"Соловецкий монастырь и оборона Беломорья в XVI–XIX вв" - читать интересную книгу автора (Фруменков Георгий Георгиевич)

§ 4. Военные действия в Белом море и у Соловецк их островов летом 1855 года

В конце октября 1854 года соловецкий настоятель по вызову синода выехал в столицу для личного объяснения нужд обители «к будущей безопасности ея».[386] В Петербурге он был принят Николаем I, передал военному министру и обер-прокурору синода заявку на военные материалы. Там же в январе 1855 года архимандрит Александр получил двухмесячный отпуск и отправился в Киев к родственникам. 4 мая 1855 г. архимандрит вернулся в обитель и нашел ее «в том удовлетворительном по всем частям состоянии, как и оставлена им была».

Весной 1855 года правительство удовлетворило просьбы монастыря, изложенные Александром во время его визита в столицу. В Соловки прибыло два медных 3-фунтовых единорога с боеприпасами к ним, 250 пудов пороха, 4400 ядер для крепостных пушек, 300 новых тульских ружей и 150 000 патронов (но 500 на ружье).[387]

Новый Архангельский военный губернатор вице-адмирал С. П. Хрущев, сменивший умершего в декабре 1854 года Бойля, оказался расторопнее своего предшественника. Он понимал значение Соловецкой крепости и опасался, что союзники, стремившиеся утвердиться в Белом море, могут сделать Соловки главной целью своей политики, подойдут «в настоящее лето к монастырю с большими силами и сделают нападение с большим искусством, нежели в прошедшем году».[388] В связи с этим губернатор настойчиво просил военное министерство выделить на время войны для управления монастырскими орудиями опытного артиллерийского офицера.

Вместо офицера столица направила в апреле на Соловки хорошо знающего крепостную службу фейерверкера артиллерийской бригады Моисея Рыкова. Для оказания медицинской помощи гарнизону и населению острова в июле по распоряжению местных воинских властей на остров явился младший ординатор Архангельского военного госпиталя врач Смирнов.[389]

Теперь монастырь готов был отбить любое покушение неприятеля, но союзники, вопреки ожиданиям, не рискнули в 1855 году повторить его осаду.

В мае 1855 года, как только горло Белого моря очистилось ото льда, боевые корабли англо-французского флота вновь появились у наших берегов. На этот раз эскадра состояла из 7 судов: 2 парусных фрегатов, 2 винтовых корветов; 2 парусных бригов и одного парохода.[390] Некоторые из них впервые вторгались в северные воды России. Экипаж неприятельской эскадры насчитывал 1134 человека, на кораблях имелось 103 пушки.[391]

30 мая английский отряд в составе двух корветов и одного парусного фрегата стал на якорь у Берёзового Бара. В этот же день на берег поступила депеша за подписью старшего офицера английской беломорской эскадры Томаса Бейли, извещавшего, что с этого дня «все русские порты, рейды, гавани и бухты Белого моря от мыса Орлова до мыса Конушина включительно и в особенности порты Архангельский и Онежский поставлены в состояние строгой блокады».[392] Письмо аналогичного содержания прислал и начальник французских морских сил в Белом море капитан Э. Гильберт.

31 мая Хрущов сообщил консулам иностранных держав, аккредитованных в Архангельске, содержание неприятельских посланий. В этот же день было направлено специальное уведомление Соловецкому монастырю.

Отряд канонерских лодок, состоящий из двух батальонов и усиленный за год постройкой 14 новых боевых единиц, занял следующие посты для защиты Архангельска от вторжения неприятеля: батальон в Березовском устье реки Северной Двины, полубатальон у Лапоминской гавани и полубатальон в Никольском устье при деревне Глинник, где поставлена была также батарея и сооружен бон через устье.[393]

При вторичном своем появлении, как и в лето 1854 года, враг не делал настойчивых попыток прорваться через береговые укрепления к Архангельску. Но англо-французский флот в более широких масштабах сжигал города и села, уничтожал жилища и рыболовные снасти поморов, грабил и топил торговые суда. По словам К. Маркса и Ф. Энгельса, блокирующая побережье эскадра союзников «занялась беспорядочными атаками на русские и лопарские деревни и уничтожением скудного имущества бедных рыбаков». Называя такие действия позорными, К. Маркс и Ф. Энгельс замечали, что английские корреспонденты оправдывают их «досадой и раздражением, которыми была охвачена эскадра, чувствующая, что она не в состоянии сделать ничего серьезного!» К. Маркс и Ф. Энгельс иронически восклицают: «Ничего себе оправдание!».[394]

Побывавшая во всех закоулках Белого моря неприятельская эскадра прервала торговые сношения Европы с Архангельском, Онегою, Кемью и другими портами. По словам одного английского офицера, в навигацию 1855 года с Двины вышло в море всего лишь 8 судов.[395]

В Государственном архиве Архангельской области хранится объемистое дело «О действиях неприятеля в Белом море в 1855 году». В нем находятся сводки о пиратских налетах вражеских кораблей на населенные пункты северного Поморья, составленные для столицы вице-адмиралом Хрущевым на основании донесений с мест. Из дела видно, что интервенты совершили нападение на десятки городов и селений, но везде их встречали огнем. Организованность, выдержка, героизм населения значительно возросли. Увеличилось количество и улучшилось качество вооружения.

Наиболее серьезные диверсии в камланию 1855 года были предприняты против прибрежного селения Онежского уезда Лямцы и села Кандалакши Кольского уезда.

Бой у деревни Лямцы происходил 27–28 июня. Неприятельский пароход три часа обстреливал село корабельными пушками, выпустил по деревне около 500 ядер и бомб, дважды пытался высадить десант, но напрасно. Сопротивление лямицких жителей ему так и не удалось сломить. 34 крестьянина под руководством поступившего на вторичную службу рядового Изырбаева огнем из ружей и небольшой пушки по гребным судам отразили нападение захватчиков, не допустили их к берегу.

В бою с неприятелем отличились, кроме отставного солдата Изырбаева, крестьянин Совершаев, дьячок Изюмов, архангельский житель Александр Лысков и местный священник Петр Лысков.[396] В селе Лямцы до сих пор стоит памятник, напоминающий о происходивших здесь событиях в годы Крымской воины и мужестве крестьян, не пустивших в деревню противника.

Сражение у Кандалакши разыгралось 6 июля. Утром этого дня вражеский пароход остановился в 150 саженях от устья реки Нивы, разделяющей селение на большую и малую («заречную») стороны, и направил к Кандалакше три гребных судна с вооруженными матросами. Крестьяне в числе 52 человек во главе со штабс-капитаном Бабадиным и отставным унтер-офицером Недоросковым ружейными выстрелами заставили баркасы вернуться к фрегату. Однако враг не хотел признать своего поражения. Через некоторое время шлюпки англичан под прикрытием пушечных выстрелов с корабля вторично направились к берегу, но крестьяне опять не допустили высадки десанта. Неприятель отступил, потеряв в перестрелке четырех матросов. От артиллерийского налета, длившегося 9 часов, в Кандалакше сгорело 46 домов, 29 амбаров, общественный хлебный магазин и рыболовные сети крестьян. Уцелели от огня лишь 20 домов, церковь, да казенные склады с вином и солью.[397]

Таким же разбоем отличился неприятель под Пурнемой, Семжей, Умбой, Солзой, Сюзьмой, Меграми сна острове Колловара и т. д.

Совершенно ничтожными были действия неприятеля летом 1855 года у Соловецкого монастыря. Они ограничились мелким грабежом на островах, окружавших обитель. Об этом мы узнаем из дела «О неприятельском нападении с берегов Белого моря на Соловецкий и Онежский Крестный монастыри и о прочем», хранящегося в Центральном государственном историческом архиве Ленинграда в фонде канцелярии синода. Материалы Ленинградского архива восполняют существенный пробел упомянутого дела Государственного архива Архангельской области, которое умалчивает о действиях неприятеля летом 1855 года в районе Соловецкого монастыря.

В течение 1855 года корабли союзной эскадры пять раз подходили к Соловкам, но ни разу не пытались сделать высадку, а облюбовали для своих посещений в Соловецкой островной группе незащищенный Большой Заяцкий остров. Первый раз неприятель появился у стен монастыря 15 июня. В этот день линейный винтовой корабль большого тоннажа стал на якорь в пяти верстах от крепостной стены. Группа матросов и офицеров высадилась на Заяцком острове.

Англичане перестреляли монастырских баранов и перетаскали добычу на корабль, сняли план соловецких укреплений, интересовались численностью гарнизона и вооружением монастыря. Старший команды велел местному старику-сторожу монаху Мемнону передать начальнику Соловецкого монастыря, чтобы он прислал быков на мясо. В случае отказа выполнить это требование враги угрожали забрать скот силой. За ответом англичане обещали прибыть через три дня.

Покидая остров, вечером 17 июня офицер вручил старцу для передачи архимандриту записку на английском языке (в обители ее никто так и не сумел прочитать) следующего содержания: «Мы будет платить за всякий скот и овец, которые мы взяли; мы не желаем вредить ни монастырю, ни другому какому-либо мирному заведению. Лейтенант корабля е. в. Феникс».[398] Видать, плохи были продовольственные дела агрессоров, если они выпрашивали у монастыря коров и овец. Кстати, слова своего английский лейтенант не сдержал и за перебитых баранов ни копейки не уплатил, а что касается обещания не вредить мирным поселениям, в том числе монастырю, то оно явилось следствием критического положения захватчиков. Многочисленные факты уличают интервентов в преднамеренном истреблении жилищ и средств существования мирных граждан. Добровольно никто не давал на Севере англо-французским воякам ни хлеба, ни мяса, ни рыбы. Им приходилось отнимать продовольствие насильственным путем и с риском для жизни. Желая избежать столкновений с населением и потерь, сопровождавших всякую реквизицию продовольствия, англичане вынуждены были прибегать к попрошайничеству. Этим объясняется «миролюбивый» тон записки офицера королевского флота.

21 июня 1855 года два парохода, английский и французский, опять остановились у монастыря. Часть экипажа обоих судов сошла на Заяцкий остров. Неприятель интересовался ответом монастыря на свой запрос о волах. Получив отказ, интервенты доставили на шлюпке на Соловецкий остров старца Мемнона с запиской к настоятелю, в которой выражали желание видеть самого начальника монастыря и разговаривать с ним. Коверкая русские слова, иностранцы писали архимандриту (сохраняем стиль и орфографию): «Мы просим что вы нами честь делали у нас будет. Мы хотим вас угостить… Мы просим что вы приказали что нам волы продали. Что вам угодно мы заплочим».[399]

Архимандрит принял вызов. Рандеву состоялось 22 июня на нейтральной полосе. Тема переговоров была одна: английский офицер требовал волов. Соловецкий настоятель отвечая, что волов в монастыре нет, есть коровы, которых отдать он не может, так как они кормят молоком монахов. Английский офицер пробовал припугнуть собеседника. Он говорил: «Мы отсюда поплывем, а через три недели явится здесь сильный флот, где будет наш главный начальник на таком корабле, что вы от одного взгляда будете страшиться, вы должны к нему с белым флагом прибыть для испрошения милости монастырю».[400] Не подействовало и это средство. Архимандрит непоколебимо стоял на своем, заявив, что коров не даст, а если неприятель попытается высадиться на остров, то он прикажет перестрелять буренок и бросить их в море в такое место, что никакой следопыт не найдет их. Тем и закончились переговоры представителей враждующих лагерей. В память об этом событии на усеянном валунами берегу Белого моря до сих пор лежит огромный каменный блок, так называемый «переговорный камень», на котором высечена надпись с кратким изложением содержания происходивших на этом месте переговоров настоятеля Соловецкого монастыря с английским парламентером.

23 июня неприятельские корабли удалились. Перед уходом французы перетаскали на пароход годичную норму дров, запасенных старцами, а командир английского корабля передал через сторожа в подарок соловецкому настоятелю штуцерную пулю.

Донесение в синод о событиях 21–23 июня архимандрит заканчивал словами: «Теперь в обители все остаемся в сильном страхе, окружены строгою блокадою со всех сторон, каждый день проходят мимо монастыря пароходы».

В промежуток между вторым и третьим посещениями Соловецкого монастыря английский фрегат побывал в Крестном монастыре. 2 июля неприятельские матросы ограбили Крестный монастырь: забрали кур, отняли большой карбас, называемый чугою, погрузили на него дрова и перевезли на свое судно.[401]

Утром 12 августа к Заяцкому острову вновь явился английский трехмачтовый пароход, тот самый, который до этого «нанес визит» Крестному монастырю. Весь день матросы охотились за зайцами и птицами. Англичане снова пригласили к себе Соловецкого настоятеля, но на этот раз он отказался без санкции высшего начальства вступать в переговоры с ними. 13 августа пароход ушел по направлению к Онеге.

Ровно через четверо суток, 17 августа, со стороны Архангельска подошел к монастырю большой трехмачтовый пароход англичан и бросил якорь на прежней стоянке у Большого Заяцкого острова. Через несколько часов к нему приплыл другой английский корабль такого же размера. На шлюпках команды обоих судов были доставлены на Заяцкий и другие мелкие острова Соловецкой группы. Один пароход был тот самый, который останавливался у стен монастыря 15 июня. Тогда англичане ознаменовали свое пребывание на Заяцком острове тем, что перетаскали всех монастырских баранов. Матросы на этом корабле, по отзыву старца Мемнона, «страшные грабители, нахалы и грубияны». В этот приход часть матросов задержала в комнате сторожа «под видом дружеского ласкания», а другая группа вояк в это время разломала замок у дверей в кладовую и забрала все съестные припасы. Офицеры развлекались стрельбой по птицам и зайцам.

Весь день 18 августа оба парохода простояли на якорях. Один из них отмечал какой-то праздник: пароход был украшен флагами, салютовал из пушек. Утром 19 августа оба корабля снялись с якорей «и на всех парусах при сильном попутном ветре и парах ушли мимо Соловецкого острова в море».[402]

Во время нахождения английских кораблей на Соловецких островах монастырская воинская команда и дружина из охотников, послушников и монахов не сводили глаз с судов, стоявших на рейде, имели «строгий надзор денно и ночно и в скрытых и в видимых местах, на случай вздумал бы неприятель высадку учинить».

Но неприятель не собирался «учинять высадки». Он извлек для себя урок из неудач прошлого года и не проявлял никакого желания вступать в единоборство с монастырем.

Неудачная для противника кампания 1854 года в северных водах России и, главным образом, поражение под стенами Соловецкой крепости, запятнали репутацию английских офицеров, участвовавших в сражении 6–7 июля. Состав неприятельских кораблей и экипажей в навигацию 1855 года в значительной степени обновился. Не встречались у Соловецкой островной группы во вторую кампанию фрегаты «Бриск» и «Миранда», опозоренные бесславным нападением на обитель.

За поражение под Соловецким монастырем расплатился карьерой сам главнокомандующий союзной эскадрой, действовавшей в 1854 году в Баренцевом и Белом морях, Э. Омманей. Он был смещен адмиралтейством подобно тому, как был отстранен от дел за бомарзундскую операцию 1854 года командующий английской эскадрой в Балтийском море Чарльз Непир.

Моральный дух личного состава союзного флота после неудач кампании минувшего года на Севере резко пал. В 1855 году неприятель вел себя в наших водах осторожнее, избегал открытых боев с поморами. Порой проявлял излишнюю робость. В селе Пурнема англичане приняли звуки пастушьего рожка за сигнал к сбору и поспешно снялись с якоря, хотя до этого готовились высадить десант.[403]

Часть матросов и отдельные офицеры понимали несправедливый характер войны и порицали свое командование и правительство. Так, например, английский офицер-переводчик, назвавшийся Антоном, выражался «нескромно о прошлогодичном начальнике эскадры»,[404] часто по-русски «бранил свое начальство» и выражал недовольство затянувшейся войной. Однажды в беседе со стариком Мемноном он до того разоткровенничался, что высказал свои сокровенные мысли: «Мне жаль вас, Россия добрая, я у вас по городам многим бывал, и в Киеве, и в пещерах был; что ж нам делать, когда наша королева нас посылает на это дело».

С таким настроением части матросов и офицеров нельзя было рассчитывать на успех в открытом бою с Соловецким монастырем. Приходилось пугать монастырь угрозами нападения и ограничиваться мелким хищничеством на Соловецких островах.

Последний раз в навигацию 1855 года англичане появились у Соловецкого монастыря 9 сентября. Как и в предыдущие посещения, они высадились на Большом Заяцком острове и пробыли на нем 9, 10 и 11 сентября. Офицеры и матросы отдыхали, сушили одежду. Перед уходом англичане разграбили ранее разоренную ими церковь, которая «уже и не запиралась на замок», унесли личное имущество сторожа. Утром 11 сентября английский фрегат снялся с якоря и ушел к островам Кузова. Больше Соловецкий монастырь не видел неприятельских судов. Наступила осень. Корабли англо-французской эскадры ушли из северных вод России в свои порты и на этот раз навсегда, оставив о себе печальную память в виде сожженных городов и сел, разграбленных становищ рыбаков и зверобоев.

В марте 1856 года воюющие державы подписали Парижский мирный трактат. Соловецкий монастырь свободно вздохнул. Больше ему не угрожали внешние враги. Можно было переходить к мирной деятельности.

Крымская война выявила слабые места в обороне Архангельского Поморья. Кроме Соловецкого кремля и Новодвинска, все береговые укрепления на Севере были сделаны наспех и не представляли для интервентов серьезных препятствий. Царизм не имел на Белом море и в Архангельске флота, необходимого для отражения нападения западных держав. Устаревшие деревянные парусники с примитивным вооружением в количестве, не превышающем полдесятка единиц, не могли бороться с многопушечными винтовыми кораблями противника. Это позволяло 7–8 англо-французским кораблям держать в осаде все побережье Белого и Баренцева морей. По хвастливому заявлению одного английского офицера, цель блокады была «достигнута в полной мере; торговые сношения с Архангельском, Онегой, Кемью и другими менее их важными местами прерваны совершенно».[405]

Два года войны и блокады серьезно подорвали экономику Поморья и разорили хозяйство местных крестьян-промышленников. Рыболовецкий и охотничий промыслы — главное занятие и источник доходов крестьян прибрежных сел и соловчан — пришли в упадок. Огнем неприятельской артиллерии и действиями десантных групп было уничтожено около 500 домов и подсобных построек местных жителей. Крестьяне потеряли несколько сот голов крупного и мелкого скота, много хлеба, рыбы, сала, птицы. Подорваны были судостроение и торговля. Внешнеторговый оборот Архангельского порта сократился с 5388,4 тыс. руб. в 1853 г. до 210,3 тыс. руб. в 1855 г., то есть в 25 раз.[406] Пришел в упадок рыбный промысел Кольского края. За эти же годы доставка трески в Архангельск с Мурманского берега сократилась с 280019 пудов до 25748 пудов.[407] Понадобилось время, чтобы залечить раны, нанесенные Северу разбойничьими действиями англо-французской эскадры в Белом и Баренцевом морях в 1854–1855 годах.

Передовые русские люди, извлекая уроки из войны, предлагали перейти от парусно-деревянного флота к винтовому судостроению в Архангельске. Но правительство крепостников не вняло этим голосам. Наоборот, после Крымской войны оно ослабило оборону Севера. Летом 1856 г. был разоружен Соловецкий монастырь. В Новодвинскую крепость отправили всю артиллерию и снаряды, полученные обителью в дни войны: 8 пушек 6-фунтового калибра, 4 пушки 18-фунтового калибра, 2 единорога.[408]

В архангельские гарнизонные батальоны вернулись из Соловков 100 рядовых, 6 унтер-офицеров и барабанщик. Выехали с острова фейерверкеры В. Друшлевский, И. Рыков и лекарь Смирнов. В Соловецком монастыре по-прежнему осталась одна инвалидная команда для охраны заключенных и островов. Впрочем и она пробыла здесь после Крымской войны недолго.

С 1862 года прекратилось строительство кораблей на Соломбальской судоверфи, начатое, как отмечалось, при Петре Первом. В следующем году упразднили Новодвинскую крепость.

События времен Крымской войны на Севере показали, что царизм был не способен организовать оборону края от нападения западноевропейских государств. Защита Севера возлагалась на местное население и «инвалидные команды». Поморы с честью выдержали выпавшие на их долю тяжкие испытания. Плохо вооруженные, еще хуже обученные военному делу, грудью встали они на защиту своих городов и сел, своей Родины, и войска интервентов, оснащенные новейшим оружием, натолкнувшись на героическое сопротивление, терпели поражение всюду, где принимали или навязывали бой местным силам самообороны. Поморы по праву стяжали себе славу победителей.

Северян вдохновляли на борьбу с англо-французскими кораблями и десантами бессмертные подвиги героев севастопольских бастионов, участников кровопролитных боев на Малаховом Кургане.

Жители Поморья с большим энтузиазмом откликнулись на призыв оказать помощь защитникам Севастополя и их семьям. В фонд помощи севастопольцам поступали трудовые деньги северян и перевязочные материалы.

После окончания войны, в мае 1856 года, Архангельское адмиралтейство по заданию правительства построило для моряков 32-го Севастопольского флотского экипажа 6 винтовых лодок (клиперов). Это явилось поводом для приезда в наш город участников обороны Севастополя.

26 мая (7 июня) 1856 года черноморцы в составе 15 офицеров и 502 унтер-офицеров и матросов прибыли в Архангельск. Встреча жителей города и воинов гарнизона с моряками 32-го экипажа, увенчанными севастопольскими лаврами, вылилась в большой всенародный праздник.

Со всех концов города многочисленные толпы народа стекались к Буяновской пристани, к которой пришвартовались приплывшие из Вологды суда с севастопольцами. Выстроившихся на улице моряков приветствовали одетые в парадную форму воины местных частей и гражданское население. По русскому обычаю дорогим гостям преподнесли хлеб-соль и поздравили с благополучным прибытием в Архангельск. Военный губернатор и главный командир Архангельского порта С.П. Хрущев принял рапорт командира экипажа капитана 2-го ранга А.А. Попова, прошел по рядам храбрых воинов и поздоровался с ними.

После официальной части моряки под музыку, осененные своим боевым бело-голубым экипажным флагом, двинулись церемониальным маршем по главному проспекту к Соборной площади, где отважных воинов приветствовало местное духовенство. После обязательного по тем временам молебствия купец Криваксин дал завтрак «нижним чинам» — матросам и унтер-офицерам, во время которого играл оркестр и произносились тосты в честь виновников торжества. Офицеры завтракали в доме начальника губернии. И здесь не было конца тостам и крикам «ура». После завтрака моряки ротными колоннами двинулись в Соломбальское адмиралтейство в отведенные для них квартиры.

В последующие дни приемы, балы и обеды продолжались. Архангельск угощал черноморских витязей как родных братьев тем, что было у него лучшего. Моряки благодарили за теплоту, радушие и гостеприимство. На встречах за обеденными столами обменивались тостами и речами.

30 мая на балу в «благородном собрании» с воспоминаниями о боях за Севастополь выступили капитан-лейтенант Станюкович, лейтенант Чернявский и мичман Богданович. В ответных речах приветствовались богатыри земли русской, были зачитаны стихи, специально для этой цели сочиненные.

29 мая во время одного из обедов нижних чинов, состоявшегося в Соломбале на плац-парадном месте, на зеленом лугу, А.А. Попов вручил группе моряков, прославившихся в 349-дневной битве за Севастополь с армиями и флотами четырех держав, георгиевские кресты и поздравил их с заслуженной наградой.

16 июля в доме Немецкого клуба состоялся заключительный обед. Архангелогородцы подарили морякам большой серебряный кубок — символ восторга перед защитниками Севастополя и любви к ним. На одной стороне кубка была сделана надпись «Архангельское городское общество», на другой — «Славным защитникам Севастополя 32-го флотского экипажа». Принимая подарок. А.А. Попов выразил желание хранить кубок в церкви, где покоится прах защитников России адмиралов Лазарева, Корнилова, Нахимова, Истомина.

Торжества по случаю пребывания в Архангельске участников обороны Севастополя подробно освещались в местной печати. Серию статей напечатали Архангельские губернские ведомости в неофициальной части за 1856 г. (№№ 22, 23, 29). Из документов и газетных материалов видно, что в период пребывания в Архангельске черноморцев в городе царил необычайный патриотический подъем. Встречи с моряками превратились в демонстрацию патриотических чувств истинных сынов России — героев Севастополя и защитников Северного Поморья.