КОВАНЫЙ СУНДУК

Талка проснулась.

«Что такое? Где я?» — удивлённо подумала она, поворачиваясь на раскладушке.

У двери на гвоздике она увидела брезентовый плащ отца и сразу всё вспомнила:

«Вот всегда со мной так бывает, когда первый раз сплю на новом месте! Проснулась и не знаю, где я».

Талка спрыгнула с кровати. Наконец-то она приехала к отцу в Ставрополье!

На столе лежала записка. Буквы крупные, как прописные. Мама писала, что она ушла на трассу газопровода и что под подушкой каша и чай. Но Талке не хотелось завтракать. Она быстро натянула синие сатиновые шаровары, белую безрукавку, поправила наспех бант в коротенькой косе и выбежала на порог.

У неё захватило дух. Никогда ей ещё не виделось так широко и далеко! Посмотришь в одну сторону — горы и горы, одна другой синей! А верхушки самых дальних гор будто только что побелены. Оглянешься — бугристая степь, шириною во всё небо, уходит и уходит вдаль и пропадает за горизонтом, а даль теплится лиловым дымком, и сразу не отличишь, где кончается степь, где начинается небо. Виднеются длинные приземистые скотные дворы с красными черепичными крышами, головастые водокачки. По холмам бегут, словно обутые в семимильные сапоги-скороходы, длинноногие мачты высоковольтной линии электропередачи. А небо пустынно, ещё не застроено. Лишь синекрылые облака торопятся на север, то открывая, то заслоняя солнце.

Посёлок строителей газопровода разместился на вершинке маленькой горы, вблизи раскрошенных монастырских стен. За развалинами начинался колхозный сад.

Домик, в котором поселились Куренёвы, был разборный, как игрушечный. Совсем ещё новый, он пахнул свежей зимней ёлкой. И все дома в посёлке газопроводчиков были такие же сборные. А два домика были даже на колёсах.

— Хи-хи-хи…

Талка оглянулась. Это смеялась, прикрывая ладошкой рот, длинноносая сероглазая девочка. Она была в длинном, до щиколоток, широком платье, перехваченном поясом, и это платье и нос делали девочку похожей на взрослую.

— Ох, и любишь по сторонам смотреть! Пойдём лучше к пруду. Вот где наглядишься-то! — сказала она.

— Пойдём. А что там на пруду?

Сероглазая девочка Зина подошла к Талке ближе и, всё так же прикрывая ладошкой рот, зашептала, будто сообщая секрет:

— Там всё только-только начинается. Воду спустили, а на дне!.. Чего-чего только там нет!

Когда девочки вышли на просеку, их догнал Алёша — черноглазый, с ершистым чубчиком мальчик. Он тоже спешил к пруду.

Вдоль всей просеки, рядом с траншеей, лежали трубы. Никто тут ещё не видал таких труб. Огромные, как молочные цистерны. Только длинные, открытые по концам. Можно свободно пробежать внутри трубы. Надо лишь пригнуться.

Ребята уселись на трубу на самом солнцепёке. Трубы, ещё не крашенные, отсвечивали металлической синевой и были звонки, как пустые бочки. Солнце уже разгорячило металл. Сидеть на трубах всё равно как на сковороде. Того и гляди, изжаришься. Зато место вокруг открытое, ребятам всё отсюда видать — от посёлка газопроводчиков до самого пруда, куда подошла траншея и где работали экскаваторы.

Пахло свежевзрытой землёй и зацветающим садом. Зелёные носики листочков только-только проклёвывались, а на ветвях уже крупными пучками пошли цветы. Деревья, унизанные цветами, излучали свет.

От деревьев шёл густой пчелиный гул. Ветер выдул кругом запахи непросохшей земли и прошлогодних листьев. Даже от этих труб, казалось, пахло теперь не железом, а садом. И лишь снизу несло тиной от спущенного пруда.

Пруд спустили накануне вечером. Газопроводчики проложат трубы поперёк русла, заодно вычистят ил, заделают сток, и пруд потом зальётся свежей водой, станет глубок и чист.

Экскаваторы поддевали ковшами со дна пруда тину и, торопливо поворачивая стрелы, относили её на сторону. На плотине стоял отец Талки, Анатолий Николаевич, и внимательно следил за ковшами. Ближе к плотине работал самый большой экскаватор. Управлял им отец Алёши.

У пруда появился сторож сада — старый Темир. Никто не знал, сколько ему лет. А сам он не помнил, в каком году родился.

Ребята стали смотреть, как старик всё ходил то по берегу, то по плотине, вглядываясь в дно. Наверное, ему сильно хотелось увидеть там что-то. Потому что он часто наклонялся, даже снимал длинношёрстную баранью шапку, чтоб косицы овчины не застили глаз. Он и вечером вчера тоже ходил и ходил по берегу и всё смотрел, будто ожидал увидеть что-то необыкновенное на дне.

Ребята переглянулись, разом сползли с трубы и побежали к пруду.

Экскаваторщик с размаху закидывал огромный, чуть не с кузов самосвала, клыкастый ковш на дно пруда и, набрав полный, поднимал на берег. Тут машинист открывал днище ковша, и грязь, как чёрный водопад, с шумом падала. Ребята провожали взглядом каждый ковш и поворачивали головы за стрелой.

В один такой заброс ковш обо что-то споткнулся. Мотор заработал, взвыв от напряжения. Ковш задержался, будто разглядывая что-то на дне, и рванулся вверх, неся большой, чёрный от грязи ящик.

Машинист открыл над берегом днище ковша. Пока из него вываливалась тина, ребята успели разглядеть, что это не ящик, а сундук.

Сундук был железный, кованый, плотно закрытый. Огромный, как калач, замок глухо стукнул о бок тяжёлого сундука, когда его стали поворачивать крышкой кверху.

— Ай-я-я! Этот, этот сундук! — с волнением проговорил Темир. — Это игуменьши, хозяйки монастыря, сундук. У ней в келье стоял. Давай открывай скорее, смотреть надо.

Рыжая ржавчина изъязвила замок. Экскаваторщик принёс лом, поддел петлю. Крышка открылась. Какие там были прокладки между крышкой и самим сундуком — не разобрать, но вода не проникла внутрь.

Из открытого сундука вырвались яркие лучи. Это засияли на солнце золотом и серебром церковные чаши и кресты.

— Я всё время так и знал! Всё время думал, догадывался. Не могла тогда игуменья такой сундук увезти с собой. Послушай, вот куда замуровала — утопила. Думала вернуться. Ай-я!

Старик рассказал, что раньше, до революции, в монастыре жили монашки. До тех самых пор, пока Красная Армия не вступила в Ставрополье. Главная монашка — игуменья удрала тогда в пролётке с атаманом шайки белобандитов. Все богатства монастыря с собой прихватила. А чего не могла утащить, в сундук сложила и в пруд бросила. Собиралась, видно, вернуться и достать.

— Давайте выберем комиссию. Она всё осмотрит, пересчитает, запишет в акт. А потом отправим этот клад в Госбанк. Монашки выманили всё это у народа, народу теперь это и пойдёт, — сказал Анатолий Николаевич, вытирая платком руки, перепачканные тиной.

— Послушай, пускай государство газ на эти деньги сделает! Пускай он везде будет гореть! — заговорил взволнованный Темир, размахивая косматой шапкой над вспотевшей головой.

У пруда всё прибавлялось народу. Пришла мама Ирина.

— Мама, мама! — кинулась навстречу ей Талка. — Я думала, клады прячут только пираты и разбойники. Посмотри, какой сундук! Как у Кощея Бессмертного!

Грязный сундук переволокли на чистое, сухое место. Рядом расстелили брезент. Алёшин отец доставал из сундука то крест, то чашу и показывал, подняв в руке.

Но драгоценностей оказалось немного. Только сверху. А ниже были старинные иконы и посеребрённые подсвечники.

На самом дне сундука нашли бутылку из толстого зеленоватого стекла, закупоренную большой пробкой. Когда Анатолий Николаевич поднял её над сундуком, кругом засмеялись. Думали, что в бутылке вино или масло для лампадок. А вытащили пробку и наклонили — из горлышка посыпались разноцветные, мелкие, как пшено, бусинки.

Когда окончили пересчёт и подписали акт, комиссия повезла драгоценности в Госбанк. Не поехал только Алёшин отец, поддевший ковшом клад. Он торопился очистить пруд.

Ребята долго не уходили от пруда и всё ждали, не подцепит ли ещё чего экскаватор. Но, кроме ржавого ведра без дна, передней оси от тарантаса и почерневшего кладбищенского креста, ничего интересного не попалось.

Талка подняла бутылку, оставшуюся от клада, потёрла её ладошкой, посмотрела сквозь сумеречное стекло на солнце.

— Давайте возьмём эту бутылку. Она нам пригодится, — сказал Алёша.

Привезли ещё трубы. Автокран стал осторожно снимать трубы с площадок и укладывать вдоль линии будущей траншеи одну в конец другой.

Трасса была прибранной, укатанной. Трубы раскладывались аккуратно и ровно, и казалось, что это ложится одна бесконечная труба, доходящая до самой Москвы.