"На плоту через океан" - читать интересную книгу автора (Виллис (Уиллис) Вильям (Уильям))

Глава X. Длинный Том следует за мной

10 июля. По навигационному счислению мое местоположение: 3°26' южной широты и 88° западной долготы. Волны и ветер умеренные. Небо сильно затянуто тучами. По карте я определил, что мой плот находится в ста пятидесяти милях юго-восточнее острова Санта-Мария, самого южного из Галапагосских островов. Я намереваюсь обогнуть этот остров, держа курс на норд-вест-тень-вест.

Стадо дельфинов плыло за плотом, но мне ничем не удалось их приманить, и придется подождать, пока на плот залетят летучие рыбы. Великолепные дельфины длиной от трех до пяти футов, с золотистыми хвостовыми плавниками, стремительно носились вокруг плота, как голубые призраки. Иногда глаз даже не мог уловить их движения. Обычно они находились под плотом, но выскакивали из воды, когда что-нибудь привлекало их внимание. Иногда они плыли за кормой, причем более крупные — у самой кормы, а те, что помельче, — подальше от нее. Они отличались изяществом форм и движений, порой их тела отливали голубизной. Иногда дельфины исчезали, сливаясь с глубокой синевой океана.

В последнее время вблизи появились и акулы; одна из них особенно долго следовала за плотом. Я назвал ее Длинным Томом. Это был великолепный экземпляр длиной около девяти футов, коричневого цвета, с плавниками, окаймленными белой полосой. Длинный Том был похож на стратосферный самолет и плыл так близко от плота с правой стороны кормы у штурвала, что к нему, пожалуй, можно было бы дотронуться [?!]. И днем и ночью он находился около плота. Вначале его присутствие беспокоило меня, но потом я привык. Если бы я упал за борт, то не успел бы погрузиться в воду, как его зубы вонзились бы в меня.

Однажды ночью, чтобы проверить, здесь ли Длинный Том, я бросил за борт летучую рыбу. Он был здесь. В темноте мелькнули дугообразные плавники: акула схватила рыбу и исчезла.

Я жил какой-то фантастической жизнью. Казалось, я нахожусь на островке, плывущем по водным просторам.

Живя посреди океана, я должен был принимать от него и хорошее и дурное. Я был наедине с природой.

Питаясь каньибуа, ячменной мукой и патокой, я чувствовал себя хорошо. Вначале желудок у меня сжался от этой пищи, но затем освоился с ней. Лучшее время для еды было утро. Чтобы насытиться, мне хватало одной — двух столовых ложек пасты, иногда в течение суток мне приходилось питаться каждые три — четыре часа, как этого требовала работа. Обычно я ел сахар днем, но, почувствовав усталость, ел его в любое время, особенно же перед тяжелой работой. Порой я съедал до полуфунта сахару.

С каждым днем дела шли все лучше, и я был доволен скоростью плота. Каждый день я обучался плаванию на плоту. Нервное напряжение, вызванное долгими месяцами подготовки, постепенно проходило.

Я становился все спокойнее, хотя и знал, что приближается сезон ураганов. Теперь зависело только от ветра, достигну ли я берега до того, как наступит дурная погода. Если в шторм я потеряю парусное оснащение, то буду вынужден дрейфовать, отдавшись на произвол судьбы. Могло случиться, что этот дрейф будет продолжаться годы... Я был готов ко всему, и возможность такого дрейфа не пугала меня.

Долгое общение с морем породило во мне уверенность в себе, и я научился сохранять спокойствие в любую погоду. Человек думает, что знает море, знает, на что оно способно. На что оно способно! В мгновение море может разрушить все созданное руками человека, разбросав обломки. Между рассветом и сумерками оно может изменить лицо и историю Земли. Маленький человек на плоту, океан держит тебя в своей ладони — тебе ли тягаться с ним!

Все глубже и глубже погружаюсь я в состояние обособленности, и это странное отрешение от мира, оставленного мною, я замечаю с первого дня пребывания в открытом океане. До сих пор не могу полностью осознать, что происходило со мной.

Никогда раньше я не испытывал такого состояния. Временами это меня немного тревожило, и я старался возбудить в своем мозгу воспоминания, с помощью которых смог бы вновь перекинуть мост в прошлое и обрести мир, который покинул. Но мост был разрушен. Мой мозг, как и мое тело, блуждал в пространстве без признаков берегов.

Возможно, что это была реакция на то сильное нервное напряжение, которое я перенес во время долгих месяцев подготовки к путешествию. Возможно, что тогда я держался только усилием воли, а теперь во мне все освобождалось. Счастливое забвение — оно исцеляло и делало меня независимым. Каждый день передо мной возникало много задач, и они быстро разрешались, если зависели только от меня. Здесь не было затаившихся недругов, не было бесконечного количества мелких забот, досаждавших мне на земле. Существовала только природа, которая, даже нанося удары, укрепляла меня, разрушая только невежество, слабость и безверие...

До сих пор погода была довольно ветреная. Когда море волнуется, оно являет собой внушительную, мрачную и грозную картину. Оно темнеет, и волны вздымаются холмами. Как красивы и величественны эти горы, несущиеся в водной пустыне!

Плавание ночью... Кругом был такой шум, как будто плот очутился среди бурунов близ скалистого берега. Волны непрестанно разбивались о бревна. Стоя у штурвала, я чувствовал, как натягивались связи, но все же плот уверенно разрезал в темноте волны. Какой ветер! Такелаж мог пострадать, но я не уменьшал парусов. Я хотел испытать прочность своего плота. Я полагал, что он основательно построен и выдержит напор ветра и волн.

Несмотря на это чувство уверенности, я внимательно наблюдал за напряжением оснастки. Я захватил с собой только один комплект парусов и совершил изрядную оплошность, которая может повлечь за собой полное поражение, бесконечный дрейф. Я готов был каждую минуту спустить рею и дрожал от волнения, подобно "Семи сестричкам", сотрясавшимся под ударами волн.

Помню, как, еще будучи мальчишкой, я плавал в 1909 году на паруснике. Однажды мы огибали в бурную ночь мыс Горн. Внезапно мы увидели два четырехмачтовых барка, которые появились, как белые призраки, из мглы; они уносились один за другим под всеми парусами от надвигающегося шторма. Нестись в такой шторм! На каждом из них к штурвалу было привязано трое рулевых, а четвертый следил за курсом, так как поворот хотя бы на один румб грозил поломкой мачт. Волны вышиной с дом катились им вслед, готовые обрушиться на корму. Это были волны смерти, известные каждому моряку.

С мрачными лицами, цепляясь за снасти, мы пристально следили за этими барками, проклиная шкиперов и жалея матросов. Ужасная картина!

Шторм все свирепел, и волны, огромные как горы, обрушивались на корабли. Нам казалось, что барки несутся со скоростью восемнадцати узлов в час... Но вот высоко на стальной мачте лопнул парус, затрепетал на ветру и, сорванный с ликотросов [47], унесся в темноту. Рея обнажилась. Шторм срывал парус за парусом, как будто по ним стреляли из облаков. Но обреченные суда неслись друг за другом, пока мы лежали под зарифленными марселями. Вскоре они скрылись из виду. Никто никогда о них больше не слыхал. Они были проглочены океаном. Мы опознали одно судно — оно принадлежало братьям Лейст из Гамбурга. Вторым, как мы предполагали, был английский барк.

Другой раз, обогнув мыс Горн, мы плыли вдоль западного побережья Южной Америки. Был шторм, мы шли фордевинд [48] на всех парусах. На этот раз не было пагубного урагана, когда резко падает барометр и поднимаются огромные волны. Мы радовались, что благополучно обогнули мыс Горн, и были счастливы, что уходим от шторма на север с попутным ветром. Наш шкипер смотрел во все глаза. Он не был героем. Это был обыкновенный человек, хорошо знавший свой корабль. Он был готов потерять один — два паруса, только бы уйти в северном направлении, подальше от берегов. Мы обогнали большой парусник с мачтами и реями, выкрашенными в белый цвет. Это был красавец корабль. Все его паруса, кроме марселей [49], были убраны. Шкипер явно струсил, и мы злобно плевались, проходя мимо него. Другой шкипер не стерпел бы такого позора, и не успели бы мы моргнуть глазом, как на корабле подняли бы все паруса и он обогнал бы нас. Этот корабль вполне мог идти в шторм. Но его шкипер не отважился на схватку с морем...

Я представлял себе различные возможные аварии и думал о том, что буду делать, попав в беду. Пожалуй, самое страшное — это упасть за борт или сломать руку или ногу, поскользнувшись на палубе. Еще задолго до окончания постройки плота я решил, что два конца всегда будут спущены за корму, чтобы можно было, уцепившись за них, взобраться на плот, если меня смоет волной, но до сих пор я этого не сделал. Меня останавливала мысль, что хороший конец осклизнет и сгниет в воде.

Я знал, что ничего не стоило, упав на палубе, сломать ногу или руку. Особенной опасности подвергался я бурными ночами, когда плот вел себя подобно норовистой лошади, стремящейся сбросить седока, и я сломя голову бросался к парусам, перепрыгивая через ящики, шлюпку, бидоны с водой и другие предметы. Я уже видел себя со сломанной ногой или рукой и не придавал этому особого значения, считая, что не окажусь в безвыходном положении. Что бы там ни было, я буду плыть вперед или дрейфовать и в конце концов достигну берега. Конечно, я знал, что со временем связи бревен распадутся, а бревна так пропитаются водой, что потеряют плавучесть. Тогда я буду продолжать путь в шлюпке.

Но все же я заготовил лубки на случай перелома. Перелом руки будет для меня серьезной бедой. Со сломанной ногой я всегда смогу ползать по палубе, но для управления плотом нужны руки. Один пожилой эквадорец дал мне какую-то мазь. "Если вы сломаете руку или ногу, — сказал он, — то натрите место перелома этой мазью, и кость быстро срастется". Чтобы не обидеть его, я взял мазь.

Пробивайся сквозь волны, маленький плот, неси меня по океану! Если такой ветер продержится всю ночь, то к утру я обогну Галапагосские острова. Я узнаю об этом в три часа дня, произведя навигационные счисления. Тогда я действительно окажусь в открытом океане, оставив позади последний клочок земли.

Справа от меня опрокинутый ковш Большой Медведицы указывает на Полярную звезду, находящуюся за горизонтом. А в той стороне — родина. Вы никогда ее не увидите, "Семь сестричек". Полярная звезда не укажет ночью вам дорогу в те края. Не знаю, что ждет меня на этой широте дальше к западу. Мне нужен ветер, и если я не найду его там, то поверну на юг. Я буду охотиться за ним, как это делали в старину парусники. Я хочу использовать все юго-восточные пассаты — пусть они надувают мои паруса.

Поскорее бы миновать Галапагосские острова! Это скалы причудливой формы, окутанные серой дымкой, поднимающейся над течением Гумбольдта; они высятся над океаном в семистах милях от берегов Эквадора и похожи на безвестных изгнанников, окончивших жизнь в цепях.

Лабиринты пещер и уединенные пляжи до сих пор скрывают сокровища инков, убитых на Золотых горах. Эти сокровища добывали для инков в многочисленных шахтах и изумрудных копях тысячи индейцев разных племен, работавших не разгибая спины. Многие из них добрались до пещер Галапагосских островов и скрылись там навсегда.

Только бы пройти мимо маленькому плоту, пройти, не коснувшись скал!

"Надеюсь, вы возьмете с собой воду в достаточном количестве?" — спросил меня однажды вечером в Гуаякиле один мой знакомый, обитатель Галапагосских островов.

"Около ста двадцати галлонов", — ответил я.

"Берите побольше, вода всегда пригодится, — предупредил он меня и тут же рассказал об одном своем приключении. — Однажды, когда я ловил рыбу в открытом море, — сказал он, — мой мотор отказал. Смеркалось. Ловля были удачной, и я продолжал вытаскивать рыбу. Я находился далеко от острова, на котором живу. Но внезапно начался быстрый дрейф, и я понял, что погибаю. Я дрейфовал всю ночь, и только перед рассветом мне показалось, что вижу неясно вырисовывающуюся в тумане скалу. Я смутно припоминал, что несколько лет назад на этом месте действительно видел скалу. Это было моим единственным шансом на спасение. Захватив спички и рыболовные крючки, я прыгнул в воду. Наплевать на акул! Я должен был во что бы то ни стало доплыть до этой скалы. И я доплыл. В течение трех месяцев, пока меня не нашли, я находился на этой скале. Питался я рыбой. За три месяца мне не удалось выпить ни капли свежей воды, я выдавливал ее из рыб, благо их было много. Но пить в течение трех месяцев воду, выжатую из рыб!.. К островам привыкаешь, и они становятся для тебя необходимыми, — продолжал он. — Я не мог бы жить больше нигде. На одном из этих островов под каждым камнем можно найти скорпиона, и ничего, кроме камней, на этом острове нет. А я жил на таком острове, где под каждым камнем сидела сороконожка. Я боялся сунуть руку в карман, чтобы не вытащить оттуда сороконожку, которая совсем не похожа на ангелочка! Но на большинстве островов нет питьевой воды, и это хуже всего. Дикие козы и крупный рогатый скот бредут к морю пить соленую воду. На островах изобилие мяса; чтобы его добыть, достаточно подстрелить корову или козу.

Правда, сделать это не так просто.

Я знаю парня, живущего где-то в Гуаякиле, который попытался разбогатеть на Галапагосских островах охотой. Он думал, что ему пришла в голову блестящая идея. И вот, получив в Квито разрешение набивать раз в год целый корабль тушами крупного рогатого скота, он приобрел рефрижераторное судно и с командой охотников отправился в путь. Галапагосские острова — это сгрудившиеся скалы, как будто бы упавшие с неба или вытолкнутые из преисподней, а коровы и козы там дики, как тигры. Когда охотники с трудом загнали одну старую корову и застрелили ее, то обнаружили, что в результате беготни по скалам они остались без сапог. До берега, где их судно плясало на волнах, было десять миль. Они не добыли мяса даже себе на обед. На этом деле мой знакомый потерял последнюю рубашку и плачет об этом до сих пор. Приходится не торопиться на острова, которые созданы для того, чтобы люди вели себя на них осмотрительно... Я занимаюсь рыбной ловлей каждый год меньше месяца, но этот заработок вполне меня обеспечивает", — закончил он.