Брюс Стерлинг Глубинные течения

1. Средство от невезения

Каждый из нас по-своему борется с пустотой собственного бытия: иные прибегают к искусству, другие ищут спасения в религии, третьи забивают ее знаниями… Я же привык делать это с помощью наркотиков.

Оттого-то меня, имевшего за плечами лишь рюкзак с барахлом, и угораздило очутиться среди китобоев на диком Сушняке.

Сушняцкий пылевой кит — единственный источник наркотика, именуемого синкопин. Сей примечательный факт со временем получил довольно широкую огласку. В свой черед узнав об этом, я, Джон Ньюхауз, стал одним из десяти жителей дома 488, что по улице Благочестия в Острове-на-Взводе, крупнейшем городе Сушняка. Жилище наше, двухэтажную жестяную халабуду, мы называли не мудрствуя: «Новый Дом». Помимо несушняцкого происхождения нас объединяло только одно: Пламя (так называли синкопин посвященные).

Все мы были людьми, или достаточно точными оных подобиями. Первым среди нас назову седовласого Тимона Хаджи-Али. Тимон никогда не распространялся о своем возрасте, но с первого взгляда было ясно, что он уже пересек ту черту, за которой подсознательное стремление к смерти берет верх над привычным инстинктом самосохранения. Прежде он охотно толковал о своем давнем, бывшем несколько веков назад, знакомстве с Эрикальдом Свобольдом, легендарным первооткрывателем синкопина. Ныне же старик полностью отдался хандре и год за годом пропускал сеансы омоложения. Ему достаточно было сжечь остаток своих дней и с трудом накопленных богатств, позволив нежным языкам Пламени разгонять подступившую мглу. Вместе с тем он оставался самым состоятельным среди членов нашей группы, а потому служил авторитетом во всем, что касалось ее внутренних дел.

Следующей в списке стоит прямая как палка Агатина Брант — крупная, мускулистая дама, походившая на отставного офицера и до угрюмости неразговорчивая. Неясно было, какой из бесчисленных армий человечества принадлежала поношенная, но безупречно чистая униформа, с которой она никогда не расставалась. Сама Агатина по этому поводу хранила молчание, но я подозреваю, что она собственноручно сшила ее. Пристрастилась она особенно сильно.

Три и четыре — супружеская чета: мистер и миссис Андайн. Ее девичья фамилия — Стюарт; его (если можно так выразиться) — Фостер. Они тоже были очень стары, это угадывалось по выспренности манер и случайным архаизмам в речи. Приятная пара, если закрыть глаза на бочкообразные грудные клетки и безвкусные бриллианты, вживленные в тела. По поводу и без повода они не уставали повторять, что пережили множество разводов не для того, чтобы испытать боль еще одного и потому твердо решили совершить совместное самоубийство, желательно от передозировки. Пару раз я чуть было не посоветовал им попробовать какую другую отраву, не синкопин, но это, понятно, было бы явным вторжением в их личную жизнь. Пятым из нашей братии упомяну поэта Саймона. Косметическая хирургия сделала из него этакого рубаху-парня, только глаза отчего-то вышли разноцветными. Пытаясь, как он выразился, «вернуться к корням», Саймон раздобыл некий примитивный струнный инструмент и пытался научиться играть на нем, дабы после аккомпанировать собственным произведениям. Стены его комнаты на втором этаже пришлось обить звукоизоляцией. Синкопин, говорил он, стимулирует мозг. С этим никто не стал бы спорить.

Саймона сопровождала Амелия — цыпочка с забранными в два пучка каштановыми волосами. Отец у нее был крупным ученым и присылал столько денег, что хватало и ей, и ее псевдо-музыкальному дружку. Прежде чем попробовать синкопин, она прожила с нами не меньше месяца, но теперь понемногу втягивалась. Номер семь — Дейлайт Маллиган, нейтрал — очаровательный собеседник с речью, свидетельствовавшей о широчайшем кругозоре. Мы могли бы стать друзьями, если бы оно не страдало жестокой паранойей в отношении всех не обделенных органами размножения. Само-то Дейлайт, конечно, было аккуратно клонировано, и, следует признать, имело основания для своих подозрений: для обоих полов оно обладало определенной сексуальной привлекательностью. Частенько оно предавалось черной меланхолии, будто мучимое виной перед кем-то: старый Тимон поведал мне однажды, что это из-за двойного самоубийства супружеской пары, дейлайтовых друзей, которые то ли хотели, то ли пытались склонить «его» к прелюбодеянию. Может так все и было, а может и нет.

Восьмой была очень высокая и бледная женщина с неизменными кругами вокруг глаз — Квейд Альтман. Она родилась на планете с силой тяжести в два раза меньшей, чем на Сушняке (или Земле, это все равно) и достигла роста в восемь футов. Постоянно жалуясь на мигрень, она все время пролеживала за трехмерной мозаикой. Девятой, предпоследней в этом импровизированном списке, находится моя, в то время, подружка — Миллисент Фаркар. Невысокая, курносая, рыженькая, скорее пухленькая, чем стройная. Встретились мы за год до того на Мечте, как раз перед поездкой на Сушняк: после одной особенно отвязной вечеринки я проснулся в ее постели. Нас вроде уже представляли друг другу, но имена сразу забылись, и наше повторное знакомство оказалось более чем приятным. Следующий год прошел в состоянии, близком к идиллии.

И, наконец, я, Джон Ньюхауз. Мне хотелось бы, чтобы вы понимали: сегодняшний я и герой этого повествования — не одно и то же лицо. Человеческая сущность изменчива, жизнь не стоит на месте; если не считать теперь уже смутных воспоминаний, у меня нет ничего общего с тем, кто называл тогда себя моим именем.

Тот Джон Ньюхауз был сыном купца с планеты Баньян и получил лучшее из возможных в такой глуши образование. По политическим соображениям и из простого тщеславия я говорил всем, что родом с Земли. Как и на большинстве сектантских планет, на Сушняке все терранское пользовалось особым уважением. И весьма кстати. Рост мой — пять футов и десять дюймов, волосы темные и начали редеть на затылке, но это я признавать отказывался. Пробор слева. Глаза тоже темные, на левом — сероватое пятно, вроде катаракты (я капнул туда однажды по чьему-то недоброму совету синкопина). Из-за постоянного сидения в четырех стенах я был бледноват, но опыт подсказывал, что это легко поправить. Нос слишком крючковат, чтобы быть красивым. Должен признаться, я был изрядный франт и особенно любил носить кольца, нередко по пять штук сразу; их у меня имелось десятка два. Было мне тогда тридцать пять… прошу прощения, милостивый читатель, если я еще не поклялся говорить только правду — сорок три стандартных года. Имени отца моего я не назову. Фамилию «Ньюхауз» я позаимствовал у своего жилища, как некогда принято было на Земле. До отправки в рейс я зарабатывал себе на жизнь, поставляя синкопин старым друзьям на Мечте. Занятие не столько прибыльное, сколько увлекательное. В свободное время я разрабатывал более дешевые и действенные способы извлечения синкопина из исходного сырья — жира. Хорошо было, можно сказать — рай земной. А потом все рухнуло. Ширившаяся торговля синкопином не осталась незамеченной. Конфедерация — на ладан дышащее содружество миров — издала соответствующий указ, Сушняк услышал и, что попросту невероятно, подчинился.

Печальную новость принес наш поставщик, сушнец Андару, бывший китобой. То, что он называл «рыбьим жиром», доставалось нам за символическую плату: другого применения данный продукт не находил — жир не горел, а сами сушнецы отказывались употреблять его в пищу, считая ядовитым. Ну и дурачье, радовались мы. В семнадцатый день десятого месяца того года в дверь постучали и я пошел открывать.

— Это Андару, — гаркнул я в кухню, где в это время обедали остальные.

— Вот и славно! Здорово!! Просто замечательно!!! — как обычно, известие об очередном галлоне подняло настроение всей компании.

— И с ним кто-то еще, — добавил я тише, когда из-за спины сушнеца выглянул молодой блондин с острым носом и протянул мне руку:

— Привет. Я Дюмонти Калотрик, для вас просто Монти, — жизнерадостно представился он. — Только с орбиты, прослышал тут о широких возможностях, ну вы понимаете… — он подмигнул и прижал большой палец к указательному так быстро, что Андару ничего не заметил. — Побродил по округе, встретил ваших друзей, решил присоединиться к ним или даже вас разыскать, — лицо его вдруг отразило полную растерянность, — а может и совета спросить…

— Проходите, присаживайтесь, — пригласил я. — Погодите, вы уже обедали?

— Да, — отозвался сушнец.

— А я еще нет, — возразил Калотрик.

— Раз так, прошу сюда. Берите тарелку и знакомьтесь со всеми. А мы с нашим старым другом пока займемся делами.

— Весьма признателен, мистер… э-э-э…

— Ньюхауз, — помог я, подталкивая его к столу.

— А ты не будешь, Джон? — забеспокоился Андару.

— Я уже поел, — соврал я. — Cегодня готовила Агатина Брант, и один вид ее кулинарной ереси вызывал у меня несварение. Лично я всегда гордился собственным мастерством в том, что на Земле называют le good cuisine.[1]

— Сколько принесли? — спросил я.

— Галлон, как обычно. Но, боюсь, больше не будет.

— Как же так? — расстроился я. — Это крайне неприятная новость, Андару. Вы покидаете наш бизнес?

— Придется. Теперь это незаконно.

Кровь застыла у меня в жилах:

— Кто вам сказал такое?

— Конфедерация. Вчера услышал в новостях.

— Конфедерация? — потерянно переспросил я.

— Вот-вот, тощие такие парни — летают меж звезд и учат всех жить.

— Да они же не имеют права вмешиваться во внутрепланетные дела!

— Ну, они, это… обратились к Сушняку с предложением.

— И Сушняк его принял!?

— А почему нет? Как я понимаю, мы ничего не теряем, если не ссоримся с Конфедерацией.

У меня мелькнула слабая надежда:

— Но вам-то, дорогой друг, похоже, есть что терять…

— Правда твоя, — признался он, — кабы они еще не сказали, что из этого рыбьего жира кое-кто повадился делать наркотики!

— Быть того не может! — изумился я. Эти буколические сушнецы просто понятия не имели о злоупотреблении сильнодействующими веществами, их познания ограничивались табаком и дешевым пивом.

— Очень вкусно! Бесподобно! — донеслись из кухни восторги Калотрика. Я поморщился.

— Выходит, этот галлон последний.

— Так и есть. Все мои приятели тоже сворачивают лавочку.

— Не хотят нарушать закон?

— Ясное дело — это ж грешно.

Я знал, что давить на сушнеца бесполезно. Кроме того, у него, как и у всех местных, имелось врожденное отвращение к воде, а мои ноздри не обладали густой растительностью, способной задержать оскорбительные запахи.

— Сколько с меня?

— Монум и тридцать шесть пеннигов.

Требуемая сумма перекочевала в его мозолистую ладонь, мы обменялись знаками взаимной приязни, я проводил его до двери, и он ушел. Затем я медленно опустился на диван из жесткой китовой шкуры, дабы обмозговать услышанное. До смерти захотелось произвести небольшой залп Пламенем, но, в отличие от некоторых, мне удается сдерживать внезапные порывы.

— Кончайте со жратвой и давайте сюда, — позвал я, — нам надо поговорить!

Поставив банку на колени, я откупорил ее, понюхал (как всегда — высший сорт) и вернул крышку на место.

Все собрались минуты через три.

— Дурные вести, — сообщил я, — Конфедерация объявила Пламя вне закона, Сушняк с ними заодно. Это… — я похлопал по банке — последняя. Лица вытянулись у всех одновременно. Душераздирающее зрелище. Мы повернулись к Тимону, ожидая совета.

— Я… — начал было тот.

— Оппаньки! У меня как раз есть немного при себе, предлагаю всем угоститься, — непринужденно перебил Калотрик, извлекая из нагрудного кармана клетчатого пиджака пластиковый пакет, а из-за пояса — пипетку, и не успел он ее наполнить, как все устроились вокруг него прямо на ковре.

— Стоит с большим вниманием отнестись к тому, что осталось, — нахмурился Тимон.

— Раз сушнецы прекращают поставки, надо посылать за товаром одного из нас. Прямо к источнику. К киту.

— Браво, Тимон! — захлопало в ладоши Дейлайт Маллиган. Потом приняло от миссис Андайн пипетку и прыснуло себе на язык.

— И кого же? — срывающимся голосом поинтересовалась Квейд Альтман.

— Женщины не в счет, — заявила миссис Андайн. — Я слышала, китобои их и на борт не пускают.

— Но это ведь значит, что добровольцу придется совершить полную ходку, — сообразил Саймон, как только его мозг получил достаточную стимуляцию.

— Верно, — кивнул Тимон. — А рейсы иной раз длятся до шести месяцев. Надо поскорее выбрать кого-то, ибо к концу срока многим может стать неуютно. — Саймон и Амелия испуганно переглянулись, мистер и миссис Андайн взялись за руки.

— Предлагаю Джона Ньюхауза, — подала голос Агатина Брант. Все вздрогнули — говорила она нечасто.

— Тянем жребий! — быстро парировал я.

— Джон, вы самый подходящий кандидат, — с явным облегчением возразил мистер Андайн. — В вас есть настойчивость, присущая только юности.

— А у вас есть опыт, приходящий с годами, — защищался я. — Несомненно, это более ценное качество.

— У тебя острый ум. И выносливость. Это факт! — добил Саймон.

— Да, Саймон, но твоя поэзия лишь выиграет от подобного путешествия, — заметил я.

— Ты специалист. Только ты знаешь, какой жир годится и что с ним делать, — сказало Дейлайт Маллиган. Тут-то оно меня и прижало. Этого вполне достаточно. Скверно. Но Миллисент-то явно на моей стороне. Я глянул в ее сторону.

— Тебе легко будет найти работу, — выдала она, — ты ведь повар, отличный повар. У тебя не будет никаких проблем.

— Похоже, мы поторопились, — барахтался я, — следует отложить решение на неделю, возможно, представится…

Тут встрял Дюмонти Калотрик:

— Чего ждать? Это ж просто чудо! — он рассмеялся. — Проблема пресечена в зародыше! Представьте, мистер Ньюхауз — приключения на дикой планете. Полгода на борту. Новые места! Неведомые опасности! Романтика! Пламя галлонами! Кому еще зарядить по-быстрому?

— А почему бы тебе не съездить? — ядовито осведомился я.

— А я и так еду! Вместе с вами!