"Оленька, Живчик и туз" - читать интересную книгу автора (Алиханов Сергей)

7.

Напомню, напомню читателю, что в один из вторников, точнее сред, в самый разгар куцей эпохи энергозачетов Оленька Ланчикова, сияя настоящими брильянтами на всех восьми пальцах (на больших пальцах обеих рук колец с сапфирами у Оленьки тогда еще не было), исхитрилась пробиться на прием к всемогущему вершителю наших судеб господину Фортепьянову. И как раз там, в его рабочем кабинете, она сейчас и находится, а может быть — да, вполне может быть, что красавица-блондинка уже в апартаменты для отдыха Основного Диспетчера перебралась. (Эх да эх! — не наш грех…)

Оленькин же напарник Венедикт Васильевич все мечется по салону дюралюминеевой, никогда не ржавеющей тачки “Ауди”, скрежещет зубами от ревности, бьет время от времени со всего маха по рулю и даже разика два гуднул, но не так чтобы слишком громко — все же не у трех вокзалов он сейчас дежурит, не ровен час — и чье-нибудь излишнее внимание к себе привлечет.

Как ни тяжко об этом говорить, но для полноты картины все же придется напомнить. Рор Петрович господин Фортепьянов — человек далеко уже не первой молодости, потрепала его жизнь на месторождениях и приисках, поистаскался Основной Диспетчер на профсоюзных и на бывших партийных собраниях, да и приватизация, при всей ее праздничности, тоже не легко ему далась. Поэтому вполне понятно и извинительно, что бедолага Фортепьянов абсолютно лыс и его крохотный череп по справедливости даже с коленкой нельзя сравнить, потому что на коленках изредка волоски попадаются.

Но что есть недостаток и что есть мужское достоинство в глазах влюбчивой женщины? Никто вам этого не скажет, потому что не знает.

Меж тем на 18-ом этаже сияющего небоскреба, в Президетском кабинете, ничего предосудительного пока не произошло. Рор Петрович, блестя желтыми кошачье-базальтовыми глазками, как на крыльях слетал в персональный туалет, намочил холодной водой махровое полотенце, вернулся и, размахивая в воздухе влажным полотенцем, чтобы еще более его остудить, деликатно предложил:

— Разрешите, госпожа Ланчикова, чтобы у вас ножка не опухла, приложить холодное к ушибленному месту.

Оленька, вроде бы еще несколько стесняясь, повернулась к Рору Петровичу, сняла французскую туфельку на высоком каблуке, положила точеную ножку на синий бархат обивки стула, сделала страдающее лицо и промурлыкала:

— Рор Петрович, дорогой, зовите меня просто Оленькой.

— Здесь больно?

— Ой, здесь нет.

— А здесь?

— Да, да! Вот здесь очень больно!

— Боюсь, Оленька, как бы у вас не было растяжения.

— Я уверена, что это просто ушиб, ничего страшного нет. Прошу Вас, Рор Петрович, не волнуйтесь.

Но господин Фортепьянов, орудуя мокрым полотенцем, неловким, нечаянным движением все-таки сделал Оленьке больно, и она застонала — и сделала это так тонко, так искусно, что стон у нее получился как бы вовсе не от болевого шока. Первое сильное “Ай!…” действительно вырвалось у нее от того, что Рор Петрович в чрезмерном старании слегка повернул не в ту сторону восхитительную щиколотку. Но пикантный стон растянулся, продолжился и последующее нежное “А-а-а…” закончилось уже только обворожительным долгим пятиструнным звуком, который все не замирал, все ширился, длился и вдруг закончился на тихой, но уже совсем на другой, на страстной ноте!

Конечно Ланчикова рисковала и таким многообещающим стоном вполне могла перегнуть палку. Но там в приемной сидело — и терпеливо сидит, и будет долго еще сидеть — целое стадо Агрономов и Химиков. И как только душка Рор Петрович — не приведи Господь! — вспомнит об этом безрогом стаде, то он ни с того ни с сего вполне может прервать так удачно начавшуюся аудиенцию.

— Оленька, Вам обязательно надо прилечь! Вам ни в коем случае нельзя сейчас никуда уходить! — разрешил Рор Петрович все сомнения Ланчиковой. — Пойдемте, дорогая, пойдемте, я вам помогу. Там у меня есть диван, Вы на нем отдохнете. А я пока здесь немножко поработаю.

Оленька оперлась на руку Рора Петровича и пошла с ним. Чтобы легче шлось, Ланчикова, перекинув через плечо сумочку, перенесла тяжесть на руку Основного Диспетчера — а он выдержал ее, выдержал! — наскоро сняла вторую туфельку и, опираясь на всемогущую его руку, босая, в одних божественного телесного цвета чулочках, сооруженных из рахмановских колготок, проследовала в апартаменты. Тут Оленька обратила внимание, что дверь между кабинетом и апартаментами предусмотрительно открыта — суетливый господин Фортепьяновов не зря бегал туда-сюда с полотенцем. А дверь эта хотя и была снабжена с двух сторон массивными золотыми ручками, почти ничем не отличалась от стены. Мощная дверь, несомненно, не пропускает никаких звуков, и Оленька, проходя сквозь нее, даже чуть-чуть испугалась: “Сгину за стенкой — и Веничка никогда меня не найдет”.

Тем не менее Ланчикова храбро прошла в апартаменты. Господин Фортепьянов предусмотрительно закрыл за ними могучие двери, и Оленька тут же прилегла на диван и смежила глазки. Когда же Оленька стала их томно раскрывать, то сквозь густую кисею ресниц вдруг увидела, что над ней наклоняется, пестует и опять обтирает ей ногу влажным полотенцем вовсе не Рор Петрович господин Форпепьянов со своим ничтожно маленьким лысым черепом, а гигантский … буй! И странным образом это виденье тут же поменяло всю ситуацию. Оленька больше не притворялась — она действительно влюбилась в Основного Диспетчера. Многие господа — и Детский с Мутруком, и тот же несчастный Венедикт Васильевич, и ерник Ужимкин — впоследствии будут обвинять Ланчикову чуть ли, извините, не в блядстве! Но чем — скажите мне наконец! — красивый нос, или белые собственные зубы без опухших десен, или мужественные, но глупые глаза, или — расчеши их на любой пробор — совершенно избавившиеся от омерзительной телеперхоти пышные палево-серебристые волосы лучше, чем деньги?! Почему нельзя за деньги искренне и чисто, а главное — незапятнанно никаким даже полунамеком на меркантилизм полюбить в высшей степени достойного человека, каковым безусловно является Рор Петрович? И даже не за деньги — вовсе нет! А за то, что они, эти ничтожные бумажки и циферки, дадут, наконец, Оленьке Ланчиковой возможность взлететь — и взлететь не в переносном и давно всем надоевшем духовном смысле, а самым буквальным образом летать на своем собственном самолете — идти на посадку, садиться, дозаправляться и снова взлетать, летать, лететь и лететь в кругосветное путешествие с любимым, накрепко пристегнутым ремнями к креслу Рором Петровичем, который обязательно купит ей в качестве свадебного подарка пусть не реактивный двухмоторный “Фалкон”, а хотя бы “Сессну”… На “Сессну” она тоже согласна!

Возвышенные, изумительные мечты пронеслись у Оленьки перед полузакрытыми глазами! В то же время эти мечты уже были подкреплены искренним, глубоким, хотя и внезапным чувством!

Тут надо отдать должное и Рору Петровичу. Хотя он привел Оленьку прямо к дивану, причем далеко не к простому дивану, а к испанскому, из настоящей телячьей кожи дивану-кровати ручной выделки, но положил Рор Петрович красавицу-блондинку на этот диван еще безо всякой — или, скажем так, почти безо всякой задней мысли. Потому что впервые за много лет аппаратной работы, полной смелых и нетрадиционных решений, господина Фортепьянова вдруг охватила непонятная робость. Мокрое полотенце, которым он легонько гладил Оленькину ножку, вдруг потребовалось ему самому — он обтер вспыхнувшее сильнейшим жаром лицо и убедился, что полотенце уже не холодное.

— Подождите, Оленька, одну-единственную секунду меня подождите, — вдруг шепотом сказал Фортепьянов, — я сейчас еще льда принесу. Пока вы будете отдыхать, я, чтобы не терять зря времени, почитаю Вам документы и объясню, что необходимо будет сделать для проведения энергозачетов.

“Боже! Неужели господин Фортепьянов такой идиот!” — по-настоящему испугалась Оленька.

Рор Петрович побежал за льдом — но в холодильнике, стоявшем в апартаментах, льда почему-то не оказалось. Тогда господин Фортепьянов, торопясь изо всех сил, вернулся в кабинет, опустошил в подвернувшийся пластиковый пакет стоявший там морозильник, по дороге схватил наугад лежащее на его рабочем столе, на кипе бумаг, типовое Соглашение о сотрудничестве свободных агентов с Тузпромом и опять вернулся к Ланчиковой.

А Оленька уже решилась — давно, давно пора Венедикту Васильевичу опять рога наставить! А то уж больно Веничка о себе возомнил!

Расположившись на светло-коричневом диване, госпожа Ланчикова подняла и возложила больную ножку на округлое кожаное вздутие мягчайшей подушечки, вторую же здоровую ножку она оставила слегка утопленной в золотистом ворсе ковролина. Получилось очень удачно — нежные ножки оказались слегка раздвинуты. Чтобы усилить соблазн, Оленька едва заметно, самую малость, чуть-чуть вывернула изумительной формы бедра в тазобедренных суставах и откинулась на валик. Но глупый Рор Петрович, вместо того чтобы сразу присесть рядом с ней, торопливо придвинул к испанскому дивану итальянский резной стул.

Пока господин Фортепьянов суетился и бегал туда-сюда, Ланчикова не теряла зря времени, оглядела апартаменты и обратила внимание на мощный, армейского образца, бинокль, установленный на треножнике перед безрамным америкостеклом. Видимо, в свободную минуту Основной Диспетчер оглядывает, насколько хватает взгляда, свои тузовладения.

Страшась непонятно чего, господин Фортепьянов действительно хотел было примоститься на итальянском стульчике, но в последнюю секунду — слава богу! — все ж таки сел в ногах у Оленьки на диван и наощупь, не глядя, положил пакетик со льдом — но отнюдь не на больную ножку, а — чтобы не угнетать ее тяжестью льда — рядом. И придвинул, прижал лед к ушибленному и такому дорогому месту. Затем господин Фортепьянов взял другой, чуть подрагивающей рукой, Типовое Агентское Соглашение и сказал срывающимся голосом:

— У нас очень мало времени. Поэтому, позвольте, госпожа Ланчикова, зачитать Вам вслух основные положения Типового договора о будущем успешном нашем с вами сотрудничестве. Если что-то вам будет не совсем понятно, пожалуйста, немедленно дайте мне знать, и я тут же все поясню. Итак, начнем, — “Дебитор в порядке расчетов за поставленный туз…”, — строчки агентского договора вдруг запрыгали перед глазами бедного Рора Петровича, он напряг слабеющее зрение, продолжил чтение, но попал на другой абзац, — “Тузпром осуществляет поставку природного туза дебитору…”

Рор Петрович закашлялся и почему-то чрезвычайно застеснялся этого вполне приличного слова. Он опять пропустил абзац, и прочел: — “Участники договора обязуются полностью обеспечить погашение задолжностей и текущих платежей дебитора…” — но опять невольно наткнулся на это же самое неблагозвучное и столь неуместно, даже вульгарно прозвучавшее выражение. Он виновато поднял глаза на Оленьку и вдруг обнаружил, что именно это слово, повторенное им трижды, произвело на прекрасную тузопросительницу магическое действие. Глаза Оленьки были совершенно полузакрыты, а ротик, а губки, тонко очерченные губки, напротив были полуоткрыты и более того, судя по всему, необыкновенно сухи — Оленька жадно облизывала их язычком. Основной Диспетчер решился посмотреть, как там поживает бедная ушибленная ножка, стал опускать взгляд вдоль золотой искрящейся нитки, так удачно украшающей выходное Оленькино одеяние, и — Боже мой, Боже ты мой милостивый! Господин Фортепьянов вдруг с трепетом обнаружил, что уже нет никакого нарядного орнамента из люрекса и пропала в нем всякая необходимость. Синий валик платья, который еще недавно, всего несколько мгновений назад был подолом и полностью прикрывал не только бедра, но даже и точеные Оленькины колени, был подтянут, свернут и скомкан. А пальчики левой ручки грациозно вцепились в ослепительно яркие желтые трусики и оттянули их в сторонку, чуть-чуть вбок и даже несколько вверх. Указательный же и безымянный пальчики правой ручки, нестерпимо сияющие драгоценностями, разодвинули головокружительное пространство плоти для среднего пальчика. Сам же шаловливый средний пальчик отнюдь не нырнул в эту прельстительную бездну. Этот смелый, белейший брильянтовый пальчик, подрагивая и чуть поглаживая, вытягивал нежнейший гребешочек дебитора, который на глазах изумленного господина Форпепьянова вдруг стал расти, расти…

— Оленька, солнышко мое, — прошептал Основной Диспетчер.

— Иди ко мне, Ророчка, иди сюда, сладкий мой, — потребовала Оленька.

Нет, недаром по всей Европе Фортепьянова зовут господин Рор, что по-немецки (и здесь немчура наследила) означает господин Труба, причем не в переносном, а в самом прямом, грубом значении этого слова. Отбросив пакетик со льдом и уже сыгравшее свою замечательную роль типовое Соглашение, Ророчка торопливо скинул отливающий серебром пакорабановский костюмчик, ивсенролановское нижнее белье, глянул вниз своего живота и с удивлением убедился в европрозорливости. Рор Петрович давно и с горечью был убежден, что годы, проведенные им в северной кислородной недостаточности, сыграли с его организмом плохую шутку. Однако, вот он, в чрезвычайной молодости кусок трансевропейской Трубы собственной персоной — или, говоря по-русски, Террор Петрович и сбоку бантик, будьте любезны!

В полной сексуальной готовности господин Фортепьянов уверенно шагнул к испанскому дивану, а между тем Оленька уже преподносила Ророчке приятнейший сюрприз. Оказывается, никакой особенной субтильности в ее точеном теле не было и в помине, а была самая что ни на есть всамделишная двубулочнопухленькая просторница! За те двадцать секунд, которые потребовались Основному диспетчеру, чтобы раздеться, Оленька не только успела полностью обнажиться — она успела еще и как следует нагнуться, и поднять за край испанский диван, который сам собою вдруг неожиданно стал раздвигаться. И тут Оленька изловчилась и вскочила — это с больной-то ножкой! — затем запрыгнула коленками на надвигающиеся на нее подушечки, и в своем движении назад еще и уперлась ручками, и выгнула точеную спину… А диван все ширился, раздвигался и как бы угодливо преподнес ее самое — беловоздушное, душистое и ласковое существо — многоуважаемому Рору Петровичу, причем сразу с выбором! Поскольку классика, которой так упорно занимался и придерживался в отношениях с Оленькой бывший Венедикт Васильевич, давно и изрядно ей приелась. Ложись перед ним на спину, словно она в Первой Конной армии служит, и не шевелись, а только изнутри — будь добра! — как хочешь так и выкручивайся, но сжимайся. Вот тебе, ефрейтор Пыльцов, твоя муштра теперь и выйдет боком!

Ликующий, окрыленный, вдохновленный господин Труба не заставил себя долго ждать — его рор на встречном движении вошел в Оленькину просторницу искренне, сразу и глубоко.

— ах! Ах! АХ! — и Оленька уже не играла, играть ей уже не было никакой необходимости — она действительно любила Рора Петровича господина Фортепьянова всем телом, любила всем сердцем и всей душой. И Ророчка тоже любил ее, любил сильно, властно, и так ей хотелось, чтобы еще и преданно любил, и навсегда!

Изголодавшийся Основной Диспетчер, словно жокей — благо врожденная комплекция вполне позволяла — оседлал белую, белоснежной масти в розовых яблоках проступающего наслаждения Оленьку, взнуздал ее и понесся на ней вскачь, во весь опор, рысью, потом галопом, потом резво поменял аллюр, еще более ускорился, перешел на иноходь, хотел первым пересечь финишную черту, но Оленька изогнулась, схватила его снизу — нежнейшим, самым проникновеннейшим образом! — за финики, позванивавшие, словно серебряные колокольца, и на одно-единственное мгновение его опередила. Кончили они одновременно, поскольку Оленька делала это дольше, гораздо дольше, и уже Рор Петрович стал выходить из нее, и уже вышел полностью, а она все пятилась, все раскрывалась, все выворачивалась изнутри…

Господин Фортепьянов оказался молодцом. Едва очухавшись, он сказал:

— Мне никогда еще не было так хорошо! Как же я счастлив, как безумно я счастлив, любимая моя Оленька!

Так что же, господа, есть счастье, что же есть безумное счастье?! Спросить бы у душки Рора Петровича — ведь он точно знал, что же это такое, в то блаженное, восхитительное мгновение. Может, действительно, не в деньгах счастье? Не в больших деньгах, и не в малых деньгах, а в Ланчиковой, какой бы продажной шкурой она ни была?… Но Оленька Ланчикова как раз и любит только деньги и ничего больше на дух не признает — вот загадка, вот заковыка…