"Соловецкий монастырь и оборона Беломорья в XVI–XIX вв" - читать интересную книгу автора (Фруменков Георгий Георгиевич)

§ 2. Бомбардировка Соловецкого монастыря 6–7 июля 1854 года Героизм островитян

В первых числах июня 1854 года от шкиперов иностранных судов и наших мореходов поступили в Архангельск сведения, что в водах Белого моря, на пространстве от мыса Святой Нос до острова Сосновец, замечены английские и французские военные корабли, а именно: 3 парохода, 3 парусных фрегата, один бриг, одна шхуна и два парусных тендера.[334] Из такого количества боевых кораблей (10 единиц) состояла англо-французская эскадра, приведенная летом 1854 года в Белое море капитаном английского флота Э. Омманеем. Ударную силу эскадры составляли корабли с винтовыми двигателями, оснащенные мощной осадной артиллерией.

Вторгшиеся в северные территориальные воды России корабли интервентов останавливали и осматривали проходившие в разных направлениях торговые суда, отбирали груз. 5 июня английские фрегаты задержали у трех островов шхуну «Волга», принадлежавшую кемскому мещанину Василию Антонову, которая шла с грузом муки в Норвегию. Судно с товаром в качестве первого «победоносного» трофея отправили в Англию.[335] Через несколько дней после этого задержаны были в открытом море торговые ладьи крестьянина Филиппа Ситкина и мещанина Василия Ломова.

14 июня по устроенной линии телеграфов (условные зрительные сигналы) с Мудьюжского маяка дано было знать, что два паровых и один парусный фрегат англичан бросили якорь недалеко от Берёзового Бара[336] (так называлась отмель поперек всего устья Северной Двины в 50 верстах от Архангельска) и направили баркасы для промера глубины реки.

Неприятельские корабли, стоявшие у Бара, сделали несколько попыток высадить на остров Мудьюг десант, но каждый раз шлюпки врага отгонялись пушечным и ружейным огнем. Самая дерзкая попытка овладеть берегом была предпринята 22 июня. Утром этого дня один британский фрегат подошел, сколько позволяла ему глубина, к северной части острова Мудьюг. Под прикрытием огня парохода, бросившего якорь в двух верстах от маяка, 6 гребных судов с вооруженными людьми пошли к берегу и стали делать промер. Действия неприятеля были замечены командиром отряда канонерских лодок, который выслал навстречу врагу 90 вооруженных матросов с двумя полевыми орудиями под начальством лейтенанта Тверитинова. Скрытый высоким берегом Тверитинов приблизился к гребным судам на пушечный выстрел и открыл огонь из пушек. Англичане поспешно вернулись на свою плавучую базу. У защитников острова потерь не было, у неприятеля убит один матрос.[337] Вслед за этим наши гребные суда под обстрелом врага сняли ночью 23 июня все бакены, обозначающие фарватер, и тем самым не дали возможности чужеземцам приблизиться к Архангельску. За успешное отражение нападения врага на Мудьюг всем нижним чинам было выдано по рублю серебром на человека.[338]

До 22 июня действия неприятеля, стоявшего у устья Северной Двины, ограничивались тем, что он останавливал возвращавшиеся с моря промысловые суда, груз конфисковывал, а ладьи сжигал.[339] Уже на следующий день после подхода к Бару англичане перехватили три ладьи с продовольствием, шедшие в Архангельск, и две из них сожгли, одну потопили, а через сутки задержали судно «Святой Николай», принадлежавшее крестьянину Кольского уезда Филиппу Жидких, которое везло из Кандалакши 3500 бочек сельдей. Груз отобрали, оборвали паруса на судне, изрубили снасти, кинули якорь в море, а команду перевезли на свой пароход и бросили в трюм. Так поступали интервенты и с другими судами. За первую неделю было ограблено, потоплено и сожжено до 20 каботажных судов разной величины, направлявшихся в город. Ладьи же, перевозившие из Архангельска казенную муку, неприятель перехватывал и, посадив на них свой экипаж, отправлял в Англию.

Такой «мелкий разбой» не мог утолить волчьих аппетитов агрессоров. Они жаждали добычи и славы. А стоянка у Мудьюга не могла принести ни того, ни другого. Мелководье Бара, по мнению компетентных лоцманов, было непреодолимым препятствием для крупных глубокосидящих неприятельских кораблей. Уже в июне 1854 г. столичная пресса заверила читателей, что фрегаты западноевропейских держав «не могут перейти Бар».[340] Понимал это и неприятель. Ему поневоле пришлось отказаться от мысли овладеть Архангельском и менять тактику. Корабли союзной эскадры снимаются с якорей и, пользуясь слабостью царского флота на Севере,[341] начинают безнаказанно крейсировать по Белому морю, хозяйничать в русских территориальных водах, ходить по разным направлениям, бомбардировать города, разорять рыбачьи тони, отбирать у поморов орудия лова, совершать другие действия, недостойные цивилизованных наций.

25 июня один из пароходов, накануне покинувший Бар, подошел к приморскому селу Сюзьма, что в 80 верстах западнее Архангельска, и, увидев на берегу собравшихся вооруженных крестьян, как бы для забавы послал в них две бомбы огромного калибра. Одна угодила в дом Андрея Сметанина и подожгла его, но крестьяне быстро ликвидировали пожар.[342] После этого фрегат повернул к временной базе англо-французского флота в Белом море острову Сосновец, где его поджидали остальные суда эскадры. 29 июня английский пароход, остановившийся между селениями Кузоменским и Чаваньгским, высадил на берег 2 офицеров с 15 матросами, которые ограбили рыбачью избушку Василия Климова, застрелили корову с телушкой и, погрузив весь домашний скарб рыбака с убитыми коровьими тушами на фрегат, ушли в море.[343]

Э. Омманей наметил своей жертвой Соловецкий монастырь. 6 июля в 8 часов утра дозор с монастырской башни заметил приближающиеся к острову из-за Белушьего мыса два вражеских судна. То были английские 60-пушечные новейшей конструкции трехмачтовые пароход-фрегаты «Бриск» и «Миранда» — краса и гордость эскадры. Они остановились в 10 верстах от ограды.

Часов через пять корабли снялись с якоря и поплыли по направлению к Кеми. Но не прошло и часа, как пароходы снова появились, подошли к монастырю на орудийный выстрел и стали против береговой двухпушечной батареи, замаскированной каменистым пригорком на краю морского мыса. На одном из них стали поднимать переговорные флаги. Не обученный такому способу собеседования, монастырь не отвечал на сигналы. Тогда англичане сделали три выстрела. Соловецкие артиллеристы послали в ответ два трехфунтовых ядра. Это недоразумение явилось для командира английской эскадры предлогом к открытию бомбардировки. На мирную обитель полетели бомбы, гранаты, ядра…

К сожалению, монастырские орудия, расставленные на стене, не могли отвечать врагу. Ядра, пущенные ими, не долетали до кораблей, ложились на окраине острова и вредили береговым канонирам, которые вели огонь по неприятелю. К чести береговых артиллеристов, они отстреливались так удачно и метко, что в результате нескольких выстрелов один из снарядов попал во вражеский пароход «Миранда», который был ближе к берегу и обстреливал остров, и сделал в нем пробоину. Ходили слухи, что у англичан были и человеческие жертвы.

После часовой канонады, за время которой сделано было неприятелем около 30 выстрелов, поврежденный фрегат отошел за кладбищенский мыс, где стоял другой корабль, и на глазах монастырского населения стал ремонтироваться. Когда дуэль закончилась, фактический верховный военачальник вооруженных сил острова отец Александр при всем народе поблагодарил фейерверкера Друшлевского за удачный выстрел, поздравил пушкарей с победой и пообещал представить их к правительственной награде.

Первый успех окрылил защитников крепости. Они почувствовали прилив сил и на следующий день действовали более хладнокровно и уверенно.

7 июля 1854 года в 5 часов утра гребной парламентарный катер под белым флагом с фрегата «Бриск» доставил к берегу депешу на английском и русском языках. На конверте была надпись на одном русском языке в несколько загадочных выражениях: «По делам ее великобританского величества. Его высокоблагородию главному офицеру по военной части Соловецкой».[344] В письме говорилось, что монастырь принял на себя характер военной крепости, имеет гарнизон солдат государя всероссийского, которые 6 июля «палили на английский флаг». Оскорбленный этим, Омманей предъявлял монастырю ультиматум из 4 пунктов. Он требовал:

«1. Безусловной уступки целого гарнизона, находящегося на острове Соловецком, вместе со всеми пушками, оружием, флагами и военными припасами.

2. В случае какого-нибудь (подчеркнуто в тексте. — Г. Ф.) нападения на парламентарный флаг, с которым эта бумага передана, немедленно последует бомбардирование монастыря.

3. Если комендант гарнизона не передаст сам свою шпагу на военном пароходе е. в. в. «Бриск» не позднее как через три часа после получения этой бумаги, то будет понятно, что эти кондиции не приняты и в таком случае бомбардирование монастыря должно немедленно последовать.

4. Весь гарнизон со всем оружием должен сдаваться как военнопленные на острове Песий в Соловецкой бухте не позлее, как через шесть часов после получения этой бумаги».

Ультиматум украшала напыщенная подпись: «6/18 июля Эрасмус Омманей, капитан фрегата е. в. в. и главнокомандующий эскадрою в Белом море и проч., и проч., и проч.».

Самонадеянный Омманей был уверен в победе. Он не сомневался, что монастырь немедленно капитулирует со всеми военными материалами и гарнизоном, то есть инвалидною командою. Поэтому он так педантично расписал по часам и минутам кто, где и когда должен сложить оружие и сдаться ему в плен. Каково же было удивление английского командующего, когда обитель отклонила его наглые домогательства.

Сразу после получения грозной депеши, не медля ни минуты, Александр созвал своеобразный военный совет, на который пригласил старших монахов и начальника инвалидной команды. Этот ареопаг соборных старцев единодушно отверг ультиматум интервентов. Иронический ответ за коллективной подписью «Соловецкий монастырь» (архимандрит не хотел подписывать ноту своим именем) был составлен на одном русском языке и тотчас же вручен английскому офицеру связи. В ответе говорилось, что начальство Соловецкого монастыря отводит как совершенно необоснованное и насквозь клеветническое обвинение в том, что русские пушки ни с того ни с сего первыми открыли пальбу по английским кораблям. Вносилась существенная поправка. На самом деле стрельбу начали орудия пароходов, после чего монастырь, естественно, вынужден был обороняться. Далее давался ответ на каждый пункт ультиматума:

«1. Гарнизона солдат е. и. в. монастырь не имеет… и сдавать гарнизона, за неимением оного, нечего, и флагов, и оружия, и прочего не имеется.

2. Нападения со стороны монастыря на парламентарный флаг не могло последовать и не сделано, а принята присланная депеша в тишине.

3. Коменданта гарнизона в Соловецком монастыре никогда не бывало и теперь нет, и солдаты находятся только для охранения монашествующих и жителей.

4. Так как в монастыре гарнизона нет, а только охраняющие солдаты, упоминаемые в 3 пункте, то и сдаваться, как военнопленным, некому».[345]

Проживавший в монастыре отставной чиновник Соколов отвез на шлюпке письмо адресату и в нейтральной зоне вручил его английскому офицеру. Тот заявил, что ввиду отклонения требований командования союзной эскадры «начнется бомбардирование и монастырь совсем будет разорен, и при этом высадятся находящиеся на пароходе русские пленные». Примитивная английская хитрость была разгадана, и монастырь отказался принять под видом русских военнопленных неприятельский десант. Все же враг попытался привести свою угрозу в исполнение, но замеченная им в прибрежном лесу засада — рассыпанные ратники с ружьями — окончательно заставила его отказаться от мысли высадить на острове «пленных», то есть своих стрелков.

Раздраженный отрицательным ответом и неудачей с десантом Омманей рвал и метал: он обещал за три часа сжечь монастырь до почвы, сравнять его с землей. Но сделать это оказалось значительно сложнее.

Едва только парламентер причалил к берегу, противник стал готовиться к бою. Фрегаты развели пары. Когда стрелки часов показали без четверти восемь, раздался бортовой залп орудий, возвестивший начало сильнейшей канонады, когда-либо пережитой монастырем.

Имея в 12 раз больше артиллерийских стволов, чем осажденные, и по крайней мере пятикратное превосходство в живой силе (на пароходах было не менее 250–300 бойцов), неприятель с неимоверным ожесточением штурмовал крепость.

Огненным градом сыпались на монастырь бомбы, гранаты, картечь, 3-пудовые, 96-фунтовые, 36-фунтовые и 24-фунтовые каленые ядра. Вражеские снаряды сверлили монастырские здания, плотно ложились у ограды, устилали двор цитадели, перелетали через стену в так называемое Святое озеро, вздымая вверх фонтаны воды.

120 корабельным пушкам отвечали 10 монастырских: 2 чугунные 3-фунтового калибра посылали неприятелю ядра величиной с яблоко с берега, а с полудня, когда один из фрегатов обошел Песий остров, приблизился к монастырю и стал против южной и западной башен, снялись со своих позиций и подтянулись к монастырю лишенные защиты береговые орудия, но зато с этого времени стали эффективно отстреливаться 8 пушек 6-фунтового калибра с крепостной стены. Ими распоряжались Никонович и Друшлевский.

Особенно отважно сражалась 7 июля береговая батарея под командованием унтер-офицеров Пономарева и Николаева. Ее прислугу составляла команда из 10 инвалидов с горстью храбрецов-охотников. Между батареей и орудиями врага весь день продолжалась настоящая дуэль. Залпы с моря и с берега сливались в грохот сплошной канонады. Стрельба слышна была в приморских селениях, удаленных на 100 верст от монастыря. Огонь батареи подкреплялся ружейной пальбой засевших в кустарнике стрелков-волонтеров, выстрелы которых, хотя и не опасные для врага, отвлекали его внимание от монастыря. Из стрелков «отменно оказали свое мужество» отставной унтер-офицер из гвардии Николай Крылов, командовавший одним из отрядов добровольцев, рядовые Тимофей Антонов, Терентий Рагозин, а также один иностранец, норвежский подданный, мещанин города Тромсе Андрей Гардер, прибывший в монастырь в качестве экскурсанта за неделю до нападения на него англичан. Архимандрит доносил в синод, что Гардер «удивительно смелое производил стреляние в судно неприятеля».[346] В докладе военному губернатору Соловецкий настоятель отмечал особые заслуги прапорщика Николая Никоновича, который «с удивительной храбростью, неустрашимостью, хладнокровием и распорядительностью, под выстрелами неприятеля, делал распоряжения на батарее перед судами неприятеля и на стене монастырской».[347]

Истинными патриотами России проявили себя те, кому не доверяло правительство, кто был занесен в «черный список» царизма и томился в заключении. Архимандрит оказался вынужденным упомянуть в докладе среди отличившихся стрелков арестантов — бывшего студента Киевского университета Егора Андрузского и бывшего придворного певчего Алексея Орловского, а также сосланных в монастырь отставного рядового, разжалованного из поручиков Николая Веселаго, титулярного советника дворянина Ивана Якубовского, неслужащего дворянина Андрея Мандрыку, фельдфебеля Якова Пыжьянова и рекрута из раскольников Ивана Шурупова. «Все они с самоотвержением действовали против неприятеля в лесу в охотниках», — доносил Александр в синод.

Перед ратниками стояла задача — не допустить высадки неприятеля на берег. А если бы англичанам все же удалось высадить десант, то охотники должны были сбросить его в море. В этом случае им пришел бы на помощь имевшийся в запасе небольшой резерв из послушников и богомольцев, вооруженных бердышами, топорами и пиками. Таков был план.

Вчерашние штатские люди, представители самых мирных профессий, стрелки до конца выполнили свой патриотический долг. Они самоотверженно обороняли позиции до тех пор, пока продолжался обстрел берега.

В 5 часов вечера со свистом пролетело последнее 96-фунтовое ядро. Оно пробило икону богородицы, находившуюся над западными дверями при входе в большой Преображенский собор. После этого канонада, продолжавшаяся без перерыва 9 часов 15 минут, умолкла. В начале шестого часа фрегаты «Бриск» и «Миранда» стали на якорь. На судах прекратилось всякое движение. Усталые матросы отдыхали.

Каковы итоги двухдневных боев за монастырь? Без всяких обиняков скажем, что под Соловецким монастырем интервенты потерпели тяжелое поражение. Их престижу был нанесен непоправимый урон. В письме к Бойлю архимандрит Александр в одной фразе подвел итоги боев: «Враг вынужден был со стыдом удалиться от нас без исполнения своего намерения».

Осада монастыря легла несмываемым пятном позора на британский флаг. Бессмысленная и жестокая со всех точек зрения, вызвавшая недоумение в странах Европы, в том числе и в самой Англии, бомбардировка острова не принесла серьезного ущерба обители, несмотря на то, что только во второй день боев орудия английских пароходов выбросили из своих жерл до 1800 ядер и бомб.[348]

А какой вред причинили они монастырю? Самый мизерный. Во всяком случае, значительно меньший, чем можно было предполагать. Продырявленной насквозь вражескими снарядами оказалась только так называемая Архангельская гостиница, которую летом занимали приезжавшие в монастырь богомольцы. Но и это большое двухэтажное деревянное здание, стоявшее за оградой, на открытом поле, на пути выстрелов, неприятель не сумел ни разрушить, ни зажечь калеными ядрами. Разрушения в самом монастыре оказались столь незначительными, что Александр обещал синоду исправить их в несколько часов. Ядрами были пробиты стена Онуфриевой кладбищенской церкви, стены Преображенского собора и проломан купол Никольской церкви. В нескольких местах снаряды повредили монастырскую ограду. Этим и исчерпывался весь материальный урон, нанесенный монастырю. Начинавшийся несколько раз внутри обители пожар «легко тушили накидкою войлоков, смоченных водой, и малыми заливными брандспойтами, расставленными по крепостной стене».

Соловецкий настоятель в своем донесении в синод от 10 июля 1854 года[349] делал совершенно правильный вывод: «Все бесчеловечные усилия неприятеля, клонившиеся к тому, чтоб совершенно нанести разрушение ей (обители) своими страшными снарядами, остались посрамленными и постыженными».

Человеческих жертв в монастыре в оба боевых дня по счастливой случайности не было. Жители острова не прятались, подвергали себя всем опасностям, смотрели смерти в глаза, даже излишне рисковали, когда 7 июля во время стрельбы неоднократно ходили по кремлевской стене крестным ходом, но снаряды щадили их.

Героизм, проявленный народом, монахи использовали для лживой пропаганды, будто «великое ходатайство и заступление перед богом соловецких чудотворцев о святой обители» спасло ее от разрушения, а население от гибели. Такими проповедями духовные пастыри сознательно обманывали свою паству. Им нужно было прославить обитель, увеличить приток богомольцев в православную Мекку Севера, чтобы ещё туже набить свои карманы. Именно с этой целью Соловецкий настоятель в своем донесении в синод сразу после ухода неприятельских фрегатов выдвинул целую программу действий по увековечению памяти неудачного покушения англичан на обитель.[350] Синод одобрил предложения отца Александра.

Монахи торопились. Своеобразный музей под открытым небом создавался в дни, когда корабли союзной эскадры крейсировали в водах, омывающих острова Соловецкого архипелага, и не была еще снята угроза повторного нападения на обитель. В числе новостроек 1854 года фигурирует в отчете архимандрита устроенная на главном дворе на каменном фундаменте «решетчатая деревянная огородка, окрашенная масляной краской, в коей помещены собранные неприятельские ядра и черепки разорвавшихся бомб во время бомбардирования в июле месяце Соловецкого монастыря».[351] Внутри ограды сложили из осколков вражеских бомб и 212 снарядов три пирамиды: одну из 42 штук гранат и ядер 96-фунтовых; вторую из 170 гранат и ядер 36-фунтовых; третью из разорвавшихся кусков разного калибра снарядов. Тут же у пирамид для всеобщего обозрения установили две батарейные 3-фунтового калибра чугунные пушки, которые отражали нападение англичан на монастырь и повредили вражеский пароход. На зданиях и крепостных стенах обвели черными кружками те места, куда попадали неприятельские ядра. Все это должно было внушить паломникам ту мысль, что не одним оружием и храбростью защитников спасена «святая обитель».

Новую кампанию по одурачиванию легковерных простаков развернули соловецкие старцы в 1855–1856 гг. Для этого был использован следующий случай: 10 июня 1855 года малярный староста монах Григорий и слесарь послушник Василий Чудинов, осматривая крышу Преображенского собора, чтобы выяснить, не нуждается ли она в починке, неожиданно нашли за иконой богородицы, поврежденной неприятельской бомбой 7 июля 1854 года, неразорвавшуюся гранату 26-фунтового калибра.[352] Она пролежала в деревянном карнизе, у подножья иконы, неизвестной никому без малого целый год. В присутствии множества народа граната была снята с крыши и разряжена артиллерийским фейерверкером М. Рыковым. Снаряд оказался начиненным порохом, с медной механической трубкой. По этому поводу был составлен акт, скрепленный 82 подписями очевидцев, в котором говорилось, что «если б граната разорвалась, то могла бы разрушить икону и всю стену храма». А коль этого не случилось, то делается вывод: «Сим явно доказывается бывшее великое заступление царицы небесной о Соловецкой обители, не допустившей причинить пагубу оною гранатою».[353]

Нет ничего более кощунственного и нелепого, чем басни о чудесном спасении монастыря, его архитектурных ценностей, людей и имущества всевышним. Они умаляют реальный человеческий героизм, проявленный всем населением острова.

Огромные английские пароходы, оснащенные тяжелой осадной артиллерией, были отогнаны от монастыря и опозорены перед всем миром защитниками крепости — инвалидами и охотниками, которые если чем и пренебрегали 6–7 июля, то разве только своей жизнью. Русские люди понимали, что отступать им некуда, со всех сторон море, и стояли насмерть. Островитяне проявили исключительное самообладание, выдержку и изумительную стойкость в обороне.

Защитники Соловецкого монастыря одержали военную и морально-политическую победу над английскими интервентами. Они продемонстрировали как военное мастерство, так и большую стойкость духа. Агрессор был побежден героизмом простых русских людей, их безграничной храбростью и преданностью своему Отечеству.

Мужественная оборона куска родной русской земли, отрезанного от материка серым, вечно холодным морем, представляет собой важный момент в истории тяжелой и в целом неудачной для царизма Крымской войны.

Импровизированный памятник в виде пирамид из вражеских ядер, осколков бомб, многочисленные проломы, пробоины, вмятины на монастырских постройках и стенах стали в глазах русских людей символом ратных подвигов северян, а не свидетельством «заступления царицы небесной за Соловецкую обитель», во что хотели превратить их отцы православной церкви. Смертоносные английские снаряды, спокойно лежавшие во дворе монастыря, красноречивее елейных рассказов, помещенных в периодической печати, повествовали о мужестве народа, нанесшего поражение врагу. Жители Соловков показали пример патриотизма, самоотверженного служения Родине, защиты ее национальной независимости и территориальной целостности.

За мужество, проявленное при обороне Соловецкого монастыря 6–7 июля 1854 года, была награждена, кроме духовного начальства, большая группа инвалидов и гражданских лиц.[354] Прапорщик Николай Никонович получил орден св. Анны 3-й степени с бантом, фейерверкер Вицентий Друшлевский — знак отличия военного ордена и следующий класс, унтер-офицеры Павел Николаев — знак отличия военного ордена и Харлам Пономарев — единовременно 25 рублей серебром из государственного казначейства. Рядовому Николаю Яшникову простили штрафы.

Знаком отличия военного ордена наградили унтер-офицера Николая Крылова, а 20 солдат инвалидной команды и стрелков-волонтеров получили денежные премии, благодарности и другие поощрения. Норвежцу Андрею Гардеру выдали 75 рублей, рядовым Тимофею Антонову, Терентию Рагозину, Михаилу Фомину и другим (всего 13 человек) по 15 рублей серебром каждому.

По представлению соловецких властей, правительство согласилось смягчить участь некоторых ссыльных и заключенных Соловецкого монастыря, отличившихся в защите крепости. Царь распорядился: 1) Бывшего студента Егора Андрузского, содержащегося в арестантском остроге, освободить из монастыря «с определением на службу в Архангельск, впредь до совершенного исправления, и под строжайшим надзором местного начальства». 2) Титулярного советника Ивана Якубовского «освободить из монастыря с назначением на жительство под надзор полиции в г. Архангельске с тем, что если он обратится к прежней нетрезвой жизни, то опять заключить в Соловецкий монастырь». 3) Отставного рядового Николая Веселаго «переместить в Валаамский монастырь под строгий надзор настоятеля». 4) Дворянина Андрея Мандрыку «поместить на жительство с послушниками Соловецкого монастыря, но с ответственностью за него монастырского начальства». 5) Фельдфебеля Якова Пыжьянова «определить на службу в один из Архангельских внутренних гарнизонных батальонов унтер-офицером с предоставлением впрочем начальству права оставить его в Соловецкой инвалидной команде».[355]

Не лишним будет отметить, что монастырское начальство испрашивало для большинства ссыльных и заключенных больших «милостей», чем те, которые были им дарованы. Оно, например, считало, что Е. Андрузский, И. Якубовский, Н. Веселаго, Я. Пыжьянов заслуживают в награду за свои подвиги «освобождения из монастыря» с отменой дальнейшего полицейского надзора за их поведением и с предоставлением им права свободного выбора места жительства.[356]

Победа над сильным и коварным врагом у стен Соловецкого монастыря — яркая страница в истории Северного края. Поморы всегда гордились успешной обороной беломорского острова и отвагой его жителей. Среди самих островитян, по свидетельству писателя Вас. Ив. Немировича-Данченко, посетившего монастырь в 70-е годы XIX века, крепко держались предания об осаде крепости англичанами, и они часто вспоминали, как преподали нападающим урок.[357]

В честь успешной защиты монастыря сочинялись рассказы, складывались стихи, песни. Некоторые из них до сих пор известны старожилам Архангельской области. В 1960 году в деревне Рипалово Холмогорского района 74-летний Агафон Иванович Сажинов, проживший в начале нашего века год на Соловках, продиктовал студентам Архангельского педагогического института им. М.В. Ломоносова, членам диалектологического кружка, А. Гудковой и Л. Токаревой стихотворение, воспевающее подвиг защитников монастыря. Анонимный автор с исключительной теплотой отзывается о русском воине:

Защитнику окраинной крепости, в сердце которого «кровь мертвеет, как в войне победы нет», противопоставляются английские вояки с их «боевыми» качествами:

Эту же песню знал 75-летний односельчанин Сажинова Антон Михайлович Чистиков, который также в молодости бывал в монастыре. По рассказам обоих крестьян, в начале XX века песню пели на островах и в поморских селах. Текстологический анализ песни, записанной А. Гудковой и Л. Токаревой, убеждает нас в том, что она представляет собой новый, переработанный народом вариант стихотворения участника боев с интервентами соловецкого колодника И. Якубовского, опубликованного П. Федоровым.[358] В куплетах, которые распевали поморы, вытравлены ура- патриотические места и нет квасного патриотизма, которым были пропитаны стихотворения на эту же тему, печатавшиеся в тогдашних периодических изданиях.[359] В них умалчивается о царе и его духовных слугах, но прославляется народ, спасший Родину от вражеского нашествия.

Два дня боев за монастырь истощили скудные огневые запасы островитян. Кончился порох. На исходе были ядра. Нужно было заменить часть ружей, оказавшихся не пригодными для стрельбы.

Вечером 7 июля, когда канонада стихла, но фрегаты не уходили из монастырских вод и дальнейшие намерения их не были ясны, с противоположной стороны острова на баркасе отправился к архангельскому военному губернатору посланец с письмом настоятеля. Александр извещал Бойля, что в двухдневных боях израсходованы почти все боеприпасы, и просил прислать в помощь монастырской дружине «в самоскорейшем времени» воинскую добавочную команду с исправными ружьями и потребным количеством снарядов, а «в особенности до 20 пудов пороха».[360]

Адмирал Бойль остался верен себе. Он выдал пограничной крепости всего лишь два пуда пороха и двадцать 6-фунтовых ядер, заявив, что «других же средств к обороне обители в настоящее время доставить невозможно; да при том монастырю, защищаемому крепкими стенами и самим местоположением, неприятель не может нанести значительного вреда, кроме зажжения каких-либо монастырских зданий (утешил! — Г. Ф.), но распространение огня благовременно принятыми мерами легко может быть прекращено». Бойль дал Александру издевательский ответ. Он предложил архимандриту личным примером поддержать бодрость братии и увещаниями внушить ей, чтобы не печалились, не предавались напрасному страху и унынию, коль у обители есть такой всемогущий заступник, как бог. Вместе с тем адмирал позолотил горькую пилюлю и в неопределенных выражениях посулил журавля в небе. Он сказал гонцу, что сможет сделать кое-что для крепости лишь с наступлением осени, когда враги уйдут из наших вод.

Трудно сказать, была ли эта очередная глупость Бойля, всегда свысока относившегося к русским и своими менторскими поучениями подчеркивавшего, что он может лучше вести дела, чем доморощенные «лентяи и неучи», или сознательное предательство интересов России. На самом деле, зачем было обещать крепости помощь, когда неприятель перестанет досаждать ей? Монастырю нужны были подкрепления для борьбы с врагом, и он остро нуждался в них именно тогда, когда союзные суда крейсировали в районе островов. Даже монастырские святоши, обычно почтительно относившиеся к сильным мира сего, до того были возмущены поведением военного губернатора, что открыто говорили в своем кругу, перефразировав народную пословицу: «Надейся на Бойля, а сам не плошай». Адмирал, конечно, понимал, что он делает для Соловецкого кремля не все, что может, и дает ему далеко не все то, в чем нуждается остров. Начальник губернии чувствовал уязвимость своих позиций и, чтобы отвести от себя удар, в письме к царю оправдывал свое игнорирование запросов порубежной крепости тем, что отправка на Соловки вооружения в нынешних обстоятельствах «сопряжена с опасностью от неприятеля».[361]

Монастырю пришлось выискивать внутренние резервы укрепления обороноспособности и одновременно совершенствовать боевую выучку гарнизона. Архимандрит Александр признавался, что «горестные обстоятельства, в которых обитель находилась, заставили нас по необходимости изучать военную стратегию».[362]

Своими силами монастырские мастера сделали 17 лафетов, сбили 25 дощатых платформ для установки на них пушек. Насколько серьезные трудности испытывал монастырь в оружии и как он их преодолевал, свидетельствует такой пример: жители острова выкопали из земли пролежавшие в ней столетия 4 пушки, которые использовались для прикрепления судов во время стоянки. Да из этих орудий две пушки и 15 ядер пришлось уступить Кеми по просьбе населения приморского города.

Не без труда удалось монастырскому агенту купить в Архангельске частным порядком за наличный расчет 8 пудов пороха, да 2 пуда, как отмечалось, выдали ему бесплатно для 8 казенных пушек.

Подмога, хотя и небольшая, не была бесполезной: 16 июля 10 пудов пороха, прибывшие с большой земли, выгрузили на острове. Накануне этого дня на Соловки прибыл адъютант военного губернатора лейтенант флота Бруннер. Он был направлен своим начальником в инспекторскую поездку по всему берегу — от Архангельска через Онегу, Кемь в Соловецкий монастырь и Колу «для успокоения и ободрения жителей», словно только этого и недоставало поморам.

Адмирал вооружил адъютанта инструкцией, предписывавшей безоружным крестьянам поморских селений «заготовить дубины длиною от 5 до 6 футов, с заостренным концом, которые в руках их будут хорошим оружием, чтобы валить наповал и колоть неприятеля и внушить при этом крестьянам, что смелым бог владеет (sic!), и они с этим оружием легко победят англичан, которые весьма плохо управляются с ружьями».[363] Ничего не скажешь, высокого же мнения был Бойль о своих соотечественниках!

В монастыре Бруннер должен был осмотреть места, где стояли неприятельские фрегаты, проверить, правильно ли установлены пушки, и вообще проинспектировать цитадель, исправить недоделки оборонительной системы, если таковые окажутся.

Бруннер пробыл на острове с 15 по 24 июля. 20 июля он выслал отчет Бойлю.[364] Из этого документа мы узнаем, что в середине июля в монастыре было 3 оборудованных батареи из древних пушек 6-фунтового калибра. В одной из них лейтенант сделал некоторые улучшения: устроил печь для каления ядер и защитил ее бруствером. Для отражения высадки десанта 2 пушки 3-фунтового калибра были приспособлены к действиям полевой артиллерии. На крепостной стене орудия установили так, что «одни из них при содействии батарей могут поставить неприятеля в два огня, другие обстреливают места, по которым неприятель мог бы десантом приблизиться к крепости». Имелась «партия застрельщиков» из 25 человек под начальством отставного лейб-егеря, между батареями и кремлем действовал зрительный телеграф. Адъютант военного губернатора произвел на острове военные учения, которые, по его словам, оказались «довольно успешными». Бруннер высоко оценил моральное состояние и боевую подготовку защитников пограничной крепости, но отмечал недостаток вооружения и боеприпасов. Он робко просил Бойля выслать на остров на первый случай хотя бы 20 ружей из Ненокского посада, так как 15 ружей из имеющихся в местном гарнизоне совершенно негодны.

Дальнейшее поступление в монастырь подкреплений людьми, оружием и боеприпасами связано с энергичным заступничеством за обитель епископа Архангельского и Холмогорского Варлаама. Он знал о нуждах крепости, знал содержание просьб монастыря, адресованных Бойлю, негодовал по поводу отказа военного губернатора оказать помощь форпосту Северного края.

Епископ Варлаам забил тревогу о судьбе беломорской твердыни, трижды на протяжении одной недели 13, 14 и 17 июля строчил в синод докладные, в которых сообщал о подозрительном, с его точки зрения, поведении Бойля, прозрачно намекал на возможность измены с его стороны. Епископ упрекал губернатора в том, что он не оказывает должного сопротивления английскому флоту, не принимает мер к обороне вверенного ему края, особенно монастырей, к которым питал неприязнь, поскольку сам принадлежал к церкви англиканской, а не православной. Эти послания сами по себе столь выразительны, что мы не станем пересказывать их содержания, а приведем лишь одно из них с самыми незначительными сокращениями.

В письме от 17 июля 1854 года читаем: «О восполнении недостатков в людях и оружии отец архимандрит усиленно просил г. военного губернатора и форменно и словесно через присланного из монастыря нарочного иеромонаха, который, как донес мне после явки к военному губернатору на словах, со слезами и едва не на коленях просил его отпустить хотя бы пороха, который более всего нужен был для обители, но г-н военный губернатор по каким-то причинам не согласился удовлетворить его прошение к крайней нужде монастыря. Побуждаюсь крайнею опасностию монастырю и общим говором по городу, что если англичане займут Соловецкую обитель, то найдут там для себя все, не исключая и самого дока для стояния кораблей на зиму, то не оставят ее уже более, и Соловецкая обитель будет для них на Белом море тоже, что остров Мальта, и бедные поморы на Белом море, лишась всех выгод от промышленности своей рыбою помрут можно сказать голодной смертью. Я вчерашний день… нарочно ездил к г. военному губернатору и почти с горестными же слезами просил дать всевозможные средства к защите от врага обители Соловецкой, но, к прискорбию моему, и я получил в ответ только то, что до наступления осени, когда… уйдут враги восвояси, ничего для обители он сделать не может, а послал теперь только туда офицера (Бруннера. — Г. Ф.) осмотреть, где и какие места более слабы для вторжения врага и требуют нарочитого укрепления».[365]

Докладная кончалась уведомлением, что по имеющимся сведениям, на помощь фрегатам, атаковавшим монастырь, спешат другие суда союзников, чтобы совместными силами вновь напасть на крепость, и, если «еще часть эскадры соединится с опустошителями, тогда настанет для обители величайшая опасность». Поэтому автор письма просил синод «войти в немедленное сношение с г. министром военным или внутренних дел, дабы предписано было г. военному губернатору города Архангельска без замедления удовлетворить всем нуждам Соловецкой обители».

Ходатайство за Соловецкий монастырь раздражало адмирала. Он считал, что Варлаам сует нос не в свое дело, в письме к военному министру упрекал епископа в малодушии и трусости. Начальник Северного края обвинял местного владыку в тяжких земных грехах: «Преосвященный Варлаам, — писал он, — как мне известно из моих с ним разговоров, расстраивает себя тем, что, предаваясь напрасной и непомерной боязни неприятельского нападения, верит происходящим от этого страха тревожным снам и вступает в открытую беседу о настоящих политических делах с людьми до такой степени боязливыми и также мало понимающими военное и морское дело, как и сам преосвященный. В этих беседах епископ Варлаам и с своей стороны высказывает свои ни на чем не основанные опасения и даже в произносимых в церквах проповедях, увлекаясь сими ошибочными убеждениями, бывает так неосторожен, что словами своими не ободряет слушателей, как бы следовало пастырю, но напротив приводит в уныние и внушает недоверие к начальству, как передано мне об этом некоторыми почетнейшими лицами Архангельска, заслуживающими полное доверие».[366] Вместе с тем военный губернатор оправдывался перед столицей. Он сообщал, что старается аккуратно выполнять все рекомендации Петербурга по усилению обороны Соловецких островов, хотя тут же пояснял, что опасается посылать в монастырь вооружение и порох большими партиями, а предпочитает направлять то и другое мелкими порциями на малых судах. Но всякая помощь монастырю будет казаться местным руководителям церкви незначительной, по словам Бойля, потому что они сравнивают ее с той поддержкой, которую получила крепость в 1801 году, когда там находилось полторы тысячи солдат под начальством генерала Дохтурова.

К счастью, доводы Бойля не убедили правительство. Оно прислушалось к тревожным сигналам из Архангельска. Письма епископа не потонули в лабиринтах синодальной канцелярии. Им дали ход.

26 июля 1854 года граф Протасов представил копию цитированного письма Варлаама военному министру с ходатайством со своей стороны по существу просьбы, тот доложил царю, после чего сообщили Бойлю «высочайшую волю», дабы он всемерно содействовал снабжению монастыря «требующимися для оного военными припасами».[367] Военный министр предложил начальнику Архангельской губернии отчитаться перед ним о принятых мерах по укреплению обороны Соловков.[368]

Давление столицы возымело свое действие. Теперь у военного губернатора нашлись и люди, и пушки, и снаряды.[369] Еще 1 июля из Архангельского гарнизонного батальона через Рикасиху, Солзу, Золотицу на Соловки отправилась команда прапорщика Эйленгаупта. Крестьяне деревень, через которые проходили солдаты, встречали их хлебом и солью, отказывались от денег за подводы, перевозившие воинов. В конце июля отряд в составе 20 боеспособных солдат под начальством двух унтер-офицеров и одного офицера (Эйленгаупт) прибыл на остров с исправными ружьями и боевыми патронами по 60 на бойца. На смену «ненадежных ружей» монастырская команда получила 20 исправных ружей с комплектом зарядов к ним.

В начале октября 1854 года артиллерийский парк Соловков пополнился 4 пушками 18-фунтового калибра, которые были обеспечены боевыми снарядами. В гарнизон крепости влилось 80 рядовых с четырьмя унтер-офицерами и барабанщиком под командованием первого Архангелогородского гарнизонного батальона штабс-капитана Степанова. Он был направлен на остров для командования гарнизоном крепости и, как старший по званию, должен был сменить прапорщика Никоновича. 9 октября штабс-капитан Степанов рапортовал Бойлю, что 6 октября он прибыл на остров и «принял в свое ведение находящуюся здесь воинскую инвалидную команду».

Таким образом, к осени 1854 года в монастыре было полторы сотни солдат, команда волонтеров и 14 пушек калибра от 3 до 18 фунтов, не считая вырытых из земли и других приспособленных к стрельбе старинных орудий. Это значительно превышало первоначальные наметки военного губернатора, который в июле 1854 года писал военному министру, что увеличивать гарнизон монастыря сверх 100 человек, по его мнению, «было бы напрасно, потому что в каком бы ни был числе этот гарнизон, он все-таки не может воспрепятствовать фрегату подойти к монастырю на пушечный выстрел и бросать через строения из бомбических орудий бомбы, как это было 7 сего июля; а высадки на берег ожидать нельзя, так как гребные суда и десант должны будут находиться под картечными выстрелами 6-фунтовых орудий».

Монастырь мог померяться силами с флотом воевавших с Россией держав, находившимся в северных водах, но корабли союзной эскадры, наученные горьким опытом, предпочитали держаться на почтительном расстоянии от стен Соловецкого кремля и старались не подплывать к ним на пушечный выстрел.