"Новости из Кремля" - читать интересную книгу автора (Зенькович Николай)

Глава 2 СПОТКНУВШИЕСЯ О СОБСТВЕННОЕ ПРОЗРЕНИЕ

Напрасно изощряются в остроумии юмористы. Мол, скоро в анкетах появится графа: чем занимался 19 – 21 августа 1991 года? Кажется, черный юмор подтверждается. В пятницу руководители московских учреждений и организаций получили телефонограмму, которая заставила многих провести в задумчивости выходные дни. Цитирую:

«Министерство юстиции СССР. Начальник Управления по делам общественных объединений тов. Кузьмин Александр Иванович. Телефонный запрос сотрудника министерства Скляровой Галины Владимировны. Телефон: 2971877.

Вопросы:

1. Принимала ли ваша организация решение в период 19 – 23 августа по отношению к ГКЧП?

2. Публиковались ли в органах печати организации в период 19 – 23 августа какие-либо материалы в связи с действиями ГКЧП?

3. Направлялись ли какие-либо решения в республики от центра?

4. Какова была реакция низовых структур вашей организации по отношению к заявлению ГКЧП?»

Похоже, охота за ведьмами, о противоправности которой предупреждали победившие демократы, раздавая направо и налево заверения, что законопослушные граждане могут спать спокойно, все же начинается. Но ведь если вся страна будет вовлечена в вакханалию доносительства, вполне резонно можно предположить, что найдется какая-нибудь комиссия, которая тоже обратится с подобными вопросами к Минюсту. Дай-то Бог, если окажется, что все его сотрудники сразу отвергли распоряжения ГКЧП, а сами дружно, построившись в колонну, ускоренным маршем отправились на баррикады, чтобы умереть у Белого дома его защитниками. Судя по сбивчивому выступлению министра Лущикова на чрезвычайной сессии Верховного Совета СССР, дело обстояло, как бы это выразиться помягче, несколько иначе…

То, что судебное разбирательство по делу членов ГКЧП станет крупнейшим процессом нашего времени, ни у кого не вызывает сомнений. Уж больно страшное обвинение – «измена Родине» – предъявлено им.

Высокопоставленные арестованные, содержащиеся в знаменитом следственном изоляторе «Матросская тишина», почему-то отказались от услуг межреспубликанской адвокатской коллегии. Большинство отдало предпочтение независимым защитникам из Московской городской и областной коллегий. Сомневаются в способностях «спецкадров»?

Самый молодой защитник – у бывшего Председателя Верховного Совета СССР Анатолия Лукьянова. Ему 29 лет. Александр Гофштейн должен был уезжать на стажировку во Францию, но обращение семьи Лукьяновых поломало его планы. Отказался от престижной поездки. Гофштейн специализируется по уголовным и гражданским делам, имеет около шести лет адвокатского стажа. Родился в потомственной адвокатской семье. Окончил МГУ.

Одновременно с ним в защите Анатолия Лукьянова будет принимать участие другой адвокат – Генрих Падва. Тридцать лет стажа адвокатской деятельности, из которых двадцать лет – в Московской городской коллегии адвокатов. Генриху Падве – пятьдесят лет. Он вице-президент Международного союза адвокатов, заместитель председателя правления Союза адвокатов СССР. Его считают одним из самых крупных отечественных правозащитников. Специализируется в области уголовных процессов.

Самый старый защитник – у бывшего секретаря ЦК КПСС Олега Шенина. Александру Давыдову в будущем году исполнится семьдесят лет. Он выпускник Харьковского юридического института. Работал в прокуратуре СССР, Министерстве юстиции РСФСР. Стаж адвокатской деятельности в Московской городской коллегии – восемнадцать лет. Выступает в судебных процессах по уголовным делам.

Кроме Анатолия Лукьянова, двое защитников у Виктора Грушко, бывшего первого заместителя председателя КГБ СССР. Один из них Александр Клигман – кандидат юридических наук, старший преподаватель Московского юридического института, автор ряда научных работ. Последняя из них опубликована в сборнике «Смертная казнь: «за» и «против». Статья называется «Право на жизнь». Адвокатской практикой занимается с 1978 года. Заместитель председателя Московской областной коллегии адвокатов. Защитнику 51 год, он выпускник Московского юридического института. Специализируется в защите по уголовным делам, а также по предпринимательским и коммерческим.

В защите Виктора Грушко также будет участвовать Светлана Володина. Ей тридцать лет. Адвокатская практика – шесть лет. Госпожа Володина – член Московской областной коллегии адвокатов.

Сравнительно молодой адвокат и у бывшего премьера Валентина Павлова. 37-летний Александр Галоганов выпускник МГУ. Два года возглавляет Московскую областную коллегию адвокатов. Специализация – в области уголовных процессов. Стаж адвокатской деятельности – 12 лет.

Честь начальника Службы охраны КГБ СССР Юрия Плеханова вверена Генри Резнику. Это известный советский адвокат, кандидат юридических наук, автор более ста научных и научно-популярных работ. Десять лет занимался научной деятельностью во ВНИИ проблем укрепления законности и правопорядка. С апреля нынешнего года возглавил НИИ адвокатуры, созданный Союзом адвокатов СССР. Ведет как уголовные дела, так и дела, связанные с защитой чести и достоинства.

Защиту бывшего председателя КГБ СССР Владимира Крючкова будет осуществлять член Московской областной коллегии адвокатов Юрий Иванов. Он 1944 года рождения, выпускник МГУ, имеет около двадцати лет адвокатского стажа. Специализация – «защита в уголовном процессе» и «предпринимательское и коммерческое право».

У бывшего министра обороны СССР Дмитрия Язова – 44-летний защитник Николай Печенкин, выпускник МГУ, длительное время работал в Министерстве юстиции РСФСР. С 1986 года член Московской городской коллегии адвокатов. Ведет как уголовные, так и гражданские дела.

Защиту бывшего вице-президента СССР Геннадия Янаева будет осуществлять Абдулла Хамзаев. Он родился в потомственной семье адвокатов, окончил Московский юридический институт, работал в Прокуратуре РСФСР, затем в Прокуратуре СССР. Заслуженный юрист РСФСР. Адвокатская практика – 12 лет.

А вот у Юрия Поздеева, который будет защищать обвиняемого Александра Тизякова, стаж работы в адвокатуре самый большой – около сорока лет. Он 1930 года рождения, выпускник Московского юридического института. Написал много книг и статей по проблемам законодательства. Член Московской городской коллегии адвокатов, ведет как уголовные, так и гражданские процессы.

Имена защитников Олега Бакланова и Василия Стародубцева пока не известны. Их назовут в ближайшие дни, как только последние двое членов ГКЧП сделают свой выбор.

Бывший советский премьер Валентин Павлов узнал, что следственные изоляторы – одни из немногих учреждений, на которые не распространилось постановление возглавляемого им правительства о повышении со 2 апреля розничных цен. Общая стоимость рациона подследственных в «Матросской тишине», включая и высокопоставленных, не превышает 90 копеек в день.

Пребывание под арестом 14 известных в стране людей по делу о государственном заговоре не отличается от жизни остальных обитателей изолятора. Что едят подследственные? В сутки им положено хлеба ржаного или пшеничного – 550 граммов, крупы – 90, макаронных изделий – 10, мяса – 40, рыбы – 70, масла – 15, сала – 5, сахара – 20, чая – 0,3, соли – 25, картофеля – 550, овощей – 250 граммов, а также немного томатной пасты и лаврового листа. Кроме того, продовольственные передачи до 2,5 кг в неделю.

Неужели у высоких обитателей камер «Матросской тишины» нет никаких привилегий? Одна есть: с учетом их возраста к ним ежедневно наведываются врачи. Все остальное – как у всех, включая прохождение через приемно-распределительный пункт следственного изолятора: обыск, врачебный осмотр, помывка, сверка с личным делом.

– Если бы мне пришлось сидеть в советской тюрьме, я выбрал бы «Матросскую тишину». Это хорошая тюрьма, – заявил известный американский писатель Робин Мур.

Встречу с ним, которая состоялась на Петровке, 38, организовали сотрудники МУРа. Мастер детективного жанра, автор 35 книг приехал в Москву, чтобы изучить проблему борьбы с преступностью.

– В «Матросской тишине» на одного подследственного положено 550 граммов хлеба. Талонные же нормы продуктов для жителей Нечерноземной зоны России предполагают 400 граммов хлеба на человека в день. Имели ли вы в виду это обстоятельство, давая столь лестную оценку тюрьме? – спросил у американского писателя один из корреспондентов.

Робин Мур ответил утвердительно.

Покончил жизнь самоубийством еще один высокопоставленный работник ЦК КПСС. Из окна восьмого этажа выпал бывший управляющий делами ЦК Георгий Павлов. Он сделал то, что и его преемник на этом посту Николай Кручина.

Что это – случайность или странная закономерность? Москва теряется в догадках, полнится всевозможными слухами.

Дело было в воскресенье, 6 октября, примерно в 10 часов 40 минут утра. Перед этим семья позавтракала. Павлов ушел в свой домашний кабинет и запер дверь, якобы для того, чтобы ему не мешали отдыхать. Обеспокоенные его долгим отсутствием, родные вскрыли дверь и обнаружили, что кабинет пуст, а окно распахнуто. Нашли его внизу, на траве. Я видел это место – невдалеке от стены свежо чернела земля, обозначив след от удара. Погибший был высоким, грузным человеком весом около ста килограммов.

Георгий Павлов жил в элитарном доме, предназначенном для высшего руководства страны, по улице Щусева, 10. Знаменитый дом. Здесь когда-то жил Михаил Горбачев до избрания генсеком, в одной из квартир прописана семья Константина Черненко. Дом построили в бытность Павлова управляющим делами ЦК. Его так и прозвали «дом Павлова», намекая на различие с домом, который оборонял сержант Павлов в окруженном немцами Сталинграде.

Родные погибшего в шоке. Домашние шлепанцы аккуратно стояли в комнате. Одет он был в брюки и рубашку. На ногах носки. Ничто не предвещало самоубийства. Правда, в последние два месяца он сильно сдал.

Но у него был почтенный возраст – перевалило за 80 лет. После смерти Брежнева, при Андропове, он вышел на пенсию и исчез с политической арены. Последний год часто болел и практически не появлялся на людях.

Следователь прокуратуры Дмитрий Вахрушин сделал заявление, что признаков насильственной смерти как будто не обнаружено, время падения из окна и смерти совпадает. Но эти сведения, конечно же, предварительные и подлежат уточнению.

Итак, что это было: самоубийство, несчастный случай или что-то еще? Все три версии имеют одинаковое распространение. Слишком уж похоже на то, что произошло с Кручиной. Павлов, как и его преемник, безусловно, таил в себе несметные сокровища информации. Многие не исключают причастности обоих к переводу партийных денег и золота на Запад, о чем сейчас здесь говорят очень много. Но это лишь предположения, не больше.

Выходит, Павлов мог знать нечто такое, что кого-то смущало? На этот вопрос однозначно никто не может ответить. Требуется тщательное расследование. По одной из версий, например, он выбросился не из окна, а упал с балкона. Где доказательства того, что старый человек не оступился, что у него не закружилась голова от внезапной слабости?

В квартире Павлова два балкона. Но ими никогда не пользовались. Выход на первый из них загорожен мягкой мебелью, а на второй, под кабинетом погибшего, – письменным столом. Никто никогда не видел Павлова на одном из двух балконов.

Так что в этом деле могут быть совершенно неожиданные результаты. Если, конечно, будут зацеплены неожиданные нити.

Эмма Язова:

– Девятнадцатого он мне сказал: «Эмма, я никогда не буду Пиночетом». Мы вместе семнадцать лет, но я никогда не видела мужа в таком состоянии. Мне показалось, что он в полной растерянности, может быть, даже готов застрелиться.

Эти люди (Янаев, Крючков и другие) ни разу не были у нас, и разговор о них никогда в нашем доме не заходил. Вообще, муж ко многим из них относился с неуважением, и потому мне до сих пор дико, как он мог попасть в эту компанию. Я, когда прочитала список тех, кто в этом участвовал, очень удивилась. Все эти люди никакие не друзья и не единомышленники Дмитрия Тимофеевича.

На мой взгляд, прежде всего, это никакой не путч, путч делается для того, чтобы захватить власть, но вы же понимаете, что у моего мужа ее и так было достаточно. Он был министром обороны, звание у него предельное для военного человека – Маршал Советского Союза. Он собирался уходить на пенсию, мы много об этом говорили. У нас ведь своего ничего нет – ни дачи, ни машины. Я ему говорю: «Дима, надо бы и квартиру поменять, зачем нам такая большая, если ты уйдешь на пенсию?». Он со мной соглашался: «Уйду на покой, займемся своими делами, сейчас на это нет времени». И его действительно не было. Я думаю, что он был искренен в своих поступках, он очень переживал за то, что происходит в стране… Я его любила и буду любить…

Роза Янаева:

– Я не верю, что мой муж был среди организаторов путча. Он был человеком чести. Не понимаю, как можно его обвинять в предательстве.

Эти люди действовали в интересах нашего народа, которому грозит катастрофа. Они выступили, как декабристы, и еще надо разобраться, кто же кого предал…

Людмила Лукьянова:

– Анатолий Иванович не признает себя виновным. Более того, он считает беззаконным сам арест и то, как он проводился. И поэтому он отказывается разговаривать с людьми, причастными к этому беззаконию.

Тамара Шенина (из открытого письма секретарю ЦК (бывшему) Дзасохову и некоторым другим):

«Глубоко неуважаемый мною Александр Сергеевич!

29.9 в передаче «Взгляд» вы сообщили, что, оправдываясь перед Горбачевым, сказали буквально: «Михаил Сергеевич! Мы все в дерьме!». Я, конечно, не знаю, кто-то, может, и с удовольствием разделяет с вами эту участь, но говорить за всех не надо. Еще лучше, если будете говорить только о себе, так как вы давно в нем, в этом самом.

Объясню: с октября прошлого года, когда я приехала в Москву, меня поразило ваше внимание к Олегу Семеновичу. Ну буквально шагу ступить без вашего присутствия он не мог. Вначале я это относила к тому, что вы ему очень симпатизируете, но когда, только что расставшись с ним на работе, вы проверяли, приехал ли он домой, мы поняли: контроль. Вас не унижала такая роль? Теперь-то я вижу, как вы выкарабкиваетесь, и считаю свой вопрос наивным. А что значили ваши возбужденные разговоры об обстановке в стране и о том, что «все делается не так»?

Уже к весне мы стали избегать вас и если выходили гулять, то старались с вами не встретиться (вы не могли этого не заметить, но в «друзья» по-прежнему рвались), именно чтобы перед сном погулять спокойно.

Вы же своими разговорами создавали видимость, что прямо страдаете за растерзанную страну. Зачем вы это делали?

У вас даже помолчать сейчас совести не хватило.

Предательство вообще большая мерзость, а мужское – тем более.

Вы, конечно, помните ту ночь, когда арестовали Олега Семеновича. Я позвонила Ивашко (а вы были у него) и сказала: «Вы запомните! Наши дети страдают сейчас – ваши будут страдать потом. Нет суда страшнее, чем суд истории».

Это, между прочим, касается всех власть держащих. Мы все умрем. Кто раньше, кто позже, но скоро. Останутся наши дети, внуки. Они останутся беззащитными в ответе за подлость… поступков своих отцов. Наша история все это видела, хорошо бы еще кое-чему научила.

Когда с экрана телевизора или со страниц газет глумливо смакуется статья 64 УК РСФСР и некоторыми должностными лицами арестованные называются преступниками без суда и следствия, то нужно кричать им: «Остановитесь и опомнитесь!» – вы и себе яму роете.

По-моему, все это подстроено для того, чтобы отвлечь внимание от основных виновников наших бед. Вот и Егору Кузьмичу снова «чертовски хочется работать». Когда же с живых спросится за великие эксперименты над народом? Или так и будем утираться и снова топтать мертвых? А хитрые и изворотливые так и будут выкручиваться, обливая грязью своих же товарищей, ловко перепрыгивая из кресла в кресло и не оставляя после себя ничего, кроме пустоты?

Мой муж так и не постиг всех этих «мудростей» и по-сибирски открыто пошел вперед, как и мой отец в последний бой в 1942 году со словами: «Или грудь в крестах, или голова в кустах! За Родину!» (лежит его последнее письмо). Ни от кого не были тайной убеждения Олега Семеновича, и все, кто был рядом, были с ним согласны.

Но кому хотелось нарушать свою спокойную жизнь? Да и старость обещала быть обеспеченной. Жили же не тужили на дачах Зайков, Пономарев и др. И нам все это было бы… Но у каждого, видимо, свое понятие совести.

Когда в очередях, в метро, на улице я вижу измученные лица людей, то возникает вопрос: «Кому живется весело, вольготно на Руси?»

Жизнь моего мужа как на ладони. 53 года в Сибири работал на совесть, не за награды. За 19-летнюю работу на особо важных стройках он прошел от техника-десятника до управляющего трестом.

Вина, и большая, моего мужа в другом – в том, что он, работая в Хакасии, не послал куда подальше пьяницу, кутилу и бездельника первого секретаря обкома Крылова, а затем в Красноярске – Федирко, а теперь не подал в отставку здесь, в Москве, хотя, начиная с января, говорил об этом трижды.

Кстати, интересно получается: те, кто в годы застоя процветал, сейчас все в Москве и очень хорошо устроены. Возьмите того же Крылова и полный состав Красноярского крайкома и исполкома. А кто после них все эти годы разгребал все ими оставленное и кто в годы застоя работал на совесть без наград и почестей – сейчас изгои? Что же мы за народ-то такой?

И еще. В эти трудные дни мне звонят земляки-красноярцы, предлагают помощь. Спасибо вам, дорогие. Ради вот этого и стоит жить…»

Прокуратура РСФСР конфиденциально передала сотрудникам германского еженедельника «Шпигель», аккредитованным в Москве, протоколы допросов членов ГКЧП для опубликования.

Прилагаем копию полученных немецкими журналистами материалов, которые, по некоторым сведениям, появятся в журнале «Шпигель» в первом октябрьском номере.

Под сообщением стоит дата. Воспроизводить ее с точностью не будем, скажем только, что она на несколько дней раньше той, когда адресат получил сенсационные протоколы из Москвы.

Следователь. Допрос ведут Леганов и Сычев. Мы снимаем показания бывшего министра обороны СССР маршала Дмитрия Тимофеевича Язова.

(Язов вздыхает.)

Следователь. Я должен заявить, вас допрашивают в связи с участием в преступлении, которое мы квалифицируем как измену Родине, заговор с целью захвата власти, злоупотребления служебным положением. Теперь я хотел услышать от вас, что вы скажете по поводу предъявленных вам обвинений.

Язов. У меня несколько иное понятие о том, что такое измена Родине, я этого не скрываю. Измена президенту – пожалуй, но я не предавал своей Родины, своей страны. Я много лет знаю Горбачева. Мы работали вместе, мы вместе решали многие проблемы.

Следователь. Допрос снимается на видеокамеру «Панасоник». Мы допрашиваем маршала в санатории Сенеж Солнечногорского района под Москвой. Этот допрос начат 22 августа 1991 года в 11 часов 20 минут.

Язов. Лично я испытываю большие симпатии к Горбачеву. Должны быть очень серьезные причины, почему я выступил против Верховного Главнокомандующего нашими Вооруженными Силами. Пожалуй, у многих, в том числе и у меня, появились негативные эмоции. Я объясняю это тем, что жизненный уровень нашего народа упал, рухнула экономика, все больше обострялись национальные конфликты, конфликты между республиками. В известных кругах нашего партийного руководства начались дискуссии. Постепенно вызревала мысль, что Горбачев, собственно говоря, исчерпал себя в качестве активного государственного деятеля. Где-то ощущалось, что он или очень устал, или потерял ориентир, как казалось. Его экономическая политика выражалась в том, что он выклянчивал кредиты, делал долги и очень мало делал для экономики внутри страны. Мы говорили об этом в Центральном Комитете с Михаилом Сергеевичем, на заседаниях Верховного Совета. Но этот курс продолжался: решать экономические проблемы с помощью внешней политики. Он и его правительство практически не занимались проблемами внутри страны. Наш экономический механизм полностью износился. А страна стояла на грани развала. 20 августа должен был быть подписан Союзный договор. Лично мне и многим другим товарищам, с которыми я беседовал, стало вдруг ясно, что тем самым на нас неумолимо надвигается развал Союза. Все выступали за Союз Советских Социалистических Республик, и вдруг поступает проект Союзного договора, в котором речь идет о суверенных государствах!

Мы были убеждены: здесь не простая ошибка, здесь идет целенаправленная работа на то, чтобы не было никакого Союза, а лишь конфедерация республик с собственными президентами.

Следователь. Вернемся снова к проблеме. Вас назначили министром обороны не без поддержки Горбачева, и вот вы внезапно приняли решение лишить его власти. Вы же давали присягу – президенту, парламенту, народу. Вы сейчас вкратце описали свои мотивы. Почему вы пришли к убеждению, что президента надо лишать власти? Причем антиконституционным путем.

Язов. Вывода, что президента следует лишить власти, я никогда не делал. Свою вину в этом преступлении я вижу в том, что из-за моего участия все это стало возможным. Я мог бы предотвратить это, я был, вероятно, обязан проинформировать обо всем президента. В воскресенье, 18 августа, мы решили, что к нему вылетят пять человек, чтобы поговорить с ним о добровольной отставке с поста президента и о том, что эти функции должен взять на себя вице-президент Янаев. К сожалению, я не знал Янаева, я практически просто поддержал все это, не вдаваясь в подробности. Обо всем этом я сейчас вынужден очень сильно сожалеть, это была, пожалуй, очень грубая ошибка.

Следователь. Звучит весьма наивно для такого государственного деятеля, как министр обороны.

Язов. Мы и раньше собирались в различных местах, мы часто говорили об этом, и чаще всего при этом присутствовали товарищи Крючков, Бакланов, Болдин. Говорили о положении в стране, о развале партии, экономики, мы делаем долги, постепенно народ нищает, кто-то же должен нести за все это ответственность, руководить народом и страной. И непроизвольно пришли к тому, что вина должна ложиться на президента, потому что он дистанцировался от партии, говорили одни, он предал армию…

Следователь. Вы можете конкретно сказать, кто это говорил?

Язов. Нет, это были просто дискуссии. Все сходились на том, что Горбачев последние годы часто ездит по заграницам и мы часто вообще не знали, какие важные дела он там обсуждает. Например, с каким докладом выступал Горбачев в Лондоне на заседании «семерки». Мы не очень знали, о чем он там говорил. До этого мы по крайней мере все всегда обсуждали на Политбюро или на Президентском совете. Или в Совете безопасности.

Следователь. И было лучше, когда в свое время все обсуждалось открыто?

Язов. Да, может быть, это и не конструктивно, но все решалось в коллективе. А когда решает один, то тогда… Мы, конечно, не были готовы пойти на еще большую зависимость от США – в политическом, экономическом, а также военном отношениях.

Следователь. И к какому же решению вы пришли?

Язов. Заговора и плана не было. В субботу мы собрались…

Следователь. Кто собирал?

Язов. Крючков.

Следователь. Где вы собирались?

Язов. На одном из военных объектов в Москве, в конце Ленинского проспекта, слева от поста ГАИ. Там есть одна улица… Просто в конце рабочего дня позвонил Крючков и сказал: «Мы должны кое-чего обсудить». И я приехал. Потом прибыл Шенин, потом Бакланов… И тогда началось: может быть, все-таки съездить к Горбачеву и поговорить с ним?

Следователь. Почему такая спешка? Не потому ли, что предстояло подписание Союзного договора?

Язов. Конечно, потому что мы были недовольны этим проектом и мы знали, что государство развалится. Я заявил, что предоставляю самолет, на котором пять человек вылетят из Чкаловской. Шенин, Варенников, Болдин, Плеханов и Бакланов. Плеханов – это человек, который знал всю тамошнюю систему охраны. Я уже знал, что Крючков поручил ему заменить там всю охрану.

Следователь. С какой целью?

Язов. Попытаться убедить его. И если он не согласится, то должны быть приняты решительные меры.

Следователь. Кому все это пришло в голову: полететь, убедить, потом отключить систему связи, поменять телохранителей?

Язов. Думаю, что это было коллективным решением. У меня был всегда известный скепсис в отношении того, стоит ли вообще что-то предпринимать. У меня были свои сомнения. Когда они вернулись, мы сидели в Кремле, в кабинете премьера Павлова.

Следователь. Итак, вы, Павлов, кто еще? Был при этом Янаев?

Язов. Да, он подошел, около семи или восьми, то есть после их возвращения. Они прибыли около 21 часа… Был создан комитет после того, как посланцы вернулись от Горбачева – с довольно кислыми физиономиями. Тот их практически выгнал. В беседе он сказал: ну, вы должны сами решать, что вы делаете. Когда они сообщили, что они практически выдохлись, что идея нереализуема, то было ясно: Янаев должен подписать документ. Поскольку Горбачев не был болен, мы должны были сначала объявить его больным. Тут для нас стало ясно, что наш прежний план рухнул.

Следователь. Как возник Государственный комитет по чрезвычайному положению?

Язов. Мы сидели у Павлова. Около девяти появился Янаев. Потом пришел Лукьянов, он прибыл на самолете, его вызвали, он был в отпуске. Лукьянов сказал, что он не может стать членом какого-то комитета. Я, говорит он, Председатель Верховного Совета, это законодательный орган, которому подчиняется все и вся. Единственное, что я могу, это сделать заявление о нарушении Конституции, которое вызовет в любом случае подписание Союзного договора… Янаев к этому времени был довольно пьян, т. е. он в какой-то степени как следует повеселился.

Следователь. А Крючков тоже был пьян?

Язов. Пуго, я и Крючков. Мы сказали Пуго: мы послали людей, но Горбачев целый час не принимал их. У него сейчас как раз какой-то врач с вакциной или с чем-то в этом роде. И если Горбачев сейчас согласится, Янаев какое-то время будет исполнять президентские функции.

Следователь. А если нет?

Язов. То, что вы сейчас имеете в виду – устранение, ликвидация или что-то в этом роде, – об этом никогда не говорилось. Около 23 часов к нам присоединился министр иностранных дел Бессмертных. Он сказал: «Если вы меня туда впишете, то конец всем иностранным делам». Около двенадцати ночи или в половине первого я был дома, в Баковке. Встал в половине шестого и поехал на службу.

Следователь. Вы уже успели отдать какие-то приказы?

Язов. Нет, вечером не отдавал никаких, пока не были подписаны документы. Телецентр с шести утра больше не функционировал. Мы послали туда наши подразделения. Это было около шести утра.

Следователь. Зачем?

Язов. Надо было объявить, что создан комитет по чрезвычайному положению, могли найтись люди, которые с этим бы не согласились.

Следователь. А не хотели ли выяснить реакцию населения? Не испугается ли оно? Тем самым проблема была бы решена.

Язов. Нет. Иметь две дивизии в десятимиллионном городе и рассчитывать на то, что все сразу перепугаются, – это было бы наивностью.

Следователь. Чисто психологически именно этот ввод войск вызвал у народа сомнения, действительно ли болен Горбачев и подлинный ли документ?

Язов. Наш президент – он непобедимый, и ввод войск был, вероятно, также ошибкой. Появились ложные слухи: злоупотребление положением президента, им кто-то манипулирует. Возможно, это и привело к тому, что мы предприняли всю эту акцию, эту авантюру.

Следователь. Вы наверняка рассчитывали на то, что все это проглотят, что вас поддержат, не спрашивая, конституционно ли все это.

Язов. Хорошо, такая мысль у нас была в подсознании.

Следователь. Тогда вы видели, что вы завязли в этой афере, откуда нужно выбраться?

Язов. Да, конечно. Я тогда начал кое-какие приготовления. Все это уже, собственно говоря, катилось под откос. Эти объявили: будем собираться два раза в день, а собрались всего один раз. А на следующее утро я вообще не пошел.

Следователь. Вы имеете в виду 21 августа?

Язов. Да, вчера. Я начал отвод своих войск.

Следователь. Если вы уже после пресс-конференции увидели, что зашли чересчур далеко и совершили преступление, почему вы продолжали? Я имею в виду ввод танков в ночь с 20-го на 21-е, комендантский час, назначение коменданта города.

Язов. Так уж случилось. Будем говорить откровенно, а я всегда говорю откровенно: когда было введено чрезвычайное положение, среди людей настолько широко распространился слух, что вслед за этим последует комендантский час. Только на следующий день этот вице-президент, этот Янаев ввел чрезвычайное положение. Но когда было объявлено чрезвычайное положение, и я назначил генерала Калинина комендантом города, тому потребовались совершенно иные силы и средства, ибо чрезвычайное положение и комендантский час – это две разные вещи. Так и случилось, что он только 20-го вечером смог издать распоряжение о введении комендантского часа. На это требуются дополнительные силы – и все это в условиях проливного дождя и политизации народа.

Следователь. Кто мог рекомендовать Янаеву ввести комендантский час? Янаев же не военный. Но только честно.

Язов. Я же и говорю только честно. Вы пытаетесь заострить на этом после каждого вопроса, а я всегда говорю только честно. Он ввел в Москве чрезвычайное положение, а Калинин, комендант, объявил комендантский час.

Следователь. По чьей рекомендации?

Язов. По моей рекомендации.

Следователь. Ваша рекомендация разогнать силы, защищавшие Белый дом? Ведь формальный повод был бы: в 23 часа все должны разойтись по домам.

Язов. Но там было 70 тысяч человек.

Следователь. Но по городу все же ездили танки.

Язов. Они передвигались, но я запретил применение огнестрельного оружия. Они должны были только блокировать улицы.

Следователь. Ситуация, сравнимая со спичкой перед пороховой бочкой. Достаточно было и случайностей.

Язов. Кто мог представить, что сверху с этого подземного перехода будут бросать бутылки с зажигательной смесью? Там же построили баррикады из автобусов… Там были пять или шесть БТР в подземном переходе, как в ловушке.

Следователь. Заменялись ли войска, например, те, которые стояли перед Белым домом? И не потому ли, что военнослужащие входили в контакт с народом и были уже политически ненадежны?

Язов. Был батальон Тульской дивизии, и его командир – бывший начальник этой дивизии и личный друг Ельцина, тот отвел батальон – для разрядки, для спокойствия.

Следователь. И кого послали на замену?

Язов. Из той же самой дивизии, снова одно подразделение. Но они же не могли находиться там все время, им надо было что-то есть, поспать. Поэтому замены были запланированы. И когда начался второй день, я видел, что туда к ним подвозят большое количество водки, целыми автобусами. Тем самым пытались побудить солдат к нарушению своего долга. Представьте, пьяные в БТР, это же совершенно особая угроза.

Следователь. Когда вы осознали, что государственный путч или этот переворот…

Язов. Как можно это называть государственным переворотом? Мы сказали Янаеву: это какая-то шутка, не правда ли? В конце пресс-конференции представить все как некую шутку. Он же заявил: Михаил Сергеевич – мой друг, когда он поправится, будет снова выполнять свои функции – чтобы народ успокоить.

Следователь. И тогда вы решили отвести войска и со вчерашнего дня практически стали на путь покаяния?

Язов. Да, боже мой, я с раннего утра приказал вывести войска и при этом еще помочь разобрать баррикады, с тем чтобы наконец покончить с этим позором. По собственной воле и решению я начал отвод войск, я знал, что такие шуточки с народом делать нельзя.

Следователь. А теперь, скажите, пожалуйста, честно: все было запланировано так, что люди все это молчком проглотят?

Язов. Думаю, так бы никогда не случилось. Я говорю вам это честно.

Следователь. Снова вопрос: если бы проглотили, как бы дальше поступили с Горбачевым?

Язов. Думаю, что тогда снова включили бы связь и вернули бы его к выполнению своих функций. Ибо те, кто взял на себя эти функции, были к этому неспособны.

Следователь. Но человек, чья честь была столь оскорблена, которого арестовали вместе со всей семьей, как бы он стал продолжать дальше?

Язов. Законный вопрос. Для меня это сейчас чистое мучение.

Следователь. Но вы же должны были продумать ситуацию немного вперед.

Язов. Мы ни о чем не думали ни на ближайшую, ни на длительную перспективу.

Следователь. Если бы все получилось, нужно же было все-таки что-то придумать, как дальше поступать с Горбачевым?

Язов. Об этом никто не думал. Я считал, что Горбачев должен быть возвращен.

Следователь. Чтобы суметь убедить его?

Язов. Я это не планировал, но рассчитывал на это.

Следователь. Как вы хотели тогда завоевать симпатии народа?

Язов. Мы рассчитывали на то, что есть какие-то товары, где-нибудь какие-нибудь резервы, запасы, для этого мы специально вызвали Щербакова. Он сказал: то, чего вы хотите, всего этого не существует. Все это есть у союзных республик, а у нас полностью отсутствует. Того не имеем, другого, нам отказали в кредитах. Через пять дней завоем как волки

Следователь. А что за причина болезни Павлова?

Язов. Думаю, злоупотребление алкоголем. Может быть, он сделал это нарочно, чтобы устраниться от игры. Я видел его два или три раза – пьяным в стельку. Когда он позвонил, я уже по голосу почувствовал, он сказал: «Арестовать всех». Это было после заседания Кабинета Министров, т. е. 19-го вечером.

Следователь. Зачем вы вообще это все затеяли?

Язов. Так всегда бывает с авантюрами: плана нет, никакой подготовки, и хорошо, что у нас не было никакого плана и что все рухнуло. То, что произошло теперь с нами, это мы переживем, расстреляют ли нас, повесят или заставят мучиться. Это лучше, чем позор, который мог бы случиться. Из людей, совершавших государственный переворот, ни одного не было на службе: один заболел, другой пьяный…

Следователь. Теперь надо задернуть гардины. Мы должны пойти на это, как возможную меру безопасности.

Язов. Неужели кто-то думает, что кто-то предпримет штурм?

Следователь. Неизвестно. Но провокацию нельзя исключать. Может быть, и такую, с целью вашего освобождения?

Язов. Раньше об этом надо было думать.

Следователь. Какой сейчас вы видите свою роль?

Язов. Лучше всего провалиться бы мне сквозь землю, чувствую себя бесконечно несчастным. Хотел бы попросить прощения и у Горбачевой, и у Михаила Сергеевича. Осознаю свою вину перед народом. Единственное, что сейчас можно было бы сделать, – предпринять все для того, чтобы в Вооруженных Силах никто больше не повторил такой глупости. Я хочу сказать, этот пример должен послужить уроком для всех нас.

Следователь. Хотел бы поверить, что вы все осознали, в какую драматическую ситуацию вы завели страну.

Язов. Не могу исключить, что в это время оборона нашей страны находилась не в лучшем виде – когда президент и Верховный Главнокомандующий лишен связи, информации и не может передать ее сам.

Следователь. Ракетные войска и все остальное – сейчас снова в порядке?

Язов. Да, все коды находятся в Генеральном штабе, у Главнокомандующего Ракетными войсками, все приборы и установки с десяти часов сегодняшнего утра в Горбачева. Ракетные войска, стратегическое и гражданское ПВО, а также флот, никто из них никоим образом не имел каких-либо дел с этой авантюрой. Они были не в курсе и даже не поддерживали контакта с нами.

Следователь. У вас есть сейчас возможность направить послание президенту Горбачеву.

Язов. В ноябре исполнится 50 лет моего пребывания в Вооруженных Силах, а я, старый дурак, участвовал в этой авантюре. Сейчас я сожалею и осознаю, какой кошмар я вам приготовил. И сейчас сожалею. Наверное, это чересчур поздно – обо всем, что я сделал, чтобы вывести войска на улицы Москвы. Я знаю, что вы человек с добрым сердцем и что по возможности проявляете столько понимания. Я воевал, дважды ранен. Хотел бы попросить вас, чтобы меня не предавали суду военного трибунала, а просто отправили на покой. Я осуждаю эту авантюру. И буду осуждать до конца жизни то, что я причинил вам, нашей стране и нашему народу.

Допрос Владимира Крючкова. 22 августа

Следователь. Опишите, пожалуйста, детально, когда, при каких обстоятельствах было решено лететь к президенту в Крым?

Крючков. Мы собрались открыто сказать Горбачеву, что после его отъезда в отпуск мы пришли к выводу: страна парализована. Например, урожай не собирается. И сахарная свекла. Полная безответственность, никаких поставок, и если сейчас не принять мгновенных мер по стабилизации нашего государства, то следует рассчитывать, что вскоре государство рухнет. Мы хотели его проинформировать. К тому же мы хотели выслушать позицию Горбачева и затем, мы считали, нужно принять меры по стабилизации. Это были жесткие меры, которые мы собирались предложить, но другого пути мы не видели. Мы хотели все предпринять для того, чтобы поменьше предприятий было закрыто. Положение нам казалось настолько критическим, что тянуть до сентября – октября невозможно. И мы собирались сказать Горбачеву, чтобы на какое-то время он, возможно, сложил бы с себя полномочия, и когда он затем мог бы вернуться…

Следователь. Вы хотели предложить ему, чтобы он объявил о своей отставке.

Крючков. Чтобы он на время делегировал свои полномочия вице-президенту Янаеву. Но мы знали, что Горбачев вскоре… Согласно статье 127 пункт 7 он мог бы передать свои полномочия кому-то другому.

Следователь. Значит, речь не шла о какой-то болезни. Горбачев воспротивился делегировать кому-то свои полномочия?

Крючков. Он сказал, что вы можете попытаться, но ничего не выйдет. Он также заявил, что чувствует себя неважно. Но сегодня, конечно, никто не может сказать, что он чувствовал себя хорошо. Мы отключили связь, чтобы создать порядок в нашем смысле, а также усилили охрану побережья.

Следователь. Послушать вас, так все звучит несколько наивно: как будто собрались несколько юнцов и решили затеять игру.

Крючков. Отключение связи и отстранение от должности сами по себе являются деянием, предусмотренным Уголовным кодексом.

Следователь. На случай, если Горбачев не согласится…

Крючков. На этот случай мы должны были все еще раз поговорить в Москве.

Следователь. Кто сообщил Горбачеву, что линия связи отключена, а охранников заменили?

Крючков. Не заменяли. Мы договорились лишь усилить охрану… Там ведь небольшая территория

Следователь. Конкретно обсуждалась изоляция Горбачева?

Крючков. Говорю еще раз, территория небольшая, изолировать несложно.

Следователь. Имел ли он возможность выехать в Москву или Киев, если бы захотел?

Крючков. Нет, если бы он захотел, такой возможности у него не было бы ни 19-го, ни 20-го.

Следователь. Можно прямо сказать: он был изолирован.

Крючков. Конечно, да.

Следователь. Почему мы ходим вокруг да около.

Крючков. Да, к этому времени мы блокировали коммуникации и изолировали его, ну хорошо: мы ограничили свободу его передвижения этой территорией.

Следователь. Кто так решил?

Крючков. Мы все.

Следователь. А специально от вашего заведения? Инструкцию Плеханову давали вы?

Крючков. Да, лично я.

Следователь. Как были отключены коммуникации?

Крючков. Я отдал приказ начальнику управления.

Следователь. Когда вы отдали этот приказ?

Крючков. 18-го вечером.

Следователь. Анатолию Георгиевичу Лебяде. Он был таким образом в курсе дела?

Крючков. Нет, он был не в курсе. Мы заявили: коммуникации отключить, и ничего больше.

Следователь. Он был обязан выполнить этот приказ?

Крючков. Разумеется, обязан. Такова его должность.

Следователь. Но ведь речь шла о президенте, о Верховном Главнокомандующем.

Крючков. Но у него был мой приказ, и он обязан был его выполнить.

Следователь. По инструкции? Он должен был бы, вероятно, обратиться к Председателю Верховного Совета или к другому лицу.

Крючков. Нет, в подобных случаях достаточно моего приказа…

Следователь. Вы заявили, что разговаривали с Горбачевым, описали ему обстановку и что вначале дискуссия протекала довольно остро.

Крючков. Мы предложили ему объявить чрезвычайное положение и передать власть Янаеву с тем, чтобы когда-нибудь позднее вернуться снова к должности. На это он прореагировал очень бурно. Потом он успокоился, но остался на своей позиции: свое согласие он не даст никогда. Речь не шла о том, чтобы полностью лишить власти президента. Это очень важно: ни в одной беседе мы не говорили об этом…

Следователь. Вы имеете в виду физическое уничтожение?

Крючков. О чем вы говорите. То, что вы имеете в виду, мы вообще не думали и не обсуждали. Об этом и речи не было. Горбачев должен был жить. Когда речь заходила о Янаеве, все мы, конечно, очень хорошо могли себе представить, что он может быть лишь очень короткое время. Нам было заранее известно: если бы дело дошло до конфронтации и подобному, то нам пришлось бы тогда немедленно уходить в отставку или пойти совершенно иным путем.

Следователь. Имелись ли устные или письменные приказы штурмовать Белый дом? Вы вообще вступали в переговоры с людьми Ельцина?

Крючков. Наш ГКЧП не предпринял никаких шагов, никаких акций, каким-либо образом направленных против российского руководства и России. Мы осознавали, что здесь не хватит никаких сил.

Следователь. Были ли попытки помешать Ельцину вернуться со своей дачи в Москву?

Крючков. Ни в коем случае. Мы знали, что он выехал, мы хотя за ним и не следили, но были в курсе.

Следователь. Были ли задействованы ваши вооруженные силы?

Крючков. В Москве мы усилили охрану Кремля. Мы это сделали уже 19-го… Мы не были подготовлены. И утром 19-го мы не издавали никаких приказов. Все это было отложено на потом. И из всего, что наметили на 19-е, ничего не вышло. Мы сделали это позднее. Вот вы говорите: народ был против и т. п. Народ реагировал двояко. Первая реакция напоминала что-то чувства доверия, пробуждающихся надежд – призыву к забастовке люди не последовали. Где-то бастовали четыре шахты, в Республике Коми и возле Свердловска. А страна реагировала намного спокойнее, чем можно было себе представить. Однако на следующий день ситуация ужесточилась. И снова ведь в промышленности дело до забастовок не дошло, а только до митингов. Крупнейший был в Ленинграде, на это есть своя причина, а Москва в этом смысле показала себя слабее. Там было всего около 160 тысяч демонстрантов.

Следователь. Отдавался ли когда-либо тайный или устный приказ на арест российского руководства?

Крючков. Нет, ничего подобного не было.

Следователь. Вам ведь звонили из российского руководства.

Крючков. И я теперь могу вам сказать, что я на это ответил. Первое: мы знали, что в Белом доме находится известное число вооруженных людей. Я не могу сейчас назвать это число, оно вам будет известно. Это были люди, пришедшие по доброй воле, я думаю, что их действия были правильными. Но находились и такие, которые попросту хотели использовать ситуацию в своих целях.

Следователь. Просило ли вас российское правительство, парламент об усилении охраны?

Крючков. Нет, нужно спросить милицию, нас там не было. Но нам звонили постоянно: сейчас должен начаться штурм. Я все время отвечал: можете спать спокойно и отпустить спать остальных…

Следователь. Вокруг Белого дома стояли же люди, защищавшие здание. А откуда у них могла возникнуть такая озабоченность?

Крючков. Да, раздавались выстрелы по БТР. Не было бы этих выстрелов, танки и не стреляли в ответ.

Следователь. Вопрос сейчас не в этом. Вы забегаете вперед.

Крючков. Это вы забегаете. Я думаю, будет лучше, если мы продолжим в форме вопросов и ответов. 21-го вся военная техника была выведена из Москвы.

Следователь. Почему?

Крючков. Потому, что мы увидели, что это может привести к серьезной конфронтации. И 21-го мы в любом случае хотели избежать обострения обстановки.

Следователь. А не было ли так: вы увидели, что ваши намерения потерпели полный крах?

Крючков. Полного краха не было. Еще раз отчетливо выявилось, что порядок есть порядок и что его можно создавать. Все предприятия функционировали. И чрезвычайное положение доказало всем нам, что нигде нельзя вводить чрезвычайное положение – ни в Средней Азии, ни в республиках. Республики звонили нам и спрашивали: вводить ли нам чрезвычайное положение? На это я говорил: если обстановка спокойная, то вам не нужно этого делать.

Допрос Валентина Павлова. 30 августа

Следователь. Валентин Сергеевич, признаете ли вы себя виновным в том обвинении, которое вам предъявлено?

Павлов. Нет

Следователь. По какой причине?

Павлов. Прежде всего, потому, что не было никакого заговора. В этом отношении нельзя говорить о том, был ли он преступным или нет. Если что-то подобное было, то мне об этом ничего не известно.

Я не нуждался в дополнительной власти сверх той, которой я уже обладал. Президенту, вероятно, известно, что у меня было очень сильное желание отказаться от этой власти.

После повышения цен в апреле, 22 апреля, в тот день, когда отмечался день смерти, день рождения Ленина, Горбачев сказал мне: «Я тоже, вероятно, скоро буду стоять на Красной площади с плакатом в руках: «Долой Павлова!»

На это я сказал: «А я буду идти за вами с плакатом: «Большое спасибо моему президенту». И в этой шутливой форме я несколько раз выражал свое желание об отставке, и президент часто мне говорил: «Я знаю, что ты хочешь уйти».

С другой стороны, после заседания этого комитета мне не было предоставлено больше власти, чем я имел до сих пор…

Когда президента нет, то его функции исполняет вице-президент. Когда мы провожали президента в отпуск, то президент, в присутствии многих людей, сказал вице-президенту Янаеву: «Ты остаешься здесь и отвечаешь за все».

Так как Янаев все равно до заседания Верховного Совета был исполняющим обязанности президента, я дальше был обязан как премьер-министр выполнять указания исполняющего обязанности президента. Так что здесь нет никакого нарушения Конституции.

Янаев также заявил, что он берет на себя функции президента только до заседания Верховного Совета или до возвращения президента. В воскресенье вечером мы говорили о том, что нужно созвать Верховный Совет во вторник. Это предложение мы, Янаев и другие, сделали Лукьянову. Его ответ был таким, что чисто технически это невозможно, заседание состоится, по всей видимости, 16 сентября. И тогда все будет решено. Тогда мы все сказали: «Если это невозможно сделать во вторник, то самое позднее это нужно сделать в среду». Это значит: создавая комитет, мы думали, что нам необходимо два-три дня, чтобы созвать Верховный Совет. И тогда это было бы все автоматически узаконено. У власти останется или комитет, или Верховный Совет скажет, что нужно предпринять другие шаги.

Во время заседания, на котором был образован этот комитет, у меня начались уже очень сильные головные боли и очень поднялось давление, и я принял таблетки. Они называются «валиметон», или как-то по-другому, это средство, которое я регулярно принимаю, и они постоянно при мне.

Во время этих очень резких дебатов нам принесли еще кофе и к тому же немного алкоголя. Через какое-то время я, вероятно, потерял сознание. Моя охрана говорила мне, что они вынесли меня из комнаты отдыха, где я лежал на диване. Так что я, мягко говоря, не мог самостоятельно передвигаться. Они меня отнесли на руках в автомобиль. Участвовать в дискуссиях или решениях я был просто не в состоянии. Единственная моя активность состояла в том, что в понедельник вечером я смог с помощью моих врачей все же поехать на заседание Кабинета министров. Там люди должны были рассказать, что же они хотели, но мое состояние было, во всяком случае, не лучшее. Это правда. И я хотел бы обратить внимание на то, что я ничего не слышал о каком-то вводе войск, о штурме Белого дома или о чем-то еще подобном, о лишении власти российского руководства. Если об этом и велась какая-то дискуссия, то я был вообще не в состоянии ее воспринимать.

Следователь. Когда слушаешь вас, то приходишь к заключению: вы целиком и полностью отрицаете свою вину.

Павлов. Возможно, я уже и несу эту вину.

Следователь. Могли бы вы это объяснить?

Павлов. Во время заседания Кабинета министров я сказал: «Не должно быть допущено никакой конфронтации, никакой остановки предприятий, никакого кровопролития, никакого разбоя на улицах и в магазинах». Я мог бы присоединиться к другой стороне, которая защищала Белый дом.

Следователь. Тогда бы вы были среди защитников Белого дома?

Павлов. Вероятно. Но днем, как я знаю от своего врача, он пытался поставить меня на ноги – если вы это знаете, тогда вы должны представить, что это, собственно говоря, означает – давление 200:100.

Еще раз: единственное оправдание для меня – это мое состояние здоровья.

Следователь. Из ваших прежних показаний следует, что вы были в курсе, что президент отказался подчиниться оказываемому на него давлению.

Павлов. Группа, которая возвратилась из Крыма, сообщила: «Президент сегодня не в состоянии что-либо делать. И он отказался что-либо подписать. Он недееспособен, и с ним нельзя даже разговаривать». Так они говорили.

Среди прочего они рассказали, что они должны были ждать более часа, прежде чем он их принял, так что они видели его семью, которая выглядела так, будто была в очень большом шоке, как это большей частью бывает, когда в семье кто-то тяжело болен. У него были врачи. И только после того как врачи ушли, он был… он был не в форме. Он выгнал Плеханова (командира личной охраны). Он вообще не хотел с ним говорить. Он бушевал, и тот был вынужден просто оставить помещение. Вести с ним разговор было просто невозможно. Он был не в форме, не как нормальный человек. И из этого следовало, что он ничего не подписал.

Следователь. Как я должен интерпретировать ваши слова, которые вы сказали в прошлую пятницу: «Мне сообщили, что президент категорически отказался подписать какие-либо документы о чрезвычайном положении»?

Павлов. Люди из той группы сказали, что с ним вообще нельзя было разговаривать. То есть он был не в состоянии разговаривать. Поэтому мы сказали, что он сейчас болен… Они сообщили, что с ним сейчас нельзя спокойно разговаривать. Поэтому на какое-то время нужно было принимать такие решения самим. А когда он вернется, 20 – 21-го, тогда все снова уладится. Ну так мы это представляли.

Следователь. Кто-то из участников сказал: «Итак, этой поездкой мы себя, конечно, полностью раскрыли. Все, кто здесь сейчас сидит, мы завязаны в этом. Теперь мы должны принять решение». Тогда было решено: так как мы так зашли далеко, то нужно идти дальше. И передать Янаеву всю полноту власти и так далее. Это правильное изложение?

Павлов. В этой ситуации я не мог не поверить Болдину, руководителю президентского аппарата. Это уже было не первый раз, что президент реагировал не сразу. Ему нужно было всего два-три раза, прежде чем был готов принять решение. И в конце мы узнавали решение от Болдина. И я, конечно, не мог не поверить Болдину, уверявшему, что президенту нельзя было ничего объяснить.

Следователь. Но это не означает, что у президента нужно было отнять власть?

Павлов. Нет, этого мы не решали.

Следователь. Почему же нет? Если создается комитет по чрезвычайному положению, а власть передается Янаеву?

Павлов. Если врачи говорят, что он нездоров и недееспособен, что ж я должен был делать? Пришли люди, которые уже вечно работают с президентом, и они говорят, что он сейчас недееспособен. Он заставил нас ждать целый час, так как у него были врачи, и так далее. Он когда-нибудь выздоровеет, и тогда мы ему еще раз доложим все это. А теперь мы должны принять решение уже сами и взять власть. Если он вернется, тогда…

Следователь. Что же это за решение, это лишение власти?

Павлов. Мы исполняем наши функции, когда президента здесь нет, когда он болен, когда он отсутствует…

Следователь. Вы не пытались позвонить президенту?

Павлов. В этом случае я лично не был в состоянии, так как с середины этого заседания я лежал уже пластом и не участвовал в нем. То есть я чисто физически не мог позвонить.

Следователь. Вы принимали спиртное или кофе днем?

Павлов. Нет, нет.

Следователь. Хотя ваши охранники говорят совсем другое.

Павлов. То есть у нас был кофе и немного спиртного. Теперь я знаю, что это было виски, так как на столе стояла бутылка виски. И, вероятно, я выпил глоток.

Следователь. Если бы у вас была возможность поговорить с Горбачевым, могли бы вы смотреть ему прямо в глаза?

Павлов. Я тогда, вероятно, попросил бы у него извинения за то, что было сделано…

Следователь. Была ли все же попытка захвата власти?

Павлов. Я твердо убежден, что никто не намеревался лишить президента власти. Это совершенно другое дело. Пытались убедить президента в том, что следует предпринять решительные шаги. То, что Янаев намеревался взять власть у президента в свои руки, никто в это не верил.

Прокуратура РСФСР изъяла подлинники документов и рукописи книги, свидетельствующие о переводе денег из Советского Союза зарубежным коммунистическим партиям и движениям. Эти документы имелись в распоряжении редакции еженедельника «Россия» и находились у одного из соавторов книги, сотрудника Министерства иностранных дел РСФСР Анатолия Смирнова, работавшего до роспуска КПСС в Международном отделе Центрального Комитета.

26 ноября следователь Прокуратуры РСФСР Владимир Лобанов произвел обыск в кабинете Смирнова, предъявив постановление на обыск, подписанное заместителем Генерального прокурора РСФСР Евгением Лисовым.

В результате обыска у Смирнова была изъята рукопись книги «Тайна депозита номер 1», подготовленная им в соавторстве с редактором по отделу политики газеты «Россия» Александром Евлаховым, тоже, кстати, недавним сотрудником Идеологического отдела ЦК КПСС, исключенным из партии незадолго до августовского путча за переход в команду Бориса Ельцина.

В ходе обыска были изъяты также подлинники документов, свидетельствующие о переводе за границу крупных сумм денег в валюте, в том числе подлинник письма бывшего вице-президента СССР Геннадия Янаева Михаилу Горбачеву по вопросу погашения кредита ПОРП, подлинники рабочих тетрадей неназванного сотрудника Международного отдела ЦК КПСС, осуществлявшего операцию по передаче денег зарубежным партиям.

В этих тетрадях приводятся тексты постановлений Политбюро ЦК КПСС по вопросам финансирования зарубежных партий и движений, где содержится прямое указание Госбанку СССР выделять «на специальные цели» Борису Пономареву, Анатолию Добрынину, Валентину Фалину (все бывшие секретари ЦК КПСС, отвечавшие за связи с международными организациями) от 15 до 22 миллионов долларов США ежегодно. В тетрадях также содержится перечень расписок, полученных от зарубежных партий и движений с указанием исходящих номеров КГБ и «особых папок» Общего отдела ЦК КПСС, куда помещались расписки клиентов.

– Мы считаем, что этот удар направлен против нашей газеты, а если смотреть шире – против гласности, – заявил главный редактор еженедельника «Россия» Александр Дроздов, который до недавнего времени являлся подполковником 1-го Главного управления (внешняя разведка) КГБ СССР.

Газета «Россия» за последнее время неоднократно публиковала материалы, свидетельствующие о переводе денег КПСС и КГБ за границу.

– Силы, заинтересованные в сокрытии фактов, еще достаточно сильны, – заявил Александр Евлахов, один из первых перебежчиков со Старой площади. – После одной из разоблачающих публикаций мы получили письмо генерала Карбаинова, ответственного за связь КГБ с прессой, который, хотя и признал факт участия КГБ в передаче денег, назвал наши публикации «преждевременными».