"Сиротская зима" - читать интересную книгу автора (Холмогорова Елена)

4

До Нового года оставалось меньше недели. И хотя Лева не относился к людям мистического склада, этот рубеж он всегда воспринимал как пусть невидимую, но совершенно реальную черту, за которой должна, просто обязана наступать какая-то новая жизнь, а если этого не происходит, ты сам виноват. Сейчас отовсюду только и слышались разговоры о новом веке, тысячелетии, самым модным словом стал ранее мало кому понятный “миллениум”, и массы охватила страсть к подведению итогов. А у Левы давным-давно был тайный ритуал: в конце года он составлял реестр своих достижений. Сведения там содержались довольно пестрые — от опубликованных статей до семейных побед: “Настоял, чтобы Таня поехала со мной к маме в больницу в знак примирения” (самое смешное, что три года спустя Лева мучительно пытался вспомнить, что за ссора была у жены с его мамой, если ей нашлось место в недлинном списке успехов, — невестка и свекровь были на удивление дружны). Отмечались и события глубоко личные, даже интимные: “Приучился сам стирать белье и рубашки и менять каждый день”. Естественно, все это никак не предназначалось для посторонних глаз, а потому листочки годами хранились в толстом статистическом справочнике, куда никто кроме него не заглядывал. Когда же в институте, наконец, нашлись деньги на покупку компьютеров, Лева первым делом перепечатал их и уничтожил, а дискету безбоязненно положил в ящик письменного стола. Драгоценная дискетка была одной из немногих вещей, взятых им при уходе из дома. Недавно, намеренно засидевшись на работе, Лева перечел свою летопись и испытал, прямо сказать, противоречивые чувства: с одной стороны, не то чтобы жизнь прошла зря, с другой — на данный момент он явно был у разбитого корыта. Ни семьи, ни квартиры, полуссора с родителями, напрочь не желавшими признать необходимость развода, и самое главное — мучительные размышления, куда этот развод занести: место ли ему в перечне удач. Если эта перемена во благо, ее грех ставить в ряд с чем бы то ни было, надо просто за отчетный год и записать одно слово. А если ошибка?

Вообще же за время своего одиночества Лева понял, как мало они с женой успели накопить общих ритуалов и обрядов, в отличие, например, от его родителей, которые настолько были замкнуты друг на друге, что понимали не только без слов, но порой, казалось, и раньше, чем другой успел подумать. Дело здесь, конечно же, было не в супружеском стаже. Их с Таней брак тянулся восемь лет — срок в общем-то огромный. В силу математического склада ума, привычки к решению логических задач и профессионального взгляда на факты как на нечто, подлежащее непременной систематизации, классификации и переводу в проценты, он машинально прикинул, что при среднеевропейской продолжительности жизни в 75 лет и за вычетом детства и ранней юности это составляет процентов пятнадцать. Зачем-то взял ручку и пересчитал: семьдесят пять минус восемнадцать будет пятьдесят семь, стало быть, восемь лет составят четырнадцать с небольшими десятыми. А кто сказал, что он проживет столько?… А если он умрет завтра? В России печальная статистика обозначила средний срок мужской жизни в 58 лет… Нехитрый подсчет показал, что из прожитых на сегодня взрослых лет — тридцать шесть минус восемнадцать равно восемнадцать (Лева поежился: выходит, взрослая жизнь сравнялась с “предварительной”) — восемь лет супружества составили сорок четыре процента, без малого полжизни. “Жили в квартире сорок четыре сорок четыре веселых чижа”. Нет, не то. “В четверг четвертого числа четыре черненьких чумазеньких чертенка чертили черными чернилами чертеж. Черезвычайно чисто”.

“Я схожу с ума”, — сказал он медленно, четко и намеренно громко, так, наверное какие-нибудь дикари отпугивали устрашающими воплями злых духов.

Было воскресенье — с недавних пор трудный день. Каким-то непостижимым образом бытовые проблемы одинокого мужчины, живущего на чужом пространстве, оказались ничтожными и вполне укладывались в будние вечера. Сколько мечталось о таких нескончаемо длинных свободных днях — рваные джинсы и растянутый свитер, диван, горка яблок на тарелке… И книга. Но, как выяснилось, самым главным было настроение. Не читалось. Да и книги остались дома. То есть, — поправил он себя, — у жены. Дома теперь нет. Привычки брать книги в библиотеке не было, и он тупо прочитывал покупаемую с утра в метро кипу газет — без особого интереса, так, чтобы не забылись буквы. Но тут один из сослуживцев вернул взятую полгода назад книгу. Брал японские трехстишия для сына. В школе велели. И страшно возмущался, мол, Пушкина едва знают, а тут экзотику велели. Лева же, взяв ее в руки, вдруг понял, что ему не просто все это время не хватало книг: не хватало своих книг, с узнаваемыми пятнышками или заломами на страницах. Он любил хокку и танки еще в те времена, когда последние воспринимались только как военная техника, и удивлялся, почему их не кладут на музыку. Ему казалось, что могли бы получаться потрясающие композиции — странные, со множеством таинственных шорохов, всхлипов, звонов…

Лева попытался услышать, как можно было бы выразить это условное “беззвучно”, но неожиданно понял совсем другое: конечно, давно пора увидеться с Олегом.