"Россия и Япония: стравить!" - читать интересную книгу автора (Кремлев Сергей)

Глава 5 Министр Витте, бритты и хитрые профиты

Как мы знаем, КВЖД — это Китайско-Восточная железная дорога. Начали ее строить в 1898 году, а в 1903 году она была открыта для движения.

Обратимся опять к карте. По Амурской дуге китайская Маньчжурия вдается в Россию. Чтобы кратчайшим образом соединить русскую Восточную Сибирь с русским же Дальневосточным краем железной дорогой, надо провести ее на две с половиной тысячи километров по огромной полупустынной и малозаселенной местности Маньчжурии.

Пустыня, а чужая! Заманчиво срезать Амурскую дугу по прямой, да прямая-то идет по территории иностранного государства.

Какой же идиот будет прокладывать таким образом стратегически важную дорогу? Да еще и при условии, что эксплуатировать ее на чужой территории позволяется не вечно, а только 80 лет! Да и не 80, а 36 (потому что чужому правительству позволяется через 36 лет дорогу выкупить!).

Ну можно ли найти на такие условия охотников?

Э-э-э! А петербургское правительство на что? А министр финансов Витте? Сергей Юльевич — это не идиот, а государственная голова!

Были, правда, в России головы и не очень, с точки зрения Витте, государственные. Они хотели провести дорогу на Дальний Восток внутри России по Амурской дуге, как потом и прошла часть Транссиба — Забайкальская железная дорога со станцией Ерофей Павлович на ней.

Вот, скажем, командующий войсками и генерал-губернатор Приамурского края генерал Духовский... Боролся против «маньчжурского» проекта, сколько мог. Не понимал человек выгоды...

Генерал Духовский считал проект Витте для России просто опасным и доказывал, что, проходя по пределам Китая, эта линия не будет прочно связывать Приамурский край с Россией, что дорога, проведенная по Маньчжурии, будет выгодна китайскому, а не русскому населению.

Однако Сергей Юльевич мыслил широко (он не только министром финансов был, но одно время и путями сообщения заправлял).

Он считал, что если построить через Маньчжурию дорогу, то по ней не только можно будет быстро перебрасывать русские войска (по чужой территории — замысел-то каков!), но еще и взять в свои руки железнодорожное строительство во всем Северном Китае. А там смотришь — и южнее...

Более того!

Витте считал (загибай-ка пальцы, читатель!), что КВЖД должна была:

— вызвать полный переворот в сообщениях между Европой и Тихим океаном;

— отвлечь на себя грузы, идущие с Запада на Дальний Восток через Суэц;

— открыть для торговли Внутренний Китай посредством соединения его железных дорог с КВЖД;

— дать поддержку русской чайной промышленности и расширить ввоз в Китай русских металлических и текстильных изделий (даром что под боком у Китая был дешевый японский текстиль);

— притянуть к себе свыше половины китайского вывоза и, наконец,

— обеспечить России ни более ни менее как «господство над всем коммерческим движением в тихоокеанских водах»...

КВЖД, к слову, была в основном одноколейной и сложно эксплуатируемой дорогой. Так что «грандиозность» планов Витте просто-таки предвосхищала идеи ильфо-петровского Остапа Бендера относительно превращения Васюков в Нью-Москву, а Москвы — в Старые Васюки.

Но в бессмертном романе Великого комбинатора с увлечением слушали простодушные провинциальные шахматисты, а в Петербурге-«Нью-Бердичеве» Витте всерьез очаровал сановных государственных мужей.

Вот только государственных ли?

Отбрасывая иронию, напомню читателю, что этот ловкий стервец был полностью создан еврейскими «русско-подданными» железнодорожными магнатами и петербургскими банкирами. Так что старался он не для русской армии, не для России, а для предположительных профитов-гешефтов своих «неформальных» шефов.

Гешефты не выгорели — подряды в Китае перехватили англичане, немцы, французы. А вот КВЖД — эту вечную нашу боль на протяжении десятилетий — Россия получила.

Дорогу строили по секретному русско-китайскому договору 1896 года о союзе и постройке КВЖД. Читатель помнит, что подписывали его в Москве престарелый министр иностранных дел князь Лобанов-Ростовский (он через несколько дней после этого и умер — в царском поезде, по дороге в Киев), непременный Витте, а с китайской стороны — чрезвычайный посол Ли Хун-чжан, приехавший на коронацию Николая Второго.

Между прочим, секрет этого договора быстро стал секретом Полишинеля (так во Франции прозвали Пульчинеллу, одного из персонажей итальянской комедии масок дель арте, который выбалтывал все, что знал и не знал), а точнее — секретом французского посла в Пекине Жерара...

Жерару текст договора стал известен из записной книжки Ли Хун-чжана, «забытой» последним на столе при «случайной» отлучке из комнаты, где он принимал француза.

Лишь после того как гость списал текст в свою записную книжку, вежливый хозяин вернулся в комнату.

И договор этот (опять-таки не падай со стула, читатель) предусматривал также военный русско-китайский союз. То есть, через два года после разгрома Китая еще весьма слабой Японией чиновный Петербург всерьез брал в расчет Китай как реальную силу.

Н-да...

Или он всерьез рассчитывал на то, что Китай в случае военной нужды обратится именно к России?

КВЖД не успели построить, как в Китае началось восстание ихэтуаней (по западной терминологии — «боксерское»).

Повстанцы напали на русских строителей и разрушили значительную часть дороги (они вообще-то все железные дороги громили, не только КВЖД).

Убытки составили 71 745 878 рублей из общей суммы стоимости дороги в 374 955 598 рублей.

Сумма немалая, так что шефы Витте поживились на КВЖД неплохо и не один раз (за убытки-то платили не ихэтуани, а тоже русская казна).

После разгрома ихэтуаней силами всего империалистического мира царское правительство ввело в Северо-Восточный Китай войска. А вскоре была подписана русско-китайская конвенция 1902 года. Подписана в Пекине — посланником России в Китае Лессаром и представителями МИД Китая князем Цином и Ван Вэньшао.

То есть со стороны Китая ее подписали два средней руки сановника. Всего-то!

По этому более чем странному соглашению низкого уровня Россия обязывалась вывести ранее введенные войска, а Китай...

Китай четырьмя статьями этой конвенции не обязывался, по сути, ни к чему.

Что же до КВЖД, то ее вскоре достроили. Основная магистраль шла от сибирской станции Маньчжурия до дальневосточной станции Пограничная, а южная часть дороги почти перпендикулярно ответвлялась от основной прямой у Харбина через Мукден до Дальнего и Порт-Артура.

Вот оценка Порт-Артура как военно-морской базы в военно-морской литературе: «Порт-Артур был плохо оборудован как пункт базирования основных сил флота на Дальнем Востоке. Внутренний рейд был тесным и мелководным. Узкий выход в море позволял большим кораблям выходить в море лишь во время приливов. Доков для ремонта кораблей не было».

Но зато он был под боком у Кореи, прочно включенной Японией в сферу своих интересов. Выбрал Витте для русского флота «удобное» местечко!

И ведь какая наглость! Граф Сергей Дмитриевич Шереметев относился к Витте весьма критически, а фигурой был влиятельной как формально (в 1900 году Николай назначил его членом Государственного Совета), так и неформально. И вот 26 июня 1900 года Витте пишет ему в тонах откровенного подлизывания письмо, где одновременно наводит тень на плетень:

«В смерти графа Муравьева (того самого прощелыги Михаила Александровича, министра иностранных дел в 1897 — 1900 годах. — С.К.) было просто что-то роковое. Четыре года тому назад по его совету, поддержанному генералом Ванновским (военный министр в 18821897 годах. — C.K.), мы коварно захватили Порт-Артур и Данлаван (Дальний. — C.K.), вопреки моим настоятельным советам не делать этого шага. Правда, пример (впрочем, с нашего ведома) дала нам Германия. С тех пор пошла в Китае каша...»

Четыре фразы. Но это — маленький шедевр провокации!

Витте сумел и свалить свои порт-артурские «заслуги» на других, и обелить себя, и очернить Россию и Германию, и начать отсчет «китайской каши» с момента неумных русских действий там, хотя кашу в Китае, сдобренную опиумом, давно заваривала Британия.

И не она одна... И ПОЭТОМУ вернемся-ка мы еще раз во времена «до КВЖД», чтобы лучше понять времена «после КВЖД». Я уже говорил, что для России был бы оправдан вариант аренды у Кореи порта по тому варианту, который видел даже Николай Второй. Или же — аренды у Китая района бухты Цзяочжоу для организации все той же зимней стоянки тихоокеанской эскадры. Цзяочжоу-Циндао был от Кореи далеко и объективно Японии не касался. А стоянка требовалась, потому что русский флот зимой отстаивался в... Японии.

А как писал позднее Юрий Яковлевич Соловьев, бывший в конце 90-х годов позапрошлого века вторым секретарем русского посольства в Пекине: «Обыкновение зимовать в Нагасаки по многим причинам становилось неудобным».

Но был, оказывается, момент, когда наш военно-морской флот базировался на Японию!

На Японию!

Деревню Иноса на северо-западной стороне Нагасакской бухты наши морские офицеры так и называли «русской деревней»... Это было месте их традиционного отдыха и развлечений. Именно там великий князь Александр Михайлович, пардон, невинность потерял.

Но Нагасаки — это был действительно «неудобный» для военных сил России порт. И, как сообщает тот же Соловьев, Россия несколько лет присматривала для себя удобный порт на китайском побережье для зимовки флота и вела по этому вопросу переговоры в Пекине. И именно в Цзяочжоу с согласия китайцев пробыла несколько недель русская эскадра под флагом адмирала Тыртова.

Есть все основания полагать, что если хотя бы половину тех усилий, которые Россия потратила в Китае на то, чтобы получить «южно-маньчжурский», порт-артурский вариант, она потратила бы на вариант «цзяочжоуский», мы нужную и политически безопасную для нас стоянку в Цзяочжоу получили бы.

Однако пока Петербург «присматривал», Берлин взял да и оттяпал.

Собственно, даже после этого имело смысл предложить Германии арендовать Цзяочжоу совместно... Это, между прочим, было бы и хорошей проверкой искренности пожеланий «адмирала Атлантического океана» «адмиралу Тихого океана».

Россия же ни о чем Германию не попросила, а полезла в ловушку Порт-Артура...

В свое время я приведу мнение президента США Теодора Рузвельта, высказанное им германскому послу в Америке Штернбургу. И тогда читатель увидит, что точка приложения усилий России в Желтом море была выбрана в Петербурге точно так, как если бы ее выбирали для нас злейшие наши враги.

Но программировал-то этот вариант развития событий план Витте по «проникновению» России в Маньчжурию после постройки КВЖД.

Впрочем, был ли Витте другом и сыном России?

Работая над этой главой и распутывая давние и хитро завязанные кем-то «узлы» истории, уважаемый мой читатель, я удивлялся не раз...

И в очередной раз удивился, когда прочел просто-таки апологетические оценки поведения Витте Евгением Викторовичем Тарле. Мэтр нашей исторической науки посвятил ему целую книгу «Граф С.Ю. Витте. Опыт характеристики внешней политики».

И там он в подробностях расписывает, как после провала миссии Ито бедный-де Сергей Юльевич «посетил Маньчжурию и Квантун (то есть — Ляодунский полуостров. — С.К.)» и потом изо всех сил пытался убедить царя Николая в том, что надо, мол, «немедленно эвакуировать Маньчжурию, а иначе России грозят большие бедствия».

Бедствия-то нам действительно грозили, но эвакуировать Маньчжурию — значило отказаться от Порт-Артура и коммерческого порта Дальний.

Но ведь Дальний — это детище... Витте!

Витте в своих мемуарах бесстыже обвинял правительство в том, что оно не приняло ни предложений Ито, ни непосредственно предвоенных предложений японского посла Курино... Мол, были бы приняты эти предложения, и «войны не было бы».

Ну, ладно, Витте этим ставил очередную словесную завесу над своей политикой и прошлое перевирал. Но от Тарле-то можно было ожидать меньшего легковерия и большего здравомыслия.

Безусловно, царизм был виновен по всем статьям, а сама августейшая фамилия вела себя до преступного легкомысленно. Накануне войны великий князь Николай Николаевич в ответ на льстивое пожелание, чтобы он был назначен главнокомандующим против японцев, пренебрежительно (выражение очевидца генерала Епанчина) заявил, что у него нет охоты сражаться с «этими япошками».

Тем не менее ответственность Витте и его роль особенно велики. Именно Витте своими практическими провокационными действиями, а не блудливыми «миролюбивыми» речами подло подводил к японской войне этих великих титулами и мелких умом и душой князей. Ведь все серьезные дальневосточные «боли» России начались после аренды у Китая Порт-Артура в Южной Маньчжурии.

Как мы знаем, аренда Порт-Артура стала возможной в результате объединенного заступничества за Китай России, Германии и Франции после подписания прелиминарных (предварительных) условий Симоносекского договора по окончании китайско-японской войны.

Но какая из трех держав выступила инициатором этого заступничества?

Обычно считается, что это была Россия. И действительно, роль России была тут внешне ведущей — демонстрация силы в Чифу была проведена преимущественно русской тихоокеанской эскадрой, к которой присоединилось несколько французских и германских судов.

А кто был инициатором организации давления на Японию персонально?

Почти все — даже академические — источники указывают на министра иностранных дел России князя Лобанова-Ростовского. Но он лишь председательствовал на определившем линию России «особом совещании» с участием морского министра Чихачева, военного министра Ванновского и...

И еще одного министра, о котором я пока умолчу.

После победы Японии над Китаем дальневосточный вопрос занимал тогда многих в мире, и в России в том числе. Но сути его в России не понимали как раз те, кто понимать ее был просто обязан. 15 февраля 1895 года — еще до подписания Симоносекских прелиминариев — посланник в Японии гофмейстер Михаил Александрович Хитрово телеграфировал из Токио: «Имел долгий интересный разговор с министром иностранных дел... Муцу вновь подтвердил мне... что Япония отнюдь не желает требовать чего-либо, что могло бы быть противным интересам или видам России, и с этой целью он не замедлит вступить с нами в откровенный обмен мыслями для предупреждения всяких недоразумений».

Конечно, искусство дипломатии — это в немалой мере искусство искренне лгать. И излияния Муцу надо было анализировать с учетом этой особенности самых «доверительных» дипломатических бесед... Тем не менее телеграмма Хитрово стоила того, чтобы над ней в российском МИДе задумались всерьез.

Но — не задумались...

Князь Лобанов-Ростовский был в 1895 году человеком весьма престарелым, зато министром — молодым... И хотя волосы его поседели как раз на дипломатической службе, не был князь державной головой, хотя и слепо веровал в свою непогрешимость (как раз такими «деятелями» манипулировать проще всего).

В Симоносеки шли переговоры, время сжималось, но по поведению МИДа России, его главы и шефа сей главы (то есть — царя) это не чувствовалось.

Лишь через два месяца после токийской беседы Хитрово и Муцу Владимир Николаевич Ламздорф (тогда — директор канцелярии МИДа) меланхолически отметил в дневнике: «Я не думаю, что нам было выгодно чересчур поддерживать Японию, однако и навязывать ей сейчас свою волю дело очень деликатное. Было бы правильно высказать ясно и четко свое мнение в Токио еще до заключения мира и до нашего обращения к Франции и Германии. В конечном счете телеграмма Хитрово... нам давала прекрасную возможность сделать это, не нарушая наилучших отношений с Японией» .

В действительности Россия не стала убеждать Японию «деликатно», с глазу на глаз. А начала вырывать из горла Японии уже почти заглотанную ею добычу. Могло ли это не нарушить наших «наилучших отношений с Японией», если такие возможные отношения такой русской инициативой просто-таки торпедировались?

В Японии были озлоблены и «верхи», и народ...

Ламздорф 1 мая помечал в дневнике: «В телеграмме из Иокогамы Хитрово излагает деликатное положение японского правительства по отношению к японскому народу, сильно возбужденному из-за уступок, сделанных Японией трем державам».

А кто же подталкивал Россию на такие опрометчивые стратегические (именно так!) решения?

Что же, вот тут я вернусь к апрельскому «особому совещанию» по Китаю и назову последнего его деятельного участника — министра финансов Витте.

Все того же Витте...

Капитальный академический труд под редакцией члена-корреспондента АН СССР Е.М. Жукова «Международные отношения на Дальнем Востоке (1870 — 1945 гг.)» сообщает: «Витте особенно энергично отстаивал необходимость не допускать Японию в Маньчжурию и рекомендовал действовать в этом направлении вплоть до объявления войны».

Вплоть до войны, читатель!

Еще бы!

А вот что пишет академик Тарле: «Именно Витте настоял тогда (в 1895 г.), чтобы Россия поддержала «принцип целости Китайской империи» и ультимативно (вот даже как, уважаемый мой читатель! — С.К.) потребовала от Японии отказа от Ляодунского полуострова. Витте настаивал на немедленных действиях. Тогда министр иностранных дел Лобанов-Ростовский привлек к делу Германию и Францию, и когда все три державы обратились к Японии с требованием, составленным в весьма категорических (то бишь, в «дружественных». — С.К.) тонах, то Япония уступила...»

Ну, вот!

Теперь можно и окончательно понять, что Россию спровоцировал на идиотский разворот ее дальневосточной политики Витте, а старик Лобанов-Ростовский послужил ему лишь фигурой прикрытия.

Как фигурой же прикрытия для «темных сил» интернациональной Золотой Элиты служил сам Сергей Юльевич.

Так что в системном смысле не Россия инициировала тройственный «совет» Японии не требовать многого от потерпевшего поражение Китая. Инициатива исходила от наднациональных сил — в видах закладки базы для будущего русско-японского конфликта.

Техническую же часть задачи взял на себя Витте.

Где-то и кем-то — далеко не в Москве и не в Питере (да и не в Берлине, не в Токио) — уже планировался и русско-германский, и русско-японский кровавый раздор во славу Золотого Интернационала. И неверный сын России (чего уж там, родился-то в российском Тифлисе), но верный слуга этого Интернационала Витте начинал многоходовые, подлые и прибыльные для алчной интернациональной сволочи комбинации...

Вырвав у Японии Ляодун и Порт-Артур под флагом «жесткой» линии России в защиту якобы Китая, Витте затем «прожал» идею КВЖД и все остальные вытекающие из нее «идеи». И все эти «идеи» — все как одна — вымащивали дорогу к войне.

Очень часто и очень многими утверждалось и утверждается обратное, но я уверен, что подсудобил нам войну с Японией прежде всего Сергей Юльевич Витте!

Хотя и далеко не он один.

Витте пытался изобразить себя (после того как стравил Россию и Японию) поборником русско-японской дружбы. Но вспомним, что отвечал он лорду Солсбери через английского посла О'Коннора в 1898 году на вопрос Солсбери о том, возможна ли совместная деятельность России и Англии в Китае?

(В скобках напомню, что Маньчжурия и «Квантун» — это тоже Китай.)

Ведь Витте тогда ответил: «Если Англия и Россия смогут договориться, их слово будет законом для Дальнего Востока»...

Не Япония и Россия, а почему-то — Англия и Россия... И где же, в таком случае, место Японии?

А в 1901 году тот же Витте упрекал царизм в игнорировании Японии.

Тьфу!

Я просто смеялся, когда читал и такие вот пассажи в книге почтенного Евгения Викторовича Тарле о Витте:

«Витте всецело повторяет традиционный шаблон: «явился некий отставной ротмистр кавалергардского полка Безобразов» (текст в кавычках в этой цитате — это текст самого Витте. — С.К.), человек «честный по натуре», но согласно отзыву собственной супруги «полупомешанный» (интересно бы знать, не после отказа ли купить очередное норковое манто так аттестовала своего благоверного раздраженная супруга? — С.К.), был представлен царю, затем «получил влияние у его величества» и, наконец, «начал действовать на свой, так сказать, счет и страх»...»

Безобразов — это одна из фигур корейских концессионных авантюр, о которых читатель скоро узнает подробнее... А Тарле продолжает:

«Все это — тот прочно утвердившийся исторический лубок, который не в состоянии выдержать даже первого прикосновения критического анализа. Почему на императора Николая всегда «имели влияние» только такие ротмистры и гадатели или тибетские врачи (тут, читатель, прошу сделать маленькую зарубку на памяти относительно «тибетских врачей», она нам скоро пригодится. — С.К.)... Каким образом «некий отставной ротмистр» мог без малейшего труда побороть Витте, не представляя собой... никакого значения, — все эти вопросы ничуть Витте не беспокоят».

А с чего они должны были его беспокоить, если Витте сам таких безобразовых и «тибетских врачей» Николаю и подсовывал?

Угу, уважаемый читатель, именно так! Зарубочка на памяти насчет «тибетских врачей» сделана?

Очень хорошо, она, повторяю, нам скоро пригодится...

Порт Дальний (по-китайски — Далянь, Далян) мы построили на кончике Ляодунского полуострова.

Кончик этот был арендован Россией у Китая в 1898 году сроком на 25 лет (всего-то!) под плату за коллективный «дружественный совет» Японии пересмотреть Симоносекский договор с Китаем.

Обошелся нам этот Дальний-Далянь в 30 миллионов рублей, но строили мы его «для дяди», а точнее — для японцев. После поражения в Русско-японской войне Дальний надолго стал японским Дайреном.

Уважаемый читатель! В 1896 году будущий выдающийся исследователь Приморья Владимир Клавдиевич Арсеньев окончил Петербургское юнкерское училище и вскоре был назначен в 3-й Западно-Сибирский батальон, расквартированный в Красноярске.

До Красноярска путь неблизкий, но проблем с тем, чтобы добраться до места службы, Арсеньев не видел, потому что как раз до Красноярска и шла тогда железная дорога.

Приехав, Арсеньев явился к начальнику гарнизона:

— Ваше высокопревосходительство! Поручик Арсеньев! Представляюсь по случаю прибытия на место службы в 3-й Западно-Сибирский батальон!

— Голубчик! Да мы ведь его уже три года как перевели во Владивосток!

— ?

— А что же это? Неужели об этом не знали в Петербурге...

— Как видите, ваше высокопревосходительство!

— Вот так-так... Ни в военном министерстве?

— ??

— Ни в Главном управлении Генерального штаба?

— ???

И отправился поручик Арсеньев в долгий путь на перекладных...

Долго ли, коротко, но пролетели тысячи верст сибирских то ли дорог, то ли бездорожья. На пути попался ему солдатский бивак. На погонах солдат шифр «8 В. — С. Б.».

— Братцы! А третьего Западного батальона не встречали?

— Мы самые он и есть, ваше благородие...

— ?

— Так что переименовали...

Арсеньев чуть не вывалился из возка — не поверил. Потом все же вывалился и пошел к командиру части.

Как оказалось — части своей собственной, обретенной за триста верст от... Владивостока.

Батальон топал пешим ходом все три года. Частично сменился личный состав — уходили в запас солдаты, менялись офицеры. Бывало, «полку» (в смысле — батальона) убывало за счет смертей служивых. Бывало, «полку» прибывало за счет того, что рожали новых будущих воинов офицерские жены.

Зимовали по деревням, в хорошую погоду путешествовали...

Пешком.

Три года...

Читатель мой! Уважаемый, дорогой мой читатель! От русского Красноярска через всю русскую Сибирь и русский же Хабаровский край до русского Владивостока не было железной дороги по русской территории.

В преддверии XX века...

А всякие там витте и романовы отваливали огромные народные средства на постройку якобы русских дорог у черта на куличках за границей.

И проворачивали все эти аферы якобы русские «радетели за Отечество» в полном согласии друг с другом.

Вот к этому утверждению и небезынтересная иллюстрация...

Но вначале спрошу: зарубочка на памяти о «тибетских врачах» сохранилась?

Очень хорошо. Здесь-то она нам и понадобится.

Итак...

В 1893 году 42-летний крещеный бурят, знаток тибетской медицины, питомец восточного факультета Петербургского университета и одновременно Медико-хирургической академии, будущий приятель Гришки Распутина Жамсаран Бадмаев (фигура, надо сказать, более чем темная) после восемнадцати лет службы в Азиатском департаменте МИДа вдруг вышел в отставку.

Чин он имел действительного статского советника — чин немалый, генерал-майорский. А вот же...

Поговаривали, что крестным отцом у нашего ученого бурят-генерала был сам всероссийский самодержец Александр Третий. Так ли, не так, но по выходе в отставку Бадмаев вознамерился представить императору свою «Записку о задачах русской политики на азиатском Востоке».

Но вначале представил он отдельную записку министру финансов Витте. Помечена она была, между прочим, почему-то не 12, и не 14, а именно 13 февраля 1893 года.

Признак — как приговаривает знаток масонской чертовщины (да и сам не без служения рогатому отцу лжи) писатель-перебежчик Григорий Петрович Климов — нехороший.

В бадмаевских записках царю и царедворцу было много «высокоумной» болтовни типа: «Монголия, Тибет и Китай составляют будущность России во всех отношениях».

Глуп, выходит, был наш великий помор Михайло Ломоносов, когда утверждал, что «российское могущество прирастать будет Сибирью и Северным океаном и достигнет до главных поселений европейских в Азии и в Америке».

Глупы были и Шелихов с Резановым, хлопоча о Русской Америке...

А тут дважды «вузовец» Жамсаран все переворачивал на Монголию и Тибет.

Тибет, конечно, штука непростая. Очень уважаемый мной человек, побывав в Лхасе, сказал: «В синих глазенках тибетских детей я увидел древние истоки человеческой цивилизации, покрытые сегодня нищетой и грязью»...

Но русским-то людям того времени с Сибирью вначале надо было разобраться — чтобы не шагали по ней годами русские пехотные батальоны черт знает зачем и почему, а катили к месту назначения по «железке».

Бадмаевы же и «витти» выпихивали Россию из пределов ее законного, но все еще мало-мальски ею не освоенного геополитического пространства туда, где ни на что, кроме гешефтов кучки и потерь державы, Россия рассчитывать не могла.

Собственно, записка Бадмаева и попала-то к царю через Витте. И Витте расхвалил ее — дальше некуда.

Еще бы! В записке расписывалось, какая разлюли-малина ожидает русских в случае постройки железной дороги через китайскую Маньчжурию. То есть в случае чего всегда можно было указать как на инициатора движения в Китай на Бадмаева.

На «сопроводиловке» Витте Александр написал: «Все это так ново, необыкновенно и фантастично, что с трудом верится в возможность успеха».

Написал верно, поступил худо. Потому что отвалил бешеную сумму в два миллиона рублей золотом под наглые и бесперспективные (для России, а не для бадмаевских и виттевских шефов) авантюры в Монголии и Пекине.

Бадмаев уехал и вернулся в Питер через три года. В Москве уже короновался Николай, и — тут надо отдать ему должное — в новых субсидиях отказал. Но дело, как мы уже знаем, было сделано. А точнее — обделано.

Строительство КВЖД было решено.

Уже после того, как японские миноносцы внезапно напали на русскую эскадру в Порт-Артуре и вывели из строя броненосцы «Цесаревич» и «Ретвизан» с крейсером «Паллада», после того, как война уже началась, отец графа Алексея Алексеевича Игнатьева (будущего военного дипломата и будущего генерала Красной Армии) сказал сыну. «Больно отпускать тебя на такую войну».

Уважаемый читатель! Когда я разбирался (вначале — сам для себя) во всех этих дальневосточных и хитро-восточных «узелках», я порой ловил себя на мысли: а верно ли я ту эпоху и ее основные черты реконструирую?

Но после того как проверил себя, уже в который раз обратившись к такому безупречно честному свидетелю, как генерал Игнатьев, я уверился, что ни в чем не ошибся.

А в подтверждение просто приведу слова самого Алексея Алексеевича: «Отец, возмущаясь, говорил, что у нас и в России хватает дела, чтобы не лезть в авантюры на чужой земле. Он негодовал на Витте, который ухлопал миллионы (точнее, как мы знаем, тридцать миллионов. — С.К.) на постройку города Дальнего и создал на казенные деньги Русско-китайский банк (была и такая тогда кормушка. — С.К.), финансировавший дальневосточные аферы таких дельцов, как адмирал Абаза, сумасшедший Безобразов и их дружок Вонляр-Лярский. Не раз говаривал отец еще до войны, что не доведут Россию до добра затеи этой компании и что когда-нибудь за их жажду наживы, за их лесные концессии, которые они взяли на Ялу, под самым носом у японцев, привыкших уже считать себя здесь хозяевами, придется расплачиваться всему государству».

Все верно! И насчет Витте, и насчет Ялу... И насчет поворота наших отношений с японцами.

Черта ли нам было в той реке Ялу и лесных концессиях на ней! Леса своего было, что ли, мало?

А впрочем...

Впрочем, все становится на свои места, если за этим «лесом» мы рассмотрим те «деревья империализма», которые тогда с увлечением начинали сажать по всему миру «садовники» типа Теодора Рузвельта (карикатуры того времени его в таком виде и изображали).

Нет, не в одних гешефтмахерах двоюродных братьях Абазе и Безобразове с «виттями» было дело. Об этих двух выдающихся поджигателях Русско-японской войны я еще скажу, но сразу можно констатировать, что кроме их жадности дело было в планах Золотого Интернационала по стратегическому ослаблению России.

И если понимать это, то Русско-японская война предстает в своем истинном свете — как всего лишь деталь в глобальных планах «маммоно-масонов», видевших всю опасность для себя перспектив германо-русско-японского союза еще со времен Гомера Ли. Надеюсь, читатель не забыл изложения его идей Карлом Хаусхофером?

Война была деталью, но деталью очень важной, принципиальной... Лишний раз это подтвердил уже в своем анализе Русско-японской войны бывший военный министр России и бывший главнокомандующий на Дальнем Востоке генерал-адъютант Куропаткин.

Алексей Николаевич был человеком далеко не всегда проницательным и решительным. Был он, по свидетельствам, явно достоверным, нередко и избыточно мелочным. Но он же был и честным человеком — лучшим подтверждением того является его биография после 1917 года. Она так показательна и так по-человечески благородна, что я, с позволения читателя и без всякой связи с основной темой моего повествования, расскажу об этом глубоко русском человеке подробнее.

И сам он заслуживает того, чтобы мы его знали получше, да и просто мне хочется хотя бы коротко познакомить читателя с его судьбой.

Хотя... Хотя, можно ли утверждать, что рассказ о таких русских людях, как Алексей Николаевич будет сегодня излишним в повествовании-размышлении о судьбах России?

Итак, генерал от инфантерии, генерал-адъютант Куропаткин...

Браться за верховные военные роли ему, вообще-то, не стоило. Но он за них и не брался. Получалось так, что ему их навязывали, а у него не хватало решимости отказаться.

Грехи проигранной Русско-японской войны списали на него почти полностью. Обвиняли его почти все, причем даже его окружение. Но лично для меня Куропаткин оказался во многом оправданным сразу после того, как я прочел одно место в воспоминаниях генерала (тогда, впрочем, капитана) Игнатьева. В Русско-японскую он был одно время адъютантом Куропаткина, потом отпросился в строй.

Война закончилась.

Аристократ граф Игнатьев отправлялся в Петербург (приехав во фронтовой штаб первым, он имел право первым и уехать).

Узнав о его отъезде, Куропаткин пригласил капитана к обеду, а потом они перешли в салон-вагон, где состоялся разговор, который я со слов Игнатьева привожу полностью...

— Ну, милый Игнатьев, кто же, по-вашему, более всех виноват?

— Что ж, ваше высокопревосходительство, вы нами командовали, вы, конечно, и останетесь виноватым.

— А чем же я, по-вашему, особенно виноват?

— Да прежде всего, что мало кого гнали...

— На кого вы намекаете? Назовите фамилии.

— Да на тех высших генералов, которым вы сами не доверяли. Ну, например, на командира семнадцатого корпуса барона Бильдерлинга, на командира первого армейского корпуса барона Мейендорфа и других.

И тут, читатель, начальник Игнатьева встал, спокойно открыл сейф и дал капитану на прочтение следующую телеграмму:

«Ваши предложения об обновлении высшего командного состава, и в частности о замене барона Бильдерлинга генералом таким-то, барона Мейендорфа генералом таким-то и т.д. и т.д. государь-император находит чрезмерными.

Министр двора

барон Фредерикс».

И в салоне-вагоне повисла минута тяжелого молчания...

В таких условиях были обречены на поражение и Куропаткин, и Россия.

Россия восстала, Куропаткин же смолчал. Что ж, революционером генерал, носивший не только 16 боевых орденов на груди, но и свитский шифр на погонах, не был.

В Первую мировую войну он сформировал резервный гренадерский корпус. Позднее, не успев вступить в командование 5-й армией, был назначен командующим Северным фронтом, а еще потом — генерал-губернатором Туркестана.

В апреле 1917 года по требованию Ташкентского Совета рабочих и солдатских депутатов был арестован и направлен в Петроград. В мае освобожден и выехал в родовое имение Шешурино Холмского уезда Псковской губернии (ныне Торопецкий район Тверской области).

Посланцу белого движения, звавшему под белые знамена, посоветовал прекратить бесперспективную войну против своего народа.

Французскому послу, предлагавшему ему, кавалеру ордена Почетного легиона за участие во французской экспедиции в Сахару, выехать во Францию, тоже ответил отказом.

Писал воспоминания, опубликованные позднее в «Красном архиве», преподавал в открытой Советской властью средней школе в селе Лебедеве и в основанной им Натовской сельскохозяйственной школе. В 1918 году организовал в Холме народный музей и стал его научным консультантом.

Советское правительство сохранило за ним пожизненно дом и богатую библиотеку. Не всех, выходит, бывших генерал-адъютантов императора ЧК ставила «к стенке».

Умер Алексей Николаевич в ночь на 16 января 1925 года, немного не дожив до 77 лет.

Светлая ему память и наше уважение...

ТАК ВОТ, Куропаткин писал: «Существует мнение, что ограничься мы на Дальнем Востоке только проведением через Маньчжурию северной магистрали и войны с Японией не было бы. Что лишь занятие Порт-Артура, Мукдена и особенно деятельность в Корее послужили поводом к войне... При этом высказывается мнение, что проведи мы железную дорогу в своих владениях по р. Амур, не возникло бы даже мысли занимать южную часть Мукдена и Квантун (то есть — Ляодун. — С.К.)».

Куропаткин же был убежден, что, «ограничься мы только этим предприятием (КВЖД. — С.К.), Япония из-за Северной Маньчжурии не начала бы войну с Россией».

То есть прокладка КВЖД по Маньчжурии была как минимум преступной глупостью.

Но ее южно-маньчжурская ветка Харбин — Порт-Артур и все ляодунско-корейские аферы Витте и Абазы были уж точно прямым государственным преступлением. Граф Игнатьев, в Русско-японскую войну проехавший по КВЖД от Харбина до фронта, писал о ветке Харбин — Порт-Артур так: «Эта магистраль сыграла решающую роль во всей несчастной войне».

Да уж...

Только вот несчастной война была не для всех.

Вот еще одна, пожалуй, последняя в этом повествовании деталь из истории с КВЖД.

Как сообщает нам все тот же А.Н. Куропаткин, предположения министра финансов (то есть — Витте), что постройка дороги через Маньчжурию будет стоить на 15 миллионов рублей дешевле, чем по русским владениям, не оправдалась.

Куропаткин констатировал: «По стоимости постройки Маньчжурская дорога наиболее дорогое из всех железнодорожных предприятий России».

Но можно ли было сомневаться в ином итоге, если к КВЖД приложил свои чистейшие (в белых перчатках) руки Сергей Юльевич Витте?

А ведь и путь-то за счет КВЖД сокращался всего-то на каких-то (по тем пространствам) 500 верст!

На этом рассказ о «великом проекте» можно бы, уважаемый читатель, и закончить. Но забыл я еще сказать, что за право на эту злосчастную, вредоносную для России концессию Витте отвалил уже известному нам Ли Хунчжану миллионную взятку.

Велик русский язык... Однако оценить такие вот деяния по достоинству можно лишь, далеко выходя за пределы русской (не «новорусской») лексической нормы.

Почти накануне войны, в августе 1903 года, в Японию через Владивосток отправился Василий Васильевич Верещагин. Блестящего нашего художника тянуло в Страну восходящего солнца давно... Сам человек огромной энергии, он хотел понять, чем объясняется такой мощный скачок — всего за три десятилетия — недавно феодальной страны к современному капитализму.

До Владивостока поезд шел неделю... Самара, Уфа, Екатеринбург, Тюмень, Омск, Иркутск и за Читой — вниз, к КВЖД.

Вот и Владивосток — конец пути на русской земле. Хлопоты перед Японией, обед в честь художника на флагманском крейсере «Россия»...

И — тревожные разговоры...

Двухсуточный переход на суденышке «Айкоку-мару», и Верещагин — в японской Цуруге, откуда опять поездом через Киото он едет в Токио.

Чужая страна, непривычные обычаи...

Небольшие (тем более — для медведистого Василия Васильевича) вагоны, миниатюрные умывальные отделения, первый класс — всего-то крытые коврами лавки.

За окном — желтеющие рисовые поля, похожие на быстром ходу на восточный ковер...

В вагонах накурено, валяются окурки.

Один из пассажиров в европейском платье при всех разделся до набедренной повязки, вытерся полотенцем и сел читать газету. Женщины в серых шелковых кимоно с яркими поясами подобной непосредственностью, увы, не отличались.

На улицах городов — бесчисленные копии немецкого художника Ленбаха — портрет Бисмарка. В отличие от оригинала — с сигарой во рту. Реклама табачной фабрики.

В прессе — угрозы в адрес России...

Верещагин находился в Японии уже три месяца, но пароходная компания вдруг объявила на Владивосток последний рейс, и пришлось срочно уезжать.

Шел ноябрь 1903 года.

После начала войны Верещагин, вспоминая газетные антирусские угрозы, писал: «Все это было бы смешно, когда бы не было так грустно, потому что Япония прекрасная страна с талантливым, трудолюбивым, полным художественного таланта и понимания народом. Япония может считаться государством благоустроенным: у нее хорошие пути сообщения. Высокая сельская культура, поголовная грамотность, масса вкуса и изящества в ремесленном производстве».

И вот теперь эта страна начала с Россией войну...

Генерал Куропаткин позднее заявлял, что война с Японией возникла «неожиданно для России, противно намерениям русского государя, противно интересам нашей Родины».

Надеюсь, уважаемый читатель, мы знаем уже достаточно, чтобы понимать, что если она и была неожиданной, то только для царя и тех его генералов, кто был не очень умен, зато относительно честен.

Разнобой в предвоенных оценках был велик... Военный агент (так тогда назывались русские военные апаше) в Японии полковник Ванновский был на удивление пассивен, за что его летом 1902 года сместили.

По возвращении в Россию он написал в отчете: «Пройдут десятки, может быть, сотни лет, пока японская армия усвоит себе нравственные основания, на которых зиждется устройство всякого европейского войска, и ей станет по плечу тягаться на равных основаниях хотя бы с одной из самых слабых европейских держав».

Когда же Ванновский был еще в Японии, в его донесениях и телеграммах российского посланника в Токио Извольского о готовности Японии к войне сообщались «диаметрально противоположные сведения». И этим — по воспоминаниям графа Игнатьева — громко возмущался полковник (впоследствии — генерал от кавалерии) Гурко-Ромейко из Главного штаба.

Получалось, что Россия толком не знала: готовится ли к войне Япония? Но готовилась ли к войне сама Россия, или — нет?

Лично я мало сомневаюсь, что царизм — как нечто целостное, пусть и бестолковое, но национально окрашенное — к агрессивной войне действительно не готовился. Она могла принести России только вред.

А вот враги России эту нужную им войну готовили не один год и неплохо подготовили. Собственно, даже разнобой в донесениях был, возможно, не так уж и случаен.

Инертный полковник Ванновский был военным агентом с весны 1900 года по лето 1902-го. Затем его заменил Генерального штаба подполковник Владимир Константинович Самойлов. И вот донесения Самойлова были реалистичными, то есть — тревожными.

Впрочем, если Ванновский беспечно недооценивал японскую силу, то Самойлов ее серьезно переоценивал (это сказалось позднее, когда он в составе русской делегации на мирных переговорах поддерживал даже выплату контрибуции, потому что смотрел на наши перспективы слишком уж панически).

Русским посланником в Токио до начала 1903 года был Александр Петрович Извольский. За год до войны его сменил барон Розен, которого в 1899 году сменял тот же Извольский.

Год до войны — это год до войны. Как правило, страна, решившая начать войну, уже знает, что для нее этот год будет предвоенным. И роль дипломатического представителя страны — будущей жертвы агрессии — в предотвращении агрессии, в устранении политических условий для нее вряд ли может быть значительной.

Иначе обстоит дело в те годы, когда агрессия лишь замышляется, обдумывается, но еще не решена.

И как раз Извольский представлял Россию в Японии в самые решающие годы российско-японских отношений.

Как он мыслил и действовал тогда?

Сам он отвечал на этот вопрос так: «Я являлся решительным противником той «твердой» политики, которая была принята Россией по отношению к Японии и инспирировалась безответственной камарильей, имевшей большое влияние на императора... Я настойчиво рекомендовал принять примирительную позицию по отношению к Японии и заключить соглашение с этой страной по вопросам, касающимся Маньчжурии и Кореи. Мои усилия в этом направлении имели своим последствием приезд в Европу такого достойного государственного деятеля, как маркиз Ито, с целью способствовать сближению между Россией и Японией. Эта миссия, если бы она увенчалась успехом, была способна изменить весь ход событий и исключила бы возможность войны, но холодный прием, оказанный японским представителям в Петербурге, и медлительные ответы, которые давались им русским правительством, к несчастью, определили полный неуспех этого предприятия. Дальновидный представитель Японии счел необходимым поспешить с заключением англо-японского союза».

Что ж, возможно, Извольский и действительно ратовал за русско-японское сближение, но был он фигурой о-очень двойственной.

И даже в приведенном выше отрывке он кое-что переврал. Ито внешне встречали как раз горячо, другое дело, что с ответами действительно медлили... Да и не из-за одной медлительности русских сорвалось наше сближение с Японией.

Извольский подает себя, конечно, как горячего русского патриота и пишет: «Уверенный, что политика, принятая императором под влиянием Безобразова, адмирала Абазы и Алексеева, неизбежно должна была привести к войне, и, не желая быть простой игрушкой в этом деле, я попросил разрешения вернуться в Европу (послом в Копенгаген. — С.К.)».

Ну, во-первых, взялся за гуж непростого посланничества, так уж тяни до последнего, используй все возможности не допустить до войны, вредной для Отечества, а не сбегай со своего поста.

Патриоты так не поступают.

Во-вторых, что-то долго собирался уходить Александр Петрович... Хотел бы подчеркнуть свое отличное от «руководящего» мнение, так и ушел бы сразу после «холодного приема» Ито.

Атак...

Да и причины перемещения Извольского из Токио в Копенгаген были, весьма возможно, иными, чем те, о которых поведал нам Александр Петрович.

И вот почему...

Весной 1902 года в Афинах, где Розен после Токио был посланником, с Романом Романовичем без его вины (но по легкомыслию греческой королевы) произошел неприятный чисто протокольный казус, и он в знак недовольства покинул Грецию, передав управление русской миссией поверенному в делах.

Николай тогда на объяснительной Розена пометил: «Надо успокоить Розена». И наилучшим выходом было сочтено его возвращение в Токио.

А Извольский поехал в Копенгаген — хлопотать о будущей европейской антигерманской войне... А поспособствовала этому назначению мать Николая, вдовствующая императрица Мария Федоровна — урожденная принцесса Мария-Дагмара Датская, дочь короля Христиана IX.

Она Германию терпеть не могла, зато «с большой благожелательностью» относилась к Извольскому и его жене (урожденной Толь, дочери российского посланника в Копенгагене), выросшей на глазах у будущей императрицы.

К слову, Роман Романович Розен оказался в Токио на высоте в том смысле, что относительно сути происходившего не заблуждался...

Я приведу мнение о нем такого интересного мемуариста, как Юрий Яковлевич Соловьев, который оценивал Розена как одного из выдающихся, но непонятых при царском режиме дипломатов: «При его ясном и вполне реальном отношении к вопросам нашей внешней политики он неизменно видел дальше, чем ее петербургские руководители. Но, вероятно, именно поэтому с ним никогда не соглашались, а отдавали ему должное лишь тогда, когда было слишком поздно... Так, например, перед самой Русско-японской войной Розен телеграфировал из Токио, что, по его мнению, тот образ действий, который был принят Петербургом по отношению к Японии, неизбежно приведет к войне, а если так, то необходимо поспешно закончить укрепления Порт-Артура и увеличить наши военные силы в Маньчжурии». .

Это — Розен...

А вот ответ ему, принадлежащий перу правой руки министра иностранных дел Ламздорфа — директора Азиатского департамента Гартвига: «Не теряйте из виду, что Маньчжурия не входит в сферу Вашей компетенции».

Запомни, читатель, это имя — Гартвиг...

Мы к нему еще вернемся.

Розен был точен и патриотичен и в другом случае — перед Первой мировой войной. Будучи тогда членом Государственного совета, он в особой записке дальновидно предупреждал об опасностях нашего разрыва с Германией.

Выставлявший же себя в вопросе о русско-японском конфликте чуть ли не пацифистом, Извольский после Русско-японской войны сумел стать (точнее, его «сумели стать») во главе российского МИДа.

Академик Михаил Николаевич Покровский написал о нем так: «В мае 1906 года после отставки Ламздорфа, прямо с незначительного поста в Копенгагене, был назначен министром иностранных дел... Сдал Англии ряд существенных позиций русского империализма, не получив взамен ничего, кроме привилегии бороться вместе с нею против Германии».

Извольский действительно много поработал для втягивания России после «маньчжурской катастрофы» уже в авантюру Первой мировой войны на стороне Антанты. Еще в 1904 году он обсуждал перспективы этого «сердечного согласия» с английским королем Эдуардом VII, и именно он 31 августа 1907 года заключил то русско-английское соглашение, которое через англо-французское «сердечное» соглашение Россию к Антанте и привязало.

Закрепил он эти свои усилия позднее, уже на посту посла России в Париже... Недаром Жану Жоресу, убитому накануне Первой мировой войны французским шовинистом, приписывают показательные слова «Enfin cette canallie d'lsvolsky a sa guerre» («Наконец, этот негодяй Извольский добился-таки своей войны»).

Говорили и так, что, когда война разразилась, сам Извольский громко возглашал: «Это — моя война!»

Войну в Европе подготовил, конечно, не Александр Петрович, но и его роль была вполне определенной.

То есть в Европе Извольский войны, опасной для России, не боялся. А вот на Дальнем Востоке якобы изо всех сил ратовал за мир.

Странно, не так ли?

И не был ли этот «половинный» «пацифист» на самом деле среди тех, кто готовил не только Первую мировую войну, но и первую крупную региональную войну XX века — войну России в Азии?

Ответить утвердительно не берусь, но приведу слова Юрия Яковлевича Соловьева, знавшего Извольского неплохо: «Бесспорно, что Извольский, ходивший всю жизнь в долгу, как в шелку, бывал порой в большой зависимости от неизвестных международных сил».

Всю жизнь Извольский осенял себя православным крестом, а после смерти его выяснилось, что он неизвестно когда стал тайным лютеранином и тщательно скрывал это...

Вряд ли это было все, что скрывал Александр Петрович при жизни.

Интересный штрих к его портрету добавляет свидетельство Великого князя Александра Михайловича, который летом 1914 года проезжал Париж уже после австрийского ультиматума Сербии.

Весь Париж тогда был взбудоражен процессом мадам Кайо, жены известного французского политика, застрелившей главного редактора «Фигаро» Гастона Кальметта за публикацию компрометирующих ее мужа материалов. И великий князь не верил своим ушам, слыша, как «почтенные государственные мужи и ответственные дипломаты, образуя оживленные группы, с жаром спорили» о том, будет ли оправдана «она».

— Кто это «она»? — спрашивал великий князь, — вы имеете в виду, вероятно, Австрию, которая, надо надеяться, согласится передать свое недоразумение с Сербией на рассмотрение Гаагского третейского трибунала?

Все думали, что он шутит, потому что «она», бывшая у всех на языке, была Генриеттой Кайо.

Так вот, когда Александр Михайлович зашел в посольство к Извольскому, тот удивился:

— Отчего, ваше императорское высочество, так спешите вернуться в Петербург? Там же мертвый сезон...

— Но ведь нельзя исключить возможность войны?

— Война? — махнул рукой посол. — Нет, никакой войны не будет. Это только слухи, которые время от времени будоражат Европу. Австрия позволит себе еще несколько угроз. Петербург поволнуется. Вильгельм произнесет воинственную речь. И все это будет через две недели забыто...

Вот такая деталь к и так странному портрету Извольского.

Да и Николай Генрихович Гартвиг был фигурой не очень-то ясной. Накануне Русско-японской войны он фактически саботировал попытки как-то выправить положение России на Дальнем Востоке то ли предупредительными военными, то ли политическими мерами.

Зато на посту российского посланника в Сербии накануне Первой мировой войны барон Гартвиг фактически активно готовил «балканский» запал мировой войны... Он, в частности, был горячим сторонником общего союза балканских стран — якобы против Турции... Но что такое была тогда Турция даже по сравнению с этими балканскими «державами»?

Нет, объективно такие инициативы России выглядели как недружественные Австро-Венгрии, а значит — и Германии (о том, насколько для нас это было глупо и невыгодно, я писал в своей книге «Россия и Германия: стравить!»).

Академик Тарле, правда, считал, что в делах балканского союза Гартвиг был «лишь орудием» — теперь уже в руках министра иностранных дел Сазонова (фигуры, политически тоже не то что бы прозрачной).

Итак, всю жизнь был, выходит, Николай Генрихович чьим-то орудием...

Вот только — чьим?

Закончил он странно... Уже после убийства в боснийском Сараево летом 1914 года австрийского эрцгерцога Франца-Фердинанда почему-то оказался на обеде у австрийского посланника в Белграде барона Владимира Гизля и, отобедав, в тот же вечер скончался. Якобы — от сердечной недостаточности, которой действительно страдал. Хотя дочь его тут же заявила, что ее отца просто-напросто убрали.

Гартвига похоронили в Белграде с величайшими почестями, в его честь назвали улицу... А возведение его в символ русско-сербской дружбы автоматически делало его в той обстановке и знаменем антиавстрийских настроений.

И ведь согласился Петербург почему-то на скандальные (а как тут иначе скажешь?) похороны русского дипломата в чужой столице... Хотя объективно такая акция накаляла политическую атмосферу и этим тоже вела к войне...

Гартвиг был как-то связан и с Витте. И сам Витте не постеснялся публично признать, что после аннексии Австрией Боснии и Герцеговины в 1909 году он рекомендовал Извольскому именно Гартвига в качестве замены Извольскому на посту министра иностранных дел (Извольский якобы намеревался тогда из министров уйти).

Не совсем понятно и с «разнобоем» в донесениях Извольского и Ванновского из столицы Японии...

Если Ванновский сообщал о слабости японской армии, то «диаметрально противоположно» — по словам Гурко — мысливший Извольский должен был сообщать о японской военной мощи.

Однако сам он этого себе в заслугу не ставит. Да и откуда у него были бы такие сведения? И если в МИДе Розену советовали не совать нос в соседнюю Корею, то вряд ли там поощряли бы попытки Извольского совать нос в чужую «епархию» военного ведомства.

Чьей же позицией публично возмущался Гурко — Извольского или Ванновского? И зачем?

И кем был сам Василий Иосифович Гурко-Ромейко? Сын фельдмаршала и сам достаточно типичный генерал, он имел ту особенность, что состоял еще и в масонах (как и Извольский, как сын Извольского). Так что неизвестно: может быть, Гурко-Ромейко возмущался и искренне, а может, прикрывал «брата» Извольского.

И подобных «братцев-кроликов» в Питере тогда уже хватало.

Скажем, в 1903 году в Японии побывал полковник (с 1912 года — генерал-майор) Генерального штаба Михаил Алексеевич Адабаш и привез важные данные о резервах японской армии, о которых Ванновский даже не упоминал. Но рапорт Адабаша (он, к слову, после Великой Октябрьской революции состоял в корпусе Генерального штаба РККА) генералы Жилинский и Сахаров (фигуры опять-таки небезупречные) почему-то положили «под сукно»...

Полковник Самойлов о резервных войсках тоже, кстати, не сообщал. А они увеличивали численность японской армии в три раза!

Нет, уважаемый читатель! Не случайно «случилась» та Русско-японская война, в которой были так заинтересованы «неизвестные международные силы».

Очень не случайно.

Сказав насчет этого уже немало, я еще об этом скажу и дальше...