"Пригоршня скорпионов, или Смерть в Бреслау" - читать интересную книгу автора (Краевский Марек)

I

Стояла невыносимая июльская жара. Ординатор психиатрической больницы Эрнст Беннерт провел рукой по лысой голове, потом внимательно, как хиромант, посмотрел на мокрую ладонь. Бугор Венеры лоснился от пота, в линии жизни поблескивали мелкие капельки. Две мухи судорожно приникли к сладкому следу, оставленному на клеенке чайной чашкой. В окно кабинета вливалось безжалостное предвечернее солнце.

Но зной, похоже, ничуть не был в тягость сидящему в комнате второму мужчине с буйной иссиня-черной до блеска шевелюрой. Он с наслаждением подставлял солнцу круглую, украшенную усами физиономию, на которой пробивалась черная щетина. Он медлительно потер щеку рукой, на тыльной стороне ладони был вытатуирован скорпион, поднявший хвост с ядовитым жалом. Мужчина взглянул на Беннерта. Его словно бы поблекшие от ослепительного солнца глаза смотрели на ординатора с исключительной серьезностью.

— Доктор, мы оба прекрасно понимаем, — произнес он с иностранным акцентом, — что вы не можете отказать организации, которую я представляю.

Да, Беннерт понимал это. Он посмотрел в окно, но вместо некогда великолепного, а ныне разрушенного здания на углу увидел ледяную панораму Сибири, скованные льдом реки, снежные сугробы с торчащими из них человеческими конечностями. Увидел барак, в котором скелеты в рваных мундирах сражались за место у железной печурки, где теплился огонь. Один из них был похож на предыдущего директора клиники доктора Штайнбрунна, который полгода назад не дал штази согласия на допрос одного из пациентов.

Беннерт протер глаза и выглянул в раскрытое окно — знакомая картина: молодая мать журит непослушного ребенка, тарахтит грузовик с кирпичами.

— Да, майор Махмадов. Я лично впущу вас в отделение, и вы допросите этого пациента. Никто вас не увидит.

— Именно это я и имел в виду. В таком случае до встречи в полночь.

Махмадов стряхнул с усов крошки табака, встал и одернул галифе на бедрах. А когда нажимал на дверную ручку, за спиной у него раздался громкий хлопок. Он резко обернулся. Беннерт смотрел на майора с глуповатой улыбкой. В руке у него была свернутая рулоном газета «Нойес Дойчланд». На клеенке валялись две расплющенные мухи.

Благодаря воображению пациент Герберт Анвальдт продержался в «пыточном доме», как он называл дрезденскую психиатрическую клинику, располагавшуюся на Мариен-аллее, уже целых пять лет. Именно воображение стало генератором чудесных трансформаций; ему Анвальдт обязан тем, что тычки и тумаки санитаров превращались в нежную ласку, вонь фекалий — в аромат весеннего сада, крики больных — в барочные кантаты, а обшарпанные стены — во фрески Джотто. Воображение было послушно ему: за годы упражнений Анвальдту удалось обуздать его до такой степени, что он сумел полностью подавить в себе то, что не позволило бы ему продержаться в заключении, — желание женского тела. Ему не надо было, как некоему ветхозаветному мудрецу, гасить огонь в чреслах своих — пламя это давно погасло.

Однако воображение подводило его, когда он видел бегающих по палате мелких стремительных насекомых. Коричнево-желтые панцири, мелькающие в щелях между плашками паркета, подергивающиеся усы, внезапно появляющиеся из-за раковины, единичные экземпляры, забирающиеся на одеяло, — то беременная самка, влекущая бледный кокон, то крупный самец, высоко возносящий свое тело на цепких лапках, то беспомощные молодые тараканчики, шевелящие тоненькими усиками, — вызывали в мозгу электрические разряды нейронов, сотрясавшие тело Анвальдта. Он весь содрогался, ему казалось, будто его щекочут тысячи лапок и в тело вонзаются колючие усы. В такие минуты Анвальдт впадал в бешенство и становился опасен для своих сопалатников, особенно когда обнаружил, что некоторые из них ловят тараканов в спичечные коробки, а потом подбрасывают ему в кровать. И только запах инсектицидов успокаивал его издерганные нервы. Все это можно было бы уладить, переведя пациента в другую клинику, не до такой степени зараженную тараканами, в другом городе, но тут вставали какие-то непредвиденные бюрократические преграды, и каждый очередной директор отказывался от этой мысли. Доктор Беннерт ограничился переводом Анвальдта в одноместную палату, где насекомых травили несколько чаще. В периоды между очередными появлениями на свет тараканьего потомства больной Анвальдт был спокоен и занимался главным образом изучением семитских языков.

За этим занятием застал его во время обхода санитар Юрген Копп. И хотя доктор Беннерт неожиданно освободил его от сегодняшнего ночного дежурства, Копп вовсе не собирался покидать больницу. Замкнув дверь палаты Анвальдта, он отправился на отделение в соседнем здании. Там он устроился за столом с двумя коллегами Франком и Фогелем и быстренько сдал карты. Весь младший персонал больницы с неподдельной страстью резался в скат. Копп объявил вини и зашел с крестового валета, чтобы выбрать масть. Но он не успел даже собрать взятку, как раздался нечеловеческий вой, доносящийся с другой стороны темного двора.

— Кто это так дерет глотку? — полюбопытствовал Фогель.

— Анвальдт. У него только что загорелся свет, — рассмеялся Копп. — Видать, опять обнаружил таракана.

Копп был прав, но только отчасти. Кричал действительно Анвальдт, но вовсе не из-за таракана: у него в палате по полу шествовали, смешно подрагивая длинными хвостами, четыре крупных черных пустынных скорпиона.

Мадам Ле Гёф, венгерка с псевдофранцузской фамилией, знала, как обеспечить себе в Бреслау клиентуру. Она не истратила ни пфеннига на объявления в газете или рекламу, а начала с непосредственных обращений к заинтересованным лицам. Доверясь своей безотказной интуиции, она выбрала в телефонной и адресной книгах города Бреслау около ста фамилий. После чего знающая весь город дорогая проститутка просмотрела список, и оказалось, что в нем преимущественно представлены фамилии весьма богатых мужчин. Кроме того, мадам составила перечень городских врачей, а также профессуры университета и Политехнического института. Всем им она разослала в не вызывающих подозрения конвертах письма, где в крайне деликатных выражениях извещала об открытии нового клуба, в котором самые требовательные клиенты смогут удовлетворить любые свои желания. Вторая волна рекламы растекалась по мужским клубам, паровым баням, кондитерским и театрикам варьете. Щедро вознагражденные гардеробщики и швейцары втайне от сутенеров, которые платили им за сводничество, совали клиентам в руки и в карманы пальто надушенные визитные карточки, украшенные изображением пышнотелой Венеры в черных чулках и цилиндре.

Невзирая на благородное негодование прессы и два судебных разбирательства, клуб мадам Ле Гёф пользовался популярностью. Клиентам разными способами — в зависимости от пожеланий — услужали тридцать девиц и два юноши.

В клубе регулярно устраивались представления. «Артистки» рекрутировались из персонала салона, но гораздо чаще за весьма щедрые гонорары здесь выступали танцовщицы из кабаре «Империал» или же из какого-нибудь театра-ревю. Два вечера в неделю проходили в восточном стиле (танец, и не только живота, нескольких «египтянок» — штатных актрис кабаре), два в классическом (вакханалия), один в исконно германском (Хайди[2] в кружевных панталончиках), а еще один был зарезервирован для особых гостей, которые обычно снимали весь клуб для не требующих огласки развлечений. По понедельникам заведение было закрыто. Вскоре был введен заказ по телефону, и маленький прусский особняк, именуемый Надсленжанским замком, в пригородном Опорове стал известен всему городу. Вложения возвратились очень быстро, тем паче что мадам была не единственным инвестором. Львиную долю расходов взял на себя городской полицайпрезидиум. И учреждение это получало дивиденды не только в материальном выражении. Так что все были довольны, а более всего — случайные и постоянные клиенты. Количество последних все увеличивалось. Ибо где еще профессор ориенталистики Отто Андре с кинжалом в руке и тюрбаном на голове мог бы преследовать беззащитную гурию, чтобы затем овладеть ею на пурпурных подушках; в каком другом месте директор городского театра Фриц Рейнфельдер имел бы возможность подставить свою жирную задницу сладостным пинкам стройной амазонки в сапожках для верховой езды?

Мадам прекрасно понимала мужчин и была счастлива, если могла удовлетворить их требования. Подобную радость она испытала недавно, когда ей удалось найти для заместителя шефа криминального отдела полицайпрезидиума советника Эберхарда Мока двух девушек, умеющих играть в шахматы. Мадам питала к этому коренастому брюнету с волнистыми волосами особую симпатию. Советник никогда не забывал о цветах для мадам и о мелких презентах для девушек, которые с удовольствием его обслуживали. Он был сдержанным и молчаливым, любил шарады, бридж, шахматы и пухлых блондинок. У мадам Ле Гёф он мог удовлетворять свои склонности без всяких затруднений. Он являлся каждую пятницу около полуночи, входил в боковую дверь и, не отвлекаясь на концерт, шел в свою излюбленную комнату, где его уже ждали две одалиски. Они облачали его в шелковый халат, потчевали черной икрой и поили красным рейнским вином. Мок сидел не двигаясь, и лишь руки его блуждали по алебастровой коже невольниц. После ужина он усаживался с одной из них играть в шахматы. Вторая же в это время лезла под стол и делала там нечто, о чем имели представление уже первобытные племена. А соперница Мока за шахматной доской была проинструктирована, что каждому удачному ходу соответствует определенная эротическая позиция. Взяв пешку или фигуру, Мок вставал из-за стола и отправлялся с партнершей на софу, где в продолжение нескольких минут они соответствующую позицию и реализовывали.

В соответствии с правилами, установленными им самим, Мок не имел права удовлетворить желание, если какая-либо из противниц ставила ему мат. Однажды такое случилось, и тогда он встал из-за стола, вручил девушкам по цветку и вышел, скрывая гнев и разочарование под шутовской ухмылкой. С той поры он уже никогда не позволял себе расслабиться за шахматной доской.

После одной из таких долгих партий Мок отдыхал на софе, читая девушкам свои размышления на тему человеческих характеров. То была еще одна его страсть, которую он обнаруживал только в своем любимом клубе. Криминальный советник, ценитель античной литературы, поражавший подчиненных длинными латинскими цитатами, позавидовав Непоту и Теофрасту,[3] занялся составлением — не без претензий на художественность — характеристик лиц, с которыми он имел дело. Основой ему служили собственные наблюдения и полицейские досье. В среднем раз в месяц он создавал описание еще одного человека, а уже существующие дополнял новыми фактами. Эти дополнения и вновь сочиненные характеристики вызывали сильнейшее замешательство в утомленных головках девиц. Но они сидели у ног Мока, смотрели в его круглые глаза и чувствовали, как в клиенте поднимается волна счастья.

Действительно, криминальный советник Мок испытывал счастье и, уходя, как правило, около трех ночи, вручал небольшие презентики девушкам, а сонному швейцару — чаевые. Счастье его чувствовал даже кучер, везший советника по спокойной в эту пору Грюбшенерштрассе к дому на Редигерплац, где Мок, засыпая рядом с женой, слышал назойливое тиканье часов да перекрикивания возчиков и молочников.

К сожалению, в ночь с 12-го на 13 мая советник Эберхард Мок не изведал счастья в объятиях девиц мадам Ле Гёф. Он разыгрывал интересную сицилийскую защиту, когда мадам деликатно постучалась в дверь.

Через минуту она постучала вторично. Мок недовольно засопел, застегнул халат, встал и открыл дверь. Его лицо ничего не выражало, но мадам знала, что может чувствовать такой мужчина, когда прерывают изысканный шахматно-эротический контрданс.

— Дорогой господин советник, — владелица клуба опустила бессмысленные, как она понимала, в данной ситуации извинения, — внизу вас спрашивает ваш ассистент.

Мок вежливо поблагодарил, быстро оделся, в чем ему помогали услужливые гейши (одна завязывала галстук, вторая застегивала брюки и рубашку), достал из портфеля две небольшие бонбоньерки и попрощался с безутешными шахматистками. Бросив мадам «спокойной ночи», он сбежал по лестнице, стремительно налетев на своего ассистента Макса Форстнера, который стоял в холле возле торшера. Хрусталики абажура предостерегающе зазвенели.

— Баронессу Мариетту фон дер Мальтен изнасиловали и убили, — негромко сообщил Форстнер.

Мок спустился по ступеням крыльца во двор, сел в черный «адлер», чуть громче, чем обычно, хлопнул дверцей и закурил сигарету. Форстнер поспешно уселся за руль, и машина тронулась. Поначалу оба молчали. Только когда проехали по мосту через Слензу, Мок собрался с мыслями.

— Как вы меня нашли? — поинтересовался советник, внимательно разглядывая убегающую справа стену Коммунального кладбища.

На фоне неба четко выделялась треугольная крыша крематория.

— Искать вас здесь мне посоветовал криминальдиректор доктор Мюльхауз. — Форстнер пожал плечами, словно желая сказать: «Все знают, где по пятницам бывает Мок».

— Никогда не позволяйте себе подобных жестов, Форстнер. — Мок внимательно смотрел на него. — Вы пока что являетесь всего лишь моим ассистентом.

Прозвучало это достаточно зловеще, но не произвело на Форстнера ни малейшего впечатления. Мок не спускал глаз с его широкого лица («маленькая жирная рыжая каналья») и в бог весть который раз, Вопреки доводам рассудка, пообещал себе уничтожить наглеца подчиненного. Это было нелегко: Форстнер был принят в криминальный отдел одновременно с вступлением в должность нового полицайпрезидента — фанатичного нациста обергруппенфюрера СА Эдмунда Хайнеса. Моку стало известно, что его ассистенту протежирует не только Хайнес, Форстнер хвастался дружбой с самим обер-президентом Силезии Хельмутом Брюкнером, которого нацисты навязали вскоре после того, как выиграли выборы в рейхстаг. Однако советник служил в полиции почти четверть века и знал, что уничтожить можно любого. До тех пор пока у него есть власть, пока криминальным отделом руководит старый масон и либерал Мюльхауз, он мог не допускать Форстнера к серьезным делам, поручая ему, к примеру, переписывать проституток у отеля «Савой» на Тауенцинплац или проверять документы у гомосексуалистов возле памятника императрице Августе на променаде у Школы изящных искусств. Более всего Мока бесил тот факт, что ему не известка ни одна слабость Форстнера — его досье было чисто, ежедневное наблюдение лишь подтверждало лапидарную характеристику: «тупой служака». Правда, близкие отношения с Хайнесом, о котором всем было известно, что он педераст, рождали некие смутные подозрения, однако этого было слишком мало, чтобы подчинить себе внедренного в полицию агента гестапо Форстнера.

Они подъезжали к Зонненплац. В городе бурлила жизнь, скрытая от тех, кто привык спать по ночам. На повороте заскрежетал трамвай, который вез рабочих второй смены с фабрики Линке, Гофманна и Лаухгаммера, мерцали газовые фонари. Машина свернула вправо на Гартенштрассе; возле рынка стояли подводы с картофелем и капустой; дворник дома в стиле модерн на углу Театерштрассе ругательски ругался, исправляя фонарь на воротах; двое пьяных буршей приставали к проституткам, которые с надменным видом прохаживались под зонтиками перед Концертным залом. «Адлер» проехал мимо автомобильного салона Коченройтера и Вальдшмидта, здания Силезского ландтага и нескольких отелей. С ночного неба сыпалась мглистая морось.

Остановились они по другую сторону Центрального вокзала — на Тайхекерштрассе напротив душевых. Мок и Форстнер вылезли из автомобиля. Их пальто и шляпы мгновенно покрылись водяной пылью, морось оседала на черной щетине Мока и на гладко выбритых щеках Форстнера. Спотыкаясь о рельсы, они перешли на боковой путь. Там было полно полицейских и железнодорожников, возбужденно обсуждающих происшествие. Приближался, характерно прихрамывая, полицейский фотограф Хельмут Элерс.

Старик вахмистр, которого посылали на самые чудовищные преступления, подошел к Моку, держа в руках керосиновый фонарь.

— Криминальвахмистр Эмиль Коблишке явился, — доложил он, как всегда, хотя нужды в этом не было: советник прекрасно знал своих подчиненных. Коблишке спрятал в кулак сигарету и сказал: — Обычно там, где оказываемся господин советник и я, ничего хорошего не жди, но здесь, — вахмистр взглядом указал на салон-вагон с табличкой «Берлин — Бреслау», — совсем уж скверно.

В коридоре вагона все трое осторожно переступили через лежащее на полу тело проводника. На одутловатом лице мертвеца застыла гримаса боли. Следов крови не было видно. Коблишке взял покойника за воротник и посадил. Голова проводника свесилась набок. Когда вахмистр расстегнул ворот железнодорожного мундира, Мок и Форстнер наклонились, чтобы осмотреть спину.

— Эмиль, поднеси-ка фонарь поближе. Ничего не видно, — приказал Мок.

Коблишке поставил фонарь на пол и перевернул покойного на живот, затем снял с одной его руки рукава кителя и рубашки, после чего энергичным рывком обнажил ему шею и спину. На шее и лопатке мертвеца виднелось несколько красных пятнышек, окруженных синеватой припухлостью. К спине проводника прилипли три раздавленных скорпиона.

— Неужели три таких насекомых способны убить человека? — Форстнер в первый раз проявил невежество.

— Это не насекомые, Форстнер, а паукообразные. — Мок даже не пытался скрыть презрения. — А кроме того, еще предстоит вскрытие.

Насколько в случае проводника у полицейских могли еще быть какие-то сомнения, настолько причина смерти двух женщин в салоне была очевидна.

Мок часто ловил себя на том, что трагическое известие вызывает у него какие-то нелепые, не подходящие к ситуации мысли, а страшная, отвратительная картина — смешливость. Когда умерла в Вальденбурге его мать, первое, что пришло ему в голову, были чисто хозяйственные соображения: что делать с огромной старой тахтой, которую невозможно вытащить ни через дверь, ни через окно? При виде худых белых щиколоток сумасшедшего нищего, избивающего мальчишку около бывшего здания полицайпрезидиума на улице Шубрюкке, 49, на него напал приступ идиотского смеха. Вот и сейчас, когда Форстнер поскользнулся в луже крови на полу салона, Мок рассмеялся. Коблишке не ожидал от советника такой реакции. Сам он многое повидал за время службы, но зрелище, открывшееся их взорам, второй раз в жизни вызвало у него нервную дрожь. Форстнер выбежал из салона. Мок начал осмотр.

Семнадцатилетняя Мариетта фон дер Мальтен, обнаженная ниже пояса, лежала на полу. Густые пепельно-серые распущенные волосы напитались, как губка, кровью. Лицо перекошено, словно от внезапного паралича. По обе стороны от ее вспоротого живота лежали гирлянды кишок. В разрезанном желудке видны были непереваренные остатки еды. Моку показалось, будто в брюшной полости что-то шевелится. Преодолевая отвращение, он наклонился над телом девушки. Смрад был невыносимый. Мок сглотнул слюну. Среди крови и слизи бегал маленький юркий скорпион.

Форстнера рвало в уборной. Коблишке комично подпрыгнул, потому что под подошвой у него что-то затрещало.

— Проклятье, да их тут полно! — вскрикнул он.

Они осмотрели все углы салона и пришибли еще трех скорпионов.

— Хорошо, что ни один из них не ужалил нас, — просипел Коблишке, — а то лежали бы мы, как тот, в коридоре.

Убедившись, что опасных паукообразных больше не осталось, полицейские подошли ко второй жертве — мадемуазель Франсуазе Дебру, гувернантке баронессы, лет сорока с небольшим. Она свесилась со спинки дивана. Порванные чулки, вены на икрах, задранное до подмышек скромное платье с белым воротничком, редкие волосы, вылезшие из стародевичьей кички на затылке. Распухший прокушенный язык. А на горле затянут шнур от оконной шторы. Подавляя отвращение, Мок осмотрел труп и с облегчением вздохнул, не обнаружив ни одного скорпиона.

— А самое удивительное вот это. — Коблишке указал на стену салона, обитую темно-синей материей в голубую полоску.

Между окнами вагона была надпись. Две строки непонятных знаков. Криминальный советник подошел к ним вплотную. Он еще раз сглотнул слюну.

— Так, так… — Коблишке мгновенно сообразил, в чем дело. — Это кто-то написал кровью…

Мок сказал услужливому Форстнеру, что домой он намеревается идти пешком. Он неспешно шагал в расстегнутом пальто. Шел и ощущал тяжесть своих пятидесяти лет. Через полчаса он уже был среди знакомых зданий. В подворотне одного из домов на Опицштрассе Мок остановился и посмотрел на часы. Четвертый час. Обычно в это время он возвращался с пятничных «шахмат». Но ни после одной из тех сладостных «партий» он не чувствовал себя таким усталым, как после того, что он пережил сегодня.

Укладываясь спать рядом с женой, он прислушивался к тиканью часов. И прежде чем заснуть, вспомнил эпизод из своей молодости. Двадцатилетним студентом он гостил в поместье дальних родственников под Требницем и флиртовал с женой управляющего имением. После множества попыток ему удалось склонить ее к свиданию. Он сидел на берегу реки, под старым дубом, уверенный, что сегодня наконец насытится ее соблазнительным телом. Покуривая сигарету, он прислушивался к ссоре деревенских девчонок, игравших на другом берегу реки. Визгливыми голосками они отгоняли хроменькую девочку, обзывая ее колченогой. Она стояла на берегу и глядела в сторону Мока. В вытянутой руке девочка держала старую куклу, заштопанное платьишко плескалось на ветру, свеженачищенные башмачки были выпачканы глиной. Она вдруг напомнила Моку птицу с перебитым крылом. Он смотрел на девочку и неожиданно заплакал.

И сейчас он тоже не смог сдержать слез. Жена что-то пробормотала сквозь сон. Мок распахнул окно и выставил под дождь разгоряченную голову. Мариетта фон дер Мальтен тоже была хроменькая, и он знал ее, когда она была совсем ребенком.

По субботам Мок появлялся в полицайпрезидиуме в девять утра. Привратники, курьеры и сыщики многозначительно переглядывались, когда чуть улыбающийся, невыспавшийся советник вежливо отвечал на приветствия, оставляя за собой шлейф запаха дорогого одеколона от Вельцеля. Но в эту субботу он был совершенно не похож на того довольного собой человека, спокойного, снисходительного начальника, каким его привыкли видеть. Он вошел ровно в восемь, громко хлопнув дверью. Несколько раз закрыл и раскрыл зонтик, разбрызгивая вокруг капли воды. Не ответив на «здравствуйте, господин советник» привратника и заспанного курьера, Мок быстро взбежал по лестнице. Зацепился носком ботинка за верхнюю ступеньку и чуть не упал. Привратник Хандке не верил свои ушам — впервые он услыхал из уст Мока смачное ругательство.

— Ну, господин советник сегодня в дурном расположении, — с улыбкой бросил он курьеру Бендеру.

Тем временем Мок вошел к себе в кабинет, уселся за стол и закурил сигару. Он курил и смотрел невидящим взглядом на стену из глазурованного кирпича. Сидел он в пальто и шляпе и, хоть сознавал это, с места все равно не трогался. Через несколько минут в дверь постучали и вошел Форстнер.

— Через час все должны быть здесь.

— Все уже собрались.

Впервые советник взглянул на своего ассистента с холодной благожелательностью:

— Форстнер, прошу договориться о телефонном разговоре с профессором Андре из университета. Позвоните также в резиденцию барона Оливера фон дер Мальтена и спросите, в котором часу барон был бы расположен принять меня. Через пять минут состоится совещание.

Моку показалось, что, выходя, Форстнер щелкнул каблуками.

Сыщики и инспекторы, носившие звания ассистентов, секретарей и криминальвахмистров, без удивления смотрели на небритого шефа и бледного Форстнера. Они знали, что проблемы с желудком у последнего вызваны отнюдь не тем, что он переел своей любимой кровяной колбасы с луком.

— Господа, отложите все дела, которые вы ведете. — Мок говорил громко и отчетливо. — Мы используем все законные и незаконные методы, чтобы найти убийцу или убийц. Можете бить и шантажировать. Я постараюсь, чтобы все секретные полицейские досье были доступны вам. Не скупитесь на плату информаторам. А сейчас конкретные задания. Ханслик и Бурк, вы допросите всех торговцев животными, начиная с поставщиков Зоологического сада и кончая продавцами золотых рыбок и попугаев. Рапорт жду утром во вторник. Смолор, вы составите перечень всех частных зверинцев в Бреслау и окрестностях, а также список оригиналов, которые спят с анакондами. Затем вы всех допросите. Поможет вам Форстнер. Рапорт во вторник. Хельм и Фридрих, просмотрите досье всех извращенцев и насильников с конца войны. Особое внимание обращайте на любителей животных и на тех, кто хоть чуть-чуть изучал восточные языки. Рапорт в понедельник вечером. Рейнхард, возьмите два десятка людей, обойдите все бордели и допросите столько девок, сколько сможете. Спрашивайте о клиентах-садистах и о тех, кто в момент оргазма цитирует «Камасутру». Рапорт во вторник. Кляйнфельд и Кранк, вам достается нелегкое задание. Вы должны установить, кто последним видел в живых несчастных жертв. Ежедневно в три жду промежуточные рапорты. Господа, воскресенье объявляется рабочим днем.

Профессор Андре был несгибаем. Он категорически стоял на своем: расшифровать он может лишь оригинальный текст, написанный на обоях; ни о каких фотографиях или даже самых совершенных рукописных копиях он и слышать не хотел. Мок, который по причине своего, правда незаконченного, филологического образования питал великое почтение к рукописям, уступил. Он положил трубку и приказал Форстнеру принести из хранилища вещественных доказательств рулон с таинственными письменами. Сам же отправился к шефу криминального отдела доктору Генриху Мюльхаузу и изложил ему план действий. Криминальдиректор никак его не корректировал, не хвалил, не выговаривал, ничего не предлагал. Он смахивал на деда, который со снисходительной улыбкой выслушивает фантастические бредни внука. Мюльхауз поглаживал свою длинную бороду с проседью, поправлял пенсне, попыхивал трубкой и чуть ли не ежеминутно прикрывал глаза. В такие мгновения Мок старался сохранить под веками этот весьма занимательный образ начальника.

— Прошу не спать, молодой человек, — проскрежетал Мюльхауз. — Я знаю, что вы устали. — Желтыми пальцами он забарабанил по столу: дедушка сделал внуку выговор. — Эберхард, вы должны найти убийцу. Вы знаете, что будет, если вы его не найдете? Я через месяц выхожу на пенсию. А вы? Вместо того чтобы занять мое место, что весьма и весьма вероятно, вы станете начальником полицейского поста на вокзале в какой-нибудь дыре или будете охранять рыбные пруды близ Любена в должности коменданта тамошней фишерайполицай.[4] Вы прекрасно знаете фон дер Мальтена. И если вы не найдете убийцу, он отомстит вам. Он по-прежнему чрезвычайно влиятелен. Да, чуть было не забыл… Будьте осторожны с Форстнером. Через него гестапо известен каждый наш шаг.

Мок поблагодарил за указания и возвратился к себе в кабинет. Он глянул в окно на старый крепостной ров, вдоль которого росли высокие старые каштаны, и на залитую солнцем Шлосплац, на которой маршировал военный оркестр, репетируя перед завтрашним Праздником весны. Солнечный свет окружил голову Мока янтарным ореолом. Он закрыл глаза и опять увидел на берегу реки увечную девочку. И еще увидел идущую вдалеке жену управляющего, предмет своих юношеских вожделений.

Телефонный звонок вновь возвратил его в полицайпрезидиум. Он пригладил рукой слегка засалившиеся волосы и поднял трубку. Звонил Кляйнфельд.

— Господин советник, последний, кто видел потерпевших живыми, кельнер Мозес Хиршберг. Мы допрашиваем его. В полночь он подавал им в салоне кофе.

— Где был тогда поезд?

— Между Легницем и Бреслау, он уже проехал Мальч.

— Между Мальчем и Бреслау у поезда были остановки?

— Нет. Единственно, он мог ждать на семафоре в Бреслау, перед самым вокзалом.

— Благодарю, Кляйнфельд. Подробно проверьте этого Хиршберга, нет ли у нас на него чего-нибудь.

— Так точно.

Телефон снова зазвонил.

— Господин советник, — зазвучал баритон Форстнера. — Профессор Андре идентифицировал алфавит, каким сделана надпись, как старосирийский. Во вторник мы получим перевод.

Телефон зазвонил в третий раз.

— Резиденция барона фон дер Мальтена. Господин барон ждет господина советника как можно быстрее.

Мок подавил первое желание обругать наглеца мажордома и уверил, что сейчас же выезжает. Он приказал Форстнеру, только что приехавшему из университета, отвезти его на Айхен-аллее, 13, где проживал барон. Резиденцию осаждали журналисты, которые, увидев тормозящий «адлер», сломя голову побежали к полицейским. Но те прошли мимо, не проронив ни слова, и вступили на территорию поместья фон дер Мальтенов, куда их пропустил охранник. В холле их встретил камердинер барона Маттиас:

— Господин барон желает видеть только господина советника.

Форстнер не сумел скрыть разочарование. Мок мысленно ухмыльнулся.

Кабинет барона украшали гравюры с оккультной символикой. Тайному знанию были посвящены бесчисленные тома, единообразно оправленные в бордовую кожу. Солнце с трудом пробивалось сквозь тяжелые зеленые шторы, слабо освещая четырех фарфоровых слонов, держащих на спинах земной шар. В полумраке поблескивала серебряная модель небесных сфер с Землею в центре. Голос Оливера фон дер Мальтена, донесшийся из соседней гостиной, прервал размышления Мока на тему геоцентрической системы мироздания:

— У тебя нет детей, Эберхард, потому не трудись выражать соболезнования. Прости мне такую форму разговора — через дверь, но я не хочу, чтобы ты видел меня. Ты знал Мариетту с детства…

Барон прервался, а Моку почудилось, будто он слышит сдавленные рыдания. Через несколько мгновений вновь раздался чуть изменившийся голос барона:

— Закури сигару и внимательно выслушай меня. Прежде всего отгони от моего дома этих щелкоперов. Во-вторых, вызови из Кёнигсберга доктора Георга Мааса. Это известный специалист как по истории оккультизма, так и по восточным языкам. Он поможет найти тебе тех, кто совершил это ритуальное убийство… Да, да, именно ритуальное. Ты не ослышался, Эберхард. В-третьих, когда наконец найдешь убийцу, отдай его мне. Таковы мои советы, просьбы или, если угодно, условия. Это все. Докури спокойно сигару. До свидания.

Мок не произнес ни слова. Он знал фон дер Мальтена еще со студенческих лет, и ему было известно, что спорить с ним бессмысленно. Барон слушал только себя, а всем прочим отдавал распоряжения. Советник Эберхард Мок уже давно отвык от приказов, поскольку трудно было считать таковыми добродушное брюзжание его шефа Мюльхауза. И тем не менее отказать он не мог: если бы не барон Оливер фон дер Мальтен, Мок никогда бы не стал криминальсоветником.

Мок отдал Форстнеру распоряжения относительно журналистов и доктора Мааса, а сам вызвал к себе Кляйнфельда.

— Есть у нас что-нибудь на этого Хиршберга?

— Ничего.

— В два доставьте его ко мне на допрос.

Мок чувствовал, что постепенно теряет самообладание, которым славился. Ему казалось, что под веками у него песок, а распухший язык покрыт кислой пленкой никотина; он шумно дышал, а взмокшая от пота рубашка липла к телу. Он вызвал извозчика и велел ехать в университет.

Профессор Андре как раз закончил читать лекцию по истории Ближнего Востока. Мок подошел к нему и представился. Профессор недоверчиво взглянул на небритого полицейского и пригласил к себе в кабинет.

— Господин профессор, вы преподаете у нас в университете уже тридцать лет. Я сам имел удовольствие слушать вас, когда изучал классическую филологию… Но среди ваших студентов были и такие, кто всецело посвятил себя ориенталистике. Не могли бы вы припомнить кого-нибудь, чье поведение можно назвать не вполне нормальным, у кого отмечались какие-то отклонения, извращения?

Андре, низкорослый высохший старик с короткими ногами и длинным туловищем, сидел в своем кресле и болтал в воздухе ногами в высоких шнурованных ботинках. Мок прикрыл глаза и мысленно улыбнулся, ему представилась простейшая карикатура на профессора: две вертикальные черточки — нос и козлиная бородка, три горизонтальные — глаза и рот.

— Интимная жизнь студентов-ориенталистов, — черточка рта профессора Андре сделалась еще тоньше, — ибо, как вы справедливо изволили заметить, «были и такие», столь же мало интересует меня, что и ваша…

Криминальсоветнику почудилось, что колокол пожарной машины, проезжавшей в этот миг мимо университета, бухает у него в груди. Он встал, подошел к письменному столу профессора, крепко прижал профессорские запястья к подлокотникам кресла и почти вплотную приблизил лицо к Андре.

— А может, это ты, старый козел, убил семнадцатилетнюю девушку? Может, это ты, уродливый карлик, гонялся за ней в тюрбане, как ты любишь делать? Может, это ты вспорол кинжалом ее бархатистый живот? — Мок отпустил профессора и вновь сел на стул. Пригладил ладонью влажные волосы. — Мне крайне жаль, господин профессор, но этот текст я отдам на экспертизу кому-нибудь другому. Кстати, что вы делали в пятницу между одиннадцатью и часом ночи? Можете не отвечать, я знаю. А не желаете ли вы, чтобы об этом узнал также декан философского факультета или ваши студенты? Поскольку есть и такие.

Андре улыбнулся:

— К счастью, есть. Да, господин советник, я постараюсь перевести этот текст настолько хорошо, насколько смогу. Кроме того, я вспомнил одного студента с определенными, как вы изволили выразиться, отклонениями. Это барон Вильгельм фон Кёпперлинг.

— Не благодарю вас, — бросил Мок, надевая шляпу.

В полицайпрезидиуме его ждал Кляйнфельд с Мозесом Хиршбергом, невысоким сутулым брюнетом лет сорока. Он повторил то же, что советник уже знал из рапорта Кляйнфельда.

— Скажите, Хиршберг, в каких заведениях вы работали прежде?

В детстве кельнер, видимо, перенес какое-то заболевание, результатом которого стал легкий тик: когда он говорил, правый уголок рта у него чуть поднимался, и это смахивало на глуповатую, издевательскую ухмылку. Перечисляя названия дюжины дрянных забегаловок, Хиршберг не переставал «усмехаться». В груди Мока вновь зазвучал колокол. Он подскочил к Хиршбергу и с размаху влепил ему пощечину.

— Тебе так весело, жидовская морда? Уж не ты ли написал тот бред на своем вонючем языке?

Хиршберг укрыл лицо в ладонях. Криминальсекретарь Гейнц Кляйнфельд, один из лучших полицейских в отделе, отец которого был раввином, стоял уставясь в пол. Мок сглотнул слюну и сделал жест, означающий «увести». Рука болела. Слишком уж сильно он ударил.

Все его люди собрались в комнате для совещаний. Лишь взглянув на них, он тут же понял, что ничего интересного не узнает. Ханслик и Бурк допросили двенадцать торговцев животными, но ни один из них не слышал, чтобы кто-нибудь завез скорпионов. Смолор не нашел никаких частных зверинцев, но добыл интересную информацию: хозяин одного магазинчика с грызунами и змеями сообщил, что постоянным его клиентом является некий толстый бородатый господин, который покупает ядовитых гадов и ящериц. К сожалению, больше ничего об этом господине хозяин магазина сказать не мог. Рейнхард и его люди допросили пятьдесят обитательниц публичных домов. Одна из них показала, что знает некоего профессора, который любит изображать, будто разрубает ее на части мечом, и при этом выкрикивает что-то на непонятном языке. Полицейских удивило, что это сообщение не произвело никакого впечатления на шефа. Благодаря показаниям проституток сыщики Рейнхарда составили список пятнадцати садистов и фетишистов, которые были до того неосторожны, что приглашали девиц к себе на квартиру. Семерых из них не оказалось дома, а у восьми было железное алиби: возмущенные жены, все как одна, засвидетельствовали, что их мужья прошлую ночь провели в супружеской постели.

Мок поблагодарил подчиненных и дал им задания на завтра. Когда же они ушли, не слишком обрадованные перспективой работы в выходной день, он сказал Форстнеру:

— Завтра приедете за мной в десять. Мы посетим одного человека. Потом вы отправитесь в университетский архив. Не удивляйтесь — он будет открыт. Один из библиотекарей выйдет на сверхурочное дежурство. Вы составите список всех, кто занимался ориенталистикой, — от студентов, изучавших ее один семестр, до докторов иранистики или санскритологии. Кстати, вы знаете, что такое санскрит?

Не дожидаясь ответа, Мок покинул свой кабинет. Он пошел по Швайдницерштадтграбен в направлении к универмагу Вертхайма. Затем свернул влево на Швайдницерштрассе, прошел мимо помпезного памятника Вильгельму II, который охраняли две аллегорические фигуры — Государства и Войны, у церкви Божьего Тела перекрестился и повернул на Цвингерплац. Миновав здание реальной гимназии, он вошел в кофейню Оттона Штиблера. Зал был битком набит любителями черного напитка, а в воздухе, сизом от табачного дыма, витал аромат кофе. Мок сразу направился в конторку. Бухгалтер тут же прервал работу и вышел, чтобы дать советнику возможность спокойно поговорить по телефону. Мок не доверял телефонисткам в полиции и очень часто конфиденциальные разговоры вел с этого аппарата. Он позвонил по домашнему номеру Мюльхауза. Представился и выслушал необходимую ему информацию. Затем поговорил с женой и объяснил свое отсутствие на обеде навалом работы.

«Епископский подвальчик» в здании Силезского дома на Хельмут-Брюкнер-штрассе, которая до прихода к власти нацистов называлась Бишофштрассе, то есть Епископская улица, славился отменными супами, жарким и свиными рульками. Стены там украшали картины баварского художника Эдуарда фон Грютцнера, изображающие сценки не слишком аскетической жизни монахов. Мок более всего любил боковой зальчик, в котором приглушенный зеленоватый свет просачивался сквозь размещенный под потолком витраж. Когда-то Мок заходил сюда довольно часто. Он сидел и предавался мечтам среди колеблющихся теней, убаюкиваемый покоем подземелья, тихим дыханием подвала. Однако возросшая популярность ресторана уничтожила столь любимую советником полусонную атмосферу. Тени колебались и сейчас, но чавканье лавочников и владельцев складов, а также галдеж эсэсовцев, которые последнее время валом сюда валили, привели к тому, что призрачные волны океана вместо успокоения приносили в воображение Мока тину и жесткие водоросли.

Криминальсоветник находился в трудной ситуации. В течение уже нескольких месяцев он отмечал в полиции тревожные перемены. Для него не было секретом, что многие с нескрываемым презрением относятся к одному из лучших сыщиков еврею Гейнцу Кляйнфельду; некий полицейский, недавно принятый в криминальный отдел, даже отказался работать вместе с Кляйнфельдом. В результате через несколько дней он был уволен. Но это было в начале января. А сейчас Мок отнюдь не был уверен, что смог бы вышвырнуть со службы этого нациста. С тех пор многое изменилось. 31 января министром внутренних дел и главой всей прусской полиции стал Герман Геринг, спустя месяц в пышное здание Силезского регентства на Лессингплац въехал новый коричневый обер-президент Силезии Хельмут Брюкнер, а еще через неполных два месяца после этого главой полицайпрезидиума Бреслау был назначен пользующийся дурной славой Эдмунд Хайнес. Настали новые порядки. Давний лагерь для французских военнопленных на Штреленершоссе был превращен в концентрационный, куда в числе первых попали старые знакомые Мока — бывший полицайпрезидент Фриц Фойгт и бывший бургомистр Карл Мах. На улицах вдруг появились компании юнцов, исполненных веры в собственную безнаказанность и до горла налитых дрянным пивом Хааза. С горящими факелами в руках они сопровождали колонны арестованных евреев и антинацистов, на груди у которых висели фанерные таблички с перечислением их преступлений против немецкого народа. Улицы переименовывались, они получали новых коричневых патронов. В полицайпрезидиуме вдруг активизировались сторонники НСДАП, а в западном крыле здания разместилось гестапо, куда неожиданно стали переводиться лучшие сотрудники из других отделов. В криминальный отдел Хайнес, невзирая на протесты Мюльхауза, засунул своего любимчика Форстнера, а личный враг Мока советник Эйле стал начальником только что созданного еврейского сектора. Нет, сейчас — в мае тридцать третьего — Мок не отважился бы на столь решительные действия. Он оказался в трудной ситуации: с одной стороны, он обязан сохранять лояльность по отношению к фон дер Мальтену и масонской ложе, которая способствовала его блистательной карьере, но в то же время не должен восстанавливать против себя нацистов. Более всего его бесила невозможность влиять на ситуацию и то, что его будущее зависит от того, кто окажется убийцей баронессы.

Если это будет член какой-нибудь секты — что выглядело весьма правдоподобным, — гитлеровская пропаганда получит удобный повод для уничтожения бреславльских «вольных каменщиков» и людей, связанных с ними, а значит, и Мюльхауза, и Мока. Этого сектанта бульварная газета вроде «Штюрмера» с огромным наслаждением перерядит в масона, а чудовищное преступление представит как ритуальное убийство — следствие взаимных счетов трех масонских лож города.

Если же убийцей окажется психически больной извращенец, Хайнес et consortes,[5] вне всяких сомнений, принудят Мока дописать убийце «антинемецкую» — еврейскую или масонскую — биографию. И в том и в другом случае Мок предстанет перед своими покровителями-масонами в двусмысленной роли орудия в руках коричневых пропагандистов. Так что нет ничего удивительного, что фон дер Мальтен велел передать убийцу ему — дабы жестоко отомстить преступнику и одновременно задушить в зародыше интригу против ложи. Как следствие и передача, и непередача убийцы в руки барона будет означать для Мока службу в фишерайполицай в Любине. В первом варианте коричневые газеты, инспирированные Форстнером, развопятся, что масоны позволили себе сами вынести приговор и привести его в исполнение, а во втором — соответствующим образом отреагируют Мюльхауз и члены ложи. Разумеется, криминальсоветник мог бы порвать с масонами и переметнуться к гитлеровцам, но против этого восставали остатки «хорошего вкуса», который не сумели уничтожить двадцать лет службы в полиции, а равно и понимание, что карьере его все равно придет конец: ложа сможет самым примитивным образом отомстить ему — проинформировать соответствующих лиц и организации о его былой принадлежности к «вольным каменщикам».

Никотин всегда благотворно действовал на мозг Мока. Так было и в этот раз: ему пришла гениальная мысль — самоубийство преступника в камере и немедленное его погребение. («Нацисты в этом случае не смогут требовать от меня сочинения антинемецкой биографии изверга; я скажу им, что он уже мертв, а у меня нет времени играть в бюрократию и придумывать протоколы допросов. А перед ложей я тоже буду чист: даже если гитлеровские газеты припишут ему подходящий curriculum vitae,[6] я в соответствии с истиной скажу, что не имею к этому ни малейшего касательства».) Да, это спасло бы его.

Но через несколько секунд Мок вновь нахмурился; он не учел одну неприятную возможность: а что будет, если он вообще не найдет убийцу?

Кельнер поставил перед ним литровую глиняную кружку пива Кипке и уже собрался спросить, не желает ли господин советник чего-нибудь еще, но тот взглянул на него каким-то невидящим взором и внятно произнес: «Что ж, если я этого мерзавца не найду, то я его создам». Не обращая внимания на изумленного кельнера, Мок задумался: перед его глазами замелькали лица возможных кандидатов в убийцы. Он быстро начеркал несколько фамилий на салфетке.

От этого занятия его оторвал человек, с которым он договорился встретиться здесь. Гауптштурмфюрер СА Вальтер Пёнтек из гестапо внешне был похож на добродушного трактирщика. Своей громадной мясистой лапой он сдавил узкую ладонь Мока и удобно устроился за столом. Заказал он то же самое, что и Мок: судака с острым салатом из репы. Криминальсоветник, прежде чем перейти к делу, мысленно составлял характеристику сотрапезника: жирный бранденбуржец с голым веснушчатым черепом, на котором сохранился венчик рыжих волос, зелеными глазами и толстыми щеками; любитель Шуберта и несовершеннолетних девочек.

— Вам все уже известно, — начал он без всякого вступления.

— Все? Нет… Я знаю немногим больше, чем этот вот господин… — Пёнтек указал на мужчину, читающего газету. На первой странице «Шлезише тагесцайтунг» большими буквами было напечатано: «Смерть баронессы в поезде „Берлин — Бреслау“. Следствие ведет советник Мок».

— Я думаю, значительно больше. — Мок подцепил на вилку последний хрустящий кусочек судака и допил остатки пива. — Господин гауптштурмфюрер, я неофициально прошу вас о помощи. В Бреслау, а может, и во всей Германии нет лучшего знатока религиозных сект и тайных обществ, чем вы. Их символика прозрачна для вас. И я прошу вас найти организацию, использующую символ скорпиона. Мы с благодарностью примем все ваши советы и указания и будем считать себя вашими должниками, каковой долг постараемся как можно скорей уплатить. Наш криминальный отдел и я лично располагаем информацией, которая может заинтересовать вас.

— Чего это ради я должен исполнять просьбы высших лиц крипо? — Пёнтек широко улыбнулся и прищурил глаза. — Чего ради я должен вам помогать? Уж не потому ли, что мой шеф с вашим на «ты» и по субботам они играют в скат?

— Вы невнимательно слушали меня, господин гауптштурмфюрер, — Сегодня Мок больше уже не собирался трепать себе нервы. — Я предлагаю вам обоюдовыгодную сделку: обмен информацией.

— Господин советник, — Пёнтек с аппетитом жевал судака, — мой шеф велел мне прийти сюда. И вот я здесь. Я съел вкусную рыбу и исполнил приказание шефа. Так что все в порядке. Меня это дело никоим образом не касается. Вот посмотрите. — Он указал толстым пальцем на первую страницу газеты: — «Следствие ведет советник Мок».

Мок в очередной раз мысленно склонил голову перед своим шефом. Криминальдиректор Мюльхауз был всецело прав: Пёнтек — тот человек, которому первым делом нужно врезать обухом по лбу и оглоушить. Он понимал, что атака на Пёнтека связана с огромным риском, потому решил в последний раз покончить дело миром:

— Разве ваш шеф не просил вас оказать нам помощь?

— На это и намека не было, — расплылся в улыбке гауптштурмфюрер.

Советник сделал глубокий вдох и почувствовал, как внутри поднимается сладостное чувство власти над другим человеком.

— Но вы, Пёнтек, все равно будете помогать нам изо всех сил. Вы включите в работу все клетки своего серого вещества. А надо будет, так и в библиотеке посидите… А знаете почему? Вовсе не потому, что об этом просит ваш шеф, или криминальдиректор Мюльхауз, или я… Об этом вас умоляет роскошная одиннадцатилетняя толстушка Ильза Дёблин, которую вы изнасиловали у себя в автомобиле, щедро заплатив ее пьяной матери; просит вас об этом и Агнес Хертинг, та щебетунья с косичками, похожими на мышиные хвостики, которую вы прижали в будуарах мадам Ле Гёф. На снимке вы вышли очень даже неплохо.

Пёнтек по-прежнему улыбался во весь рот.

— Мне понадобится несколько дней.

— Разумеется. Пожалуйста, контакты поддерживайте исключительно со мной. В конце концов, «следствие ведет советник Мок», не так ли?