Брайтенбах укрепляет авторитет в гестапо

Совещание в Кремле было назначено на полночь.

Поскребышев, помощник Сталина, невысокий, коренастый, тихим, бесстрастным голосом приветствовал каждого вошедшего, пожимал ему руку и дела пометку красным карандашом в списке приглашенных. Когда все собрались, Поскребышев в точно назначенное время, пригласил их в кабинет Сталина и затем бесшумно закрыл за ними дверь.

При появлении в кабинете первых участников совещания Сталин поднялся из-за своего стола в глубине кабинета, вышел на середину и, пожав по очереди всем руки, жестом пригласил рассаживаться за длинным столом, покрытым зеленым сукном. Участники совещания рассаживались, настороженные, не представляя, зачем их собрали, и не ожидая от этого вызова для себя ничего хорошего.

Сталин в сероватом, полувоенном френче, в брюках, заправленных в шевровые кавказские сапожки, заложив руки за спину и неслышно ступая по красной ковровой дорожке, стал медленно расхаживать по кабинету.

Пока он удалялся в другой конец кабинета, где помещался заваленный бумагами, книгами и папками письменный стол с несколькими телефонными аппаратами на приставной этажерке, сидевшие за столом провожали взглядами его чуть сутулую спину и седоватый наклоненный затылок. Когда же достигнув там, в глубине кабинета стены, обшитой в рост человека панелью из светлого дуба, он поворачивался и, не торопясь, возвращался, они смотрели ему в лицо. Но глаз Сталина видно не было: расхаживая в раздумье, он не поднимал головы.

Ни разу не взглянув на сидевших, он не сомневался, что они не спускают с него глаз, как не сомневался и в том, что они с нетерпением и опаской, если даже не со страхом, ожидают, когда он заговорит.

— Скоро будет девять месяцев, как к власти в Германии пришел Гитлер, — неожиданно остановившись по среди кабинета, глуховатым голосом с выраженным кавказским акцентом, заговорил Сталин.

При этом он поднял голову и обвел взглядом собравшихся.

— Нетрудно представить себе его ближайшие планы, — продолжил Сталин. — Он их собственно никогда и не скрывал. Агрессия на Востоке — вот главная его цель. Но чтобы напасть на нас, у Гитлера пока коротки руки. Ему мешает Польша, которая в последнее время буквально мечется между Германией и СССР. Правда, недавно наш посол в Варшаве Антонов-Овсеенко сообщил, что поляки, якобы, собираются сменить гнев на милость и попытаются сблизиться с нами. Это было бы разумным шагом с их стороны, — заметил вождь, — но так ли это на самом деле? И можно ли вообще верить такого рода сообщениям?

Он замолчал и в кабинете воцарилась напряженная тишина. Первым паузу нарушил импульсивный Радек[20]

— Я думаю, что посол в Варшаве совершенно прав. По логике, полякам деваться некуда: германский орел с острыми, как ножи, когтями, куда более страшен для Варшавы, чем русский, привычный для них медведь. Поэтому они и ищут сближения с нами, рассчитывая на нашу поддержку в случае гитлеровской агрессии…

Судя по оживленным голосам присутствующих, точку зрения Радека поддерживало большинство участников совещания. Лишь один из них, среднего роста, широкоплечий, с бородкой и подстриженными усами, не разделял общего оживления. Он сосредоточенно смотрел в стол перед собой, словно что-то надеялся там увидеть.

Заложив руки за спину, Сталин уже шел назад по кабинету. Не доходя несколько шагов до того места, где за длинным столом, с краю, сидел невозмутимый участник совещания, он остановился и спросил:

— А что думает по этому поводу разведка? Товарищ Артузов?[21]

Начальник Иностранного отдела ОГПУ — это он хранил молчание — поднял крупную с проседью голову и, глядя прямо в немигающие глаза вождя, не торопясь, тщательно подбирая слова, ответил:

— У нас, товарищ Сталин, несколько иная информация. Наши источники сообщают, что поляки ведут нечестную игру. Они только делают вид, что собираются сблизиться с нами. На самом деле Польша зондирует почву для соглашений с Гитлером, рассчитывая на его снисходительность.

Сталин никак не реагировал. Он оказался в противоположном конце кабинет, и все провожали взглядами неширокую спину и седоватый затылок вождя. У самой панели он повернулся и в молчании возвратясь к тому месту, где сидел Артузов, остановился и спросил:

— Ну а ваши источники, или как вы их там называете, не дезинформируют вас?

При этом он пронзительным взглядом небольших, цепких с желтоватыми белками глаз впился прямо в зрачки начальника разведки.

— Товарищ Сталин! — Артузов поднялся со своего места и видно было, что он взволнован, — заверяю вас, партию и правительство, что разведка приложит все силы, чтобы распознать дезинформацию и впредь сообщать руководству страны только проверенные и точные сведенья!

Сталин ничего не ответил, лишь усмехнулся в усы.

Совещание так и не пришло к конкретному решению. Очевидно, вождь стремился «обозначить проблему» и побудить представителей всех внешнеполитических ведомств обратить повышенное внимание на польский вопрос.

Когда совещание закончилось участников пригласили в соседний зал, где для них был накрыт стол. Сталин попросил Артузова задержаться. В кабинете остались также Молотов, Ворошилов и заместитель начальника ОГПУ Ягода.[22]

— Мы вот здесь познакомились с вашей запиской, — сказал Сталин, подойдя к стоявшему посреди кабинета Артузову вплотную, — и ваше мнение считаем заслуживающим внимания, а вас по совместительству хотим назначить заместителем начальника разведуправления РККА. Как вы думаете, товарищ Молотов? — повернулся он к молчаливому соратнику, остававшемуся на своем месте за большим столом.

— Согласен, — лаконично ответил Молотов.

— Я тоже, — поспешил присоединиться Ворошилов.

Сталин достал трубку, подошел к своему столу, набил ее табаком и раскурил. Мнение Ягоды, положительное, конечно, он уже знал. Поэтому вождь вернулся к Артузову.

— Нам необходимо взять под неусыпный контроль чекистов работу военной разведки и улучшить показатели этого важнейшего подразделения Генштаба. Ваше мнение?

Артузов молчал, слишком неожиданным оказалось предложение.

— Ну хорошо, подумайте над нашим предложением и через неделю обсудим, — Сталин махнул рукой, давая понять, что беседа окончена…

Утром, у себя в отделе на Лубянке Артузов сидел за столом своего кабинета и внимательно читал документ. «В чем дело? — уже в который раз в голову, помимо его воли, приходила мысль. — Почему польская информация пришлась вождю не по вкусу? Неужели агентура нас обманывает? Сталин ведь не мог ошибаться».

На приветствие вызванного Отто Штейнбрюка,[23] начальника третьего, немецкого направления, он, подняв голову, рассеяно ответил: «Здравствуй, садись…» и продолжая изучать лежащий перед ним документ.

— Вызывали, — напомнил о себе Штейнбрюк.

— Чаю хочешь? Возьми там, — указал он рукой на столик в углу кабинета.

— Кто же откажется от вашего чая, — пошутил начальник направления.

Он налил стакан крепкого душистого чая, завариваемого Артузовым по своей рецептуре, опустился на стул у приставного столика и, положив в рот кусочек сахара, с удовольствием сделал несколько глотков.

— Перед Артузовым лежал лист бумаги, исчерканный синим карандашом. Штейнбрюк, взглянув мельком, подумал, что это, очевидно, текст шифртелеграммы для одной из резидентур, дела, как известно, совершенно секретного. Он знал, что каждое слово в таких документах тщательно выверяется, что продумывают и составляют текст исполнители или направленцы, но вся ответственность за содержание шифртелеграммы лежит на руководителе разведки или его заместителе.

Его восхищало в Артузове умение при любых обстоятельствах сосредоточиться, отключиться от всего второстепенного в данную минуту, а главным для начальника ИНО были, как ему казалось, эти исчерканные строки.

Помедлив, Штейнбрюк взял одну из нескольких булочек, лежавших на блюдце, — секретарша приносила их из общей столовой.

— Вчера собирали представителей всех внешнеполитических ведомств — вдруг спокойно сообщил Артузов.

— Где?! — от неожиданности Штейнбрюк поперхнулся.

— Собирали ночью, в Кремле. — Артузов поднял голову, и Штейнбрюк понял, что он переключился и думает сейчас о текущих делах отдела. — На совещании Сталин поднял вопрос о возможности заключения Польшей договора с нами, либо с Германией…

— И вы сказали, что с Германией? — быстро спросил Штейнбрюк.

— Да, основываясь на информации источника А/30 из польского посольства в Берлине, А/36 — из аппарата министерства иностранных дел Польши и А/201 из полицай-президиума Берлина, я высказал предположение, что поляки нас обманывают, а мирный договор заключат с Германией.

— И что, Сталин?

— Вот тут-то и вся загвоздка, — нахмурился Артузов. — Понимаешь, мне показалось, что ему не понравилась наша информация. Он даже поинтересовался, не дезинформируют ли нас источники.

— Думаете, он располагает какой-то другой информацией?

— Не знаю, но такой возможности не исключаю. На всякий случай сделай подборку из сообщений этих источников и пусть она будет у меня под рукой.

— Сейчас же сделаю, Артур Христианович!

— Теперь давай закончим обсуждение берлинских дел. Прошлый раз нас прервали. Что-нибудь важное поступало?

— Резидентура сообщает, что встречу Карла с А/201 случайно видел в ресторане агент абвера Моллис.

Штейнбрюк протянул Артузову оперативный документ, который тот внимательно прочитал.

— У меня возникают вопросы, — оказал Артузов, положив письмо на стол. — Во-первых, почему Карл встречается с А/201 в ресторане «3ахи» в центре города? Что ресторанов в более отдаленном месте нет? Во-вторых, Моллиса Карл знает, как же он мог не заметить его в ресторане? Подготовь телеграмму и укажи, что мы ставим Карлу на вид за подобную небрежность в работе!

— Это еще не все, Артур Христианович! — Штейнбрюк был явно удручен. — А/201 провел проверку в визовом отделе полицай-президиума и не обнаружил там дела Карла по оформлению вида на жительство. Его кто-то изъял! Агент порекомендовал Карлу проявлять осторожность и избегать контактов с полицией и штурмовиками.

— Ты связываешь это обстоятельство с проколом в ресторане? — спросил Артузов.

— А/201 утверждает, что Моллис Карла не знает, поэтому ничего страшного в том, что он видел их в ресторане, нет. Возможно, что изъятие дела Карда в полицай-президиуме связано с общим ужесточением властями режима пребывания иностранцев в Берлине, — высказал предположений Штейнбрюк.

— Попроси резидентуру в Берлине осторожно провести проверочные мероприятия вокруг А/201, — приказал Артузов. — Напиши, пусть соблюдают максимальную осторожность. Карл в любой момент должен быть готов перейти на запасные документы. В любом случае, ему нужно срочно готовить замену! Кстати, Зарубин[24] здесь?

— Зарубин прибыл и ожидает вашего вызова, Артур Христианович!

— Хорошо, сейчас закончим с немецкими делами и пригласим его, — решил Артузов. У тебя все?

— Нет, Артур Христианович, еще не все!

Начальник немецкого направления был по характеру несколько флегматичным человеком, но с бульдожьей хваткой. В отделе все знали, что если он за что-то взялся, то быстро отделаться от него было невозможно.

— Ну, что еще?

— Карл сообщает, что А/201 хотели повысить в должности и перевести во второй отдел. Но он отказался, сославшись на то, что ему предстоит операция на почках. А/201 хочет остаться на прежней должности, которая соответствует состоянию его здоровья. Его непосредственного начальника криминальсекретаря Шлафа переводят в Министерство иностранных дел. Возможно, что А/201 назначат на его место.

Штейнбрюк сделал паузу, ожидая реакции Артузова, но тот молчал. Тогда начальник направления продолжил:

— И вот еще. А/201 удалось получить копию доклада криминальсекретаря Геллера из второго отдела. В нем особенно важны два места: первое, где говорится, что у немцев есть источник информации в аппарате военной разведки РККА. Пока не ясно, где он, то ли в резидентуре военной разведки в Берлине, то ли здесь, в Москве. Берман пока ничего не предпринимает, ожидая наших указаний.

— Это серьезно! — Артузов задумался. — Мне нужно обсудить этот вопрос с руководством Разведупра РККА и тогда решим, что делать. Торопиться не будем. А что второе?

— Второе, Артур Христианович, это информация о деятельности немецкого МВД с использованием русских эмигрантов. Вот посмотрите, — Штейнбрюк протянул Артузову документ.

Тот взял лист и быстро стал читать:

— Поставьте всех этих лиц на учет, — распорядился Артузов, возвращая документ. — Меня интересует, чем конкретно сейчас занимается А/201? Кто этот Геллер, он нам известен?

— Да, известен, они с А/201 ветераны в политической полиции и знают друг друга еще со времени ноябрьской революции. Геллер — эксперт по коммунистическому движению, активно сотрудничает с нацистами. Должность — начальник отделения.

— А сам, А/201?

— Заведует в третьем отделе финансами, дает заявки на контроль телефонов интересующих полицию лиц, ведет переписку с учреждениями. Об оперативных делах отдела информацию собирает из разговоров, поэтому о событиях узнает с опозданием. Предупреждать нас об арестах пока возможности не имеет.

— А ты подскажи нашим, чтобы они попросили А/201 регулярно передавать нам копии финансовых отчетов отдела, а также других поручений. При анализе этих документов тоже можно много узнать интересного, — Артузов лукаво прищурился.

— Сделаю, Артур Христианович!

— Ну, а в целом, какая сейчас обстановка в гестапо?

— В гестапо, Артур Христианович, постепенно подбирают новых сотрудников. Некоторые, как например криминальсекретарь Николь, не успел приступить к работе, как на него донесли, что он скрытый социал-демократ. На доносы особенно не реагируют, зная, что «бывшие», из зависти, стараются очернить оставленных для работы в новой службе. Следят за каждым шагом друг друга!

— Политический климат в Германии создается обещаниями НСДАП и фюрера, — глядя в окно, задумчиво проговорил Артузов, — усиление патриотических настроений, возврат былого, государственного величия и экономическое процветание — вот высказывания, которые находят отклик в полиции. В провинциальных отделах политической полиции служили чиновники, занимавшие свои посты еще в период Веймарской республики. Нацистское руководство не может обойтись без специалистов. Они вносят свой вклад в укрепление власти партии Гитлера, а взамен открывают для честолюбивых возможность сделать личную карьеру.

Артузов вышел из-за стола и стал медленно прохаживаться по кабинету.

— Вообще, вы с Берманом очень своевременно подняли в 1932 году вопрос о необходимости перестройки работы с агентурой в Германии с нелегальных позиций, — задумчиво проговорил он. — Сегодня можно констатировать, что несмотря на резкое осложнение обстановки в Германии резидентура практически не понесла потерь.

Артузов уселся на свое место. — А как идут дела у А/70? Пристроили его куда-нибудь? — вспомнил он.

Его, Артур Христианович, мы передали на связь нелегалу Феликсу Гурскому, Монголу…[25]

— Это я помню, — прервал начальника отделения Артузов. — Меня интересует нашли ли ему работу по прикрытию?

— Нашли, Артур Христианович! Он теперь стал совладельцем небольшого кафе. Партнер по делу — его старый знакомый. При необходимости кафе можно использовать в качестве почтового ящика или явочной квартиры.

— Напиши в резидентуру, чтобы пока с этим не торопились. Пусть выждут и посмотрят, как будет себя вести этот «свободный художник».

— Будет исполнено, Артур Христианович!

— Ну, теперь у тебя все, надеюсь! Давай, приглашай Зарубина!

Несколько минут спустя, в кабинет вошел среднего роста, плотный человек в очках, одетый в темный, модный костюм.

Артузов вышел из-за своего стола, крепко пожал ему руку и, справившись о его здоровье, а также здоровье жены Лизы, предложил ему сесть на стул у приставного столика напротив Отто Штейнбрюка.

— Ну, что у вас нового, Василий Михайлович! — мягко улыбаясь, с какой-то только ему присущей доверительностью, спросил Артузов. Он с большим уважением относился к сотрудникам нелегальных резидентур, прекрасно понимая всю сложность их работы.

— Особых новостей нет. Ювелир[26] и Нина работают надежно. Их дочь тоже выполняет отдельные поручения. Стенографистка немецкого посла в Париже проявляет необычную нервозность. Скоро ей предстоит возвращаться в Германию, а ей в фашистский рай не хочется…

Ее можно понять, — заметил Артузов и тут же повернулся к Штейнбрюку. — Как идут дела с получением американского паспорта?

— Дело решается положительно Паспорт на имя Кочека планируем подослать позже, — доложил Штейнбрюк.

— Так вот, Василий Михайлович, американское подданство может сослужить вам большую пользу уже в самое ближайшее время!

— Почему именно в ближайшее время? — удивился Зарубин.

— Потому, что вам с Лизой надо перебраться в Германию. Да, да, Василий Михайлович! В Германию! Там вас ждут дела посерьезнее, чем в Париже. Вы должны принять на связь особо ценного агента, довести до ума несколько разработок. Мы хотим назначить вас резидентом нелегальной резидентуры. Как, вы согласны?

Предложение было столь неожиданным, что Зарубин несколько растерялся и не мог сразу ответить.

— Сейчас по возвращению во Францию, — напористо продолжал развивать свою мысль Артузов, — вам надо съездить в Америку и завязать там деловые отношения с фирмами, торгующими с Германией, потом стать их представителем в Германии…

— Но я ведь ездил туда в тридцать третьем, невольно вырвалось у Зарубина. — Не рискованно ли снова появляться там, да еще с американским паспортом? Мои документы ведь регистрировались…

— Василий Михайлович! — воскликнул Артузов. — Ну неужели вы думаете, что немецкая полиция только тем и занята, что следила за чешским коммерсантом Ярославом Кочеком? Ну, допустим даже, что это было так — ну и что из того? Почему богатый коммерсант Кочек не мог за прошедшее время принять американское гражданство? Так ведь? — повернулся он к Штейнбрюку за поддержкой. Тот согласно кивнул головой.

— Вы — богатый человек, опытный коммерсант, — продолжал развивать свою мысль Артузов. — Будет вполне логично, если вы, учитывая неустойчивое положение в Европе, ликвидируете свои дела во Франции и переведете весь свой капитал в какой-нибудь солидный нью-йоркский банк. В Америке сотня тысяч долларов на счету — лучший аттестат. Кстати, как у вас дела по прикрытию?

— В скором времени активы фирмы перевалят за миллион франков.

— Прекрасно! Нельзя не оценить, Василий Михайлович, положение человека, представляющего в Берлине известную кинокомпанию. Фашисты весьма заинтересованы в торговле с Америкой, будут нянчиться с вами, как с ребенком.

— А как же Лиза? У нее паспорта американского нет?

— С Лизой дело обстоит просто. Зарегистрируете брак и на этом основании ее либо впишут в ваш паспорт, либо выдадут ей новый.

— Понятно, — кивнул головой Зарубин.

— О деталях вы поговорите с товарищем Штейнбрюком. Сейчас хочу посоветовать — не теряйте связи со своими немцами. Они вам пригодятся. Главное для начала — создать надежное прикрытие. Скажите, Василий Михайлович, как быстро вы сможете ликвидировать свои дела во Франции?

— Хоть завтра!

— И какова будет ваша доля в рекламной фирме?

— В ближайшее время я смогу довести свой капитал до трехсот тысяч, а может быть и больше. Сумма может возрасти, если наладятся деловые отношения с Америкой.

— Отлично! Когда продадите свою долю, деньги обменяйте на доллары и поместите их в солидный банк Нью-Йорка. Эти деньги вам пригодятся в дальнейшем. На нас особенно рассчитывать не следует. Ну, как ваше мнение, сложилось? Согласны? — закончил Артузов.

— Согласен. Но честно признаться, не хочется ехать в Германию! — вырвалось у Зарубина.

— Понимаю… — сказал Артузов. — К сожалению, нам с вами не дано жить так, как нам нравится. Моя воля, я бы занялся разведением цветов. Но есть еще партийный долг, правда?

Он вышел из-за стола и дружески положив Зарубину руку на плечо, проводил его до двери.

— Отдыхайте, перед отъездом загляните ко мне или к Слуцкому.[27] Вас нужно обязательно представить Ягоде. Ну, всего доброго! — и он крепко пожал Зарубину руку.

— Симпатичный парень, — сказал Артузов Штейнбрюку, собирая документы на столе, после ухода Зарубина. — Мне кажется, что мы не ошибемся. У него дела пойдут. Он сложил документы в сейф и повернулся к Штейнбрюку.

— Я должен сейчас выехать на совещание в генштаб. В отдел вернусь во второй половине дня. Если будет что-то срочное, позвони…

Этот пасмурный, декабрьский день отличался от обычного уже тем, что утром, часов в десять, Вилли позвонил домой Хиппе и передал поручение руководства: в связи с реорганизацией отдела, прервать отпуск и выйти на работу.

Едва Леман вошел в свой кабинет на Принц-Альбрехтштрассе, как верный себе Хиппе сразу же затараторил о предстоящей реорганизации отдела — количество отделений уменьшат, нас будет сорок пять человек… Он, наверное, говорил бы еще долго, но тут раздался телефонный звонок и Леман поднял трубку.

— Здесь инспектор Католинский, — услышал Вилли низкий, басовитый голос. — Я хочу переговорить с ассистентом Леманом.

— Я вас слушаю.

— Прошу зайти ко мне через тридцать минут, — не утруждая себя объяснениями, произнес Католинский и повесил трубку.

Сердце у Лемана на мгновение замерло, а потом стало биться редкими, сильными толчками, «Что это, провал?.. Моллис все-таки сообщил?… Не может быть!» Руки по инерции продолжали перекладывать документы на столе. «Инспектор Католинский — представитель НСДАП в гестапо, человек Геринга. Нет, это не его дело. Он занимается только чисткой! Если бы узнали, должны были бы допросить в отделе. Напрасно я волнуюсь!» — Вилли начал приходить в себя.

Видимо в его поведении что-то изменилось, потому что Хиппе вдруг замолчал, внимательно посмотрел на него и спросил:

— Кто звонил?

— Инспектор Католинский. Пригласил на беседу.

— Он занимается чисткой, — объяснил Хиппе и сочувственно взглянул на Вилли.

Обновление личного состава гестапо шло полным ходом. Чиновники держались настороженно и избегали откровенных разговоров. Чувство беспокойства особенно усилилось когда стало известно, что руководство тайной политической полицией взял на себя сам Геринг, а Дильс остался его заместителем. Абдта уже перевели в военную контрразведку. Собрался уходить в ведомство иностранных дел Шлаф.

Вилли привел все документы на столе в порядок, еще раз взглянул на часы, поднялся и, не спеша, направился на второй этаж. Он шел по коридору, внутренне собираясь и сосредотачиваясь, перебирая в памяти возможные варианты беседы и не замечая, что он аккуратно обходит кучи мусора, расставленную мебель и металлические шкафы. Гестапо обустраивалось и помещение имело неряшливый вид. Спросив на втором этаже у охранника номер нужного ему кабинета, в точно назначенное время, Леман постучал в дверь и не дожидаясь ответа, решительно вошел в кабинет.

Посреди большой, еще как следует не обставленной комнаты, без штор на окнах, за письменным столом сидел плотный с короткой стрижкой чиновник в светло коричневой рубашке, на рукаве которой выделялась красная повязка со свастикой. Когда Леман подошел и поздоровался, он молча встал, протянул для пожатия руку и жестом предложил сесть на стул, стоящий чуть сбоку от стола. Подождав пока Вилли сядет, он опустился в свое кресло, бегло пробежал лежащую перед ним раскрытый папку с документами и сказал:

— Господин Леман, я пригласил вас для беседы, чтобы выяснить некоторые интересующие меня моменты из жизни вашего бывшего начальника — криминальсекретаря Шлафа, — заговорил он низким голосом на берлинском диалекте. Задавая вопрос, он внимательно смотрел на собеседника.

— Я вас слушаю, — вежливо ответил Вилли, оставаясь настороже и пологая, что Католинский просто заходит издалека.

— Какие у вас отношения с криминальсекретарем Шлафом?

— Чисто служебные, он мой начальник, — Вилли решил отвечать лаконично по опыту зная, что многословие к добру не приводит.

— Ваше мнение о нем, как о чиновнике полиции?

— Видите ли, — Вилли на минуту замешкался — я могу сказать так, что из-за своего карьеризма, он часто был против меня и мог сказать за глаза обо мне что-нибудь неприятное. И, тем не менее, я считаю, что он способный и преданный чиновник.

— Вы бывали с ним в командировках? — с невозмутимым видом спросил Католинский.

— Нет, господин инспектор, я всегда замещал его во время отъездов, поэтому в командировки с ним не ездил.

— Известно ли вам, господин Леман, как он тратил деньги во время пребывания в командировке, читали ли вы его финансовые отчеты?

— Я ничего по этому поводу не могу сказать, поскольку я никогда не интересовался, как он списывает командировочные.

— Шлаф считает, что вы написали на него донос по этому поводу. Что скажете?

Я? — искренне удивился Леман, — Впрочем, это легко проверить. Если донос написан от руки, его можно дать на экспертизу графологу. Если же он отпечатан, можно поискать в отделе машинку. Только зачем мне писать на него донос? Я не претендовал никогда на его место. Я вполне доволен своим положением.

Что ж, ваши ответы делают вам честь, — впервые улыбнулся Католинский, и Вилли подумал, что в этот момент инспектор производит впечатление простецкого парня.

В каких отношениях вы находитесь с криминальсекретарем Бертольдом? — спросил Католинский и лицо его опять приняло серьезное выражение.

«Вот оно главное, из-за чего он меня вызвал», — подумал Вилли и коротко ответил:

— У нас чисто служебные отношения. А Шлаф дружит с Бертольдом.

— Бертольд написал на вас донос. Чем вы можете это объяснить?

— Полагаю, что он сделал это по просьбе Шлафа.

— Бертольд пишет, что вы скрытый марксист! — Католинский настороженно смотрел прямо в глаза Леману.

Вилли улыбнулся и пожал плечами:

— Он, наверное, приводит какие-то конкретные факты. Хотелось бы их услышать. Сказать могу лишь одно: я никогда не был марксистом и пока еще не стал национал-социалистом. Я только готовлюсь вступить в партию, внимательно изучаю книгу фюрера «Майн кампф». До революции и некоторое время после нее, я был членом монархической организации «Союз африканцев», за что подвергался преследованиям со стороны социал-демократов.

Католинский перевернул несколько страниц в папке, видимо, нашел нужное ему место и воскликнул:

— Вам нужны факты, пожалуйста! Что вы делали во время революции?

— Был в группе связи при военном министерстве. Обеспечивал связь между добровольческими отрядами и гвардейской дивизией рейхсвера, — спокойно ответил Вилли. Все моменты своей биографии он обсуждал с Клесметом и знал, что поймать его на мелочах никто не сможет.

— Кто это может подтвердить?

— Есть люди в военной контрразведке, которые знают меня по тем временам. Например, обер-лейтенант Протце, Новаковский.

— Хорошо! После переворота вас избирали председателем комитета чиновников первого отдела?

— Избирали. Я и сейчас член комитета чиновников.

— Ну, это старого, а сейчас будет новый комитет, — не удержался, чтобы не съязвить Католинский.

— Согласен, будет, — улыбнулся Вилли.

— Скажите, по вашей инициативе был снят начальник отдела Юлиус Кох?

— Он был снят решением общего собрания чиновников. Я на этом собрании был избран председателем. Так, что это не моя заслуга.

— Сообщают, что после революции вас часто посещал Отто Штройбель, который был в Киле председателем Совета солдатских и матросских депутатов. Это верно?

— С Отто Штройбелем мы вместе служили на флоте и он посещал меня, как старый приятель.

— Он был коммунистом?

— Я у него не спрашивал. Вам лучше задать этот вопрос господину Геббельсу. Ведь Отто Штройбель работает у него первым заместителем министра пропаганды.

Католинский замолчал, еще некоторое время перелистывал свою папку, потом поднял голову и сказал:

— Благодарю вас, господин Леман. Пока все. У меня к вам вопросов больше нет.

Вилли поднялся, аккуратно поправил свой стул и, попрощавшись, направился к двери. Он уже взялся за ручку, когда услышал:

— Минуту, Леман! А вы правильно тогда поступили, сняв Коха! До последнего времени он служил в полиции Мюнхена. По указанию фюрера его убрали оттуда, как человека, пользующегося дурной славой. Желаю удачи!

Инспектор, улыбнувшись, поднял руку в нацистском приветствии.

Подымаясь к себе по лестнице, Вилли подумал, что после такой беседы неплохо бы расслабиться. По старым временам он закатился бы в кабак, но сейчас его держали на строгой диете. Пришлось довольствоваться беседой с Хиппе. Посовещавшись, они пришли к выводу, что этот вызов был связан с доносом, написанным Бертольдом.

Время шло, однако, после беседы с Католинским разговоры о повышении Лемана в должности прекратились. Выждав еще неделю и, убедившись, что дело против него развития не получило, Вилли решил во всем разобраться сам.

Взяв в административном отделе свое личное дело, Леман написал рапорт, и попросился на прием к своему начальнику отдела.

Начальник третьего отдела, правительственный советник Пацовски принял его сразу же, что само по себе было хороши признаком.

— Мне звонил Католинский и выразил удовлетворение результатами беседы с вами, — сообщил Пацовски, едва Леман сел на любезно предложений ему стул. — Какое у вас дело ко мне?

— Господин советник, — доложил Леман, — я обращайся к вам по поводу задержки с моим очередным повышением в ранге. Мне не понятно, почему это происходит. Может быть у вас есть ко мне какие-либо претензии? Я бы хотел внести ясность в это дело.

Вилли протянул ему свой рапорт вместе с личным делом. Пацовски внимательно его прочитал, молча взял ручку и принялся внизу, под рапортом, что-то писать. Закончив, он протянул Вилли рапорт, предлагая ознакомится с написанным. Тот прочитал: «Леман является верным, прилежным и надежным служащим, работой которого я полностью удовлетворен. Он — ценный работник и достоин повышения. Леман относится к когорте опытнейших работников тайной политической полиции».

Вилли не верил своим глазам. Можно было ожидать похвалы, но чтобы в такой форме…

— Вы удовлетворены, — улыбаясь, спросил Пацовски.

Лемана охватила волна теплой благодарности к этому невзрачному на вид чиновнику, способному вот так просто, без лишних слов и волокиты, решать весьма чувствительные для его подчиненных вопросы.

— Благодарю вас, господин советник, — Леман вложил в эти слова всю свою признательность. — Не согласитесь ли вы в таком случае подписать письмо в Управление СС о проверке моей родословной. Я решил подать заявление о вступление в ряды СС.

— Согласен, давайте письмо.

Вилли протянул заранее подготовленный документ. Поставив свою подпись, начальник отдела на минуту задумался, а потом, не сколько смущаясь, спросил:

— Господин Леман, я хотел бы, чтобы вы взяли под свой контроль кассу отдела по текущим расходам. Я на вас могу положиться. Если вы согласны, то я отдам необходимые распоряжения.

Леман потом не раз вспоминал добрым словом Пацовски. Так как у чиновников перед днем выдачи жалованья обычно ощущалась нехватка денег, они часто обращались к Вилли с просьбой дать взаймы несколько марок. С ведома начальника он выдавал каждому по 3–5 марок, делая вид, что оказывает большое личное одолжение. Сослуживцы чувствовали себя обязанными, и он использовал это обстоятельство, получая от них, как бы между делом, интересующую его информацию.

Между тем появились слухи о предстоящем уходе Дильса. Все говорили, что Дильсом хотят пожертвовать, чтобы успокоить престарелого президента Гинденбурга.

Геринг не долго колебался, и вскоре Дильс отправился лечиться в Чехословакию.

На пост начальника тайной политической полиции толстяк Герман назначил ветерана партии, старого алкоголика Поля Хинклера, лучшего друга лидера нацистской фракции в рейхстаге Вильгельма Кубе.

Хинклер совершенно не интересовался делами гестапо и не мешал Герингу самому руководить этой организацией. Возможно, он бы еще оставался бы некоторое время на этом посту, но тут начался судебный процесс в Лейпциге над участниками поджога рейхстага, и бестолковый Хинклер делал одну глупость за другой. Дело о поджоге начало разваливаться.

Ярости Геринга не было предела. «Убрать немедленно этого идиота» — орал он подчиненным. Как всегда полупьяный Хинклер ночевал в гестапо. Видимо, его предупредили, по тому что едва заслышав ночью приближающиеся шаги, он выпрыгнул из окна служебного кабинета и в ночной рубашке, ринулся в парк Тиргартен, где на скамейках еще сидели влюбленные парочки. Бывший шеф гестапо стал выпрашивать у них монеты, чтобы по автомату связаться с Кубе, но от него шарахались как от чумного. В конце концов Хинклер оказался в полицейском участке, откуда сумел связаться с Кубе. Тот забирал его из участка.

Еще не успели полицейские разобраться с Хинклером, как из Праги срочно доставили Дильса и поручили ему не мешкая заняться лейпцигским процессом. Одновременно Геринг вывел гестапо из подчинения Министерства внутренних дел Германии и подчинил ее прямо себе. Трудно предположить, куда бы в конце концов честолюбивый Герман зашел в своей борьбе за свое детище, если бы его не отвлекли события, связанные с процессом в Лейпциге. В конце концов он его проиграл с треском. Чтобы как-то утешить своего любимца, Гитлер присвоил ему звание генерала рейхсвера и назначил министром авиации.

В конце января 1934 года, в день годовщины прихода нацистов к власти, полицейские службы всех земель специальным декретом были поставлены под юрисдикцию Берлина.

К этому времени на политическом небосклоне страны появилась новая, быстро восходящая звезда — Генрих Гиммлер. Через своих ставленников он ухитрился подчинить себе отделы политической полиции Гамбурга, Мекленбурга, Любека, Тюрингии, герцогства Гессен, Бадена, Вюртенбурга и Анхальта. Особого внимания заслуживают его действия в Мюнхене.

В начале марта 1933 года Гиммлер был утвержден начальником баварской политической полиции, которую он создал на базе городского отдела политполиции Мюнхена. Вместо себя начальником городского отдела он поставил Рейнхарда Гайдриха, который одновременно оставался начальником Службы безопасности (СД) национал-социалистической партии.

Подобно Герингу, Гиммлер тоже исподволь начал вести борьбу с Ремом и его штурмовиками. Используя свое положение руководителя охранных отрядов, он начал планомерно захватывать для своих людей должности префектов полиции в городах Германии. Конечно, СС пока уступали штурмовикам по численности, но они были лучше организованы и расставлены в нужных местах.

Между Ремом и Гиммлером давно возникла глухая антипатия, которая быстро переросла во вражду и яростное соперничество за близость к Гитлеру. Это соперничество привело Гиммлера к мысли о необходимости овладеть всеми полицейскими силами страны.

Взяв под свой контроль полицию фактически всей страны, за исключением Пруссии, Гиммлер обратился с просьбой к Гитлеру и Герингу передать ему полицейскую власть и там. Фюрер поддержал аргументы Генриха: было бы справедливо и своевременно бороться с врагами рейха едиными методами.

Геринг согласился. Наконец нашелся человек, который, как и он сам, был решительным противником Рема и действовал против него весьма ловко. Герману импонировала то стратегическое искусство, с которым Гиммлер осторожно, шаг за шагом, проводил операцию по окружению «банды Рема».

В начале апреля Гиммлер был назначен инспектором полиции Пруссии, а в конце апреля стал руководить и прусским гестапо, хотя юридическое право за контролем над этой организацией Геринг сохранял за собой до 1936 года.

Едва Гиммлер обосновался в Берлине, как отделы политической полиции в землях и отделы тайной политическом полиции в Пруссии были объединены в единую тайную политическую полицию рейха, начальником которой стал Рейнхард Гайдрих.

Молодой обер-лейтенант в апреле 1931 года уволенный с военно-морской службы за проступок, позорящий честь и достоинство офицера, за каких-то три года сделал головокружительную карьеру, сосредоточив в своих руках огромную власть. Высокого роста, с длинным узким лицом, острым носом и косоватыми глазами он производил странное впечатление. К тому же пронзительно тонкий голос казался необычным для его большого, сильного тела, а широкие бедра придавали его фигуре женственные вид. Одной из способностей Гайдриха было умение быстро распознавать слабости других людей, хранить их в своей феноменальной памяти и в нужный момент умело ими пользоваться. Привычка ставить всех окружающих, от секретарши до министра, в зависимость от себя благодаря знанию их слабостей и своему безжалостному характеру, способному на любую подлость — давала ему власть и силу.

Болезненно честолюбивый, он был всегда настороже, никому не доверял, полагаясь исключительно только на себя и свой инстинкт, который побуждал его к самым неожиданным решениям, весьма опасным для окружающих. Очень быстро Гайдриха стали побаиваться не только его подчиненные, но и вся нацистская верхушка и даже сам Гиммлер.

Возглавив центральный аппарат тайной политической полиции Гайдрих стал государственным чиновником высокого ранга, а сохраняя за собой должность начальника Главного управления безопасности (СД) национал-социалистической партии, он по-прежнему оставался крупным партийным функционером.

Вместе с собой в Берлин, Гайдрих взял четыре десятка наиболее квалифицированных криминалистов. В их числе был Генрих Мюллер, ставший позже начальником гестапо.

Позже Гиммлер скажет: «Я думаю, что только я и министр-президент Геринг знают, до какой степени 1933–1935 годах был недееспособен аппарат тайной политической полиции. В ней собрались чиновники, которые по крайней мере в филиалах были отнюдь не из лучших. Ведь никакое учреждение не отдаст лучшие свои силы, к тому же в мировоззренческом смысле они были совершенно не подкованы. Чтобы придать им политическую зрелость, мы привлекли в полицию старых борцов из рядов СА и СС, у которых было неоспоримое преимущество — принадлежность к НСДАП. Но часть из них страдает одним недостатком — неумением приспособиться к упорядоченной жизни, к самой примитивной канцелярской работе.»

Прагматик Гайдрих быстро понял, что на голой теории политику не построишь, что для слаженной работы всех систем в стране нужны профессионалы и не важно, к какой партии они принадлежали. Он примечает и начинает поддерживать наиболее толковых, энергичных, знающих свое дело криминалистов. Сотрудничество Гиммлера и Гайдриха, крупных партийных руководителей НСДАП с беспартийными специалистами из политической полиции Веймарской республики было вызвано как политической необходимостью, так и методом национал-социалистического движения, пытающегося таким образом утвердить свою власть.

Этот союз представлял беспартийным чиновникам возможность доказать свою преданность новому режиму в борьбе с оппозицией, продемонстрировать свои знания, подавая руководству вовремя советы и исправно выполняя порученные указания.

Большинство полицейских чиновников было настроено консервативно и нисколько не сожалело о конституции Веймарской республики. Для них Веймар ассоциировался с Версальским договором, этим «ударом ножом в спину», как его называли военные, с частой сменой правительств, инфляцией и безработицей, тогда как новые власти олицетворяли порядок, представляли возможность проявить себя, сделать карьеру и получать высокую зарплату.

Безусловно, не все полицейские имели опыт работы в области «борьбы с коммунистами» и обладали такими качествами, как огромная работоспособность, стремление к власти и отсутствие угрызений совести. Многие из них были уже в солидном возрасте и казались Гайдриху старыми и слабыми, не способными энергично и много работать.

Вилли Леман, по меркам нацистов, тоже уже был старым. Однако его оставили в гестапо, поскольку он не занимал руководящей должности, много лет работал против советского представительства в Берлине, что приравнивалось к борьбе с коммунистами, никогда не преследовал нацистов, более того, считался им сочувствующим, и, наконец, он умел ладить с начальством, в частности с Дильсом, и товарищами по работе. Его уважали за опыт и спокойную рассудительность.

По инициативе Гайдриха, ведущим подразделением в гестапо становится второй отдел — борьба с внутренними врагами, который он сам и возглавил. Заместителями у него были назначены мюнхенцы Флеш и Мюллер. Помимо второго, были: третий отдел — контрразведка, в котором работал Леман, четвертый — религиозные секты, масоны, евреи, эмигранты; пятый — аграрные и социально-политические вопросы; шестой — радиоперехват; и ряд других.

Наряду со структурными изменениями, с приходом Гайдриха в гестапо резко возросли требования к дисциплине. Стоило беспартийному чиновнику опоздать на службу минут на десять, как его сразу же переводили из гестапо в полицию. На опоздании попался начальник первого отдела Артур Небе, который впоследствии вернется из полиции и возглавит криминальную полицию Главного управления имперской безопасности, созданного в 1939 году.

Всю дорогу до места сбора, как им сказали, на вилле Геринга, Леман переживал, как неудачно для него сложился этот день. Все началось накануне. Вечером из-за аврала в отделе он не смог выйти на запланированную встречу с советским куратором, важную для него не только потому, что надо было передать добытую информацию, указывающую на резкое обострение обстановки в стране, но и потому, что он ожидал получить пятьсот марок, свою месячную плату, так нужную ему в этот важный для него день. Теперь расстроенный, он невесело рассуждал о своей жизни и службе в третьем отделе гестапо, где уже несколько лет он занимал довольно скромную должность, не позволяющую, как ему казалось, быть достаточно информированным и полезным своим московским друзьям, поминая недобрым словом свои болячки, медицину и отдел кадров.

Сегодня в восемь часов вечера у него было условленно свидание с его любовницей Флорентиной. Для этой жизнерадостной и неприступной для других женщины он был вовсе не грозным инспектором из всесильного гестапо, а просто Вилли, возможно несколько самолюбивым, но симпатичным, а главное, желанным и любимым мужчиной. Так, во всяком случае, она говорила в беседах со своей теткой, не зная, впрочем о нем самого главного, того сокровенного, что он тщательно скрывал от всех окружающих, его тайного сотрудничества с советской разведкой, как и его тайных симпатий к Советскому Союзу.

Еще неделю назад, при последней встрече с Флорентиной они договорились, что Вилли обязательно придет к восьми часам к ней на квартиру, и больше она ничего не сказала. Но от ее тетки, строго по секрету, — он узнал, что Флорентина хочет отпраздновать свой день рождения и организовать небольшое торжественное застолье. Кроме него, были приглашены еще две подружки, а также любовник одной из них, вроде бы, армейский офицер, в компании весельчак и любитель выпить.

Узнав про день рождения, Вилли наутро поехал к портному, который шил ему новый костюм, и попросил ускорить работу хотя бы на сутки. Чтобы стимулировать срочность, он пообещал сверх обусловленной платы еще несколько марок.

С этим костюмом вообще было немало хлопот. Отрез он купил случайна по невысокой цене в магазине. Потом пришлось искать бортовку, подходящие пуговицы, а главное, не было хорошего, надежного мастера. И лишь неделю назад все наконец устроилось.

Сегодня рано утром по дороге на службу он заскочил к портному еще раз напомнить, что к вечеру костюм обязательно должен быть готов. К его удивлению и радости пошитый пиджак уже висел на манекене, а брюки отглаживались тяжелым утюгом.

— Я рад, — болтал словоохотливый портной, — что новый рейх умеет ценить своих людей. А вы господин Леман, один из таких людей, это даже мне, портному, понятно.

Этого лохматого старикашку, угодливо-старательного, как и все ремесленники, коллеги рекомендовали ему как хорошего мастера. Сшитый им костюм превзошел, однако, все ожидания. Он сидел на Лемане без единой морщинки, эффектно облегая его статную фигуру. Это была работа, достойная столичного мастера.

Чтобы «обжить» костюм и чувствовать себя в нем к вечеру привычно и непринужденно, Леман не стал его снимать, а старый завернул в бумагу и завез к себе на квартиру.

По дороге на службу его перехватил новый советский куратор Александр.

В связи со срочным отъездом Клесмета, до прибытия ожидавшегося Зарубина, работать с агентом А/201 было поручено сотруднику легальной резидентуры Александру Израйловичу. По своему положению он был более уязвим для немецкой контрразведки, поэтому ему категорически запретили принимать от агента документальные материалы. Временно они обменивались лишь устной информацией.

Обеспокоенный невыходом агента на встречу накануне, Израйлович решил не откладывая выяснить, не случилось ли с ним что-нибудь.

Леман уже опаздывал на службу, поэтому они беседовали по пути. Обрисовав коротко обстановку в отделе, Вилли сообщил, что сегодня его пригласили на прием в загородном доме Геринга, что приглашение это некстати, так как он собирался отмечать день рождения своей любовницы.

Все так удачно складывалось. Жена уехала в Швибут оформлять наследство после смерти матери, теперь будет легче легендировать получаемые от советской разведки деньги, Он повидался с Александром, получил свои пятьсот марок и планировал теперь провести вечер по своему усмотрению. И на тебе!

Из-за непредвиденной задержки, Леман опоздал на службу на несколько минут. Едва он появился на своем этаже, как понял, что все чиновники где-то собрались. Не мешкая, он поспешил в кабинет начальника отдела и тут же получил от Пацовски замечание за опоздание, а далее все пошло совсем наперекосяк.

Пацовски собрал у себя весь отдел и проводил инструктаж. Он сообщил, что руководством гестапо планируется какое-то ответственное мероприятие и все чиновники до специального распоряжения поступают в полное подчинение руководителя операцией. По окончанию этого совещания всем надлежит прибыть к месту общего сбора в загородной резиденции генерала Геринга.

Уже несколько дней в гестапо происходило нечто необычное. Второй отдел лихорадочно собирал со всех подразделений материалы на Рема и его шайку. Из-за этого Вилли вчера задержался на работе и не смог в назначенное время встретится с Александром.

Тщательному изучению подвергались даже незначительные заметки о деятельности начальника штаба штурмовиков и его подчиненных, все их визиты и встречи, их телефонные разговоры. Из документов выхватывались абзацы, фразы, словечки, имена.

Из множества разнородных материалов создавалась общая картина крупного заговора, неизбежного государственного переворота, который ставит под угрозу жизнь фюрера. Все это оформлялось в виде специальных сообщений.

Начальник отдела, предупредив всех о секретности операции, о личной ответственности всех присутствующих и необходимости быть предельно бдительными, поднялся из-за своего стола и сказал:

— Через десять минут выезжаем на место сбора. Там объяснят, что нужно конкретно делать. Всем иметь при себе личное оружие и служебное удостоверение. Автобус во дворе!

Вместе с другими чиновниками Леман вышел из кабинета. Коллеги тут же окружили его, стали щупать материал костюма, хвалить и со смехом спрашивали: куда это Вилл с утра так вырядился? Уж, не на операцию ли? Он что-то отвечал, рассеянно улыбался, а сам усиленно соображал, как теперь лучше все устроить.

Зайдя в свой кабинет, Вилли торопливо набрал номер телефона. Он звонил на квартиру Флорентине, желая поздравить новорожденную и предупредить ее о возникших у него обстоятельствах.

Флорентина была занята приготовлениями на кухне, к телефону подошла ее подруга, одна из приглашенных на вечер, и Леман сказал ей, что должен срочно отлучиться по делам службы, но постарается вернуться вовремя, и просил передать виновнице торжества его поздравления.

За окном просигналила машина, но Вилли, разговаривая по телефону, сигнала не слышал. Дверь кабинета неожиданно распахнулась и на пороге вырос Хиппе, его сосед по кабинету, с перекошенным от злости лицом:

— Тебе что требуется особое приглашение?! Ты не слышишь — тебя все ждут! — выкрикнул он и захлопнул дверь.

— Если я задержусь и до восьми часов вечера, меня не будет, очень прошу вас купите от меня Флорентине цветы. Я вам все оплачу! Он повесил трубку и выбежал во двор.

А в большом здании на окраине города, куда они неслись, как по тревоге, пришлось болтаться почти весь день. Чиновники указали место, где они могли расположиться; они сидели, курили или прогуливались по залу.

Все складывалось до обидного нелепо. За время этого вынужденного безделья можно было не раз успеть переодеться, самому отобрать и купить цветы для букета — но как отлучиться? Когда начнется операция — никто толком не знал и не мог сказать; неизвестно было даже для чего их всех здесь собрали.

Генрих Мюллер, заместитель начальника второго отдела, которого как оказалось, еще с ночи прихватил приступ язвенной болезни, злой, с посеревшим лицом, сидел на стуле придерживая руками живот, тупо смотрел в пол. Боясь помять новый костюм, Леман не присел ни на минуту, все время прохаживался около чиновников своего отдела, не выдержал, подошел к Мюллеру и, наклонясь, тихо спросил, не может ли он чем-нибудь ему помочь.

— Оставьте меня в покое! — почти не разжимая губ прошипел Мюллер и его маленькие карие глаза недобро блеснули. Он явно не желал, чтобы на него обращали внимание.

Наконец, по команде все построились, и тут же, из боковой двери, появилась группа высокопоставленных лиц. Впереди важно шагал Геринг, одетый в светлый генеральский китель, за ним шли Гиммлер и Гайдрих, оба в черной, эсэсовской форме и кто-то еще, вероятно из штаба или охраны.

— Я только что прибыл из Мюнхена, — заговорил Геринг, когда шеренга выровнялась и в зале воцарилась тишина. Рем, эта мерзкая свинья, хотел заставить фюрера создать новую армию, а во главе ее он видел самого себя. Чтобы добиться этого, он готов был употребить силу, развязать конфликт и силой заставить фюрера вернуться к старым друзьям…

«Вот в чем дело! — подумал Вилли и сразу почувствовал, как у него неприятно заныло под ложечкой. Теперь голос Геринга стал доноситься до него откуда-то издалека. «…Переворот должен был начаться в Мюнхене сегодня, в день банкета… Банкет — лишь предлог для сбора руководителей СА… Штурмовые отряды должны были захватить правительственные здания… Специальный отряд должен был убить фюрера… Рем получил оружие от генерала артиллерии фон Лееба для передачи СА…»

Геринг говорил громко, отрывисто, словно бросал слова в лица близко стоявших чиновников, подтверждая свои мысли резкими взмахами руки. Все слушали его безмолвно.

— Фюрер возлагает на вас почетную миссию — ликвидировать опасность! Полиции отдано указание не вмешиваться в действия отрядов СС. Вы все будете включены в спецгруппы, которые получат индивидуальные задания. Отряды СС уже получили со складов рейхсвера винтовки и карабины. Те, кто будет свободным, держаться подальше и не проявлять любопытства к тому, что будет происходить в отдельных местах! Помните, мы должны внезапно ударить первыми! — закончил Геринг.

В зале по-прежнему стояла мертвая тишина. После небольшой паузы, вперед вышел Гайдрих:

— Главное — внезапность! И никакой огласки! — начал выкрикивать он своим высоким, тонким голосом. — Группы привлекаются для выполнения специальных заданий, но о том, что операция проводится гестапо, должны знать только ее участники!

Гайдрих повернулся к стоявшему в стороне хауптурмфюреру Курту Гильдишу и кивнул ему. Тот подошел и четко повернулся лицом к строю, Гайдрих громко приказал:

— Проинструктируйте командиров групп, не упустите ни малейших деталей. Вами должны быть предусмотрены и разъяснены необходимые действия во всех возможных ситуациях!

После этого Гильдиш зачитал список старших групп и пригласил их собраться для более подробного инструктажа. После этого он стал зачитывать фамилии прикрепленных. Затем он взял другую бумагу и огласил, в какие группы входят присутствовавшие в зале чиновники.

Леман попал под начало начальника внешней службы Бонаца, которого знал еще с 1918 года. Шефом этого подразделения тот стал недавно, в марте 1933 года, сразу после того, как используя связи сумел вступить в члены НСДАП.

Леман стоял в стороне, ожидая своего напарника. Минуту спустя, из-за столпившихся вокруг Гильдиша чиновников, выскочил Бонац с красным, вспотевшим лицом, махнул Вилли рукой и бросил на ходу:

— Идем со мной…

Они направились к площадке возле дома, где стояло десятка два автомашин, в основном черные «мерседесы» и «БМВ», вымытые и надраенные, как на парад.

Миновав эти нарядные машины, Бонац подошел к неказистому «опелю» серого цвета, видимо, из своей службы. Они сели в нее и сломя голову, понеслись.

Поглядывая на часы, Леман не без волнения, которое впрочем, тщательно скрывал, старался представить и сообразить, сколько времени займет эта операция по аресту штурмовиков и все больше склонялся к мысли, что к половине восьмого в любом случае он вряд ли освободиться.

Мысли о встрече с Флорентиной, о вечернем торжестве вновь всплыли в голове и оттого, что его включили в это идиотское, как ему тогда казалось, мероприятие, настроение портилось с каждым часом. В такой день — нарочно не продумаешь! — он вынужден то куда-то лететь сломя голову, то болтаться без дела, выслушивать речи Геринга, которого как и других нацистских руководителей вместе с их фюрером, он в душе глубоко презирал, теперь трястись в этом «опеле» и — пожалуй, самое оскорбительное! — чувствовать себя совершенной пешкой, находиться все время в полном неведении относительно своих дальнейших действий.

Машина прибыла к имперской канцелярии и остановилась недалеко от центрального входа.

— Выходим! — скомандовал Бонац и быстро вывалился наружу. Леман не торопясь выбрался из «опеля» на тротуар; за всю дорогу он не произнес ни слова. Склонившись к шоферу, Бонац велел ему проехать метров пятьдесят и там ждать. Пока он наставляя шофера, Вилли, разминая затекшие ноги, отошел на десяток шагов назад, осмотрел свой костюм, поправил складки на брюках и заложил руки за спину. Наконец Бонац освободился.

— Идем! — сказал он и устремился вверх по лестнице. — Проверь оружие! — бросил он на ходу, и они стремительно вошли в здание имперской канцелярии. «Кого тут арестовывать, — недоуменно подумал Вилли. — В имперской канцелярии штурмовикам делать нечего».

Между тем, Бонац и едва поспевающий за ним Леман, не обращая внимания на швейцара, вошли в приемную вице-президента фон Палена и подошли к столу секретарши.

— Нам нужно срочно видеть старшего правительственного советника Бозе. — навис над ней Бонац.

Миловидная женщина в очках от неожиданности растерялась и продолжала сидеть.

— Господин Бозе занят. У него посетитель, — наконец выдавила она из себя.

— Немедленно, дело государственной важности! — потребовал Бонац тоном, не допускающим возражений.

Она, молча поднялась и направилась к кабинету. Через минуту из кабинета вышел Бозе, высокий, седой, хорошо одетый господин в очках. Он сделал лишь несколько шагов, как Бонац выхватил из заднего кармана брюк револьвер и дважды выстрелил в упор. Бозе обмяк и стал падать.

В первое мгновение Леман инстинктивно отпрянул назад и судорожно нащупал револьвер в кармане брюк: внезапность произошедшего ошеломила его.

— Стреляй! — зашипел над ухом Бонац и Леман тоже дважды выстрелил в уже лежавшего на полу Бозе. Потом Бонац схватил его за рукав пиджака и потащил из помещения. В растерянности Вилли несся за ним по ступеням. Сердце бешено колотилось, дыхание, прерывалось. Только внизу, справившись, наконец, с волнением. Леман крепко схватил Бонаца за плечо:

— Что ты сделал! Зачем ты его застрелил! — прохрипел он.

— Молчать! — неожиданно фальцетом закричал тот. — Это приказ ты почему не стрелял?! Чистеньким хочешь остаться?! — и он с силой отбросил руку Лемана.

Вилли молчал, лихорадочно собираясь с мыслями, не зная толком, что ему отвечать. Пока он соображал, шофер задним ходом подал «опель», и Бонац втолкнул его на заднее сиденье.

— В министерство путей сообщения! — приказал шеф внешней службы шоферу, усаживаясь рядом.

Пока они ехали, Леман успел, как говорится, прокрутить в голове ситуацию: «Все, назад пути нет! Если я откажусь идти с ними, меня тут же убьют! Убьют…убьют…» — стучало в висках.

Когда подъехали к министерству путей сообщения, Леман коротко спросил:

— Кого?

— Директора Клаузнера! — отрывисто бросил Бонац.

Они быстро нашли нужны кабинет. Не обращая никакого внимания на выскочившего из-за своего стола секретаря, Леман рванул на себя дверь.

Директор Клаузнер сидел за большим столом и что-то писал. Подняв на шум голову и увидев перед собой двух незнакомых людей, он стал медленно подыматься.

Вперед выдвинулся Бонац и громко объявил, что Клаузнер арестован, как враг «нации». Удивлению директора в имперском министерстве путей сообщения, в прошлом начальника отдела в министерстве внутренних дел, известного в консервативных кругах политического деятеля, не было границ. Тем не менее, взяв себя в руки, он направился к шкафу, чтобы одеть пиджак. В это мгновение Бонац вытащил из бокового кармана пиджака маленький маузер, быстро подошел к Клаузнеру и выстрелил в него сбоку, целясь в висок. Клаузнер осел и завалился на спину, Бонац проворно нагнулся и вложил в его холодеющую руку маленький маузер.

Они в молчании быстро покинули помещение и сели в свой «опель».

— В казармы Лихтенфельде! — скомандовал шоферу Бонац.

Ехали молча. Они еще не знали, чем все это может для них самих закончится и успокаивали себя лишь тем, что выполняли приказ свыше.

Шофер прибавил газу. Машина завиляла на улицах Вильмерсдорфа. Они проехали улицу Гинденбурга, оставив слева от себя бульвар, вылетели на простор Кайзераллее и скоро достигли цели — кадетский корпус на Теклаштрассе, превращенный в казарму для штурмовиков.

Трехэтажное здание окружено цепью эсэсовцев. Двор тоже забит молодчиками в черной униформе. И никого в коричневой рубашке, которые носят подчиненные Рема.

Перед тем, как выйти из автомобиля, Бонац взял с заднего сиденья портфель из желтой кожи, который он прихватил в кабинете Клаузнера.

Потом передумал и протянул портфель Вилли:

— Побереги!

Когда они входили под темный свод подъезда, издали, с той стороны, где в подвале был расположен корпусной тир, донесся глухой залп. Вилли было приостановился, но видя, что Бонац идет дальше, поспешил его догнать. Залп повторился, Вилли почудилось, что он слышал какие-то отдаленные крики…

Возле одной из открытых дверей на втором этаже, они остановились в ожидании вызова.

Тут уже находились начальник одного из отделений гестапо Майзингер и приданный сегодня ему в напарники Хиппе.

В проеме двери хорошо было видно освещенное помещение, где за большим столом восседал Геринг и принимал доклады. В кабинете было душно, поэтому толстяк Герман распахнул мундир и расстегнул нижнюю сорочку.

Рядом находились Гайдрих, Гильдиш и еще кто-то из свиты министра внутренних дел.

Перед Герингом, робко согнувшись, стоял один из высокопоставленных штурмовиков, принц Август-Вильгельм.

— Где же вы последний раз разговаривали с Карлом Эрнстом? — строго вопрошал Геринг.

— Это был телефонный разговор.

— Что вы с ним обсуждали?

— Я просил разрешение на отпуск, прежде чем отправиться за границу, — робко ответил Август-Вильгельм.

— Сейчас мы это проверим, — мрачно заверил Геринг и включил магнитофон, стоявший тут же, на столе.

Некоторое время он слушал пленку, которую ему приготовили специалисты из службы по контролю за телефонными переговорами из «Института Геринга».

Вам повезло, что вы сказали мне правду, — торжественно объявил он после того, как прослушал запись. — Я рад, что вы решили отправиться в Швейцарию на несколько дней!

Принц молча смотрел на Геринга.

— Не говорил ли я вам, что у вас самое тупое лицо в мире? — спросил Геринг и громко рассмеялся, довольный остроумной, как ему казалось, шуткой. — Конечно, вы поедете в Швейцарию! Отпустите его!

Принца поспешно увели, а ему на смену притащили руководителя СА Герта, в прошлом как и Геринг, летчика, тоже кавалера ордена «За заслуги». Грузный Геринг не поленился выбраться из-за стола и подошел вплотную к Герту.

— Я специально попросил привести вас сюда, — сказал Геринг, потому что вы солдат и когда-то были моим боевым товарищем. Это делает вашу вину еще более тяжкой. Я хотел бы расправиться с вами сам!

Он сорвал с Герта орден «За заслуги» и бросил его в угол. Но старый летчик сохранял хладнокровие.

— Убрать его! — загремел раздосадованный Геринг.

— Теперь настала очередь докладывать Бонацу. Он встал, одернул пиджак, мельком взглянул на Лемана и, не говоря ни слова, вошел в кабинет. Какое-то время Вилли ожидал его у закрытой двери. Вдруг она с треском распахнулась, и Вилли увидел спину пятившегося Бонаца, а за ним Гайдриха, с лицом, искаженным яростью.

— Быстро к Юнгу! И если вы его упустите, я сдеру с вас шкуру! — прокричал он своим тонким голосом, вырвал из рук Вилли портфель и быстро скрылся за дверью.

Бонац повернулся и побежал по лестнице вниз. Леман едва поспевал следом. По дороге Бонац захватил еще кого-то из охранной роты, и они втроем вскочили в автомобиль.

Только после того, как Бонац выкурил половину сигареты, он сказал Вилли:

— Едем к Юнгу.

«Юнг? Ах, да, Юнг! В некотором роде второе «я» фон Папена, творец его речей. Значит и Юнг?» — подумал Вилли.

Автомобиль остановился у небольшой виллы. У входной двери Бонац бросил:

— Найди Юнга и… живо! Только не дома! За городом!

— А ты? — невольно вырвалось у Вилли.

— Я займусь документами.

Бонац бесцеремонно оттолкнул отворившего дверь лакея.

Где хозяин? Быстро!

В сопровождении эсэсовца Вилли побежал вслед за лакеем, в испуге устремившемся во внутренние комнаты. Он остановился у двери, перед которой в нерешительности замер лакей. Вилли, не раздумывая, ударом ноги отворил ее. В большой, белой ванне колыхалось голубоватое зеркало воды. Из-за света лампы отражающейся от ее поверхности, из-за. Блеска белых кафельных стен, Вилли показалось вокруг необыкновенно светло. В этом ослепительном сиянии тело сидевшего в ванне человека казалось мертвенно бледным. Вилли посмотрел ему в лицо и убедился, что этого человека он не знает. Юнг это или нет? Время на раздумывания не было.

— Господин Юнг? Одевайтесь, живо! Вы арестованы! Полуодетого Юнга вывели и втолкнули в автомобиль. Вилли с эсэсовцем уселись по бокам.

— Прямо! — крикнул Бонац шоферу, прыгая на переднее сиденье с портфелем в правой руке.

Автомобиль помчался по пустынной улице. Потом Бонац крикнул шоферу: «Сигнал!» и кивнул головой эсэсовцу. Тишину улицы прорезал пронзительный вой сирены. Заглушенный ее воем, звук выстрела, раздавшийся рядом с Вилли, показался совсем негромким.

Спустя две недели тело Юнга обнаружили в придорожной канаве.

… Они вернулись, когда уже совсем рассвело. Бонац побежал с докладом на верх, а Вилли решил прогуляться во дворе, на свежем воздухе. Вскоре он заметил, что к казарме подъезжают один за одним грузовики, набитые арестованными штурмовиками. Как пояснил ему один из его сослуживцев, сюда свозили всех, кто не был убит на месте или кому не удалось сбежать. Арестованных быстро перегоняли в подвал. Кое-кого допрашивали, но 6ольшинство избивалось, после чего всех по очереди выводили во двор и ставили к стенке. Расстрельная команда работала без перерыва.

Команда эсэсовцев располагалась в пяти метрах от приговоренных, а стена, у которой они стояли, была покрыта кровью. Залпы сопровождались криками: «Хайль Гитлер! Это нужно фюреру!», причем здравицы в честь фюрера иногда выкрикивали сами расстреливаемые.

Через некоторое время появился Бонац и сообщил новое указание: прибыть в гестапо и поступить в распоряжение Мюллера.

На Принц-Альбрехтштрассе, куда они приехали через полчаса, царила суматоха. Мюллер принял их в своем рабочем кабинете и лаконично поставил задачу: включиться в работу штаба по координации акций на территории всех земель. Выглядел он теперь гораздо лучше, чем тогда, в зале, перед совещанием; видимо, наглотался лекарств.

Леман быстро включился в работу: отдавать приказы о ликвидации согласно заранее подготовленным спискам, принять отчеты о казнях, сообщения об арестах и побегах, о расстреле на месте тех, кто пытался бежать или сопротивлялся, а также тех, кого было приказано уничтожить немедленно. В целях секретности все, кто фигурировал в списках, были помечены порядковыми номерами. В сообщениях по телефону, в телеграммах и распоряжениях значилось: № 8 — прибыл, № 35, 37 — арестованы, № 5 — по прежнему не обнаружен и так далее.

Вилли пробегал глазами списки: часто встречались люди, которых он хорошо знал. Капитан Эрхард, префект полиции Глейвица Рамсорн, префект полиции Магдебурга Шрагмюллер, журналист Вальтер Шотте, тоже сотрудник фон Папена, и многие, многие другие. Все эти люди не имели никакого отношения ни к Рему, ни к его штурмовикам.

В течение всей субботы и утра воскресенья первого июля в квартале Лихтерфельде слышался грохот залпов. Казни остановили лишь в два часа пополудни.

Освободился Леман только к утру второго июля. Неимоверно уставший он с трудом добрался до своей квартиры. Отпивая маленькими глотками чай, Вилли понуро сидел за кухонным столом и перед его глазами невольно вставали картины происшедшего.

При мысли о случившемся остро, словно иголками, кололо сердце. Он пытался успокоиться, убеждая себя, что это, очевидно, объективная необходимость и ничего тут не поделаешь — такое часто происходит в борьбе за власть.