"Загадочные события во Франчесе" - читать интересную книгу автора (Тэй Джозефина)

8

Роберт решил заночевать в Лондоне, чтобы одним выстрелом убить нескольких зайцев.

Во-первых, он хотел получить дружеский совет. А в данных обстоятельствах самым подходящим человеком для этого был его старый школьный друг Кевин Макдермот — известный адвокат, дока в уголовных делах, и, как таковой, он знал человеческую природу в ее самых странных и разнообразных проявлениях.

Пока что было трудно предсказать, что его ждет — умереть от гипертонии в шестьдесят лет или стать к семидесяти годам спикером парламента. Роберт надеялся на второе. Он был очень привязан к Кевину.

В школе они поначалу стали приятелями главным образом потому, что оба мечтали о карьере юриста, но дружба эта оказалась столь прочной потому, что они дополняли друг друга. Ирландца уравновешенность Роберта смешила, раздражала и — в минуту усталости — успокаивала. Роберта же кельтская экспансивность Кевина привлекала как что-то экзотическое. У них были диаметрально противоположные цели в жизни: Роберт хотел по окончании университета вернуться в родной городок и жить спокойной провинциальной жизнью; Кевин же хотел произвести революцию в юриспруденции и при этом наделать как можно больше шума.

Пока что Кевину не удалось осуществить революцию — хотя он вечно опротестовывал решения судей — но зато шуму с помощью своего ядовитого языка он наделал предостаточно. Участие Макдермота в судебном процессе сразу привлекало к нему внимание прессы — а также вдвое увеличивало судебные издержки.

Кевин женился на состоятельной женщине и был счастлив в браке. У него был хорошо обставленный и согретый семейным согласием дом около Вейбриджа и трое молодцов-сыновей — таких же темноволосых, поджарых и непоседливых, как отец. В городе он также держал квартиру в переулке около собора Святого Павла, откуда, как он говорил, «мог смотреть сверху вниз на королеву Анну».[16] И всякий раз, когда Роберт приезжал в Лондон — хотя он не очень туда стремился, — они вместе обедали в ресторанчике, где, как обнаружил Кевин, подавали очень приличный кларет. Кроме юриспруденции, Кевин интересовался скачками, кларетом и приключенческими фильмами студии Уорнер Бразерс.

Когда Роберт позвонил Кевину из Милфорда, его секретарша сказала, что он вечером должен присутствовать на каком-то обеде, который дает ассоциация адвокатов, но что он обрадуется предлогу сбежать, когда начнутся речи. Так что Роберту лучше всего после обеда прямо идти к нему на квартиру и там его ждать.

Это Роберта вполне устраивало: после хорошего обеда Кевин придет в размягченном состоянии духа и попытается вникнуть в проблему Роберта, тогда как возвращаясь из зала суда, он бывал рассеян и не в силах отрешиться от проблем своего подзащитного.

А тем временем Роберт позвонит инспектору Гранту в Скотланд Ярд и спросит, не сможет ли тот завтра утром уделить ему несколько минут.

В старой гостинице «Фортеск» на Джермин стрит, где Роберт останавливался с тех пор, как начал самостоятельно ездить в Лондон, его приняли как родного и отвели «ту самую» комнату — полутемную уютную каморку с плюшевой кушеткой и огромной кроватью, вздымавшейся ему чуть ли не по плечо. Вскоре служанка принесла в номер поднос, на котором теснились огромный коричневый чайник, серебряный кувшинчик со сливками, дешевая стеклянная вазочка с кусковым сахаром, чашка дрезденского фарфора с узором из цветочков и маленьких замков, тарелка с красно-золотистым орнаментом, на которой было написано, что она сделана в Вустере специально «для Его Величества Вильгельма IV и его супруги», и зазубренный кухонный нож с деревянной ручкой, покрытой застарелыми пятнами. Роберт развеселился, глядя на несуразный набор столь разнородных предметов, с удовольствием напился чаю и вышел на вечерние улицы Лондона, чувствуя, что в нем зародилась надежда. Почти бессознательно в поисках правды Бетти Кейн он пришел на пустырь, где раньше стоял многоквартирный дом, — то самое место, где при взрыве фугасной бомбы погибли ее отец и мать. Сейчас от дома ничего не осталось, все было аккуратно расчищено, и, видимо, здесь должно было начаться строительство. Вокруг стояли уцелевшие дома с самодовольно-бессмысленным видом детей-дебилов, не способных понять, какого бедствия они избежали. Они его избежали — и больше их ничто не касалось.

На противоположной стороне улицы расположился ряд маленьких магазинчиков, которые, по-видимому, стояли здесь уже лет пятьдесят, если не больше. Роберт пересек улицу и зашел в табачную лавку купить сигарет: продавцы сигарет и газет знают все, что происходит в квартале.

— А вы здесь были, когда это случилось? — спросил Роберт, кивая в сторону пустыря.

— Что случилось? — спросил продавец, маленький человечек с розовыми щечками, уже успевший забыть, что когда-то здесь стоял дом и что в нем погибли люди. — А, когда бомба упала? Нет, меня здесь не было. Я стоял на своем посту на крыше.

Роберт сказал, что он имеет в виду не момент взрыва, а была ли тогда здесь его лавка.

— Да-да, лавка была: она здесь уже очень давно. Я вырос в этом районе, а лавку открыл еще мой отец.

— Тогда вы, наверно, хорошо знали всех, кто здесь жил. Вы случайно не помните смотрителя этого дома и его жену?

— Кейна? Конечно, помню. С чего бы это мне их забыть? Они то и дело ко мне забегали — утром он приходил за газетой, потом она за сигаретами, потом он опять приходил — за вечерней газетой, а она, глядишь, еще раз заскочит за сигаретами. А когда мой парень приходил из школы и подменял меня, мы с Кейном сиживали в пивной за кружкой пива. А вы что, знали их, сэр?

— Нет. Просто на днях мне один человек про них рассказал. Про то, как они оба погибли во время взрыва.

Человечек с розовыми щечками насмешливо присвистнул.

— Так этот дом как строили-то — тяп-ляп! Бомба упала не на сам дом, а вон туда. Кейны были в подвале и думали, что им ничего не грозит. Но на них рухнули все этажи. Безобразие! — Продавец подравнял пачку вечерних газет. — А бабе просто не повезло. Это был единственный день недели, когда она вечером оставалась дома — и надо же как раз в тот вечер упасть бомбе.

Почему-то эта мысль как будто доставляла ему злорадное удовольствие.

— А где же она обычно была, — спросил Роберт. — Она что, работала по вечерам?

— Работала, ха! — пренебрежительно сказал розовощекий человечек. — Станет она работать! — Потом, вдруг опомнившись, поспешно сказал: — Извините, я забыл, вы, наверно, знакомы с их друзьями…

Роберт поспешил его заверить, что испытывает чисто академический интерес к судьбе Кейнов. Кто-то вспомнил про них в разговоре, вот и все. Так если миссис Кейн не работала по вечерам, чем же она тогда занималась?

— Гуляла! Да-да, в то время люди тоже находили способы развлекаться — если им того очень хотелось, и не лень было искать соответствующее заведение. Кейн хотел, чтобы она эвакуировалась вместе с дочерью, но она ни за что! Да она там через три дня умрет со скуки. Она даже не пошла провожать малышку, когда ту эвакуировали вместе с остальными маленькими детьми. По-моему, она была рада до смерти от нее избавиться. Теперь ей ничто не мешало ходить по вечерам на танцульки.

— С кем же она танцевала?

— С офицерами, — кратко бросил человечек. — Это же куда интереснее, чем убирать дом. Я вовсе не хочу сказать, что она позволяла себе что-нибудь серьезное, — торопливо добавил он. — Она умерла, и мне не хочется возводить на нее понапраслину, когда она уже не может оправдаться. Но она была плохой матерью и плохой женой — и от этого никуда не денешься. Никто о ней сроду доброго слова не сказал.

— Она была хорошенькая? — спросил Роберт, вспомнив, как опрометчиво пожалел мать Бетти.

— Да, ничего, только какая-то хмурая. Словно у нее внутри что-то тлело и дымилось. Я не раз думал: какая она, когда разойдется? Нет, не напьется, а просто развеселится. Пьяной я ее никогда не видел. Она не искала радостей в вине.

— А что ж ее муж?

— Берт Кейн был хороший парень и заслуживал лучшей жены. Очень был порядочный парень. Ужасно любил дочку. Баловал ее страшно. Все что ей захочется — пожалуйста. Такая застенчивая, тихонькая — пай-девочка, да и только. Да, Берт заслуживал лучшего, нежели гулена-жена и дочка, любовь которой надо было покупать подарками. Такой был славный парень… — Продавец задумчиво поглядел через дорогу на пустырь. — Его откопали только через неделю.

Роберт заплатил за сигареты и вышел на улицу. Он испытывал и грусть, и облегчение. Ему было жаль Берта Кейна, который заслуживал лучшей участи; но он был рад, что мать Бетти Кейн оказалась совсем не такой, какой он ее себе представлял. Всю дорогу в Лондон он с грустью думал об умершей женщине, женщине, поступившейся своей любовью к ребенку, чтобы не причинить ему зла. Ему было невыносимо думать, что она так сильно любила именно Бетти Кейн. Теперь он освободился от этой грусти. Мать Бетти Кейн оказалась такова, какой он наградил бы Бетти Кейн, если бы был Господом Богом. А она, со своей стороны, похоже, была истинной дочерью своей матери.

«Любовь которой надо было покупать подарками». Н-да… Постой-ка, а что о ней сказала миссис Винн? «Она плакала, потому что ей не нравилась наша еда, но я не помню, чтобы она хоть раз позвала маму». И папу, который ее так любил и баловал, она тоже, видимо, не звала.

Вернувшись в гостиницу, Роберт достал из портфеля номер «Ак-Эммы» и принялся внимательно читать статью на второй странице, рассеянно поедая доставленный ему в номер обед. От драматических первых строк:

«Апрельским вечером пятнадцатилетняя девочка пришла домой в одном платье и туфлях. Она уехала из дома в радостном предвкушении каникул, и ничто не омрачало…» —

и до финального взрыва рыданий, это, было в своем роде совершенное творение, которое полностью достигало поставленной цели. Статья отвечала самым разнообразным вкусам. Для интересующихся сексом было отсутствие на героине одежды; для сентиментальных людей было описание ее полудетской прелести; для тех, кто всегда вставал на защиту обиженных, — ее беззащитность; для садистов — подробности побоев, которым она подвергалась; для ненавидящих правящий класс — описание большого белого дома, окруженного каменной стеной, и в целом для добросердечных английских читателей — вывод, что полиция бездействует, если не по причине давления сверху, то по своей обычной расхлябанности, и что, короче говоря, произошла Вопиющая Несправедливость.

Да, сочинение весьма искусно написано.

Разумеется, для «Ак-Эммы» эта история была как дар с небес. То-то они сразу послали к Виннам репортера. Но Роберт знал: если «Ак-Эмма» постарается, то, наверно, сумеет сочинить трогательную историю даже о сломанном карбюраторе.

Как же это, наверно, противно — постоянно угождать худшему в людях. Роберт полистал газету и убедился, как последовательно каждая статья играла на низких инстинктах. Даже под заголовком: «Он раздал миллион» упор делался на ухищрениях старика-миллионера обмануть налоговую инспекцию, и ни слова не говорилось о том, как благодаря своей смелости и смекалке мальчик выбился из трущоб и стал миллионером.

Роберту стало противно, и он сунул газету в портфель и отправился на квартиру Кевина Макдермота. Там его ожидала — уже в пальто и шляпе — приходящая прислуга. Ей позвонила секретарша Кевина и предупредила, что к вечеру придет друг мистера Макдермота и чтобы она впустила его в дом и безо всяких сомнений оставила его там одного. Так вот, сказала она, теперь ей можно уйти: на маленьком столике у камина стоит бутылка виски, а в баре есть еще одна, правда, лучше мистеру Макдермоту о второй бутылке не напоминать, а то он засидится допоздна, а ей и так с трудом удается добудиться его утром.

— Это не потому, что он выпьет, — с улыбкой сказал ей Роберт, — это его ирландская кровь. Ирландцы терпеть не могут рано вставать.

Прислуга остановилась на пороге — видимо, такая мысль ей никогда не приходила в голову.

— Очень может быть, — сказала она. — Мой муж тоже ирландец, и его тоже трудно утром вытащить из постели. А он вообще не пьет.

Шум уличного движения к вечеру затих, и в квартире Макдермота было тепло, уютно и тихо. Роберт налил в рюмку виски, подошел к окну и посмотрел сверху вниз на королеву Анну. Потом, глядя на собор, еще раз восхитился пропорциональностью огромного здания, которое, казалось, совсем не давило на свой фундамент: Роберту даже померещилось, что собор можно положить на ладонь и покачать в воздухе, а потом поставить на место. И впервые за весь день, начавшийся с визита к неугомонной старухе, которой вздумалось опять менять завещание, Роберт почувствовал, как его охватывает покой.

Он задремал в кресле, и его разбудил звук поворачиваемого в замке ключа. Он не успел даже вскочить на ноги, как перед ним возникла высокая фигура хозяина дома.

Проходя позади Роберта к графинчикам, выставленным на низеньком столике, Кевин больно ущипнул его за шею и сказал:

— Начинает, батенька, начинает.

— Что? — спросил Роберт.

— Шея у тебя начинает толстеть, вот что.

Роберт лениво потер больное место.

— Вообще-то ты прав, я начинаю чувствовать шеей сквозняки.

— Черт побери, Роберт, неужели тебя ничем нельзя пронять? — воскликнул Кевин, вперив в него насмешливый взгляд светлых глаз под черными бровями. — Тебя даже не огорчает угроза твоей хваленой внешности.

— Я очень даже огорчен, но не из-за внешности.

— Из-за чего же? Обанкротиться «Блэр, Хэйвард и Беннет» не могут, значит, дело в женщине.

— В некотором роде, да, но не в том смысле, который ты предполагаешь.

— Уж не собрался ли ты жениться? Давно пора, Роб.

— Это я уже слышал.

— Разве «Блэр, Хэйвард и Беннет» не нуждаются в наследнике?

Кевин, сколько Роберт его помнил, никогда не упускал возможности отпустить колкость в адрес фирмы «Блэр, Хэйвард и Беннет», которая, на его взгляд, вела слишком безмятежное существование.

— А если родится девочка? К тому же по этой линии я надеюсь на Невиля.

— Ну, его невеста если когда-нибудь что и родит, то разве что патефонную пластинку. Говорят, она недавно опять украсила собой президиум какого-то митинга. Если бы ей пришлось самой зарабатывать деньги на билеты, она не носилась бы по всей стране, выражая мнение «угнетенного, но не безгласного меньшинства». — Кевин сел с рюмкой в руке в другое кресло. — Я не спрашиваю, почему ты приехал. Ясно, что по делу. Хоть бы раз ты собрался и приехал просто так, для того, чтобы получше познакомиться с городом. Небось, завтра утром опять умчишься в свой Милфорд для встречи с чьим-нибудь адвокатом.

— Нет, — сказал Роберт, — на завтра я наметил встречу со Скотланд Ярдом.

Рука Кевина с рюмкой остановилась в воздухе.

— Роберт, ты сходишь с избранной стези. Какое отношение Скотланд Ярд имеет к твоей башне из слоновой кости?

— В том-то и дело, — миролюбиво ответил Роберт, пропуская мимо ушей очередной выпад Кевина против его спокойного милфордского существования, — что Скотланд Ярд у меня буквально молчит в дверях, а я никак не соображу, как мне поступить. Мне бы хотелось рассказать эту историю умному человеку и послушать, что он скажет. Собственно, у меня нет никакого права обрушивать на тебя мои проблемы. Тебе, наверно, хватает своих. Но ведь ты всегда делал за меня задачки по алгебре.

— А ты за меня, если я не ошибаюсь, — задачи с акциями и процентами. В акциях я никогда не разбирался. Я тебе до сих пор обязан за то, что ты не дал мне совершить глупость. Две глупости.

— Две?

— Тамара и «Оловянная компания Топека».

— Я помню, что предостерег тебя от Топеки. Но я не имел никакого отношения к твоему разрыву с Тамарой.

— Ты так считаешь? Мой дорогой Роберт, посмотрел бы ты на выражение своего лица, когда я вас познакомил. Нет-нет. На нем не было никакого высокомерия. Совсем наоборот. У тебя сразу стало такое любезное лицо. Я узнал вашу английскую маску благовоспитанной учтивости, и этим все было сказано. Я представил себе, как всю жизнь, знакомя Тамару со своими друзьями, буду видеть у них на лице эту маску — и в считанные дни вылечился от любви к ней. И с тех пор я тебе всю жизнь благодарен. Так что давай сюда, что у тебя там в портфеле.

От Кевина не укроешься, подумал Роберт, доставая из портфеля копию заявления, которое Бетти Кейн сделала в полиции.

— Вот — тут совсем немного. Прочти и скажи мне, что ты об этом думаешь.

Он заранее решил, что не будет ничего предварительно говорить Кевину, — пусть у него создастся непредвзятое мнение.

Макдермот взял заявление, пробежал наметанным глазом по первому абзацу и сказал:

— Я так понимаю, это — та самая протеже «Ак-Эммы».

— Вот уж не думал, что ты когда-нибудь берешь в руки «Ак-Эмму», — удивился Роберт.

— Господь с тобой, да «Ак-Эмма» — это мой хлеб насущный. Если бы не было преступлений, не было бы и громких процессов; а не было бы громких процессов, не было бы и Кевина Макдермота.

Он молча принялся читать заявление. В течение четырех минут адвокат был до такой степени им поглощен, что Роберту показалось, что он один в комнате, а хозяин дома куда-то ушел.

— Гм-м, — наконец произнес Макдермот, возвращаясь к действительности.

— Ну и что?

— Надо понимать, что ты представляешь не эту девицу, а тех двух дам.

— Разумеется.

— Ну а теперь расскажи мне свою версию, — сказал Кевин и приготовился внимательно слушать.

Роберт начал с самого начала. Как ему не хотелось ехать во Франчес, как он постепенно понял, что если надо поверить на слово или Бетти Кейн. или этим двум женщинам, он целиком на стороне обвиняемых. Он рассказал о решении Скотланд Ярда, что на основании одного заявления Бетти Кейн дело нельзя передавать в суд, и о необдуманном визите Лесли в редакцию «Ак-Эммы».

— Значит, Скотланд Ярд теперь из кожи лезет вон, чтобы найти свидетелей, подтверждающих рассказ девушки.

— Наверно, так, — угнетенно отозвался Роберт. — Но я хотел тебя спросить о другом — ты сам веришь в эту историю или нет?

— Я вообще никому никогда не верю, — с усмешкой сказал Кевин. — Ты, наверно, хочешь узнать другое — можно ли в эту историю поверить? Да, можно.

— Ты так думаешь?

— Да. А почему бы нет?

— Но это же нелепая история! — почти закричал Роберт.

— Ничего особенно нелепого в ней нет. Одинокие женщины часто совершают совершенно полоумные поступки — особенно одинокие женщины из благородных. Совсем недавно обнаружилось, что пожилая женщина три года держала свою сестру прикованной к ножке кровати в комнате размером с большой шкаф, кормила ее хлебными корками и картофельными очистками и разными прочими объедками. Когда ее разоблачили, она сказала, что у них было мало денег, и она решила таким образом экономить на еде. А у нее, между прочим, на счету в банке приличная сумма. Но она помешалась на страхе оказаться в нужде. Казалось бы, гораздо более нелепая история, чем рассказ твоей девчонки.

— Разве? А по-моему, это просто пример параноидального поведения.

— Ты так говоришь, потому что знаешь, что эта история на самом деле имела место, то есть, что это доказано свидетелями. А представь себе, что об этом просто ходили бы слухи, что сумасшедшая сестра узнала бы о них и отпустила бы свою жертву до того, как началось расследование. Тогда следователи нашли бы только двух пожилых дам, живущих вполне нормальной жизнью, разве что одна из них выглядит больной. Что тогда? Ты поверил бы в историю о прикованной цепью к кровати сестре? Или назвал бы ее нелепым вздором?

Роберт совсем пал духом.

— Теперь возьмем твой случай. Две одинокие и малосостоятельные дамы обременены стоящим на отшибе большим домом. Одна из них слишком стара, чтобы заниматься домашней работой, а другая ее ненавидит. Какую форму примет их тихое помешательство? Они захотят хотя бы силой заполучить служанку.

Черт бы побрал Кевина с его опытом! Роберт думал, что ему нужно мнение Кевина, но на самом деле ему нужно было, чтобы Кевин подтвердил его собственное мнение.

— Им попадается порядочная девочка, оказавшаяся далеко от дома. То, что она порядочная и что до сих пор никто не поймал ее на лжи — ну в этом им просто не повезло. Все поверят ей, а не им. На месте полиции я без колебаний передал бы дело в суд. Не знаю, чего они опасаются.

Он посмотрел на Роберта смеющимися глазами. Тот сидел в кресле, опустив голову и протянув ноги к огню. Выражение лица у него было самое мрачное. Минуту Макдермот молчал, наслаждаясь унынием друга.

— С другой стороны, — наконец произнес он, — Полиция, возможно, не забыла о другой похожей истории, где все поверили в душераздирающий рассказ такой же вот девочки, и оказалось, что он выдумка от первого до последнего слова.

— Похожей истории? — спросил Роберт, подбирая ноги и выпрямляясь в кресле. — Когда это было?

— Это было в восемнадцатом веке, не помню точно, в каком году.

— Восемнадцатом! — горестно воскликнул Роберт.

— Почему это тебя так пугает? Природа алиби за последние два столетия не изменилась.

— Алиби?

— Если судить по той истории из восемнадцатого века, весь этот рассказ — попытка получить алиби.

— Значит, ты веришь, то есть ты считаешь возможным, что вся эта история — чушь собачья.

— Вымысел от первого до последнего слова.

— С ума с тобой сойдешь, Кевин! Ты только что говорил, что в эту историю вполне можно поверить.

— Можно. Но также можно поверить, что это сплошное вранье. Я не знаю всех обстоятельств дела, и не подрядился защищать ни одну из сторон. Я мог бы выиграть дело и в пользу одной стороны, и другой. Но, честно говоря, я предпочел бы представлять эту девушку из Эйлсбери. Она расположила бы к себе присяжных, а из твоего описания ни мисс Шарп, ни ее мать внешне к себе особенно не располагают.

Кевин встал, чтобы налить себе еще виски, и протянул руку за бокалом Роберта. Но у Роберта пропало всякое желание выпивать с Кевином. Он покачал головой, глядя в огонь. Он чувствовал усталость, и Кевин начинал его раздражать. Не следовало сюда приходить. Когда человек так много лет выступает в суде, у него уже не остается убеждений, только точки зрения. Роберт решил подождать, когда Кевин выпьет половину бокала, который он себе налил, и распрощаться. Ему страшно захотелось положить голову на подушку и забыть про свою ответственность за проблемы других людей. Или, вернее, за их разрешение.

— Интересно все же, чем она занималась весь этот месяц, — задумчиво проговорил Кевин, отхлебывая из бокала почти неразбавленный виски.

Роберт открыл было рот, чтобы сказать: «Так ты все-таки считаешь, что эта девчонка — лгунья!», но вовремя остановился. Ему надоело, что Кевин играет с ним, как кошка с мышью.

— Если будешь пить неразбавленный виски после кларета, то ты, мой милый, ближайший месяц будешь заниматься хождением по врачам, — отрезал он. К его удивлению, Кевин откинулся в кресле и захохотал.

— Ну до чего же ты хорош, Роб! — весело воскликнул он. — Ты — живое воплощение Англии. Всех ее лучших черт, всего, чем мы восхищаемся и чему завидуем. Сидишь, такой уравновешенный, вежливый, терпеливо сносишь насмешки, и начинает казаться, что с таким тихоней нечего церемониться. И вот, когда твой мучитель, забывшись, перешагивает через невидимую черту, он получает очень ощутимый удар когтистой лапой.

Не спрашивая согласия Роберта, Кевин взял из его руки рюмку и встал, чтобы налить в нее виски. Роберт не возражал. У него стало легче на душе.