтер-офицера. В такой комбинации они потом и были заброшены за линию фронта.

В лагере работали вместе со всеми пленными — разгружали бревна, копали канавы, возили вагонетки с углем. Родным языком Вальтера Латте был все-таки русский, и он очень боялся не выдать себя в какой-нибудь нештатной ситуации — не выругаться, например, по-русски, когда напарник невзначай роняет бревно и оно бьет тебя по пальцам ног.

Вальтеру Латте удалось обвести вокруг пальца даже двух офицеров советской контрразведки — капитана и лейтенанта, работавших в лагере, так сказать, на законных основаниях. Они изучали пленных, вербовали из их числа агентуру. Не оставили своим вниманием, разумеется, и двух прибывших новичков.

Перед тем, как предложить Вальтеру Латте сообщать им информацию о соседях по бараку, контрразведчики решили проверить, не знает ли эта голубоглазая бестия русский язык.

— Падает! Лампа падает! — испуганно вскрикивал капитан.

Латте недоуменно смотрел на него.

В другой раз капитан встал за спиной пленного, раскрыл коробку папирос и по-русски предложил закурить.

Латте не шелохнулся.

— Хватит, Саш, — скучным голосом сказал лейтенант. — Не знает он русского. Давай вербуй.

Латте, естественно, отказался от сотрудничества и разделил судьбу Кляйнюнга, тоже отвергнувшего подобное предложение, — оказался вместе с Карлом на тяжелых работах.

Одно утешало: никто не донес контрразведчикам, что Латте не настоящий немец. Значит, не дал повода для подозрений.

И это испытание он выдержал.

А через несколько недель находившийся в белорусских лесах командир спецгруппы Четвертого управления НКВД полковник Куцин получил из Москвы приказ установить связь с соседним партизанским аэродромом и подготовить прием самолета. И вот двадцать шестого августа сорок третьего года с подмосковного военного аэродрома в небо поднялся «Дуглас» со спецгруппой на борту. Для Куцина Хохлов и Кляйнюнг были Волиным и Виктором, для немцев — обер-лейтенантом Витгенштейном и унтер-офицером Шульце.

Благополучно приземлившись в немецком тылу, Хохлов спросил у Куцина, какая задача стоит перед ними. В Москве Маклярский сказал, что она будет поставлена на месте.

— Правильно, — подтвердил полковник. — Вам предстоит ликвидировать гауляйтера Белоруссии Кубе. И как можно скорее.

Боевые портсигары

Операции по уничтожению Кубе в Минске и Околовича во Франкфурте-на-Майне практически однотипные. Почему же тогда Хохлову в отличие от первого случая во втором не повезло? Ликвидация Околовича была плохо спланирована?

Нет, этого утверждать нельзя. План был хорошо продуман.

Непосредственными исполнителями теракта назначались Франц и Феликс — два немца из ГДР. Их подобрало представительство советской госбезопасности в Берлине. Хохлов слетал за ними в восточногерманскую столицу и привез в Москву. Самому ему предстояло наблюдать за операцией, координировать действия членов боевой группы. Ликвидация Околовича возлагалась на них.

Франц и Феликс были опытными боевиками, способными на операцию любой остроты. У них по этой части было богатое прошлое в Испании и во Франции. Узнав о новом ответственном задании, они рьяно принялись за подготовку. Жили ветераны боевой работы на одной из подмосковных дач, принадлежавших Лубянке.

Их снабдили ворохом фотографий с изображением «объекта» — запоминайте. «Объект» был грузный, в очках. На карте Франкфурта показали точку — здесь расположен дом, в котором живет «объект». Дом для осуществления теракта расположен очень удобно. В нескольких метрах конечная остановка трамвая. Фотография подъезда снята как раз с трамвайной остановки. Остальные фотографии — с других направлений.

Франц долго рассматривал фотокарточки. Тоном знатока заметил:

— На улице, перед домом, не хотелось бы. Трудно оставаться незамеченным рядом с подъездом. У него, наверное, и охрана есть?

На этот вопрос точного ответа Франц не получил. Известно было только то, что в черном «мерседесе», в котором ездил Околович, всегда кто-то сидел. Может быть, и охранник.

— Если он ездит на машине, охрана, наверное, не сопровождает его в самый дом, — предположил Феликс. — Может быть, перехватить его на лестнице? Есть ли график, во сколько он уезжает и возвращается?

— Графика нет. Его предстоит выяснить на месте. С лестницей, похоже, вряд ли выйдет, потому что парадный подъезд запирается на электрический замок. Он открывается, когда жилец нажимает кнопку в своей квартире. А чтобы он нажал, ему нужно позвонить по телефону. Так просто никто не откроет. Спрятаться на лестнице не удастся. Остаться на ночь — тоже.

После долгих обсуждений склонились к автомобильному варианту. Феликс умел водить машину и даже когда-то работал шофером. Но как переправить автомобиль в Западную Германию? Наверное, лучше купить на месте. Тоже не подходит: после выполнения задания продавать не будет времени. Бросать же нельзя, потому что полиция может выйти на след. Решили на месте взять машину напрокат.

В течение продолжительного времени две специально выделенные «победы» отрабатывали на московских улицах автомобильный вариант операции «Рейн» — так назвали акцию по устранению Околовича. Почему «Рейн»? Правильнее было бы «Майн» — Франкфурт расположен на этой реке. Наверное, в целях конспирации.

Автомобильный вариант состоял из двух частей. Машина с боевиками догоняет черный «мерседес» с «объектом», производит выстрел в окно и удаляется. Или боевики прижимают «мерседес» к тротуару, симулируют дорожно-транспортное происшествие и под видом оказания помощи пострадавшим ликвидируют «объект».

Все произойдет так быстро, что в первые минуты никто ничего не поймет. Звука выстрела слышно не будет — в ход пойдет специально изготовленное оружие. Умельцы из лубянской лаборатории изготовили «портсигары» с потайной кнопкой под крышкой. Внешне они никак не напоминали оружие. При оказании «помощи» пострадавшим в аварии «портсигары» ни у кого не вызовут подозрения. Единственное неудобство в том, что это оружие бесприцельное, и требует определенных навыков в обращении. Значит, надо хорошенько потренироваться.

Франц и Феликс трудились прилежно и усердно. Хохлов тоже был загружен до предела. В одном из районов Москвы, а точнее, на Покровке, подыскали дом, похожий на тот, в котором жил Околович во Франкфурте. Такая же арка с одной стороны, два подъезда и небольшой внутренний двор со вторым выходом на боковую улицу. Здесь проходили репетиции по блокированию машины Околовича. Жители дома и редкие прохожие не обращали внимания на манипуляции двух «побед», на портсигары в руках их водителей и пассажиров. Лубянка все предусмотрела — невдалеке располагалось управление ГАИ, и люди привыкли к тому, что инспекторы, принимавшие экзамены на шоферские права, ездили с новичками по этим улочкам и переулкам.

Для вечернего варианта теракта, когда Околович возвращался с работы, был облюбован дом недалеко от Усачевского рынка, в двух кварталах от Пироговской улицы. Прилегающая местность напоминала обстановку во Франкфурте — рядом конечная остановка трамвая, корпус дома переходил сначала в небольшой уступ, а затем в улицу, сливающуюся с широким бульваром.

До мелочей был продуман и план переброски боевой группы за границу. Основную сумму денег лубянские умельцы заделали в крышку платяной щетки, в обувную ложку и в подкладку зеркала. Все эти предметы входили в дорожный несессер Хохлова.

Насчет боевых портсигаров договорились так: поскольку курьер повезет оружие в Германию на своей машине, то лучше всего заделать его в аккумулятор.

Группа порознь должна была лететь в Австрию. Причем у Хохлова был настоящий австрийский заграничный паспорт на имя Хофбауэра, полученный в Вене в 1951 году. В самой Австрии этим паспортом пользоваться было нельзя, но Хохлов жил по нему в разных странах, ездил через границы, получал визы. Под фамилией Хофбауэр его знали многие, и потому было решено не менять ему легенду. Тем более, что Австрия в утвержденном плане была лишь перевалочным пунктом. В других странах Хохлов мог свободно пользоваться своим австрийским паспортом, он делал это и раньше. В данном случае путь во Франкфурт лежал, кроме Австрии, еще и через Италию и Швейцарию.

Хохлов благополучно прошел все пограничные процедуры и снял номер в одном из франкфуртских пансионатов.

Прозрение

Тщательно подготовленная операция по уничтожению руководителя «закрытого» сектора НТС — единственной эмигрантской организации, которой удавалось засылать своих людей на территорию СССР — провалилась. По воспоминаниям Хохлова, он сам пришел к Околовичу и сказал, для чего прислан во Франкфурт.

Шестисотстраничная книга повествует о том, как ее автор решился на этот трудный для него поступок. Помните мелодраматичный кинофильм «Судьба резидента» с Георгием Жженовым в заглавной роли? В данном случае «Судьба резидента» наоборот. Советский разведчик проникся гуманизмом к противнику.

Когда это началось? В книге много исповедальных вкраплений, где Хохлов пытается объяснить причины своего перехода на Запад.

«Мне приказывают стать убийцей, — пишет он. — Убийцей ради интересов советского государства. А я собираюсь отказаться. На каком основании? На основании того, что это убийство невыгодно для советского государства? Или потому, что у меня есть причины сохранить жизнь этого эмигранта? Нет. Мне совершенно безразлично, будет он жить или нет. Все, что я хочу — это остаться самим собой. Не стать убийцей. Жить так, как диктует мне моя собственная совесть».

А разве он имеет право быть самим собой, не тем, что навязывает ему государство? — задается вопросом Хохлов. Кто вообще из советских граждан имеет право быть самим собой?

Его школьный товарищ Юрий? Разве получил он право жить по своей собственной воле? Закончив медицинский институт, Юрий хотел задержаться в Москве. Его жена ждала ребенка. Кроме того, она была учительницей французского языка. Ехать на Алтай ей было ни к чему. Кому нужен в алтайском селе французский язык? И все же Юрий должен был уехать — так требовало государство. Через три месяца его жена бросила работу и поехала с дочкой к мужу. Ее мать читала потом Хохлову письма дочери, полные отчаяния.

Ребята, которые призываются в трудовые резервы? Разве они имеют право оставаться детьми, которые нуждаются в том, чтобы хоть время от времени видеть своих родителей? Подростки, которые, окончив профтехшколу, хотят поехать домой, а не на долгие годы «по разверстке» на далекие заводы?

А рабочие и служащие? Если они хотят переменить место работы, разве могут они это сделать без особого разрешения государства?

Разве крестьяне имеют право работать сами по себе? Разве, собрав урожай, не отдают они большую долю государству, а остатки делят по трудодням, определяемым председателем колхоза и парторгом? Колхозники не имеют права покидать свой колхоз, им не положены паспорта. Но разве русский крестьянин не хотел бы быть полноправным гражданином своей страны и передвигаться по ней когда и куда хочет?

А писатели, журналисты? Разве они могут писать то, что им подсказывают их талант и совесть? Разве драматурги могут выводить на сцену людей, которых видят в жизни?

Почему в разгуле государственного антисемитизма были арестованы его начальники Маклярский и Эйтингон? Потому что все без исключения интересы советских граждан должны принадлежать государству. Оба разведчика-еврея забыли о том, что верность национальному происхождению опасна для советского государства.

Чувство раздвоенности, однажды возникшее в его сознании, крепло. Самый главный, самый чувствительный конфликт почти всех советских граждан — конфликт с государством — у Хохлова, по его словам, заключался именно в этом — в невозможности жить по собственной совести, в отсутствии права быть самим собой.

«Мой конфликт не исключение, а нормальное и логичное следствие, вытекающее из самой сущности советского государства», — находит Хохлов ключевую фразу для объяснения своего неординарного поступка.

В книге много подобных откровений. О том, сколько трагизма принесло социалистическое государство русскому народу. Что советская власть — власть антинародная. Что послевоенные настроения русского народа были преимущественно антикоммунистическими. Ему даже трудно было поверить, что в государстве, контролируемом органами безопасности и налаженным партийным аппаратом, мог существовать такой образ мышления среди широких масс — от столичной интеллигенции до дальних деревенских родственников жены.

Жене он посвятил многие страницы своей книги-исповеди. Жена была в курсе всех его служебных дел, всех душевных переживаний. По словам Хохлова, она разделяла его мечты о собственном мирке, недоступном для советской власти. Они зарегистрировали брак в 1951 году, за три года до его побега. Елена Адамовна Тимашкевич при рождении была наречена Яниной. Имя католическое, и когда получала паспорт, непривычное для русского уха имя было изменено на православное. С детства знала немецкий язык.

Выйдя замуж, она не стала менять свою девичью фамилию:

— Если я переменю, то меня будут спрашивать на работе, кто мой муж, — говорила она ему. — А что я им скажу? Что он сотрудник МГБ? Чтобы все стали замолкать, когда я буду входить в комнату? Чтобы перестали рассказывать в моем присутствии антисоветские анекдоты или последние слухи из личной жизни парторга? Ведь не могу же я им рассказать, какой ты на самом деле. А лгать не хочу. Лучше подожду, когда ты уйдешь из своей организации.

Хохлов, по его словам, был согласен с ней. Ему тоже не хотелось, чтобы на нее было немедленно заведено личное дело в МГБ, как на жену офицера разведки.

Из рассказа П. А. Судоплатова:

— Когда Хохлов выступил на пресс-конференции, организованной ЦРУ, со своими разоблачениями и рассказал о роли жены в невыполнении задания и побеге, ее тут же в Москве арестовали. Она провела год в тюрьме вместе с сыном, после чего была на пять лет сослана в Сибирь. Характеристика Хохловым своей жены не соответствовала действительности… Один из последних начальников Хохлова, Герой Советского Союза Мирковский Евгений Иванович, сказал мне, что его подопечный не хотел ехать на последнее задание… Хохлов также не хотел брать с собой жену и сына в Австрию. Это означало, что он совсем не собирался бежать на Запад. А на пресс-конференции, проводившейся в ЦРУ, он, однако, заявил, будто они с женой только и мечтали о побеге…

Злополучный аккордеон

— Мирковский полагает, что с нашей стороны было ошибкой позволить Хохлову появляться на Западе с паспортом, который однажды уже привлек внимание спецслужб. Как мы предполагаем, он попал в руки ЦРУ, и его принудили к сотрудничеству, но в этой отчаянной ситуации ему все-таки удалось послать условную открытку жене. Хотя она и была просмотрена ЦРУ, в ней все же содержался предупредительный сигнал о том, что он работает под враждебным контролем. Ему не повезло — этот сигнал не был вовремя замечен. Два других агента, посланных нами для работы вместе с Хохловым, были схвачены американцами: его заставили их выдать.

Это тоже слова П. А. Судоплатова.

По плану Павла Анатольевича, который в то время возглавлял «Бюро номер один» — созданную по решению Политбюро ЦК ВКП(б) в МГБ СССР структуру для проведения диверсионной работы за границей — офицер-разведчик должен был тайно приехать в Австрию, поселиться под видом австрийца в Вене и получить легальным путем настоящий австрийский заграничный паспорт.

Попробуем разобраться в истории с паспортом, с которым Хохлову нельзя было появляться за границей.

Такой документ австрийскими властями был выдан на имя Иосифа Хофбауэра. Из нескольких типичных австрийских имен и фамилий Хохлов выбрал себе именно эти, превратившись в начинающего коммерсанта.

С этим паспортом на руках Хохлов должен был проехать по странам Западной Европы, собрать возможно большее количество виз и точно узнать, на каких условиях эти страны впускают к себе австрийцев. Предстояло выяснить полицейский режим и проверки, которым там подвергаются австрийцы, а также узнать, есть ли для них возможность устроиться на работу или поместить деньги в банк. Иными словами, Хохлову-Хофбауэру предстояло проверить на собственном опыте, можно ли строить планы агентурной сети в Европе на австрийских заграничных паспортах.

Это была первая ступенька его разведывательной карьеры. Судоплатов имел виды на артистичного молодого человека:

— После войны я взял его с собой в Румынию, чтобы он, пожив там какое-то время, адаптировался к жизни на Западе. Вернувшись в Москву, Хохлов находился в резерве МГБ в группе секретных агентов, которых планировалось использовать для глубокого проникновения на Запад. Для всех он вел жизнь обычного советского студента, получая на самом деле жалованье в моем бюро, где проходил по негласному штату как младший офицер разведки. Его учеба в институте была прервана войной, и я устроил его на филологический факультет МГУ без вступительных экзаменов. Правда, помочь ему получить хорошую квартиру я не смог и, женившись, он продолжал жить на старом месте, где стало особенно тесно после того, как у него родился сын. С 1950 года Хохлов начал регулярно ездить на Запад. Мы его снабдили подложными документами на имя Хофбауэра… Я хотел, чтобы он, используя свои внешние данные, а также свой артистизм, познакомился с балериной грузинского происхождения, танцевавшей в парижской опере, которую часто видели в компании с американскими офицерами и персоналом натовской штаб-квартиры. Его хорошие манеры и общительность помогли ему создать группу по сбору информации и, что было еще важнее, организовать боевой резерв для чрезвычайных ситуаций. Сам Хохлов об этих планах ничего не знал. К моему сожалению и негодованию, он совершил непростительную ошибку, которую сам вначале не принял всерьез. В моих глазах, однако, это перечеркнуло всю его карьеру нелегала…

Сущий пустяк перечеркнул многомесячные усилия офицеров «Бюро номер один», давших путевку в жизнь герру Хофбауэру, страховавших каждое его действие.

Впрочем, в той командировке удача сопутствовала Хохлову во всех странах, начиная с Австрии, где он поселился не в советском, а для поддержания легенды о благонадежности герра Хофбауэра — во французском секторе Вены. Снял комнату через посредническое бюро у француженки — ей будет труднее, чем прирожденному австрийцу, уловить искусственность в австрийском диалекте постояльца. Цюрих, Женева, Париж, Копенгаген. Все прекрасно. В Женеве выполнил одну из труднейших задач командировки — открыл счет в банке. Получил узкую полоску бумаги, подтверждавшую, что господин Хофбауэр имеет на своем счету одиннадцать тысяч швейцарских франков. По правилам конспирации, «ситуацию» личного банковского счета полагалось уничтожить. Хохлов свернул полоску и заложил ее в дальнее отделение бумажника.

На обратном пути из Женевы в Вену перед пересечением швейцарско-австрийской границы поезд, как всегда, остановился. В вагон, в котором ехал Хохлов, вошли австрийские таможенники. Поезд тронулся. Началась проверка багажа.

Один из таможенников остановился перед багажной сеткой, в которой лежали вещи Хохлова:

— Чей это багаж?

— Мой, — храбро отозвался Хохлов.

— Везете что-нибудь, кроме своих личных вещей?

— Нет. Только свои.

Таможенник, кажется, удовлетворился ответом и спросил менее официальным тоном, как о чем-то второстепенном:

— Аккордеон где купили?

Хохлов купил его в Женеве. Зашел в музыкальный магазин за патефонными пластинками и увидел чудо, от которого уже не мог оторвать глаз. У партизан Белоруссии он научился играть на этом музыкальном инструменте. Аккордеон был трофейный. Приобрести свой в Москве было недоступной роскошью — цены в комиссионках не по карману. Там же, в Женеве, стоимость аккордеона не превышала недельного жалованья. И он купил его.

Что ответить таможеннику? Правду? Но ведь это может быть ловушкой. У австрийца Хофбауэра не должно быть денег для покупки аккордеона в Швейцарии! Откуда у него могла появиться иностранная валюта за пределами Австрии?

— Я купил его в Вене.

— Когда?

— Месяца два назад.

— Откройте футляр.

Таможеннику и так все ясно: аккордеон новехонький.

У Хохлова требуют документы. Они в руках таможенника. Хохлов внезапно выбивает их и нервно, под коммерсанта, кричит:

— Кто дал вам право копаться в моем бумажнике?!

Ему скручивают руки за спину и прочно прижимают к вагонной двери. На следующей станции ссаживают с поезда, производят тщательный обыск. В бумажнике обнаруживают банковскую «ситуацию».

— У вас такие деньги за границей? А национальному банку о них известно?

Герра Хофбауэра отводят в полицейское отделение. На несколько часов забирают паспорт. Опросы, штраф, подозрения — а вдруг инцидент с аккордеоном не случайность? В Москве поняли: герр Хофбауэр для работы в Австрии погиб, его надо немедленно выводить из игры.

Слово — П. А. Судоплатову:

— Как только Хохлов доложил о случившемся в Центр, мне стало ясно: легенде о герре Хофбауэре наступил конец. В результате незначительного на первый взгляд инцидента на границе Хохлов привлек к себе внимание властей и наверняка попал в список подозрительных лиц. Отныне западные спецслужбы даже при обычной проверке уже не оставят его в покое. Понятно, что для подготовки боевых операций по этой легенде он больше не годится. Хохлов сам попросил освободить его от выполнения своих обязанностей, и я удовлетворил его просьбу. В его личном деле должен храниться подписанный мною рапорт об отчислении его из бюро. К несчастью, несколько позднее его послали в качестве оперработника и переводчика в наше представительство в Германии, а в 1954 году, уже после моего ареста, поручили возглавить группу боевиков для ликвидации Околовича.

Между жерновами

Арест Судоплатова, Эйтингона, Маклярского и многих других руководителей советской разведывательно-диверсионной службы связан с падением Берии. На Лубянке началась грандиозная чистка. Сажали в тюрьму, снимали с постов, лишали воинских званий, отправляли в отставку тех, кого раньше заставляли жить по совести государственной, определяемой партийной программой и требованиями правительственной стратегии. Они жили по государственной совести и несли теперь за это наказание.

Идеологический угар, связанный с расправой над Берией, прошел быстро. Новые кремлевские вожди, обвинявшие сталинские спецслужбы в диверсионной и террористической деятельности, похоже, заигрывали с общественностью, стремясь завоевать популярность у народа. Сменившие Сталина правители тоже не отказались от заданий по диверсиям и терактам против врагов советского государства, живших за границей.

Поскольку крупнейшие авторитеты по этим операциям были не у дел, а их прежняя агентура деморализована, требовались исполнители нового поколения. В их число, наверное, попал и Хохлов. Мало кто знал о его досадном провале в Австрии, да и те, кто знал, находился либо в тюрьме, либо в опале, ожидая ареста со дня на день. За Хохловым же тянулся шлейф славы удачливого диверсанта — взрыв гауляйтера Белоруссии Кубе тому подтверждение.

Увы, несмотря на орден, которым был награжден Хохлов за участие в этой операции, он не сыграл сколько-нибудь решающей роли в приведении в исполнение акта возмездия белорусского народа палачу Кубе. Москва узнала о взрыве в гауляйтерской спальне из сообщения берлинского радио. Стоило этой новости прозвучать в эфире, как из партизанских отрядов вокруг Минска полетели радиограммы в Центр. Каждый из отрядов заявлял о своем участии в уничтожении Кубе.

Сама Мазаник, горничная гауляйтера, вывезенная в Москву после осуществления операции, заявила, что все происходило совсем иначе, что она имела дело с партизанами из другого отряда, которые были связаны с военной разведкой ближайшего фронта. Мину в цветочной корзине принесла Мария Осипова из отряда Минского комитета партии. Куда же девался розовый пакет с английской миной, который принес Хохлов?

Версий было много и все они были противоречивые. Спецслужбы разной ведомственной принадлежности боролись за «лавры». Конец спору пухлых рапортов положил Сталин, который якобы написал: «Склоки прекратить. Девушкам — Героев. Остальным — ордена». Героями Советского Союза стали Елена Мазаник, Надежда Траян и Мария Осипова.

Мало кому известно, что через несколько месяцев после ликвидации Кубе в Минске предпринималась попытка еще одного теракта. Новый гауляйтер Белоруссии Готтберг в декабре сорок третьего года проводил совещание зондерфюреров оккупированных областей республики. Москва приказала Хохлову и Карлу Кляйнюнгу организовать взрыв этого совещания.

Действовали через Надежду Моисееву, уборщицу загородной резиденции Готтберга. Резиденция перешла к нему по наследству от Кубе. Хохлов познакомился с этой девушкой еще во время подготовки ликвидации Кубе. Надежда согласилась заложить мину в день совещания в одну из бездействовавших печек большой столовой в дачном доме. Однако мина была обнаружена другой уборщицей, которая сообщила о находке охранникам. Надежда, ее мать и подруга Надежды Лидия Чижевская были повешены через несколько дней в центре своей деревушки, примыкавшей к резиденции.

Неудача постигла Хохлова и здесь.

Тем не менее его отправили во Франкфурт. Что в действительности там произошло — остается только гадать. Не исключено, что сработал «австрийский» след. А его версия побега — всего лишь инсценировка.

Ветераны Лубянки не хотят признавать прозрения бывшего советского разведчика. Они ссылаются на заявления руководителей ЦРУ: за все послевоенные годы не было ни одного случая, когда советский разведчик перебежал бы к ним по идейным соображениям.

Но новейшие времена дают немало примеров, когда даже идеологи КПСС, состоявшие в Политбюро, пересматривают всю систему своих взглядов на сущность советского строя. Почему этого не могло произойти и с Хохловым, близко соприкасавшимся с Западом и имевшим возможность сравнить два образа жизни?

Вопросы, вопросы… Вряд ли найдешь на них однозначный ответ — настолько запутались сегодня представления о прошлом и настоящем, иллюзорном и подлинном.

Дальнейшая судьба перебежчика такова. ЦРУ заключило с ним контракт на обучение тактике антипартизанских операций на Тайване и в Южном Вьетнаме. Увы, удача снова отвернулась от него. Хохлов провалился и на этом поприще. Прав, наверное, П. А. Судоплатов: Хохлов имел лишь опыт агента-нелегала, вербовщика привлекательных женщин и осведомителей. Специалистом по боевым операциям он был никудышным и вскоре навсегда распростился с жизнью разведчика, выбрав научную карьеру.

В 1992 году Ельцин подписал указ о его помиловании. Не о реабилитации, а только о помиловании. В том же году Хохлов приезжал на короткое время в Москву. Тогда его впервые в жизни увидел сын, профессор биологии. Сын до этого бывал в США, но мать никогда не говорила ему про отца, сбежавшего на Запад, и это была их первая встреча.