"Приходи в полночь" - читать интересную книгу автора (Форстер Сюзанна)

Глава 16

Бокал красного калифорнийского вина и пульт дистанционного управления телевизора. Вот единственные друзья Ли этой долгой и одинокой ночью. Они должны помочь ей преодолеть и ее остаток. Уже два часа. Устроившись на своей «удобной деревянной викторианской кровати с пологом на четырех столбиках», как было написано в объявлении магазина антикварной мебели, которая составляла главный предмет мебели в ее спальне, она смотрела «Глухое местечко» — свой любимый фильм с Хамфри Богартом и Глорией Грэм.

Обычно, когда Ли чувствовала себя столь измученной, как сегодня, ей было достаточно включить этот старый фильм, и через мгновение она уже роняла голову на декадентские роскошные подушки, обитые красным бархатом. Но этой ночью, даже в сочетании с вином и подушками, Богарту не удавался его трюк.

Пульт покоился в ладони Ли, и она беспокойно переключала кнопки. Последний час она то и дело перескакивала с фильма на канал новостей и обратно, но только сейчас приказала себе остановиться. Ей все равно, говорят по Си-эн-эн о суде над Монтерой или нет. Она отказалась от этого дела, и сейчас ей хотелось только одного — спокойно досмотреть великолепный старый фильм. Она обожала сцену, когда Грэм прикуривала две сигареты от одной спички и передавала одну из них Богарту…

Или это было в фильме «Сейчас, путешественник!», с Бетт Дейвис и Полом Хенрейдом?

Видимо, все старые фильмы перепутались у нее в голове.

Тем более надо посмотреть этот, сказала себе она. Взбила поудобнее подушки и поерзала на кровати, ища прохладное место для ног. Это говорило в пользу нового покрывала, под которым она чувствовала себя до неприличия тепло, особенно сейчас, когда ей казалось, что большую часть жизни она провела в криогенной камере.

Но только Ли идеально устроилась, почувствовав себя при этом значительно лучше, как на канале включился блок рекламы. Сначала задыхающаяся компания «девушек для вечеринок» попыталась убедить ее немедленно позвонить им по некоему номеру телефона, а затем Слим Уитмэн стал баюкать ее последней коллекцией своих лучших хитов.

— Вот черт!

Рука Ли дернулась, словно под током. Она подняла пульт и заставила Слима исчезнуть вместе с его вибрирующим фальцетом. Кнопка переключения каналов вернула ее на Си-эн-эн.

— Какие меры предпринимаются, чтобы определить местонахождение Полы Купер? — спрашивал телекомментатор, пока в объективе камеры появлялся крупный мужчина лет сорока, в котором Ли узнала одного из заместителей Доусона.

— Официальные меры как таковые пока не предпринимались, — ответил заместитель окружного прокурора. — Мы просто хотели бы, чтобы она явилась дать свидетельские показания. Разумеется, мы найдем ее и вручим повестку, если придется.

Ли нажала на кнопку громкости. Что-то случилось с Полой Купер? Ли не поняла. Она слишком поздно включилась в интервью, но было ясно, что теперь команда Доусона хочет, чтобы Пола дала свидетельские показания, хотя до этого, казалось, ничуть ею не интересовались.

— А если вы не сможете найти ее, чтобы вручить повестку? — спросил журналист.

Юрист с вежливой улыбкой отмел вопрос:

— Мы ее найдем.

Ли слушала, как журналист подводит итоги, но смогла понять лишь, что люди окружного прокурора пытались найти Полу Купер, но не смогли сделать этого. Информационное сообщение, видимо, было записано днем, поняла Ли, потому что мужчины стояли перед зданием окружного суда Лос-Анджелеса среди бела дня.

Взволнованная, Ли отбросила покрывала и села. Пытаться уснуть смысла не было. С таким же успехом она могла принять холодный душ. Ничего страшного произойти не могло, уговаривала она себя, беря халат. Пола могла поехать куда-нибудь на несколько дней, никому не сказав. Это было возможно, но Ли все равно тревожилась. Пола слишком близко к сердцу принимала грядущий суд над Ником… и громко об этом заявляла. Может, кто-то не хочет, чтобы она дала показания?

Именно это и пугало Ли.

«Я больше не занимаюсь этим делом», — напомнила себе она, застегивая халат. Белое шитье халата было таким же легким и тонким, как ее ночная рубашка, но она решила спуститься в кабинет поработать, и одеваться, казалось, было ни к чему. Если уж она собирается бодрствовать всю ночь, то может хотя бы что-нибудь сделать.

Когда она спустилась в кабинет, ее озабоченность исчезновением Полы Купер сменилась более насущной проблемой. Ли весь день пыталась дозвониться до Доусона, но его не было, и позже он не перезвонил. Ли сожалела о том, каким образом он узнал, что она решила не давать показания. Он явно был разочарован и глубоко озабочен этим делом, но она приняла профессиональное решение. И она была уверена, что сделала правильный выбор. Практически любой эксперт окажется более полезным свидетелем прокурора, чем она.

Усевшись за стол, Ли не могла решить, с чего начать. Ее личная и профессиональная жизнь переплелись, и эта неразбериха отразилась на всем, даже на ее рукописи. Ее издательница хотела, чтобы книга была посвящена Нику, но теперь это было невозможно.

Ли рассеянно начала листать свою тетрадь, пока не дошла до страницы с его рисунком. Тогда она беседовала с ним в первый раз, и ее заметки живо вызвали в памяти тот день. «В какую игру ты играешь?» — спросил он у нее. Она не поняла, что он делает, пока он не нарисовал змею вокруг этого вопроса. И прочел вслух то, что она написала о нем самом.

В тот день рисунок ее околдовал, и сейчас, глядя на него, она повернула руку, чтобы увидеть синяк у себя на запястье. Розово-фиолетовый на ее бледной коже, он выглядел до странности красивым, походя скорее на цветок, чем на змею.

Ей стало страшно, по коже побежали мурашки. Он заклеймил ее, как заклеймил Дженифер Тейрин. Это было очень похоже на подпись. Его подпись. У Ли перехватило дыхание — что-то похожее она уже видела… картину, рисунок? Вспомнив, она даже тихо вскрикнула. Кажется, карточку с подобным рисунком они с Карлом Джонсоном решили не включать в свой тест, поскольку не пришли к согласию относительно того, что он символизировал.

Ли встала и пошла к картотеке. Неиспользованные карточки хранились в коробке в глубине одного из ящиков, и она тут же нашла вызвавший тогда сомнения рисунок. Он был сделан углем: женщина висела в воздухе, ее голова наклонилась вперед, словно женщина была без сознания, а серебряная змея, кусающая себя за хвост, обхватывала кольцами ее обнаженное тело. Рисунок датировался 1896 годом, художник был неизвестен, но название у картины было — «Женщина».

На первый взгляд образ казался неземным, даже приятным, но что-то было в нем тревожащее. Ли испытывала беспокойство от одного взгляда на рисунок. Но одна деталь особенно ее поразила, посеяв ужас в душе. Змея почти полностью была идентична браслету Ника Монтеры.

Ли бросила карточку в ящик и сделала шаг назад. Это совпадение. Другого объяснения быть не может, но она не могла заставить себя вернуться за стол. Возбуждение, охватившее ее, было знакомым, как мягкий стук дождя по крыше, только сейчас этот дождь грохотал, как сильный град.

Ее силуэт, как призрак, отразился на стеклянной стене кабинета. Глядя на фантом в белом шитье, Ли пошла навстречу отражению, нерешительно, но желая лучше разглядеть себя, устранить искажения. По мере приближения к зеркальной поверхности ей почудилось, что по другую сторону стены кто-то стоит, наблюдая за ней.

Сердце у нее заколотилось с такой силой, что пришлось остановиться. Подойти ближе она не могла. У нее уже было такое чувство, что за ней наблюдают, в этой самой комнате. Раньше. С самого детства ее преследует ощущение того, что за ней следит кто-то невидимый. С тех пор как она познакомилась с Ником Монтерой, все стало еще хуже. Разумеется, это была фантазия, всего лишь ее воображение, но это не спасло ее от чувства страха, как при ощущении реальной угрозы.

Она отвернулась от окна, желая отвлечься от этих мыслей, прекрасно зная, откуда они идут. Ее эротические вспышки относились к гораздо более раннему времени. Ей было не больше тринадцати, расцветающему подростку, когда она обнаружила, что один из мужчин — протеже ее матери — подглядывает за ней, когда она раздевается, чтобы принять утром душ. Это был молодой южноафриканец, ремесленник, к которому Ли втайне тянуло.

В ванной комнате была скользящая дверь, которая не закрывалась до конца, и Ли поняла, что он, должно быть, уже давно незаметно следит за ней. Сначала ее парализовал страх, но когда она укрылась в душевой кабинке, ее уже сотрясала дрожь странного и болезненного возбуждения. Когда она включила воду, теплые струи, коснувшиеся тела, подарили ей небывалое ощущение.

В следующие несколько недель он еще несколько раз появлялся у двери, заставляя Ли трепетать от смущения и внутренней дрожи. Он разбудил ее воображение и направил его в новое тайное русло, а однажды утром она, набравшись мужества, посмотрела в ответ на него. Замирая от смущения, Ли подняла голову и увидела, что он делает, как трогает себя, как горят первобытным голодом его глаза.

В тот день все ее возбуждение исчезло, приведя к ужасному конфликту в душе. Она никогда раньше не видела возбужденного мужчину, и вид его оголенной плоти и исходившая от него похоть, оказались для Ли слишком сильным впечатлением. Хрупкий цветок чувственности был вытеснен шоком, виной и стыдом. На ее крик прибежала мать, и молодой человек был бесцеремонно вышвырнут из студии великой Кейт Раппапорт.

— Зачем ему было подглядывать за нескладной тринадцатилетней девчонкой, когда в доме есть взрослая женщина? — недоумевала потом Кейт, смеясь вместе со своими друзьями-художниками. Она была очень удивлена и, несомненно, гораздо больше обижена на него за его предпочтения, а не за то, что он смутил покой ее юной дочери.

Ли пыталась изгнать этот эпизод из своей памяти, но так и не смогла подавить эротические вспышки, которые врывались в ее мысли в самое неподходящее время. В колледже она занялась психологией в первую очередь для того, чтобы узнать все о себе, но вскоре обнаружила, что легче и безопаснее забыться, анализируя проблемы других людей.

Со временем она объяснила себе эти связанные с либидо вспышки как всего лишь подавленную энергию, ищущую реализации, и перевела этот эпизод в разряд детских экспериментов, как игру в доктора. Ей стало легче, но все же она не могла отрицать, что запретные мысли владели ею, как ничто другое в ее жизни.

Вздрогнув, Ли сообразила, что продолжает стоять там, где остановилась, спиной к окну. Ее изумило, что ступни ног у нее повернуты в сторону, а руки прижаты к животу, словно ее поймали на лету. «Очень мило, доктор Раппапорт, — с иронией подумала она. — Но для одной ночи уже достаточно промедлений. Принимайся за работу».

Сев за стол, она первым делом закрыла свои записи по делу Монтеры и отложила их в сторону. Покончив с этим, она сделала глубокий вдох, открыла нижний ящик и вытащила заброшенную рукопись. За Ником Монтерой наблюдала теперь не она, поэтому он не сможет стать центральной фигурой ее книги.

Так что ей оставалось вернуться к первоначальной теме, которая заключалась в том, чтобы сделать тест Джонсона — Раппапорт доступным для широкого круга, разработав его упрощенную версию. Сначала ей эта идея не понравилась, она боялась, что вся их с Карлом нелегкая работа будет превращена во что-то вроде игры для вечеринок, но издательница заверила, что ее книга станет неоценимым инструментом для тех, кто хочет заглянуть в себя и кто не обладает достаточными знаниями или навыками, чтобы разобраться в академических учебниках.

Ли начала перебирать страницы, отыскивая то место, где закончила правку. Но уже найдя это место и почти принявшись за работу, она не могла избавиться от ощущения, что рядом кто-то есть. И это было не просто ощущение, будто за ней наблюдают. Она чувствовала это почти физически. На нее давил, ее прожигал чей-то взгляд. И еще она почувствовала что-то знакомое. Почему-то она поняла, что это был знакомый ей человек. Более того, она ощущала это со всей нетронутостью чувств той тринадцатилетней девочки, когда ее инстинкты были чисты и не затуманены разумом взрослого человека.

Тогда она посмотрела на него. Она сделала это импульсивно и, как жена Лота, обратилась в соляной столп. На этот раз она не позволит себе разрушить очарование.

Закрыв глаза, Ли представила, как встает во весь рост, спина слегка согнута, плечи чуть сведены, пока она расстегивает халат и дает ему упасть на стул. Прохладный воздух проникает сквозь дырочки шитья ее ночной рубашки, словно касаясь ее кожи крохотными пальчиками, успокаивая и в то же время возбуждая ее.

Она ни разу до этого не ощущала с такой остротой текстуру ткани. Легкий хлопок ласкал ее тело, овевал его, будто сотканный из воздушных потоков. Это оказалось восхитительной стимуляцией. По телу ее побежала легкая дрожь, груди напряглись.

По мере того как ощущения нарастали, Ли позволила себе выдохнуть и открыла глаза. И поняла, что воображения было недостаточно. Ей захотелось сделать это. Ей хотелось осуществить свою фантазию, пережить все эти ощущения, зная, что рядом кто-то есть, что кто-то за ней наблюдает. Импульс был настолько мощным, что подавить его ей удалось только не менее мощным усилием воли.

Ли схватилась за свою книгу, словно это был спасательный круг. Стопка листов выпала из негнущихся пальцев и легла на место. Ли не представляла, что делать дальше. На шее выступила испарина, во рту пересохло. Она утратила способность двигаться. И даже если бы и не утратила, то мышцы спины свело такой судорогой, что она просто не смогла бы пошевелиться.

Вот так же ее сковало в тот день, когда Ник Монтера подошел к ней сзади в ее кабинете… в тот день, когда прошептал те оскорбительные слова, дразня ее, вынуждая ответить. Он не знал о ее эротических девичьих переживаниях, а если бы и знал, это ничего не изменило бы. Он с этим не посчитался бы. Это было не похоже на него. Тот мальчик не был мужчиной…

Вы никогда не задумывались, на что это похоже, когда мужчина хочет вас до такой степени, Ли?

Он назвал ее Ли? Он произнес ее имя? Она не помнила. Но, да, она представляла себе это… всю жизнь.

Что у него встает только потому, что он на вас смотрит?

Нет! Этого она не хотела. Зачем ему понадобилось говорить так грубо, шокировать ее? Она не желала, чтобы мужчина реагировал на нее подобным образом. Не каждый мужчина… Существовал только один мужчина, взглядов которого она жаждала и у которого вставал бы при взгляде на нее. Только один.

Я хочу тебя так сильно…

— О Боже, — прошептала Ли.

Каким-то образом, несмотря на онемевшие руки и ноги, Ли поднялась со стула. Она едва дышала и дрожала всем телом, но крохотные перламутровые пуговки халата поддались под ее безнадежно неуклюжими пальцами. И когда она расстегнула последнюю, халат соскользнул с ее рук и упал на стул изящной пеной тонкой ткани и шитья.

Ощущения оказались точно такими, как она их представляла, только еще сильнее. Ли и вообразить не могла, что ее тело способно на такой объем чувств. Ей показалось, что она сейчас расстанется с телом. Прохладный воздух, проникая сквозь дырочки ночной рубашки, освежил разгоряченную кожу и привел Ли в чувство. Ткань ласкала ее своим легким, как пух, прикосновением, льнула к грудям, пока они не отяжелели, а соски приятно не напряглись.

Но поглотило ее напряжение, таившееся гораздо глубже.

Во всех самых чувствительных уголках своего тела она ощутила покалывание, словно маленькими иголочками, которое усиливало ее возбуждение, наполняя невыносимым ожиданием нового, очень нежного укола. Да, это было похоже на такие ощущения, но, гораздо приятнее. С каждым вздохом интенсивность этого переживания нарастала, пока Ли не показалось, что она дошла до черты, которая отделяет наслаждение от муки.

Новая волна вины накрыла ее, когда она опустила вниз руку, чтобы прикоснуться к себе. «Я не собираюсь ничего делать», — заверила она себя, поднимая рубашку и проводя прохладными пальцами по пылающей коже. Ей просто захотелось узнать, что значит быть настолько возбужденной, испытать те физические ощущения, которые вырываются на волю, когда тело становится настолько отзывчивым.

Ее ищущие пальцы украдкой дотянулись до мягких светлых завитков. И вдруг, в одно мгновение, она узнала это, когда острое наслаждение заставило ее вскинуть голову. Она чуть не задохнулась от звука, вырвавшегося из ее горла. Ноги у нее подогнулись, и сладкое, жаркое желание в самом центре ее существа потребовало, чтобы она сделала что-то, все, что угодно, но только разрядила это напряжение. Ладони ее сжались в кулаки, и она согнулась в сладостном экстазе. Если существовала граница, разделяющая наслаждение и боль, она ее перешла.

— Это безумие! — выдохнула Ли.

Она обливалась потом, как бегун на длинные дистанции, тряслась, как от электрошока, и ничего не понимала. Физиология секса была ей знакома, но это было гораздо сильнее. Выброс адреналина был такой, словно она только что избежала смерти. Она не могла так реагировать на этого человека. В этом не было смысла. Она едва его знала. Это был ответ на какие то ее внутренние, нерешенные проблемы. Ник Монтера был символом, только и всего. Он воплощал какой-то комплекс, который она еще в себе не преодолела.

Как только ее дыхание стало успокаиваться, Ли принялась анализировать произошедшее. Она хотела все понять, потому что тогда она, возможно, перестанет испытывать это чувство. Она во многом по-прежнему оставалась угловатым тринадцатилетним подростком, а ее сексуальность превратилась в заложницу суровой правды жизни, воплощенной в том возбужденном юноше.

Фантазии о Монтере заставили ее вернуться к той заблокированной активности и признать: существует что-то большее, чем просто подавленная энергия. Она заново переживала лихорадочное пробуждение девочки-подростка, потому что Ли женщина должна была заново пережить тот отринутый опыт, прежде чем подготовить себя к переживаниям женщины.

Дело не в нем. А в том, что он собой представляет — способ освободиться вместе с кем-то, таким же темным, как и импульсы, которые ее пугали. Все это очень хорошо выстраивалось, просто идеально. Она могла бы уже и покончить с этим… но ни один из ее блестящих доводов, казалось, не имел значения, потому что этот мужчина и то, что он ей сказал, по-прежнему заполняли ее чувства.

Посмотри на меня. Ли. Посмотри мне в лицо и скажи, что не знаешь, что ты… со мной делаешь.

Что она с ним сделала? Что может сделать с таким мужчиной нескладная тринадцатилетняя девочка? Все, что она помнила, — это то, что он сделал с ней, как он поднял ее к своим губам. Все, что вставало перед ее мысленным взором, — это рисунок, который он нарисовал, это его рука, гладившая ее шею, его губы рядом с ее ухом, его шепот, его способность воспламенить ее разум теми жуткими вещами, которые он с ней проделал.

У нее задрожали ноги, капли пота начали стекать по шее. Тонкий серебристый поток струился, собираясь в озерцо между грудями, прежде чем устремиться ниже.

Отстраняя влажную ткань рубашки от тела, она поняла, что газеты говорили правду о Нике Монтере. Он был чародеем. Он был способен полностью подчинить женщину с помощью некоего сочетания чувственности и сексуальной власти. Он проделал это с ней.

Замерзнув, она внезапно содрогнулась всем телом. Кожа была влажной, ночная рубашка тоже. Увидев себя как бы со стороны, она в отчаянии застонала, и этот звук заставил ее рассмеяться. Что это на нее нашло? Вы только посмотрите!

Не раздумывая, она сняла рубашку, отшвырнула ее и потянулась за халатом. Уже беря его, Ли услышала какой то стук, как будто ветка ударилась в оконную раму. Она подняла голову, и увиденное заставило ее застыть в шоке. За окном стоял и смотрел на нее мужчина.

Не веря своим глазам, Ли схватила халат, чтобы прикрыться. Это была галлюцинация. Фантазия была настолько реальной, что сыграла дурную шутку с ее чувствами. Но когда мужчина подошел ближе и она поняла, кто это, ничто не смогло сдержать крика, который сорвался с ее губ:

— Доусон?!

— Я приду в себя через минуту.

Трясущаяся Ли сидела в гостиной, завернувшись в вязаный шерстяной плед, снятый с дивана. Она успела накинуть халат, прежде чем впустила Доусона через переднюю дверь, но дрожи унять не смогла. Он приехал, подумав, что она, может быть, еще не спит и они смогут поговорить. Ли понимала, что это нужно, но ее единственной целью сейчас было мягко убедить его уехать.

— Ну как ты придешь в себя через минуту? — спрашивал стоявший в другом конце комнаты Доусон, снимая с себя белый шерстяной шарф и протягивая ей. Он был в смокинге, надетом по случаю какого-то официального мероприятия. — Ты в испарине, глаза лихорадочно блестят, а если подойти поближе, то, наверное, будет слышно, как у тебя стучат зубы.

Значит ли это, что он считает ее больной? Что он не видел, чем она занималась? Ура!

— Не подходи близко, — предостерегла она. — Я не хочу, чтобы ты подцепил от меня какую-нибудь инфекцию.

— Может, отвезти тебя в больницу?

— Там мне порекомендуют принять аспирин и лечь в постель, и именно это мне и нужно. — Она поежилась, поплотнее заворачиваясь в плед. — Сделаешь мне свой знаменитый горячий пунш, а, Доусон? Он и горячая ванна поставят меня на ноги.

Когда он повернулся к бару, измученная Ли с облегчением вытянулась на диване, понимая, что избавилась от Доусона. И проделала это она уже не в первый раз.

Ник Монтера стоял на грани совершения поступка, который либо спасет, либо погубит его. Глядя сквозь частично занавешенные окна своей студии на представителей средств массовой информации, взявших его дом в три кольца и разбивших палаточный лагерь на принадлежавшей ему земле, он вдруг подумал о цирке. Внезапно он понял, почему животные в шапито ходят по клетке и злобно глядят на зевак равнодушным, но таящим смертельную угрозу взглядом. Еще он понял, почему они вдруг бесятся и нападают на служителей.

Что-то теплое ткнулось в его голую голень. Он посмотрел вниз и увидел Мэрилин, трущуюся о его ногу. Она резко мяукнула, и по слегка раздраженному оттенку этого горлового звука Ник понял, что она голодна. Несмотря на все его попытки извиниться, домоправительница не приходила к нему с того самого дня, когда он грубо вытолкал ее из студии. А без стабилизирующего присутствия Эстелы все очень быстро разладилось. Ник даже забывал поесть.

— Ты мешаешь моей самоубийственной миссии, — сказал он кошке, подхватывая ее и направляясь на кухню. — Но что поделать, сначала самое важное.

Он посадил Мэрилин на стойку и пошел поискать для нее какой-нибудь еды, стряхивая с черной футболки и шортов ее шерсть. Он выдвигал ящики и открывал дверцы буфетов. И где Эстела прячет кошачий корм? В холодильнике притаились куриные крылышки, но Ник засомневался, что его избалованная питомица снизойдет до жареной курицы из закусочной.

Когти Мэрилин клацнули по керамическим плиткам — она готовилась к принятию пищи.

Минуту спустя, отделив мясо от костей, Ник поставил на стойку перед кошкой тарелку с нежными белыми кусочками курятины. Мэрилин набросилась на них с жадностью, но в то же время грациозно, напомнив ему, что кошки — животные непростые.

Наблюдая за тем, как она ест, предпочитая жирному и острому соусу лакомые кусочки чистого мяса, он был поражен тем, насколько она напоминала ему женщин, с которыми он был знаком. Красивые и поглощенные собой, многие из них были привязаны к своим лакомым кусочкам до самозабвения, но никогда, никогда с ними ни в чем нельзя было быть уверенным. Ему вспомнилась одна женщина в особенности. Появление Полы Купер прошлым вечером его удивило, хотя, пожалуй, и не должно было.

Она была настоящей артисткой по части женских уловок и изображения беззащитности, но в ее случае уязвимость была настоящей, а его инстинкт самосохранения в эти дни был настолько обострен, что он не собирался принимать участие ни в чем, что напрямую не помогло бы продлить его жизнь. Никаких эмоциональных ловушек для Ника Монтеры. Он там был и сделал это. И на первом месте у него теперь стояли практические соображения, устранение препятствий, и Пола Купер, заверил он себя, не станет одним из них.

На самом деле краткая тайная встреча обернулась для Ника неожиданной удачей. Она помогла ему по-новому взглянуть на возможность снять с себя обвинение в убийстве. Идея была безумной, но кто не рискует, тот не побеждает, как любит повторять его отсутствующая домоправительница.

— Матерь Божья!

Схватившись за голову, Ник размышлял над тем, в какую зону бедствия превратилась его жизнь с момента ухода Эстелы. Грязные тарелки стопой громоздились в раковине, мусор сыпался из пакета, а кипа газет в углу становилась пожароопасной. Даже шорты и футболку он вытащил из корзины с грязным бельем. Нет, надо ее вернуть. Это самая главная задача на сегодня — вот только сначала он выпьет кофе и позвонит, чтобы окончательно решить свою судьбу.

Минуту спустя кофе уже булькал в кофеварке, а Ник, прислонясь к холодильнику, набирал на переносной трубке номер своего адвоката. Секретарь Саттерфилда ответила после первого звонка и тут же соединила его с юристом.

— Ник? — Голос Алека был теплым и сердечным. — Чем могу служить?

— Забавно, что вы еще спрашиваете, — ответил Ник. Он помолчал, не для эффекта, а чтобы его голос прозвучал абсолютно ровно. Он не хотел ничем, особенно чувствами, выдать себя, чтобы адвокат не мог использовать это против него. — Я хочу, чтобы вы вызвали Ли Раппапорт в качестве свидетеля защиты.

В трубке послышался вздох удивления:

— Вы с ума сошли?

— Конечно, спросите у врача.

— Она же психиатр обвинения! Зачем вы хотите вызвать такого враждебно настроенного свидетеля?

— Объясню потом. — Ник не был уверен, что его телефон не прослушивается или что Саттерфилд не записывает их разговор на пленку. — Остальную информацию лучше передать лично.

— Объясните сейчас или я этого не сделаю!

— Делайте, — холодно ответил Ник. — Или вы уволены.

Ответ Саттерфилда был кратким.

— Да пошел ты, — пробормотал он за секунду до того, как прервал связь.

Кладя трубку, Ник увидел, что Мэрилин закончила подкрепляться и смотрит на него так, словно ожидает, что он сейчас взмахнет рукой и пустая тарелка волшебным образом наполнится снова.

— Я хороший, Мэрилин, — тихо засмеялся он. — Но не настолько.

Кошка прошествовала к нему, и он облокотился на стойку, чтобы погладить шелковистую шерстку. От кошки пахло курицей и соусом, и, когда она потянулась к его руке, чисто женское урчание удовольствия задрожало в ее горле. Ник улыбнулся.

Теперь ему осталось только вернуть Эстелу.