"Воздушный стрелок. Сквозь зенитный огонь" - читать интересную книгу автора (Фритцше Клаус)ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ Жизнь после пленаГлава 3.01 НА РОДИНЕ. И ВСЕ ЖЕ ЖАННАНа справке о выпуске из военного плена у меня дата — 8 апреля 1949 г. Направление нам дали до ближайшей к месту жительства железнодорожной станции. В кармане 30 марок, очень скромная зарплата за то, что 6 лет искупал вину за тех, кто в плен не попал. В Берлине я впервые видел разрушенный бомбами и сухопутными боевыми действиями германский город. Я стоял у окна вагона и силился сдержать слезы. Очень похоже на развалины Сталинграда, но вид столицы родной страны иначе действует на человека, чем вид чужого города. Брат встретил меня на станции и повез домой на телеге с мулом в упряжке. Проезжая возле церкви родной деревни, показал мне место на памятной доске павшим за родину, где до 28 августа 1945 года написаны были фамилия и имя мои с датой гибели 20 июня 1943 года. Известие о том, что я жив, родителям принес один товарищ, которого из сталинградского лагеря отпустили в июле 1945 года по причине хронической дистрофии. Старший брат — командир эскадрильи — решил объявить меня павшим, потому что экипаж одного из наших бомбардировщиков якобы видел над Каспием самолет, который загорелся и упал в море. В связи с тем, что в эту ночь на базу вернулись все самолеты, кроме нашего, сомнений в гибели потерянного экипажа не было. Во время очередного просмотра всех имеющихся документов, мне попалась копия извещения, отправленного руководством 1-й группы 100-й бомбардировочной эскадры жене командира группы, майора Клааса. В нем имеются следующие данные о нашей судьбе: Несмотря на то, что по существовавшим правилам нас официально классифицировали как пропавших без вести, из этого документа на все 100% следовало, что командира и его экипажа больше не было в живых. На работу устроился скорее, чем мог ожидать. Переводчиком в одном объединении народных предприятий, меня устроили без какой-либо проверки моих знаний и профессионального опыта. Переводчики русского языка с техническим образованием — крайний дефицит в советской зоне. Нашел я рабочее место через посредничество семьи одноклассника, который в плену не был и как раз сдал экзамен дипломированного геолога в университете. Как я ему завидовал! Оклад мне платили неплохой, а с работой справлялся без особых усилий. Мысли мои скоро от плена освободиться не могут. Все снова возвращаюсь к тем покровителям, которым я обязан своим освобождением из плена, к врачу Анне Павловне и к Вере. Не реже мысли летают в Горький, где живет Жанна. Сел, написал письма врачу и Вере по адресам лагерей. Искренно поблагодарил их за покровительство и помощь. А Жанна — как ей сказать, что у меня в сердце делается? Имя ее знаю, фамилия и адрес неизвестны. Неизвестно даже, в какой организации она занимается в кружке художественной самодеятельности. Обидно до слез! Врач и Вера на мои письма ответа не дали. Боялись вести корреспонденцию с иностранцем. Работают же они в системе МВД, подвластные Берии. Знают, что не одно должностное лицо СССР было передано палачу из-за связей с немцами. Жаль! Хотелось еще и еще им сказать, что память о них навсегда останется в моем сердце. Живу один в небольшом помещении как квартирант в квартире не очень симпатичных людей. 20 августа возвращаюсь с работы, на столе лежит письмо с очень непривычной наружностью. Письмо из СССР! А кто же может писать мне письмо из Горького? Если кому в СССР и известен мой адрес, то только адрес по месту рождения, где все еще живут родители. Кто же отправитель? Маликова — эта фамилия ничего не объясняет. Имя — Жанна — без отчества, невозможно. Как же она сумела узнать мою фамилию, как смогла узнать теперешний адрес? Чудо! Читаю (подлинное письмо сохранил до сегодняшнего дня): «Милый Коля! Прошло много времени с тех пор, как мы с Вами увиделись, в течение двух часов были рядом (да и то на сцене) и быстро расстались. Это была мимолетная, но для меня надолго оставшаяся в памяти, короткая встреча. Все было официально, ново, и мне казалось, что я вдруг попала в другой, неведомый мне, мир. Все было хорошо, и, глядя в Ваши глаза с умной искоркой, одновременно и веселые и грустные, у меня почему-то стучало сердце. После концерта я искала Вас, но найти не могла. И вот судьба столкнула меня с Вашим другом, который и дал мне адрес. Прежде чем писать, я немножко колебалась. Так как не знаю, помните ли Вы меня. Если вспомните, то ответьте: как Вы живете? Как Ваше здоровье? Ведь за последнее время Вы чувствовали себя не совсем хорошо. Женились или нет? И если нет, то почему? (Видите, какая я любопытная). Если бы Вы только могли представить, как хочу увидеть Вас, но на сей раз двух часов было бы мало. Я пишу, Коля, а передо мной лежит Ваша фотография, я ее выпросила у Саши, но она от 1947 г., а мне бы очень хотелось иметь от 1949 г. Если будет не трудно, может быть, Вы выполните мое желание и пришлете свою фотографию. С нетерпением буду ждать ответа, Что со мной делалось в эту минуту, словами не описать. Значит, симпатия (или любовь?) с первого взгляда ударила обоих участников этого необыкновенного события, мимолетно проходившего за сценой в лагере военнопленных. Только гениальный писатель сможет словами выразить то душевное состояние, в которое попал я при чтении этого письма. Сел, написал ответ. Живу хорошо, не женат, потому что пока не нашлась жена, здоровье нормальное, и как бы мне хотелось увидеть Вас! Хотелось, но, трезво размышляя, очень скоро пришел к решению, что это только мечта и должна оставаться мечтой. Советским строем сталинского времени не предусмотрены дружба, любовь или брак граждан СССР с иностранцами. Один товарищ — военнопленный в том лагере, где я жил — в 1947 году до смерти влюбился в русскую девушку и подал заявление в МВД СССР о том, что желает стать гражданином СССР и жениться на этой девушке. Ответ был отрицательный: « Еще один барьер представлял тот факт, что в побежденной Германии даже под властью оккупационных войск Советской армии жилось свободнее и материально лучше, чем в СССР. Поехать к ней туда в гости — об этом не стоило и думать. Пригласить ее приехать в гости к нам — противоречит всем принципам сталинской государственной безопасности. Один вопрос остался открытым: кто этот Саша и откуда он взял мой адрес? Вопрос адреса выяснился быстро. Первое рабочее место не очень меня устроило. Я дал в газету «Neues Deutschland» объявление о том, что ищу работу как технический переводчик с указанием полного адреса. Вот эта газета регулярно предоставлялась в распоряжение сотрудников центрального антифашистского актива, который располагался в Горьком. Жанна называет Сашу моим другом, и у него была моя фотография. Другого решения нет: этот Саша из лагеря со ст. Игумново был переведен в Горький и там познакомился с Жанной. Следовательно, он остался в плену, отслуживает восьмой год плена. Строго судьба с ним обходится. Через месяц второе письмо, которое следовало бы включить в литературный фонд человечества. Думаю, что никакой литератор не смог бы выдумать такие формулировки (и это письмо сохранилось в подлиннике): «Дорогой мой! Ты не можешь себе представить, какую большую радость принесло мне твое письмо. Я его долго ждала. И вот в один прекрасный вечер я выступала на сцене в одном из концертных залов г. Горького и очень нервничала перед выходом на сцену. В это самое время мне позвонили из дома и сказали, что пришло письмо из Германии. Я, потеряв всякую надежду на твой ответ, решила, что письмо от Саши, и была рада получить от него весточку. Ведь это чудесный человек, все, кто его знал, остались прекрасного мнения о нем. Если бы он был рядом с тобой, я бы и не беспокоилась о тебе — с таким другом и товарищем легко и просто идти даже по неровному пути. Вы с ним, кажется, разные люди. Я тебя ведь очень мало знаю, но мне кажется, что по натуре своей ты очень капризный и неуравновешенный. Может быть, ошибаюсь, все возможно. Коля, меня поразило твое знание русского языка. Знать художественный язык — большое достижение. Я, правда, и не сомневалась в твоих способностях, но после твоего письма в восхищении аплодирую тебе. То, что живешь не скучно и много работаешь — очень хорошо; что не женился — тоже хорошо, так как я не хочу, чтобы ты кому-нибудь принадлежал. Ах, если бы ты только знал, как я рада твоему письму и что со мной делалось, когда узнала, от кого оно. Я побледнела, потом покраснела и вдруг закружилась в каком-то неистовом вальсе, к великому удивлению мамы, которая в это время играла какой-то печальный ноктюрн. Когда я прочла, что завтра ты будешь играть в одной из пьес Гете, танцевать на прекрасном вечере, мне стало очень грустно, из-за того, что ты будешь улыбаться не мне, глаза твои будут смеяться не для меня и танцевать ты будешь не со мной. Обидно до слез. Коля, как я хочу быть рядом с тобой. Неужели тебе нельзя приехать обратно к нам, ведь ты любишь мою Родину и мой народ. Как бы я этого хотела. Пиши, родной, обо всем, я с нетерпением буду ждать твоего ответа. Переписка стала реже и реже и погасла. Мечты остались. |
||
|