"Тайна, покрытая мраком" - читать интересную книгу автора (Бахнов Владлен Ефимович)Так мне и надо!Ателье индпошива называлось красиво — «Радость». В витрине стоял манекен, и на нем был как раз такой костюм, о котором я уже давно мечтал. В эту «Радость» я ходил раз десять. Сначала мой костюм кроили, потом шили, потом распарывали, перекраивали и шили опять. Но костюм с каждым разом все меньше походил на тот элегантный образец, который был выставлен в витрине. Вначале я был терпелив, как больной у зубного врача, затем стал нервничать, и однажды после очередной примерки я, не снимая костюма, бросился к директору ателье и потребовал жалобную книгу. Директор встретил меня, как родного, и тотчас вызвал приемщицу. — Кто занимается костюмом этого товарища? — Замойченко! — с вызовом ответила приемщица, которой я, видимо, успел уже изрядно надоесть. — Павел Замойченко? — удивленно переспросил директор. — Ну да! — В таком случае, дорогой товарищ, я вас не понимаю, — сказал мне директор, разводя руками. — Если с вами работает сам Павел Замойченко, считайте, что вам просто повезло! — Повезло? Да вы взгляните на этот костюм! — И смотреть нечего. Замойченко — гордость нашего ателье! О нем даже в газетах писали. — Да что в газетах! В журнале — и то была его фотография! — подхватила приемщица. — Совершенно верно, — директор достал из стола популярный журнал, вот, пожалуйста. На глянцевой обложке я увидел молодого человека во фраке, белых перчатках и цилиндре. «Мастер ателье «Радость» Павел Замойченко с успехом выступил в роли Чацкого в спектакле народного театра им. К. С. Станиславского», — прочитал я — Ну?! — торжествующе воскликнул директор. — Да при чем здесь Чацкий? — удивился я. — Ваш Замойченко запорол мой костюм! А я за один матерьял, между прочим, отдал сто двадцать рублей! — А Замойченко, между прочим, без отрыва от производства изучил португальский! — легко парировал директор. А к тому же, опять-таки без отрыва, он овладел второй специальностью и теперь сам умеет чинить свою швейную машину. — Лучше бы он первой специальностью как следует овладел, — сказал я, теребя левую полу пиджака, которая была сантиметров на пять длиннее правой. — Ну что это такое? — А спорт? — отвечал директор. — Знаете ли вы, что у Павла первый разряд по фигурному катанию и второй по шашкам? — И почему разрез на пиджаке не посредине, а где-то сбоку? — Значит, вы не интересуетесь фигурным катанием… — вздохнул тяжело директор. — И шашки вас тоже не волнуют, так я вас должен понимать? — Одно плечо у пиджака выше другого! — не унимался я. — Это что — новая мода? — Ну, если вы так ставите вопрос, то я вам скажу, что Замойченко на мандолине играет Баха и Шостаковича! — Даже ширинку и ту ваш Павел умудрился сделать на месте левого кармана… Дайте жалобную книгу! — А известно ли вам, что Замойченко собрал такую коллекцию брючных пуговиц, которая считается самой большой коллекцией во всех центральных и черноземных областях нашей республики? — Дайте жалобную книгу! — повторил я. — Ах, знаете, с вами очень трудно разговаривать! — сказал вдруг директор. — Вы типичный мещанин, и вас ничто не волнует: ни спорт, ни театр, ни музыка… Вас волнует только ваша частная собственность. Я не ожидал таких слов, и мне стало как-то не по себе… — Неужели вы хотите, — продолжал с укоризной директор, — чтобы интересы такого разносторонне талантливого человека, как Замойченко, ограничились вашим однобортным костюмом? Нет, лично я за гармоничное многогранное развитие личности. В человеке все должно быть красиво, как сказал Антон Павлович Чехов. Впрочем, я не знаю, говорит ли вам хоть что-нибудь это имя… Чехов мой любимый писатель. И мне вдруг стало стыдно за то, что я, думая только о себе, мешал своим костюмом гармоничному развитию Павла Замойченко и стоял на пути его прогресса. Мне стало стыдно за то, что, заставляя переделывать плохо сшитый костюм, я отрывал Замойченко от искусства и коллекционирования пуговиц. Боже мой, какой же я действительно отсталый тип, какой я тупой и ограниченный мещанин! — Ну, так как, давать вам жалобную книгу? — спросил директор. — Давайте! — решительно ответил я. И когда приемщица принесла книгу жалоб, я, все еще негодуя и волнуясь, написал длинную жалобу на самого себя. Так мне и надо! |
||||||||
|